(Фрагмент письма Ричарда Виттингема, эсквайра)

Прежде Вас столь забавляла моя гордость являться потомком сестры Кальвина, вышедшей за Виттингема, декана Дурхэма, что мне представляется весьма сомнительным, чтобы Вы способны были разделить мой взгляд на это исключительное родство, ради которого я и очутился во Франции, с целью изучения архивов и регистрационных книг, каковые, по моему мнению, позволили бы отыскать побочных потомков Великого Реформатора, коих я смог бы назвать своими кузенами. Не стану рассказывать Вам о моих трудностях в этом исследовании (Вы не заслуживаете рассказа о них), однако нечто столь странное приключилось со мною прошлым августом, что, не будь я абсолютно уверен в том, что бодрствовал, я мог бы принять все это за сон.

Ради вышеназванных целей мне следовало временно избрать Тур своей резиденцией. Я шел по следу потомков Кальвина от Нормандии до центра Франции, но столкнулся с необходимостью получить разрешение епископа, дабы увидеть некие фамильные бумаги, ставшие церковной собственностью. Поскольку в Туре у меня было несколько английских друзей, я ожидал ответа на свой запрос к монсеньеру де ..., пребывая в этом городе. Я готов был принять любое предложение, однако получал их весьма мало и несколько недоумевал, чем бы заполнить свои вечера. Table-d'hote был в пять, обеденная атмосфера salle a manger претила мне, я равно не интересовался ни бильярдом, ни пулем, а общество было достаточно нерасполагающим к вхождению в какой-нибудь tete-a-tete. Посему, я обыкновенно рано вставал из-за стола, стараясь наилучшим образом использовать свет этих августовских вечеров для исследования окрестностей. Середина дня была для этих целей чрезмерно жарка и более подходила для сидения на Boulevards, сопровождаемого ленивыми звуками дальнего оркестра и столь же ленивым наблюдением за лицами и фигурами проходящих дам.

Одним вечером в четверг, это было, если не ошибаюсь, 18 августа, я зашел далее обыкновенного и обнаружил, что час более поздний, чем я предполагал. Я достаточно ориентировался, чтобы понять, что, свернув на узкую прямую аллею слева, я сокращу обратную дорогу в Тур. Так бы я, вероятно, и поступил, если бы нашел поперечную тропку, однако таковые практически неизвестны в этой части Франции, и моя аллея, прямая, как проспект и обрамленная с обеих сторон строгими рядами тополей, казалась бесконечной. Конечно же, наступила ночь, и я оказался во тьме. В Англии у меня оставалась бы надежда увидеть свет в каком-либо домике и узнать дорогу у его обитателей, но здесь ничего подобного не предвиделось, ибо, по моему мнению, французские поселяне отправляются в постель вместе с дневным светом, и я не увидел местных жителей, даже если они и существовали. Наконец (я прошел, вероятно, два часа в темноте) я увидел смутную линию леса по одну сторону утомительной аллеи и, проявив простительное небрежение законами и равнодушие к штрафам за потраву леса, я углубился в него, полагая, что, в худшем случае, смогу найти какое-нибудь укрытие в чаще, где можно будет прилечь отдохнуть до тех пор, пока утренний свет не позволит мне вновь отыскать обратную дорогу в Тур. Однако то, что показалось мне густым лесом, оказалось плантацией молодых деревьев, тонких и длинных саженцев со скудной листвой на верхушках. Я продолжал идти дальше, сбавив скорость, и стал искать подходящую берлогу. Я был разборчив, как лохиэлев внук, возмутивший своего деда великолепием снежной подушки: кусты были полны ежевики, мокрой от росы. Спешить не имело смысла, поскольку я оставил всякую надежду провести эту ночь в четырех стенах, и я шел ощупью, надеясь, что никакие волки не будут потревожены моей тростью в своей летней дреме. Внезапно я увидел пред собою chateau, не далее чем в четверти мили, в конце некоей старинной avenue (ныне неровной и заросшей). Внушительным и темным рисовался его силуэт в ночном небе - башенки и tourelles и прочее в том же роде росли ввысь, освещенные тусклым светом звезд. Ясно виднелись также огни во многих окнах, свидетельствуя о происходящем внутри веселии.

