ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -- Военная проза -- Очеретин В. К. Я твой, Родина!

Очеретин Вадим Кузьмич
Я твой, Родина!

«Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Очеретин В. К. Я твой, Родина!. — Екатеринбург: Банк культурной информации, 2005.
Книга на сайте: militera.lib.ru/prose/russian/ocheretin_vk2/index.html
Иллюстрации: нет
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

Очеретин В. К. Я твой, Родина!: Роман, повести. — Екатеринбург: Банк культурной информации, 2005. — 608 с.: ил. — (Библиотека прозы Каменного пояса). // Тираж 1500 экз. ISBN 5–7851–0550–0

Об авторе: Вадим Кузьмич Очеретин родился 6 июня 1921 года в Китае, в городе Харбине. В 1935 году вместе с семьей приехал в Россию, во Владивосток. В Свердловске с 1939 г. Работал прокатчиком на ВИЗе, учился заочно в КИЖе — коммунистическом институте журналистики. В 1943 году пошел на фронт. Воевал автоматчиком-танкодесантником в Уральском добровольческом танковом корпусе. Награжден, трижды ранен. После войны окончил филологический факультет Уральского госуниверситета и Высшие литературные курсы. Работал в газете «Уральский рабочий», корреспондентом «Литературной газеты», редактором заводской многотиражки. Был организатором и первым главным редактором возрожденного журнала «Уральский следопыт», более десяти лет редактировал журнал «Урал». Умер в апреле 1987 года.

Содержание

Боец, писатель, труженик. М. Найдич
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Глава 21

Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной информацией - откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera: архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).

Боец, писатель, труженик

По-разному входят в душу читателя писательские имена и книги. Иногда они врываются стремительно, подобно взлетевшей осветительной ракете, иногда же по-другому, медленно — от одного произведения к следующему, более значительному. Так, собственно, бывает и на войне: вражескую оборону где-то рвут в одночасье, а где-то долго прогрызают.

Такие сопоставления напросились, вероятно, потому, что речь идет о Вадиме Очеретине, фронтовике, который, вернувшись из боя и взявшись на студенческой скамье за перо, сразу же — ярко и убедительно! — заявил о себе. Было ясно: этот писатель пришел надолго. Посудите сами: первая же книга вчерашнего солдата и студента «Я твой, Родина!» вышла почти в одно время (1950 год) сразу в трех издательствах — центральных («Советском писателе» и Воениздате) и в родном его Свердловске.

Хорошо помню, как тогда в одной из передовых статей «Литературной газеты» было подчеркнуто: ныне нашему читателю невозможно представить войну без новых книг Олеся Гончара, Виктора Некрасова и... далее приводился ряд имен, среди которых по праву было имя и нашего Вадима Очеретина.

Примерно в те же дни мне, тогдашнему студенту журфака, довелось проходить газетную практику в Таджикистане. Репортерская судьба забросила в отдаленный кишлак рядом с пограничной рекой Пяндж. Раскаленный добела полдень сменился столь же знойным вечером. Прожарившись на хлопковых полях, заглянул в местную библиотеку — крохотный домик, смахивающий на украинскую мазанку. Этажерка, несколько десятков книг. Какова же была радость, когда среди них увидел и повесть Очеретина. Не сдержался и похвастал: «Это мой товарищ написал!» Юная библиотекарша недоверчиво глядела на меня, затем взгляд ее потеплел. И я почувствовал — вырастаю в ее глазах...

Воспоминание о войне всегда жило в сердце Вадима. Но, пожалуй, еще ярче проявил он себя в своих романах о рабочем классе: «Первое дерзание», «Сирена», позднее — повесть «Ключ Упорова». И, конечно же, «Саламандра». Только бы в наше время не перекрывали им кислород, оставляя без переизданий. А читатели нашлись бы.

Творчество любого писателя нельзя отрывать от времени, когда он жил и работал. И чем сильнее он с этим временем слит, тем, полагаю, и больше надежд на то, что он это время перешагнет и оно продлится. Можно, конечно, шибко осторожничая, прикинуть: а нет ли в подобном утверждении лазейки для приспособленчества и конформизма? Вот и М. Горький когда-то сказал: «Я очень рано понял, что человека создает его сопротивление окружающей среде». Высказывание интересное и верное, пусть и не стопроцентно. Однако сразу же хочу сказать, что на долю Вадима Очеретина препятствий хватало. Один из своих романов он даже хотел назвать «Наперекор». Впрочем, жаловаться или бить себя в грудь он не любил. Не тот характер. А вот со стороны такие люди нам частенько кажутся железными, и мы эгоистически не думаем об их ранимости. Да, Вадим Кузьмич умел плыть и против течения, хотя сомнений под каким знаменем стоять, у него, разумеется, не было.

Он, как и многие из нас, честно, в меру своих сил, служил своему веку, внося в него не только свой писательский талант, но и поистине блестящие организаторские способности. Они проявились, прежде всего, в те годы, когда он редактировал заводскую многотиражку, а после — журналы «Уральский следопыт» и «Урал». Со временем штатные работники журналов менялись, естественно. Но то доброе, посеянное Очеретиным, оставалось. Были ли у него ошибки на этом пути? Вполне возможно. Как тут без них! Но перевешивало иное: его непоказной демократизм в отношениях с коллегами и авторами, его стремление избежать в публикуемых материалах гладкописи и мелкотемья.

Успешно работающий прозаик, Очеретин душой тянулся к поэзии — и, как мне казалось, сам «втихаря» что-то пытался сочинять в рифму. Песню и стих он любил по-настоящему, прикипал к ним. Еще в студенческие годы выступал со сцены с чтением глав из поэмы Алексея Недогонова «Флаг над сельсоветом», особенно нравилось ему стихотворение Самеда Вургуна «Поэт, как рано постарел ты» в отличном переводе К. Симонова.

Был Очеретин, что называется, человек с огоньком. В постоянном поиске. Наши (писателей-фронтовиков) праздничные построения в День Победы — его инициатива, в частности.

Ныне не говорят о правительственных наградах: стыдятся, что ли, — а ведь он был одним из немногих, чью грудь украшали многие ордена за воинский подвиг и за труд, в том числе литературный.

О книгах Вадима писали много, были статьи в журналах и газетах, — в основном хвалебные. А порой пишущие о нем не ограничивались периодикой, а публиковали добрые слова о нем даже в своих отдельных книгах, воспоминаниях.

Много — и очень! — можно бы сказать об общественной деятельности нашего писателя: куда избирался, кем выдвигался, где состоял и т.д. Не стану. Ибо до сих пор не знаю — хорошо ли это или не совсем хорошо — депутат, делегат и т.п. Писатель должен писать. А настоящая забота о нем заключается в том, чтобы поменьше отрывать его от рабочего стола и сделать его жизнь сносной во всех отношениях. Тем более, если это человек с характером бойца. И — настоящего труженика.

Михаил Найдич.

Глава 1

Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!

А. Пушкин

Танки наступали на Львов.

Молодой лейтенант Юрий Малков получил назначение в гвардейскую танковую бригаду и догонял ее. Он ехал на попутных машинах и долго не мог попасть на такую, что успела бы доставить его в штаб бригады, уходящей все дальше и дальше на запад. Наконец, на одном перекрестке расторопная регулировщица устроила его в кабину машины-цистерны, которая везла танкам горючее.

Водитель машины был разговорчив и хвастлив. Он всю дорогу рассказывал Юрию о своей бригаде. Как старый гвардеец, шофер называл танки «коробочками» и «тридцатьчетверочками», подразумевая танки «Т-34».

— Меня после ранения не пускают пока за рычаги, — говорил он. — А вы счастливый человек, товарищ лейтенант: окончили училище и сразу попадете на коробку. Да еще в нашу часть. Она такие дела творит!

Последнюю фразу шофер произнес тоном, будто сообщал, по меньшей мере, о взятии Берлина.

— Что же это за дела? — спросил Юрий.

— Обыкновенно, гвардейские дела, — сказал шофер и, чтобы придать своим словам многозначительность, прервал разговор.

На ветровом стекле кабины зияло несколько пробоин, от них лучами расходились трещины. Вместо бокового стекла была вставлена фанера с маленьким окошечком. Юрий жадно разглядывал дорогу. Они выехали на большак и влились в сплошной поток людей и машин. По обочине, в облаке пыли форсированным маршем шагала пехота. Тянулись колонна за колонной. Головы, плечи, ноги бойцов, точно мхом, покрылись пылью. Невозможно было установить воинских званий даже по погонам. Бесчисленные грузовики, взбивая пыль еще нестертыми шинами, везли боеприпасы, тянули орудия, кухни. Шли самоходки, бронетранспортеры, «катюши».

Шофер ловко лавировал, обгоняя и пехоту, и машины. Цистерне уступали дорогу, с уважением посматривая на видавшее виды ветровое стекло.

В белесом знойном небе шли самолеты. В самой выси плыли тяжелые бомбардировщики. Вокруг них резвились стайки истребителей. Иногда совсем низко, почти над головами пехотинцев, проносились штурмовики. И тогда кто-нибудь из колонны махал рукой вслед краснозвездным крыльям.

Вдруг на глазах у Юрия колонна солдат колыхнулась и ощетинилась стволами винтовок. Поднялась частая пальба, хлопанье зенитных пушек, сухой треск пулеметов. Впереди образовалась пробка, и цистерна остановилась. Юрий, не поняв, что случилось, оглянулся на шофера. Тот что-то прокричал, указывая вверх. Юрий выглянул и ничего не заметил в небе, кроме плывших в стороне эшелонов нашей бомбардировочной авиации.

Какой-то молоденький солдат подбежал к кабине, где сидел Малков, и с криком «Ховайтесь!» полез под машину.

Одни бойцы, на груди которых не было, как и у Юрия, никаких отличий, теснились в придорожном кювете. Другие, встав на колено, стреляли вверх из винтовок. Третьи, видать, самые бывалые, спокойно всматривались в небо. Какой-то офицер поднес к глазам бинокль и с увлечением за чем-то следил.

Юрий посмотрел в ту сторону, куда глядел офицер. Совсем близко летел «мессершмитт». Вражеский самолет, случайно прорвавшись к большаку, делал крутой вираж, на крыльях отчетливо обозначились черные кресты. Сверху на него уже пикировал краснозвездный ястребок. Над фашистской машиной мелькнула легкая струйка дыма. «Мессершмитт», словно споткнулся, загудел, как распаянный самовар, и полетел в сторону, опускаясь все ниже и ниже, оставляя за собой длинную полосу копоти.

— Ур-р-р-а-а! — прогремело вдоль дороги. Стрельба прекратилась. Пехота тронулась дальше. Кто-то запел на радостях высоким звонким голосом:

Суровый голос раздается:
Клянемся земля-а-акам...
Песню дружно подхватили:
Поку-уда сердце бьется,
Пощады нет врагам...

Двинулась и цистерна и сразу обогнала пехоту. Песня осталась позади. Юрий даже пожалел: уж очень хорошо пели. Каждое слово песни, слышанной тысячу раз, звучало здесь, в прифронтовой полосе, как-то по-особому.

По обочинам дороги были разбросаны раздавленные немецкие повозки, автомашины, пушки. Кругом — среди траншей, оставленных немцами, минных полей, наспех огороженных чем попало, развалин дзотов — работали саперы с собаками и миноискателями. В деревеньках, у давно не беленных хаток, изломаны палисадники. Повороты и перекрестки большака разворочены гусеницами танков, и шофер еле-еле выводил цистерну из глубоких борозд.

Было жарко и душно. Опаленные боями сады застыли, склонив поломанные ветви. На них кое-где виднелись запыленные, потрескавшиеся плоды. Пирамидальные тополя, совсем серые от густого слоя пыли, издали казались свинцовыми сосульками. Жителей в деревнях не было. Отступая, немцы угоняли их. На перекрестках еще не встали регулировщики. Справа и слева шли бои, оттуда доносились выстрелы орудий.

Юрий вслушивался в этот неясный рокот и старался представить, что там происходит. До того, как он попал на дорогу, ведущую к передовой линии, все было для него просто и ясно. Он прежде тысячу раз рисовал в своем воображении фронт. С криками «ура» идет в атаку пехота, вперед вырываются танки и уничтожают огневые точки врага. Сзади посылает на противника снаряды наша артиллерия. Ну, иногда еще бывает, что танки прорываются вперед с десантом автоматчиков на броне и громят тылы противника.

А тут все как-то не так. Танков до сих пор не видно. Пехота идет в колоннах. И лавина автомашин напропалую мчится куда-то, словно никто не слышит, что орудия грохочут уже почти позади.

Малкову хотелось о многом расспросить шофера, но неудобно было показать себя несведущим новичком. Юрий держался с достоинством, говорил неторопливо, преимущественно о пустяках, вроде того, что «погода хорошая», «дорога неважная», «почему на автомашине не работает спидометр». А чувство неуверенности, которое возникло где-то в глубине сознания, постепенно росло. И, чтобы развеять его, понять происходящее вокруг, он, тщательно обдумав осторожный вопрос, наконец, произнес:

— Обстановочка-то усложняется! Как там наша бригада?..

Шофер, не глядя на Малкова, рассказал, что оборона противника взломана, пробита брешь в несколько километров. В нее устремились наши танки и за ними — все войска Первого Украинского фронта. Бригада, где должен служить Юрий, шла в голове наступающих. Юрий узнал также, что это была одна из лучших танковых частей (так, по крайней мере, считал шофер), что она формировалась из добровольцев-уральцев.

— Что же, и сейчас в бригаде — все уральцы?

— Всякие есть, — уклончиво ответил водитель. Вскоре цистерна обогнала все колонны. Шофер свернул с дороги и по полю, укатанному машинами, повел свою цистерну к леску. Юрий увидел, как туда въезжали танки. Сначала вдали раздавался их густой, низкий и протяжный гул. Потом, взбивая пыль, из-за бугра вылетала на полной скорости «тридцатьчетверка» с десантом автоматчиков на броне. Стук гусениц проносился вдоль опушки, и танк, подминая под себя кусты, вползал в березняк. Юрий, не отрываясь, провожал взглядом каждую машину.

— Все батальоны вместе собираются, — объяснил шофер и подрулил к леску.

Малков вылез из кабины. Он постоял, оглядываясь по сторонам, забрал вещевой мешок и пошел разыскивать командование. Мимо пробежал автоматчик в каске, в плащ-палатке, накинутой на плечи. Юрий хотел спросить у него, где находится штаб бригады. Но потом раздумал и направился прямо за ним, решив, что это какой-нибудь связной, и, значит, идет именно в штаб.

Они зашли в лесную чащу, где стояли замаскированные зеленые танки. Отовсюду долетали обрывки разговоров. Юрий вслушивался в возбужденные голоса и старался сдерживать волнение.

— Девять, восемнадцать, двадцать семь, тридцать шесть, — считал кто-то самолеты в небе.

Где-то тихо напевали: «В далекий край товарищ улетает». Из одного танка послышалось:

— А хорошо будет звучать, если нашу бригаду назовут «Львовская»!..

Везде, по-видимому, обсуждали сводку Информационного бюро:

— Белорусские фронты крепко жмут. Этак они, пожалуй, раньше нас в Германию придут...

— Вильнюс освободили...

Юрий торопился за автоматчиком, но прислушивался к разговорам.

— А на нашем участке фронта пока пишут в сводке «без существенных изменений», — с сожалением вздыхал кто-то.

Танкисты с любопытством разглядывали проходящего офицера в новеньком обмундировании. Чтобы придать себе независимый вид, Юрий сломал с березы прутик и начал поигрывать им. В это время автоматчик, за которым он шел, куда-то исчез. Пройдя еще немного, Юрий увидел танкистов и автоматчиков, сгрудившихся на лужайке возле машин.

В центре сидел пожилой солдат с санитарной сумкой, без пилотки, с гладко зачесанными волосами, которые были недавно намочены и поблескивали. В мешковатой гимнастерке санитар выглядел не по-боевому. Длинные усы делали его лицо добродушным. Он разглаживал пилотку на коленях и что-то рассказывал. Смех окружающих поминутно прерывал его.

Юрий остановился, никем не замечаемый, за кустами шиповника, под молодыми березками, и стал слушать.

— ...А он возьми и обними ее спросонья. Будто зазнобу свою. Чуть не придушил даже... Потом богатырь Вихорь Вихоревич протер глаза и, конечно, подрастерялся маленько. «Экая, говорит, ты старая! Тьфу! А я-то думал, что ты девка молодая, и уж любовь с тобой закрутить хотел». Она и отвечает ему: «Я, говорит, Смерть Смертьевна, по тебя пришла». И костлявой ручищей цоп его за плечо. Вихорь Вихоревич заартачился. Известно, помирать всякому неохота. И начал он хитрить. «Ладно, говорит, буду помирать. Только ты мне сперва помоги дела все доделать». «А много ли их, дел-то?» Он и давай ей работу свою перечислять. За что уже взялся, что задумал да начал, о чем помечтал только. Смерть Смертьевна ворчит в ответ: «Нет это не по мне такая жизнь. Лучше уж ты сам как-нибудь. А я посижу, подремлю, подожду». И до сей поры, сказывают знающие люди, все еще ждет Смерть Смертьевна, когда богатырю делать нечего будет. Уж и забывать про него стала...

Усатый санитар замолчал, вытаскивая кисет. Поднялся невысокий молодой лейтенант. Сладко потягиваясь, он заложил руки за голову и зажмурился, будто в лицо ему светило яркое солнце. Потом весело подмигнул санитару:

— Тебя, дядя Ваня, агитатором надо назначить. Хорошо говоришь. Верная сказка. Так и надо жить, чтобы помирать было некогда. Ну, все. Сводку Информбюро прочитали, задачу знаете, сказку послушали. Теперь спите. Через четыре часа трогаемся...

Автоматчики тут же, не сходя с места, придвинулись друг к другу и растянулись на траве. Танкисты залезли под машины. Лейтенант постоял, уперев руки в пояс, убедился, что все утихомирились, и вполголоса позвал.

— Петр Васильевич! Дай-ка мне подстелить что-нибудь.

Щуплый, очень молодой автоматчик подал плащ-палатку. Лейтенант направился в сторону, где за кустами стоял Юрий.

— В случае чего я буду здесь, вот под этой березой. Юрий понял, что сейчас его увидят. Скрываться глупо. Бросив прутик и поправив гимнастерку, он вышел навстречу лейтенанту.

— Здравия желаю! Скажите, где штаб бригады?

— Здравствуйте, — ответил лейтенант, расстилая плащ-палатку на траве. — А вам зачем?

— Только что прибыл. Имею назначение в вашу часть.

— А-а. Сейчас мой адъютант вам покажет, — сказал лейтенант и окликнул. — Банных! Петр Васильевич! Проводи-ка.

Но Петя Банных уже сладко посапывал. Лейтенант улыбнулся, утомленно щуря глаза, и не стал будить ординарца.

— Пойдемте, провожу. Будем знакомы, — он протянул Юрию руку и назвал себя: — Погудин Николай, командир взвода автоматчиков.

— Малков, — ответил Юрий.

Погудин рывком поднял плащ-палатку с земли, встряхнул ее и накинул на плечи. Они отправились в глубь леса. Пилотка у Погудина сидела на самом затылке, из-под нее торчком выбивались жесткие вихры. Весь он будто сделан из пружин, шел быстро, мягко ступая, оглядывался по сторонам и размашисто жестикулировал при разговоре. Это не понравилось Малкову. «Как мальчишка себя ведет, — подумал он. — И на офицера не похож». Юрий старался быть сдержанным, шагал, как в строю, подчеркивая выучку офицерской школы.

Погудин сразу перешел на «ты».

— Ты уралец?

— Да, из Свердловска. Погудин обрадовался.

— Да ну! Как там жизнь сейчас? Говорят, город еще больше заводами оброс? Совсем на столицу похож. Приедешь — и не узнаешь? Интересно, что сейчас идет в кино?

Юрий не успевал отвечать на вопросы.

А Погудин говорил:

— Хороший город — Свердловск. Мы там формировались. Там и клятву землякам давали.

— Я слышал об этом, — заметил Юрий.

— Некоторым поначалу не нравится в нашей бригаде, — сказал Погудин, помолчав и откровенно осмотрев Юрия с головы до ног. — Беспокойная, говорят. Но привыкнешь, ничего. Главное — больше жизни! Просись в батальон гвардии майора Василия Ивановича Никонова. У него самые преотчаянные ребята.

Они подошли к огромным грузовикам с кузовами, крытыми брезентом. Меж машин стоял маленький столик. Рослый сержант с забинтованной головой выстукивал одним пальцем на портативной пишущей машинке под диктовку офицера. Юрий и Николай остановились, вслушиваясь в слова, произносимые нараспев бесстрастным скрипучим баритоном:

— «Противник частями триста тридцать седьмой пехотной дивизии, девятьсот сорок шестого, девятьсот сорок четвертого и девятьсот сорок пятого пехотных полков, опираясь на глубоко развитую оборону полевого типа, удерживал рубеж...» Смотри, названия не перепутай.

