ПАМЯТНИКИ ЛИТЕРАТУРЫ

Х

анс К

ристиан

А

Н

Д

ЕРС

ЕН

СКАЗКИ

РАССКАЗАННЫЕ  ДЕТЯМ

ПЕРВЫЙ  ТОМ

18351837

IM WERDEN VERLAG

МОСКВА  AUGSBURG  2003

Текст печатается по изданию:

Ханс Кристиан Андерсен. Сказки, рассказанные детям. Новые сказки. М., Литературные памятники. 1983

Перевод А. В. и  П. Г. Ганзен.

Иллюстрации датского художника В. Педерсена (тоже по изданию Литературных памятников).

© «Im Werden Verlag». Coставление и оформление. 2003

http://www

.imwerden.de

info@imwerden.de                                 

ПЕРВЫЙ ВЫПУСК (1835)

ОГНИВО.............................................................................................3

МАЛЕНЬКИЙ КЛАУС И БОЛЬШОЙ КЛАУС.................................7

ПРИНЦЕССА НА ГОРОШИНЕ.....................................................14

ЦВЕТЫ МАЛЕНЬКОЙ ИДЫ..........................................................15

ВТОРОЙ ВЫПУСК (1835)

ДЮЙМОВОЧКА..............................................................................19

НЕХОРОШИЙ МАЛЬЧИК.............................................................25

ДОРОЖНЫЙ ТОВАРИЩ...............................................................27

ТРЕТИЙ ВЫПУСК (1837)

К ВЗРОСЛЫМ ЧИТАТЕЛЯМ.........................................................38

РУСАЛОЧКА....................................................................................39

НОВЫЙ НАРЯД КОРОЛЯ..............................................................51

СОДЕРЖАНИЕ

3

ОГНИВО

Шел солдат по дороге: раздва! раздва! Ранец за спиной, сабля на боку; он шел домой с

войны. На дороге встретилась ему старая безобразная ведьма, нижняя губа висела у нее до

самой груди.

— Здорово, служивый! — сказала она. — Какая у тебя славная сабля и большой ранец!

Вот бравый солдат! Сейчас ты получишь денег, сколько твоей душе угодно.

— Спасибо, старая ведьма! — сказал солдат.

— Видишь вон то старое дерево? — сказала ведьма, показывая на дерево, которое стояло

неподалеку. — Оно пустое внутри. Влезь наверх, там будет дупло, ты и спустись в него, в самый

низ! А я обвяжу тебя веревкой вокруг пояса и вытащу назад, когда ты мне крикнешь.

— Зачем мне лезть туда в дерево? — спросил солдат.

— За деньгами! — сказала ведьма. — Знай, что когда ты доберешься до самого низа, ты

увидишь большой подземный ход; там совсем светло, потому что горит добрая сотня ламп.

Потом ты увидишь три двери; можешь отворить их, ключи торчат снаружи. Войди в первую

комнату; посреди комнаты увидишь большой сундук, а на нем собаку: глаза у нее, словно чайные

чашки! Да ты не бойся! Я дам тебе свой синий клетчатый передник, расстели его на полу, живо

подойди и схвати собаку, посади ее на передник, открой сундук и бери из него вволю. Тут одни

медные деньги; захочешь серебра — ступай в другую комнату; там сидит собака с глазами что

твои мельничные колеса! Но ты не пугайся: сажай ее на передник и бери себе денежки. А хочешь,

можешь достать и золота, сколько угодно; пойди только в третью комнату. Но у собаки, что

сидит там на сундуке, глаза — каждый с Круглую башню. Вот это собака так собака! Но ты ее

не бойся: посади на мой передник, и она тебя не тронет, а ты бери себе золота сколько хочешь!

— Оно бы недурно! — сказал солдат. — Но что ты с меня возьмешь за это, старая ведьма?

Ведь уж чтонибудь да тебе от меня нужно?

— Я не возьму с тебя ни полушки! — сказала ведьма. — Только принеси мне старое

огниво, которое позабыла там в последний раз моя бабушка.

— Ну, обвязывай меня веревкой! — приказал солдат.

4

— Готово! — сказала ведьма. — А вот и мой синий клетчатый передник! Солдат влез на

дерево, спустился в дупло и очутился, как сказала ведьма, в большом проходе, где горели сотни

ламп.

Вот он открыл первую дверь. Ух! Там сидел пес с глазами, точно чайные чашки, и таращился

на солдата.

— Малый не дурен! — сказал солдат, посадил пса на ведьмин передник и набрал полный

карман медных денег, потом закрыл сундук, опять посадил на него собаку и отправился в другую

комнату. Аиаи! Там сидела собака с глазами, как мельничные колеса.

— Нечего тебе таращиться на меня, глаза заболят! — сказал солдат и посадил собаку на

ведьмин передник. Увидев в сундуке такую кучу серебра, он выбросил все медяки и набил оба

кармана и ранец одним серебром. Затем солдат пошел в третью комнату. Фу ты пропасть! У

этой собаки глаза были ни дать ни взять две Круглые башни и вертелись точно колеса.

— Мое почтение! — сказал солдат и взял под козырек. Такой собаки он еще не видывал.

Долго смотреть на нее он, впрочем, не стал, а взял да и посадил на передник и открыл

сундук. Батюшки! Сколько тут было золота! Он мог бы купить на него весь Копенгаген, всех

сахарных поросят у торговок сластями, всех оловянных солдатиков, всех деревянных лошадок

и все кнутики на свете! На все хватило бы! Солдат повыбросил из карманов и ранца серебряные

деньги и так набил карманы, ранец, шапку и сапоги золотом, что елееле мог двигаться. Теперь

то он был с деньгами! Собаку он опять посадил на сундук, потом захлопнул дверь и закричал

наверх:

— Тащи меня, старая ведьма.

— Ты взял огниво? — спросила ведьма.

— Ах, правда, чуть не забыл! — сказал солдат, пошел и взял огниво. Ведьма вытащила

его наверх, и он опять очутился на дороге с набитыми золотом карманами, сапогами, ранцем и

фуражкой.

— Зачем тебе это огниво? — спросил солдат.

— Не твое дело! — ответила ведьма. — Ты ведь получил деньги! Отдай же мне огниво!

— Как бы не так! — сказал солдат. — Сейчас говори, зачем тебе оно, не то я вытащу

саблю да срублю тебе голову.

— Не скажу! — уперлась ведьма.

Солдат взял и срубил ей голову. Ведьма так и повалилась, а он завязал все деньги в ее

передник, взвалил узел на спину, сунул огниво в карман и отправился прямо в город.

Город был чудесный; солдат остановился в самой лучшей гостинице и потребовал себе

самые лучшие комнаты и все свои любимые блюда — теперь ведь он был богачом!

Слуга, который должен был чистить его сапоги, удивился было, что у такого богатого

господина сапоги такие плохие, но солдат еще не успел обзавестись новыми. Зато на другой

день он купил себе и хорошие сапоги и богатое платье. Теперь солдат сделался настоящим

барином, и ему рассказали обо всех чудесах, какие были тут, в городе, и о короле, и о его

прелестной дочери, принцессе.

— Как бы ее увидать? — спросил солдат.

— Этого никак нельзя! — сказали ему. — Она живет в огромном медном замке, за

высокими стенами с башнями. Никто, кроме самого короля, не смеет ни войти туда, ни выйти

оттуда, потому что королю предсказали, будто дочь его выйдет замуж за простого солдата, а

королю это не понравилось.

«Вот бы на нее поглядеть!» — подумал солдат.

Да кто бы ему позволил?!

Теперьто он зажил весело: ходил в театры, ездил кататься в королевский сад и много

помогал бедным. И хорошо делал: он ведь по себе знал, как плохо сидеть без гроша в кармане!

Теперь он был богат, прекрасно одевался и приобрел очень много друзей; все они называли его

славным малым, настоящим барином, а ему это очень нравилось. Так он все тратил да тратил

5

деньги, а вновьто взять было неоткуда, и осталось у него в конце концов всегонавсего две

денежки! Пришлось перебраться из хороших комнат в крошечную каморку под самой крышей,

самому чистить себе сапоги и даже зашивать на них дыры, никто из друзей не навещал его, —

уж очень высоко было подниматься к нему!

Раз както, вечером, сидел солдат в своей каморке; совсем уже стемнело, а у него не

было даже денег на свечку; он и вспомнил про маленький огарочек в огниве, которое взял в

подземелье, куда спускала его ведьма. Солдат достал огниво и огарок, но как только, высекая

огонь, ударил по кремню, дверь распахнулась, и перед ним очутилась собака с глазами, точно

чайные чашки, та самая, которую он видел в подземелье.

— Что угодно, господин? — спросила собака.

— Вот так история! — сказал солдат. — Огнивото, выходит, презабавное: я могу

получить все, что захочу! Эй ты, добудь мне деньжонок! — сказал он собаке. И раз — ее и след

простыл, два — она опять тут как тут, а в зубах у нее большой мешок, набитый медяками! Тут

солдат и узнал, что за чудное у него огниво. Стоило ударить по кремню раз — являлась собака,

которая сидела на сундуке с медными деньгами, два раза — являлась та, у которой было серебро,

а три — являлась собака с золотом.

И вот солдат опять перебрался в хорошие комнаты, стал ходить в щегольском платье, и

все его друзья сейчас же опять узнали его и ужасно полюбили.

Раз ему и приди в голову: «Почему бы это нельзя видеть принцессы? Все говорят, что она

такая красавица! А что толку, если она весь век свой сидит в медном замке, за высокими стенами

с башнями. Неужели мне так и не удастся взглянуть на нее? Нука, где мое огниво?» И он

ударил по кремню раз — в тот же миг перед ним стояла собака с глазами, точно чайные чашки.

— Теперь, правда, уже ночь, — сказал солдат. — Но мне до смерти захотелось увидеть

принцессу, хоть на одну минуточку!

Собака сейчас же за дверь, и не успел солдат опомниться, как она явилась с принцессой.

Принцесса сидела у собаки на спине и спала. Она была чудо как хороша; всякий сразу бы

увидел, что это настоящая принцесса, и солдат не утерпел и поцеловал ее, — он ведь был

бравый воин, настоящий кавалер!

Собака отнесла принцессу назад, и за утренним чаем принцесса рассказала королю с

королевой, какой она видела сегодня ночью удивительный сон про собаку и солдата: будто она

ехала верхом на собаке, а солдат поцеловал ее.

— Вот так история! — сказала королева.

И на следующую ночь к постели принцессы приставили старуху фрейлину — она должна

была разузнать, был ли то в самом деле сон, или что другое.

А солдату опять ужасно захотелось увидеть прелестную принцессу. И вот ночью опять

явилась собака, схватила принцессу и помчалась с ней во всю прыть, но старуха фрейлина

надела непромокаемые сапоги и пустилась вдогонку. Увидав, что собака скрылась с принцессой

в одном большом доме, фрейлина подумала: «Теперь я знаю, где их найти!» — взяла кусок

мела, поставила на воротах дома крест и отправилась домой спать. Но собака, когда понесла

принцессу назад, увидала этот крест, тоже взяла кусок мела и наставила крестов на всех воротах

в городе. Это было ловко придумано: теперь фрейлина не могла отыскать настоящих ворот —

повсюду стояли кресты.

Рано утром король с королевой, старуха фрейлина и все офицеры пошли посмотреть,

куда это ездила принцесса ночью.

— Вот куда! — сказал король, увидев первые ворота с крестом.

— Нет, вот куда, муженек! — возразила королева, заметив крест на других воротах.

— Да и здесь крест и здесь! — зашумели другие, увидев кресты на всех воротах. Тут все

поняли, что толку им не добиться.

Но королева была женщина умная, умела не только в каретах разъезжать. Взяла она

большие золотые ножницы, изрезала на лоскутки большой кусок шелковой материи, сшила

6

крошечный хорошенький мешочек, насыпала в него мелкой гречневой крупы, привязала его

на спину принцессе и потом прорезала и мешочке дырочку, чтобы крупа могла сыпаться на

дорогу, по которой ездила принцесса.

Ночью собака явилась опять, посадила принцессу на спину и понесла к солдату; солдат

так полюбил принцессу, что от души желал бы стать принцем и жениться на ней.

Собака совсем и не заметила, что крупа сыпалась за нею по всей дороге, от самого дворца

до окна солдата, куда она вскочила с принцессой. Поутру король и королева сразу узнали, куда

ездила принцесса, и солдата посадили в тюрьму.

Как там было темно и скучно! Засадили его туда и сказали: «Завтра утром тебя повесят!»

Очень было невесело слышать это, а огниво свое он позабыл дома в гостинице.

Утром солдат подошел к маленькому окошку и стал смотреть сквозь желeзную решетку

на улицу: народ толпами валил за город смотреть, как будут вешать солдата; били барабаны,

проходили полки. Все спешили, бежали бегом. Тут же бежал какойто мальчишкасапожник в

кожаном переднике и туфлях. Он мчался вприпрыжку, и одна туфля слетела у него с ноги и

ударилась в стену тюрьмы, чуть не в окошко, где стоял солдат.

— Эй ты, куда торопишься? — сказал мальчику солдат. — Без меня ведь дело не

обойдется! А вот, если сбегаешь туда, где я жил, за моим огнивом, получишь четыре монетки.

Только живо!

Мальчишка был не прочь получить четыре монеты, он стрелой пустился за огнивом, отдал

его солдату и... А вот теперь послушаем!

За городом была устроена виселица, вокруг стояли солдаты и сотни тысяч народу. Король

и королева сидели на чудесном троне прямо против судей и всего совета.

Солдат уже стоял на лестнице, и ему хотели накинуть веревку на шею, но он сказал, что,

прежде нежели казнить преступника, всегда исполняют какоенибудь его желание. А ему бы

очень хотелось выкурить трубочку табаку, Это ведь будет последняя его трубочка на этом свете!

Королю не захотелось отказать, и солдат вытащил свое огниво. Ударил по кремню раз,

два, три — и перед ним предстали все три собаки: собака с глазами, как чайные чашки, собака

с глазами, как мельничные колеса, и собака с глазами, как Круглая башня.

— Нука, помогите мне избавиться от петли! — приказал солдат.

И собаки бросились на судей и на весь королевский совет: того за ноги, того за нос да

кверху на несколько сажен, и все расшиблись вдребезги!

— Не хочу! — закричал король, но самая большая собака схватила его вместе с королевой

и подбросила их кверху вслед за другими. Тогда солдаты испугались, а весь народ закричал: —

Милый солдат, будь нашим королем и возьми за себя прекрасную принцессу!

Солдата посадили в королевскую карету, и все три собаки танцевали перед ней и кричали

«ура». Мальчишки свистели, засунув пальцы в рот, солдаты отдавали честь. Принцесса вышла

из своего медного замка и сделалась королевой, чем была очень довольна. Свадебный пир

продолжался целую неделю; собаки тоже сидели за столом и таращили глаза.

7

МАЛЕНЬКИЙ КЛАУС И БОЛЬШОЙ КЛАУС

В одной деревне жили два человека; обоих звали Клаусами, но у одного было четыре

лошади, а у другого только одна; так вот, чтобы различить их, и стали звать того, у которого

было четыре лошади, Большой Клаус, а того, у которого одна, Маленький Клаус. Послушаем

ка теперь, что с ними было; ведь это целая история!

Всю неделю, как есть, должен был Маленький Клаус пахать на своей лошадке поле

Большого Клауса. Зато Большой Клаус давал ему всех своих четырех, но только раз в неделю,

по воскресеньям. Ух ты, как звонко щелкал кнутом Маленький Клаус по всему пятерику, —

сегодня ведь все лошадки были как будто его собственные. Солнце так и сияло, колокола

звонили к обедне, люди все были такие нарядные и шли с молитвенниками в руках в церковь

послушать проповедь священника. Все они видели, что Маленький Клаус пашет на пяти

лошадях, и он был очень доволен, пощелкивал кнутом и покрикивал:

— Эх вы, мои лошадушки!

— Не смей так говорить! — сказал Большой Клаус. — У тебя ведь всего одна лошадь!

Но вот опять ктонибудь проходил мимо, и Маленький Клаус забывал, что не смел говорить

так, и опять покрикивал:

— Ну вы, мои лошадушки!

— Послушай, я прошу тебя перестать! — сказал ему наконец Большой Клаус. — Если

ты скажешь это еще хоть раз, я возьму да хвачу твою лошадь по лбу, вот ей и конец будет!

— Право, я не буду больше! — сказал Маленький Клаус, да вдруг опять ктото прошел

мимо и поздоровался с ним, а он от радости, что пашет так важно на пяти лошадях, опять щелкнул

кнутом и закричал:

— Ну вы, мои лошадушки!

— Вот я тебе понукаю твоих лошадушек! — сказал Большой Клаус. Взял он обух, которым

вколачивают в поле колья для привязи лошадей, и так хватил лошадь Маленького Клауса по

лбу, что убил ее наповал.

— Эх, нет теперь у меня ни единой лошадки! — сказал Маленький Клаус и принялся

плакать.

8

Потом он снял с лошади шкуру, высушил ее хорошенько на ветру, положил в мешок,

взвалил мешок на спину и пошел в город продавать шкуру.

Идти пришлось очень далеко, через большой темный лес, а тут еще как на грех разыгралась

непогода и Маленький Клаус заблудился, а когда опять выбрался на дорогу, совсем уже

стемнело. До города было еще далеко, да и домой назад не близко; до ночи ни за что не добраться

ни туда, ни сюда.

На дороге стоял как раз большой крестьянский двор; ставни в доме были уже закрыты,

но сквозь щели светился огонь.

«Вот тут я, верно, найду себе приют на ночь», — подумал Маленький Клаус и постучался.

Хозяйка отперла, узнала, что ему надо, и велела идти своей дорогой; мужа ее не было

дома, а без него она не могла принимать гостей.

— Видно придется переночевать на дворе! — сказал Маленький Клаус, — ведь хозяйка

заперла перед ним дверь.

Возле дома стоял большой стог сена, а между стогом и домом — сарайчик с плоской

соломенной крышей.

— Вон там я и улягусь! — сказал Маленький Клаус, увидев эту крышу. — Чудесная

постель! Авось, аист не прилетит и не ущипнет меня за ногу!

Это он сказал потому, что на крыше дома было гнездо и стоял живой аист.

Маленький Клаус влез на крышу сарая, растянулся на соломе и принялся ворочаться с

боку на бок, стараясь улечься поудобнее. Ставни не доходили до верха окон, и ему видна была

вся горница.

В горнице был накрыт большой стол; чегочего только на нем не было: и вино, и жаркое,

и чудеснейшая рыба; за столом сидели хозяйка и пономарь, — больше никого.

Хозяйка наливала гостю вино, а он уплетал рыбу, — он был большой до нее охотник.

«Вот бы мне присоседиться!» — подумал Маленький Клаус и, вытянув шею, заглянул в

окно. Боже, какой дивный пирог он увидал! Вот так пир!

Но тут он услыхал, что ктото подъезжает к дому верхом, — это вернулся домой хозяйкин

муж. Он был очень добрый человек, но за ним водилась одна слабость: он видеть не мог

пономарей. Стоило ему встретить пономаря — и он приходил в бешенство. Поэтому пономарь

и пришел в гости к его жене в то время, когда мужа не было дома, а добрая женщина постаралась

угостить его на славу. Оба они очень испугались, услышав, что хозяин вернулся, и хозяйка

попросила гостя поскорее влезть в большой пустой сундук, который стоял в углу. Пономарь

послушался, — он ведь знал, что беднягамуж видеть не может пономарей, — а хозяйка

проворно убрала все угощение в печку: если бы муж увидал все это, он, конечно, спросил бы,

кого она вздумала угощать.

— Ах! — вздохнул Маленький Клаус на крыше, глядя, как она прятала кушанье и вино.

— Кто там? — спросил крестьянин и вскинул глаза на Маленького Клауса. — Чего ж ты

лежишь тут? Пойдемка лучше в горницу!

Маленький Клаус объяснил, как он заблудился и попросился ночевать.

— Ладно, — сказал крестьянин. — Только сперва нам надо с тобой подкрепиться с дороги.

Жена приняла их обоих очень ласково, накрыла на стол и вынула из печки большой горшок

каши.

Крестьянин проголодался и ел с аппетитом, а у Маленького Клауса из головы не шли

жаркое, рыба и пирог, которые были спрятаны в печке.

Под столом, у ног Маленького Клауса, лежал мешок с лошадиной шкурой, с той самой,

которую он нес продавать. Каша не лезла ему в горло, и вот он наступил на свой мешок ногой;

сухая шкура громко заскрипела.

— Тсс! — сказал Маленький Клаус мешку, а сам опять наступил на него, и шкура

заскрипела еще громче.

— Что там у тебя? — спросил хозяин.

9

— А это колдун мой! — сказал Маленький Клаус. — Он говорит, что не стоит есть кашу,

— он наколдовал нам полную печку вкусных вещей — там и жаркое, и рыба, и пирог!

— Вот так штука! — сказал крестьянин, мигом открыл печку и увидал там чудесные

кушанья. Их спрятала туда его жена, а он подумал, что это все колдун наколдовал!

Жена не посмела сказать ни слова и живо поставила все на стол, а муж с гостем принялись

есть и жаркое, и рыбу, и пирог. Вдруг Маленький Клаус опять наступил на мешок, и шкура

заскрипела.

— А что он теперь сказал? — спросил крестьянин.