— Во всяком случае, они гостеприимны, - подумал я. - Возможно, они предоставят мне постель. Я не надеюсь, что французские proprietaires держат лошадей в таком же изобилии, как английские джентльмены, однако у них явно происходит большой прием, и некоторые гости, возможно, приехали из Тура и не откажутся довезти меня до отеля "Lion d'Or". Я не горд и устал как собака и не откажусь, если придется потрястись на запятках.

Итак, вложив в свой шаг более души и энергии, я дошел до двери, которая весьма гостеприимным образом была открыта и через которую виднелась большая освещенная зала, сплошь увешанная охотничьими трофеями, оружием и прочим, что у меня не доставало времени рассмотреть в деталях, поскольку тут появился огромный привратник в странном старомодном платье (вроде ливреи), весьма соответствующем общему характеру дома. Он спросил меня по-французски (с таким престранным произношением, что я подумал, не столкнулся ли я с новой разновидностью patois) о моем имени и откуда я прибыл. Мне казалось, что имя мое не много скажет, хотя следовало, конечно, представиться прежде, чем просить о помощи. Посему я сказал:

— Меня зовут Виттингем, Ричард Виттингем, английский джентльмен, остановившийся в...

К моему вящему изумлению, довольное понимание озарило лицо гиганта. Он отвесил мне глубокий поклон и сказал (все с тем же странным акцентом), что меня давно ожидают.

Давно ожидают! Что имел в виду этот малый? Не наткнулся ли я на гнездо родственников со стороны Джона Кальвина, которые, возможно, слышали о моих генеалогических изысканиях и заинтригованы ими? Но я был слишком рад обретенному крову, чтобы докапываться до причин такого радушного приема прежде, чем я смогу им насладиться. Открывая тяжелые дверные battants, ведущие из залы во внутренние покои, он обернулся и спросил:

— Не прибыл ли с вами случайно также и господин Пюви д'Этельве ле Канёв?

— Нет, я в полном одиночестве... я заблудился.

Он повел меня по грандиозной каменной лестнице шириной в несколько комнат, каждый пролет которой завершался массивными железными воротами тяжелого фигурного литья, которые привратник, безразличный к моим объяснениям, открывал со спокойной старческой медлительностью. Странный, мистический трепет перед веками, прошедшими со дня строительства этого chateau, овладел мною, покуда тяжелые ключи поворачивались в древних замках. Я представлял себе, что слышу могучий рокот (подобный непрестанному рокоту отдаленного моря), доносящийся из гигантских пустых галерей, открывавшихся с каждой стороны широкой лестницы и терявшихся в глубокой темноте.

Казалось, голоса многих поколений оставили там свои отзвуки, все еще продолжающие клубиться в безмолвии пространства. Странным было также и то, что мой друг привратник, шедший впереди, тяжелый и неустойчивый, пытающийся держать прямо перед собой высокий факел своими дрожащими руками, странным, говорю я, было и то, что он был единственным живым существом, которое я видел в пустынных залах и переходах и на грандиозной лестнице. Наконец мы остановились перед золочеными дверями, ведущими в салон, где собралось семейство (а возможно, целое общество, судя по громкости гула доносившихся оттуда голосов).

Я было запротестовал, поняв, что он намеревается ввести меня, пыльного и помятого с дороги, в утреннем и даже не лучшем моем костюме, в этот великолепный salon с неизвестно каким количеством дам и кавалеров, но упрямый старик явно решил доставить меня прямо к своему господину и не обращал внимания на мои слова.

Двери распахнулись, и я был введен в салон, полный удивительного бледного света, не сосредоточенного ни в одной точке и не исходящего из какого-либо центра, не колеблющегося от движения воздуха, но наполняющего каждый угол, делая каждый предмет отчетливым, отличающегося от нашего газового или свечного света, как отличается ясная южная атмосфера от атмосферы нашей туманной Англии.

В первый момент мое появление не привлекло внимания, так как помещение было полно людей, сосредоточенных на своих собственных разговорах. Но привратник подошел к миловидной даме средних лет, одетой с той старинной роскошью, которая снова входит в моду в последние годы, и сначала с выражением глубочайшего почтения ждал, пока она обратит на него внимание, затем сообщил ей мое имя и что-то сказал обо мне, насколько я мог судить по его жестам и ее быстрому взгляду.