Офицер, сверяясь по карте, повторил названия населенных пунктов и продолжал:

— Дальше — с новой строчки: «...Части стрелковой дивизии во взаимодействии с соседней гвардейской танковой бригадой, при поддержке авиации и артиллерии фронта, прорвав передний край обороны противника, вышли на линию обороны немцев...» Не торопись: снова ошибок наделаешь. Опять с новой строчки: «Четырнадцатого июля тысяча девятьсот сорок четвертого года, согласно приказу командира корпуса, наша бригада...» Пиши полностью, со всеми титулами... Так... «Бригада выступила по маршруту с задачей сосредоточиться в лесу...»

Неподалеку от штабистов, на автомобильном сиденье, брошенном на траву, полулежал полковник и пил из стакана крепкий чай. Возле него раскуривал трубку майор. Полковник что-то объяснял ему вполголоса.

— Это командир бригады с майором Никоновым и есть, — сказал Погудин. — Ну, пока! Просись к Никонову.

Погудин ушел. Юрий приблизился к командирам и, как полагается по уставу, доложил о себе. Полковник встал и, пожав ему руку, испытующе глянул в лицо.

— Выпущены лейтенантом? — спросил он.

— Так точно, — ответил Юрий.

— Со штабной работой знакомы?

По усмешке майора, который стоял за спиной комбрига, Юрий заподозрил в вопросе подвох и отрапортовал:

— Нет, не знаком, товарищ полковник.

— Плохо. Каждый строевой офицер должен знать работу штабов.

Юрий понял, что попал впросак, и поспешил оправдаться:

— Вообще-то изучал... в школе... Но ориентируюсь в ней хуже, чем...

— Хотите на танк? — перебил полковник. — Убежденный танкист? А? Бери его себе, Василий Иванович.

Документы оформляли несколько минут. Затем Юрий отправился с майором Никоновым в батальон.

— Во взвод разведки пойдешь? — спросил комбат, когда они подходили к танкам.

Этот вопрос застал Юрия врасплох. Майор заметил его замешательство:

— Подумай.

Юрий представил себе, как он будет командовать танками разведки. Он знал, что на машины, идущие впереди бригады, ставятся лучшие офицеры. Сразу сделалось радостно оттого, что ему поручают наиболее ответственное дело, и немножко боязно. Он взглянул на майора с недоверием, подумав, уж нет ли и здесь подвоха, как в вопросе полковника о штабной работе.

А гвардии майор Василий Иванович Никонов не любил подолгу присматриваться к людям, он привык проверять их сразу делом. Три лучших экипажа в его батальоне были взводом разведки. На двух машинах после боев не хватало командиров, и майор решил на одну из них поставить вновь прибывшего офицера. «Обычно училище выпускает курсантов младшими лейтенантами, а этот окончил лейтенантом — значит, толковый», — рассудил он.

Бригада получила приказ прорваться ко Львову. Батальону Никонова предстояло двигаться в передовом отряде. Три танка разведки, идущие впереди, должны держать четкую связь с передовым отрядом, то есть с ним, с комбатом. В случае, если завяжется бой, Никонов со всеми танками батальона обычно сразу поспевает на помощь своим разведчикам. И он решил, что там новый офицер будет на виду и быстро проявит себя.

— Так как? В разведку? — спросил он снова более настойчиво.

Юрий с задумчивой решительностью произнес:

— Есть в разведку, товарищ гвардии майор.

Командир взвода разведки — худощавый старший лейтенант с измятым и серым от усталости лицом — спал. Майор Никонов разбудил его.

— Знакомься, Осипов. Вот тебе командир машины.

— А третьего? — медленно спросил старший лейтенант.

— Пока нет.

— С нами кто будет?

— Погудин, — ответил Никонов.

— Спасибо, товарищ гвардии майор!

Когда Никонов ушел, Осипов сонными глазами взглянул на Юрия.

— Идите к помпохозу — пусть комбинезон выпишет.

— У меня уже есть.

— О-о! Тогда порядок в танковых войсках! — Осипов одобрительно щелкнул языком. — Принимай пока машину. Вот это твоя. Задачу потом расскажу. И знакомиться, как следует, тоже после боя будем. А то я выспаться не успею.

Юрий подошел к своей машине. Экипаж ее спал, расстелив под танком брезент, которым машину закрывают при перевозке по железной дороге. Юрий не стал будить ни механика, ни башнера, ни стрелка-радиста.

Несколько минут он любовался красавицей «тридцатьчетверкой».

Даже тогда, когда танк «Т-34» стоит на месте, кажется, что он быстро мчится. Его вид — воплощение силы в движении. Динамичность очертаний подчеркивает башня с длинным стволом мощного орудия, устремленного вперед. Поблескивают опорные катки — литые колеса, поддерживающие корпус. Катки опираются на гусеничную цепь. Она тоже блестит звеньями-траками, которые отшлифованы километрами пройденных дорог.

Русский танк не похож на неуклюжие ящикоподобные германские машины. «Т-34» внешне легок, формы его обтекаемы. Отличается он и от приземистых американских и английских машин, похожих на черепах. При весе в добрых две тысячи пудов «тридцатьчетверка» стройна и изящна. И в линиях лобовой части, подобной клину, и в крыльях, которые идут от лба вдоль всего корпуса над звеньями гусениц, и в линии заднего обреза башни, подчеркивающей движение вперед, — во всем чувствуется сила и стремительность. Это — быстроходный, поворотливый и прекрасно вооруженный танк.

Машина стояла с открытыми люками. От нее веяло теплом долго поработавших механизмов. Юрий вынул из своего вещевого мешка синий комбинезон, перчатки, быстро надел их и забрался через верхний люк в башню, в боевое отделение на командирское место.

Он пощупал мягкие сиденья — свое и башнера, чуть повыше с правой стороны. Сделанные висячими на металлических лапах, они были в полном порядке: вращались и откидывались. Затем Юрий попробовал, как работают механизмы, поворачивающие башню и подымающие пушку. Он осмотрел казенную часть орудия и прикрепленный к ней гильзоулавливатель — металлическую коробку с брезентовым мешком, куда после выстрела автоматически выбрасывается гильза снаряда.

Поглядев из башни в смотровые щели, защищенные триплексами, он пролез вниз, в отделение управления, где слева расположено место механика-водителя, а справа — стрелка-радиста. Он втиснулся в сиденье перед люком, поставил, как водитель, левую ногу на педаль главного фрикциона, правую — на тормоз. Руками взялся за рычаги бортовых фрикционов, которые служат для поворота машины в стороны.

Юрий мысленно представил: потянешь левый рычаг — танк повернет влево, правый — вправо. Потом он придирчиво осмотрел щитки с приборами. У лобовой части брони, чуть пониже люка, приборы, характеризующие работу мотора, показывающие давление масла и топлива, температуру. У левого борта сверкали чистотой электроизмерительные — вольтметр, амперметр, включатели света.

Каждую кнопку Юрий нажал, чтобы убедиться в исправности механизмов. Он посидел и в креслице радиста-пулеметчика, попробовал, как работает радиостанция, поводил во все стороны лобовым пулеметом, который прикреплен в стальном шаре, вставленном в броню, как глаз в глазницу.

Машина была безукоризненной. На всем виднелась забота старательного экипажа.

«Хороший был здесь командир», — подумал Юрий, перебираясь обратно на командирское место. Сперва он решил было разбудить членов экипажа, проверить их умение выполнять свои обязанности. Но потом раздумал: побоялся, что они, может быть, знают машину не хуже его, да и воюют давно.

День клонился к вечеру. Юрий сидел в башне, как в колоколе. Вылезать не хотелось. Он смотрел сквозь триплексы вперед и представлял себе, как машина будет мчаться на запад, сокрушая все на своем пути. Пахло газойлем, порохом и еще чем-то неуловимым, говорящим, что танк хорошо обжит людьми. Утомленный длинным путем и быстро сменяющимися в этот первый фронтовой день впечатлениями, Юрий нечаянно заснул в башне.

Разбудил его Погудин, пришедший со взводом. Он забрался на танк и заглянул в люк, к Юрию.

— Привет, Малков! Давай пожму твою лапу. Здорово получается! В бой вместе пойдем. Мой взвод придается танковой разведке. У меня ребята — можешь надеяться! — хвастливо тряхнул он головой.

Юрий вылез на башню, сел у люка, свесив ноги во внутрь, и оглядел автоматчиков. Они в самых непринужденных позах расположились на земле, возле машин. Кто курил, кто читал замусоленную брошюрку «Фронтовой юмор», кто снял сапог и перематывал портянку. Один громко напевал быстрый вальс.

И Юрий сказал деловито и не без подковырки:

— Вы хоть представьте мне свой взвод. Я же должен знать, что за автоматчики нам придаются.

Взвод автоматчиков-десантников со своим офицером подчиняется танкистам. Николай отметил про себя, что Юрий хорошо знает воинские порядки. Он чуть улыбнулся и, помедлив, негромко крикнул:

— Старшина!

К танку подбежал легкий на ноги автоматчик, рыжеволосый веснушчатый. Он поправил пояс, за которым были заткнуты патронные рожки автомата и ракетный пистолет, и кокетливо приложил пальцы к пилотке. Николай строго приказал:

— Построить взвод.

Старшина отступил назад, протянул руку в сторону и подал команду:

— По два, становись!

В полсекунды автоматчики выстроились по ранжиру. Они все были очень молоды, глядели бойко и имели такой же, как у Николая Погудина, задиристый вид. На поясах болтались ножи в черной оправе. Из-за голенищ торчали запасные магазины к автомату. Стояли десантники строгим строем, с истинно гвардейской выправкой, и придраться было не к чему.

Николай с торжеством посмотрел на Юрия. Старшина понял — их представляют новому офицеру, и отметил про себя: «Ничего. Складный, лицо чистое, словно у девушки. Как-то в бою себя поведет?» Он весь подтянулся, обвел глазами бойцов по линии плеч, потом по кончикам сапог, подмигнул и подчеркнуто четко скомандовал:

— Взво-о-од! Сми-и-ирно!

Затем он сделал безупречный поворот через левое плечо и парадным шагом подошел к танку:

— Товарищ гвардии лейтенант! Танкодесантный взвод автоматчиков готов выполнять боевое задание. Докладывает помощник командира взвода гвардии старшина Черемных.

Николай опять с важным видом глянул на Юрия и быстро задал старшине несколько вопросов:

— Отдохнули?

— Так точно, товарищ лейтенант.

— Обедали?

— Все полностью.

— Сыты?

Черемных хотел показать жестом — провести рукой по горлу, но спохватился и взял под козырек:

— На все сто процентов.

— Оружие?

— В порядке.

— Боеприпасы?

— Полный комплект.

— Вольно.

— Во-ольно! — повторил старшина взводу. Николай повысил голос:

— Задача всем известна?

— Всем, — ответило в строю несколько солдат.

— Не вижу, что всем. А я объяснял.

— Всем! — повторили хором.

— То-то же, — Николай обернулся к Юрию и тряхнул головой: «знай, мол, наших». Потом приказал:

— Отделение гвардии сержанта Нуртазинова — два шага вперед!

Вышло несколько автоматчиков, ничем не отличающихся, как показалось Юрию, от остальных. Во главе их был черномазый сержант, который дерзко глядел на Юрия раскосыми глазами. Николай представил их:

— Эти богатыри — тебе на машину. Подходят?

Юрий силился вспомнить, что написано в боевых наставлениях про обязанности автоматчиков на танке. Но ничего, кроме задачи охранять машину, не приходило на память. Николай ожидал от Юрия вопросов о взводе и приготовился подробно, обстоятельно рассказать о каждом бойце. И его обидело, что новый офицер молчал.

— Конечно, подходят! Бери, лейтенант. Не пожалеешь.

Это сказал высокий, сутуловатый, пожилой офицер. Он подошел неожиданно, все обернулись в его сторону, заулыбались и на его приветствие: «Здорово, гвардия!» грянули что было сил:

— Здравия желаем, товарищ гвардии капитан!

Капитан легко залез в танк и обратился к Юрию:

— Ну, как у нас? Нравится? Будем знакомы — моя фамилия Фомин.

Юрий назвал себя и с интересом вглядывался в лицо капитана. Широченный лоб, прямой нос, досиня выбритые щеки, серые виски, мешки под глазами — ничего не сказали ему. Фомин, догадываясь о его мыслях, сказал:

— Я заместитель командира батальона по политчасти, — и улыбнулся.

Его улыбка была приветливой, Юрий тоже невольно улыбнулся.

— Сколько тебе лет? — спросил Фомин.

— Скоро двадцать.

— С экипажем познакомился?

— Нет еще. Машину обследовал.

— А что же ты ждешь? Не поинтересовался, с кем тебе в бой идти?

— Машина важнее, — язвительно вставил Николай, насмешливо глянув на новичка.

Капитан тихо, но строго заметил:

— Без твоих реплик обойдется. Что у тебя бойцы стоят как на параде, вместо отдыха?

Николай быстро спустился с танка, виновато бормоча: «Хотел новому офицеру как следует представить десант». И мрачно распорядился:

— Разойдись!

Бойцы разбрелись. Капитан, обойдя машину, остановился возле спящих танкистов.

— Иди сюда, я тебя знакомить буду, — позвал он Юрия и закричал добродушно. — Эй, гвардия! Подъем!

Танкисты проснулись, встали и по-военному приветствовали капитана. Тот расстегнул воротник гимнастерки, вытер платком шею, снял фуражку и прилег на траве, жестом приглашая всех садиться рядом.

— Вот, Малков, знакомься. Это твой механик. Кадровый водитель. На фронте с первых дней войны. Одиннадцать раз выходил живым из подбитого или подожженного танка. Коммунист, парторг в своей роте. Механик-водитель первого класса, мастер вождения танка.

Юрий с любопытством посмотрел на плотного гвардейца, который тяжело поднялся, старательно вытянулся и зычным голосом с достоинством произнес:

— Гвардии старшина Ситников.

И снял перчатку, ожидая рукопожатия нового командира. Но Малков не догадался. Ситников важно козырнул. Руки у него были большие. Голова в танковом шлеме тоже казалась неестественно огромной. Он немного смущался, но видно было, что цену себе знает.

— Встань, Мишка, — ткнул он своего соседа сержанта.

— А это Пименов, снайпер орудийного огня, — представил сержанта капитан Фомин, — отличный башнер.

Юрий мельком глянул на башнера, который немигающими глазами уставился на него, вытягивая губы, как будто хотел что-то сказать. Сам хорошо умея стрелять из танковой пушки, Юрий подумал, что капитан преувеличивает способности сержанта, вообще излишне восторгается каждым. Юрий считал, что подчиненных нахваливать вредно. Он сидел, покусывая травинку, настороженно слушал капитана и рассматривал своих новых товарищей. К ним подошел командир взвода разведки старший лейтенант Осипов.

— А! Капитан уже здесь! Порядок в танковых войсках. — Он потирал руки и жался спросонья от вечерней прохлады. — Я как раз хотел идти вас разыскивать.

— Что такое, Осипов?

— Жаловаться буду, Иван Федосеевич. Уже три дня, как взяли Чикашина командовать взводом, а взамен не дают. У нас третья машина без офицера.

— Так вот вам дали лейтенанта Малкова.

— Это взамен раненого Сурганова. А третьего? Ведь это ж разведка! Мы ж не кухни возим машинами.

— Погоди, не брюзжи, — капитан потянул его за хлястик комбинезона и усадил возле себя. — У вас и так во взводе с десантом три офицера: ты, Погудин, Малков. Ты вон и одним новым не занимаешься. Я пришел, а Малков у тебя еще даже с экипажем не познакомился...

В это время Николай Погудин сидел со своими бойцами в стороне и помогал старшине делать боевой листок. До него доносился разговор капитана с танкистами. «Попал к капитану», — думал Николай. Что-то ему не нравилось в новом офицере, а что именно, он еще пока не разобрал. Он посматривал на Юрия Малкова, рассуждая про себя: «А вот экипаж ему самый лучший достался. Лучший механик Антон Ситников, лучший стреляющий Михаил Пименов. Это хорошо...»

Николаю вспомнилось, как Фомин, которого все офицеры звали по имени и отчеству — Иваном Федосеевичем, вот так же, в свое время, возился с ним, совсем еще неопытным бойцом. Когда Николая назначили командовать отделением, он растерялся, а Иван Федосеевич сказал: «Ты через полгода взводом должен уметь командовать! Какой же ты солдат, если не стремишься стать генералом?»

Скоро Николаю пришлось командовать взводом. Он вспомнил, как ему помогал Иван Федосеевич, как заботился, чтобы новому офицеру помогали остальные. Вспомнилось, как однажды капитан спас его...

Был жестокий танковый бой. Он вспыхнул внезапно. Автоматчики затерялись на огромном поле среди машин, стреляющих и маневрирующих на больших скоростях. Николая ранило осколком. Он лежал на земле, не в силах подняться и едва успевал отползать в сторону, когда проходили танки. Вражеские танкисты старались давить гусеницами раненых.

Капитан Фомин стоял у башни на танке комбата и увидел Николая. Машина мчалась мимо. Когда она остановилась на миг для выстрела, Фомин спрыгнул, подхватил раненого и втащил на танк.

Глава 2

Лес наполнился танковым гулом. От раскатистого рокота моторов и звонкого шлепанья гусениц задрожали желтеющие клены, высокие сероствольные грабы, тонкие березки. Грузные машины, перепахивая глухой проселок, еле намеченный в лесу, двинулись в стороне от больших дорог. Началось «параллельное преследование» противника. Танки в нескольких местах прорывались вперед, прокладывая путь нашим войскам не давали врагу закрепиться для обороны.

До боя танки пробирались к намеченной цели колонной. Если не слышать рева их моторов и лязга гусениц, то издали кажется, будто они плывут в вечерней полумгле, как в кильватере корабли, слегка покачивая стволами орудий.

Командир бригады едет среди своих основных сил на маленькой автомашине. Он поминутно запрашивает по радио майора Никонова, как дела.

Василий Иванович Никонов ведет свой батальон впереди на несколько километров. На первом танке передового отряда он сидит на башне, свесив ноги в люк. Когда радист получает запрос комбрига и передает ему, Никонов, прямо не надевая шлема, прижимает ларингофон к горлу и отвечает:

— Все в порядке!

Он то и дело заставляет радиста связываться с разведкой. Три танка взвода разведки мчатся самыми первыми. К ночи они вышли на шоссе. Это — глаза бригады.

Ночь. Вся округа прикрыта плотным черным куполом. Как пробоины от автоматной очереди, зияют звезды. Потом и они заслоняются невидимыми в темноте облаками. Чуть светлеет дорога, и мелькают искры из выхлопных труб за кормою танка. От ревущего голоса мотора и стукотни гусениц танкист глух. Мчась вперед, он не услышит выстрелов засады, не услышит мотора вражеской самоходки, которая, может быть, уже поджидает его на каком-нибудь перекрестке.

В темные квадраты люков напряженно смотрят, переводя рычаги, водители. Волнуются командиры танков, по грудь высовываясь из башни. Наготове стреляющие у орудий, заряженных бронебойными снарядами. Башнеры приникли к смотровым щелям, пальцы застыли на выключателе поворотного механизма. Смотрят в ночь, охватившую танки, зоркие автоматчики.

Ветер режет усталые глаза. Но не закроешь их. Сердце отсчитывает миг за мигом. Который из них будет началом боя?

Вот-вот, где-нибудь справа, слева, впереди, а вдруг и сзади замерцает пламя выстрелов, и полетят снаряды неприятеля. Может, за поворотом караулят вражеские истребители танков? Нет. Спокойно. Дальше. Темная роща слева! Разверни пушку, башнер! Нет. Пока не надо. Сколько раз останавливалось сердце в предчувствии боя. Сколько раз напрягались мускулы, и рука сжималась на оружии.

Вперед. Танк мчится навстречу сражению. Врага еще нет. Он будет. Не сейчас, так через тысячу метров пути. Через сто. Через десять. Через метр...

Юрий зажег в башне свет и рассматривал на карте перекресток, к которому подходила разведка. Он не видел, как впереди замелькало пламя, и огненные трассы выстрелов перерезали мглу. Автоматчики спрыгнули и рассыпались по сторонам. На броне первого танка от вражеского снаряда поднялись раскаленные брызги. Танк запылал. Второй остановился. В небо взметнулись ракеты противника. Стало светло. По горящей машине полоснула пулеметная очередь.

Когда остановилась машина Юрия, он выглянул из люка и растерялся. Несколько ракет, зажженных в воздухе, летело на землю, и в их неровном свете казалось, что на танки слева падает лес, а поле справа опускается куда-то. Три танка выглядели маленькими и беспомощными на пустынной дороге. Первая машина горела тусклым факелом, и мысль о чьей-то смерти сковала мозг. Юрий посмотрел назад, огляделся по сторонам. При гаснущем свете ракеты увидел Николая, и на душе стало тверже. Тот стоял у обочины, разглядывая в бинокль перекресток впереди и деревушку, из которой летели снаряды.

— Дорога у них пристреляна, — закричал Николай. — Машины в сторону!

Юрий повторил команду. Две уцелевшие «тридцатьчетверки» бросились в несжатую пшеницу. Из горящей, оставшейся на дороге машины выпрыгнули двое. Обожженные танкисты катались по земле, сбивая с себя пламя. Николай послал к ним санитара.

— Залечь впереди, — закричал он своим автоматчикам. — Чтобы ни один немец на дорогу не вышел!

Затем он догнал Юрия и на ходу влез к нему в машину.

— Малков! Принимай команду на себя: старший лейтенант убит. Как в подожженной начнут рваться снаряды, проберемся вперед, к дороге. Вон, деревьями обсажена. Видишь?

