Джеймс Джойс
© перевод с англ. Д.Стрельников,
2005
Она сидела у окна, смотрела, как вечер вторгается на авеню.
Головой она прислонилась к оконным занавескам, и в её ноздрях был запах
пыльного кретона. Она устала.
Несколько людей прошло мимо. Мужчина из последнего дома прошел
к себе; она слышала цоканье по бетонному тротуару, а потом хруст его шагов по
шлаковой дорожке, перед новыми красными зданиями. Когда-то на их месте был
пустырь, на котором они каждый вечер играли с другими детьми. Потом какой-то
человек из Белфаста купил его и построил там дома, но не такие, как их
маленькие серые домишки, а дома из светлого кирпича со сверкающими крышами. Все
здешние дети раньше играли на том поле
- Дивайны, Уотерсы, Данны, маленький калека Кьоу, она, её братья и
сёстры. Эрнест, однако, никогда не играл: он был уже большой. Её отец часто гонялся
за ним по всему полю со своей терновой палкой; но маленький Кьоу всегда был
начеку, и предупреждал, о приближении её отца. Тем не менее, они, казалось,
были довольно счастливы тогда. Её отец был ещё не так плох; кроме того, её мать
была жива. Это было давно; она и её братья и сёстры выросли, мать умерла. Тиззи
Данн тоже умерла, а Уотерсы вернулись в Англию. Всё меняется. Теперь она
собиралась уезжать, подобно другим, покинуть свой дом.
Дом! Она окинула взглядом комнату, рассматривая все
находившиеся в ней знакомые предметы, с которых она стирала пыль раз в неделю
уже столько лет, удивляясь, откуда только берётся вся эта пыль. Возможно, она
больше не увидит эти знакомые вещи, о расставании с которыми она даже не
думала. И всё же за все эти годы она так и не выяснила имя священника, чья
жёлтая фотография весела на стене над сломанной фисгармонией рядом с цветной
гравюрой святой Маргариты Марии Алакок1. Он был
школьным другом её отца. Всякий раз, когда он показывал эту фотографию гостю,
её отец имел обыкновение как бы случайно замечать:
«Он сейчас в
Мельбурне».
Она согласилась уехать, покинуть свой дом. Было ли это мудро?
Она пыталась взвесить каждую сторону вопроса. В своём доме, как бы то ни было,
у неё был кров и пища; у неё были те, кого она знала всю свою жизнь, те которые
всегда были рядом. Конечно, ей приходилось упорно трудиться, как дома, так и на
работе. Что скажут в магазине, когда узнают, что она убежала с молодым
человеком. Возможно, скажут, что она была глупой; и на её место найдут
кого-нибудь по объявлению. Мисс Гэйван будет довольна. Она всегда была на
взводе, обращаясь к ней, особенно на людях.
«Мисс Хилл, разве вы не видите, эти дамы ждут?»
«Поживее, Мисс Хилл, сделайте одолжение».
Она не собиралась лить слёзы по поводу ухода из магазина.
Но в её новом доме, в далёкой неизвестной стране, всё будет
иначе. Тогда она уже будет за мужем – она, Эвелин. Люди будут с уважением
обходиться с ней тогда. С ней не будут обращаться, так как обращалась с её
матерью. Даже сейчас, хотя ей было за девятнадцать, она иногда чувствовала себя
в опасности, боясь насилия её отца. Она знала, что именно из-за этого её
бросало в дрожь. Когда они подрастали, Гарри и Эрнесту всегда доставалось, но
он никогда её не трогал, потому что она
была девочкой, но позже, он начал ей грозить, говоря, что он делал это только
ради её покойной матери. А теперь у неё нет никого, кто бы защитил её. Эрнест
умер, а Гарри, который занимается оформлением церквей, всегда в разъездах.
Кроме того, постоянные ссоры из-за денег субботними вечерами стали утомлять её
невыразимо. Она всегда отдавала свою заработную плату – семь шиллингов – и
Гарри всегда посылал сколько мог, но проблема была получить деньги от отца. Он
говорил, что она растрачивает деньги, что у неё нет головы на плечах, что он не
собирается давать ей свои тяжело заработанные деньги, на то, чтобы
разбрасываться ими на улице, и много ещё чего говорил, потому каждый субботний
вечер с ним нельзя было сладить. В конце концов, он давал ей деньги и спрашивал
её, что она собирается купить к воскресному обеду. Тогда ей приходилось мчаться
по магазинам со всех ног, так быстро, как только она могла, и делать покупки,
крепко сжимая в руке свой чёрный кожаный кошелёк, она проталкивалась через
толпу и поздно возвращалась домой нагруженная провизией. Ей приходилось
прикладывать много усилий, чтобы поддерживать дом, и смотреть, чтобы двое
детей, оставленный на её попечение, вовремя шли в школу, и вовремя ели. Это
была тяжёлая работа, и тяжёлая жизнь, но теперь, когда она собиралась уезжать,
эта жизнь не казалось ей такой уж плохой.