— Да вот, говорит, что наколдовал нам еще три бутылки вина, они тоже в печке, —

ответил Маленький Клаус.

Жене пришлось вытащить и вино. Крестьянин выпил стаканчик, другой, и ему стало так

весело! Да, такого колдуна, как у Маленького Клауса, он не прочь был заполучить!

— А может он вызвать черта? — спросил крестьянин. — Вот на кого бы я посмотрел;

ведь мне сейчас весело!

— Да, — сказал Маленький Клаус, — мой колдун может сделать все, чего я захочу.

Правда? — спросил он у мешка, а сам наступил на него, и шкура Заскрипела.

— Слышишь? Он отвечает «да». Только черт такой безобразный, что не стоит и смотреть

на него!

— Но я его ни капельки не боюсь. А каков он на вид?

— Да он точьвточь пономарь!

— Тьфу! — сплюнул крестьянин, — Вот безобразие! Надо тебе сказать, что я видеть не

могу пономарей! Но все равно, я ведь буду знать, что это черт, и мне не будет так противно!

Теперь, кстати, я набрался храбрости! Только пусть он не подходит слишком близко!

— А вот я сейчас скажу колдуну! — сказал Маленький Клаус, наступил на мешок и

прислушался.

— Ну что?

— Он велит вам пойти и открыть вон тот сундук в углу: там притаился черт. Но надо

придерживать крышку, а то он выскочит.

— Так помогите мне придержать! — сказал крестьянин и пошел к сундуку, куда жена

спрятала настоящего пономаря.

Пономарь был ни жив ни мертв от страха. Крестьянин приоткрыл крышку и заглянул в

сундук.

10

— Тьфу! — закричал он и отскочил прочь. — Видел, видел! Точьвточь наш пономарь!

Вот гадостьто!

Такую неприятность надо было запить, и они пили до поздней ночи.

— А колдуна этого ты мне продай! — сказал крестьянин. — Проси, сколько хочешь,

хоть целый четверик денег!

— Нет, не могу! — сказал Маленький Клаус. — Подумай, сколько мне от него пользы!

— Ах, мне страсть как хочется! — сказал крестьянин и стал упрашивать Маленького

Клауса.

— Ну ладно, — сказал наконец Маленький Клаус, — пусть будет потвоему! Ты ласково

обошелся со мной, пустил меня ночевать, так бери ж себе моего колдуна за четверик денег,

только насыпай полный!

— Хорошо! — сказал крестьянин. — Но ты должен взять и сундук, я и часу но хочу

держать его у себя в доме. Почем знать, может быть он все еще там сидит.

Маленький Клаус отдал крестьянину свой мешок с высушенной шкурой и получил за него

полный четверик денег, да еще большую тачку, чтобы было на чем везти деньги и сундук.

— Прощай! — сказал Маленький Клаус и покатил тачку с деньгами и с сундуком, где все

еще сидел пономарь.

По ту сторону леса протекал большой глубокий ручей, такой быстрый, что едва можно

было справиться с течением. Через ручей был перекинут новый мост. Маленький Клаус встал

посредине моста и сказал нарочно как можно громче, чтобы пономарь услышал:

— К чему мне этот дурацкий сундук? Он такой тяжелый, точно набит камнями! Я совсем

измучусь с ним! Брошука его в реку: приплывет он ко мне домой сам — ладно, а не приплывет

— и не надо!

Потом он взялся за сундук одною рукою и слегка приподнял его, точно собираясь столкнуть

в воду.

— Постой! — закричал из сундука пономарь. — Выпусти сначала меня!

— Ай! — вскрикнул Маленький Клаус, притворяясь, что испугался. — Он все еще тут! В

воду его скорее! Пусть тонет!

— Нет, нет! Это не черт, это я! — кричал пономарь. — Выпусти меня, я тебе дам целый

четверик денег!

— Вот это другое дело! — сказал Маленький Клаус и открыл сундук. Пономарь мигом

выскочил оттуда и столкнул пустой сундук в воду. Потом они пошли к нему домой, и Маленький

Клаус получил еще целый четверик денег. Теперь тачка была полна деньгами.

— А ведь лошадка принесла мне недурной барыш! — сказал себе Маленький Клаус,

когда пришел домой и высыпал на пол целую кучу денег. — Вот Большой Клаусто рассердится,

когда узнает, как я разбогател от своей единственной лошади. Только пусть не ждет, чтобы я

сказал ему всю правду!

И он послал к Большому Клаусу мальчика попросить меру, которою мерят зерно.

«На что ему эта мера» — подумал Большой Клаус и слегка смазал дно меры дегтем, —

авось, мол, к нему чтонибудь да пристанет. Так оно и вышло: получив меру назад, Большой

Клаус увидел, что ко дну прилипли три новеньких серебряных монетки.

— Вот так штука! — сказал Большой Клаус и сейчас же побежал к Маленькому Клаусу.

— Откуда у тебя столько денег?

— Я продал вчера вечером шкуру своей лошади.

— С барышом продал! — сказал Большой Клаус, побежал домой, взял топор и убил всех

своих четырех лошадей, снял с них шкуры и отправился в город продавать.

— Шкуры! Шкуры! Кому надо шкуры! — кричал он по улицам.

Все сапожники и кожевники сбежались к нему и стали спрашивать, сколько он просит за

шкуры.

— Четверик денег за штуку! — отвечал Большой Клаус.

11

— Да ты в уме? — возмутились покупатели. — У нас деньги не водятся четвериками!

— Шкуры! Шкуры! Кому надо шкуры! — кричал он опять и всем, кто спрашивал, почем

у него шкуры, отвечал: — Четверик денег за штуку!

— Да он нас дурачить вздумал! — закричали сапожники и кожевники, и вот, одни схватили

свои ремни, другие свои кожаные передники и принялись хлестать ими Большого Клауса.

— «Шкуры! Шкуры!» — передразнивали они его. — Вот мы покажем тебе шкуры! Вон

из города!

И Большой Клаус давай Бог ноги! Сроду еще его так не колотили!

— Ну, — сказал он, добравшись до дому, — поплатится же мне за это Маленький Клаус!

Убью его!

А у Маленького Клауса умерла старая бабушка; она не оченьто ладила с ним, была злая

и жадная, но он всетаки очень жалел ее и положил на ночь в свою теплую постель — авось

отогреется и оживет, — а сам уселся в углу на стуле: ему не впервой было так ночевать.

Ночью дверь отворилась, и вошел Большой Клаус с топором в руках. Он знал, где стоит

кровать Маленького Клауса, подошел к ней и ударил мертвую бабушку по голове, думая что

это Маленький Клаус.

— Вот тебе! Не будешь больше меня дурачить! — сказал Большой Клаус и пошел домой.

— Вот злодей! — сказал Маленький Клаус. — Это он меня хотел убить! Хорошо, что

бабушкато была мертвая, а то бы ей не поздоровилось!

Потом он одел бабушку в праздничное платье, попросил у соседа лошадь, запряг ее в

тележку, хорошенько усадил старуху на заднюю скамейку так, чтобы она не свалилась, когда

поедут, и покатил с ней через лес. Когда солнышко встало, они подъехали к большому

постоялому двору. Маленький Клаус остановился и пошел спросить себе чегонибудь закусить.

У хозяина постоялого двора было многомного денег, и сам он был человек очень добрый,

но такой горячий, точно весь начинен перцем и табаком.

— Здравствуй! — сказал он Маленькому Клаусу. — Чего это ты нынче спозаранку

расфрантился?

— Да вот, — отвечал Маленький Клаус, — надо с бабушкой в город съездить; она

осталась там, в тележке — ни за что не хочет вылезать. Пожалуйста, отнесите ей туда стаканчик

меду. Только говорите с ней погромче, она глуховата!

— Ладно! — согласился хозяин, взял большой стакан меду и понес старухе.

— Вот, внучек прислал вам стаканчик медку! — сказал хозяин, подойдя к тележке, но

старуха не ответила ни слова и даже не шевельнулась.

— Слышите? — закричал хозяин во все горло. — Ваш внук посылает вам стакан меду!

Еще раз прокричал он то же самое и еще раз, а она все не шевелилась; тогда он рассердился

и запустил ей стаканом прямо в лицо, так что мед потек у нее по носу, а сама она опрокинулась

навзничь, потому что Маленький Клаус только посадил ее на скамейку, но не привязывал.

— Что ты наделал? — завопил Маленький Клаус, выскочил из дверей и схватил хозяина

за ворот. — Ты убил мою бабушку! Погляди, какая у нее дыра во лбу!

— Вот бедато! — заохал хозяин, всплеснув руками. — И все это изза моей горячности!

Маленький Клаус, друг ты мой, я тебе целый четверик денег дам и бабушку твою похороню,

как свою собственную, только молчи об этом, не то мне отрубят голову, а ведь это ужасно

неприятно!

И вот Маленький Клаус получил целый четверик денег, а хозяин схоронил его старую

бабушку, точно свою собственную.

Маленький Клаус вернулся домой опять с целой кучей денег и сейчас же послал к

Большому Клаусу мальчика попросить меру.

— Как так? — удивился Большой Клаус. — Разве я не убил его? Надо посмотреть самому!

И он сам понес меру Маленькому Клаусу.

— Откуда это у тебя такая куча денег? — спросил он и просто глаза вытаращил от

удивления.

12

— Ты убилто не меня, а мою бабушку, — сказал Маленький Клаус, — и я ее продал за

четверик денег!

— С барышом продал! — сказал Большой Клаус, побежал домой, взял топор и убил

свою старую бабушку, потом положил ее в тележку, приехал с ней в город к аптекарю и

предложил ему купить мертвого человека.

— Кто это, и где вы его взяли? — спросил аптекарь.

— Это моя бабушка! — ответил Большой Клаус. — Я убил ее, чтобы продать за четверик

денег!

— Господи помилуй! — воскликнул аптекарь. — Вы сами не знаете, что говорите!

Смотрите, ведь это может стоить вам головы!

И он растолковал Большому Клаусу, что он такое наделал, какой он дурной человек и как

его за это накажут. Большой Клаус перепугался, опрометью выскочил из аптеки, сел в тележку,

стегнул по лошадям и помчался домой. Аптекарь и весь народ подумали, что он сумасшедший,

и потому не стали его ловить.

— Поплатишься же ты мне за это, поплатишься, Маленький Клаус! — сказал Большой

Клаус, выехав на дорогу, и, как только добрался до дому, взял большущий мешок, пошел к

Маленькому Клаусу и сказал:

— Ты опять одурачил меня? Сперва я убил своих лошадей, а теперь и бабушку! Все это

по твоей милости! Но уж больше тебе не дурачить меня!

И вот он схватил Маленького Клауса и засунул в мешок, завязал его, вскинул на спину и

закричал:

— Пойду да утоплю тебя!

До реки было не близко, и Большому Клаусу тяжеленько стало тащить Маленького.

Дорога шла мимо церкви, оттуда слышались звуки органа и чудное пение. Большой Клаус

поставил мешок с Маленьким Клаусом у самых церковных дверей и подумал, что не худо бы

зайти в церковь, прослушать псалом, а потом уж идти дальше. Маленький Клаус не мог ведь

вылезти из мешка сам, а весь народ был в церкви. И вот Большой Клаус зашел в церковь.

— Ох, ох! — вздыхал Маленький Клаус, ворочаясь в мешке, но, как он ни старался,

развязать мешок ему не удавалось. В это самое время мимо проходил старый, седой как лунь

пастух с большой клюкой в руках; он погонял ею стадо. Коровы и быки набежали на мешок с

Маленьким Клаусом и повалили его.

— Оох! — вздохнул Маленький Клаус. — Такой я молодой еще, а уж должен

отправляться в царство небесное!

— А я, бедняга, такой старик и все не могу попасть туда! — сказал пастух.

— Так развяжи мешок, — закричал Маленький Клаус. — Полезай на мое место и живо

попадешь туда!

— С удовольствием! — сказал пастух и развязал мешок, а Маленький Клаус мигом

выскочил оттуда.

— Теперь тебе смотреть за стадом! — сказал старик и влез в мешок. Маленький Клаус

завязал его и погнал себе стадо дальше.

Немного погодя вышел из церкви Большой Клаус, взвалил мешок на спину, и ему сразу

показалось, что мешок стал гораздо легче. — Маленький Клаус весил ведь чуть не вдвое больше

против старика пастуха.

«Ишь как теперь легко стало! А все оттого, что я побывал в церкви!» — подумал Большой

Клаус, дошел до широкой и глубокой реки, бросил туда мешок с пастухом и, думая, что там

сидит Маленький Клаус, закричал:

— Ну вот, вперед не будешь меня дурачить!

После этого он отправился домой, но у самого перекрестка встретил Маленького Клауса

с целым стадом!

— Вот тебе раз! — сказал Большой Клаус. — Разве я не утопил тебя?

13

— Конечно! — сказал Маленький Клаус. — Полчаса тому назад ты бросил меня в реку!

— Так откуда же ты взял такое чудесное стадо? — спросил Большой Клаус.

— Это водяное стадо! — ответил Маленький Клаус. — Вот послушай, сейчас я тебе

расскажу, как все было. Спасибо тебе, что ты утопил меня, теперь я разбогател, как видишь! А

страшно мне было в мешке! Ветер так и засвистал у меня в ушах, когда ты бросил меня с моста

в холодную воду! Я сразу по шел ко дну, но не ушибся, — там внизу растет такая нежная,

мягкая травка, на нее я и упал. Мешок сейчас же развязался, и прелестнейшая девушка в белом

как снег платье, с венком из зелени на мокрых волосах, протянула мне руку и сказала: «А это

ты, Маленький Клаус? Ну вот, прежде всего бери это стадо, а в миле отсюда, на дороге пасется

другое, побольше, — ступай, я тебе его дарю».

Тут я увидел, что река была для водяных жителей все равно что дорога: они ездили и ходили

по дну от самого озера и до того места, где реке конец. Ах, как там было хорошо! Какие цветы,

какая свежая трава! А рыбки шныряли мимо моих ушей точьвточь как у нас здесь птицы! Что

за красивые люди попадались мне навстречу и какие чудесные стада паслись у изгородей и

канав!

— Зачем же ты так скоро вернулся? — спросил Большой Клаус. — Уж меня бы не

выманили оттуда, если там так хорошо!

— Я ведь это неспроста сделал! — сказал Маленький Клаус. — Ты слышал, что водяная

девушка велела мне отправиться за другим стадом, которое пасется на дороге всего в одной

версте оттуда? Дорогой она называет реку — другой дороги они ведь там не знают, — а река

так петляет, что мне пришлось бы задать здоровый крюк. Вот я и решился выйти на сушу да

пойти прямиком к тому месту, где ждет мое стадо; так я выгадаю почти полмили пути!

— Экий счастливец! — сказал Большой Клаус. — А как ты думаешь, получу я стадо,

если спущусь на дно?

— Конечно! — сказал Маленький Клаус. — Только я не могу тащить тебя в мешке до

реки, ты больно тяжелый. А вот, коли хочешь, дойди сам да влезь в мешок, а я с удовольствием

тебя сброшу в воду!

— Спасибо! — сказал Большой Клаус. — Но если я не получу там стада, я тебя изобью,

так и знай!

— Нуну, не сердись! — сказал Маленький Клаус, и они пошли к реке. Когда стадо увидело

воду, оно так и бросилось к ней; коровам очень хотелось пить.

— Погляди, как они торопятся! — сказал Маленький Клаус. — Ишь, как соскучились

по воде: домой, на дно, знать, захотелось!

— Да, да! Ты вот помогика мне лучше, а не то я тебя изобью! — сказал Большой Клаус

и влез в большой мешок, который лежал на спине у одного из быков, — Да положи мне в

мешок камень, а то я, пожалуй, не пойду ко дну!

— Пойдешь! — сказал Маленький Клаус, но всетаки положил в мешок большой камень,

крепко завязал мешок и столкнул его в воду. Бултых! И Большой Клаус пошел прямо ко дну.

— Ох, боюсь, не найдет он там ни коров, ни быков! — сказал Маленький Клаус и погнал

свое стадо домой.

14

ПРИНЦЕССА НА ГОРОШИНЕ

Жилбыл принц, и хотелось ему взять за себя тоже принцессу, только настоящую. Вот он

и объездил весь свет, а такой чтото не находилось. Принцессто было сколько угодно, но были

ли они настоящие, он никак не мог дознаться. Так и вернулся он домой ни с чем и очень горевал,

— уж больно хотелось ему найти настоящую принцессу.

Раз вечером разыгралась непогода: молния так и сверкала, гром гремел, а дождь лил как

из ведра; ужас что такое!

Вдруг в городские ворота постучали, и старый король пошел отворять.

У ворот стояла принцесса. Боже мой, на что она была похожа! Вода бежала с ее волос и

платья прямо в носки башмаков и вытекала из пяток, а она всетаки уверяла, что она настоящая

принцесса!

«Ну, уж это мы узнаем!» — подумала старая королева, но не сказала ни слова, пошла в

спальню, сняла с постели все тюфяки и подушки и положила на доски горошину; поверх

горошины постлала двадцать тюфяков, а еще сверху двадцать пуховиков.

На эту постель и уложили принцессу на ночь.

Утром ее спросили, как она почивала.

— Ах, очень дурно! — сказала принцесса. — Я почти глаз не сомкнула! Бог знает что у

меня была за постель! Я лежала на чемто таком твердом, что у меня все тело теперь в синяках!

Просто ужасно!

Тутто все и увидали, что она была настоящею принцессой! Она почувствовала горошину

через сорок тюфяков и пуховиков, — такою деликатною особой могла быть только настоящая

принцесса.

И принц женился на ней. Теперь он знал, что берет за себя настоящую принцессу! А

горошину отправили в кунсткамеру; там она и лежит, если только никто ее не украл.

Да, вот какая была история!

15

ЦВЕТЫ МАЛЕНЬКОЙ ИДЫ

Бедные мои цветочки совсем завяли! — сказала маленькая Ида. — Вчера вечером они

были такие красивые, а теперь совсем повесили головки!

— Отчего это? — спросила она студента, сидевшего на диване.

Она очень любила этого студента, — он умел рассказывать чудеснейшие истории и

вырезывать презабавные фигурки: сердечки с крошками танцовщицами внутри, цветы и

великолепные дворцы с дверями и окнами, которые можно было открывать. Большой весельчак

был этот студент!

Что же с ними? — спросила она опять и показала ему свой завядший букет.

— Знаешь что? — сказал студент. — Цветы были сегодня ночью на балу, вот и повесили

теперь головки!

— Да ведь цветы не танцуют! — сказала маленькая Ида.

Танцуют! — отвечал студент. — По ночам, когда кругом темно и мы все спим, они так

весело пляшут друг с другом, такие балы задают — просто чудо!

— А детям нельзя прийти к ним на бал?

— Отчего же, — сказал студент, — ведь маленькие маргаритки и ландыши тоже танцуют.

— А где танцуют самые красивые цветы? — спросила Ида.

— Ты ведь бывала за городом, там, где большой дворец, в котором живет король и где

такой чудесный сад с цветами? Помнишь лебедей, которые подплывали к тебе за хлебными

крошками? Вот тамто и бывают настоящие балы!

— Я еще вчера была там с мамой, — сказала маленькая Ида, — но на деревьях нет больше

листьев, и во всем саду ни одного цветка! Куда они все девались? Их столько было летом!

— Они все во дворце! — сказал студент. — Надо тебе сказать, что как только король и

придворные переезжают в город, все цветы сейчас же убегают из сада прямо во дворец, и там

у них начинается веселье! Вот бы тебе посмотреть! Две самые красивые розы садятся на трон

— это король с королевой. Красные петушьи гребешки становятся по обеим сторонам и

кланяются — Это камерюнкеры. Потом приходят все остальные прекрасные цветы, и

начинается бал. Голубые фиалки изображают маленьких морских кадетов и танцуют с

барышнями — гиацинтами и крокусами, а тюльпаны и большие желтые лилии — это пожилые

дамы, они смотрят, чтобы танцевали прилично и вообще вели себя чинно.

— А цветочкам не может достаться за то, что они танцуют в королевском дворце? —

спросила маленькая Ида.

— Да ведь никто же не знает об этом! — сказал студент. — Правда, ночью заглянет иной

раз во дворец старик смотритель с большою связкою ключей в руках, но цветы, как только

заслышат звяканье ключей, сейчас присмиреют, спрячутся за длинные занавески, что висят на

окнах, и только чутьчуть выглядывают оттуда одним глазком. «Тут чтото пахнет цветами!»

— бормочет старик смотритель, а видеть ничего не видит.

16

— Вот забавно! — сказала маленькая Ида и даже в ладоши захлопала. — И я тоже не

могу их увидеть?

— Можешь, — сказал студент. — Стоит только, как опять пойдешь туда, заглянуть в

окошки. Вот я сегодня видел там длинную желтую лилию; она лежала и потягивалась на диване

— воображала себя придворной дамой.

— А цветы из Ботанического сада тоже могут прийти туда? Ведь это далеко!

— Не бойся, — сказал студент, — они могут летать, если захотят! Ты видела красивых

красных, желтых и белых бабочек, похожих на цветы? Они ведь и были прежде цветами, только

соскочили со своих стебельков, забили в воздухе лепесточками, точно крылышками, и полетели.