— Давай! — согласился Юрий.

Противник прекратил стрельбу. Погасли ракеты. В подбитом и горящем танке заухало, затрещало. Неровное пламя то замирало, то снова вспыхивало с шипением. Две машины продвинулись до насыпи перекрестного шоссе.

Николай был возбужден, хотя старался не горячиться. Речь его стала отрывистой и властной. Он расставил автоматчиков впереди танков и послал старшину Черемных с двумя бойцами на перекресток:

— Сейчас немцы в разведку пойдут. Их там наши встретят у танка. Немцы побегут назад — надо перехватить, одного притащить живым.

— Есть.

Бойцы уползли. Юрий связывался по радио с комбатом. «Гроза» не откликалась. Он нервничал. Потом затаился в башне, замолк. Николай заглянул к нему в люк:

— Не отвечает?

— Нет. Что будем делать?

— Как, «что делать?» — Николай старался говорить беззаботно, но не смог скрыть досады. — Прежде всего доложить комбату.

— Не отвечает!

— А ты не очень спеши, не о-очень, — растягивал Николай слова. — Комбат спросит, какие силы у противника, а ты еще и не знаешь.

— Сейчас откроем огонь, они ответят, и засечем все их точки, — предложил Юрий.

— Куда будешь стрелять-то? Никого не видно.

— По деревне.

— Чепуха! Противника не уничтожишь, а сам рискуешь потерять свои машины.

— Что ж, зато задачу выполню.

— Разве это последняя задача? — Николай взял Юрия за плечо. — Нам с тобой еще придется брать этот перекресток.

— Товарищ лейтенант, — ординарец Николая вскарабкался на крыло. — Идут!

Слева по дороге к горящей машине шли немцы. Их было пятеро. Они пригибались. Расстояние меж их силуэтами и дымным факелом подбитой машины быстро уменьшалось. У горящего танка кто-то громко застонал. Немцы прибавили шагу и закричали, вскинув автоматы:

— Русс! Сдавайц!

В ответ опять жалобно охнули.

Тишина. Лейтенанты напряженно смотрели туда, ожидая, что будет дальше. Юрий тревожно взглянул на Николая и позавидовал его самообладанию. Тот почувствовал на себе взгляд, обернулся и тихо скомандовал башнеру:

— Разверни башню!

Шелест поворотного механизма не нарушил тишины. Ствол орудия уставился в сторону дороги. Немцы почти подошли к подбитой «тридцатьчетверке», и с двух-трех шагов из придорожной канавы по ним застрекотали автоматы, и брызнула длинная пулеметная очередь. Трое сразу повалились.

— Так их, за Сергея Осипова! — шепнул Николай, грозя кулаком. — Автоматчики! — он нетерпеливо вспрыгнул на башню и подался вперед.

Юрий схватил его за ногу, боясь, что Николай сейчас кинется к горящему танку.

А там два уцелевших немца побежали назад, делая частые зигзаги, и скрылись. Вслед им дробно щелкали выстрелы.

— Хватит! — шептал Николай, ударяя кулаком по своему колену. — Старшине одного оставьте.

У разбитого танка будто услышали команду — пальба прекратилась. В наступившем безмолвии с перекрестка донесся истошный крик, точно кого-то кололи ножом.

— Все в порядке. Молодец Черемных! — Николай спрыгнул на землю и побежал туда.

Через несколько минут показались автоматчики с пленным фельдфебелем. Старшина Черемных взял его за шиворот, а Николай вполголоса увещевал:

— Будешь руфэн — сразу капут.

Пленный таращил глаза на танки, на десантников. Он совсем опешил, когда к нему подошел Юрий и на правильном немецком языке строго спросил:

— Ваше имя? Фамилия? Какой части? Сколько вас в этой деревне?

Покорным шепотом фельдфебель рассказывал, что перекресток обороняют три самоходки и рота моторизованной пехоты, что им вот-вот должны подвезти боеприпасы и горючее. Юрий свободно, без запинки переводил.

Николай не знал немецкого языка и сейчас сердился на себя, что до сих пор не занимался им.

Когда Юрий выспросил у пленного все что возможно, наступило неловкое молчание. Юрий не знал, что делать. Выручил радист.

Он громко крикнул:

— «Гроза» отвечает!

— Докладывай, — бросился к нему Юрий. Тишина нарушилась жужжанием радиостанции и веселым голосом радиста в танке. Ветер, разбуженный коротким боем, прогулялся по полю, принес с собой запах гари и спелых хлебов и начал разгонять на небе тучи. Вверху далекой сигнальной ракетой блеснула звезда.

— Погудин!

— Да? — Николай влез к Юрию на машину.

— Майор сзади ведет бой. На него наскочили немецкие танки, которые нас, очевидно, нарочно пропустили. Нам приказано захватить деревню и удерживать до его прихода.

— Понятно, — протянул Николай и сразу заторопился. — Надо спешить: до утра не успеем — не возьмем. Петр Васильевич! Давай всех сюда!

— Есть! — шустрый ординарец бесшумно скрылся.

— Будем брать? — осторожно спросил Юрий. — Силы против нас большие. Ведь три самоходки у них и рота пехоты.

— Подумаем. Ты давай свой план, а я — свой. Вместе решим. Пришли автоматчики и обожженный экипаж с подбитой машины.

Башнер тащил пулеметные диски. Механик тяжело хромал, опираясь на лобовой пулемет, вынутый из танка.

— Крепко сунули мы им за нашего старшего лейтенанта. «Порядок в танковых войсках», — он так бы и сказал, — и механик щелкнул языком, как это делал командир разведки Осипов. — Они орут «сдавайся», а я нарочно охаю — ближе подзываю. Только двое ушли.

— Никто не ушел, — поправил старшина Черемных. — Один остался, да и тот здесь.

— Ого-го! Здорово, фриц! — обрадовался механик, увидав пленного.

— Тише! — попросил Юрий. — Нас услышат. Николай сел на башню и что-то рассказал Юрию, наклонясь к его уху. Потом уже громче спросил: «Ну, а ты как думаешь?» Юрий закивал головой и позвал остальных:

— Все ко мне!

Гвардейцы — члены экипажей и автоматчики — собрались меж двух танков. Юрий объявил переданное комбатом по радио задание и добавил, медленно подбирая нужные слова:

— Десант проникает в деревню и, пока ночь, поднимает там панику. Танки этим временем переваливают через дорогу, по оврагу обходят населенный пункт и атакуют с запада. К рассвету нам надо уничтожить... — и он перечислил силы противника.

В голосе Юрия появились нотки настоящего командира, отдающего приказ в боевой обстановке.

— Все понятно? — спросил он, довольный собой.

— Понятно.

— Куда нам — «безлошадникам»? Можно с автоматчиками в деревню идти? — спросил раненый танкист.

Юрий подумал и согласился.

Николай встал, разглядывая под лучом фонарика карту:

— С пулеметом заберетесь на крышу дома у перекрестка?

— Попробуем.

Юрий посмотрел на часы:

— Двадцать три пятьдесят. Экипажи, по местам. Погудин, сколько автоматчиков оставляешь у танков?

— По одному на машину, для охраны. И санитара. Хватит? Экипажи у тебя ведь в полном составе.

— Хорошо. Кто старшим идет в деревню?

— Я, конечно, — ответил Николай.

Юрию не хотелось оставаться без Николая, но он ничего не сказал.

Николай слез с танка, подошел к своим бойцам и стал объяснять вполголоса:

— Просачиваемся в деревню ползком. Слева, обойдя перекресток, идет группа гвардии старшины Черемных — его отделение и второе. Танкисты — с ними. Третье отделение — со мной. Каждый занимает скрытую позицию и ждет сигнала — автоматную очередь. По сигналу — начинать огонь, гранаты — по целям, которые выберет себе каждый сам. Старайтесь не жечь патроны зря. До сигнала — ни звука, работать только ножом. Пароль — «Солидол», отзыв — «Свердловск». Вопросы есть? Нет? Ну, Александр Тимофеевич! До скорой встречи!

Николай почувствовал, как у старшины Черемных, которого он обнял, колотится сердце. И, чтобы разрядить напряжение минуты, он громко сказал:

— Тьфу! Какая у тебя борода колючая. Завтра же побрейся.

Затем махнул Юрию рукой:

— Ну, до рассвета!

— Ты б остался, — попросил Юрий.

— Как это остаться? Что ты!

Николай не договорил, десантники скрылись, пригибаясь к земле. Впереди над деревней взлетела еще одна вражеская ракета и осветила безлюдное поле, пустые дороги, стройные ряды тополей по краям. Слабый ветер шевелил ветки над головой. Юрий лег под деревом у шоссе. Он поднял глаза к небу, в просветах меж туч блестело несколько звезд.

Юрий был подавлен смелостью и дерзостью Николая и его бойцов: «Как они свободно действуют!» И все в бою было совсем не так, как представлялось ему раньше.

Позади, в машинах танкисты переговаривались меж собой. До Юрия долетел приглушенный голос его механика Ситникова:

— Ничего. Еще все впереди. Это ж была, просто так, мелкая драчка.

Юрий понял: он ошибся, посчитав произошедшую стычку настоящим боем. «А как же придется действовать в более сложной обстановке?» Он почувствовал: в нем пока нет чего-то такого, что есть у Николая. Чего?

Что же надо офицеру еще, кроме отличного знания воинских уставов, знания машины, умения стрелять, командовать? Юрий подумал, будет ли в нем самом это «еще»? Но вскоре тревога вытеснила эти мысли. А вдруг они не смогут выполнить приказания комбата?

Глава 3

— Отдохнем: дальше ползком придется, — Николай сел, сдвигая пилотку на затылок. Десантники остановились на краю пшеничного поля. Все молчали, и он спросил: — Чего приуныли?

— Тьма какая...

— Ночь темней — автоматчик сильней, — возразил Николай.

Он очень хорошо понимал, что чувствовали его бойцы. Когда отойдешь от своих, но еще не сблизишься с врагом, когда время отсчитывается ударами сердца, — в эти напряженные секунды главное — не потерять бодрости духа. В томительном ожидании смотришь вперед до боли в глазах, слушаешь так, что, кажется, почуешь, как упадет на землю волос. Нервы натянуты.

— Вот когда я в кавалерии служил... — начал кто-то.

— Да ну? — живо подзадорил Николай.

— Тоже бывало: ночь темна, лошадь черна, едешь, едешь да пощупаешь: тут ли она?

Угадывалось, что бойцы улыбаются. Николай был доволен. Только самый молодой из всех — Петька — сидел рядом, касаясь плечом, и вздрагивал. Николай обнял ординарца.

— Сейчас, Петр Васильевич, проползешь метров пятьсот по-пластунски, жарко станет.

— Да я не замерз.

— Вижу, вижу.

— У вас, товарищ гвардии лейтенант, хорошо бьет автомат? — спросил кто-то.

— О-очень. Помнишь, у бабки в хате стояли, он с гвоздя упал — семь горшков разбил.

Все зажимали рты, прыская со смеху.

— Хватит. Поехали. А то еще хохотать начнете.

Николай пополз первым. Он торопился, но часто останавливался и слушал. За полем начались огороды. Между грядок двигаться было легче.

Автоматчики проникли в селение, не встретив ни одного вражеского солдата. Они встали и поодиночке начали перебегать в темноте от дома к дому. Постепенно пошли, принимая все меньше и меньше предосторожностей.

Вдруг Николай споткнулся, что-то острое резануло ниже колен, и упал. За ним повалились на землю еще двое. Со стороны раздался громкий окрик:

— Хэнде хох!

Николай пополз вбок, еще не понимая, что случилось. Остальные рассыпались по сторонам, взяв автоматы на изготовку.

— Хэнде хох! — снова закричали из дома. Голос показался очень знакомым.

— Солидол, — произнес кто-то испуганно.

— Свердловск! — закричали в ответ. Из дома выбежал старшина Черемных с бойцами. Николай поднялся, посветил фонариком и увидел проволоку, туго натянутую поперек улицы.

— Здорово придумали? — подскочил к Николаю старшина. — Удирающих немцев задерживать.

— Плохо, — ответил Николай, отряхиваясь. — Любая легковушка, не говоря уже о танке, порвала бы вашу преграду.

— А для машин — вот! — старшина осветил своим фонариком бревна — заготовки для телеграфных столбов. — Специально выкатили на середину. Их здесь у домов целая куча.

Николаю понравилась эта затея, но он не похвалил старшину, а сказал:

— А что толку-то? Противник все равно успел удрать.

— Ну и что ж. А самоходки свои они бросили: горючего им не успели подвезти.

— Где бросили?

— Айда за мной!

Автоматчики направились вдоль улицы. Деревня тянулась по обеим сторонам дороги на несколько километров. Тучи на небе рассеялись, становилось светлее. Гвардейцы дошли до перекрестка и увидели немецкие самоходки. Они как стояли в засаде, так и остались. Кругом не было ни души. Противник ушел, отказавшись от сражения. Или побоялся, что его обойдут с тыла наши танки, или оттянул силы, чтобы дать бой на следующем рубеже.

— Да, жаль, что удрали, — повторил Николай, соображая, что может произойти дальше, и спросил: — А население мирное осталось?

— Лейтенант! Поджигатели! — закричал Петя Банных, показывая в другой конец улицы.

Все обернулись. Там в темноте, над крышами домов ясно вырисовывалось облако дыма, подсвеченное пламенем. Затем вспыхнуло еще в одном месте. Зарево осветило дорогу и автомашину на ней. В полутьме несколько фигур сновали от грузовика к домам, совершая свое гнусное дело. Николай бросился туда, командуя на ходу:

— В цепь! Прочесать деревню! Старшина, сигналь Малкову.

Черемных запустил длинную очередь из автомата по грузовику. Выхватил гранату, выдернул кольцо и вырвался вперед, обгоняя всех бегущих.

— Гады! — отрывисто выкрикивал он. — Горючее самоходкам подвезли! Опоздали! На дома выливаете! Не выйдет!

Гитлеровцы начали отстреливаться, собираясь возле своей машины. Запылал еще один дом, и на улице стало светло. Гвардейцы бежали со всех ног. Старшина кинул гранату. Она не долетела. Поджигатели вскочили в кузов, грузовик тронулся. Какой-то толстяк семенил вслед за машиной, пытаясь уцепиться за борт.

— Не упускать! — кричат Николай. Он бежал, уперев автомат в грудь, и стрелял длинными очередями.

— Хальт! — орал старшина. — Стойте, сволочи! Навстречу грузовику из темноты вынырнул наш танк. Грузовик круто повернул и врезался в каменную ограду. Танк подковырнул его, не останавливаясь, промчался вдоль всей улицы, мимо автоматчиков и открыл огонь по немецким самоходкам. Николай весело поглядел ему вслед. Подбежал Петя Банных:

— Товарищ лейтенант! Надо сказать ему. Зачем снаряды зря жечь?

— Ничего, пусть поработает. Во вкус человек входит. Подоспела вторая «тридцатьчетверка». Николай остановил ее и отослал обратно, чтоб она встала на западной окраине. Вскоре вернулся Юрий. Он выбрался из танка и подошел к Николаю, который сидел с ординарцем на земле у канавы и набивал патронами магазины автомата.

— Николай! Поздравь! Три штуки уничтожил! Они даже повернуться ко мне не успели.

— Да-а? — произнес Николай.

Юрий разглядывал чумазое лицо своего нового товарища. Подбородок у Николая сильно выдавался вперед. Брови под нависшим лбом обрывались над переносьем углами. Полные губы. Верхняя по-детски топорщилась, чуть-чуть поднималась кверху. Он щурил глаза, вокруг них легли легкие морщинки, углубляя взгляд. Он сказал:

— Вот так, с огоньком и надо...

— Знаешь, я первый раз...

— Радируй комбату, — Николай хотел добавить:

«Плохо только, что противник удрал». Но ничего не сказал: не хотелось охлаждать пыл товарища.

К утреннему небу поднимались дымы — сизые от запаленных домов и черные от немецких самоходок. Кое-где щелкали одиночные выстрелы: автоматчики прочесывали деревню. На небосклоне, как зарево артподготовки, смутными бликами заалела заря. Разбуженные боем поля дышали туманами. Оттуда веяло сыростью и холодком.

Офицеры пошли вдоль улицы. Николай возбужденно размахивал руками.

— А здорово это! Жаль, что здесь в прифронтовой полосе население успели угнать. А дальше, знаешь, как нас встречать будут. — Тут он увидел в конце улицы старуху, которая вышла из хаты, озираясь по сторонам, и крикнул: — Мамаша! Здравствуйте! Узнаете своих?

Они подбежали к ней, и Николай протянул руку.

— Поздравляю с вызволением из фашистской неволи! Где все ваши громадяне?

— Угнали нимци всих. Ой, диты мои, даты, — заплакала и запричитала старуха.

Николай ласково взял ее за плечи.

— Не плачь, мамо. Мы их догоним. Вернем. Всех вернем.

— Замордуют их...

— Догоним, мамо. Скоро догоним. До границы немного осталось.

— До якой границы?

— До кордону, — пояснил Николай.

— До кордону? А як с тими, що в неметчину угнаны? — старуха отступила на шаг и с пытливой требовательностью смотрела на офицеров.

Юрий стоял в стороне, не принимая участия в разговоре. Он настороженно слушал, как Николай рассуждал, потрясая кулаком:

— Дойдем, мамо. До Берлина дойдем. Все равно всех вызволим.

— Бачу, добрий ты чоловик. Счастья тебе, сынку, счастья! Почекайте трохи, я зараз...

Переступая босыми ногами, старуха повернулась и побежала в хату. Офицеры постояли немного. Николай предложил:

— Давай зайдем в гости.

— Ну, что ты! Неудобно.

— Вот еще «неудобно». Свои ж люди. Они вошли в узкую дверь. Старуха хлопотала возле печи, заталкивая в нее солому.

— Ой, маги божья! Вам, сынки, треба гоисты, а я ничего не маю. Нимец все забрал. Зараз я — бараболи... Ой, маги божья! Серникив нема.

Николай вытащил из кармана спички и отдал ей.

— Нам ничего не нужно, мамо. Вот разве воды напиться.

Старуха подала воды, с нежностью смотря на Николая. Он выпил полный ковш и поблагодарил по-украински:

— Дякую, мамо. У тебя что, фашисты угнали кого-нибудь? Дочку, может быть? — Старуха закивала. — В каком городе она? — Николай вынул из планшета блокнот с карандашом.

— Так, так, — обрадовалась и закланялась она, — запиши, сынку, Котбус, чи город, чи мистечко. Котбус. Горпына Мельник. Горпына, — и она беззвучно зарыдала.

* * *

По радио был получен приказ: удерживать деревушку до подхода бригады. Лейтенанты выбрали на западной окраине два кирпичных здания с хозяйственными пристройками, Юрий быстро замаскировал танки в сараях и разрешил экипажам спать. А Николай долго не давал отдохнуть своим бойцам. На оборону были перенесены все трофейные гранаты, в доме разобраны полы, выкопаны вдоль стен щели и пробиты бойницы. Он обыскал оставленные немцами машины, вынул пулеметы, заставил собрать по всей деревне патроны к ним.

Потом он предложил Юрию перетащить на буксире немецкие самоходки в огород, поставить их на виду, чуть замаскировав.

— Для модели, — пояснил он. — Пусть они по ним стреляют.

Юрий выполнил эту затею, хотя не думал, что будет бой. Он радовался, что все обошлось хорошо в прошедшую ночь, и хотел отдохнуть. А Николай точно боялся безделья. Заканчивали одно, он задумывал Другое.

Летели часы.

Наконец, все готово к обороне. Довольный проделанной работой, Николай приказал бойцам спать, а сам пошел к раненым. У механика-водителя сожженного танка вспухла пробитая осколком нога. Он лежал в жару, отчаянно ругался. Николай подсел к нему и положил руку на лоб:

— Чего бранишься? Ну?

— Плохо, товарищ лейтенант. Рана-то пустяковая, да натрудил я ногу за ночь. Вот проклятая, чтоб ей...

Николай успокаивал:

— Сейчас придет бригада, поедешь в госпиталь.

— Эх, не везет мне. Все ничего было. Полгода за рычагами. А тут на тебе! И сразу — так здорово.

— Ты сегодня за двоих сработал, — заметил Николай.

— Да меня засмеют, если узнают, что механик-водитель всю ночь с пулеметом на чердаке просидел...

Вошел Юрий.

— Вот ты где! Пойдем отдохнем.

— Сейчас, подожди.

Николай наклонился к уху раненого и сказал ему что-то. Механик засмеялся. Николай погрозил ему пальцем: молчи, мол, и вышел вслед за Юрием.

Они перешли в крайний дом, где спали автоматчики. Николай встал к окну с выбитыми стеклами. Вдалеке в утренних лучах июльского солнца желтели полоски пшеницы. Николай порылся в карманах, достал измятую пачку сигарет, со вздохом посмотрел на нее и спрятал обратно.

— Ты что механику такое смешное сказал? — спросил Юрий.

— Анекдот один.

— Расскажи мне.

— Потом, — отмахнулся Николай. — Что же это противничек к нам не жалует?

— Зачем тебе противник?

— Курево уже кончается, — Николай, подсаживаясь к Юрию, по-свойски ткнул его пальцем в бок, — а мы с тобой удачливые. Легко взяли перекресток.