Она немедленно подошла ко мне с выражением дружеского приветствия. Не странно ли? Ее слова и выговор приличествовали бы простейшей поселянке. Сама она, тем не менее, выглядела бы вполне породисто, будь она не столь суетлива и не обладай ее лицо таким живым и пытливым выражением. Я немало бродил в старых кварталах Тура и научился понимать диалект жителей Marche au Vendredi и подобных ему мест, иначе я, безусловно, не понял бы свою очаровательную vis-a-vis, представившую меня своему супругу, благородному господину, явно находившемуся у нее под башмаком и облаченному, подобно ей, в крайне эксцентричное платье. Я подумал, что во Франции, как и в Англии, встречаются провинциалы, которые гонятся за модой, не боясь показаться смешными.

Так или иначе, он сказал (также на patois) об удовольствии от знакомства со мной и подвел к странному и неудобному креслу, весьма в духе прочей мебели, которая могла бы не показаться анхронизмом где-нибудь в Hotel Cluny. Затем снова понеслось щебетание французских голосов, прерванное на миг моим появлением, и я смог оглядеться. Напротив меня сидела чрезвычайно красивая дама, вероятно, являвшаяся в юности величайшей очаровательницей. Однако же она была исключительно тучной и, увидев ее ноги, лежащие перед нею на подушке, я сразу понял, что они настолько распухли, что она лишена способности ходить, что, вероятно, и является причиной ее исключительной embonpoint. Ее руки были маленькими и полными, но несколько крупнозернистой фактуры, не идеально чисты и, некоторым образом, не столь аристократичны, как ее пленительное лицо. Ее платье великолепного черного бархата было оторочено горностаем и усыпано диамантами.

Подле нее стоял самый маленький человек, когда-либо виденный мною, к тому же столь восхитительных пропорций, что никто не назвал бы его карликом, ибо с этим словом мы обычно связываем некую деформацию. Однако его взгляд, полный острого, беспощадного и весьма земного ума, значительно менял впечатление, которое могло бы произвести его миниатюрное сложение. Не думаю, что он принадлежал к тому же кругу, что и другие, ибо его платье не соответствовало моменту, и некоторые его жесты более напоминали ужимки необразованного мужика, нежели что-либо иное. Его сапоги, несомненно, немало послужили своему хозяину и были залатаны и зачинены, насколько позволяет сапожное искусство. Почему бы он явился в них, не будь они его лучшей единственной парой? А что может быть менее изящным, чем бедность! И к тому же, он имел неуклюжее обыкновение прикладывать руку к горлу, словно проверяя, все ли с ним в порядке. Вдобавок ко всему, у него была нелепая повадка (ее он вряд ли мог скопировать с доктора Джонсона, о коем, вероятно, никогда не слышал) возвращаться, ступая по тем же определенным паркетным планкам, по коим он проследовал прежде в какую-либо сторону. Кроме того, дабы завершить описание, упомяну о том, что я однажды услышал, что к нему адресуются "господин Перст" без каких-либо аристократических "де", в то время, как почти каждый прочий в комнате был, по меньшей мере, маркизом.

Я говорю "почти каждый", ибо несколько странных личностей были вхожи сюда; разве что и они, подобно мне, остановились здесь на ночлег. Одного из гостей я бы счел за слугу, если бы не исключительное влияние, которое он имел на человека, сперва принятого мною за его господина, каковой ничего не делал, не будучи побужден к тому своим спутником. Господин, блистательно одетый, однако чувствовавший себя неуютно в одеждах, словно сшитых для кого-то другого, был приятной наружности и слабого сложения мужчина, постоянно озиравшийся по сторонам, вероятно, из-за подозрительной компании своего спутника, одетого в стиле посольского рассыльного, хотя это не был все же костюм рассыльного, а нечто более старосветское: огромные сапоги на его смехотворно маленьких ногах, грохочущие при ходьбе, и огромное количество серого меха, пришитого к камзолу, к мантии, к сапогам, к шляпе - ко всему. Вам, вероятно, знакомо, как определенные физиономии неожиданно напоминают каких-нибудь животных. Так вот, этот рассыльный (как я буду именовать его, за неимением лучшего слова) был необычайно похож на большого кота, которого вы часто видели в моих комнатах, почти всякий раз смеясь нелепой степенности его повадок. Серые баки были у моего кота - серые же баки носил рассыльный. Зрачки моего кота сужались и расширялись в точности, как у рассыльного. Следует, однако, заметить, что, сколь бы ни был сообразителен мой кот, рассыльный имел более интеллектуальное выражение. Он, казалось, целиком контролировал своего патрона, следя за его взглядами и следуя за ним по пятам с каким-то недоверчивым интересом, весьма поразившим меня.