Они вели себя хорошо, за то и получили позволение летать и днем; другие должны сидеть смирно

на своих стебельках, а они летают, и лепестки их стали наконец настоящими крылышками. Ты

сама видела их! А впрочем, может быть, цветы из Ботанического сада и не бывают в королевском

дворце! Может быть, они даже и не знают, что там идет по ночам такое веселье. Вот что я

скажу тебе! тото удивится потом профессор ботаники — который живет тут рядом! — когда

придешь в его сад, расскажи какомунибудь цветочку про большие балы в королевском дворце.

Тот расскажет об этом остальным и они все упорхнут. Профессор придет в сад, а там ни единого

цветочка, и он в толк не возьмет, кyда они девались!

— Да как же цветок расскажет другим? У цветов нет языка!

— Конечно, нет, — сказал студент, — зато они умеют объясняться пантомимой! Ты сама

видела, как они качаются и шевелят своими зелеными листочками, чуть подует ветерок. Этo y

них так мило выходит — точно они разговаривают.

— А профессор понимает их пантомиму? — спросила маленькая Ида.

— Как же! Раз утром он пришел в свой сад и видит, что большая крапива делает листочками

знаки прелестной красной гвоздике; этим она хотела сказать гвоздике: «Ты так мила, и я очень

люблю тебя!» Профессору это не понравилось, и он сейчас ударил крапиву по листочкам, —

листочки у нее все равно, что пальцы, — да обжегся! С тех пор и не смеет трогать крапиву.

— Вот забавно! — сказала Ида и засмеялась.

— Ну можно ли набивать ребенку голову такими бреднями? — сказал скучный советник,

который тоже пришел в гости и сидел на диване.

Он терпеть не мог студента и вечно ворчал на него, особенно когда тот вырезывал

затейливые и забавные фигурки, вроде человека на виселице и с сердцем в руках — его повесили

за то, что он воровал сердца, — или старой ведьмы на помеле, с мужем на носу. Все это очень

не нравилось советнику, и он всегда повторял:

— Ну можно ли набивать ребенку голову такими бреднями? Глупые выдумки!

Но Иду очень позабавил рассказ студента о цветах, и она думала об этом целый день.

«Так цветочки повесили головки потому, что устали после бала!» И маленькая Ида пошла

к своему столику, где стояли все ее игрушки; ящик столика тоже битком был набит разным

добром. Кукла Софи лежала в своей кроватке и спала, но Ида сказала ей:

— Тебе придется встать, Софи, и полежать эту ночь в ящике; бедные цветы больны, их

надо положить в твою постельку, — может быть они и выздоровеют!

И она вынула куклу из кровати. Софи посмотрела на Иду очень недовольно и не сказала

ни слова, — она рассердилась за то, что у нее отняли постель.

Ида уложила цветы в постельку, укрыла их хорошенько одеяльцем и велела им лежать

смирно, за это она обещала напоить их чаем, и тогда они встали бы завтра утром совсем

здоровыми! Потом она задернула полог, чтобы солнышко не светило цветочкам в глаза.

Рассказ студента не шел у нее из головы, и, собираясь идти спать, маленькая Ида не

могла удержаться, чтобы не заглянуть за спущенные на ночь оконные занавески; на окошках

стояли чудесные мамины цветы — тюльпаны и гиацинты, и маленькая Ида шепнула им:

— Я знаю, что у вас ночью будет бал!

Цветы стояли себе, как ни в чем не бывало, и даже не шелохнулись, ну да маленькая Ида

что знала, то знала.

17

В постели Ида долго еще думала о том же и все представляла себе, как это должно быть

мило, когда цветочки танцуют! «Неужели и мои цветы были на балу во дворце?» — подумала

она и заснула.

Но посреди ночи маленькая Ида вдруг проснулась; она видела сейчас во сне цветы,

студента и советника, который бранил студента за то, что тот набивает ей голову пустяками. В

комнате, где лежала Ида, было тихо, на столе горел ночник, и папа с мамой крепко спали.

— Хотелось бы мне знать: спят ли мои цветы в кукольной постельке? — сказала маленькая

Ида про себя и слегка приподнялась с подушки, чтобы посмотреть в полуоткрытую дверь, за

которой были ее игрушки и цветы; потом она прислушалась, — ей показалось, что в той комнате

играют на фортепьяно, да так тихо и нежно, как она никогда еще не слыхала.

— Это, верно, цветы танцуют! — сказала Ида. — Господи, как бы мне хотелось

посмотреть!

Но она не смела встать с постели, чтобы не разбудить папу с мамой.

— Хоть бы цветы вошли сюда! — сказала она.

Но цветы не входили, а музыка все продолжалась, такая тихая, нежная, просто чудо! Тогда

маленькая Ида не выдержала, потихоньку вылезла из кроватки, прокралась на цыпочках к

дверям и заглянула в соседнюю комнату. Что за прелесть была там!

В той комнате не горело ночника, а было всетаки светло, как днем, от месяца, глядевшего

из окошка прямо на пол, где в два ряда стояли тюльпаны и гиацинты; на окнах не осталось ни

единого цветка — там стояли одни горшки с землей. Цветы очень мило танцевали друг с другом:

они то становились в круг, то кружились парами, взявшись за длинные зеленые листочки, точно

за руки. На фортепьяно играла большая желтая лилия — это наверное, ее маленькая Ида

видела летом! Она хорошо помнила, как студент сказал: «Ах, как она похожа на фрекен Лину!»

Все посмеялись тогда над ним, но теперь Иде и в самом деле показалось, что длинная желтая

лилия похожа на Лину; она и на рояле играла так же, как Лина: поворачивала свое продолговатое

лицо то в одну сторону, то в другую и кивала в такт чудесной музыке. Никто не заметил Иды.

Вдруг маленькая Ида увидала, что большой голубой крокус вскочил прямо на середину

стола с игрушками, подошел к кукольной кроватке и отдернул полог; там лежали больные цветы,

но они живо встали и кивнули головками, давая знать, что и они тоже хотят танцевать. Старый

Курилка со сломанной нижней челюстью встал и поклонился прекрасным цветам; они совсем

не были похожи на больных — спрыгнули со стола и принялись веселиться вместе со всеми.

В эту минуту гдето стукнуло, как будто чтото упало на пол. Ида посмотрела в ту сторону

— это была масленичная верба: она тоже спрыгнула со стола к цветам, считая, что она им сродни.

Верба была довольно мила; ее украшали бумажные цветы, а на верхушке ее сидела восковая

куколка в широкополой черной шляпе, точьвточь как у советника. Верба прыгала посреди цветов

и громко топала своими тремя деревянными ходульками, — она танцевала мазурку, а другие

цветы не умели плясать мазурку, потому что были слишком легки и не могли так топать.

Но вот восковая куколка на вербе вдруг вытянулась, завертелась над бумажными цветами

и громко закричала:

— Ну можно ли набивать ребенку голову такими бреднями? Глупые выдумки!

Теперь кукла была точьвточь сам советник, в его черной широкополой шляпе, такая же

желтая и сердитая! Но бумажные цветы ударили ее по тонким ножкам, и она опять съежилась

в маленькую восковую куколку. Это было так забавно, что Ида не могла удержаться от смеха.

Верба продолжала плясать, и советнику волейневолей приходилось плясать вместе с

нею, все равно — вытягивался ли он во всю длину, или оставался маленькою восковою куколкой

в черной широкополой шляпе. Наконец уж цветы, особенно те, что лежали в кукольной

кроватке, стали просить за него, и верба оставила его в покое. Вдруг чтото громко застучало в

ящике, где лежала кукла Софи и другие игрушки. Курилка побежал по краю стола, лег на живот

и приотворил ящик. Софи встала и удивленно огляделась.

— У вас бал? — проговорила она. — Что же это вы мне не сказали?

— Хочешь танцевать со мной? — спросил Курилка.

18

— Хорош кавалер! — сказала Софи и повернулась к нему спиной; потом уселась на ящик

и стала ждать — авось ее пригласит ктонибудь из цветов, но никто и не думал. Она громко

кашлянула, но и тут никто не подошел к ней. Курилка плясал один, и очень недурно!

Видя, что цветы и не глядят на нее, Софи вдруг свалилась с ящикa на пол и наделала

такого шума, что все сбежались к ней и стали спрашивать, не ушиблась ли она? Все

разговаривали с нею очень ласково, особенно те цветы, которые только что спали в ее кроватке;

Софи нисколько не ушиблась, и цветы маленькой Иды стали благодарить ее за чудесную

постельку, потом увели с собой в лунный кружок на полу и принялись танцeвать с ней, а другие

цветы кружились около них. Теперь Софи была очень довольна и сказала цветочкам, что охотно

уступает им свою кроватку, — ей хорошо в ящике!

— Спасибо! — сказали цветы. — Но мы не можем жить так долго! Утром мы совсем

умрем! Скажи только маленькой Иде, чтобы она схоронила нас в саду, где зарыта канарейка;

летом мы опять вырастем и будем еще красивее!

— Нет, вы не должны умирать! — сказала Софи и поцеловала цветы. В это время дверь

отворилась, и в комнату вошла целая толпа цветов. Ида никак не могла понять, откуда они

взялись, — должно быть, из королевского дворца. Впереди всех шли две прелестные розы с

маленькими золотыми коронами на головах, — это были король с королевой. За ними,

раскланиваясь на все стороны, шли чудесные левкои и гвоздики. Музыканты — крупные маки

и пионы — дули в пустые стручки от горошка и совсем покраснели от натуги, а маленькие

голубые колокольчики и беленькие подснежники звенели, точно на них были надеты бубенчики.

Вот была забавная музыка! Затем шла целая толпа других цветов, и все они танцевали — и

голубые фиалки, и оранжевые ноготки, и маргаритки, и ландыши. Цветы так мило танцевали и

целовались, что просто загляденье!

Наконец цветы пожелали друг другу спокойной ночи, а маленькая Ида тихонько

пробралась в свою кроватку, и ей всю ночь снились цветы и все, что она видела.

Утром она встала и побежала к своему столику посмотреть, там ли ее цветочки.

Она отдернула полог — да, они лежали в кроватке, но совсем, совсем завяли! Софи тоже

лежала на своем месте в ящике и казалась ужасно сонной.

— А ты помнишь, что тебе надо передать мне? — спросила ее Ида.

Но Софи глупо смотрела на нее и не раскрывала рта.

— Какая же ты нехорошая! — сказала Ида — А они еще танцевали с тобой!

Потом она взяла картонную коробочку с хорошенькою нарисованною птичкой на крышке,

раскрыла ее и положила туда мертвые цветы.

— Вот вам и гробик! — сказала она. — А когда придут мои норвежские кузены, мы вас

зароем в саду, чтобы на будущее лето вы выросли еще красивее!

Йонас и Адольф, норвежские кузены, были бойкие мальчуганы; отец подарил им по новому

луку, и они пришли показать их Иде. Она рассказала им про бедные цветы, которые умерли, и

позволила похоронить их. Мальчики шли впереди с луками на плечах; за ними маленькая Ида

с мертвыми цветами в коробочке. Вырыли в саду могилку. Ида поцеловала цветы и опустила

коробочку в ямку, а Йонас с Адольфом выстрелили над могилкой из луков, — ни ружей, ни

пушек у них ведь не было.

19

ДЮЙМОВОЧКА

Жила была женщина; ей страх как хотелось иметь ребеночка, да где его взять? И вот она

отправилась к одной старой колдунье и сказала ей:

— Мне так хочется иметь ребеночка; не скажешь ли ты, где мне его взять?

— Отчего же! — сказала колдунья. — Вот тебе ячменное зерно; это не простое зерно, не

из тех, что растут у крестьян иа полях или что бросают курам; посадика его в цветочный горшок

— увидишь, что будет!

— Спасибо! — сказала женщина и дала колдунье двенадцать скиллингов; потом пошла

домой, посадила ячменное зерно в цветочный горшок, и вдруг из него вырос большой чудесный

цветок вроде тюльпана, но лепестки его были еще плотно сжаты, точно у нераспустившегося

бутона.

— Какой славный цветок! — сказала женщина и поцеловала красивые пестрые лепестки.

Тогда чтото щелкнуло, и цветок распустился совсем. Это был точьв точь тюльпан, но в

самой чашечке на зеленом стульчике сидела крошечная девочка, и за то. что она была такая

нежная, маленькая, всего с дюйм ростом, ее прозвали Дюймовочкой.

Блестящая лакированная скорлупка грецкого ореха была ее колыбелькой, голубые фиалки

— матрацем, а лепесток розы — одеяльцем; в эту колыбельку ее yкладывали на ночь, а днем

она играла на столе. На стол женщина поста вилатарелку с водою, а на края тарелки положила

венок из цветов; длинные стебли цветов купались в воде, у самого же края плавал большой

лепесток тюльпана. На нем Дюймовочка могла переправляться с одной стороны тарелки на

другую; вместо весел у нее были два белых конских волоса. Все это было прелесть как мило!

Дюймовочка умела и петь, и такого нежного, красивого голоска никто еще не слыхивал!

Раз ночью, когда она лежала в своей колыбельке, через разбитое оконное стекло пролезла

большущая жаба, мокрая, безобразная! Она вспрыгнула прямо на стол, где спала под розовым

лепесточком Дюймовочка.

— Вот жена моему сынку! — сказала жаба, взяла ореховую скорлупу с девочкой и

выпрыгнула через окно в сад.

Там протекала большая, широкая река; у самого берега было топко и вязко; здесьто, в

тине, и жила жаба с сыном. У! Какой он был тоже гадкий, противный! Точьвточь мамаша.

— Коакс, коакс, бреккекекекс! — только и мог он сказать, когда увидал прелестную

крошку в ореховой скорлупке.

Тише ты! Она еще проснется, пожалуй, да убежит от нас, — сказала старуха жаба. —

Она ведь легче лебединого пуха! Высадимка ее посредине реки на широкий лист кувшинки —

это ведь целый остров для такой крошки, оттуда она не сбежит, а мы пока разуберем там, внизу,

наше гнездышко, и заживете вы в нем на славу.

В реке росло множество кувшинок; их широкие зеленые листья плавали по поверхности

воды. Самый большой лист был всего дальше от берега; к этомуто листу подплыла жаба и

поставила туда ореховую скорлупу с девочкой.

20

Бедная крошка проснулась рано утром, увидала, куда она попала, и горько заплакала: со

всех сторон была вода, и ей никак нельзя было перебраться на сушу!

A старая жаба сидела внизу, в тине, и убирала свое жилье тростником и желтыми

кувшинками — надо же было приукрасить все для молодой невестки! Потом она поплыла со

своим безобразным сынком к листу, где сидела Дюймовочка, чтобы взять прежде всего ее

хорошенькую кроватку и поставить в спальне невесты. Старая жаба очень низко присела в

воде перед девочкой и сказала:

— Вот мой сынок, твой будущий муж! Вы славно заживете с ним у нас в тине.

— Коакс, коакс, бреккекекекс! — только и мог сказать сынок.

Они взяли хорошенькую кроватку и уплыли с ней, а девочка осталась однаодинешенька

на зеленом листе и горькогорько плакала, — ей вовсе не хотелось жить у гадкой жабы и выйти

замуж за ее противного сына. Маленькие рыбки, которые плавали под водой, верно, видели

жабу с сынком и слышали, что она говорила, потому что все повысунули из воды головки,

чтобы поглядеть на крошку невесту. А как они увидели ее, им стало ужасно жалко, что такой

миленькой девочке приходится идти жить к старой жабе в тину. Не бывать же этому! Рыбки

столпились внизу, у стебля, на котором держался лист, и живо перегрызли его своими зубами;

листок с девочкой поплыл по течению, дальше, дальше... Теперь уж жабе ни за что было не

догнать крошку!

Дюймовочка плыла по реке все дальше и дальше, и маленькие птички, которые сидели в

кустах, увидав ее, пели:

— Какая хорошенькая девочка!

А листок все плыл да плыл, и вот Дюймовочка попала за границу.

Красивый белый мотылек все время порхал вокруг нее и наконец уселся на самый листок

— уж очень ему понравилась Дюймовочка! А она ужасно радовалась: гадкая жаба не могла

теперь догнать ее, а вокруг все было так красиво! Солнце так и горело золотом на воде!

Дюймовочка сняла с себя пояс, одним концом обвязала мотылька, а другой привязала к своему

листку, и листок поплыл еще быстрее.

Мимо летел майский жук, увидал девочку, обхватил ее за тонкую талию лапкой и унес на

дерево, а зеленый листок поплыл дальше, и с ним мотылек — он ведь был привязан и не мог

освободиться.

Ах, как перепугалась бедняжка, когда жук схватил ее и полетел с ней на дерево! Особенно

ей жаль было хорошенького мотылечка, которого она привязала к листку; ему придется теперь

умереть с голоду, если не удастся освободиться. Но майскому жуку и горя было мало.

21

Он уселся с крошкой на самый большой зеленый лист, напоил ее сладким цветочным соком

и сказал, что она прелесть какая хорошенькая, хоть и совсем непохожа на майского жука.

Потом к ним пришли с визитом другие майские жуки, которые жили на том же дереве.

Они оглядывали девочку с головы до ног, а жучкибарышни пожимали щупальцами и говорили:

— У нее только две ножки! Жалко смотреть!

— У нее нет щупальцев!

— Какая у нее тонкая талия! Фи! Она совсем как человек! Как некрасиво! — сказали в

один голос все жучки женского пола.

А Дюймовочка была премиленькая! Майскому жуку, который принес ее, она тоже очень

понравилась сначала, а тут вдруг и он нашел, что она безобразна, и не захотел больше держать

ее у себя — пускай идет, куда знает. Он слетел с нею с дерева и посадил на ромашку. Тут девочка

принялась плакать о том, что она такая безобразная: даже майские жуки не захотели держать

ее у себя! А на самомто деле она была прелестнейшим созданием в свете: нежная, ясная,

точно лепесток розы.

Целое лето прожила Дюймовочка однаодинешенька в лесу. Она сплела себе колыбельку и

подвесила ее под большой лопушиный лист — там дождик не мог достать ее. Ела крошка сладкую

цветочную пыльцу, а пила росу, которую каждое утро находила на листочках. Так прошли лето и

осень; но вот дело пошло к зиме, длинной холодной зиме. Все певуньи птички разлетелись —

кусты и цветы увяли, большой лопушиный лист, под которым жила Дюймовочка, пожелтел, весь

засох и свернулся в трубочку. Сама крошка мерзла от холода: платьице ее все разорвалось, а она

была такая маленькая, нежная — долго ли тут замерзнуть! Пошел снег, и каждая снежинка была

для нее то же, что для нас целая лопата снега; мы ведь большие, а она была всегото с дюйм! Она

завернулась было в сухой лист, но он совсем не грел, и бедняжка сама дрожала как лист.

Возле леса, куда она попала, лежало большое поле; хлеб давно был убран, одни голые,

сухие стебельки торчали из мерзлой земли; для Дюймовочки это был целый лес. Ух! Как она

дрожала от холода! И вот пришла бедняжка к дверям полевой мыши; дверью была маленькая

дырочка, прикрытая сухими стебельками и былинками. Полевая мышь жила в тепле и

довольстве: все помещение было битком набито хлебными зернами, кухня и кладовая у нее

были на заглядение! Дюймовочка стала у порога, как нищенка, и попросила подать ей кусочек

ячменного зерна — она два дня ничего не ела!

— Ах ты бедняжка! — сказала полевая мышь: она была, в сущности, добрая старуха. —

Ступай сюда, погрейся да поешь со мною!

Девочка понравилась мыши, и мышь сказала:

— Ты можешь жить у меня всю зиму, только убирай хорошенько мои комнаты да

рассказывай мне сказки — я до них большая охотница.

И Дюймовочка стала делать все, что приказывала ей мышь, и зажила отлично.

— Скоро, пожалуй, у нас будут гости, — сказала както полевая мышь, —  Мой сосед

обычно навешает меня раз в неделю. Он живет куда лучше меня: у него огромные залы, а ходит

он в чудесной бархатной шубе. Вот если бы тебе удалось выйти за него замуж! Ты бы зажила на

славу! Беда только, что он слеп и не может видеть тебя; зато ты должна рассказать ему самые

лучшие сказки, какие только знаешь.

Но девочке мало было дела до всего этого: ей вовсе не хотелось выйти замуж за соседа —

ведь это был крот. Он в самом деле скоро пришел в гости к полевой мыши. Правда, он носил

черную бархатную шубу, был очень богат и учен; по словам полевой мыши, помещение у него

было в двадцать раз просторнее, чем у нее, но он совсем не любил ни солнца, ни прекрасных

цветочков и отзывался о них очень дурно — он ведь никогда не видел их. Девочке пришлось

петь, и она спела две песенки: «Майский жук, лети, лети» и «Бродит по лугам монах», да так

мило, что крот совсем в нее влюбился. Но он не сказал ни слова — он был такой степенный и

солидный господин.

Крот недавно прорыл под землей новую длинную галерею от своего жилья к дверям

полевой мыши и позволил мыши и девочке гулять по этой галерее сколько угодно. Крот просил

22

только не пугаться мертвой птицы, которая лежала там. Это была настоящая птица, с перьями,

с клювом; она, должно быть, умерла недавно, в начале зимы, и ее закопали как раз там, где

крот прорыл свою галерею.