— Да, выполнили приказ, — удовлетворенно произнес Юрий.

Не догадываясь, что мысли Юрия заняты другим, Николай продолжал:

— Вот не люблю так без дела сидеть и ожидать противника. То ли дело — на него самому наступать.

— Да, — поддержал Юрий, — скорей бы до границы дойти.

— Почему до границы? А что старуха сегодня говорила?

Николаю не нравился слишком спокойный тон, которым говорил Юрий о таких вещах. «Рассуждает, как старикашка! Подумаешь, надел погоны офицера, овладел техникой и думает, что достиг всего». Он чуть было не начал высмеивать Юрия, что тот подбил брошенные немецкие самоходки. Но вспомнив, как Юрий был доволен этим, как у него горели глаза, Николай сдержался. Потом все-таки спросил:

— Ты сегодня здорово увлекся, когда самоходки противника увидел?

— Я готов выполнить любое, что мне поручат.

Николай промолчал. Ему хотелось относиться к Юрию, как к младшему товарищу, но он почувствовал, что это невозможно: Малков был грамотен и рассуждал самоуверенно.

Николай обдумывал, как сказать ему о больших целях войны — об освобождении государств Европы, которые после этого наверняка пойдут по другому пути — за Советским Союзом. Юрий неожиданно спросил:

— У тебя симпатия есть в тылу?

— Какая симпатия?

— Ну, девушка любимая. Невеста. Николай покачал головой:

— Невесты нет. Знакомых много.

— А у меня есть. Вот смотри, — он вынул фотокарточку девушки и показал. — Вот. Она у меня химик-огнеупорщик. Знаешь огнеупоры? Печи мартеновские из них делают, кирпич такой. — Он помолчал и продолжал. — Когда глядишь смерти в лицо, думается о самом дорогом. Правда? Смешно! Вот мы с ней только в средней школе вместе учились, а она для меня все: и боевое счастье, и радость. Посмотрю, вспомню Свердловск, гранитную набережную, пруд. Или лес. Там ведь знаешь, сядешь на трамвай — и прямо до леса можно доехать. Эх! Когда только я опять там буду?

— Погоди, погоди, — перебил Николай, рассматривая фотографию. — Я где-то ее видел. Стой. По-моему она похожа на нашу Соню — радистку бригадной станции. Да, да. Точно.

— Соня Потапова? — голос Юрия вдруг стал сиплым.

— Не знаю. Может, Потапова.

— Давно она здесь?

— Уже давненько. А что? Да может, и не она. Может, ошибаюсь; я видел ее всего два-три раза. Но похожа...

Юрий старался скрыть свое смятение. Он полез в карман гимнастерки, потом в другой. Ничего не отыскал и растерянно посмотрел на Погудина.

— Славная девушка, — Николай взял портрет, подержал его и отдал обратно.

Он представил себе радистку Соню, которую майор Никонов называл «глазастой». Николай видел ее на совещаниях у начальника связи бригады, когда тот собирал в перерывах меж боями офицеров и радистов. Как-то случалось, что его место оказывалось против радистки бригадной станции.

Соня обычно сидела, подперев рукой голову, изредка что-то записывала в свою тетрадку, никогда не выступала. Николаю нравилось смотреть на нее. «Какая она усталая, лицо бледное. Это, наверное, оттого, что целые сутки проводит в своем ящике». Сонина радиостанция помещалась в крытом кузове грузовика. Николай никогда не бывал там, но представлял: наверное, там по-домашнему уютно... Случалось, Соня почувствует на себе внимательный взгляд Погудина и посмотрит на него. Взор у нее открытый, смелый, сначала будто удивленный, а потом ласковый, чуть насмешливый.

Но Николай ни разу не набрался храбрости заговорить с девушкой. И сейчас он с любопытством слушал Юрия, который, может быть, и в самом деле знает именно ее, любит.

Он старался припомнить какие-нибудь особенные приметы радистки, чтобы выяснить с Юрием, действительно ли это и есть Соня Потапова. Но ничего, кроме больших выразительных глаз, не вспомнил. А Юрий вдруг решительно сказал:

— Знаешь, откровенно говоря, это я так просто... Какая невеста! Она даже и не знает, как я ее... Как она мне... — Юрий застенчиво махнул рукой — запутался, мол. А Николай подумал: «Он вообще, кажется, парень славный!» Юрий совсем уже доверительно продолжал; — Я с ней не встречался, как в армию ушел. И до этого, когда в институт поступили после школы, тоже редко виделись. А вот когда меня на фронт из училища направили, домой заехал, взял на счастье ее портрет из альбома со школьными фотографиями. Ведь мы с ней дружили в школе.

Николай внимательно слушал его. Даже рот слегка приоткрылся. Он не сводил с Юрия глаз:

— Ты любил ее?

— Нет, — снова смутился Юрий. — Какая там любовь... в школе... Просто часто вместе бывали. Хорошие знакомые.

— А чего ж ты тогда ее карточку таскаешь? Может, она другого любит?

— Нет. У нее никого нет, — сказал Юрий твердо. — Это я знаю. А сейчас она для меня все.

— Да ну?.. — Николай опустил голову, изучающе глядя исподлобья. Юрий поспешил переменить тему разговора:

— Ты до фронта кем был?

— Подручным сталевара, — протянул Николай. — А ты?

— Я был студентом. Первый курс механического факультета окончил.

Николай хотел сказать, что он тоже учился без отрыва от производства в вечерней школе. Но снова взглянул на фотографию, которую Юрий все еще вертел в руках, и вернулся к прежнему разговору.

— Что-то уж больно узко. Какая-то девчонка — все для тебя. А она даже не невеста.

— Чудак! Это же романтика, символ. Понимаешь? Вот я смотрю на нее и вспоминаю свой город, дом. Мы на улице Мамина-Сибиряка живем. В садике акации у нас много. И сирень есть... Ты, например, о чем думаешь, когда в бой идешь?

— Когда бой, думать о постороннем некогда. Главное — побольше сделать да живым остаться.

— А все-таки? После боя? Меж боями? Что тебе чаще всего на ум приходит?

— Чаще? — Николай отвел глаза и начал соскабливать ногтем грязь на рукоятке черного ножа у пояса. И вдруг заговорил оживленно, горячо выделяя отдельные слова: — Трудно сказать, что чаще... Вот, например, иногда вспоминаю: ездил я в свой Тагил, на завод. Просто так — попрощаться со всеми перед отправкой на фронт. Собралось там в клубе человек с полтысячи, меня на трибуну вытащили. Дескать, вот — наш, наш доброволец Колька Погудин. Я сказать хочу: привет от всей бригады передать, за технику боевую поблагодарить, а все в ладоши хлопают и «ура» кричат. Да и говорить не могу: воздуху не хватает и глаза застилает. Я ж им свой, свой, заводской! И они мне все свои. Понимаешь? Даже слесарь Петька Ваганов с Гальянки, мы с ним никогда не дружили, дрались не раз, и тот вылез к трибуне да как крикнет: «Да здравствует гвардия!» Все встали и снова — в ладоши. Понимаешь, что я почувствовал? Я вроде как их уполномоченный фашистов бить!

Юрий вяло улыбнулся.

— Но ведь это абстрактно очень.

— Абстрактно? Это значит отвлеченно? Так? А если наши ребята в атаку идут и кричат: «За Родину!» — это тоже абстрактно? Что же им «За Соню», идти, что ли? Соня — что? Выйдет она замуж — а ты? Сразу ложись под танк и помирай?

— Но ведь я не за нее воюю. Просто... я ее люблю... И все свои лучшие чувства...

Помолчали, Николай вдруг неожиданно для себя зевнул. Он прикрыл рот рукой, чтобы этого не заметил задумавшийся Юрий, и предложил:

— Давай немного поспим.

Юрий обиделся, поднялся и ушел к танкам. И Николай пожалел, что прервал беседу.

В дом вошел автоматчик, потный и запыленный. Это был боец из отделения, поставленного Николаем в дозор на высотку впереди деревни.

— Товарищ гвардии лейтенант! Больше нет мочи, разморились на солнышке — так глаза сами и засыпают. Хоть бы бой был, а то тишина. Боюсь, провороним что-нибудь. Отделенный послал, сменить просит.

Лейтенант посмотрел на часы:

— Ребята всего сорок минут спят. Через полтора часа разбудишь помкомвзвода, и он даст подмену.

Автоматчик покосился на развороченные полы, вырытые траншеи вдоль стен, выдолбленные бойницы и, подавив вздох, приложил руку к виску:

— Разрешите идти?

— Взгляни, наблюдающий на крыше не уснул?

— Не-ет. Сидит с биноклем.

— Курево-то есть у вас? — спросил Николай.

— Нету, товарищ лейтенант.

Вынув свою пачку сигарет, Николай разделил их надвое и половину протянул бойцу.

— На, держи... Покурите — легче сон перебороть. Надо запасаться табаком.

— Куда его? Мы ж все карманы патронами набили. Ничего. Сводка Информбюро еще не известна, товарищ гвардии лейтенант?

— Нет пока. Одна рация с бригадой связь держит, второй экипаж спит.

— Что сказать отделенному?

— Скажи, что ребята славно поработали. К обороне приготовились. Сейчас спят и крепко надеются на вас.

— Все будет в порядке! — уже бодро ответил автоматчик. — Счастливо оставаться!

Николай лег, растянувшись на спине рядом с ординарцем, и быстро заснул. Через пробитую в стене дыру тонким лезвием проник солнечный луч. Шли часы, и луч перемещался. Сначала он упал на ноги Николая, на сапоги с распяленными голенищами, из-за которых торчали магазины автомата. Потом лег на брюки, запачканные землей и кирпичной пылью. Затем на грудь с оттопыренными карманами гимнастерки и орденом, на верхнем кончике которого была отбита эмаль. Наконец, добрался до небритого подбородка, осунувшихся щек и, пригрев сомкнутые веки, разбудил лейтенанта.

Николай открыл глаза и отодвинулся от солнечного луча. Наверху послышался шум — по крыше застучал сапогами наблюдающий. Через минуту он вбежал в дом. Увидев командира, бросился к нему:

— Товарищ лейтенант, товарищ гвардии лейтенант!

Николай напустил на себя спокойствие.

— Что такое?

— Танки! — шептал автоматчик.

— Где-е?

— Справа по дороге, что тополями обсажена.

Стараясь не показать, что это его встревожило, Николай сел.

— Много их?

— Не видно. Только пыль одна. Уже близко.

— Буди ребят.

Автоматчик отыскал среди спящих Александра Черемных и затормошил его:

— Старшина! Старшина! Подъем!

Николай, сохраняя медлительность в движениях, подошел к окну: он знал цену самообладанию в такие минуты. Сам думал: «Если идет много танков, то придется очень туго. Юрий с двумя машинами ничего не сделает».

За полями неубранных хлебов к небу поднимались тучи пыли. Ветер дул в их сторону, и как ни старался Николай расслышать звук моторов — не смог. Лицо его нахмурилось, потемнело. Морщинки вокруг глаз вздрагивали.

— Товарищ старшина, старшина! Подъем! — Автоматчик тянул помкомвзвода за гимнастерку. — Спят как мертвые!

Николай вынул пистолет и выстрелил в потолок. Как по команде, автоматчики вскочили, будто и не спали вовсе. Все в ожидании смотрели на командира, который стоял к ним спиной у окна. И тут отчетливо послышался рев мощных советских моторов. Этот звук ни с чем нельзя спутать.

— Ура! Наши идут, — закричал кто-то во весь голос. Автоматчики зашумели. Знаком Николай подозвал одного из сержантов.

— Нуртазинов, готовь свое отделение в пешую разведку. До следующей деревни. Узнать, что за рощей. Есть ли оборона и как проходит? Пообедаете и отправляйтесь. Часа на полтора — не больше.

Сержант сузил раскосые глаза:

— Есть, товарищ гвардии лейтенант! Разведаем все что нужно.

Рокот моторов и лязг гусениц хлынул в деревню, затряслись стены. Проголодавшиеся десантники ринулись к приехавшей с танками кухне. Через несколько минут они шумно обедали во дворе того самого дома, где готовились обороняться. Старшина Черемных принес гармонь, что хранилась в автомашине помпохоза, стряхнул с нее крошки сухарей и растянул меха. Мелодия вырвалась сразу громко, задорно, со звоном и переливами. Николай подмигнул гармонисту и запел свою любимую:

Начинаются дни золотые....

Голос у него был простуженный, незвонкий. Но он с большим чувством выговаривал слова.

Эх вы, кони мои вороные,
Вороные вы, кони мои,

— подхватили остальные.

Миша Бадаев, десантник с остреньким носом, лукавыми карими глазами, дурачась, вскочил на спину своему приятелю-радисту. Схватив, как вожжи, болтавшиеся на черном шлеме провода переговорного устройства, он высоким дискантом старался перекричать всех:

Нас не выдадут черные кони:
Вороных никому не догнать!

Под общий хохот радист прошелся козликом вокруг гармониста. Кто насвистывал, кто бил ложкой по котелку. За шумом даже не было слышно гармошки.

Николай незаметно отошел в сторону и отдал последние приказания отделению Нуртазинова. Семь бойцов пошли вперед, на запад от деревушки. Проводив их, Николай снова отправился спать.

Разбуженный песнями, Юрий долго лежал на жалюзи — теплой решетке мотора позади башни, пока его не вызвали к майору Никонову. Майор бранил начальника снабжения: горюче-смазочные материалы подвозились с опозданием.

— Что вы неживые, что ли? — басил комбат. — Не можете быстро заправить батальон машин! Сейчас вся бригада подойдет. Что тогда делать будете?

Воспользовавшись паузой, Юрий доложил:

— Товарищ гвардии майор, прибыл по вашему приказанию.

— Погоди, — Никонов едва обратил на него внимание, продолжая свой разговор со снабженцем.

Юрий терпеливо ждал. Наконец майор освободился.

— Что же сам не приходишь, не докладываешь, как дела?

Юрий подробно рассказал, как произошел бой, как он принял на себя командование взводом танков разведки, как и где похоронили старшего лейтенанта Осипова. Повел к подбитым самоходкам, объяснил, зачем они переволокли их с места на место. Показал организованную оборону. Майор одобрительно поддакивал.

— Правильно. Так и надо. Захватить позицию — полдела. Удержать ее — труднее. Но к этому, вижу, вы отлично подготовились.

Он с интересом рассматривал вырытые под полом окопы и пробитые в стенах бойницы. И, наконец, спросил:

— Ну, а Погудин как? Хорош?

— Погудин? — Юрий спохватился, что ничего еще не рассказал о том, как действуют автоматчики, и восторженно начал: — Десант Погудина отличный. Прошу, товарищ гвардии майор, оставить его на будущие бои...

— Э-э, браток, смотря как обстановка сложится.

Осматривая оборону, они вошли в дом, где спал Николай.

— Вот он, — шагнул к нему Юрий.

— Постой, постой, не буди. Ишь, дьяволенок! — произнес Никонов свое любимое словечко. — У Погудина хорошая способность: спать, когда есть хоть пятиминутная возможность. Поэтому у него всегда свежая голова... — Майор выглянул в окно. — Вон комбриг приехал!

Они вышли навстречу маленькой автомашине, которая, пыля, подрулила к самому дому. Полковник, невысокий, подвижный, выпрыгнул, не дожидаясь пока шофер затормозит:

— Здравствуйте, товарищи! Ну как, Василий Иванович, готов идти дальше?

— Машины заправляются, товарищ полковник.

— Хорошо. Через двадцать минут двинетесь. — На капоте автомашины полковник развернул карту и жестом подозвал майора. — Второй батальон преследует группу, что задерживала вас вчера и сегодня. К ночи во что бы то ни стало надо дойти до рубежа реки. В темноте форсируем. Вот здесь, — он отчеркнул карандашом на карте место предполагаемой переправы. — Саперы уже на подходе — молодцы, не отстают. Дальше — в передовом отряде пойдет третий батальон, а вы — в основных силах бригады.

— Есть, товарищ полковник!

— Что у вас впереди? Вот здесь, в следующей деревне? Кто в разведке?

— Я, товарищ гвардии полковник, — ответил Юрий.

— Малков? Что дальше на пути?

— Неизвестно, товарищ гвардии полковник.

— Плохо. Давненько здесь находитесь, можно было поинтересоваться.

— Стояли в обороне, как было приказано, товарищ гвардии полковник.

— Оборона не исключает разведки, — нахмурился комбриг. — Где Погудин? Его десант с Малковым?

— Так точно, — наклонил голову Никонов.

— Он спит, — поспешил сообщить Юрий.

— Разбудите, — полковник свернул карту, сделал несколько нетерпеливых шагов вперед и назад. Потом уселся на кирпичных ступеньках, ведущих в дом. — Фу, как парит. Наверное, дождь будет.

Юрий сбегал за Николаем. Тот мгновенно поднялся, одернул гимнастерку, вышел быстро, но не торопясь, и доложил полковнику о себе.

— Что известно о противнике?

— Через десять минут разведка вернется, товарищ полковник.

— Вот это другой разговор. Подождем, — полковник повеселел. — Так, значит, противник убежал? Как же это вы его упустили, а? Товарищи лейтенанты? И Малков тут, говорят, с пустыми самоходками лихо расправлялся.

— Они отступили неожиданно, товарищ полковник! Даже пленный фельдфебель не знал, — оправдывался Юрий. — А самоходки...

— Вы разговаривали с пленным?

— Да, допрашивали, товарищ полковник.

— Вы хорошо знаете немецкий? — заинтересовался полковник.

— Он свободно разговаривает, — вставил Николай.

— Да. Это очень много значит — знать язык врага, — сказал полковник, и Николаю показался в его словах укор.

Вернулись разведчики. Их черноглазый сержант скомандовал «смирно» и, наскоро отряхнув с себя пыль, строевым шагом подошел к командирам.

Полковник не сдержал улыбки.

— А, Нуртазинов? Докладывай мне. Тот растерялся.

— Немецкий противник... — и запнулся, вопросительно посмотрел на своего лейтенанта.

— Ничего, ничего, — успокоил комбриг. — Что же ты? До немцев сползал, а тут растерялся? Садись-ка и расскажи, где и что видели. Карту знаешь?

— Знаем. Лейтенант учил.

Подробно расспросив смышленого Нуртазинова о расположении сил противника, полковник приказал Никонову атаковать немцев сразу всем батальоном в развернутом строю.

— А я с остальными машинами пробьюсь в обход справа, — добавил он. — Нам надо во что бы то ни стало уничтожить эту группировку на нашем пути. Иначе она будет все время отходить, изматывать наши силы и на каждом возможном рубеже организовывать оборону. Сейчас подойдет полк самоходных орудий и артиллерии. Василий Иванович, свяжись с ними, оставь офицера. Но ждать их не будем, начнем сами. Авиация вызвана. Сигналы прежние. Вот гроза, наверное, летчикам помешает. Малков, дождь будет? — спросил полковник.

Юрий растерялся.

Глава 4

Войска противника стремились задержать прорвавшиеся советские танки и переходили к упорной обороне. Заслоняясь от ударов, враг хотел оторвать от преследования свои основные силы и занять выгодный для себя рубеж. В крепкий заслон был превращен и следующий на пути гвардейцев населенный пункт.

Шоссе огибало большую деревню. Слева — холмы, поросшие реденьким леском. В нем неприятель запрятал свои танки. Вся окраина деревни была изрыта окопами, меж домов расставлены противотанковые орудия, за ними — минометные батареи. Перед деревней на косогоре — траншея, в которой сидели пулеметчики противника.

Батальон Никонова с десантом на броне развернулся, и танки поползли на высоту. Николай сидел слева у башни, изредка вставая, чтобы автоматчики на остальных машинах не теряли из виду своего командира.

Вначале казалось, что до вершины косогора — рукой подать: он весь был виден как на ладони. «Тридцатьчетверки» двигались по огромному полю, и, хотя они шли с большой скоростью, секунды тянулись медленно: всем не терпелось сойтись с неприятелем. Потом стало ощутимым расстояние, что надо было пройти у противника на виду, прямо ему в лоб.

Николай вглядывался в лица бойцов — тех, что были с ним на танке, — и видел суровое спокойствие, уверенность. Каждый знал, что на флангах идут в обход другие батальоны танков, что справа и слева двигаются на запад наши войска. «Наша берет!» И ощущение своей силы скрадывало томление долгих секунд, секунд, когда на тебя направлены сотни стволов самого различного оружия.

Было очень жарко. Надвигалась гроза. Солнце перевалило зенит и снижалось к темной туче, которая быстро облегала небо. Вот оно скрылось. Края тучи горели как расплавленный металл. Рванул ветер. Упали первые капли дождя.

Но этого никто не замечал.

Танки приближались к траншее. Еще пятьсот метров... Еще триста... И тут противник открыл огонь. Он пустил в ход сразу все — и орудия, и пулеметы, и минометы. Автоматчики, надев каски, прижались за башнями к броне. Танки стреляли с хода, не переставая. Пошел дождь. Капли падали на нагретые орудийные стволы, испарялись, окутывая их легкой дымкой. Впереди, на темном фоне грозовой тучи, ослепительно сверкали ответные вспышки немецких орудий. Позади ярко синело чистое небо.

