Отсканировано TanTan и Лизаветой

Анна Радклиф

Итальянец, или Тайна одной исповеди

ГЛАВА 4

Открой же эту тягостную тайну,

Из-за нее в разладе ты с душою.

Р. Уолпол. Таинственная мать

Вернувшись домой, Винченцо справился, у себя ли маркиза, ибо намеревался расспросить ее о Скедони. Правда, он мало надеялся на то, что мать захочет полностью удовлетворить его любопытство, но все же полагал, что хоть что-нибудь да узнает.

Маркиза была в будуаре, и не одна — с нею был ее духовник. «Этот человек вечно стоит на моем пути, как злой гений», — невольно подумал юноша, входя в комнату матери.

Скедони был настолько поглощен беседой с матерью, что не сразу заметил появление Винченцо, который, остановясь на пороге, с любопытством смотрел на изборожденное глубокими морщинами лицо священника. Беседуя, тот держал взор потупленным, но в его застывших резких чертах были жестокость и коварство. Маркиза с величайшим вниманием слушала то, что говорил ей Скедони, близко склонив к нему голову, словно боялась упустить хоть одно слово. На лице ее были раздражение и недовольство. Их беседа никак не походила на исповедь, а скорее на очень важный для обоих разговор.

Винченцо наконец перешагнул через порог и вошел в комнату. Скедони тут же поднял глаза, но выражение лица его ничуть не изменилось, когда его взгляд и взгляд юноши встретились. Он встал, но, кажется, не торопился уходить и лишь коротким кивком ответил на довольно нелюбезное приветствие Винченцо. Все говорило о том, что духовник знает себе цену, а в его манере чувствовалось сознание собственного превосходства.

Маркиза при виде сына слегка смутилась, и резкая складка между бровями стала еще глубже. Это говорило о ее недовольстве неожиданным приходом сына. Однако она тут же попыталась это скрыть улыбкой, которая понравилась Винченцо еще меньше.

Скедони же преспокойно снова опустился в кресло и с легкостью светского человека заговорил о каких-то пустяках. Винченцо оставался сдержанным и молчаливым. Он не знал, как начать разговор, который, как он надеялся, мог бы многое прояснить. Маркиза же, похоже, не собиралась прийти на помощь сыну. Его глаза и уши, в конце концов, помогли ему если не получить нужную информацию, то, во всяком случае, сделать кое-какой вывод. Прислушиваясь к низкому тембру голоса Скедони, он был почти уверен, что он едва ли похож на голос его непрошеного советчика из развалин крепости Палуцци, хотя понимал, что голос очень легко изменить. Да и ростом Скедони был выше, чем незнакомец, хотя что-то в его облике делало их похожими. Винченцо склонен был объяснить это одинаковым монашеским одеянием — видимо, оба были монахами одного ордена. Что касается черт лица, то Винченцо ничего не мог сказать определенного, ибо не видел лица незнакомца, неизменно спрятанного капюшоном. У Скедони капюшон сейчас был отброшен, и лицо его было открытым. Но Винченцо вспомнил, каким видел вчера духовника, когда тот покидал покои матери. Его лицо было тоже скрыто капюшоном, и тогда сходство его с таинственным преследователем Винченцо было достаточно большим. Фантазия тут же услужливо воссоздала в памяти весь зловещий образ загадочного монаха из развалин. Однако Винченцо тут же остановил себя — все лица монахов под капюшонами кажутся одинаковыми. Это окончательно смутило Винченцо. И все же одна деталь давала ему ключ к разгадке. Если монашеская сутана и капюшон делали всех одинаковыми, то в этом и кроется разгадка, это и должно ввести его в заблуждение. Винченцо тут же решил задать Скедони несколько вопросов, чтобы проверить, как он воспримет их.

Указав на одну из гравюр, украшавших будуар матери и изображавших древние руины, он небрежно заметил, что неплохо было бы пополнить коллекцию матери изображением развалин крепости Палуцци.

— Вы, кажется, недавно побывали там, святой отец? — добавил он, пристально вглядываясь в лицо Скедони.

— Да, это довольно величественное зрелище, — согласился духовник.

— Особенно арка, — продолжал Винченцо, не сводя глаз со Скедони. — Она соединяет два утеса, на одном из которых высятся развалины крепости, а другой густо порос сосной и дубом. Очень живописно. Но на такой гравюре к месту было бы изобразить еще живописного разбойника, притаившегося среди камней, чтобы неожиданно напасть на путника, или же одинокую фигуру монаха в черной сутане, укрывшегося под темными сводами арки, вестника опасности и беды, ждущих каждого, кто случайно забредет туда.

Лицо Скедони оставалось невозмутимым.