Крот взял в рот гнилушку — в темноте это ведь все равно, что свечка — и пошел

вперед, освещая длинную темную галерею. Когда они дошли до места, где лежала мертвая

птица, крот проткнул своим широким носом в земляном потолке дыру, и в галерею пробрался

дневной свет. В самой середине галереи лежала мертвая ласточка; хорошенькие крылья

были крепко прижаты к телу, ножки и головка спрятаны в перышки; бедная птичка, верно,

умерла от холода. Девочке стало ужасно жаль ее, она очень любила этих милых птичек,

которые целое лето так чудесно пели ей песенки, но крот толкнул птичку своими короткими

лапами и сказал:

— Небось не свистит больше! Вот горькая участь родиться пичужкой! Слава богу, что

моим детям нечего бояться этого! Этакая птичка только и умеет чирикать — поневоле

замерзнешь зимой!

— Да, да, правда ваша, — сказала полевая мышь. — Какой прок от этого чириканья?

Что оно приносит птице? Холод и голод зимой? Много, нечего сказать!

Дюймовочка не сказала ничего, но, когда крот с мышью повернулись к птице спиной,

нагнулась к ней, раздвинула перышки и поцеловала ее прямо в закрытые глазки. «Может быть,

эта самая так чудесно распевала летом! — подумала девочка. — Сколько радости доставила

ты мне, милая, хорошая птичка!»

Крот опять заткнул дыру в потолке и проводил дам обратно. Но девочке не спалось ночью.

Она встала с постели, сплела из сухих былинок большой славный ковер, снесла его в галерею

и завернула в него мертвую птичку; потом отыскала у полевой мыши пуху и обложила им всю

ласточку, чтобы ей было потеплее лежать на холодной земле.

— Прощай, миленькая птичка, — сказала Дюймовочка. — Прощай! Спасибо тебе за то,

что ты так чудесно пела мне летом, когда все деревья были такие зеленые, а солнышко так

славно грело!

И она склонила голову на грудь птички, но вдруг испугалась — внутри чтото застучало.

Это забилось сердечко птицы: она была не совсем мертвая, а только окоченела от холода, теперь

же согрелась и ожила.

Осенью ласточки улетают в теплые края, а если которая запоздает, то от холода окоченеет,

упадет замертво на землю, и ее засыплет холодным снегом.

Девочка вся задрожала от испуга — птица ведь была в сравнении с кроткой просто

великаном, — но всетаки собралась с духом, еще больше закутала ласточку, потом сбегала

принесла листок мяты, которым покрывалась вместо одеяла сама, и покрыла им голову птички.

На следующую ночь Дюймовочка опять потихоньку пробралась к ласточке. Птичка совсем

уже ожила, только была еще очень слаба и елееле открыла глаза, чтобы посмотреть на девочку,

которая стояла перед нею с кусочком гнилушки в руках, — другого фонаря у нее не было.

— Благодарю тебя, милая крошка! — сказала больная ласточка. — Я так славно

согрелась. Скоро я совсем поправлюсь и опять вылечу на солнышко.

— Ах, — сказала девочка, — теперь так холодно, идет снег! Останься лучше в своей

теплой постельке, я буду ухаживать за тобой.

И Дюймовочка принесла птичке воды в цветочном лепестке. Ласточка попила и рассказала

девочке, как поранила себе крылышко о терновый куст и потому не могла улететь вместе с

другими ласточками в теплые края, как упала на землю и... Да больше она уж ничего не помнила

и как попала сюда — пе знала.

Всю зиму прожила тут ласточка, и Дюймовочка ухаживала за ней. Ни крот, ни полевая

мышь ничего не знали об этом — они ведь совсем не любили птичек. Когда настала весна и

пригрело солнышко, ласточка распрощалась с девочкой, и Дюймовочка ототкнула дыру, которую

проделал крот.

23

Солнце так славно грело, и ласточка спросила, не хочет ли девочка отправиться вместе с

ней, — пускай сядет к ней на спину, и они полетят в зеленый лес! Но Дюймовочка не хотела так

бросить полевую мышь — она ведь знала, что старуха очень огорчится.

— Нет, нельзя! — сказала девочка ласточке.

— Прощай, прощай, милая крошка! — сказала ласточка и вылетела на солнышко.

Дюймовочка посмотрела ей вслед, и у нее даже слезы навернулись на глазах, — уж очень

полюбилась ей бедная птичка.

— Квивить, квивить! — прощебетала птичка и скрылась в зеленом лесу.

Девочке было очень грустно. Ей совсем не позволяли выходить на солнышко, а хлебное поле

так все заросло высокими толстыми колосьями, что стало для бедной крошки дремучим лесом.

— Летом тебе придется готовить себе приданое! — сказала ей полевая мышь.

Оказалось, что скучный сосед в бархатной шубе посватался за девочку.

— Надо, чтобы у тебя всего было вдоволь, а там выйдешь замуж за крота и подавно ни в

чем нуждаться не будешь!

И девочке пришлось прясть по целым дням, а старуха мышь наняла четырех пауков для

тканья, и они работали день и ночь.

Каждый вечер крот приходил к полевой мыши в гости и все толковал о том, что вот скоро

лету будет конец, солнце перестанет так палить землю, — а то она совсем уж как камень стала,

— и тогда они сыграют свадьбу. Но девочка была совсем не рада: ей не нравился скучный крот.

Каждое утро на восходе солнышка и каждый вечер при закате Дюймовочка выходила на порог

мышиной норки; иногда ветер раздвигал верхушки колосьев, и ей удавалось увидеть кусочек

голубого неба. «Как светло, как хорошо там, на воле!» — думала девочка и вспоминала о

ласточке; ей очень хотелось бы повидаться с птичкой, но ласточки нигде не было видно: должно

быть, она летала там, далекодалеко, в зеленом лесу!

К осени Дюймовочка приготовила все свое приданое.

— Через месяц твоя свадьба! — сказала девочке полевая мышь.

Но крошка заплакала и сказала, что не хочет выходить замуж за скучного крота.

— Пустяки! — сказала старуха мышь. — Только не капризничай, а то возьму да укушу

тебя белым зубом. У тебя будет чудеснейший муж. У самой королевы нет такой черной бархатной

шубки, как у него! Да и в кухне и в погребе у него не пусто! Благодари бога за такого мужа!

Наступил день свадьбы. Крот пришел за девочкой. Теперь ей приходилось идти за ним в

его нору, жить там, глубокоглубоко под землей, и никогда не выходить на солнышко, — крот

ведь терпеть его не мог! А бедной крошке было так тяжело навсегда распроститься с красным

солнышком! У полевой мыши она всетаки могла хоть изредка любоваться на него.

И Дюймовочка вышла взглянуть на солнце в последний раз. Хлеб был уже убран с поля,

и из земли опять торчали одни голые, засохшие стебли. Девочка отошла от дверей подальше, и

протянула к солнцу руки:

— Прощай, ясное солнышко, прощай!

Потом она обняла ручонками маленький красный цветочек, который рос тут, и сказала ему:

— Кланяйся от меня милой ласточке, если увидишь ее!

— Квивить, квивить! — вдруг раздалось над ее головой.

Дюймовочка подняла глаза и увидела ласточку, которая пролетала мимо. Ласточка тоже

увидела девочку и очень обрадовалась, а девочка заплакала и рассказала ласточке, как ей не

хочется выходить замуж за гадкого крота и жить с ним глубоко под землей, куда никогда не

заглянет солнышко.

— Скоро придет холодная зима, — сказала ласточка, — и я улетаю далекодалеко, в

теплые края. Хочешь лететь со мной? Ты можешь сесть ко мне на спину — только привяжи

себя покрепче поясом, — и мы улетим с тобой далеко от гадкого крота, далеко за синие моря,

за высокие горы, в теплые края, где солнышко светит ярче, где всегда лето и цветут чудные

цветы! Полетим со мной, милая крошка! Ты ведь спасла мне жизнь, когда я замерзала в темной,

холодной яме.

24

— Да, да, я полечу с тобой! — сказала Дюймовочка, села птичке на спину, уперлась

ножками в ее распростертые крылья и крепко привязала себя поясом к самому большому перу.

Ласточка взвилась стрелой и полетела над темными лесами, над синими морями и

высокими горами, покрытыми снегом. Тут было страсть как холодно; Дюймовочка вся зарылась

в мягкие перья ласточки и только одну головку высунула, чтобы видеть чудесные места, над

которыми она пролетала.

Но вот и теплые края! Тут солнце сияло уже гораздо ярче, небо стояло выше, а около

канав и изгородей вился чудесный зеленый и черный виноград. В лесах зрели лимоны и

апельсины, пахло миртами и душистой мятой, а по дорожкам бегали прелестные ребятишки и

ловили больших пестрых бабочек. Но ласточка летела все дальше и дальше, и чем дальше, тем

было все лучше. На берегу чудесного голубого озера, посреди зеленых кудрявых дерев стоял

старинный белый мраморный дворец. Виноградные лозы обвивали его высокие колонны, а

наверху, под крышей, лепились ласточкины гнезда. В одном из них и жила ласточка, которая

принесла Дюймовочку.

— Вот мой дом! — сказала ласточка. — А ты выбери себе внизу какойнибудь красивый

цветок, я тебя посажу в него и ты заживешь как нельзя лучше!

— Ах, как чудесно! — сказала крошка и захлопала ручонками.

Внизу лежали большие куски мрамора, — это свалилась верхушка одной колонны и

разбилась на три куска, а между ними росли чудеснейшие крупные белые цветы. Ласточка

спустилась и посадила девочку на один из широких лепестков. Но вот диво! В самой чашечке

цветка сидел маленький человечек, беленький и прозрачный, точно хрустальный. На голове у

него сияла прелестная золотая корона, за плечами развевались блестящие крылышки, а сам

он был не больше Дюймовочки.

Это был эльф. В каждом цветке живет эльф или эльфа, а тот, который сидел рядом с

Дюймовочкой, был сам король эльфов.

— Ах, как он хорош! — шепнула Дюймовочка ласточке.

Маленький король совсем перепугался при виде ласточки. Он был такой крошечный,

нежный, и она показалась ему огромным страшилищем. Зато он очень обрадовался, увидав

нашу крошку, — он никогда еще не видывал такой хорошенькой девочки! И он снял свою

золотую корону, надел ее Дюймовочке на голову и спросил, как ее зовут и хочет ли она быть его

женой, царицей цветов? Вот это так муж! Не то что гадкий сын жабы или крот в бархатной

шубе! И девочка согласилась. Тогда из каждого цветка вылетели эльф или эльфа — такие

хорошенькие, что просто прелесть! Все они поднесли Дюймовочке подарки. Самым лучшим

была пара прозрачных стрекозиных крылышек. Их прикрепили к спинке девочки, и она тоже

могла теперь летать с цветка на цветок! Тото было радости! А ласточка сидела наверху, в своем

гнездышке и пела им, как только умела. Но самой ей было очень грустно: она ведь крепко

полюбила девочку и хотела бы век не расставаться с ней.

— Тебя больше не будут звать Дюймовочкой! — сказал эльф. — Это гадкое имя, а ты

такая хорошенькая! Мы будем звать тебя Майей!

— Прощай, прощай! — прощебетала ласточка и опять полетела из теплых краев — в

далекую Данию. Там у нее было маленькое гнездышко, как раз над окном человека, большого

мастера рассказывать сказки. Емуто она и спела свое «квивить», от неето мы и узнали эту

историю.

25

НЕХОРОШИЙ МАЛЬЧИК

Жилбыл старый поэт, такой настоящий хороший старый поэт. Раз вечером сидел он дома,

а на дворе разыгралась ужасная непогода. Дождь лил как из ведра, но старому поэту было так

уютно и тепло возле печки, где ярко горел огонь и, весело шипя, пеклись яблоки.

— Бедные те, кто мокнет сейчас под дождем — сухой нитки на них не останется! —

сказал он, потому что он был очень добрый поэт.

— Впустите, впустите меня! Я озяб и весь промок! — закричал за дверями ребенок.

Он плакал и стучал в дверь, а дождь так и лил, ветер так и бился в окошки.

— Бедняжка! — сказал старый поэт и пошел отворять двери.

За дверями стоял маленький мальчик, совсем голенький. С его длинных золотистых волос

стекала вода, он дрожал от холода; если бы его не впустили, он бы, наверное, не вынес такой

непогоды.

— Бедняжка! — сказал старый поэт и взял его за руку, — Пойдем ко мне, я обогрею

тебя, дам тебе винца и яблоко; ты такой хорошенький мальчуган!

Он и в самом деле был прехорошенький — глазенки у него сияли как две звездочки, а

мокрые золотистые волосы вились кудрями — ну, совсем ангелочек! — только он весь посинел

от холода и дрожал как осиновый лист. В руках у него был чудесный лук; да вот беда — он весь

испортился от дождя, краски на длинных стрелах совсем полиняли.

Старый поэт уселся возле печки, взял малютку на колени, выжал его мокрые кудри, согрел

ручонки в своих руках и вскипятил ему сладкого вина. Мальчик оправился, щечки у него

зарумянились, он спрыгнул на пол и стал плясать вокруг старого поэта.

— Ишь ты, какой веселый мальчуган! — сказал старикпоэт. — А как тебя зовут?

— Амур! — отвечал мальчик. — Ты разве не знаешь меня? Вот и лук мой. Я умею стрелять!

Посмотри, погода разгулялась, месяц светит.

— А лукто твой испортился! — сказал старый поэт.

— Вот было бы горе! — сказал мальчуган, взял лук и стал его осматривать. — Он совсем

высох, и ему ничего не сделалось! Тетива натянута как следует! Сейчас я его попробую.

И он натянул лук, положил стрелу, прицелился и выстрелил старикупоэту прямо в сердце!

— Вот видишь, мой лук совсем не испорчен! — закричал он, громко засмеялся и убежал.

— Нехороший мальчик! Выстрелить в старого поэта, который впустил его к себе, обогрел

и приласкал, дал ему чудесного вина и самое лучшее яблоко!

Добрый старик лежал на полу и плакал; он был ранен в самое сердце. Потом он сказал:

— Фи, какой нехороший мальчик этот Амур! Я расскажу о нем всем хорошим детям,

чтобы они береглись, не связывались с ним, — он и их обидит.

26

И все хорошие дети — и мальчики и девочки — стали остерегаться злого Амура, но он

всетаки умеет иногда обмануть их: такой плут!

Идут себе студенты с лекций, и он рядом; книжка под мышкой, в черном сюртуке, и не

узнаешь его! Они думают, что он тоже студент, возьмут его под руку, а он и пустит им в грудь

стрелу.

Идут тоже девушки от священника или в церковь — он уже тут как тут; вечно он преследует

людей! А то заберется иногда в большую люстру в театре и горит там ярким пламенем; людито

думают сначала, что это лампа, и уж потом только разберут в чем дело. Бегает он и по

королевскому саду и по крепостному валу! А раз, так он ранил в сердце твоих родителей! Спроси

ка у них, они тебе расскажут. Да, злой мальчик этот Амур, никогда не связывайся с ним! Он

только и делает, что бегает за людьми. Подумай, раз он пустил стрелу даже в твою старую

бабушку! Было это давно, давно прошло и быльем поросло, а всетаки не забылось, да и не

забудется никогда! Фи! Злой Амур! Но теперь ты знаешь о нем, знаешь, какой он нехороший

мальчик!

27

ДОРОЖНЫЙ ТОВАРИЩ

Бедняга Йоханнес был в большом горе; отец его лежал при смерти. Они были одни в

своей каморке; лампа на столе догорала; дело шло к ночи.

Ты был мне добрым сыном, Йоханнес! — сказал больной. — Бог не оставит тебя своей

милостью!

И он ласково и серьезно взглянул на Йоханнеса, глубоко вздохнул и умер, точно заснул.

Йоханнес заплакал. Теперь он остался круглым сиротой: ни отца у него, ни матери, ни сестер,

ни братьев! Бедняга Йоханнес! Долго стоял он на коленях перед кроватью и целовал руки

умершего, заливаясь горькими слезами, но потом глаза его закрылись, голова склонилась на

край постели, и он заснул.

И приснился ему удивительный сон.

Он видел, что солнце и месяц преклонились перед ним, видел своего отца опять свежим и

бодрым, слышал его смех, каким он всегда смеялся, когда был особенно весел; прелестная

девушка с золотою короной на чудных длинных волосах протягивала Йоханнесу руку, а отец

его говорил: «Видишь, какая у тебя невеста? Первая красавица на свете!»

Тут Йоханнес проснулся, и — прощай все это великолепие! Отец его лежал мертвый,

холодный, и никого, никого не было у Йоханнеса! Бедняга Йоханнес!

Через неделю умершего хоронили; Йоханнес шел за гробом. Не видать ему больше своего

доброго отца, который так любил его! Йоханнес слышал, как ударялась о крышку гроба земля,

видел, как гроб засыпали все больше и больше; вот уж виден только один краешек, но еще

горсть земли — и гроб скрылся совсем. У Йоханнеса чуть сердце не разорвалось от горя. Над

могилой пели псалмы: чудное пение растрогало Йоханнеса до слез, он заплакал, и на душе у

него стало полегче. Солнышко так приветливо сияло на зеленые деревья, как будто говорило:

«Не тужи, Йоханнес! Посмотри, как красиво голубое небо — там твой отец молится за тебя!»

— Я буду жить праведно и честно! — сказал Йоханнес. — И тогда тоже попаду на небо к

отцу. Вот будет радость, когда мы опять свидимся! Сколько у меня будет рассказов! А он покажет

мне все чудеса и красоту неба и опять будет учить меня, как учил, бывало, здесь на земле. Вот

будет радость!

И он так живо представил себе все это, что даже улыбнулся сквозь слезы. Птички,

сидевшие на ветвях каштанов, громко чирикали и пели; им было весело, хотя они только что

присутствовали при погребении, но они ведь знали, что умерший теперь на небе, что у него

выросли крылья, куда красивее и больше, чем у них, и что он вполне счастлив, так как вел

28

здесь, на земле, добрую жизнь. Йоханнес увидел, как птички вспорхнули с зеленых деревьев и

полетели вдаль, и ему самому захотелось улететь куданибудь подальше. Но сначала он сколотил

на могилу отца деревянный крест, а когда вечером он принес его туда, то увидел, что могила

вся усыпана песком и убрана цветами, — об этом позаботились посторонние люди, очень

любившие доброго его отца.

На другой день рано утром Йоханнес связал все свое добро в маленький узелок, спрятал

в пояс все свое наследство, — пятьдесят риксдалеров и еще две мелкие серебряные монетки и

был готов пуститься в путьдорогу. Но прежде он отправился на кладбище, на могилу отца,

прочел над ней «Отче наш» и сказал:

— Прощай, милый отец! Я постараюсь всегда быть добрым, а ты помолись за меня на небе!

Потом Йоханнес свернул в поле. В поле росло много свежих, красивых цветов; они грелись

на солнце и качали на ветру головками, точно говорили: «Добро пожаловать! Не правда ли,

как у нас тут хорошо?» Йоханнес еще раз обернулся, чтобы взглянуть на старую церковь, где

его крестили ребенком и куда он ходил по воскресеньям со своим добрым отцом петь псалмы.

Высоковысоко, на самом верху колокольни, в одном из круглых окошечек Йоханнес увидел

крошку домового в красной остроконечной шапочке, который стоял, заслонив глаза от солнца

правою рукой. Йоханнес поклонился ему, и крошка домовой высоко взмахнул в ответ своей

красной шапкой, прижал руку к сердцу и послал Йоханнесу несколько воздушных поцелуев —

вот как горячо желал он Йоханнесу счастливого пути и всего хорошего!

Йоханнес стал думать о чудесах, которые ему предстояло увидеть в обширном и прекрасном

мире, и бодро шел вперед все дальше и дальше, туда, где он еще никогда не бывал; вот уже

пошли чужие города, незнакомые лица, и он очутился далекодалеко от своей родины.

Первую ночь ему пришлось провести в поле, на стогу сена, — другой постели взять было

негде. «Ну и что ж, — думалось ему, — лучшей спальни не найдется у самого короля!» В

самом деле, поле с ручейком, стог сена и голубое небо над головой — чем не спальня? Вместо

ковра — зеленая травка с красными и белыми цветочками, вместо букетов в вазах — кусты

бузины и шиповника, а вместо умывальника — целый ручей с хрустальной свежей водой, над

которым кланялись камыши и желали ему доброй ночи и доброго утра. Высоко под голубым

потолком висел огромный ночник — месяц; уж этот ночник не подожжет полога! И Йоханнес

мог заснуть совершенно спокойно. Так он и сделал, крепко проспал всю ночь и проснулся только,

когда солнце уже сняло, а птицы пели:

Здравствуй! Ты еще не встал?

Колокола звонили к обедне, было воскресенье; народ шел в церковь; пошел за ним и

Йоханнес, пропел псалом, послушал слова Божьего, и ему показалось, что он был в своей

родной церкви, где его крестили и где он пел псалмы с отцом.

На церковном кладбище было много могил, совсем заросших сорной травой. Йоханнес

вспомнил о могиле отца, которая могла со временем придти в такой же вид, — некому ведь было

больше ухаживать за ней! Он присел на землю и стал обрывать сорную траву, поправил

покачнувшиеся кресты и положил на место сорванные ветром венки, думая при этом: «Может

статься, ктонибудь сделает то же на могиле моего отца теперь, когда я не могу этого сделать сам!»