Длинные пулеметные очереди в упор резанули по танкам и заставили автоматчиков спрыгнуть. Частые разрывы мин прижали их к земле. Машины, тяжело рыча, влезли на вражескую траншею. Дождь усилился, разжижая чернозем.

Николай шлепнулся наземь, перекинулся в широкую колею, оставленную гусеницей танка, и пополз вперед, не оглядываясь. Он чувствовал своих бойцов около себя, хотя почти не видел их. Почва раскисала с каждой секундой. Фонтаны земли, поднимаемые взрывами снарядов и мин, обрушивались вместе с дождем на автоматчиков, и грязь залепляла глаза, нос, рот. Из-за огня нельзя было поднять головы. Николай едва разглядел старшину Черемных, Нуртазинова и остальных. Все пытались стрелять.

Он тоже перекинул свой автомат из-за спины, но затвор едва подался вперед и замер. Дернув за рукоять, Николай понял: забило землей.

К мокрой одежде грязь приставала как тесто. Она просачивалась сквозь гимнастерку, сквозь белье и, холодная, липла к потному телу. Казалось, что голым полаешь по этой жиже. На локтях, на коленях, на животе наросли пудовые комья. И на зубах грязь, и пальцы на руках растопырились от налипшей земли.

До траншей, где замолчали раздавленные гусеницами пулеметы, осталось шагов пятьдесят. Но ружейная стрельба оттуда не прекращалась и заставляла автоматчиков вдавливаться в размягшую почву. Стараясь «заутюжить» окопы и дать автоматчикам продвинуться, танки кружились на месте, невольно подставляя противнику борты. Один загорелся, а второй, подбитый, опустил пушку набок вниз. Из деревни летели бронебойные снаряды, неслышные в сплошном гуле дождя и сражения. Воздух был разлинован их трассами. Комбат Никонов не мог больше держать свои машины на окопах противника. Сверкнула зеленая ракета, и «тридцатьчетверки» поползли дальше. Немцы в траншеях быстро оправились от «утюжки». Их темно-зеленые каски снова выставились над бруствером.

«Отрезали! — мелькнуло в голове Николая. — Проклятый дождь».

Обычно десант спрыгивал с танков прямо в траншеи и в рукопашной уничтожал противника. А тут еще столько ползти! И прямо в лоб, на пули. На сердце легла гнетущая тревога за бойцов: многим придется остаться здесь. Нет! Этого не. должно случиться.

— Гранаты к бою! — закричал что было сил Николай. Он выхватил гранату, вскочил на ноги и выдернул кольцо взрывателя.

Голос его потонул в грохоте стрельбы и в шуме ливня. Он бросил «лимонку», но не докинул до траншеи. Увидел, как подымались и снова ложились среди взрывов его бойцы. Сделал несколько шагов и повалился: жидкая земля всасывала отяжелевшие сапоги и сковывала движения.

Гроза не утихала. В небе, раскалывая тучи, вспыхивали молнии. Николай перевернулся на спину, и грязь, наросшую спереди, мгновенно смыло дождем. Облегченный, он снова пополз вперед. До окопов оставалось шагов двадцать. У горящего танка приподнялся старшина Черемных и жестами показывал, что автомат не стреляет. Николай вынул нож. Черемных, поняв командира, выхватил свой. Он был на виду у всех автоматчиков. И те тоже взялись за ножи. Николай поднял над головой гранату. И Черемных приготовил «лимонку», показывая ее всем.

— Ну, а теперь... — Николай кивнул старшине и выдохнул что было сил: — Впере-о-од!

— Ура, орлята! — закричал Черемных. Остальные подхватили. Гул боя и грозы поглощал человеческие голоса, но по лицам и открытым ртам чувствовалось это «ура». Все ринулись за старшиной, который побежал во весь рост, и через миг, облепленные грязью, с ножами наготове, посыпались в траншею.

И дрогнул огонь противника. Стрельба оборвалась.

— Шварце мессерн! — пронеслось среди вражеских солдат.

Этот испуганный крик решил исход атаки. Он будто подрезал врага и влил богатырскую силу в наших автоматчиков. Еще в боях на Орловщине, когда на фронте появились танковые части с Урала, родилась у немцев легенда о «шварце мессерн» — о бойцах с черными ножами.

Это были части, сформированные из добровольцев. Рабочие Златоуста подарили им ножи в черной оправе.

Тогда на фронте тоже стояла дождливая погода. Уральцы взламывали оборону врага. На немцев обрушились танки, с брони в окопы бросались отборные бойцы-десантники — мастера рукопашного боя. На них были стальные нагрудники, не пробиваемые пулей. Немцы в ужасе отступали от натиска «дикой дивизии черных ножей», как они называли уральцев. Невозможно было устоять против такого напора: танкисты, даже на подожженных машинах, мчались вперед, давили противотанковые орудия, а железный десант не давал пощады.

Немногие остались в живых из тех бесстрашных, что бросались в первые атаки тогда, на Орловщине. Нет и стальных нагрудников: от них давно отказались десантники как от лишнего груза. Но, кидаясь сейчас в траншею, каждый словно обрел непробиваемую грудь, силу всех погибших ранее земляков. Солдаты противника пытались выбраться из траншеи. В эти несколько секунд замешательства покончили со многими.

В траншее постепенно становилось тише и тише. Тогда сквозь шум дождя слева на холмах раздался визг чужих моторов. К Погудину, отирая рукавом мокрое от пота и дождя лицо, подбежал черномазый Мирза Нуртазинов.

— Лейтенант! Танки! Танки! — Он, часто дыша, вглядывался сквозь ливень в сторону, откуда доносились зловещие звуки. — Наши не видят. Ай-яй-яй!

Дождь не унимался. Мокрые до нитки автоматчики стояли в траншее и, заслоняясь от грозового косохлеста, смотрели вперед. Там, за плотной завесой ливня среди дымящихся хат, метались «тридцатьчетверки «. Им было плохо без десанта. Они подавили орудия противника на окраине и, не заняв деревни, потянулись влево, навстречу немецким танкам, которые выползали из леска.

— Увидал! Увидал! — закричал Нуртазинов. Из траншеи видно, как вражеские солдаты бегали по деревушке. Стена взрывов на широкой пашне, превратившейся в кисель, отделяла десантников от них. Немцы продолжали вести минометный заградительный огонь. Пороховой дым, придавленный дождем, стелился по земле.

Николай осмотрелся. «Хоть бы минометы разбили, а то пойдешь — всех ребят потеряешь», — мелькнула горькая мысль.

Но сетовать некогда, и он собрал бойцов около себя.

— Отстали мы... Надо во что бы то ни стало пройти в деревню, пока танки ведут бой. Иначе немцы очухаются и ударят им с тыла. Всем задача понятна?

На лицах автоматчиков проглянула тяжелая усталость: люди сделали большую работу и увидели, что мало приблизились к цели. Николай уловил это.

— Не вижу, что всем понятно. Кто не может, пусть останется ждать хорошей погоды, ждать, пока немцы начнут из деревни жечь наши машины. Потом прилетят наши самолеты, подойдут «катюши», артиллерия, пехота и возьмут за нас населенный пункт.

Это был точно рассчитанный удар по самолюбию. После этих слов Николай не увидел ни одной унылой физиономии. Он улыбнулся и сам, когда приказывал:

— Интервал десять метров! По-пластунски, вперед! Теперь он был уверен, что каждый доползет сквозь огонь по этому полю, развороченному минами и политому дождем.

Автоматчики ринулись в грязь, и у Николая едва хватило выдержки обождать несколько секунд, чтобы проследить за всеми.

— Больше интервал! По команде все встают и — «ура».

Он пополз следом, стараясь не обгонять остальных. Впереди, по бокам, а потом и позади рвались мины. Дождь не прекращался...

* * *

Юрий Малков, кончив утюжить вражескую траншею, увидел, что второй танк его взвода подбит. Из открытого люка, который чуть дымился под ливнем, высовывалась рука без перчатки, и с пальцев стекали на броню струи воды. Юрий хотел было остановиться, чтобы помочь экипажу, но вспомнил, как говорили в танковом училище: остановка в бою гибельна, недвигающийся танк — это мертвая мишень.

В воздухе вспыхнула зеленая ракета и развеяла его сомнения. Этот сигнал командира батальона означал: вперед! Юрий заметил ракету одним из первых, его машина вырвалась ранее других. Он очень обрадовался, когда Никонов сказал по рации:

— Малков, осторожнее! Лавируй! Ты на виду, и тебе гореть нельзя.

— Впереди орудие! — сообщил механик.

Юрий приник к смотровой щели и скомандовал:

— Осколочный!

— Готово! — ответил башнер.

В нескольких десятках метров сквозь дождь ясно виднелась замаскированная снопами противотанковая пушка. Она медленно поворачивалась на них. Нацелясь, Юрий нажал спусковую педаль. Танк дрогнул, и дымок разрыва возник далеко позади немецкого орудия. Машина тряслась, пересекая поле, вспаханное грядами.

— Еще осколочный!

— Есть!

Водитель остановился.

— Вперед, Ситников! Что встал? — вскипел Юрий.

— С хода не попасть!

— Вперед! Остановка смерти подобна, — вне себя заорал Юрий и выбранился.

Он опять взял орудие противника в перекрестие прицела по всем правилам и выстрелил. Снаряд разорвался еще дальше. Черная пасть противотанковой пушки теперь уже смотрела прямо в глаза. Юрий приготовился дать команду «задний ход», а механик-водитель крикнул: «Давлю!»

Застрочил лобовой пулемет. Мотор взревел на предельных оборотах, корпус подпрыгнул на бруствере артиллерийского окопа. Правая гусеница заскрежетала по стволу орудия. Грянул оглушительный выстрел, снизу будто толкнуло гигантской волной. Танк поднялся на дыбы, рухнул, придавливая вражеский орудийный расчет, завертелся на месте и встал.

Дробь пулемета оборвалась. Водитель забарахтался внизу, и Юрий, сдернув шлем, услышал, как он раздвигал разваленную после толчка боеукладку, стучал снарядами и пустыми медными гильзами, которые издавали тихий звон. Потом Ситников начал звать стрелка-радиста:

— Санька! Санька, дружище! Александр Прохорович! Ну, открой глаза! Что с тобой, Санька?..

Водитель открыл люк и начал стрелять из пистолета, усердно прицеливаясь. Юрию было видно, как падают разбегающиеся артиллеристы. Башнер дал несколько коротких очередей из верхнего пулемета, потом высунулся из башни и кинул по сторонам гранаты. Дождь через верхний люк брызнул в танк.

Юрий не знал, что делать дальше. В ушах стоял тяжелый гул. Он снова надел шлем и начал тщательно вглядываться сквозь смотровые триплексы в ливень, стегавший землю вокруг, и не мог отличить машину комбата от остальных. Наконец, в наушниках задребезжал бас Никонова:

— Чего, браток, стоишь без дела? Орудие у тебя исправно?

— Машину здорово стукнуло, товарищ гвардии майор.

— А-а! Ну, если неисправно, присоединяйтесь к автоматчикам.

— Нет! Орудие исправно, исправно! Жду вашего приказания! — прокричал Юрий.

Но Никонов уже не слышал, он переключился на другую рацию.

По броне хлестал дождь. Остальные танки проурчали мимо, высоко взбивая гусеницами комья грязи. Юрий собрался вылезать из танка, но сильно заныла правая нога. Ощупав ее, он понял, что штанина порвана, и сочится кровь. Юрий испугался и сполз вниз в боеукладку.

— Вот сюда, сюда, — подсовывал ему что-то мягкое водитель.

— Давайте, перевяжу, — наклонился башнер.

— Я сам. Ситников за меня останешься, — назначил Юрий, как это полагалось по уставу.

Его затошнило, голова закружилась. Он забинтовал ногу и уже будто издалека услышал, как механик, сидя на командирском месте, кричал по радио: «Есть, товарищ майор!»

Боль в ноге утихала, но тело — как побитое. В открытые люки брызгали капли, виднелся высокий клен, мокрая соломенная крыша хаты и косые полосы редеющего дождя. В танке было сыро. Юрий думал под монотонный шум пальбы кругом: «Вышел из строя. Ранен, наверное, сильно. Интересно, в какой госпиталь я попаду? И сколько месяцев заживают такие раны?»

Выстрел орудия над головой заставил его насторожиться.

— Навесным, навесным! Выше ствол! — командовал механик.

Юрий сообразил, что экипаж решил бить навесным огнем по минометам в деревне. Башнер вытаскивал из-под него снаряды, каждый раз нечаянно больно толкая в бок.

— Есть — помогать Погудину, товарищ майор! — кричал по радио Ситников. Его голос, прерываемый выстрелами, глухо раздавался в танке. — Смотри, смотри, пулеметы на крыше выставляют. Стукнем-ка! Та-ак. Эх! Даем копоти! Еще разок. Во! Были пулеметчики — и нет. Глянь, наши автоматчики далеко еще? А ну-ка вон по тому овину: там что-то шевелится, наблюдатель, наверно. Та-ак. Подползают наши, подползают. Дай-ка из пулемета вперед, вдоль по улице — приободри ребят. Та-ак... Ур-ра-а! Славяне!.. Эх, дружные ребята! Вон лейтенант Погудин. Здорово он в атаку поднимает! С ним и убитый побежит.

Слышь, танки. Это второй и третий батальоны с той стороны подходят. Сейчас «ха-сан» немцам будет. Набирай гранат. Эх, за рычагами бы ворваться в улицы! Товарищ лейтенант, — закричал Ситников Юрию. — Мы за Погудиным. Вы здесь оставайтесь, пока деревню не возьмем. Механик и башнер выскочили из машины и умчались.

— Ладно, — махнул рукой Малков.

Возгласы, крики, стрельба удалялись. Дождь перестал. В люк глянули солнечные лучи.

Юрий еще раз осмотрел ногу, и теперь рана ему показалась не такой страшной. Боль почти прошла, и он решил выбираться из танка. Но в этот момент выстрелы участились и где-то совсем близко послышалось верезжание немецких моторов. Рядом ухнуло раз, другой, третий, затрещало вспыхнувшее горючее.

Юрий плохо представлял, что творится снаружи, и испугался: вдруг попадет в плен. Он решил притвориться мертвым, лег на спину на дне танка и зажмурил глаза, напряженно прислушиваясь.

Почти рядом с танком закричали немцы, но длинная автоматная очередь прервала их. Кто-то по-русски выругался и заорал: «Стой! Хальт!» Затем опять раздалась трель автомата...

— Есть кто живой?

Юрий раскрыл глаза. В верхний люк заглядывали двое. На их лицах комьями насохла земля. Только глаза блестели: одни черные, другие светлые.

— Есть, — простонал Юрий.

Автоматчики помогли ему выкарабкаться через башню. Кругом была свежесть и солнце. Пахло разрытой землей. Рядом с машиной Юрия дымилось два вражеских танка. Копоть от них тянулась к чистому безмятежному небу, расползалась вверху, соединялась с десятком других таких же дымов и плыла к горизонту вслед за удаляющейся дождевой тучей. После сильной грозы многие листья на кленах остались перевернутыми наизнанку, и деревья казались пестрыми.

— Это ваша работа, товарищ лейтенант? — спросил черноглазый автоматчик, восхищенно глядя на Юрия.

Юрий ничего не ответил. Он подобрал первую попавшуюся палку и, опираясь на нее, заковылял в деревню. Он шел по освещенной солнцем улице. Из какой-то хаты робко выглянули две женщины, поздоровались с ним и спросили, кончился ли бой. Юрий и тут не ответил, он не понял вопроса и только чопорно приложил руку к виску.

— Який-то великий начальник, — разобрал он брошенную ему вслед фразу. — Зараз придуть солдаты, и все уразумием.

В самом конце деревни стояла кучка гвардейцев, и Юрий поспешил к ним. Николай без каски, взлохмаченный и перемазанный землей, наклонив голову, смотрел на мертвых, лежавших на разостланной плащ-палатке. Автоматчики стояли позади неровным строем. Они мельком взглянули на подошедшего.

— Коля, — нерешительно начал Юрий. Николай не услышал и не обернулся. Почти не раздвигая губ, словно сам с собой, он говорил:

— Ваню Бараковского надо найти. Что мы его матери напишем?

— Нигде нет, товарищ гвардии лейтенант, — жалобно отвечал старшина Черемных. Среди бойцов таких же грязных, как он, его едва можно было отличить по рыжим вихрам.

— Найти! — Николай шагнул к помкомвзвода и тихо повторил: — Надо найти.

Бойцы снова отправились на поиски. Юрий отошел в сторону. Подъехал танк. Вылез майор Никонов и схватил Николая в охапку:

— Дьяволенок! Живой! Ну, как твои?..

Николай ткнулся головой в грудь комбата:

— Василий Иванович, я почти весь взвод потерял.

— Ну, полно вздор болтать, — пробасил Никонов, встряхивая Николая за плечи. — Убитых четыре. Раненых сколько? Пять? Ну? А ты говоришь, взвод.

— Одного и найти не могут. Все ребята самые хорошие.

— Найдут, найдут, — Никонов увидел Юрия. — Малков! Ты как себя чувствуешь?

Юрий подошел и доложил:

— Я ранен осколком в голень, товарищ гвардии майор!

Николай обернулся и с улыбкой измученного человека произнес:

«Юрка! Ты живой! Вот хорошо!» А взгляд его был обращен в ту сторону, где только что отгремел бой. Никонов обнял Николая за плечо и спросил Юрия:

— Ходить можешь? Организуй-ка пока похороны. Возьми пленных человек десять, вон их там твой механик охраняет. Заставь их копать, соберите всех погибших. Да в машинах не оставляйте.

Прихрамывая, Юрий отправился выполнять приказание.

— Да брось! — успокаивал майор Николая. — Ты просто устал. Где твои хваленые нервы? Давай-ка закурим.

Они сели на крыло раздавленного немецкого грузовика. Николай морщил лоб и разглаживал его пальцами.

— На фронте ты давно, а к потерям никак не можешь поспокойнее относиться. Война... — Никонов пожал плечами, вздохнув на последнем слове.

Николай вздрогнул от озноба. Гимнастерка и нижняя рубашка пластырем липли к спине. Майор приказал своему экипажу:

— Откройте все люки — пусть машина остынет. Дайте шинель! — Он накинул шинель на плечи Николая и сказал: — Ты что ж, хочешь воевать без потерь?

— А как же? Считается ведь, что чем лучше подготовлены к бою солдаты и командир, тем меньше потери. Значит, можно поднять умение бойца до того, что потери сведутся к нулю. Вы улыбаетесь, Василий Иванович, а я — серьезно. Я много об этом думал... Вот в первый раз меня ранило почему? Потому, что не умел ползать по-пластунски. Второй раз — на танк не смог на ходу залезть.

— А в третий? — посмеивался Никонов.

— В третий? Это в прошлую операцию? Там — растерялся. На меня трое наскочило. Не выдержал. Владеть собою — тоже умение... Вот сейчас в тылу все проходят всевобуч. А мы до войны как? Был у нас на заводе кружок ОСО, ходили в тир, стреляли — и все. А если бы хоть час в день, один час тренироваться к бою, то в случае войны каждый из нас имел бы куда больше возможности не погибнуть.

Он вскочил, увидав своих солдат, понуро возвращавшихся ни с чем.

— Ну, что?

Никонов усадил его на место.

— Товарищ гвардии майор, разрешите доложить лейтенанту? — обратился старшина.

— О невыполнении приказания? — спросил Никонов.

— Да, — Черемных опустил голову.

— Э, братец! Неладно это. Ну, вот что. Сейчас всем помыться, побриться, постирать обмундирование. Да побыстрее, чтоб высохло, пока солнце. Моему ординарцу скажите — пусть принесет воды, бритву и все остальное. Вот сюда, к этому сараю.

Николай пытался что-то добавить, но майор положил руку ему на колено и тихо сказал, когда бойцы пошли:

— Нельзя же так гонять людей. Пусть отдохнут, приведут себя в порядок.

— Но ведь надо найти его. Похоронить.

— Найдут, найдут. Малков найдет.

— Автоматы почистить! — все-таки приказал Николай вдогонку старшине.

Глава 5

Похоронили убитых на площади у здания сельсовета. Ваню Бараковского Николай опускал в братскую могилу сам. Никонов, танкисты, Фомин, автоматчики молча стояли в плотной шеренге. Ветер чуть-чуть шевелил склоненное знамя бригады, и все смотрели на золотые кисти, которые покачивались над свежим холмиком земли. Дали троекратный салютный залп из пистолетов, и еле заметный пороховой дымок проплыл над головами. Потом все также молча разошлись.

— Вот непоседа! Ну отдохни немного, — ворчал Василий Иванович, удерживая Николая возле себя. Тот ежесекундно порывался куда-то идти.

— Не могу, товарищ гвардии майор. Надо взвод в порядок привести.

— Что, они у тебя, дети, что ли? Приказываю сейчас отдыхать, товарищ лейтенант. Понятно?

Танк комбата стоял на заброшенном дворе. Двор немощеный, но чистый, но всем углам зеленела трава. Одна сторона занята хозяйственными постройками; другая переходила в небольшой сад. И в саду, и за сараем, и в соседних дворах — везде стояли танки, слышались шумные разговоры, громкие возгласы, смех, и везде танкисты мылись, брились, приводили в порядок себя и свои машины.