— Великолепная картина, — похвалил он, — я поражен богатством вашей фантазии и той легкостью, с какой вы соединили разбойника с монахом.

— Простите, святой отец, я не собирался проводить какую- либо параллель между ними.

— Полноте, синьор, я такого и не подумал, — произнес Скедони с улыбкой, в которой было что-то недоброе.

Во время беседы, если этот короткий обмен фразами можно было назвать беседой, вошедший слуга вручил письмо маркизе, и та покинула комнату, оставив их вдвоем. Винченцо решил воспользоваться этим и продолжить разговор:

— Похоже, что развалины в Палуцци привлекают не столько разбойников, сколько священнослужителей. Каждый раз, когда я проходил мимо них, мне встречался монах. Он появляется и исчезает столь внезапно, что мне кажется, будто это призрак.

— Поблизости от крепости есть монастырь ордена Кающихся грешников, — спокойно пояснил духовник.

— Их одеяние похоже на ваше, святой отец? Я заметил, что тот монах, о котором я упомянул, одет в такую же сутану, как ваша. Мне даже показалось, что он одного с вами роста и вообще весьма похож на вас.

— Допускаю, — спокойно ответил Скедони. — Все монахи похожи друг на друга, однако у братьев из монастыря Кающихся грешников сутаны из мешковины, украшенные особой эмблемой в виде черепа. Не заметить этого вы не могли. Это знак их ордена. Если вы его не заметили, то этот монах принадлежит другому ордену.

— Нет, не заметил, — чистосердечно признался юноша, — но это не имеет значение. Все равно я намереваюсь познакомиться с ним и высказать все, что я думаю о нем, и, надеюсь, на этот раз он не сделает вид, что не услышал меня.

— Что ж, если у вас есть на то причины, то почему бы не сделать это, — глубокомысленно заметил Скедони.

— Следовательно, если на это есть причина, говорите вы? А разве грешно сказать правду даже без особых причин? Неужели нужно, чтобы только обида побуждала людей к откровенности? — Юноше казалось, что он почти достиг цели и Скедони понимает, о чем он говорит. — Позвольте, святой отец, разве я говорил, что мне нанесена обида, — вспылил наконец Винченцо. — Если вы достаточно осведомлены обо мне, то должны знать, что вопросы оскорбленной чести я предпочитаю решать иным способом. Итак, вы считаете, что я говорил об обиде?

— Я это понял по вашему тону и немногим словам, — сухо ответил монах. — Когда человек раздражен, речь его становится сбивчивой. Это означает, что в нем говорит ущемленное самолюбие. А тому должна быть причина, реальная или воображаемая, это уже не столь важно. Поскольку я не имею чести быть посвященным в ваши тревоги, я не могу судить, насколько они обоснованны.

— Не сомневаюсь, святой отец, — вызывающе произнес Винченцо, — и поверьте, что в любом случае я искал бы совета не у вас. Но тревоги, увы, реальны, и теперь, мне кажется, я знаю, кто в них виновен. Тайный советчик, втершийся в доверие почтенного семейства, чтобы ложью разрушить в нем мир и спокойствие, гнусный клеветник, посягнувший на святую невинность. Вот он сейчас передо мной! — Винченцо произнес эти слова со всей страстностью, присущей его искренней натуре. Однако он не терял самообладания и достоинства. Он был уверен, что нанес удар Скедони в самое сердце. Но выдержка или гордыня позволили тому сохранить хладнокровие! Однако Винченцо видел, что это дается ему с великим трудом, ибо лицо монаха потемнело еще больше от еле скрываемой злобы.

Винченцо понял, что видит перед собой человека губительных страстей, способного на любое преступление. Он невольно отступил назад, словно при виде гадюки, поднявшей голову. Сам того не ведая, юноша, однако, неотрывно глядел в глаза монаха, будто тот его заворожил.

Скедони быстро овладел собой. Лицо приняло спокойное выражение, и краска отлила от него. Однако взгляд его был жесток и надменен.

— Синьор, не будучи осведомленным о причинах вашего раздражения, — произнес он многозначительно, — я, однако, не могу понять, почему оно направлено против меня? Не стану строить догадки, — добавил он, повысив голос, — что побудило вас высказать мне в лицо столь оскорбительные предположения, однако...

— Я выдвинул их против автора гнусных клеветнических измышлений, — перебил его Винченцо. — Вам же, святой отец, лучше знать, имеют ли они к вам какое-либо отношение или нет.

— Что ж, в таком случае у меня претензий к вам нет, — ловко вывернулся Скедони с таким поразительным спокойствием, что это просто обескуражило Винченцо. — Если они направлены против некоего автора ложных измышлений, ваше объяснение меня вполне удовлетворяет.

