"Звезда", №7, 1999

ИЗ СОВРЕМЕННОЙ ШВЕДСКОЙ ПОЭЗИИ

Представляем вниманию читателей "Звезды" творчество ведущих шведских поэтов, посетивших Санкт-Петербург в мае 1999 года.

Биргитта Тротсиг родилась в 1929 году в Гетеборге, училась в тамошнем университете, долго жила во Франции. Автор восемнадцати книг - в том числе шести романов. Пишет эссе и статьи по проблемам культуры и этики, ее подчас фантасмагорические произведения окрашены искренней и глубокой верой (Биргитта Тротсиг - католик). Лауреат многочисленных литературных премий, член Королевской шведской академии (с 1993 года). Произведения Тротсиг переведены на многие европейские языки.

Йоран Сонневи родился в 1939 году в Лунде, работал библиотекарем. Автор нескольких поэтических сборников. Немаловажный компонент его твоpчества - отзывы на общественные и политические события. Знаток поэзии Пауля Целана и Осипа Мандельштама. Лауреат многочисленных литературных премий.

Стиг Ларссон родился в 1955 году в городке Шеллефто. Дебютировал романом "Аутисты", с тех пор опубликовал двадцать книг - в том числе три романа и сборник пьес. Большое внимание уделяет работе сценариста - для кино, радио и телевидения. Поэзия Ларссона отличается провокативностью, он склонен исследовать механизмы сознания, навязчивые представления - как бы разоблачать "я".

Катарина Фростенсон родилась в 1953 году в Стокгольме, изучала историю культуры. Известный переводчик с французского, несколько лет жила в Париже. Автор многочисленных сборников стихотворений, книг прозы и пьес. Ее поэзия метафорична и отчасти ориентирована на символизм, на европейскую традицию рубежа веков. Лауреат нескольких литературных премий, член Королевской шведской академии (с 1992 года).

Переводчик благодарит за помощь в pаботе русского поэта Татьяну Вольтскую.

Елена Самуэльсон

БИРГИТТА ТРОТСИГ

* * *

Памятники, памятники. Статуи, дворцы, пылающая бронза, полый бетон, прошлое, которое навсегда ушло, будущее, которое еще не наступило. Между мертвым и нереальным открывается пропасть, в которой живет жизнь: в колеблющейся тени, в робком свете, в полулицах. Тяжелые образы из небытия.

Город, где прошлое и будущее смешиваются и не существуют. Тени императоров, вымазанные кровью металлические камеры пыток будущего. Как алтарный камень в уничтоженном лесу. Ни один язык не чист, ни одна надежда не реальна, стены и шпили вперемежку, замешательство, нечистота, полусвет. Вызывающая тошноту пустота, тесно стоящие фасады домов, застывшее облако. Ночь. Течение - как дыхание - темнота - свет - глаз телевышки высоко над городом, беспокойно пульсирующий светящийся глаз, потонувший в темной вселенной.

Люди зажаты между литыми гладкими стенами. Стены доходят до неба. Отсутствующие, присутствующие. Они стоят там. Но я не вижу. Они подают знаки. Но я не вижу. Они зовут. Но я не слышу. Они прикасаются ко мне. Но я не чувствую.

Пустое настоящее, до краев наполненное сложенными в штабеля до небес мертвыми, штабеля лиц, глаз. Нет языка для крика онемевших, для разорванных глоток.

* * *

Зеленая гусеница ползет по темному дереву. Летний вечер. Но небо бледно-зеленое, льдисто-зеленое. Ребенок спит с зажженной лампой. По его высокому хрупкому лбу ползет серая ночная бабочка.

Свет летней ночи отражается в розовых пятнах на крыльях бражника, чудесная маскировка, драгоценное нежное тело бабочки.

Новорожденный ребенок и смерть смотрят друг другу прямо в глаза. Бабочка живет ночью, изображение смерти.

Состояние мира: одновременность.

Все реально. Все одинаково реально. Бабочка с цветными глазками. Светло-зеленый лист сирени в форме сердца, отделенный от основания водой-серебром-желобком, дрожащий. Крылья со сказочными глазками-пятнами замерли над росистым листком ночи. Внутри тихой зелени покоится бело-зеленая глубина ночи, неподвижная и ясная. Одновременно кто-то рождается. Кто-то умирает. Кого-то пытают. Земля и дальше тяжело вращается сама вокруг себя, движима своей созревающей, бродящей, набухающей массой рождения и смерти. Идут какие-то исторические войны. Кожа смерти, дыхание, новорожденные глаза, крылья бабочек, повышенная радиоактивность и осколочные бомбы покрывают землю.