На солнцепеке возле большого сарая Никонов и Погудин помылись у колодца, поливая друг другу из ведра. Потом Василий Иванович предложил побриться. Он все хотел отвлечь Погудина от мрачных мыслей. Николай был тих и задумчив. Он сел на траву напротив Никонова, который, с тревогой поглядывая на своего любимца, направлял на ремне бритву.

— А смотри, прямо наши, уральские, края, — сказал Никонов.

Деревня, вся в яркой зелени, вымытой недавним дождем, полукругом примыкала к шоссейной дороге. Разбросанные в низине белые домишки как будто сбежали с окрестных холмов, поросших лесом. А далеко на горизонте — зеленые горы. Послегрозовой воздух чист и прозрачен, даль ясна, и четкие контуры отрогов Карпат похожи на сглаженный временем Уральский хребет. Только склоны кое-где подернуты желтизной выгоревших на солнце трав, да деревья необычно ярки для глаза, привыкшего к суровым краскам хвойных лесов и каменистых вершин Урала.

— Нет, у нас по-другому, — возразил Николай, глядя вдаль, и мечтательно добавил: — Эх, вернуться бы домой!

— А что? Ты разве помирать собрался? — прервал его Никонов.

— Нет, зачем? Я со смертью воюю.

— Это что еще у тебя за противник новый появился?

— А как же? Смерть на войне тоже противник. И ее можно обмануть. Умением и силой можно победить...

Никонов отвел бритву от намыленного лица и внимательно посмотрел на Николая.

— Ерунду мелешь, — сердито сказал Никонов. Николай недоуменно повернулся к нему.

— Это почему же?

— По-твоему выходит, солдат, кроме того, что сражается с врагом, должен все время думать о смерти и стараться перехитрить ее. Так? Должен все время оберегаться, смерти бояться? Хорошенькое дело — одним глазом смотри за противником, другим — куда бы от пули спрятаться! Много ты так навоюешь!

Никонов раздраженно тыкал помазком в мыло и резкими движениями намазывал пеной лицо.

— Василий Иванович!.. — начал Погудин покладистым тоном.

— Пойми ты, еловая твоя голова, — перебил Никонов. — Смысл действий солдата — уничтожать врага. Ведь причина возможной смерти — и есть враг. Помнишь, Суворов учил: «Чем больше ты уничтожишь противника, тем меньше возможности тебе погибнуть». Надо в корень дела смотреть. Если будешь в бою беспокоиться о том, как бы живым остаться, внимание твое раздвоится. Меньше толку от твоих основных действий будет.

— Но, Василий Иванович...

— Нечего оправдываться! Этак ты когда-нибудь и трусом станешь. «Два противника», — издевательски повторил Никонов. — «Смерти надо бояться». Тьфу!

— Я не так хотел сказать, Василий Иванович...

— А как? Тебе известно, что в бою с врагом о смерти думают только слабодушные? Те, кто не сознает правоты своего дела, кто недостаточно сильно любит свою Родину.

— Но разве наш враг — фашизм и смерть — это не одно и то же? — защищался Николай.

— Выкручиваешься! — Никонов погрозил ему пальцем, уже добродушно улыбаясь. — Ты мне ответь прямо: один у солдата в бою враг или два?

Николай долгим взглядом посмотрел в глаза Василию Ивановичу и засмеялся.

— Конечно, один.

За сараем танкисты возились с мотором, беззлобно переругиваясь. Кто-то на баяне, одними голосами без аккордов, заиграл вальс, и ему тихонько начали подпевать:

Ночь обнимет простор —
Запоет твой мотор,
В лязге гусениц дрогнет равнина.
Трассы выстрелов тьму
Рассекут, и в дыму
В бой помчится стальная машина.

Баянист после этих слов чуть-чуть перебирал аккордные басы, повтор мелодии убыстрялся:

За Отчизну мою
В этом жарком бою
Отличись, броневая машина.

Николай слушал хорошо знакомую песню и молчал. Майор Никонов бодро начал насвистывать, но после нескольких тактов оборвал мелодию. Он побрился, смыл тщательно мыло и, вытираясь белоснежным полотенцем, тряхнул им перед Николаем.

— Брось журиться, молодой человек! Мужчина ты или нет, наконец?

— Когда-то я здорово вальс любил танцевать. В заводском Дворце культуры даже премию получал, — вспомнил Николай. Потом продолжал задумчиво: — Помните, правильно сказал Иван Федосеевич: неверно говорят, будто на войне человек грубеет и черствеет. Я вот скоро совсем в девчонку превращусь.

— И выдадим тебя замуж! Ну-ка ложись, отдохни. — Никонов постелил на землю свою шинель. — Вот дурацкая привычка у автоматчиков оставлять свои шинели в обозе. Вечно приходится одалживать им свою. В Берлин приедешь такой потрепанный, что и по Унтер-ден-Линден прогуляться стыдно будет. Спи. Я пойду готовить батальон. Скоро будем двигаться дальше. И не смей вставать, пока я не вернусь.

— Мне надо с Иваном Федосеевичем поговорить, — слабо возразил Николай.

— Придет он скоро — повидаешься. Я вот еще расскажу ему, как коммунист, командир десантного взвода, лейтенант Николай Погудин после серьезного боя раскис, о смерти заговорил. Обещаешь — никуда?

— Обещаю.

Комбат ушел. Николай улегся, но ему не спалось.

Он поднялся, но, вспомнив обещание, данное Никонову, снова прилег.

Явился старшина Черемных и доложил, что взвод помылся, вычистил оружие, приведен полностью в порядок. Даже достали сводку Информбюро и прочитали ее. Николай обрадовался.

— Да ну? И все знают последние известия?

— Все, — подтвердил старшина.

— До единого?

— До одного.

— Петр Васильевич! — не оборачиваясь, спросил Николай у ординарца, который сидел тут же и чистил автоматы. — Какие города и на каких фронтах вчера освобождены?

Петя Банных вытянул шею и после долгой паузы только шмыгнул носом. Веснушки на лице Черемных на миг выступили четче, а потом их не стало видно вовсе: щеки залило краской почти такого же цвета, как его рыжие волосы. Николай лежал на животе и хитро щурился.

— И автоматы почистили все?

— Да, — нетвердо сказал старшина.

— И магазины патронами зарядили?

— М-м... да-да.

— Все?

— Разрешите пойти проверить, товарищ гвардии лейтенант?

— Садись, — засмеялся Николай. — Потом проверишь. Точно не знаешь — никогда не докладывай. Зачем хвастать? А сейчас расскажи нам с Петром Васильевичем последние известия.

Черемных, стараясь смотреть в сторону, вытащил пачку листков тонкой папиросной бумаги, на которых политотдел ежедневно размножал сводку Информбюро. У старшины партийное поручение — читать сводки своему взводу, и он сохранял их. Некоторые уже так замусолились, что текста не разберешь. Кое-где бумага аккуратно, в обрез с буквами, оторвана на курево. Взяв самый свежий листок, Черемных прочитал, смакуя, названия городов.

Окончив, сразу поднялся.

— Разрешите идти?

— Ба-альшое спасибо. Иди.

Николай достал из полевой сумки тетрадь, вырвал лист и принялся за письмо.

«Родная мамочка! Ты за меня не беспокойся, мы все еще стоим на отдыхе и усиленно занимается учебой. Не грусти, мама. Скоро мы дойдем до Берлина и вернемся домой. Мы же поклялись вернуться только с победой. Ты видишь, как здорово наступают сейчас наши фронты.

Мы живем хорошо. Все мои гвардейцы посылают тебе большой-большой привет. Знаешь, какие они славные ребята! С ними можно в любую атаку ходить — самого черта штурмовать не побоятся.

Вот Ваня Бараковский, например. Он него не только фашист, а и смерть побежит. Или вот Петя Синицин, или Саша Черепанов, Леша Костоусов, — все это самые хорошие ребята».

Тут Николай прервал письмо и несколько минут смотрел прямо перед собой немигающими и ничего невидящими глазами. Затем горько тряхнул головой и продолжал:

«Я чувствую по письмам, что ты грустишь. Глянь веселыми глазами — все будет хорошо!

Ну, пока, дорогая мамочка. Не грусти, ничего с твоим сыном не случится: он не один. Шлют привет тебе все наши ребята. Будь здорова. Крепко обнимаю и целую тебя. Твой сын».

Поставив в конце жирную точку, Николай долго грыз карандаш, перечитывая написанное. Хотелось рассказать матери еще очень многое, значительное. О том, что он, сын обыкновенной крановщицы мартеновского цеха, чувствует себя «на гребне самой высокой волны, в океане мировых событий». Такое выражение Николай прочел как-то во фронтовой газете. Оно понравилось ему, запомнилось, потому что это была его мысль, только красиво выраженная. Ему хотелось сказать, что он видит перед собой всю Европу, измученную, изождавшуюся. И они, бойцы Советской Армии, спасут ее от фашизма, отстоят от захватчиков. Надо спешить, надеяться не на кого: возмутительно медленно продвигаются там, на Западе, войска англичан и американцев...

Многое написал бы Николай, да не умел. Не находилось слов. И мысли сегодня у него бежали как-то вразброд.

Он устало потянулся и раскинул руки. И словно почувствовал, что его руки легли на плечи товарищей. На чьи? Он перебирал в памяти всех — Василия Ивановича, капитана Фомина, своих автоматчиков, бригаду сталевара Шумкова на заводе, в которой прежде работал... Сколько их! И он сам готов всегда поддержать их. Вспомнились стихи из какой-то пьесы, которую он видел в заводском клубе:

На плечо мое склонись, страна родная.
Мне ничуть не будет тяжело.

Он хотел было написать эти строчки матери, но потом раздумал: «Еще забеспокоится, что мне трудно. Это же мама. Она всегда все по-своему понимает».

Иван Федосеевич Фомин возвращался из соседней деревни, где в политотделе бригады только что закончилось совещание политработников. Он мог бы ехать на попутной машине, но ему хотелось пройтись пешком, Он любил, шагая, обдумывать предстоящие дела.

На совещании шла речь «об индивидуальном политическом воспитании личного состава частей и подразделений». На собрании Фомина ставили в пример, он умеет работать с каждым человеком в отдельности. Но сам Иван Федосеевич был невысокого мнения о своих успехах.

Отвечая на приветствия шоферов автомашин, что сновали по шоссе взад и вперед, подвозили бригаде боеприпасы, горючее, Фомин думал про себя скептически:

«В лучшие записали! Вот если бы в батальоне уже все до единого солдата всегда мыслили и поступали как коммунисты — тогда другое дело!» Ругал себя: «Разволновался, старина, растаял от похвалы! Надо было хотя бы сказать, что не все уж так хорошо, как со стороны кажется, что работы еще много... Где же самокритика, товарищ Фомин?»

Иван Федосеева подходил к деревне, где стоял его батальон. И вид у капитана был недовольный, сердитый.

У крайнего домика, около дорога, на камне сидел лейтенант Малков.

— Ты что здесь делаешь?

Юрий положил палку на свой вещевой мешок и встал.

— Жду машину, товарищ гвардии капитан.

— Куда же ты? В госпиталь? С палкой ходишь? А мне говорили, что тебя только чуть поцарапало.

— В госпиталь я не поеду, — мрачно произнес Юрий. Иван Федосеевич усадил его, примостился рядом на камне, достал папиросы и предложил закурить.

— Спасибо, товарищ капитан, я некурящий.

— Что же ты за парень тогда?

— Такой уж есть, — сказал Юрий уныло.

— Ну, а что же все-таки случилось? Я не пойму никак.

— Ничего. Выгнал меня комбат.

— То есть как это «выгнал?» Этого не может быть.

— Так и выгнал. Как неспособного командира. Направил в роту технического обеспечения — машины ремонтировать.

— Вот оно что!.. — протянул Иван Федосеевич, как будто это было для него самой неожиданной новостью. Он, не торопясь, вынул из полевой сумки карандаш, маленький перочинный нож и начал оттачивать и без того острый кончик графита: привычка. Повернув голову в сторону и поглядывая на Юрия сбоку, он, наконец, сказал: — А ведь тебя я рекомендовал отправить на ремонт подбитых танков, когда узнал, что твой выведен из строя.

— Вы?.. — Юрий вскочил, схватил вещевой мешок, потом выпустил его. — Вы так хорошо ко мне отнеслись, товарищ капитан, и...

— Вот постой теперь, а я устроюсь поудобнее, — сказал капитан. — А то тесно нам вместе сидеть, камешек-то мал... Не то что у нас на Урале... Правда? Кажется, мы до дела и докопались? Выкладывай начистоту, кто это к тебе плохо относится? Ну? Что ж молчишь? Наверное, Погудин? Да? Или комбат? Ну?

Юрий обмяк. И начал, жалуясь, даже, скорее, оправдываясь:

— Когда мою машину угробили, Погудин и разговаривать со мной не захотел...

В глазах Фомина сверкнул смешок, и он с откровенной иронией проговорил:

— Какие черствые, грубые люди! Безобразие! Особенно этот Погудин! Потерял полвзвода и так увлекся похоронами, что забыл живого человека! Да? Хорош гусь?

Юрий что-то хотел сказать: «Я...» Но Иван Федосеевич повторил тем же тоном: «Хорош гусь!» И Юрию показалось, что это относится к нему самому. Он помолчал и, отводя глаза в сторону, чтобы не встретиться взглядом с капитаном, спросил, чуть не плача:

— А за что же меня в тыл отсылают? Капитан пожал плечами, укладывая ножик и карандаш в полевую сумку.

— Ты можешь отправляться в госпиталь.

— В госпиталь я не собираюсь, товарищ капитан. Достаточно посмеялись надо мной по поводу моего ранения.

— Кто?

— Гвардии майор Никонов.

Капитан снова улыбнулся.

— Ну, ты уж не сердись! У нас ведь, у добровольцев, знаешь, не принято по пустякам ездить лечиться. А у тебя, что? Вот ты стоишь передо мной добрых четверть часа и — ничего. Забыл, наверное, про ранение свое!

— Да, нога уже почти зажила, товарищ капитан! — Юрий махнул рукой. — Но вот обидно, что всего два дня повоевал — и в обоз попал.

— Какой же это обоз? Это наши походные мастерские. Там бывает погорячее, чем на передовой, голубчик мой: бой идет, машину покалечит, и ей сразу ремонт. Люди дни и ночи не спят. Танк без задержки должен снова в бой идти.

— Но это же не разведка!

— А ты в разведке хочешь быть? — строго спросил Фомин.

— Да, товарищ гвардии капитан! — Юрий подтянулся, закинул свой вещевой мешок за спину, в голосе его была готовность и надежда.

Иван Федосеевич встал и, взяв пальцами пуговицу на кармане гимнастерки Юрия, начал вертеть ее:

— Это из самолюбия только?

— Нет, что вы, товарищ капитан! Это самое настоящее желание, честное слово!

— Хорошо. Давай договоримся. Приказы командира батальона надо выполнять. Ты технически грамотен. Какую пользу ты там на ремонте принесешь — это от тебя зависит. А я обещаю тебе, что потом буду ходатайствовать о переводе тебя обратно в разведку. Договорились?

— Спасибо, товарищ гвардии капитан!

— Ну, иди, машины попутной не жди: здесь всего полтора километра, любо прогуляться по свежему воздуху. Вон тебе навстречу пехота идет, уже нас догоняет. Счастливо поработать! А насчет самолюбия — подумай, — сказал капитан ему вслед.

Юрий зашагал по дороге, не вспомнив о своей палке. Иван Федосеевич поднял ее, размахнулся и забросил далеко в сторону.

Приближался вечер. Безоблачное небо меняло краски, блеклая синева густела. Как только в деревню, занятую танкистами, вошла пехота, гвардейцы-десантники по команде быстро взобрались на броню машин. Моторы загудели, «тридцатьчетверки» выползли из-за укрытий на дорогу.

Десантники с танков, как с трибун принимая парад, любовались подходившими войсками. Лавина серых шинелей хлынула мимо танков, затопила все улицы, закоулки. Веселый гул солдатских голосов, фырканье и гудки бесчисленных автомашин, тянувших артиллерию, снаряжение, кухни — весь этот нестройный шум поглотил звуки танковых моторов. Появились гвардейские минометы со стройными рядами снарядов на ажурной раме.

Николай залез на башню танка и рассматривал возбужденные лица солдат. Пехотинцы шли, не уставая. Какой-то пожилой солдат лихо подмигнул Николаю, будто хотел сказать: «Молодцы, сынки! Вперед! А мы не отстанем».

«Тридцатьчетверки» тронулись, словно поплыли в море пехоты, затем обогнали все войска. Николай долго смотрел назад, на колонны шагающей армии, и ему пришло в голову сравнение: вот так же на заводе, когда из мартена выпустят готовую сталь и сверкающие потоки устремятся по желобам в ковш — попробуй остановить искрящийся расплавленный металл. И на всех машинах, на жерлах орудий, на кузовах, на ветровых стеклах, на кабинах — везде он видел слово «Родина» и имя человека, созвучное с названием металла.

К вечеру танки, продолжая пробивать путь наступающим армиям, дошли до речки, за которую отступил противник. Выставив дозоры, гвардейцы ожидали ночи.

Николай разрешил своим бойцам спать. Но мало кто ложился. Сосновый бор едва шевелил верхушками деревьев, освещенных вечерним остывающим солнцем. Розовые стволы сосен казались живыми, теплыми. Десантники развели костер, и на огонек собрались все, кому не спалось. Танкисты плеснули в пламя газойлю, и смолистые ветви затрещали, вспыхнув ярче.

Старшина Черемных сидел в центре, лениво перебирая лады гармошки. Механик Ситников снял шлем и, гладя ладонью большую стриженую голову, рассказывал:

— ...И подходит командующий армией прямо к нашему экипажу. Я докладываю: «Товарищ генерал-полковник танковых войск!» А он говорит: «Отставить!» И руку мне жмет. «Молодец! — говорит Антон. Именно так надо водить танки».

— Врешь ты, не называл он тебя Антоном, — усомнился укутанный с головою в шинель башнер Пименов. Он лежал, прислонясь к плечу Ситникова.

— Молчи, Мишка, не мешай: про тебя дальше расскажу, — невозмутимо продолжал Ситников, — неважно, как ни называл, только спрашивает: «А хорошо ли стреляет ваш экипаж? Кто у вас башнер?» Гвардии сержант Пименов, — говорю я. — Из Камышлова. «О, — говорит, — уралец! Добре! Где он?» Мишенька наш тут и подскакивает, руку к голове приложил, а сам ни жив ни мертв.

— Врешь ты, нисколько я не испугался.

— Ну, неважно. Подожди... «Вот, — говорит генерал, — видишь дерево?» И показывает метров этак за пятьсот березку в руку толщиной. — Ситников вытянул вперед свою руку. — Три снаряда разрешаю. Попадешь?» Мишенька стоит перед генералом и в затылке чешет. Известно, разве он — уральский работяга — понимает, как перед генералом надо стоять?

— Это ты брось! — раздались негодующие голоса.

Старшина Черемных растянул меха, и гармошка возмущенно пискнула.

— Все равно с выправкой кадровой армии не сравнишь, — сказал Ситников. Он нахлобучил шлем на голову и, протягивая к огню свои короткие толстые пальцы, продолжал быстрее: — Наш Мишенька залез в башню. Ну, думаю: не опозорь экипажа, товарищ стреляющий, не подкачай, бери пример с меня...

— Расхва-астался, — возмущался Пименов, ворочаясь под шинелью.

— Не перебивай, — — ткнули Пименова в спину.

— Повернул он башню, навел орудие. А пушечки эти новые, только что появились. Славная штука! Бух — выстрелил! Я и глаза закрыл. Генерал говорит: «Добре». Открываю, гляжу: у березки макушка снарядом начисто срезана. И сразу второй — раз! — И пополам березку.

— Ситников махнул над костром ладонью. Он все больше и больше увлекался своим рассказом. — Третий снаряд — бух! — под корень дерево снял. Во! А генерал, думаете, удивился? Нисколько. «Добре, говорит, объявляю благодарность вашему экипажу. А теперь скажите мне, что самое главное на войне?» Он такой вопрос всем любит задавать. «Танки», — отвечаю я. «Нет», — говорит генерал. Я ему: артиллерия — бог войны! — «Нет», — говорит. «Пехота — царица полей», — кричит наш Мишенька. Он ведь сам — бывшая пехтура...

— Врешь ты, — не выдержал и вылез из-под шинели Пименов. У него были маленькие глаза и толстые губы, которые он вытягивал вперед, когда говорил. — Я тогда сказал генералу: самое главное воинское мастерство.

— Неважно. Все равно не попал в точку.

— А в пехоте я и не служил, — продолжал Пименов. — Я на Орловщине снайпером был, десантником. Когда на переформировке стояли, я на стреляющего выучился.

— Та шо же то було найглавнийше? — спросил сержант Яков Перепелица, которого все звали «дважды отважный»: у него было две медали «За отвагу». Он нацеплял их в минуты передышек меж боями и прятал, когда садился на танк.

— Мы не угадали, — пожал плечами Ситников. Черемных перестал пиликать на гармошке и поинтересовался:

— А командующий сказал?

— Нет. Вот, говорит, еще повоюете — узнаете. А я потом вас спрошу.

— Каждый человек имеет свое главное, — вставил Мирза Нуртазинов.

— Для тебя, например, ложка.