У ворот кладбища стоял старый калека нищий; Йоханнес отдал ему свои серебряные

монеты и, счастливый и довольный, пошел дальше по белу свету.

К вечеру собралась гроза; Йоханнес торопился дойти до дома, где бы он мог укрыться, но

скоро наступила полная темнота. Наконец он дошел до часовни, одиноко возвышавшейся на

придорожном холме; дверь, к счастью, была приоткрыта, и он вошел туда, чтобы переждать

непогоду.

— Тут я и посижу в уголке! — сказал Йоханнес. — Я страшно устал, и мне надо отдохнуть.

И он сел, сложил руки, прочел вечернюю молитву и сам не заметил, как заснул и спал

спокойно, пока в поле сверкала молния и грохотал гром.

29

В глухую полночь Йоханнес проснулся, гроза уже прошла, и месяц светил прямо в окна.

Посреди часовни стоял раскрытый гроб с покойником, которого еще не успели похоронить.

Йоханнес нисколько не испугался, — совесть у него была чиста, и он хорошо знал, что мертвые

никому не делают зла, не то что живые злые люди. Двое таких как раз и стояли возле мертвого,

поставленного в часовню в ожидании погребения. Они хотели обидеть бедного умершего —

выбросить его из гроба за порог.

— Зачем вы это делаете? — спросил их Йоханнес. — Это очень дурно и грешно! Оставьте

его покоиться с миром!

— Вздор! — сказали злые люди. — Он надул нас! Взял у нас деньги, не заплатил и умер!

Теперь мы не получим с него ни гроша; так вот хоть отомстим ему — пусть валяется, как собака,

за дверьми!

— У меня всего пятьдесят риксдалеров, — сказал Йоханнес, — это все мое наследство,

но я охотно отдам его вам, если вы дадите мне слово оставить бедного умершего в покое! Я

обойдусь и без денег, у меня есть пара здоровых рук, да и Бог не оставит меня!

— Хорошо, — сказали злодеи, — если ты заплатишь нам за него, мы не сделаем ему

ничего дурного, будь спокоен!

И вот они взяли у Йоханнеса деньги, посмеялись над его простотой и пошли своей дорогой,

а Йоханнес хорошенько уложил покойника в гробу, скрестил ему руки, простился с ним и с

веселым сердцем вновь пустился в путь.

Идти пришлось через лес; между деревьями, освещенными лунным сиянием, резвились

прелестные малютки эльфы; они ничуть не пугались Йоханнеса; они хорошо знали, что он

добрый, невинный человек, а ведь только злые люди не могут видеть эльфов. Некоторые из

малюток были не больше мизинца и расчесывали свои длинные белокурые волосы золотыми

гребнями, другие качались на больших каплях росы, лежавших на листьях и стебельках трав;

иногда капля скатывалась, а с нею и эльфы, прямо в густую траву, и тогда между остальными

малютками подымались такой хохот и возня! Ужасно забавно было! Они пели, и Йоханнес

узнал все хорошенькие песенки, которые он певал еще ребенком. Большие пестрые пауки с

серебряными коронами на головах должны были перекидывать для эльфов с куста на куст

висячие мосты и ткать целые дворцы, которые, если на них попадала капля росы, сверкали при

лунном свете чистым хрусталем. Но вот встало солнце, малютки эльфы вскарабкались в чашечки

цветов, а ветер подхватил их мосты и дворцы и понес по воздуху, точно простые паутинки.

Йоханнес уже вышел из леса, как вдруг позади него раздался звучный мужской голос:

— Эй, приятель, куда путь держишь?

— Куда глаза глядят! — сказал Йоханнес. — У меня нет ни отца, ни матери, я круглый

сирота, но Бог не оставит меня!

— Я тоже иду по белу свету, куда глаза глядят, — сказал незнакомец. — Давай будем

товарищами!

— Ладно! — сказал Йоханнес и они пошли вместе.

Скоро они очень полюбились друг другу: оба они были славные люди. Но Йоханнес

заметил, что незнакомец был гораздо умнее его, обошел чуть не весь свет и умел порассказать

обо всем.

Солнце стояло уже высоко, когда они присели под большим деревом закусить. И тут к

ним подошла стараяпрестарая бабушка, вся сгорбленная, с клюкой в руках; за спиной у нее

была вязанка хвороста, а из высоко подоткнутого передника торчали три больших пучка

папоротника и ивовых прутьев. Когда старуха поравнялась с Йоханнесом и его товарищем, она

вдруг поскользнулась, упала и громко вскрикнула; бедняга сломала себе ногу.

Йоханнес сейчас же предложил товарищу отнести старуху домой, но незнакомец открыл

свою котомку, вынул оттуда баночку и сказал старухе, что у него есть такая мазь, которая сразу

вылечит ее, и она пойдет домой, как ни в чем не бывало. Но за это она должна подарить ему те

три пучка, которые у нее в переднике.

30

— Плата хорошая! — сказала старуха и както странно покачала головой. Ей не хотелось

расставаться со своими прутьями, но и лежать со сломанной ногой было тоже неприятно, и вот

она отдала ему веники, а он сейчас же помазал ей ногу мазью; раз, два — и старушка вскочила

и зашагала живее прежнего. Вот так мазь была! Такой не достанешь в аптеке!

— На что тебе эти веники? — спросил Йоханнес у товарища.

— А чем не букеты? — сказал тот. — Они мне очень понравились: я ведь чудак!

Потом они прошли еще добрый конец дороги.

— Смотри, как заволакивает, — сказал Йоханнес, указывая перед собой пальцем. —

Какие страшные мрачные тучи!

— Нет, — сказал его товарищ, — это не облака, а горы, чудные, высокие горы, по

которым можно добраться до самых облаков. Ах, как там хорошо! Завтра мы будем уже далеко

далеко!

Горы были совсем не так близко, как казалось: Йоханнес с товарищем шли еще целый

день, прежде чем добрались до того места, где начинались темные леса, взбиравшиеся чуть не

к самому небу, и лежали каменные громады величиной с город; подняться на горы было не

шуткой, и потому Йоханнес с товарищем зашли на постоялый двор, чтобы переночевать и

собраться с силами к следующему утру.

В нижнем этаже, в пивной, собралось много народа: там давалось кукольное

представление; хозяин марионеток поставил посреди комнаты свой маленький театр, а народ

уселся перед ним полукругом, чтобы полюбоваться представлением. Впереди всех, на самом

лучшем месте, уселся толстый мясник с большущим бульдогом. У, как свирепо глядел бульдог!

Он тоже уселся на полу и таращился на представление.

Представление началось и шло прекрасно: на бархатном троне восседали король с

королевой с золотыми коронами на головах и в платьях с длиннымидлинными шлейфами, —

такая роскошь была им по средствам. У всех входов стояли великолепнейшие деревянные куклы

со стеклянными глазами и большими усами и распахивали двери, чтобы проветрить комнаты.

Словом, представление было чудесное и совсем не печальное; но вот королева встала, и только

она прошла несколько шагов, как Бог знает что сделалось с бульдогом; хозяин не держал его,

он вскочил прямо на сцену, схватил королеву зубами за тоненькую талию и — крак! — перекусил

ее пополам. Вот был ужас!

Бедный хозяин марионеток ужасно перепугался и огорчился за бедную королеву: это была

самая красивая из всех его кукол, и вдруг гадкий бульдог изуродовал ее! Но вот народ разошелся,

и товарищ Йоханнеса сказал, что починит королеву, вынул баночку с той же мазью, которой

мазал сломанную ногу старухи, и помазал куклу: кукла сейчас же опять стала целехонька и

вдобавок начала сама двигать руками и ногами, так что ее больше не нужно было дергать за

веревочки: выходило, что кукла была совсем как живая, только говорить не могла. Хозяин

марионеток остался этим очень доволен; теперь ему не нужно было управлять королевой, она

могла танцевать сама, не то что другие куклы!

Ночью, когда все люди в гостинице улеглись спать, ктото вдруг завздыхал, так глубоко и

протяжно, что все повставали посмотреть, что и с кем случилось, а хозяин марионеток подошел

к своему маленькому театру, — вздохи слышались оттуда. Все деревянные куклы, и король и

телохранители, лежали вперемешку, глубоко вздыхали и таращили свои стеклянные глаза; им

тоже хотелось, чтобы их помазали, как королеву, — тогда бы и они могли двигаться сами!

Королева же встала на колени и протянула свою золотую корону, как бы говоря: «Возьмите ее,

только помажьте моего супруга и моих придворных!» Бедняга хозяин не мог удержаться от

слез, так ему жаль стало своих кукол, пошел к товарищу Йоханнеса и пообещал отдать ему все

деньги, которые соберет за вечернее представление, если тот помажет четырепять лучших из

его кукол. Товарищ Йоханнеса сказал, что денег он не возьмет, а потребовал у хозяина большую

саблю, которая висела у него на боку. Получив ее, он помазал шесть кукол, которые сейчас же

заплясали, да так чудесно, что, глядя на них, заплясали и все живые, настоящие девушки,

31

заплясали и кучер, и кухарка, и лакеи, и горничные, все гости и даже кочерга со щипцами; ну,

да этито двое растянулись с первого же прыжка. Да, веселая выдалась ночка!

На следующее утро Йоханнес и его товарищ ушли из гостиницы, взобрались на высокие

горы и вступили в необозримые сосновые леса. Путники поднялись наконец так высоко, что

колокольни внизу казались им красненькими ягодками в зелени, и, куда ни оглянись, видно

было на несколько миль кругом. Такой красоты Йоханнес еще не видывал; теплое солнышко

ярко светило с голубого прозрачного неба, в горах раздавались звуки охотничьих рогов. Божий

мир был так чудно хорош, что у Йоханнеса выступили от радости на глазах слезы, и он не мог не

воскликнуть:

— Боже ты мой! Как бы я расцеловал тебя за то, что ты такой добрый и создал для нас

весь этот чудесный мир!

Товарищ Йоханиеса тоже стоял со скрещенными на груди руками и смотрел на леса и

города, освещенные солнцем. В эту минуту над головами их раздалось чудесное пение: они

подняли головы — в воздухе плыл большой прекрасный белый лебедь и пел, как не петь ни

одной птице; но голос его звучал все слабее и слабее, он склонил голову и тихотихо опустился

на землю: прекрасная птица лежала у ног Йоханнеса и его товарища мертвой!

— Какие чудные крылья! — сказал товарищ Йоханнеса. — Такие большие и белые, цены

им нет! Они могут нам пригодиться! Видишь, хорошо, что я взял с собой саблю!

И он одним ударом отрубил у мертвого лебедя оба крыла.

Потом они прошли еще многомного миль и наконец увидели перед собой большой город

с сотнями башен, которые блестели на солнце, как серебряные; в середине города стоял

великолепный мраморный дворец с крышей из червонного золота; тут жил король.

Йоханнес с товарищем не захотели сейчас же идти осматривать город, а остановились на

одном постоялом дворе, чтобы немножко пообчиститься с дороги и принарядиться, прежде

чем показаться на улицах. Хозяин постоялого двора рассказал им, что король — человек очень

добрый и никогда не сделает людям ничего худого, но что дочь у него злаяпрезлая. Конечно,

она первая красавица на свете, но что толку, если она при этом злая ведьма, изза которой

погибло столько прекрасных принцев. Дело в том, что всякому — и принцу и нищему — было

позволено свататься за нее; жених должен был только отгадать три вещи, которые задумывала

принцесса; отгадай он — она вышла бы за него замуж, и он стал бы, по смерти ее отца, королем

над всей страной, нет — и его вешали или отрубали ему голову. Вот какая злая была красавица

принцесса! Старик король, отец ее, очень грустил об этом, но не мог ничего с ней поделать и

раз навсегда отказался иметь дело с ее женихами, — пустьде она ведается с ними сама, как

знает, и вот являлись жених за женихом, их заставляли отгадывать и за неудачу казнили —

могли бы не свататься, ведь их предупреждали заранее!

Старик король, однако, так грустил об этом, что раз в год по целому дню простаивал в

церкви на коленях, да еще со всеми своими солдатами, моля Бога о том, чтобы принцесса стала

добрее, но она и знать ничего не хотела. Старухи, любившие выпить, окрашивали водку в черный

цвет, — чем иначе могли они выразить свою печаль?

— Гадкая принцесса! — сказал Йоханнес. — Ее бы следовало высечь. Уж будь я королем

отцом, я бы задал ей перцу!

В эту самую минуту народ на улице закричал «ура». Мимо проезжала принцесса; она в

самом деле была так хороша, что все забывали, какая она злая, и кричали ей «ура». Принцессу

окружали двенадцать красавицамазонок на вороных конях; все они были в белых шелковых

платьях, с золотыми тюльпанами в руках. Сама принцесса ехала на белой, как снег, лошади;

вся сбруя была усыпана бриллиантами и рубинами; платье на принцессе было из чистого золота,

а хлыст в руках сверкал, точно солнечный луч; на голове красавицы сияла корона, вся сделанная

будто из настоящих звездочек, а на плечи был наброшен плащ, сшитый из сотни тысяч

красивейших бабочкиных крыльев, но сама принцесса была всетаки гораздо лучше всех своих

нарядов.

32

Йоханнес взглянул на нее, покраснел, как маков цвет, и не мог вымолвить ни слова: она

как две капли воды была похожа на ту девушку в золотой короне, которую он видел во сне в

ночь смерти отца. Ах, она была так хороша, что Йоханнес не мог не полюбить ее. «Не может

быть, — сказал он сам себе, — чтобы она в самом деле была такая ведьма и приказывала

вешать и казнить людей, если они не отгадывают того, что она задумала. Всем позволено

свататься за нее, даже последнему нищему; пойду же и я во дворец! От судьбы, видно, не

уйдешь!»

Все стали отговаривать его, — ведь и с ним случилось бы то же, что с другими. Дорожный

товарищ Йоханнеса тоже не советовал ему пробовать счастья, но Йоханнес решил, что, Бог

даст, все пойдет хорошо, вычистил сапоги и кафтан, умылся, причесал свои красивые белокурые

волосы и пошел одинодинешенек в город, а потом во дворец.

— Войдите! — сказал старый король, когда Йоханнес постучал в дверь. Йоханнес отворил

дверь, и старый король встретил его одетый в халат; на ногах у него были вышитые туфли, на

голове корона, в одной руке скипетр, в другой — держава.

— Постой! — сказал он и взял державу под мышку, чтобы протянуть Йоханнесу руку.

Но как только он услыхал, что перед ним новый жених, он начал плакать, выронил из рук

и скипетр и державу и принялся утирать слезы полами халата. Бедный старичок король!

— И не пробуй лучше! — сказал он. — С тобой будет то же, что со всеми! Вот поглядика!

33

И он свел Йоханнеса в сад принцессы. Брр... какой ужас! На каждом дереве висело по

три, по четыре принца, которые когдато сватались за принцессу, но не сумели отгадать того,

что она задумала. Стоило подуть ветерку, и кости громко стучали одна о другую, пугая птиц,

которые не смели даже заглянуть в этот сад. Колышками для цветов там служили человечьи

кости, и цветочных горшках торчали черепа с оскаленными зубами — вот так сад был у

принцессы!

— Вот видишь! — сказал старик король. — И с тобой будет то же, что с ними! Не пробуй

лучше! Ты ужасно огорчаешь меня, я так близко принимаю это к сердцу.

Йоханнес поцеловал руку доброму королю и сказал, что все кончится хорошо, потому что

он без памяти полюбил прекрасную принцессу.

В это время во двор въехала принцесса со своими дамами, и король с Йоханнесом вышли

к ней поздороваться. Она была в самом деле прелестна, протянула Йоханнесу руку, и он полюбил

ее еще больше прежнего. Нет, конечно, она не могла быть такою злой, гадкой ведьмой, как

говорили люди.

Они отправились в залу, и маленькие пажи стали обносить их вареньем и медовыми

пряниками, но старик король был так опечален, что не мог ничего есть, да и пряники были ему

не по зубам!

Было решено, что Йоханнес придет во дворец на другое утро, а судьи и весь совет соберутся

слушать, как он будет отгадывать. Справится он с задачей на первый раз — придет еще два

раза; но никому еще не удавалось отгадать и одного раза, все платились головой за первую же

попытку.

Йоханнеса ничуть не заботила мысль о том, что будет с ним; он был очень весел, думал

только о прелестной принцессе и крепко верил, что Бог не оставит его своей помощью; каким

образом поможет он ему — Йоханнес не знал, да и думать об этом не хотел, а шел себе,

приплясывая, по дороге, пока наконец не пришел обратно на постоялый двор, где его ждал

товарищ.

Йоханнес без умолку рассказывал о прелестной принцессе, о том, как ласково она приняла

его, и дождаться не мог завтрашнего дня, когда пойдет наконец во дворец попытать счастья.

Но дорожный товарищ Йоханнеса грустно покачал головой и сказал:

— Я так люблю тебя, мы могли бы провести вместе еще много счастливых дней, и вдруг

мне придется лишиться тебя! Мой бедный друг, я готов заплакать, но не хочу огорчать тебя:

сегодня, может быть, последний день, что мы вместе! Повеселимся же хоть сегодня! Успею

наплакаться и завтра, когда ты уйдешь во дворец!

Весь город сейчас же узнал, что у принцессы новый жених, и все страшно опечалились.

Театр закрылся, торговки сластями обвязали своих сахарных поросят черным крепом, а король

и священники собрались в церкви и на коленях молились Богу. Горе было всеобщее; ведь и с

Йоханнесом должно было случиться то же, что с прочими женихами.

Вечером товарищ Йоханнеса приготовил пунш и предложил Йоханнесу хорошенько

повеселиться и выпить за здоровье принцессы. Йоханнес выпил два стакана, и ему ужаспо

захотелось спать, глаза у него закрылись сами собой, и он уснул крепким сном. Товарищ поднял

его со стула и уложил в постель, а сам, дождавшись ночи, взял два больших крыла, которые

отрубил у мертвого лебедя, привязал их к плечам, сунул в карман самый большой пучок розог

из тех, что получил от старухи, сломавшей себе ногу, открыл окно и полетел прямо ко дворцу.

Там он уселся в уголке под окном принцессиной спальни и стал ждать.

В городе было тихотихо; вот пробило три четверти двенадцатого, окно распахнулось, и

вылетела принцесса в длинном белом плаще, с большими черными крыльями за спиной. Она

направилась прямо к высокой горе, но дорожный товарищ Йоханнеса сделался невидимкой и

полетел за ней следом, хлеща ее розгами до крови. Брр... вот так был полет! Ее плащ раздувался

от ветра, точно парус, и через него просвечивал месяц.

— Что за град! Что за град! — говорила принцесса при каждом ударе розог, и поделом

ей было.

34

Наконец она добралась до горы и постучала. Раздался точно удар грома, и гора раскрылась;

принцесса вошла, а за ней и товарищ Йоханнеса — ведь никто не мог видеть его, он сделался

невидимкой. Они прошли длинныйдлинный коридор с какимито странно сверкающими стенами,

— по ним бегали тысячи огненных пауков, горевших как жар. Затем принцесса и ее невидимый

спутник вошли в большую залу из серебра и золота; на стенах сияли большие красные и голубые

цветы вроде подсолнечников, но Боже упаси сорвать их! Стебли их были гадкими ядовитыми

змеями, а самые цветы — пламенем, выходившим у них из пасти. Потолок был усеян светляками

и голубоватыми летучими мышами, которые беспрерывно хлопали своими тонкими крыльями;

удивительное было зрелище! Посреди залы стоял трон на четырех лошадиных остовах вместо

ножек; сбруя на лошадях была из огненных пауков, самый трон из молочнобелого стекла, а

подушки на нем из черненьких мышек, вцепившихся друг другу в хвосты зубами. Над троном был

балдахин из яркокрасной паутины, усеянной хорошенькими зелеными мухами, блестевшими не

хуже драгоценных камней. На троне сидел старый тролль; его безобразная голова была увенчана

короной, а в руках он держал скипетр. Тролль поцеловал принцессу в лоб и усадил ее рядом с

собой на драгоценный трон. Тут заиграла музыка; большие черные кузнечики играли на губных

гармониках, а сова била себя крыльями по животу. Вот был концерт! Маленькие домовые, с

блуждающими огоньками на колпачках плясали по залу. Никто не видал дорожного товарища

Йоханнеса, а он стоял позади трона, и видел и слышал все!

Постепенно в зал набралось много придворных, они держались очень чинно и прилично,

но тот, у кого были глаза во лбу, заметил бы, что придворные это не больше не меньше, как

простые палки с кочнами капусты вместо голов, — тролль оживил их и нарядил в расшитые

золотом платья; впрочем, не все ли равно, если они служили только для парада!

Когда пляска кончилась, принцесса рассказала троллю о новом женихе и спросила, о чем

бы ей загадать на следующее утро, когда он придет во дворец.

— Знаешь, — сказал тролль, — надо выбрать самое простое, что ему и в голову не придет.

Задумай, например, о своем башмачке. Ни за что не отгадает! Вели тогда отрубить ему голову,

да не забудь принести мне завтра ночью его глаза, я их съем!

Принцесса низко присела и сказала, что не забудет. Затем тролль раскрыл гору, и

принцесса полетела домой, а товарищ Йоханнеса опять летел следом и так хлестал ее розгами,

что она стонала и жаловалась на сильный град и изо всех сил торопилась добраться до окна

своей спальни. Дорожный товарищ Йоханнеса полетел обратно на постоялый двор; Йоханнес

еще спал; товарищ его отвязал свои крылья и тоже улегся в постель, — еще бы, устал порядком!