Самодовольство, с которым он произнес эти слова, заставило Винченцо снова усомниться в верности своих заключений. Невозможно, чтобы человек, знающий о совершенном им зле, мог с таким спокойствием и достоинством выдержать град обвинений. Юноша в душе корил себя за горячность и поспешность своих заключений в отношении Скедони, человека уже немолодого, к тому же в сане священника. Даже свирепое выражение его лица юноша уже готов был великодушно объяснить уязвленной гордостью и скорбью по поводу чьей-то грубости. Под влиянием столь противоречивых чувств бедный Винченцо ди Вивальди готов был даже попросить прощения у святого отца. Он, в сущности, тут же и сделал это столь же горячо и искренне, как до этого бросал ему в лицо обвинения. Любой человек с добрым сердцем охотно бы простил его, Скедони же выслушал юношу с явным удовлетворением и не без скрытой насмешки. В глазах Скедони Винченцо был всего лишь зеленым юнцом, не умеющим владеть собой. Он видел в нем лишь его недостатки, не способен был оценить искренность молодости, жажду справедливости и великодушие. Скедони привык видеть в человеке лишь его пороки.

Не будь Винченцо столь юн и не искушен, он без труда заметил бы самодовольное удовлетворение духовника маркизы, презрение и даже злобу, скрытые за лживой улыбкой. Сознавая свое превосходство над Винченцо, Скедони был уверен, что способен читать его, как раскрытую книгу, где есть все его недостатки и пороки, пристрастия и слабости. Он был даже уверен, что смог бы использовать против него даже его собственные несомненные достоинства. И хотя улыбка показного добродушия все еще не сходила с его губ, мысленно Скедони уже предвкушал близкое отмщение.

Но пока бедный Винченцо искренне сокрушался и ломал голову, как загладить свою вину, Скедони уже, казалось, забыл о случившемся, ибо в его голове уже зрел коварный план расплаты.

От внимания маркизы, когда она вернулась, не ускользнули ни некоторая растерянность сына, ни пятна неестественного румянца на его щеках и сосредоточенно нахмуренные брови. Святой отец, однако, был самодовольно спокоен, но взгляды, которые он время от времени бросал на юношу из-под полуопущенных век, не сулили ничего хорошего.

Маркиза, раздраженная странным поведением сына, попыталась выяснить, что произошло, однако Винченцо был менее всего расположен объяснять ей это или же оставаться долее в ее обществе, поэтому, сославшись на то, что святой отец самым наилучшим образом все ей объяснит, резко повернулся и покинул комнату.

Когда они с маркизой остались одни, Скедони с деланной неохотой рассказал маркизе о случившемся, скрыв, однако, благородное раскаяние юноши. Наоборот, он лицемерно попросил разгневанную маркизу простить сына.

— Он еще так молод, — добавил он, с удовольствием отмечая, что его рассказ произвел нужное впечатление и еще больше восстановил маркизу против сына. — Молодость — это всегда буйные эмоции, поспешные суждения и выводы. Без сомнения, какую-то роль здесь играет также ревность юного Винченцо к той дружбе, которой вы осчастливили меня, — коварно вставил он. — Ревность сына к друзьям матери не такое уж редкое чувство, и особенно к такой матери, как вы, маркиза ди Вивальди.

— Вы слишком добры, святой отец, — ответила маркиза. Ее чувство раздражения и гнева на сына лишь возрастало по мере того, как Скедони все изощренней и коварней якобы пытался защищать Винченцо от гнева маркизы.

— Вынужден признаться, синьора, — с лицемерным смирением заявил он, — что моя преданность вашей семье и мой долг духовника обязывают меня предвидеть подобные испытания. Но я готов вынести их, если мои советы помогут сохранить честь и покой вашей достойной семьи и уберегут неразумного юношу от неосторожного шага.

Во время этой беседы, полной понимания и взаимной симпатии, Скедони и маркиза как бы забыли о тех недостойных целях, которые каждый из них преследовал, и о недоверии и неприязни, которые неизбежно возникают между заговорщиками, объединенными недобрыми помыслами.

Маркиза, не уставая, благодарила Скедони за бескорыстную преданность семье Вивальди, как бы забыв, что обещала ему ценное вознаграждение, а он делал вид, что ее тревога за сына — это проявление высокого чувства материнского долга, а вовсе не забота о собственном тщеславии и честолюбии.

Обменявшись таким образом взаимными комплиментами, они наконец перешли к главному — что делать с непокорным отпрыском семейства Вивальди. Очевидно, заключили они, одних увещеваний уже недостаточно.

ГЛАВА 5