В более отдаленной части салона находилось несколько других групп, все столь же старомодные, все величественные и благородные. Они казались хорошо знакомыми между собой, словно имели обыкновение часто встречаться. Но я был отвлечен от наблюдений маленьким господином, подошедшим ко мне. Для француза завязать разговор не является большим затруднением, и мой крохотный друг столь очаровательно поддерживал сие национальное достоинство, что мы стали весьма коротки, прежде чем минули десять минут.

Теперь я полностью сознавал, что гостеприимство, проявляемое ко мне всеми, от великана-привратника до жовиальной дамы и кроткого владельца замка, предназначалось кому-то другому. Но требовалась некая недоступная мне моральная отвага вместе с неведомой мне силой словесного убеждения, чтобы разуверить людей, впавших в столь удачное для меня заблуждение.

Маленький же человек так стремился сблизиться со мной, что я уже почти собрался поведать ему о моей ситуации и обратить его в друга и союзника.

— Madame явно стареет, - сказал он, глядя на нашу хозяйку.

— Madame по-прежнему весьма приятная женщина, - ответил я.

— Не странно ли, - продолжал он, понизив голос, - как это женщины постоянно превозносят отсутствующих или покойных, словно они светлые ангелы? В то время, как живущие и наличествующие... - здесь он пожал крохотными плечами и выдержал выразительную паузу. - Поверите ли, Madame всегда превозносит своего бывшего мужа при Monsieur, хотя мы, гости, не знаем, как на это реагировать, поскольку, знаете ли, характер покойного господина де Реца пользовался весьма сомнительной славой, все о нем наслышаны.

— Все в Турени, - подумал я.

В этот момент наш хозяин подошел ко мне и с видом нежнейшего участия (вроде того, какой принимают некоторые, осведомляющиеся о здоровье вашей матушки, до которой им нет никакого дела) спросил, слышал ли я в последнее время о состоянии здоровья моей кошки.

Моей кошки! Что бы он мог иметь в виду? Кошки! Неужели он имел в виду бесхвостого кота, рожденного на острове Мэн, а ныне, по всей вероятности, охраняющего от происков мышей и крыс мои комнаты в Лондоне? Он, как Вы знаете, находится в прекрасных отношениях с некоторыми из моих друзей, будучи глубоко уважаем ими за степенные манеры и мудрый прищур глаз. Но неужели его слава пересекла пролив? Как бы то ни было, на вопрос следовало вежливо ответить, ибо лицо Monsieur было обращено ко мне с выражением вежливого беспокойства, посему я, в свою очередь, выразил благодарность и заверил его, что храню глубокую надежду на то, что мой кот пребывает в отменно добром здравии.

— А климат ей подходит?

— В совершенстве, - сказал я, потрясенный столь глубокой заботой о бесхвостом коте, потерявшем лапу и половину уха в жестокой ловушке.

Мой собеседник ласково улыбнулся и, сказав несколько слов моему крошечному соседу, проследовал дальше.

— Сколь скучны эти аристократы! - промолвил мой сосед с легким смешком. - Беседа Monsieur редко составляет более двух фраз с кем-либо. К этому моменту его ресурсы бывают обыкновенно исчерпаны, и он нуждается в подкреплении тишиной. Мы с вами, сударь, по крайней мере, обязаны своим взлетом собственным талантам!