Она собиралась изведать другую жизнь с Фрэнком. Фрэнк был
очень добрый, мужественный, добросердечный. Она собиралась уплыть с ним на
вечернем пароходе, стать его женой, и жить в Буэнос-Айресе, где у него был дом,
который ждал её. Она хорошо помнит, когда в первый раз увидела его; он снимал
комнату на главной улице, в доме, где она часто бывала. Казалось, это было
всего несколько недель назад. Он стоял у ворот, его кепка была сдвинута назад,
и его волосы спадали на бронзовое лицо. Потом они познакомились. Он обычно
встречал её возле магазина каждый вечер и провожал домой. Он взял её на оперу
«Цыганочка», и она чувствовала себя окрылённой, сидя на непривычно хороших для
неё местах в театре, рядом с ним. Он крайне любил музыку, и пел немного. Люди
знали, что они встречались, и когда он пел о девушке, которая любит моряка, она
всегда чувствовала приятное смущение. Он обычно, в шутку, называл её Маковка.
Сначала, это было волнительно для неё, иметь парня, а потом он начал нравиться
ей. У него было столько историй про дальние страны. Он начал как юнга, получая
фунт в месяц, на корабле линии Аллан2, ходившим
в Канаду. Он говорил ей названия кораблей, на которых был, и названия разных
служб. Он плавал через пролив Магеллана, и рассказал ей истории об ужасных
патагонцах. Он сказал, что теперь он обосновался в Буэнос-Айресе, и приехал на
родину, только в отпуск. Конечно, её отец узнал об их связи, и запретил ей даже
говорить о нём.
«Знаю я этих морячков» - сказал он.
Однажды, он поссорился с Фрэнком, и после этого, она стала
встречаться со своим возлюбленным тайно.
Вечер сгущался над авеню. Белизна двух писем на её коленях
стала ели различима. Одно было для Гарри; другое было для её отца. Эрнест был
её любимчиком, но Гарри она тоже любила. Она заметила, её отец постарел за
последнее время; он будет скучать по ней. Иногда он может быть очень хорошим.
Не так давно, когда она один день лежала больная, он читал ей историю о
приведениях, и поджарил ей ломтик хлеба на огне. В другой день, когда её мать
была жива, они все поехали на пикник, на Хоут-Хилл3.
Она помнила, что её отец надел мамину женскую шляпу, чтобы рассмешить
детей.
Время шло, но она продолжала сидеть у окна, прислонив голову к
оконной занавеске, вдыхая запах пыльного кретона. Она слышала, как с улицы,
издалека, доносились звуки шарманки. Она знала эту мелодию. Странно, что она
заиграла именно в этот вечер, напоминая ей обещание своей матери, её обещание
не бросать дом, как можно дольше. Она помнила последнюю ночь перед смертью
матери; она опять была в душной тёмной комнате, по другую сторону от передней,
и она слышала меланхоличную итальянскую мелодию за окном. Шарманщику велели
тогда уйти, и дали шесть пенсов. Она помнила, её отец тогда с важным видом вернулся
в комнату больной, и сказал:
«Чёртовы итальянцы! Понаехали!»
И тогда, жизнь матери, возникшая перед ней, пронзила жалостью
всё её существо – жизнь банальных жертв, закончившаяся безумием. Она задрожала,
когда снова услышала голос матери постоянно твердивший, с тупым упорством:
«Конец удовольствия – боль! Конец удовольствия – боль!»
Она вскочила, охваченная внезапным импульсом страха. Выйти! Ей
нужно выйти! Фрэнк спасёт её. Он даст ей жизнь, а возможно и любовь тоже. Но
она хотела жить. Почему она должна быть несчастной? Она имеет право быть
счастливой. Фрэнк обнимет её, прижмёт к груди. Он спасёт её.
Она стояла в суетливой толпе, на пристани Норт-Уолл. Он держал
её руку, и она слышала, как он рассказывал ей о каких-то путешествиях снова, и
снова. Пристань была полна солдатами, с серыми вещевыми мешками. Через широкую
дверь депо она увидела чёрную громаду, стоявшего у причала парохода, с горящими
иллюминаторами. Она ничего не ответила. Она чувствовала, что её щёки побледнели
и похолодели, стоя в замешательстве, она молилась Богу, чтобы он указал ей, в
чём её долг. Пароход издал в туман длинный жалобный гудок. Если она поедет, то
уже завтра она будет в открытом море с Фрэнком, плыть в Буэнос-Айрес. Места на
корабле были уже заказаны. Может ли она теперь отступить, после всего, что он
сделала для неё. Её отчаяние вызвало приступ тошноты, но она продолжала
шевелить губами, в безмолвной пылкой молитве.
Звонок резанул её по сердцу. Она почувствовала, как он сжал её
руку:
«Идём!»
Все моря мира бушевали
вокруг её сердца. И он тянул её к ним: он собирался утопит её. Она вцепилась
обеими руками в железные перила.
«Идём!»
Нет! Нет! Нет! Это невозможно. Её руки сжимали железо перил в
безумии. Окруженная этими морями, она издала крик боли.
«Эвелин! Эви!»
Он перепрыгнул через барьер, и звал её за собой. Кто-то крикнул на него, чтобы он проходил, но
он продолжал звать её. Она повернула своё бледное лицо, покорно, как беспомощное
животное. В её глазах не было ни любви, ни прощания, она смотрела на него, не
узнавая.