Чуть занялась заря, Йоханнес был уже на ногах; дорожный товарищ его тоже встал и

рассказал ему чудесный сон, который он видел ночью; он видел, что принцесса загадала про

свой башмачок, и потому просил Йоханнеса непременно назвать принцессе башмачок. Он как

раз слышал об этом в горе у тролля, но не хотел рассказывать Йоханнесу.

— Что ж, для меня все равно, что ни назвать! — сказал Йоханнес. — Может быть, твой

сон и в руку: я ведь все время думал, что Бог поможет мне! Но я всетаки прощусь с тобой —

если я не угадаю, мы больше не увидимся.

Они поцеловались, и Йоханнес отправился во дворец. Зала была битком набита народом;

судьи сидели в креслах, прислонившись головами к подушкам из гагачьего пуха, — им ведь

приходилось так много думать! Старик король стоял и вытирал глаза белым носовым платком.

Но вот вошла принцесса; она была еще краше вчерашнего, мило раскланялась со всеми, а

Йоханнесу подала руку и сказала:

— Ну, здравствуй!

Теперь надо было отгадывать, о чем она задумала. Господи, как ласково смотрела она на

Йоханнеса! Но как только он произнес: «башмачок», она побелела как мел и задрожала всем

телом. Делать, однако, было нечего — Йоханнес угадал.

Эх! Старик король даже перекувырнулся на радостях, — все и рты разинули! И принялись

хлопать королю, да и Йоханнесу тоже — за то, что он правильно угадал.

35

Дорожный товарищ был тоже очень доволен, что все сошло так благополучно, а Йоханнес

поблагодарил Бога, надеясь, что он поможет ему и в следующие разы. Ведь на другой день надо

было приходить опять.

Вечер прошел так же, как и накануне. Когда Йоханнес заснул, товарищ его опять полетел

за принцессой и хлестал ее еще сильнее, чем в первый раз, так как взял с собой два пучка

розог; никто не видал его, и он опять подслушал совет тролля. Принцесса должна была на этот

раз загадать о своей перчатке, что товарищ и передал Йоханнесу, снова сославшись на свой

сон. Йоханнес угадал и во второй раз, и во дворце пошло такое веселье, что только держись!

Весь двор стал кувыркаться — ведь сам король подал вчера пример. Зато принцесса лежала на

диване и не хотела даже разговаривать. Теперь все дело было в том, отгадает ли Йоханнес в

третий раз; если да, то женится на красавице принцессе и унаследует по смерти старика короля

все королевство, — нет — его казнят, и тролль съест его прекрасные голубые глаза.

В этот вечер Йоханнес рано улегся в постель, прочел молитву на сон грядущий и спокойно

заснул, а товарищ его привязал себе крылья, пристегнул сбоку саблю, взял все три пучка розог

и полетел ко дворцу.

Тьма была — хоть глаз выколи; бушевала такая гроза, что черепицы валились с крыш, а

деревья в саду со скелетами гнулись от ветра, как тростинки. Молния сверкала ежеминутно, и

гром сливался в один сплошной раскат. Но вот открылось окно, и вылетела принцесса, бледная

как смерть; но она смеялась над непогодой — ей все еще было мало; белый плащ ее бился на

ветру, как огромный парус, а дорожный товарищ Йоханнеса до крови хлестал ее всеми тремя

пучками розог, так что под конец она едва могла лететь и елееле добралась до горы.

— Град так и сечет! Ужасная гроза! — сказала она. — Сроду не приходилось мне вылетать

из дома в такую непогоду.

— Да, видно, что тебе порядком досталось! — сказал тролль.

Принцесса рассказала ему, что Йоханнес угадал и во второй раз; случись то же и в третий,

он выиграет дело, и ей нельзя будет больше прилетать в гору и колдовать. Было поэтому о чем

печалиться.

— Не угадает он больше! — сказал тролль. — Я найду чтонибудь такое, чего ему и в

голову прийти не может, иначе он тролль почище меня. А теперь будем плясать!

И он взял принцессу за руки, и они принялись танцевать вместе с гномами и блуждающими

огоньками, а красные пауки весело прыгали вверх и вниз по стенам, точно живые огоньки.

Сова била в барабан, сверчки свистели, а черные кузнечики играли на губных гармониках.

Развеселый был бал!

Натанцевавшись вдоволь, принцесса стала торопиться домой, иначе ее могли там

хватиться; тролль сказал, что проводит ее, и они, таким образом, подольше побудут вместе.

Они летели, а товарищ Йоханнеса хлестал их всеми тремя пучками розог; никогда еще

троллю не случалось вылетать в такой град.

Перед дворцом он простился с принцессой и шепнул ей на ухо:

— Загадай о моей голове!

Товарищ Йоханнеса, однако, расслышал его слова, и в ту самую минуту, как принцесса

скользнула в окно, а тролль хотел повернуть назад, схватил его за длинную черную бороду и

срубил ему саблей гадкую голову по самые плечи!

Тролль и глазом моргнуть не успел! Тело тролля товарищ Йоханнеса бросил в озеро, а

голову окунул в воду, затем завязал в шелковый платок и полетел с этим узлом домой.

Наутро дорожный товарищ отдал Йоханнесу узел, но не велел ему развязывать его, пока

принцесса не спросит, о чем она загадала.

Большая дворцовая зала была битком набита народом; люди жались друг к другу, точно

сельди в бочонке. Совет заседал в креслах с мягкими подушками под головами, а старик король

разоделся в новое платье, корона и скипетр его были вычищены на славу; зато принцесса была

бледна и одета в траур, точно собралась на похороны.

36

— О чем я загадала? — спросила она Йоханнеса.

Тот сейчас же развязал платок и сам испугался при виде гадкой головы тролля. Все

вздрогнули от ужаса, а принцесса сидела, как окаменелая, не говоря ни слова. Наконец она

встала, подала Йоханнесу руку — он ведь угадал — и, не глядя ни на кого, сказала с глубоким

вздохом:

— Теперь ты мой господин! Вечером сыграем свадьбу!

— Вот это я люблю! — сказал старик король. — Вот это дело!

Народ закричал «ура», дворцовая стража заиграла марш, колокола зазвонили, и торговки

сластями сняли с сахарных поросят траурный креп — теперь повсюду была радость! На площади

были выставлены три жареных быка с начинкой из уток и кур — все могли подходить и отрезать

себе по куску; в фонтанах било чудеснейшее вино, а в булочных каждому, кто покупал кренделей

на два гроша, давали в придачу шесть больших пышек с изюмом!

Вечером весь город был иллюминирован, солдаты палили из пушек, мальчишки — из

хлопушек, а во дворце ели, пили, чокались и плясали. Знатные кавалеры и красивые девицы

танцевали друг с другом и пели так громко, что на улице было слышно:

Много тут девиц прекрасных,

Любо им плясать и петь!

Так играйте ж плясовую,

Полно девицам сидеть!

37

Эй, девица, веселей,

Башмачков не пожалей!

Но принцесса все еще оставалась ведьмой и совсем не любила Йоханнеса; дорожный

товарищ его не забыл об этом, дал ему три лебединых пера и пузырек с какимито каплями и

велел поставить перед кроватью принцессы чан с водой; потом Йоханнес должен был вылить

туда эти капли и бросить перья, а когда принцесса станет ложиться в постель, столкнуть ее в

чан и погрузить к воду три раза, — тогда принцесса освободится от колдовства и крепко его

полюбит.

Йоханнес сделал все так, как ему было сказано. Принцесса, упав в воду, громко вскрикнула

и забилась у Йоханнеса в руках, превратившись в большую, черную как смоль лебедь со

сверкающими глазами; во второй раз она вынырнула из воды уже белой лебедью с небольшим

черным кольцом вокруг шеи. Йоханнес воззвал к Богу и погрузил птицу в третий раз — и в то

же мгновение она опять сделалась красавицей принцессой. Она была еще лучше прежнего и

со слезами в чудных глазах благодарила Йоханиеса за то, что он освободил ее от чар.

Утром явился к ним старик король со всею свитой, и пошли поздравления. После всех

пришел дорожный товарищ Йоханнеса с палкой в руках и котомкой за плечами. Йоханнес

расцеловал его и стал просить остаться — ему ведь был он обязан своим счастьем! Но тот

покачал головой и ласково сказал:

— Нет, настал мой час! Я только заплатил тебе свой долг. Помнишь бедного умершего

человека, которого хотели обидеть злые люди? Ты отдал им все, что имел, только бы они не

тревожили его в гробу. Этот умерший — я!

В ту же минуту он скрылся.

Свадебные торжества продолжались целый месяц. Йоханнес и принцесса крепко любили

друг друга, и старик король прожил еще много счастливых лет, качая на коленях и забавляя

своими скипетром и державой внучат, в то время как Йоханнес правил королевством.

38

К ВЗРОСЛЫМ ЧИТАТЕЛЯМ

Ни одно из моих сочинений не получило столь разноречивых откликов, как «Сказки,

рассказанные детям». В то время как отдельные люди, чьим мнением я особенно дорожу, ставили

их выше всего остального, что мной напечатано, другие полагали их крайне незначительными

и советовали мне не писать более подобных вещей. Столь разноречивые суждения и очевидное

молчание, коим обходила их официальная критика, отбивали у меня охоту предлагать вниманию

публики такого рода сочинения. Поэтому минул целый год, прежде чем за двумя первыми

последовал этот третий выпуск сказок.

Однако во время работы над одной, совершенно отличной от этих, большой вещью у меня

возник замысел новой сказки «Русалочка», который властно требовал воплощения... Пришлось

и ее написать.

Если б я выпустил эту сказку в виде отдельной маленькой книжицы, о ней, пожалуй, стали

бы судить чересчур строго. Потомуто я и решил присоединить ее к уже начатому циклу сказок.

Остальные же сказки, наверное, больше подходят для детей, нежели эта, чей скрытый смысл

способен понять только взрослый человек. Однако же смею думать, что и ребенку эта новая

сказка также доставит удовольствие, а сама концовка ее просто захватит его. Итак, я публикую

ныне третий выпуск своих сказок.

Коротенькая сказка: «Новый наряд короля», помещенная в конце выпуска, — испанского

происхождения. Ее забавной фабулой мы обязаны принцу Дон Хуану Мануэлю, родившемуся

в 1277, а умершему в 1347 году.

Говоря об этих двух сказках, я хочу воспользоваться случаем, чтобы сказать несколько

слов и о ранее опубликованных.

В детстве я любил слушать сказки и истории; многие из них еще живо хранятся в моей

памяти; некоторые кажутся мне по своему происхождению датскими, целиком возникшими в

среде нашего народа. Нигде больше на чужбине подобные им не встречались. Я рассказал их

на свой лад, позволив себе внести в них всяческие изменения, которые почитал необходимыми,

дабы с помощью фантазии освежить поблекшие краски. Так возникли четыре сказки: «Огниво»,

«Маленький Клаус и Большой Клаус», «Принцесса на горошине» и «Дорожный товарищ».

Фабула сказки «Нехороший мальчик» заимствована, как известно, из стихотворения

Анакреонта.

Всецело моего собственного сочинения — три сказки:

«Цветы маленькой Иды»,

«Дюймовочка»,

«Русалочка».

Вкупе с третьим выпуском сказки составят небольшую книжку. Останется ли она

единственной, зависит от того, какой прием ей окажет публика.

В маленькой стране поэт всегда остается бедняком; поэтому признание — та жарптица,

за которой ему особенно надобно охотиться. Посмотрим, помогут ли мне поймать ее

рассказанные мной сказки.

X. К. Андерсен, Копенгаген, март 1837.

39

РУСАЛОЧКА

В открытом море вода совсем синяя, как лепестки хорошеньких васильков, и прозрачная,

как стекло, — но зато и глубоко там! Ни один якорь не достанет до дна; на дно моря пришлось

бы поставить одну на другую многомного колоколен, чтобы они могли высунуться из воды. На

самом дне живут русалки.

Не подумайте, что там, на дне один голый белый песок; нет, там растут удивительнейшие

деревья и цветы с такими гибкими стебельками и листьями, что они шевелятся, как живые,

при малейшем движении воды. Между ветвями шныряют большие и маленькие рыбы — точь

вточь как у нас здесь птицы. В самом глубоком месте стоит коралловый дворец морского царя

с большими остроконечными окнами из чистейшего янтаря и с крышей из раковин, которые то

открываются, то закрываются смотря по приливу или отливу, это очень красиво, потому что в

каждой раковине лежит по жемчужине такой красоты, что и одна из них украсила бы корону

любой королевы.

Морской царь давнымдавно овдовел, и хозяйством у него заправляла его старуха мать,

женщина умная, но очень гордая своим родом: она носила на хвосте целую дюжину устриц,

тогда как вельможи имели право носить только по шести. Вообще же она была особа достойная,

особенно потому, что очень любила своих маленьких внучек. Все шестеро принцесс были

прехорошенькими русалочками, но лучше всех была самая младшая, нежная и прозрачная,

как лепесток розы, с глубокими синими, как море, глазами. Но и у нее, как у других русалок, не

было ножек, а только рыбий хвост.

Деньденьской играли принцессы в огромных дворцовых залах, где по стенам росли живые

цветы. В открытые янтарные окна вплывали рыбки, как у нас, бывает, влетают ласточки; рыбки

подплывали к маленьким принцессам, ели из их рук и позволяли себя гладить.

Возле дворца был большой сад; там росло много огненнокрасных и темноголубых

деревьев с вечно колеблющимися ветвями и листьями; плоды их при этом сверкали, как золото,

а цветы — как огоньки. Земля была усыпана мелким голубоватым, как серное пламя, песком;

на дне морском на всем лежал какойто удивительный голубоватый отблеск, — можно было

подумать, что витаешь высоковысоко в воздухе, причем небо у тебя не только над головой, но

и под ногами. В безветрие можно было видеть солнце; оно казалось пурпуровым цветком, из

чашечки которого лился свет.

У каждой принцессы было в саду свое местечко; тут они могли копать и сажать, что хотели.

Одна сделала себе цветочную грядку в виде кита, другой захотелось, чтобы ее грядка была

40

похожа на русалочку, а самая младшая сделала себе грядку круглую, как солнце, и засадила ее

яркокрасными цветами. Странное дитя была эта русалочка; такая тихая, задумчивая... Другие

сестры украшали свои садики разными разностями, которые доставались им с затонувших

кораблей, а она любила только свои яркие, как солнце, цветы да прекрасного белого мраморного

мальчика, упавшего на дно моря с какогото погибшего корабля. Русалочка посадила у статуи

красную плакучую иву, которая чудесно разрослась; ветви ее перевешивались через статую и

клонились к голубому песку, где колебалась их фиолетовая тень, — вершина и корни точно

играли и целовались друг с другом!

Больше всего любила русалочка слушать рассказы о людях, живущих наверху на земле.

Старухе бабушке пришлось рассказать ей все, что она знала о кораблях и городах, о людях и о

животных. Особенно занимало и удивляло русалочку то, что цветы на земле пахли, — не то, что

тут в море! — что леса там были зеленые, а рыбки, которые жили в ветвях, звонко пели. Бабушка

называла рыбками птичек, иначе внучки не поняли бы ее; они ведь сроду не видывали птиц.

— Когда вам исполнится пятнадцать лет, — говорила бабушка, — вам тоже можно будет

всплывать на поверхность моря, сидеть при свете месяца на скалах и смотреть на плывущие

мимо огромные корабли, на леса и города!

В этот год старшей принцессе как раз должно было исполниться пятнадцать лет, но другим

сестрам — а они все были погодки — приходилось еще ждать, и дольше всех — целых пять

лет — самой младшей. Но каждая обещала рассказать остальным сестрам о том, что ей больше

всего понравится в первый день, — рассказы бабушки мало удовлетворяли их любопытство,

им хотелось знать обо всем поподробнее.

Никого не тянуло так на поверхность моря, как самую младшую, тихую, задумчивую

русалочку, которой приходилось ждать дольше всех. Сколько ночей провела она у открытого

окна, вглядываясь в синеву моря, где шевелили своими плавниками и хвостами целые стаи

рыбок! Она могла разглядеть сквозь воду месяц и звезды; они, конечно, блестели не так ярко,

но зато казались гораздо больше, чем кажутся нам. Случалось, что под ними скользило как

будто большое темное облако, и русалочка знала, что это или проплывал над нею кит, или

проходил корабль с сотнями людей; они и не думали о хорошенькой русалочке, что стояла там,

в глубине моря, и протягивала к килю корабля свои белые ручки.

Но вот старшей принцессе исполнилось пятнадцать лет, и ей позволили всплыть на

поверхность моря. Вот было рассказов, когда она вернулась назад! Лучше же всего, по ее

словам, было лежать в тихую погоду на песчаной отмели и нежиться при свете месяца, любуясь

раскинувшимся по берегу городом; там, точно сотни звездочек, горели огни, слышалась музыка,

шум и грохот экипажей, виднелись башни со шпилями, звонили колокола. Да, именно потому,

что ей нельзя было попасть туда, ее больше всего и манило это зрелище.

Как жадно слушала ее рассказы самая младшая сестра! Стоя вечером у открытого окна и

вглядываясь в морскую синеву, она только и думала, что о большом шумном городе, и ей казалось

даже, что она слышит звон колоколов.

Через год и вторая сестра получила позволение подниматься на поверхность моря и плыть,

куда хочет. Она вынырнула из воды как раз в ту минуту, когда солнце садилось, и нашла, что

лучше этого зрелища ничего и быть не может. Небо сияло, как расплавленное золото,

рассказывала она, а облака... да тут у нее уж и слов не хватало! Окрашенные в пурпуровые и

фиолетовые цвета, они быстро неслись по небу, но еще быстрее их неслась к солнцу, точно

длинная белая вуаль, стая лебедей; русалочка тоже поплыла было к солнцу, но оно опустилось

в море, и по небу и воде разлилась розовая вечерняя заря.

Еще через год всплыла на поверхность моря третья принцесса; эта была смелее всех и

проплыла в широкую реку, которая впадала в море. Тут она увидала зеленые холмы, покрытые

виноградниками, дворцы и дома, окруженные чудесными рощами, где пели птицы; солнце

светило и грело так, что ей не раз приходилось нырять в воду, чтобы освежить свое пылающее

лицо. В маленькой бухте она увидела целую толпу голеньких человечков, которые плескались

41

в воде; она хотела было поиграть с ними, но они испугались ее и убежали, а вместо них появился

какойто черный зверек и так страшно принялся на нее тявкать, что русалка перепугалась и

уплыла назад в море; это была собака, но русалка ведь никогда еще не видала собак.

И вот принцесса все вспоминала эти чудные леса, зеленые холмы и прелестных детей,

которые умели плавать, хоть у них и не было рыбьего хвоста!

Четвертая сестра не была такой смелой; она держалась больше в открытом море и

рассказывала, что это было лучше всего; куда ни оглянись, на многомного миль вокруг одна

вода да небо, опрокинутое над водой, точно огромный стеклянный купол; вдали, как морские

чайки, виднелись большие корабли, играли и кувыркались веселые дельфины и огромные киты

пускали из ноздрей сотни фонтанов.

Потом пришла очередь предпоследней сестры; ее день рождения был зимой, и поэтому

она увидала то, чего не видели другие: море было зеленоватого цвета, повсюду плавали большие

ледяные горы — ни дать ни взять жемчужины, рассказывала она, но такие огромные, выше

самых высоких колоколен, построенных людьми! Некоторые из них были очень причудливой

формы и блестели, как алмазы. Она уселась на самую большую, ветер развевал ее длинные

полосы, а моряки испуганно обходили гору подальше. К вечеру небо покрылось тучами,

засверкала молния, загремел гром, и темное море стало бросать ледяные глыбы из стороны в

сторону, а они так и сверкали при блеске молнии. На кораблях убирали паруса, люди метались

в страхе и ужасе, а она спокойно плыла себе на ледяной горе и смотрела, как огненные зигзаги

молний, прорезав небо, падали в море.

Вообще каждая из сестер была в восторге от того, что видела в первый раз, — все было

для них ново и поэтому нравилось; но, получив, как взрослые девушки, позволение плавать

повсюду, они скоро присмотрелись ко всему и через месяц стали уже говорить, что везде хорошо,

а дома лучше.

Часто по вечерам все пять сестер, взявшись за руки, подымались на поверхность воды, у

всех были чудеснейшие голоса, каких не бывает у людей на земле, и вот, когда начиналась буря

и они видели, что кораблям грозит опасность, они подплывали к ним, пели о чудесах подводного

царства и просили моряков не бояться опуститься на дно; но моряки не могли разобрать слов;

им казалось, что это просто шумит буря; да им все равно и не удалось бы увидать на дне никаких

чудес — если корабль погибал, люди тонули и приплывали ко дворцу морского царя уже

мертвыми.

Младшая же русалочка, в то время как сестры ее всплывали рука об руку на поверхность

моря, оставалась однаодинешенька и смотрела им вслед, готовая заплакать, но русалки не

могут плакать, и от этого ей было еще тяжелей.

— Ах, когда же мне будет пятнадцать лет? — говорила она. — Я знаю, что очень полюблю

и тот мир и людей, которые там живут!

Наконец и ей исполнилось пятнадцать лет.