В РУБИНОВОМ СЕРДЦЕ

В чудном страшном горном месте была я когда-то. Идти туда вверх и вверх через медные леса. Стремясь в буйном свете молнии вверх по огромному песчаному холму. Затем ландшафт, - ярко накаленный до бело-желтого, освещенный с выступа горы, - с выступа берега - океан темноты, черно-глубокая вселенная внизу. Теперь только перелезть через скалы, как через тела, хрустально-серые, острые, как алмазы, - вверх и вверх, как через тело, теперь подо мной лежит свинцово-серый ландшафт, обледенелые камни обрыва обрушиваются вниз и исчезают. Наивысший труд. Скалы складчатые и черно-серые. Вдруг на уступе - рубиновое кольцо. Внутри прозрачно-красного (не большого и не малого - снаружи: бесконечность) спящая косуля. У нее материнское лицо.

ЙОРАН СОННЕВИ

НОВЫЙ ГОД 1986

Одетая инеем вишня
стоит с тонкими ветками
Небо над крышей дома блекло-голубое
На юге солнце уже
наполовину в облаках Здесь
готовится время Что такое
время, я сам не знаю
Я чувствую время
Я чувствую тоже, какое
время правильное Время войти
Время выйти Я не считаю часов
Время рождается внутри меня
будто оно - мое дитя, а я - его
Время всегда больше меня
Из вентилятора уже долетает
холодное дыхание Поднимается
над вишней к высоким соснам,
в которых лежат толстые белые кучи снега,
покрытого кристаллической корочкой
Бледно-голубой свет тускнеет День поднимается:
растет серьезность, радость От нее
ширится пространство Пороги делаются выше и выше
Эренсверд видел, как в Сконе в 1795
умирал можжевельник Поле за полем
филигранных серебряных скелетов Здесь
сосны ждут на полуголых горах
Ели редеют на юго-западных склонах
Все деревья превращаются в кристаллы И мы вслед за ними
хотя мы и выносливее деревьев
Я чувствую древесное время Чувствую, как приближается мое время
Донник сверкает множеством кристаллов Память о
тяжелом запахе Августовские сверчки, звезды
Летучие мыши проносятся в сумерках Их звука
я больше не слышу Может быть, я страшно ошибаюсь
Я слышу время Слышу его пульсирующие сигналы
Слышу звездное время, ревущее в пустой вселенной, или
голос, дробящий Целое Полнота непостижима Полнота
без вкуса, запаха, звука Однако она прикасается ко мне. Непостижимо!
В домах людей слышна вода в душе, стиральные машины, усилители
Чего? Какой музыки? Важно, чтобы мы не
подражали Никто не может подражать времени Оно в каждый момент новое
Однажды я слышал его сердце Или это было
что-то другое? Машина
проезжающий вдали автомобиль Или поезд, его исчезающий вопль
Я слышал сердце ребенка То был я, то была моя дочь
Моцарт играл мельчайшими толчками сердца,
ума И освобожденное вставало время Тоже как дым,
дыхание В небе блестит тонкая полоска -
след небольшой птицы
Маленький порог времени Дыхание - движение
Может быть, совсем не видно, что мы проходим.


CТИГ ЛАРССОН
ВЗГЛЯД
Ты пришла сюда совсем недавно - и я вижу
что ты здесь уже раньше бывала,
ты так непринужденно со мной держишься, ты, кажется, меня знаешь.
И вроде бы знаешь довольно хорошо.

Я должен был бы держать раскрывшуюся розу
в вытянутой правой руке.
А красную скрепку - с которой примерно половина пластмассового покрытия
облезла - мог бы одновременно протягивать
на ладони левой руки.

Если бы я тебе все это показал,
тогда бы ты остановилась. И спросила бы сама себя: "Это что такое?"
И тогда у меня появился бы,
хотя и временный, перевес.

Пока я не сделаю ничего странного (пока у тебя на лице не
выразится изумления), ты тоже
спокойно можешь
быть современной женщиной с короткими, светлыми волосами,
по имени, к примеру, Кали.
КАТАРИНА ФРОСТЕНСОН
КАНАЛ
Что-то движется рядом со мной. Похожее на плеск
рыбы. Поблескивание серебра в черной канаве.
Потом оно застывает. Пена вскипает посреди потока

он медленно сворачивает в сторону. Изумрудная, шипучая и светлая
идет водяная дорога к морю
Октябрьские розы цветут вдоль берегов, желтые, в человеческий рост