Этим я был весьма изумлен! Как вам известно, я горжусь своим происхождением из семей если не аристократических, то, во всяком случае, близких к аристократии. А что касается моего "взлета" (если я взлетел), то это, скорее, следствие неперегруженности тяжелым балластом, идет ли речь о голове или о карманах. Однако мне следовало соглашаться, посему я вновь улыбнулся.

— По-моему, - продолжал он, - если человек не валяет дурака, если он умеет разумно распоряжаться средствами и пользоваться случаем, да к тому же не сентиментален в своем гуманизме, он наверняка не пропадет и даже сможет прибавить "де" или "фон" к своему имени и окончить свои дни в комфорте. Вот пример того, о чем я говорю, - и он бросил выразительный взгляд на вялого господина, чьего острого и сообразительного слугу я назвал рассыльным.

— Господин маркиз никогда не стал бы ничем, кроме сына мельника, если бы не таланты его слуги. Конечно же, вам знакомо его прошлое?

Я уже собирался сделать несколько замечаний по поводу изменений в книге пэров со времен Луи XVI (каковые замечания были бы вполне осмысленны), когда в другом конце комнаты произошло некоторое волнение. Лакеи в причудливых ливреях появились, вероятно, из-за гобелена (ибо я их до сих пор не видел, хотя сидел как раз напротив дверей). Они предлагали легкие напитки и еще более легкие закуски, почитаемые приличным угощением, но, на мой голодный взгляд, казавшиеся мизерными. Эти прислужники неподвижно стали напротив дамы - прекрасной и восхитительной, словно рассвет, но, увы, глубоко спящей на великолепной кушетке. Господин, высказывавший столь явное раздражение ее несвоевременной дремой, что я счел его мужем красавицы, пытался разбудить ее действиями, весьма близкими к встряхиванию. Все впустую - она была совершенно безразлична к его негодованию, равно как и к улыбкам общества, и к автоматической неподвижности прислужников, и к подчеркнутому сочувствию Monsieur и Madame.

Мой маленький друг уселся с усмешкой, словно его любопытство было всецело удовлетворено.

— Моралисты сделали бы бездну мудрых замечаний по поводу этой сцены. Во-первых, обратите внимание на неловкость положения, к которому привело всех этих людей суеверное чинопочитание. Ввиду того, что сей господин - владетельный князь в некоем крошечном княжестве, никто не может осмелиться взять свой стакан eau sucre, пока Madame La Princesse не проснется. А судя по прежнему опыту, эти бедные лакеи могут простоять целое столетие, прежде чем это случится. Далее (с точки зрения моралиста, естественно) заметьте, как трудно расстаться с дурными привычками, приобретенными в юности.

Как раз в это время князю удалось каким-то образом разбудить прекрасную соню. Однако сперва она не понимала, где находится, и, глядя на мужа любящими глазами, улыбаясь спросила:

— Вы ли это, мой принц?

Но он слишком хорошо ощущал сдержанное изумление зрителей и сам был слишком раздражен, чтобы проявлять ответную нежность, и потому отвернулся с неким французским выражением, лучше всего передаваемым по-английски как "фу, фу, дорогая!".

Выпив бокал изысканного вина неизвестной мне марки, я ощутил, что моя смелость заметно возросла, и сказал моему циничному маленькому соседу (коего, сознаюсь, я начинал недолюбливать), что я заблудился в лесу и очутился в chateau по чистой ошибке.

Он, казалось, был весьма позабавлен моей историей и сказал, что подобное происходило с ним неоднократно и что мне больше повезло в подобных обстоятельствах, чем ему в тот раз, когда его жизнь подверглась серьезной опасности. Он завершил свою тираду призывом оценить его сапоги, каковые он носил по-прежнему, несмотря на утрату их достохвальных свойств от многочисленных починок.

— Хотя, конечно, - вздохнул он, - новая мода на железные дороги, похоже, сведет на нет необходимость в этой модели сапог.

Когда я поинтересовался у него, не следует ли мне объявить о себе хозяину и хозяйке как о заблудившемся путешественнике, а не госте, за которого меня принимали, он воскликнул:

— Ни в коем случае! Ненавижу это высокоморальное чистоплюйство!