— Ну вот, вырастили и тебя! — сказала бабушка, вдовствующая королева. — Поди

сюда, надо и тебя принарядить, как других сестер!

И она надела русалочке на голову венец из белых жемчужных лилий, — каждый лепесток

был половинкой жемчужины — потом, для обозначения высокого сана принцессы, приказала

прицепиться к ее хвосту восьмерым устрицам.

— Да это больно! — сказала русалочка.

— Ради красоты надо потерпеть! — сказала старуха.

Ах, с каким удовольствием скинула бы с себя русалочка все эти уборы и тяжелый венец

— красненькие цветочки из ее садика шли ей куда больше, но делать нечего!

— Прощайте! — сказала она и легко и плавно, точно прозрачный водяной пузырь,

поднялась на поверхность.

Солнце только что село, но облака еще сияли пурпуром и золотом, тогда как в красноватом

небе уже зажглась ясная вечерняя звезда; воздух был мягок и свеж, а море неподвижно, как

42

зеркало. Неподалеку от того места, где вынырнула русалочка, стоял трехмачтовый корабль

всего лишь с одним поднятым парусом, — не было ведь ни малейшего ветерка; на вантах и

реях сидели матросы, с палубы неслись звуки музыки и песен; когда же совсем стемнело,

корабль осветился сотнями разноцветных фонариков; казалось, что в воздухе замелькали флаги

всех наций. Русалочка подплыла к самым окнам каюты, и когда волны слегка приподымали ее,

она могла заглянуть в каюту. Там было множество разодетых людей, но лучше всех был молодой

принц с большими черными глазами. Ему, наверное, было не больше шестнадцати лет; в тот

день праздновалось его рождение, оттого на корабле и шло такое веселье. Матросы плясали

на палубе, а когда вышел туда молодой принц, кверху взвились сотни ракет, и стало светло как

днем, так что русалочка совсем перепугалась и нырнула в воду, но скоро опять высунула голову,

и ей показалось, что все звездочки небесные попадали к ней в море. Никогда еще не видела она

такой огненной потехи; большие солнца вертелись колесом, огромные огненные рыбы били в

воздухе хвостами, и все это отражалось в тихой, ясной воде. На самом корабле было так светло,

что можно было различить каждую веревку, а людей и подавно. Ах, как хорош был молодой

принц! Он пожимал людям руки, улыбался и смеялся, а музыка все гремела и гремела в тишине

чудной ночи.

Становилось уже поздно, но русалочка глаз не могла оторвать от корабля и от красавца

принца. Разноцветные огоньки потухли, ракеты больше не взлетали в воздух, не слышалось и

пушечных выстрелов, зато загудело и застонало само море. Русалочка качалась на волнах рядом

с кораблем и все заглядывала в каюту, а корабль несся все быстрее и быстрее, паруса

развертывались один за другим, ветер крепчал, заходили волны, облака сгустились и засверкали

молнии. Начиналась буря! Матросы принялись убирать паруса; огромный корабль страшно

качало, а ветер так и мчал его по бушующим волнам; вокруг корабля вставали высокие водяные

горы, грозившие сомкнуться над мачтами корабля, но он нырял между водяными стенами, как

лебедь, и снова взлетал на хребет волн. Русалочку буря только забавляла, а морякам

приходилось плохо. Корабль трещал, толстые бревна разлетались в щепки, волны

перекатывались через палубу; гротмачта переломилась, как тростинка, корабль перевернулся

набок, и вода хлынула в трюм. Тут русалочка поняла опасность; ей и самой приходилось

остерегаться бревен и обломков, носившихся по волнам. На минуту сделалось вдруг так темно,

что хоть глаз выколи; но вот опять блеснула молния, и русалочка вновь увидела всех бывших

на корабле людей; каждый спасался, как умел. Русалочка отыскала глазами принца и увидела,

как он погрузился в воду, когда корабль разбился на части. Сначала русалочка очень

обрадовалась тому, что он попадет теперь к ним на дно, но потом вспомнила, что люди не могут

жить в воде и что он может приплыть во дворец ее отца только мертвым. Нет, нет, он не должен

умирать! И она поплыла между бревнами и досками, совсем забывая, что они всякую минуту

могут раздавить ее самое. Приходилось то нырять в самую глубину, то взлетать кверху вместе

с волнами; но вот наконец она настигла принца, который уже почти совсем выбился из сил и не

мог больше плыть по бурному морю; руки и ноги отказались ему служить, а прелестные глаза

закрылись; он умер бы, не явись ему на помощь русалочка. Она приподняла над водой его

голову и предоставила волнам нести их обоих куда угодно.

К утру непогода стихла; от корабля не осталось и щепки; солнце опять засияло над водой,

и его яркие лучи как будто вернули щекам принца их живую окраску, но глаза его все еще не

открывались. Русалочка откинула со лба принца волосы, и поцеловала его в высокий, красивый

лоб; ей показалось, что принц похож на мраморного мальчика, что стоял у нее в саду; она

поцеловала его еще раз и пожелала, чтобы он остался жив.

Наконец она завидела твердую землю и высокие, уходящие в небо горы, на вершинах

которых, точно стаи лебедей, белели снега. У самого берега зеленела чудная роща, а повыше

стояло какоето здание вроде церкви или монастыря. В роще росли апельсинные и лимонные

деревья, а у ворот здания — высокие пальмы. Море врезывалось в белый песчаный берег

небольшим заливом, где вода была очень тиха, но глубока; сюдато, к утесу, возле которого

43

море намыло мелкий белый песок, и приплыла русалочка и положила принца, позаботившись

о том, чтобы голова его лежала повыше и на самом солнце.

В это время в высоком белом здании зазвонили в колокола, и в сад высыпала целая толпа

молодых девушек. Русалочка отплыла подальше, за высокие камни, которые торчали из воды,

покрыла себе волосы и грудь морскою пеной — теперь никто не различил бы в этой пене ее

беленького личика — и стала ждать: не придет ли кто на помощь бедному принцу.

Ждать пришлось недолго: к принцу подошла одна из молодых девушек и сначала очень

испугалась, но скоро собралась с духом и позвала на помощь людей. Затем русалочка увидела,

что принц ожил и улыбнулся всем, кто был возле него. А ей он не улыбнулся, он даже не знал,

что она спасла ему жизнь! Грустно стало русалочке, и, когда принца увели в большое белое

здание, она печально нырнула в воду и уплыла домой. И прежде она была тихой и задумчивой,

теперь же стала еще тише, еще задумчивее. Сестры спрашивали ее, что она видела в первый

раз на поверхности моря, но она не рассказала им ничего.

Часто и вечером и утром приплывала она к тому месту, где оставила принца, видела, как

созрели в садах плоды, видела, как стаял снег на высоких горах, но принца так больше и не

видала и возвращалась домой с каждым разом все печальнее и печальнее. Единственной отрадой

было для нее сидеть в своем садике, обвивая руками красивую мраморную статую, похожую на

принца, но за цветами она больше не ухаживала; они росли, как хотели, по тропинкам и

дорожкам, переплелись своими стебельками и листочками с ветвями дерева, и в садике стало

совсем темно. Наконец она не выдержала и рассказала обо всем одной из своих сестер; за ней

узнали и все остальные сестры, но больше никто, кроме разве еще двухтрех русалок, да их

самых близких подруг. Одна из русалок тоже знала принца, видела праздник на корабле и даже

знала, где находится королевство принца.

— Поплыли с нами, сестрица! — сказали русалочке сестры и рука об руку поднялись все

вместе на поверхность моря близ того места, где стоял дворец принца.

Дворец был из светложелтого блестящего камня, с большими мраморными лестницами;

одна из них спускалась прямо в море. Великолепные вызолоченные купола высились пад

крышей, а в нишах, между колоннами, окружавшими все здание, стояли мраморные статуи,

совсем как живые. Сквозь высокие зеркальные окна виднелись роскошные покои; всюду висели

дорогие шелковые занавеси, были разостланы ковры, а стены украшены большими картинами.

Загляденье да и только! Посреди самой большой залы журчал большой фонтан; струи воды

били высоковысоко под самый стеклянный купол потолка, через который на воду и на

диковинные растения, росшие в широком бассейне, лились лучи солнца.

Теперь русалочка знала, где живет принц, и стала приплывать ко дворцу почти каждый

вечер или каждую ночь. Ни одна из сестер не осмеливалась подплывать к земле так близко, как

она: она же заплывала и в узкий канал, который протекал как раз под великолепным мраморным

балконом, бросавшим на воду длинную тень. Тут она останавливалась и подолгу смотрела на

молодого принца, а онто думал, что гуляет при свете месяца одинодинешенек.

Много раз видела она, как он катался с музыкантами на своей прекрасной лодке,

украшенной развевающимися флагами, — русалочка выглядывала из зеленого тростника, и

если люди иной раз замечали ее длинную серебристобелую вуаль, развевающуюся по ветру,

то думали, что это лебедь взмахнул крылом. Много раз слышала она, как говорили о принце

рыбаки, ловившие по ночам рыбу; они рассказывали о нем много хорошего, и русалочка

радовалась, что спасла ему жизнь, когда он полумертвым носился по волнам; она вспоминала,

как его голова покоилась на ее груди, когда она поцеловала так нежно его красивый лоб. А он

то ничего не знал о ней, она ему даже и во сне не снилась!

Все больше и больше начинала русалочка любить людей, все сильнее и сильнее тянуло

ее к ним; их земной мир казался ей куда больше, нежели ее подводный; они могли ведь

переплывать на своих кораблях море, взбираться на высокие горы к самым облакам, а бывшие

в их владении пространства земли с лесами и полями тянулись далекодалеко, и глазом было

44

их не окинуть! Русалочке очень хотелось побольше узнать о людях и об их жизни, но сестры не

могли ответить на все ее вопросы, и она обращалась к бабушке: старуха хорошо знала «высший

свет», как она справедливо называла землю, лежавшую над морем.

— Если люди не тонут, — спрашивала русалочка, — тогда они живут вечно, не умирают,

как мы?

— Как же! — отвечала старуха. — Они тоже умирают, их век даже короче нашего. Мы

живем триста лет, зато, когда нам приходит конец, от нас остается одна пена морская, у нас нет

даже могил близких нам. Нам не дано бессмертной души, и мы никогда уже не будем жить, мы

— как тростник; раз срезанный, он не зазеленеет вновь! У людей, напротив, есть бессмертная

душа, которая живет вечно, даже и после того, как тело превращается в прах; она улетает тогда

в синее небо, туда, к ясным звездочкам! Как мы можем подняться со дна морского и увидать

землю, где живут люди, так они могут подняться после смерти в неведомые блаженные страны,

которых нам не видать никогда!

— А почему у нас нет бессмертной души? — грустно спросила русалочка. — Я бы отдала

все свои триста лет за один день человеческой жизни, с тем, чтобы потом принять участие в

небесном блаженстве людей.

— Вздор! Нечего и думать об этом! — сказала старуха. — Нам тут живется куда лучше,

чем людям на земле!

— Значит и я умру, стану морской пеной, не буду больше слышать музыки волн, не увижу

чудесных цветов и красного солнышка! Неужели же я никак не могу обрести бессмертную

душу?

— Можешь, — сказала бабушка, — пусть только ктонибудь из людей полюбит тебя

так, что ты станешь ему дороже отца и матери, пусть отдастся он тебе всем своим сердцем и

всеми помыслами и велит священнику соединить ваши руки в знак вечной верности друг другу;

тогда частица его души сообщится тебе и ты тоже вкусишь вечного блаженства. Он даст тебе

душу и сохранит при себе свою. Но этому не бывать никогда! Ведь то, что у нас считается

красивым, твой рыбий хвост, люди находят безобразным; они нимало не смыслят в красоте; по

их мнению, чтобы быть красивым, надо непременно иметь две неуклюжих подпорки — ноги,

как они их называют.

Глубоко вздохнула русалочка и печально посмотрела на свой рыбий хвост.

— Будем жить — не тужить! — сказала старуха. — Повеселимся вволю свои триста лет

— этотаки порядочный срок, тем слаще будет отдых по смерти! Сегодня вечером у нас при

дворе бал!

Вот было великолепие, какого не увидишь на земле! Стены и потолок танцевальной залы

были из толстого, но прозрачного стекла; вдоль стен рядами лежали сотни огромных пурпурных

и травянистозеленых раковин с голубыми огоньками в середине; огни эти ярко освещали всю

залу, а через стеклянные стены — и самое море. Видно было, как к стенам подплывали стаи и

больших и малых рыб, сверкавших пурпурнозолотистою и серебристою чешуей.

Посреди зала вода бежала широким потоком, и в нем танцевали водяные и русалки под

свое чудное пение. Таких чудных голосов не бывает у людей. Русалочка же пела лучше всех, и

все хлопали ей в ладоши. На минуту ей было сделалось весело при мысли о том, что ни у кого и

нигде, ни в море, ни на земле, нет такого чудесного голоса, как у нее; но потом она опять стала

думать о надводном мире, о прекрасном принце и печалиться о том, что у нее нет бессмертной

души. Она незаметно ускользнула из дворца, и, пока там пели и веселились, грустно сидела в

своем садике. Вдруг сверху до нее донеслись звуки волторн, и она подумала: «Вот он опять

катается на лодке! Как я люблю его! Больше, чем отца и мать! Я принадлежу ему всем сердцем,

всеми своими помыслами, ему я бы охотно вручила счастье всей моей жизни! На все бы я

пошла ради него и ради бессмертной души! Пока сестры танцуют в отцовском дворце, я поплыву

к морской ведьме: я всегда боялась ее, но, может быть, она чтонибудь посоветует или как

нибудь поможет мне!»

45

И русалочка поплыла из своего садика к бурным водоворотам, за которыми жила ведьма.

Ей еще ни разу не приходилось проплывать этой дорогой; тут не было ни цветов, ни даже травы

— один только голый серый песок; вода в водоворотах бурлила и шумела, как под мельничными

колесами, и увлекала за собой в глубину все, что только встречала на пути. Русалочке пришлось

плыть как раз между такими бурлящими водоворотами; затем на пути к жилищу ведьмы лежало

еще большое пространство, покрытое горячим, пузырившимся илом; это место ведьма называла

своим торфяным болотом. За ним уже показалось и самое жилище ведьмы, окруженное

диковинным лесом: деревья и кусты были полипами — полуживотнымиполурастениями,

похожими на стоголовьтх змей, росших прямо из песка; ветви их были длинными осклизлыми

руками с пальцами, извивающимися, как черви; полипы ни на минуту не переставали шевелить

всеми своими суставами, от корня до самой верхушки, они хватали гибкими пальцами все, что

только им попадалось, и уже никогда не выпускали обратно. Русалочка испуганно

приостановилась, сердечко ее забилось от страха, она готова была вернуться, но вспомнила о

принце, о бессмертной душе и собралась с духом: крепко обвязала вокруг головы свои длинные

волосы, чтобы их не схватили полипы, скрестила на груди руки, и, как рыба, поплыла между

гадкими полипами, которые тянули к ней свои извивающиеся руки. Она видела, как крепко,

точно железными клещами, держали они своими пальцами все, что удавалось им схватить;

белые скелеты утонувших людей, корабельные рули, ящики, остовы животных, даже одну

русалочку. Полипы поймали и задушили ее. Это было страшнее всего!

Но вот она очутилась на скользкой лесной поляне, где кувыркались, показывая свое гадкое

светложелтое брюшко, большие, жирные водяные ужи. Посреди поляны был выстроен дом

из белых человеческих костей; тут же сидела сама морская ведьма и кормила изо рта жабу, как

люди кормят сахаром маленьких канареек. Гадких жирных ужей она звала своими цыплятками

и позволяла им валяться на своей большой ноздреватой, как губка, груди.

— Знаю, знаю, зачем ты пришла! — сказала русалочке морская ведьма. — Глупости ты

затеваешь, ну да я всетаки помогу тебе — тебе же на беду, моя красавица! Ты хочешь получить

вместо своего рыбьего хвоста две подпорки, чтобы ходить, как люди; хочешь, чтобы молодой

принц полюбил тебя, а ты получила бы бессмертную душу!

И ведьма захохотала так громко и гадко, что и жаба и ужи попадали с нее и растянулись

на песке.

— Ну ладно, ты пришла в самое время! — продолжала ведьма. — Приди ты завтра поутру,

было бы поздно, и я не могла бы помочь тебе раньше будущего года. Я изготовлю для тебя

питье, ты возьмешь его, поплывешь с ним на берег еще до восхода солнца, сядешь там и выпьешь

все до капли; тогда твой хвост раздвоится и превратится в пару чудных, как скажут люди, ножек.

Но тебе будет так больно, как будто тебя пронзят насквозь острым мечом. Зато все, кто ни

увидит тебя, скажут, что такой прелестной девушки они еще не встречали! Ты сохранишь свою

плавную скользящую походку — ни одна танцовщица не сравнится с тобой; но помни, что

каждый шаг будет причинять тебе нестерпимую боль, так что изранишь свои ножки в кровь.

Согласна ты? Хочешь моей помощи?

— Да! — сказала русалочка дрожащим голосом и подумала о принце и о бессмертной

душе.

— Помни, — сказала ведьма, — что раз ты примешь человеческий образ, тебе уже не

сделаться вновь русалкой! Не видать тебе больше ни морского дна, ни отцовского дома, ни

сестер! А если принц не полюбит тебя так, что забудет для тебя и отца и мать, не отдастся тебе

всем сердцем и не велит священнику соединить ваши руки, так что вы станете мужем и женой,

ты не получишь бессмертной души. С первой же зарей после его женитьбы на другой твое

сердце разорвется на части, и ты станешь пеной морской!

— Пусть! — сказала русалочка и побледнела как смерть.

— Ты должна еще заплатить мне за помощь, — сказала ведьма. — А я не дешево возьму!

У тебя чудный голос, и им ты думаешь обворожить принца, но ты должна отдать свой голос

46

мне. Я возьму за свой драгоценный напиток самое лучшее, что есть у тебя: я ведь должна

примешать к напитку свою собственную кровь, для того, чтобы он стал остер, как лезвие меча.

— Если ты возьмешь мой голос, что же останется у меня? — спросила русалочка.

— Твое прелестное лицо, твоя скользящая походка и твои говорящие глаза — довольно,

чтобы покорить человеческое сердце! Ну полно, не бойся; высунешь язычок, я и отрежу его в

уплату за волшебный напиток!

— Хорошо! — сказала русалочка, и ведьма поставила на огонь котел, чтобы сварить

питье.

— Чистота — лучшая красота! — сказала она и обтерла котел связкой живых ужей, а

потом расцарапала себе грудь; в котел закапала черная кровь, от которой стали подыматься

клубы пара, принимавшие такие причудливые формы, что просто страх брал глядя на них.

Ведьма поминутно подбавляла в котел новых и новых снадобий, и когда питье закипело,

послышался точно плач крокодила. Наконец напиток был готов и имел вид прозрачнейшей

ключевой воды!

— Вот тебе! — сказала ведьма, отдавая русалочке напиток; потом отрезала ей язычок, и

русалочка стала немая — не могла больше ни петь, ни говорить!

— Если полипы захотят схватить тебя, когда ты поплывешь назад, — сказала ведьма, —

брызни на них каплю этого питья, и их руки и пальцы разлетятся на тысячи кусков!

Но русалочке не пришлось этого сделать — полипы с ужасом отворачивались при одном

виде напитка, сверкавшего в ее руках, как яркая звезда. Быстро проплыла она лес, миновала

болото и бурлящие водовороты.

Вот и отцовский дворец; огни в танцевальной зале потушены, все спят. Русалочка не

посмела больше войти туда, — она была немая и собиралась покинуть отцовский дом навсегда.

Сердце ее готово было разорваться от тоски и печали. Она проскользнула в сад, взяла по цветку

с грядки у каждой сестры, послала родным тысячи воздушных поцелуев и поднялась на темно

голубую поверхность моря.

Солнце еще не вставало, когда она увидала перед собой дворец принца и присела на

великолепную мраморную лестницу. Месяц озарял ее своим чудесным голубым сиянием.

Русалочка выпила сверкающий острый напиток, и ей показалось, будто ее пронзили насквозь

обоюдоострым мечом, она потеряла сознание и упала как мертвая. Когда она очнулась, над

морем уже сияло солнце; во всем теле она чувствовала жгучую боль, зато перед ней стоял

красавец принц и смотрел на нее своими черными, как ночь, глазами; она потупилась и увидала,

что вместо рыбьего хвоста у нее были две чудесные ножки, беленькие и маленькие, как у

ребенка. Но она была совсем голешенька и потому закуталась в свои длинные, густые волосы.

Принц спросил, кто она такая и как сюда попала, но она только кротко и грустно смотрела на

него своими темноголубыми глазами: говорить ведь она не могла. Тогда он взял ее за руку и

повел во дворец. Ведьма сказала правду: с каждым шагом русалочка как будто ступала на острые

ножи и иголки; но она терпеливо переносила боль и шла об руку с принцем легкая, воздушная,

как водяной пузырек, принц и все окружающие только дивились ее чудной, скользящей походке.