кто-то крадется рядом со мной
и тихонько подталкивает меня вперед: хорек, куница
гладкий пролаза в гуще моих мыслей

его манит некая точка в светлой... теснине
Снова мерцанье под гладью воды, покрытой патиной
взблескивает бедро, его потоком крутит, оно блестит

и стремится в черную глубину. Канал, твой черный гуталин
не врачует, не лечит. У тебя другая жизнь,
холоднее и заманчивее, чем морская

Из города мы вышли: за спиной остались и улицы и площади
в чьих кругах не светятся больше фигуры
их снесли под корень, торчат как пни на вырубке

черный пес вынюхивает что-то в глубокой впадине
ищейка и охотник злополучный
бродяга, и нос его ведет в тот лес, куда их изгнали

толпа фигур, под корень срезанных,
с растерянным видом, покрытые медной зеленью, закутанные
в длинные тоги, утопающие во мху

стоят в изгнании, в лесу, повернуты
во время, далекое от нас. Большое пепельно-серое
братство, с царапинами на щеках, с голыми ляжками

Лес теперь свалили, еще одна прогалина открылась и светится
Прекрасная мысль: что один мир может расти в тени другого,
Края теней расползаются, под ними - огромные Новые Дни

По глади канала плывет в неистовом и своевольном ритме
голубая лодка, а в ней мужчина, одетый в красное
и лодка, сомнамбулически и непреклонно, идет толчками

командный голос гребца отдается эхом над водой, дробный звук
над оцепенением канала, лицо повернуто к морю
И вдоль этой прорытой людьми борозды

я следую за ним, моим одиноким найденышем,
слежу за ним глазами, плачу
глядя на его холодный лоб

бедро, плывущее отдельно, зеленоватый облик,
мужской член во влаге. Это само одиночество
и прихотливо тонкие, черные, мокрые локоны

лицо, лишенное взгляда, плывет затылком вниз
открытое всем и вынесенное на холодную волну
текущую к морю - Водяной из городской клоаки

разъеденный ядовитыми стоками из труб, его мускулы больше не играют.
Я иду вдоль берега, октябрьские розы украшают гроб
холодной воде нравится уносить тело вдаль
тянуть по тощей борозде, влачить на спине
в желоб, прорытый людскими ногтями. Тело измучено до корней,
растянуто - вот-вот лопнет

куда меня несет, к чему-то, что похоже... на серебро
Непостижимый вихрь, водяная спираль
Прочь из города с неизвестным грузом

взгляд, который ищет путей назад
звезда его, что вырвана из своей ткани и
блекло мигает в какой-то расселине

Я наблюдаю: он плывет. Он голый - я одета
Белый, жесткий, одинокий, и его отцовские ноги -
только ноги бывают такими голыми - светятся

Канал, через тебя проходит погребальный кортеж
Неизвестного покойника несут через зеленые петли
Я иду рядом, ведь это я его нашла там, где он был

несмазанный, невыбеленный, лишь обмытый
сам улегся, чтоб его несло
чтоб качало, влекло по этой зеленой борозде

чтобы скребло о берега, чтобы бок поранило
и кровь и желчь и пена семени повытекли
Ногти ободраны и треснула щека

и так же, как голая природа нуждалась в теле, как нужен был
ей женский труп, словно вызванный мыслью
на свет - такое утешение для глаза,

и требовала, чтобы женский труп лежал, недвижно раскинутый
в ущелье, раздетый; так и я его кладу
в уготованную ему борозду в тишине, порождающей образы

голый ужас, страх и покой
умиротворяют душу, я его опускаю
в борозду в тишине, вызывающей мысль

о страшном. Я несу вахту
Я следую за ним к теснине, и оперы
не слышно, а голова плывет впереди

Вот открываются отсеки шлюза, вот он скользит вперед
гондола вверх по пенистому пути... Он хочет встать, он смотрит на меня
ты, мужчина, вышедший из воды

Он в маске мясника, и стебли лилий вместо членов
в костюме водолазном, а под ним он голый
Он пытается встать. Он смотрит в мою сторону:

бесконечная печаль. Ты из воды поднялся.
Солнце заходит - тут закрываются шлюзы
И звук дрожит над гладью

Он оставил в моих руках свою голову
Тело одно выплывает в море
во вновь обретенную прохладу. Красное

под тень ветлы, в колыбель канала
Канал, ты вновь соединяешься
сливаешься, изумрудный, чистейший и прекрасный

и голова в моих руках расцвела
И оперы не слышно. Слышно падение
звук дрожащего листа. Ночь приходит
тише воды
А вода бежит
Перевод с шведского Елены Самуэльсон