— Я кушать много не люблю.

— Тильки зараз два котелка.

— Я, орлята, считаю, что главное на войне — песня. Споем?

— Вот уж не скажи, старшина, — сплюнув на окурок и бросив его в костер, произнес усатый санитар дядя Ваня. — Песня печаль на сердце наводит, а в бою солдату грустить — самое пропащее дело.

Черемных ухмыльнулся в ответ и, надвинув пилотку на рыжие брови, заиграл:

Кто сказал, что петь не надо
Песен на войне...

— А я знаю, что на войне самое главное, — мечтательно начал остроносый автоматчик Миша Бадаев. — Самое главное то, что будет после войны.

— Да ну? — К огню подошел Николай и уселся меж бойцов, потирая лоб пальцами. — Сидите, сидите! Это здорово ты сказал, Бадаев. Что же ты собираешься делать после войны?.. Ситников! Здравствуй! Где же Малков?

— Ранен, товарищ лейтенант.

— Как ранен? Ну-ка, расскажи. Я его после боя видел и ничего не заметил.

— Маленько ногу поцарапало. Он в госпиталь собрался, а комбат и говорит ему: «Возьми меня с собою, мне комар ухо укусил». Он и не пошел. Комбат послал его безлошадниками командовать, подбитые танки восстанавливать. А мы вот с Михаилом Егоровичем, — Ситников шутливо погладил Пименова по голове, — оставлены, как резервные кадры.

— А ваша машина?

— Всю правую ходовую часть разворотило. Мы орудие давили — оно выстрелило. Но можно восстановить, Малков восстановит.

— Он, что, специалист?

— Да, лейтенант Малков танк знает, — с гордостью произнес механик.

— Жаль. Мне б его повидать хотелось. О-очень жаль, — повторил Николай, подумав о том, что после боя они с Юрием даже не поговорили. «Как это нехорошо! Возмущался его равнодушием, а сам...». И, тряхнув головой, продолжал. — Так что же, товарищи, будет после войны?

— Я пойду сталеваром работать. Возьмете меня к себе на завод, товарищ лейтенант? — начал Бадаев.

— Ты же ФЗУ на плотника кончил.

— Сталеваром лучше.

— Почему ты думаешь, что лучше?

— А вы рассказывали нам про металлургический завод — очень интересно. Горячая работа.

— Я буду токарь, — вставил Нуртазинов.

— Який ты будешь токарь у себя в степу? Там тильки трава да овци.

— Я Уралмаш работал. Война пройдет — Казахстан свой Уралмаш делать будет.

— Вот я, например... — медленно заговорил санитар дядя Ваня.

— Дядя Ваня усы сбреет и будет искать себе невесту, — перебил башнер, вытягивая губы.

— А я сразу женюсь, — старшина сдавил меха гармони, и она издала резкий звук. — Возьму женку на паровоз, обучу на помощника машиниста. И-и... — Он сорвал пилотку и помахал ею над головой. — Э-эх! Дай светофорами зеленую улицу: машинист первого класса — гвардии старшина в долгосрочном отпуске — Александр Тимофеевич Черемных едет! Дай, дорогая, контрпар на спуске. Коче-га-ар, уголька — топка мерзнет! Поворот! У-у-у-у! — Черемных поднял рыжие брови, подергал воображаемый гудок. Потом он похлопал ладонью по груди. — Э-эх, орлята, пока паровоз на месте стоит, не поднимай зря паров: котлы взорвутся.

Все приумолкли, глядя на тлеющие угли костра. Николай, как бывало, хотел рассказать бойцам о заводе, о мартеновском цехе, где в гудящих пламенем печах варят сталь. Как хорошо это, когда мощный кран уносит после окончания плавки пышащий жаром ковш тобою приготовленного металла!.. Но, исподтишка обведя глазами притихших гвардейцев, он сдержался: зачем дразнить. Санитар дядя Ваня вытягивал над костром руки и сосредоточенно рассматривал свои ладони. И Николай взглянул на свои пальцы, на них давно уже не было мозолей, руки привыкли теперь к гранате, к ножу, к пистолету. Он подавил вздох и повернулся в ту сторону, где за соснами горел закат. Смола на толстых стволах блестела в солнечных лучах, точно капли пота.

— Скоро вперед пойдем? — нетерпеливо и мрачно пробубнил Черемных, подымаясь.

— Как стемнеет.

Сосновый бор кончался высоким и крутым обрывом. Внизу текла извилистая речка. За ней на необозримое пространство раскинулась равнина. Над равниной стлался вечерний туман, и казалось, что она слегка вздымалась, как тяжело дышащая грудь. В темнеющем влажном воздухе трудно было рассмотреть что-нибудь вдали.

За равниной садилось огромное багровое солнце. Кровавые лучи заката скользили по блестящему булыжнику дороги, уходящей на запад, зажигали огнем темную воду реки.

Николай сбоку взглянул на бойцов. Гвардейцы сидели, облитые пылающим заревом предбоевого вечера над землей, которая завтра должна быть освобождена в сражении.

— Дядя Ваня, — предложил Николай, — расскажи-ка сказку про Вихоря Вихоревича.

Глава 6

Танки стремительно продвигались вперед, и у радистки бригадной радиостанции сержанта Сони Потаповой дел было много. Бригада, войдя в прорыв, держала связь и со штабом корпуса, и с танковыми частями, идущими параллельно, и с авиацией, и с артиллерией, и с пехотой, которая каждый день догоняла танкистов и закрепляла их успех.

Соня сутками не снимала наушников, почти безвыходно сидя в кабинке радиостанции, смонтированной в кузове трехтонного грузовика. Но она ясно представляла, что происходит вокруг, по беспрестанным сводкам, приказам, распоряжениям, которые ей приходилось принимать и передавать.

Это был год десяти знаменитых ударов Советской Армии на фронтах Отечественной войны. Участвуя в шестом ударе, бригада уральцев действовала в самые горячие дни разгрома противника в районе Западной Украины. После боев за Львов танки пошли на юг, к Карпатам. Когда впереди засинели горы, бригада повернула снова на запад. Время бежало быстрее, чем танки, и казалось, что полковник — командир бригады, отдавая через Соню распоряжения, хотел догнать каждый пролетевший день.

Соня была единственной девушкой в бригаде, поэтому ее знали почти все. Когда она передавала по радио приказания комбрига и штаба, в танках узнавали ее голос. Случалось танкам на марше встречаться с крытой трехтонкой, над которой покачивалась высокая антенна. Тогда каждый танкист обязательно приветствовал Соню. Даже если из окошечка кузова не выглядывала девичья темно-русая голова, большие, всегда немного удивленные глаза, танкисты, завидев машину радиостанции, считали своим долгом помахать шлемом или рукой.

Соня знала немногих и то лишь по позывным раций. «Гроза» например, — это командир батальона, который басит, именует бойцов «дьяволята», а, разговаривая с Соней, называет ее не иначе, как «глазастая» и «дочка».

Позывными бригадной радиостанции было «Буря». Соне очень нравилась перекличка «Грозы», «Урагана», «Тайфуна». Она работала с азартом. Голос ее звучал мягко, но настойчиво.

— Гроза! Гроза! Я — Буря. На левом фланге коробки противника! — и сердце ее замирало. Она представляла, как ползут «тигры» и «пантеры» на наши танки, которыми командует тот, кто зовет ее дочкой.

— Ураган! Ураган! Как слышите? Прием.

— Пурга! Пурга! Я — Буря! Огонь! Огонь! Сильнее огонь! Прикройте продвижение «карандашей», — и она рисовала в своем воображении, как автоматчики, условно называемые «карандашами», не могут пройти вперед «из-за стрельбы противника». Она не удерживалась, выглядывала из машины, слушала, как где-то недалеко идет бой: напряженно урчат моторы, палят орудия.

— Вот егоза! Никак не сидит на месте, — сердился полковник, появляясь вдруг откуда-нибудь на своей маленькой автомашине. Он всегда залезал в кабину радиостанции. — Ну-ка, свяжи меня с «Ураганом».

Комбриг надевал наушники, и через несколько секунд в них улавливался далекий голос: «Соня, Соня! Я — «Ураган». Как слышите? Прием». Радиостанцию штаба бригады многие вызывали просто: «Соня!»

Связь по Сониной станции устанавливалась быстро и четко. Комбриг отдавал распоряжения и уже не сердился на девушку.

— Спасибо, сержант! Молодец! По-нашенски. Он так же быстро уходил, оставляя за собой дверь настежь, и снова уезжал к тому батальону, где обстановка была самой горячей.

Однажды в солнечный августовский вечер бригада без боев проходила колонной по глухой извилистой дороге. Машина радиостанции двигалась среди танков. Соня раскрыла в кузове боковое оконце и рассматривала происходящее вокруг.

Дорогу обступали зеленые рощи. В них было заманчиво мирно. Там угадывалось птичье щебетанье, неслышное за ревом моторов. В небе, охраняя войска, патрулировали самолеты. В колонне вместе с танками шли самоходные орудия, гвардейские минометы — «катюши», зенитные установки — «аннушки», приданные бригаде. И сквозь привычный запах газойля и бензина, который выдыхали моторы, ветерок доносил, казалось, лесные ароматы. У придорожной канавы кивали головками ромашки, незабудки. Их покачивал вихрящийся за машинами воздух. Соне так хотелось нарвать букет полевых цветов!

В оконце еле-еле просовывалась голова. Соня все время старалась смотреть вперед, и от этого сильно уставала шея. Вон первый танк останавливается. Командир машины соскакивает и подозрительно оглядывает дорогу. На танках вместе с автоматчиками сидят саперы. Он зовет их, и они быстро прощупывают почву. Соня напряженно следит за ними.

Нашли несколько мин у самого края дорога. Соня, улыбается облегченно. Ей кажется такой немудреной, хитрость фашистов, отступивших без боя: они заминировали обочины, рассчитывая на то, что русские, торопясь вперед, будут обгонять друг друга.

Саперы не вытаскивают всех мин: некогда. Ставятся предупреждающие таблички — «мины», и колонна двигается дальше. Из села навстречу танкам бегут мужчины, женщины. Они отчаянно машут руками и кричат, преграждая путь. Какой-то старик, сняв выгоревшую, рваную шляпу, что-то объясняет танкистам.

Машины объезжают мост, входят в узенькую уличку. Толпа жителей бежит впереди. Люди возбуждены, они словно хотят поднять на руки тяжелые танки и осторожно пронести их через все село. Везде натыканы жерди, на них навешаны пестрые лоскутки, а там, где это сделать не успели, женщины и дети встают сплошной стеной, загораживая заминированное место.

А в конце улицы поперек стоят снятые с петель ворота, и на них дегтем намалевано: «ТОВАРИЩИ ЧЕРВОНА АРМIЯ АСТАРОЖНО ТУТ МIНИ». Рядом уже разобран забор, и босоногие мальчишки с гордо сияющими глазами показывают гвардейцам объезд по огородам.

Танкисты спешат. Никто не спрашивает имена людей, рискующих жизнью ради родной Червоной Армии. Соня машет им на прощание рукой и шепчет:

— Спасибо, дорогие! Большое спасибо!

Подъехали к реке. Колонна останавливается, пропуская вперед саперную часть — грузовики с понтонами. Соня смеется, увидав, как нетерпеливый танкист, сбросив сапоги и засучив штаны, бежит в воду мерять брод. Вверху, перечеркивая вечернее небо, низко носятся десятки самолетов. Они словно зовут скорее на тот берег, а потом, будто оставив что-то на этой стороне, возвращаются. И опять мчатся вперед и снова возвращаются, точно им жаль расстаться с этой землей.

Дверь Сониной кабины распахивается, и влезает командир бригады в пыльном комбинезоне.

— Соня! Скорее штаб корпуса! Скорее, дружок, скорее!

Девушка привычным жестом включает передатчик и удивленно смотрит на полковника. «Что случилось? — думает она, настраивая рацию. — Почему у комбрига так блестят глаза? Раньше он никогда не называл меня по имени...»

— Алло! Урал! — Соня старается говорить спокойно, но волнение полковника передается и ей. Она торопится. — Алло! Урал? Урал? Я — Буря, я — Буря. Как слышите? Прием. Перехожу на прием... Так... Так... Слышу хорошо. Принимайте. Передаю. Передаю.

Полковник бросается к ней, выхватывает микрофон и кричит:

— Урал! Урал! Я — Буря! Я — Буря! Вышел на государственную границу! — Он, сдерживая голос, отчетливо выговаривает каждое слово.

— Вышел на государственную границу Союза Советских Социалистических Республик!.. Форсирую по маршруту реку вброд... Да здравствует наша Родина!..

Полковник вынул платок и вытер вспотевшее лицо. Поднялся. Сделал шаг к двери, и весь кузов закачался. Окончательно растерявшись от волнения, он снова сел напротив Сони и произнес:

— Вот это здорово! А?.. Мечтали... И дошли!.. Ну, теперь держись!..

— И стукнул кулаком по дощатому столику.

Не в силах от неожиданной радости сказать что-нибудь, Соня сидела недвижно и смотрела в открытую дверь. Там видны колонна танков, зеленый лесок вдали да маленькие домики, утопающие в садах. И башни танков, и верхняя кромка леска, и макушки деревьев вдоль дорога, и крыши села — вся долина была залита рубиновым светом вечерней зари, словно здесь, на границе, в небе вспыхнула яркая кремлевская звезда.

Соня смотрела вдаль и видела весь свой пройденный путь — бывает так в значительные минуты жизни! Ей казалось сейчас, что этим же светом сияли лица ее одноклассников на пионерском костре десять лет назад, когда она впервые надела красный галстук и, стоя перед отрядом у Красного знамени, проговорила:

— Всегда готова!

Этим же светом — костров, знамен и полощущихся на ветру плакатов «Все для фронта!» — была озарена площадка новостройки, когда в пургу и жестокий мороз студенты вышли на субботник. Этим же светом был залит огромный зал, где добровольцы давали клятву землякам. Соня вспомнила решительное лицо генерала, стоявшего тогда у боевого знамени. Он торжественно произносил слова, повторяемые танкистами: «Клянемся! Мы не дрогнем в боях за русскую землю. Не пожалеем крови и самой жизни ради свободы и счастья нашего народа, ради полного освобождения родной земли от захватчиков».

— Как несовершенна наша радиотехника! — воскликнул полковник с искренней досадой. Соня обернулась:

— Почему это? — она готова была обидеться за свою радиостанцию.

— Вот сейчас бы доложить прямо на Урал, отцу. Соня улыбнулась. Полковник продолжал серьезно:

— Что вы смеетесь? У меня отец — тоже государственный человек, депутат горсовета, знатный токарь. Он за каждым шагом армии следит. Придет с работы и сразу матери командует: переставить флажки на карте.

К двери радиостанции подбежал коренастый танкист в шлеме, с автоматом на груди.

— Товарищ гвардии полковник! Гвардии майор Никонов послал доложить вам: первый танковый батальон переправился за границу в полном составе.

Быстрые глаза его весело щурились. Правую руку с вытянутыми пальцами он держал у виска, а левую прятал за спиной.

Соня пыталась подсмотреть, что он там прячет. Танкист заметил ее взгляд и смутился. Полковник приказал шутливым тоном:

— А ну, встань, как полагается, товарищ гвардии старшина Ситников. Что это у тебя там?

— Да так... товарищ полковник... Вот разлучаемся с родной землей — я и набрал...

— Незабудки! — обрадовалась Соня. — Дайте мне хоть одну. Ситников смутился еще больше, сунул девушке букет и сказал:

— Это я вам, товарищ гвардии сержант! — И козырнул полковнику. — Разрешите идти?

— Идите, — засмеялся полковник.

— Спасибо! — крикнула Соня вслед танкисту.

— Эх, кавалер! Сразу бы с этого и начал: разрешите, мол, вручить сержанту букет цветов по случаю перехода государственной границы.

— Что вы, товарищ полковник! Я его совершенно не знаю, — поспешила заверить Соня.

Полковник напустил на себя суровость, хотя в голосе все еще проскальзывал смешок:

— А почему вы не знаете лучших людей бригады? Стыдно! Это механик-водитель первого класса Антон Ситников! Сейчас он безлошадник — машина его на ремонте. — И, став уже совсем серьезным, полковник добавил. — Д а! Вот что. Передайте шифровкой, помпотеху корпуса: «Коробочки восстанавливаются своими силами успешно. В помощь роте техобслуживания из танкистов, потерявших машины, организована команда под началом технически грамотного офицера». Как его фамилия? Эх, запамятовал. Молоков... или Молодцов... Ну, не важно. Передайте так: «Из двадцати двух шестнадцать — снова в строю». Ясно?

— Есть, из двадцати двух — шестнадцать, — ответила Соня, прижимая к груди цветы.

Темнело. Полковник медленно потянул из букета стебелек незабудок. Потом будто спохватился:

— Молодчина! Геройски работаете! И он выпрыгнул из машины.

Пехота уже подходила к реке, когда все танки и автомашины бригады переправились на другую сторону. Соня не отрывалась от окна. Жители со всех окрестных польских деревень сбежались посмотреть на советские войска. Они кидали танкистам ветки спелых яблочек, кричали, махали руками, смеясь и запевая песни. В одном городке жители вынесли большой портрет Гитлера и бросили его на мостовую под гусеницы.

Танки мчались вперед всю ночь. В каждом следующем городке поляков собиралось все больше и больше. В иных на рабочих окраинах все население выстраивалось вдоль пути. Люди, со смехом прикрывая от грохота уши ладонями, бежали рядом с танками. Матери поднимали над толпою своих детей. Крики и восторженные возгласы, раскатистый лязг гусениц и зычное гудение моторов раздавались в ночи. Люди не спали, будто в первый раз должно было появиться солнце, и они вышли встретить долгожданный восход.

Вслед бригаде дул ветерок — предвестник утренней зари. Он смахнул прохладной рукой усталость с разгоряченных гвардейцев и освежил пыльные потные лица. И наконец, в той стороне, где осталась Родина, на небе запылала алая заря. Кумачовым знаменем она раскинулась по горизонту. Потом полнеба радостно зарумянилось, и взошло солнце, обняв теплом освобожденную землю и расцветив все вокруг. Соне было хорошо, как никогда. Она уже мечтала о том, как бригада пройдет победным маршем по всей Польше, по всей Германии до Берлина.

Ее вызвал корпусный радист. Она не любила его за излишнюю болтливость, хотя никогда не видела и не знала, какой он. Сейчас же захотелось сказать ему что-нибудь ласковое.

— Как самочувствие за границей? — спросила она.

— Соня! Слушай! Стихи! Я знаю, ты не любишь мои стихи. Но сейчас можно? — И радист декламировал ей:

Мучиться, Польша, тебе долго:
Солнце встанет на востоке ало —
К Висле на помощь двинулась Волга,
К Татрам помчались сыны Урала...

Обычно Соня отвечала ему: «Опять сдул. Да, да — «Сидор, Дмитрий, Ульяна, Леонид». А в это утро она похвалила стихи и только с сожалением отметила:

— Горы Татры на самом юге Польши, а мы идем на северо-запад...

— Буря! Буря! Я — Гроза, я — Гроза, — ворвался из эфира в наушники хриплый бас. — Молодой человек! Не путайтесь под ногами на чужой волне! Алло! Глазастая! Принимай радиограмму: «Головная походная застава настигла противника. Вступаю в бой. Вступаю в бой...»

Снова у Сони напряженные сутки за сутками. Она дремала, не снимая наушников, в минуты затишья или на марше под мягкое покачивание на рессорах. Здесь же, в крытом кузове грузовика с радиоаппаратурой, была койка да ящик из-под мин с бельем, книжками и запасной гимнастеркой. Урывками она писала письма домой и в институт. Ночами успевала поймать волну Москвы и после звона позывных — «Ши-ро-ка-а стра-на-а мо-я род-на-ая» — записывала очередную сводку Информбюро для политотдела.

Она знала, что ее записи потом размножают на пишущей машинке и читают всем гвардейцам. И ради этой сводки она готова была не спать совершенно — лишь бы, в пятый, шестой раз, настроив рацию на Москву, записать данные об очередном успехе советских войск на фронтах и приказ Верховного Главнокомандующего.

Через день-два приходила многотиражка. И если, сверив свой текст с напечатанным, Соня обнаруживала у себя ошибку, она чуть не плакала:

— Какая я тупица! Ведь ясно говорили: «Сандо-мир». А у меня было: «Сан-Данир».

Она вынимала карту и, найдя на левом берегу Вислы город Сандомир, злилась на себя еще больше:

— Дура! Хоть бы сюда заглянула! Город-то совсем рядышком с нами.

Прошли лето и осень 1944 года. Завершился великий бросок советских армий. Бригада, пройдя Западную Украину и Восточную Польшу, остановилась в лесу за Вислой на Сандомирском плацдарме, чтобы подготовиться к следующей операции.

Соне представилась возможность отдохнуть. Часа два она мылась. Переоделась во все чистое и надушилась духами «Красная Москва», которых у нее было уже совсем немножко, на донышке флакона. Затем четверо суток она отсыпалась.