Казалось, его чрезвычайно оскорбил мой невинный вопрос, словно это требовало от него самого признания какой-то вины. Он надулся и замолчал. Как раз в этот миг я поймал взгляд прелестных глаз дамы напротив (той самой, чьи ноги составляли упомянутую выше проблему и покоились перед нею на подушке). Ее взгляд точно говорил:

— Подойдите и будемте беседовать.

С поклоном извинения перед моим маленьким vis-a-vis я направился к ней. Она отметила мое приближение очаровательнейшим жестом благодарности и, полуоправдываясь, сказала:

— Немного скучно не иметь возможности передвигаться на вечерах, подобных этому, но это наказание, которое я заслужила своим прежним тщеславием. Мои бедные ноги, от природы такие маленькие, теперь мстят мне за жестокость, с которой я втискивала их в самые крохотные туфельки... К тому же, сударь, - продолжала она с приятной улыбкой, - я подозревала, что вы утомились от кощунственных речей вашего соседа. Он не был рожден с наилучшим характером, а с возрастом такие люди приобретают известный цинизм.

— Кто он? - спросил я с английской простотой.

— Его имя - Перст, а отец его был, мне кажется, дровосек или занимался обжиганием угля, или что-то в этом роде. Рассказывают печальные истории о пособничестве в убийстве и приобретении капитала обманным путем... но вы сочтете меня столь же гадкой, как и он, если я буду продолжать. Лучше обратите внимание на прелестную даму, идущую к нам с розами в руках. Она всегда с розами, они так тесно сплелись с ее прошлым, вы безусловно об этом наслышаны. О, красавица! Как вы милы, что приходите ко мне теперь, когда я не могу подойти к вам!

Затем, обернувшись ко мне и любезно вовлекая меня в разговор, она сказала:

— Вы должны знать, что хотя мы и не встречались до замужества, однако всегда были почти как сестры. Сколько сходного было в наших обстоятельствах и, позволю себе сказать, в наших характерах. У обеих - старшие сестры - мои, однако, сводные, - не всегда бывавшие к нам добры в полной мере.

— Но с тех пор об этом сильно пожалевшие, - вставила другая дама.

— С тех пор как мы вышли замуж за принцев, - продолжила первая с широкой беззлобной улыбкой. - Мы обе несколько рассеяны в своих привычках и из-за этого недостатка нам обеим пришлось перенести унижение и боль.

— И обе очаровательны, - раздался шепот за моей спиной. - Господин маркиз, скажите... скажите "и обе очаровательны".

— И обе очаровательны, - громко произнес другой голос.

Я обернулся и увидел хитрого рассыльного, похожего на кота, который наставлял своего хозяина в светских манерах.

Дамы кивнули с той надменной признательностью, коя дает понять, что комплименты из подобного источника безвкусны. Однако наше трио было нарушено, о чем я искренне сожалел. Маркиз выглядел так, словно эта фраза его окончательно вымотала и он надеется, что от него не будут ждать продолжения. Дамы, будучи подлинными аристократками, видимо, сочувствовали неловкости маркиза и обратились к нему с несколькими пустячными вопросами, приспосабливаясь к предметам, о которых он мог иметь суждение. Рассыльный тем временем бормотал себе под нос, и я невольно разобрал его сердитое бурчание:

— Право, де Карабас тупеет день ото дня. Меня так и подмывает скинуть его сапоги и бросить его на произвол судьбы. Я был создан придворным, и ко двору я и отправлюсь делать свою карьеру так же, как я сделал его. Император оценит мои таланты.

И таковы, как видно, французские нравы или таково было его собственное небрежение хорошими манерами, что он сплевывал направо и налево на паркет.

В это время очень уродливый, но очень милый человек подошел к двум дамам, с которыми я только что разговаривал, подводя к ним утонченную, прелестную женщину, одетую во все белое, словно она была vouee au blanc. Не думаю, что в ней был хоть какой-либо оттенок цвета. Мне показалось, что, приближаясь, она издала легкий звук удовольствия, не вполне соответствующий пению чайника или даже воркованью голубки, но напоминавший мне и то и другое.

— Мадам Миумиу мечтает увидеть вас, - сказал он, обращаясь к даме с розами. - Поэтому я привел ее, чтобы доставить вам удовольствие.