Русалочку разодели в шелк и кисею, и она стала первой красавицей при дворе, но

оставалась попрежнему немой, не могла ни петь, ни говорить. Красивые рабыни, все в шелку

и золоте, появились перед принцем и его царственными родителями и стали петь. Одна из

них пела особенно хорошо, и принц хлопал в ладоши и улыбался ей; русалочке стало очень

грустно: когдато и она могла петь, и несравненно лучше! — «Ах, если бы он знал, что я

навсегда рассталась со своим голосом, чтобы только быть возле него!» Потом рабыни стали

танцевать под звуки чудеснейшей музыки; тут и русалочка подняла свои хорошенькие ручки,

встала на цыпочки и понеслась в легком, воздушном танце; так не танцевал еще никто! Каждое

движение лишь увеличивало ее красоту, одни глаза ее говорили сердцу больше, чем пение

всех рабынь.

Все были в восхищении, особенно принц, назвавший русалочку своим маленьким

иайденышем, и русалочка все танцевала и танцевала, хотя каждый раз, как ножки ее касались

47

земли, ей было так больно, будто она ступала на острые ножи. Принц сказал, что она всегда

должна быть возле него, и ей было позволено спать на бархатной подушке перед дверями его

комнаты.

Он велел сшить ей мужской костюм, чтобы она могла сопровождать его на прогулках

верхом. Они ездили по благоухающим лесам, где в свежей листве пели птички, а зеленые ветви

били ее по плечам, они взбирались на высокие горы, и хотя из ее ног сочилась кровь и все

видели это, она смеялась и продолжала следовать за принцем на самые вершины; там они

любовались облаками, плывшими у их ног, точно стаи птиц, улетавших в чужие страны.

Когда же они оставались дома, русалочка ходила по ночам на берег моря, спускалась по

мраморной лестнице, ставила свои пылавшие, как в огне, ноги в холодную воду и думала о

родном доме и о дне морском.

Раз ночью всплыли из воды рука об руку ее сестры и запели печальную песню; она кивнула

им, они узнали ее и рассказали ей, как огорчила она их всех. С тех пор они навещали ее каждую

ночь, а один раз она увидала в отдалении даже свою старую бабушку, которая уже многомного

лет не подымалась из воды, и самого морского царя с короной на голове; они простирали к ней

руки, но не смели подплывать к земле так близко, как сестры.

День ото дня принц привязывался к русалочке все сильнее и сильнее, но он любил ее только

как милое, доброе дитя, сделать же ее своей женой и королевой ему и в голову не приходило, а

между тем ей надо было стать его женой, иначе она не могла ведь обрести бессмертной души и

должна была, в случае его женитьбы на другой, превратиться в морскую пену.

«Любишь ли ты меня больше всех на свете?» — казалось, спрашивали глаза русалочки,

в то время, как принц обнимал ее и целовал в лоб.

— Да, я люблю тебя! — говорил принц. — У тебя доброе сердце, ты предана мне больше

всех и похожа на молодую девушку, которую я видел однажды и, верно, больше уж не увижу! Я

плыл на корабле, корабль разбился, волны выбросили меня на берег вблизи чудного храма,

где служат Богу молодые девушки; самая младшая из них нашла меня на берегу и спасла мне

жизнь; я видел ее всего два раза, но ее одну в целом мире мог бы я полюбить! Ты похожа на нее,

и почти вытеснила из моего сердца ее образ. Она принадлежит святому храму, и вот моя

счастливая звезда послала мне тебя; никогда я не расстанусь с тобой!

«Увы! Он не знает, что это я спасла ему жизнь! — думала русалочка. — Я вынесла его из

волн морских на берег и положила в роще, где был храм, а сама спряталась в морской пене и

смотрела, не придет ли ктонибудь к нему на помощь. Я видела эту красавицудевушку, которую

он любит больше, чем меня! — И русалочка глубокоглубоко вздыхала, плакать она не могла.

— Но та девушка принадлежит храму, никогда не появится в свет, и они никогда не встретятся!

Я же нахожусь возле него, вижу его каждый день, могу ухаживать за ним, любить его, отдать за

него жизнь!»

Но вот стали поговаривать, что принц женится на прелестной дочери соседнего короля и

потому снаряжает свой великолепный корабль в плаванье. Принц поедет к соседнему королю

как будто для того, чтобы ознакомиться с его страной, а на самомто деле, чтобы увидеть

принцессу; с ним отправится большое посольство. Русалочка на все эти речи только покачивала

головой и смеялась — она ведь лучше всех знала мысли принца.

— Я должен ехать! — говорил он ей. — Мне надо увидеть прекрасную принцессу; этого

требуют мои родители, но они не станут принуждать меня жениться на ней, я же никогда не

полюблю ее! Она ведь непохожа на ту красавицу, на которую похожа ты. Если уж мне придется

наконец избрать себе невесту, так я лучше выберу тебя, мой немой найденыш с говорящими

глазами!

И он целовал ее розовые губы, играл ее длинными волосами и клал свою голову на ее

грудь, где билось сердце, жаждавшее человеческого блаженства и бессмертной души.

Ты ведь не боишься моря, моя немая крошка? — говорил он, когда они уже стояли на

великолепном корабле, который должен был отвезти их в земли соседнего короля.

48

И принц рассказывал ей о бурях, и о штиле, о диковинных рыбах, что живут в глубинах

моря, и о том, что видели там водолазы, а она только улыбалась, слушая его рассказы, — она

то лучше всех знала, что есть на дне морском.

В ясную лунную ночь, когда все, кроме рулевого, спали, она села у самого борта и стала

смотреть в прозрачные волны; и вот ей показалось, что она видит отцовский дворец; старуха

бабушка в серебряной короне стояла на вышке и смотрела сквозь волнующиеся струи воды на

киль корабля. Затем на поверхность моря всплыли ее сестры; они печально смотрели на нее и

ломали свои белые руки, а она кивнула им головой, улыбнулась и хотела рассказать о том, как

ей хорошо здесь, но тут к ней подошел корабельный юнга, и сестры нырнули в воду, юнга же

подумал, что это мелькнула в волнах белая морская пена.

Наутро корабль вошел в гавань великолепной столицы соседнего королевства. И вот в

городе зазвонили в колокола, с высоких башен раздались звуки рогов, а на площадях стали

строиться полки солдат с блестящими штыками и развевающимися знаменами. Начались

празднества, балы следовали за балами, но принцессы еще не было, — она воспитывалась

гдето далеко в монастыре, куда ее отдали учиться всем королевским добродетелям. Наконец

прибыла и она. Русалочка жадно смотрела на нее и не могла не признать, что лица милее и

прекраснее она еще не видала. Кожа на лице принцессы была такая нежная, прозрачная, а из

за длинных темных ресниц улыбались темносиние кроткие глаза.

— Это ты! — сказал принц. — Ты спасла мне жизнь, когда я полумертвый лежал на

берегу моря!

И он крепко прижал к сердцу свою краснеющую невесту.

— Ах, я так счастлив! — сказал он русалочке. — То, о чем я не смел и мечтать, сбылось!

Ты порадуешься моему счастью, ты ведь так любишь меня!

Русалочка поцеловала ему руку, и ей показалось, что сердце ее вотвот разорвется от

боли: его свадьба должна ведь убить ее, превратить в морскую пену!

Колокола в церквах звонили, по улицам разъезжали герольды, оповещая народ о помолвке

принцессы. На алтарях были зажжены серебряные светильники, в которых горело ароматное

масло; из кадильниц священников струилось благоухание ладана. Жених и невеста подали друг

другу руки и получили благословение епископа. Русалочка, разодетая в шелк и золото, держала

шлейф невесты, но уши ее не слыхали праздничной музыки, глаза не видели блестящей

церемонии, она думала о своем смертном часе и о том, что она теряла с жизнью.

В тот же вечер жених с невестой должны были отплыть на родину принца; пушки палили,

флаги развевались, а на палубе корабля был раскинут роскошный шатер из золота и пурпура,

устланный мягкими подушками; в шатре возвышалось чудное ложе для новобрачных. Паруса

надулись от ветра, корабль легко и плавно скользнул но волнам и понесся вперед.

Как только смерклось, на корабле зажглись сотни разноцветных фонариков, а матросы

стали весело плясать на палубе. Русалочка вспомнила, как она впервые всплыла на поверхность

моря и увидела то же великолепие и веселье на корабле. И вот она понеслась в быстром

воздушном танце, точно ласточка, преследуемая коршуном. Все были в восторге; никогда еще

она не танцевала так чудесно! Ее нежные ножки резало, как ножами, но она не чувствовала

этой боли — сердцу ее было еще больнее. Лишь один вечер осталось ей пробыть с тем, ради

кого она оставила родных и отцовский дом, отдала свой чудный голос и ежедневно терпела

бесконечные мучения, тогда как он и не подозревал о том. Лишь одну ночь еще оставалось ей

дышать одним воздухом с ним, видеть синее море и звездное небо, а там наступит для нее вечная

ночь, без мыслей, без сновидений. Ей ведь не было дано бессмертной души! Далеко за полночь

продолжались на корабле танцы и музыка, и русалочка смеялась и танцевала с смертельной

мукой в сердце; принц же целовал красавицу невесту, а она играла его черными волосами;

наконец рука об руку удалились они в свой великолепный шатер.

На корабле все стихло, один рулевой остался у руля. Русалочка оперлась своими белыми

руками о борт и, обернувшись лицом к востоку, стала ждать первого луча солнца, который, как

49

она знала, должен был убить ее. И вдруг она увидела, как из моря поднялись ее сестры; они

были бледны, как и она, но их длинные, роскошные волосы не развевались больше по ветру —

они были обрезаны.

— Мы отдали наши волосы ведьме, чтобы она помогла нам избавить тебя от смерти! Она

дала нам вот этот нож — видишь, какой он острый? Прежде чем взойдет солнце, ты должна

вонзить его в сердце принца, и когда теплая кровь его брызнет тебе на ноги, они опять срастутся

в рыбий хвост и ты опять станешь русалкой, спустишься к нам в море и проживешь свои триста

лет, прежде чем сделаешься соленой морской пеной. Но спеши! Или он, или ты — один из вас

должен умереть до восхода солнца! Наша старая бабушка так печалится, что потеряла от горя

все свои седые волосы, а наши волосы остригла ведьма! Убей принца и вернись к нам! Торопись,

видишь на небе показалась красная полоска! Скоро взойдет солнце, и ты умрешь!

С этими словами они глубоко вздохнули и погрузились в море.

Русалочка приподняла пурпуровую занавесь шатра и увидела, что головка прелестной

невесты покоится на груди принца. Русалочка наклонилась и поцеловала его в прекрасный

лоб, посмотрела на небо, где разгоралась утренняя заря, потом посмотрела на острый нож и

опять устремила взор на принца, который во сне произнес имя своей невесты — она одна была

у него в мыслях! — и нож дрогнул в руках русалочки. Еще минута — и она бросила его в

волны, которые покраснели, точно окрасились кровью, в том месте, где он упал. Еще раз

посмотрела она на принца полуугасшим взором, бросилась с корабля в море и почувствовала,

как тело ее расплывается пеной.

Над морем поднялось солнце; лучи его любовно согревали мертвеннохолодную морскую

пену, и русалочка не чувствовала смерти: она видела ясное солнышко и какихто прозрачных

чудных созданий, сотнями реявших над ней. Она могла видеть сквозь них белые паруса корабля

и красные облака в небе; голос их звучал как музыка, но такая неземная, что ничье человеческое

ухо не могло расслышать ее, так же как ничей человеческий глаз не мог видеть их самих. У них

не было крыльев, и они носились по воздуху только благодаря своей собственной легкости.

Русалочка увидала, что и у нее такое же тело, как у них, и что она все больше и больше отделяется

от морской пены.

— К кому я иду? — спросила она, поднимаясь на воздух, и ее голос звучал такою же

дивною неземною музыкой, какой не в силах передать никакие земные звуки.

— К дочерям воздуха! — ответили ей воздушные создания. — У русалки нет бессмертной

души, и обрести ее она не может иначе, как благодаря любви человека. Ее вечное существование

зависит от чужой воли. У дочерей воздуха тоже нет бессмертной души, но они сами могут

приобрести ее себе добрыми делами. Мы прилетаем в жаркие страны, где люди гибнут от

знойного, зачумленного воздуха, и навеваем прохладу. Мы распространяем в воздухе

благоухание цветов и приносим с собой людям исцеление и отраду. По прошествии же трехсот

лет, во время которых мы творим посильное добро, мы получаем в награду бессмертную душу

и сможем принять участие в вечном блаженстве человека. Ты, бедная русалочка, всем сердцем

стремилась к тому же, что и мы, ты любила и страдала, подымись же вместе с нами в заоблачный

мир. Теперь ты сама сможешь обрести себе бессмертную душу.

И русалочка протянула свои прозрачные руки к Божьему солнышку и в первый раз

почувствовала у себя на глазах слезы.

На корабле за это время все опять пришло в движение, и русалочка увидала, как принц с

невестой искали ее. Печально смотрели они на волнующуюся морскую пену, точно знали, что

русалочка бросилась в волны. Невидимо поцеловала русалочка красавицу невесту в лоб,

улыбнулась принцу и поднялась вместе с другими детьми воздуха к розовым облакам, плававшим

в небе.

— Через триста лет мы войдем в Божье царство!

— Может быть, и раньше! — прошептала одна из дочерей воздуха. — Невидимками

влетаем мы в жилища людей, где есть дети, и если найдем там доброе, послушное дитя,

50

радующее своих родителей и достойное их любви, мы улыбаемся, и срок испытания

сокращается на целый год.

Дитя не знает, что если мы, залетев в комнату, улыбнемся от радости, наш

трехсотлетний срок сократится на целый год, зато если мы встретим там злого, непослушного

ребенка, мы горько плачем, и каждая слеза прибавляет к долгому сроку нашего испытания

еще лишний день!

51

НОВЫЙ НАРЯД КОРОЛЯ

Давнымдавно жилбыл на свете король; он так любил наряжаться, что тратил на наряды

все свои деньги, и смотры войскам, театры, загородные прогулки занимали его только потому,

что он мог тогда показаться в новом наряде. На каждый час дня у него был особый наряд, и как

про других королей часто говорят: «Король в совете», так про него говорили: «Король в

гардеробной».

В столице короля жилось очень весело; каждый день почти приезжали иностранные гости,

и вот раз явились двое обманщиков. Они выдали себя за ткачей, которые умеют изготовлять

такую чудесную ткань, лучше которой ничего и представить себе нельзя: кроме необыкновенно

красивого рисунка и расцветки, она отличалась еще удивительным свойством — становиться

невидимой для всякого человека, который был не на своем месте или непроходимо глуп.

«Да, вот это будет платье! — подумал король. — Тогда ведь я могу узнать, кто из моих

сановников не на своем месте и кто умен, а кто глуп. Пусть поскорее изготовят для меня такую

ткань».

И он дал обманщикам большой задаток, чтобы они сейчас же принялись за дело.

Те поставили два ткацких станка и стали делать вид, будто усердно работают, а у самих на

станках ровно ничего не было. Нимало не стесняясь, они требовали для работы тончайшего

шелку и чистейшего золота, все это припрятывали в карманы и продолжали сидеть за пустыми

станками с утра до поздней ночи.

«Хотелось бы мне посмотреть, как подвигается дело!» — думал король. Но тут он

вспоминал о чудесном свойстве ткани, и ему становилось както не по себе. Конечно, ему нечего

бояться за себя, но... всетаки пусть бы сначала пошел ктонибудь другой! А между тем молва

о диковинной ткани облетела весь город, и всякий горел желанием поскорее убедиться в

глупости или не годности своего ближнего.

«Пошлюка я к ним своего честного старика министра, — подумал король. — Уж онто

рассмотрит ткань; он умен и с честью занимает свое место».

И вот старик министр вошел в покой, где сидели за пустыми станками обманщики.

«Господи помилуй! — думал министр, тараща глаза. — Я ведь ничего не вижу!»

Только он не сказал этого вслух.

Обманщики почтительно попросили его подойти поближе и сказать, как нравятся ему

узор и краски. При этом они указывали на пустые станки, а бедный министр, как ни таращил

глаза, всетаки ничего не видел. Да и нечего было видеть.

52

«Ах ты Господи! — думал он. — Неужели я глуп? Вот уж чего никогда не думал! Спаси

Боже, если ктонибудь узнает!.. Или, может быть, я не гожусь для своей должности?.. Нет,

нет, никак нельзя прнзнанаться, что я не вижу ткани!»

— Что ж вы ничего не скажете нам? — спросил один из ткачей.

— О, это премило! — ответил старик министр, глядя сквозь очки. — Какой узор, какие

краски! Да, да, я доложу королю, что мне чрезвычайно понравились ваша работа!

Рады стараться! — сказали обманщики и принялись расписывать, какой тут необычайный

узор и сочетание красок. Министр слушал очень внимательно, чтобы потом повторить все это

королю. Так он и сделал.

Теперь обманщики стали требовать еще больше денег, шелку и золота; но они только

набивали себе карманы, а на работу не пошло ни одной ниточки. Как и прежде, они сидели у

пустых станков и делали вид, что ткут.

Потом король послал к ткачам другого достойного сановника. Он должен был посмотреть,

как идет дело, и узнать, скоро ли работа будет закончена. С ним было то же, что и с первым. Уж

он смотрел, смотрел, а все ничего, кроме пустых станков, не высмотрел.

Ну, как вам нравится? — спросили его обманщики, показывая ткань и объясняя узоры,

которых и в помине не было.

«Я не глуп, — думал сановник. — Значит, я не на своем месте? Вот тебе раз! Однако

нельзя и виду подавать!»

И он стал расхваливать ткань, которой не видел, восхищаясь чудесным рисунком и

сочетанием красок.

— Премило, премило! — доложил он королю. Скоро весь город заговорил о

восхитительной ткани.

Наконец король сам пожелал полюбоиаться диковинкой, пока она еще не снята со станка.

С целою свитой избранных придворных и сановников, в числе которых находились и

первые два, уже видевшие ткань, явился король к хитрым обманщикам, ткавшим изо всех сил

на пустых станках.

— Не правда ли? — заговорили первые два сановника. — Не угодно ли полюбоваться?

Какой рисунок! Какие краски!

И они тыкали пальцами в пространство, воображая, что все остальные видят ткань.

«Да что же это такое! — подумал король. — Я ничего не вижу! Ведь это ужасно! Глуп я,

что ли? Или не гожусь в короли? Это было бы хуже всего!»

— О да, очень, очень мило! — сказал наконец король. — Вполне заслуживает моего

одобрения.

И он с довольным видом кивал головой, рассматривая пустые станки, — он не хотел

признаться, что ничего не видит. Свита короля глядела во все глаза, но видела не больше его

самого, и тем не менее все повторяли в один голос: «Очень, очень мило!» — и советовали

королю сделать себе из этой ткани наряд для предстоящей торжественной процессии.

— Magnifique! Чудесно! Ехсеllent!* — только и слышалось со всех сторон; все были в

таком восторге! Король наградил обманщиков рыцарским крестом в петлицу и пожаловал им

звание придворных ткачей.

Всю ночь накануне торжества просидели обманщики за работой и сожгли больше

шестнадцати свечей, — всем было ясно, что они старались кончить к сроку новый наряд короля.

Они притворялись, что снимают ткань со станков, кроят ее большими ножницами и потом шьют

иголками без ниток.

Наконец они объявили:

— Готово!

Король в сопровождении свиты сам пришел к ним одеваться. Обманщики поднимали

кверху руки, будто держат чтото, приговаривая:

* Изумительно! (франц.). Великолепно! (франц.).

53

— Вот панталоны, вот камзол, вот кафтан! Чудесный наряд! Легок, как паутина, и не

почувствуешь его на теле. Но в этомто вся и прелесть!

— Да, да! — говорили придворные, но они ничего не видали, — нечего ведь было и

видеть.

— А теперь, ваше королевское величество, соблаговолите раздеться и стать вот тут, перед

большим зеркалом! — сказали королю обманщики. — Мы нарядим вас.

Король разделся, и обманщики принялись наряжать его: они делали вид, будто надевают

на него одну часть одежды за другой и наконец прикрепляют чтото в плечах и на талии, — это

они надевали на него королевскую мантию! А король в это время поворачивался перед зеркалом

во все стороны.

— Боже, как идет! Как чудно сидит! — шептали в свите. — Какой узор, какие краски!

Роскошное платье!

— Балдахин ждет! — доложил оберцеремониймейстер.

— Я готов! — сказал король. — Хорошо ли сидит платье?

И он еще раз повернулся перед зеркалом: надо ведь было показать, что он внимательно

рассматривает свой наряд.

Камергеры, которые должны были нести шлейф королевской мантии, сделали вид, будто

приподняли чтото с полу, и пошли за королем, вытягивая перед собой руки, — они не смели и

виду подать, что ничего не видят.

И вот король шествовал по улицам под роскошным балдахином, а в народе говорили:

— Ах, какой бесподобный наряд у короля! Как чудно сидит! Какая роскошная мантия!

Ни единый человек не сознался, что ничего не видит, никто не хотел показаться глупцом

или никуда не годным человеком. Да, ни один наряд короля не вызывал еще таких восторгов.

— Да ведь он совсем голый! — закричал вдруг один маленький мальчик.

— Послушайтека, что говорит невинный младенец! — сказал его отец, и все стали

шепотом передавать друг другу слова ребенка.

— Да ведь он совсем голый! — закричал наконец весь народ.

И королю стало жутко: ему казалось, что они правы, но надо же было довести церемонию

до конца!

И он выступал под своим балдахином еще величавее, а камергеры шли за ним,

поддерживая мантию, которой не было.