Какое честное, доброе лицо! Но ах, какое уродливое! И тем не менее его уродство нравилось мне больше иной красоты. Белая дама смотрела на моего соседа рассыльного так, словно они были ранее знакомы, что весьма удивило меня ввиду их абсолютно разного положения. Однако их нервы явственно были настроены на один лад, ибо на шум позади гобелена, более всего напоминавший мышиную возню, они оба отреагировали нервными взглядами, и по их неспокойному поведению (частому дыханию madame и его вспыхнувшим глазам) можно было заметить, что заурядные звуки действуют на них иначе, чем на других. Уродливый супруг красавицы с розами теперь обратился ко мне:

— Нам очень жаль, что monsieur прибыл без своего соотечественника - великого Жана Английского, я не могу правильно произнести его имя, - и он посмотрел на меня, ища помощи.

— Великий Жан Английский! Кто же - великий Жан Английский? Джон Буль? Джон Рассел? Джон Брайт?

— Жан... Жан... - продолжал он, видя мое недоумение. - Ах, эти ужасные английские имена... Жан Пюви д'Этельве ле Канёв!

Я по-прежнему ничего не понимал. И все же оно показалось мне несколько знакомым. Я повторил его про себя. Это сильно напоминало Джона Победителя великанов, только друзья всегда звали эту знаменитость Джеком. Я произнес его имя вслух.

— О да, да! - сказал он. - Но почему он не сопутствует вам на нашей маленькой ночной встрече?

Я уже немало удивлялся ранее, однако этот серьезный вопрос значительно усилил мое недоумение. Джек Победитель великанов когда-то действительно был моим близким другом, насколько бумага и типографская краска могут претендовать на дружбу, но я не слышал его имени уже долгие годы. Насколько я могу судить, он лежит заклятый с рыцарями короля Артура, пребывающими в трансе до тех пор, пока трубы четырех могущественных королей не призовут их на помощь Англии. Однако вопрос был задан с полной серьезностью человеком, на которого я хотел бы произвести наиболее благоприятное впечатление. Посему я почтительно ответил, что очень давно слышал о своем соотечественнике в последний раз, но что ему, вероятно, доставило бы столь же большое удовольствие, как и мне, быть представленным такому приятнейшему собранию друзей. Он поклонился, а затем хромая дама заговорила снова.

— Эта ночь - единственная в году, когда в окружающем замок древнем лесу является, как гласит молва, призрак крестьянской девочки, некогда жившей в окрестностях. По преданию, она была съедена волком. В былые дни мне доводилось видеть ее из того окошка в конце галереи. Не пригласите ли вы, ma belle, этого господина полюбоваться пейзажем при лунном свете (вы, возможно, увидите призрачное дитя), а я останусь с вашим мужем для маленького tete-a-tete?

Дама с розами грациозно выразила согласие, и мы прошли к большому окну, открывавшемуся в лес, в котором я заблудился. Кроны деревьев неподвижно простирались внизу в тусклом болезненном свете, делающем предметы отчетливыми по форме, но лишенными цвета. Мы смотрели на бесчисленные avenues, кои разбегались во все стороны от мощного древнего замка, и внезапно совсем близко одну из них пересекла фигурка девочки в capuchon, заменяющем во Франции крестьянские чепчики. В одной руке она держала корзинку, а рядом шел волк. Я мог бы даже сказать, что он лизал ее руку, словно был полон любви и раскаяния, если таковые качества когда-либо были свойственны волкам (если не живым, то, быть может, призрачным!).

— Вот мы ее и увидели! - воскликнула моя прекрасная спутница. - Хотя она и умерла давно, ее простая история о безыскусной доброте и доверчивой наивности по-прежнему трогает сердца всех, кто о ней слышит, и местные поселяне говорят, что видеть в эту ночь прекрасное дитя - добрый знак на весь год. Давайте надеяться, что эта добрая традиция принесет удачу и нам. Ах, вот и госпожа де Рец! (Она сохраняет имя своего бывшего мужа, так как он был высокороднее нынешнего.)

— Если monsieur неравнодушен к красотам природы и искусств, - сказала подошедшая хозяйка, заметив, что я смотрю в окно, - он, вероятно, захочет взглянуть на картину.

Тут она вздохнула с несколько аффектированной грустью.

— Вы знаете, о какой картине я вспомнила, - обратилась она к моей спутнице, коя поклонилась и улыбнулась несколько недоброй улыбкой.

Я проследовал за Madame в другой конец салона и, когда мы остановились у стены, я заметил портрет благородного и весьма странного мужчины в полный рост, чье выражение, несмотря на изящество черт, носило весьма гневный и сердитый характер. Хозяйка сжала руки и вновь вздохнула. Затем, словно обращаясь к себе, сказала:

— Он был любовью моей юности, его строгий и мужественный характер впервые тронул мое сердце. Когда... когда я смогу смириться с утратой?

Не будучи достаточно знаком с нею, дабы ответить на этот вопрос (если, однако, факт повторного замужества уже не явился таким ответом), я чувствовал неловкость и, ради необходимости что-либо сказать, заметил:

— Меня поражает сходство, которое я нахожу с образом, виденным мною на гравюре с исторического полотна. Позвольте... там он является центральной фигурой группы... он держит даму за волосы и угрожает ей ятаганом, в то время как двое кавалеров взбегают по лестнице, спасая ее жизнь в самый последний момент.

— Увы, увы! - воскликнула она. - Вы так точно описываете несчастный эпизод в моей жизни, который зачастую подается в неверном свете. Лучший из мужей... (здесь она прослезилась) иногда может рассердиться. Я была молода и любопытна, он был недоволен моим непослушанием, мои братья - слишком горячи. Из-за трагической совокупности этих обстоятельств я осталась вдовой.

Из уважения к ее слезам я вынужден был отважиться на некое банальное выражение сочувствия. Она резко обернулась.

— Нет, сударь! Мое единственное утешение в том, что я так и не простила своих братьев, вмешавшихся так жестоко, в такой непристойной манере, в отношения между мною и моим дорогим мужем. Как сказал мой друг, господин Сганарель: "Ce sont petites choses qui sont de temps en temps necessaires dans l'amitie; et cinq ou six coups d'epee entre gens qui s'aiment ne font que ragaillardir l'affection". Видите ли, цвета не вполне достоверны...

— При этом освещении борода действительно несколько странного оттенка, - сказал я.

— О да, художник не отдал ей должного. Она была столь хороша и придавала ему совершенно особый облик, так отличавший его от простых смертных. Погодите, я покажу вам настоящий цвет, если вы соблаговолите подойти к этому факелу.

И, подойдя к свету, она сняла с руки волосяной браслет, украшенный превосходным жемчугом. Он был и впрямь поразителен, я не знал, что и сказать.

— Его милая, драгоценная борода! - сказала она. - И жемчуга так чудно сочетаются с нежно-синим!

Ее супруг, подошедший к нам и ожидавший, пока ее взгляд упадет на него, теперь осмелился заговорить:

— Странно, что господин Огр до сих пор не прибыл!

— Ничуть не странно, - язвительно сказала она. - Он всегда был глуп и вечно совершает оплошности, в которых делается еще глупее. Это только к лучшему, потому что он - легковерный и трусливый тип. Ничуть не странно! Если бы ты...

Тут она повернулась к мужу, и я не совсем расслышал ее слова, прежде чем до меня не донеслось:

— Тогда у каждого будут собственные права, и мы сможем обойтись без проблем. Не так ли, сударь? - обратилась она ко мне.

— Если бы я был в Англии, я предположил бы, что Madame говорит о Парламентской Реформе или о Золотом Веке, но я пребываю в неведении...

И как раз в этот момент двери широко распахнулись, и все вскочили на ноги, дабы приветствовать маленькую старушку, опирающуюся на тонкую черную палочку, и...

— Госпожа Крестная! - раздался хор высоких звонких голосов.

И в ту же секунду я обнаружил, что лежу в траве подле дуплистого дуба, а в лицо мое бьет яркий свет занимающегося дня, и тысячи крохотных птичек и миниатюрных букашек щебечут и стрекочут свои приветствия румяному великолепию.

1860