Потом начались обычные на стоянках будни. Работы тоже много — ремонт, проверка аппаратуры, зарядка аккумуляторов. Но зато можно спокойно, не торопясь, три раза в день сходить на походную кухню за завтраком, обедом и ужином. Зато можно вечером лечь как следует, постелив простыни, под одеяло, голову на подушку и, почитав любимую книжку, спать — нисколько не боясь, что не успеешь выспаться. Было сыро от частых, осенних дождей. В один из пасмурных дней Соня пошла к начальнику связи бригады, чтобы оформить позывные радиостанций новых танков, прибывших для пополнения. Мягкие, влажные листья не шуршали под ногами. Дым землянок, построенных танкистами в лесу ровными рядами, не поднимался выше нижних веток и стоял синими слоями над лагерем.

Тихо. Не шелохнутся дуплистые дубы. Разве только вдруг обломится намокший сук да зацепит собой упругую ветку вяза, которая взовьется обратно вверх, стряхивая брызги дождя. Понурились тополи. Дрожит и шепчется остатками листьев осина, краснея ободранным стволом: задели танком бедную.

Замерли спрятанные в зарослях кустистого ильма стальные машины под брезентами. В лагере гвардейцев — почти никого. Экипажи боевых машин ушли «пешком, по-танковому» разыгрывать атаки и скрытое передвижение меж холмов, по лесу. Десантники тренировались на развалинах ближайшего городка вести бой. Время близилось к обеду. Соня шла по просеке, молча по-военному отвечая на приветствия часовых. В плащ-палатках, накинутых на плечи, с автоматами на груди, они оказывались в самых неожиданных местах и издали были незаметны сквозь чащу деревьев. Соня вздрагивала, когда вдруг у какого-нибудь толстого вяза, щелкая коваными каблуками, вытягивался в струнку автоматчик или танкист.

В конце просеки грянула песня. Навстречу Соне шел взвод гвардейцев. С автоматами за спиной они вышагивали колонной по четыре, энергично выбрасывая руки, как на параде. Запевал рыжий веснушчатый старшина, и видно было, что он старался басить:

Вражья сила качнется и сломится
Под напором стальных наших рот.

По широкому жесту лейтенанта, который двигался спиной вперед и дирижировал хором, два с половиной десятка молодых бойцов дружно подхватывали:

Автоматчики с танками бросятся
И проложат дорогу вперед.

Лейтенант повернулся, зашагал сбоку колонны и увидел Соню. Он перестал петь, расправил шинель под поясом, как-то неловко выбросил ногу вперед и оступился на совершенно ровном месте. Соня остановилась, приветствуя, как полагается, проходящую колонну. Лейтенант тоже приложил руку к шапке, из-под которой торчала жесткая шевелюра, и прошел мимо, разглядывая Сонины сапоги.

— Шире шаг! — крикнул он. — Старшина! Веди взвод! — Сам он вернулся к Соне. — Здравствуйте, товарищ сержант! Я должен у вас узнать точно: ваша фамилия Потапова?

— Да, Потапова. — Она старалась не подать виду, что смущена неожиданным вопросом. — А что такое?

— Потапова? Правильно. Кажется, Потапова.

— Не кажется, товарищ гвардии лейтенант, а на самом деле. А вы — Погудин! И зовут вас Николаем.

— Откуда вы знаете?

— Я про вас в армейской газете читала.

— А-а! Ну, это — чепуха. Скажите, вы лейтенанта Юру Малкова не видели? Где он? Говорят, уже вернулся из роты техобслуживания.

— Малков? Юра? Разве он здесь?

— Конечно, здесь! Вы не знали?

— Такой черненький, волосы немножко вьются, худощавый, высокий? Ямка на подбородке? — радостно расспрашивала Соня.

— Ну, да, он самый.

— Это из нашей горьковской школы. Мы с ним вместе в одном классе учились. И в институт вместе поступали. Где он? Здесь? В нашей бригаде?

— В нашей-то в нашей, да я его давно не видел. Как подо Львовом его ранило...

— Ранило? Сильно?

Глаза у Сони округлились, и Николай увидел, что они не серые, как он представлял себе, а синие. Пухлые, мягко очерченные губы дрогнули, и она посмотрела с такой тревогой, что Николай поспешил успокоить:

— Да чепуха-а! Он даже в госпиталь не пошел. В роте техобеспечения остался, танки ремонтировать.

— Танки ремонтировать! — растроганно повторила Соня и неожиданно для себя разговорилась. — Юрка Малков! Даже не верится. Он такой чудак всегда был. Знаете, вечно что-нибудь изобретал. То автоматические часы, которые в школе не вовремя звонок подавали. То к велосипеду мотор приделал, поехал — и остановиться не мог...

Тайком Николай рассматривал девушку. Точно подогнанная по фигуре шинель. На пышных волосах, блестящих темно-русых, почти коричневых, была ловко надета аккуратная ушанка. На шее из-под воротника шинели кокетливо выглядывал краешек яркой шелковой косынки. И эта, не полагающаяся в военном обмундировании, вещичка напоминала о том, что есть, кроме фронтовой, иная жизнь. Там люди живут в домах с большими окнами, из которых видны заводы. Там работают, ездят на трамваях, учатся, ходят в кино и театр, пьют чай из хрупких стаканов. Там каждый день своими руками варят сталь, вытачивают детали, собирают машины. Мысли Николая унеслись в цех. Он живо представил, как он стоит у мартена с ломиком в руках у летки и ждет команду выпустить кипящий металл. Соня спросила:

— Вы вместе были?

— Что?

— Вы с Юрой Малковым вместе в бою были? Он командир танка?

— Да, да. А как же? Даже взводом командовал.

Соня почувствовала себя неловко, она увидела, что офицер как-то замялся. Подумав, что ему очень некогда, она заторопилась:

— Разрешите идти, товарищ гвардии лейтенант?

— Да, да, — не удерживал Николай. — Юрия увидите — передайте, что я по нему соскучился. О-очень!..

— Есть! А если вы его увидете, приходите ко мне вместе, — Соня запнулась на этих словах и совсем растерянно добавила: — Нет, серьезно. Рация стоит сразу за штабом.

— Найдем, — шутливо пригрозил Николай. Девушка повернулась и пошла четким военным шагом. Ей казалось, что Николай смотрит вслед, но, когда она украдкой обернулась, его уже не было. Всю дорогу до землянки начальника связи Соня пыталась себе представить, как выглядит в форме танкиста Юра Малков. Если бы ей кто-нибудь, например в письме, сообщил, что Юра танкист, она бы не поверила. Тихий неженка, пай-мальчик, маменькина детка, который в школе сидел на первой парте и краснел до самых ушей, когда выходил к доске отвечать, если на него смотрели девочки, — и вдруг командир танка!

Вспомнилось, как одноклассницы на выпускном вечере уверяли, что Юра Малков был влюблен в нее и собирал коллекцию ее фотографий. От веселых школьных воспоминаний на душе стало празднично. Напевая про себя, Соня дошла до землянки начальника связи бригады и постучалась.

— Войдите.

Низенький толстый капитан с крупным носом на круглом лице поднялся ей навстречу и засуетился, прикрывая рукой недобритую щеку.

— Товарищ гвардии капитан... — начала докладывать Соня.

Он прервал ее:

— Хорошо, хорошо. Опустите руку. Быстро за дело. Формальности после. Снимайте шинель, здесь тепло. Садитесь. Вот все документы на каждую рацию. Составьте схему позывных. Вот заявки командиров машин.

Он усадил ее за стол, сколоченный из снарядных ящиков. На нем валялись радиолампы, коробки телефонных аппаратов, воздушные конденсаторы. Под потолком навешаны провода с аккумуляторными лампочками разного калибра: на электрическое освещение связисты в танковой бригаде не скупились.

Соня начала вычерчивать схему связи машин. «Ураган», «Тайфун», «Пурга», «Гроза» — выписывала она знакомые позывные. Начальник связи, уже побрившись, сидел за другим столом и что-то высчитывал на бумаге, все время трогая себя за нос, будто проверял: цел ли. Это был пожилой инженер, который всегда торопился, словно хотел как можно скорее разделаться с войной и вернуться в свое конструкторское бюро на радиозавод. Он напоминал засидевшегося за сверхурочной работой чертежника: ему все уже ясно и остается только провести несколько линий на проекте.

— Товарищ капитан, разрешите спросить?

— Что такое? Давайте без формальностей.

— Тут я не могу разобрать, это что за позывные.

— Это я сегодня карандашом последние записывал: «Сокол», наверное. Нет, подождите. «Соно...» Вот, черт побери, сам не пойму, — капитан в раздумье потрогал свой нос. — Звоните скорее командиру первого батальона — майору Никонову.

Соня взяла трубку телефонного аппарата.

— Алло!.. Дайте «Грозу»... «Гроза»? Никонова... Товарищ майор?.. Говорит сержант Потапова по поручению капитана Беленького... Да, да. Она самая. Скажите, как будут позывные вашего взвода разведки?.. Что? «Соня?» Так и записывать?.. Ну, хорошо. Спасибо.

— Что такое? — встревожился капитан, увидав, что девушка чем-то обескуражена, задумалась и не кладет трубку обратно на аппарат. — Какие позывные будут?

— Почему-то «Соня».

— Да, да, «Соня». Я вспомнил. Правильно.

— Но ведь это не годится, товарищ капитан. — Она положила трубку. — Будут путать.

— Что путать?

— С моей рацией, с «Бурей». Меня часто вызывают просто по имени.

— Да, правильно! Ведь вас Соней зовут. Надо менять эти позывные. Путаница в связи — гиблое дело. — Капитан вытащил пухлую записную книжку и стал листать ее. — Вечно у разведчиков премудрости всякие. Есть же много слов хороших, еще не использованных: Ветер, Вихрь, черт побери! — сколько угодно. Так нет, обязательно надо, как в пехоте; Таня, Маня, Соня... — Он, сморщась, засмеялся и взглянул на Соню. — Лирические натуры? Да?

— А кто командир взвода разведки у Никонова? — тихо спросила Соня.

— Вот я и ищу. Вот-вот. Малков, лейтенант. Он уже командовал, затем исчезал, видимо по ранению. Сегодня опять появился. Вот романтик, — качал головой капитан. — Наверное, ему радистка понравилась. Вы его знаете?

Соня писала, низко склонившись над схемой, и ничего не ответила. Она неловко макнула перо в чернильницу и поставила на бумаге кляксу.

Вечером в машине у Сони зажужжал телефонный зуммер. Она подумала, что сейчас из штаба дадут распоряжение собираться ехать вперед, и радостно закричала в трубку:

— Сержант Потапова слушает!

— Товарищ гвардии сержант, — раздался в телефоне знакомый голос Николая. — Разрешите доложить: гвардии лейтенант Малков найден. Он уже вернулся в батальон, но не вылезает из своей конуры... Оправдывается, что мотор у вновь полученной машины не в порядке. Зря поклеп на наш Урал возводит. Правда?

Соня порывалась что-то сказать, но сразу не могла найти подходящих слов. Она обрадовалась, что звонит Николай, что с Малковым все благополучно. Ей захотелось увидеть Юрия. Сразу повеяли дорогие, далекие воспоминания: родной город, школа...

— Алло! Буря! Вы слушаете? — кричал Николай по телефону.

— Да, да, — проговорила Соня.

— Так разрешите ему сейчас прийти к вам?

— Пожалуйста. Конечно...

— Сейчас мы урок немецкого языка закончим, и он явится.

Соня спешно принялась наводить порядок. Постелила на столик чистую газету. Сложила в ровную стопку все книжки. Протерла носовым платком аккумуляторную лампочку, светившую под низким потолком. Места в кузове грузовика было так мало, что прибирать после этого стало нечего. Она еще раз поправила одеяло на постели, взбила белоснежную подушку и перевесила с гвоздя на гвоздь свою шинель.

Затем глянула в зеркальце, пожалела, что нет пудры: нос слишком блестел, и решила надушиться. Вынула из вещевого мешка флакон, раскрыла и второпях уронила, пролив весь остаток «Красной Москвы».

Глава 7

Вечером Николай подолгу просиживал в землянке за столом, сколоченным из досок от консервного ящика. Он зубрил немецкие слова и фразы, читал, писал письма, вызывал к себе бойцов и вел с ними разговоры, как он в шутку выражался, о «высоких материях». Горела лампа-коптилка, сделанная из гильзы снаряда. Огонь печурки — из крупнокалиберной гильзы — бросал на стены, сложенные из тонких стволов березы, желтые и розовые блики. Тихо посапывал в углу ординарец, набегавшись по бесчисленным поручениям командира. В дверь постучали.

— Разрешите?

— Да, да, — Николай поднял голову, отрываясь от начатого письма. Вошел автоматчик и отрапортовал, волнуясь:

— Товарищ гвардии лейтенант! Младший сержант Чащин... По вашему приказанию.

— Садись. Раздевайся, у меня тепло.

Тот снял шапку и, скрадывая дыхание, присел на краешек чурбака, заменяющего стул. Он чувствовал, что вызван не к добру, и держался неловко, хотя не сознавал за собой никакой вины.

— Знаешь, зачем я тебя вызвал? — строго начал Николай, потирая пальцами лоб. Тот испуганно поднял глаза.

— Нет, не знаю, товарищ гвардии лейтенант.

— Я с твоей мамашей переписываюсь.

Боец сразу сообразил, о чем будет речь. Улыбнулся, облегченно вздохнул, но встретился с серьезным взглядом командира и снова потупился.

Николай продолжал:

— Она тебе часто письма пишет?

— Часто.

— Когда последнее получил?

— Позавчера.

Чащин вздрогнул, потому что командир встал и резко повысил голос:

— Так почему же ты, лодырь этакий, не отвечаешь ей?

Чащин поднялся. Сгорбясь и повесив голову, он глядел в землю.

— Я вас спрашиваю, товарищ гвардии младший сержант, — гремел Николай. Боец молчал.

— Тебя не узнать, Чащин. Где твоя гвардейская выправка? — Николай подошел вплотную, взял его за пояс и притянул к себе. — А ну! Глянь на меня веселыми глазами!

Чащин расправил плечи и выпрямил грудь, но лица не поднимал.

— Вот видишь — стыдно. И мне за тебя стыдно. Приходится успокаивать твою мамашу, что ты жив и здоров, и извиняться за твою лень, — кивнул Николай на начатое письмо.

— Я напишу ей сегодня же, товарищ гвардии лейтенант.

— Конечно, сегодня напишешь, в этом не может быть никакого сомнения. А пройдет месяц-два, опять тебя вызывать и стыдить придется?

Автоматчик усиленно ковырял пальцем швы на шапке, наконец проделал дырку и начал выщипывать из подкладки вату. Николай взял у него из рук ушанку и отложил в сторону. На лбу у Чащина выступила испарина. Засовестясь, он выпалил:

— Каждый день буду писать!

— Каждый день ты не сможешь писать, — спокойно возразил Николай. — Особенно когда в боях. Но все же надо почаще. Вот тебе лист бумаги, конверт — иди пиши.

— Да у меня есть. Спасибо. Не надо.

— Бери. И скажи всем во взводе, кто ленится домой письма писать... По секрету скажи: пусть напишут. Стыдно родных забывать.

— Понятно.

— Можешь идти.

— Спасибо, товарищ гвардии лейтенант, — Чащин схватил шапку, нахлобучил на голову, старательно козырнул и выбежал вон. Николай весело посмотрел ему вслед.

Прошло с полчаса, и снова раздался робкий стук.

— Да?

— Можно? — вошел старшина Черемных. Он постоял, сдвигая кожу на лбу, насупив свои рыжие брови, и, наконец, пробубнил. — По личному делу, товарищ гвардии лейтенант...

— Проходи, Александр Тимофеевич, садись.

Старшина помедлил у двери, потом сел и уставился на полоску огня коптилки. И Николай молчал, давая ему подумать. Ясно: у Черемных что-то случилось. Старшина продолжал отсутствующим взглядом смотреть на коптилку. Тогда Николай начал издалека, чтобы завязать разговор.

— Оружие почистили?

— Почистили.

— Что ребята делают?

— Письма строчат. Что-то на них наехало сейчас. Все за бумагу взялись.

— Да ну? А ты уже написал?

— Кому? — голос Черемных звучал, как из порожней бочки, и получалось «куму».

— Своей тагильчанке.

— Я ей писать больше не буду.

— Почему же?

— Она на другую колею стрелку перевела: изменила мне.

— Не может быть! Откуда ты узнал?

— Вот уже месяц...

И Черемных, запинаясь, рассказал о том, что он не получает писем, хотя сам отправляет почти каждый день. Девушка веселая, бойкая, скучно ей одной. А только письмами, конечно, не проживешь: сколько в котлы воды не лей, топку не разожжешь — не поедешь. Забыла она своего рыжего машиниста... А раньше души не чаяла... Все они такие!..

— Да-а, — протянул Николай. — Тяжелый случай, — и лукаво заглянул старшине в глаза.

— Не смейтесь, товарищ гвардии лейтенант. Я ее своей невестой считал.

— Эх ты, невера!

Николай взялся за телефонную трубку, но потом раздумал, достал полевую книжку, вырвал лист и написал: «Иван Федосеевич! Очень прошу, если есть время, зайдите ко мне, будто невзначай. Мой старшина Черемных совсем нос повесил. Сидит мрачнее тучи: сомневается в верности своей невесты. Я не знаю, как быть. Сидим, толкуем. Посоветуйте».

— Эй, гвардия! Петр Васильевич! — позвал он. Петя Банных открыл глаза и, еще лежа на топчане, вытянулся по стойке «смирно».

— Слушаю, товарищ лейтенант.

Николай наклонился к самому уху Пети.

— Живо. Найди.

— Есть!

Петя умчался. Черемных продолжал глядеть на коптилку и даже потрогал, горячая ли она. Николай расхаживал по землянке, заложив пальцы за пояс.

— Не знаю твоей Кати, но мне кажется, не верить моей землячке ты не имеешь никакого права. Она ведь тоже занятый человек. Где работает?

Пока Черемных рассказывал о девушке-фрезеровщице, ординарец успел вернуться.

— Ну что? — спросил у него Николай за спиной старшины.

Петя зашептал скороговоркой.

— Капитан сказал, что придет. Сейчас занят. А пока послал меня к механику из второй роты, Камалову, чтоб я попросил у него письмо от какой-то Кати. Я письмо принес, а он сказал дать вам, чтобы вы старшине пока почитали. Вот...

Николай подошел к свету и быстро просмотрел письмо.

— Слушай-ка, то же как раз Катя пишет, — голос его понизился. Он расстегнул воротник гимнастерки: «Здравствуй, дорогой Вася! Пишет тебе твоя старая знакомая Катя. Ты прости меня, Вася — ты, наверное, давно считаешь, что я забыла тебя и поэтому не писала. Нет, Вася! Я тебя жду. Жду, Вася, как дала тебе слово в тот вечер, когда мы вдвоем последний раз ходили на горку провожать солнышко.

Ты знаешь, Вася, что наша местность была оккупирована. Когда пришли фашисты, я сперва пряталась у тети Даши. Они всех девушек вызывали повестками, чтоб в Германию увезти.

Потом меня нашли. Фашистский комендант меня избил за то, что я пряталась, а потом заставлял жить с ним. А я взяла и убежала к партизанам. В разведке меня ранило, и фашистский карательный отряд забрал в плен. Били. Ногти на пальцах вырывали, но я выжила и им ничего не сказала.

А когда наша армия начала наступать, немцы меня с собой угнали. Заставили копать рвы, чтобы ты, милый, не мог на танке проехать. Я работать не стала, снова убежала. Меня опять схватили и отправили в Германию, в Лигниц. У жирной фрау Гюнке работала прислугой. Сколько волос я там своих оставила: выдрали. Сколько раз меня по щекам ремнем били, кочергой по спине. Сын этой фрау Гюнке, фашист, золотые горы сулил мне, но я снова убежала.

Ой, Вася, милый, если бы не ты у меня, ничего бы я этого не вынесла. Не видал бы ты больше свою белобрысую Катеринку. Ты не знаешь, как я люблю тебя! Ведь только раз, только раз целовала я другого. Это когда из Германии уже добралась до Бреста, меня зацапали гады и бросили в тюрьму. А когда в город ворвались наши и нас освободили, я поцеловала какого-то маленького артиллериста. Ты прости меня, Вася, но я была так рада, так рада. И все ходила по городу — тебя искала среди танкистов.

Теперь я знаю, что ты жив, родимый мой, и с утра до утра буду ждать твоих писем. А по вечерам хожу на горку провожать солнышко, как это делали мы с тобой когда-то.

Крепко, крепко целую тебя! Катя. Как я тебя люблю!»

Николай прочитал все без передышки. Затем он положил письмо на стол и принялся подковыривать булавкой фитиль лампы-коптилки. Ординарец, как пришел, хотел было подложить дров в печку, но так и простоял с поленьями в руках. Черемных шумно высморкался в платок и взял письмо в руки:

— И почерк похож...

— Значит и характер похож, — уверенно сказал Николай и добавил: — Ты дай адрес — напишем твоей Кате, что ее гвардии старшина скучает, лежит бедняга целыми днями в землянке без дела и почитать ему нечего.

Старшина не заметил иронии.

— Ну, нет, товарищ лейтенант! Обидится, что пожаловался. Катя — гордая...

— Правильно, Александр Тимофеевич. Все настоящие — гордые. И не надо их обижать всякими подозрениями, Так?

— Так, — старшина собрался уходить. — Разрешите быть свободным?

— Писать ей будешь — от меня большой привет передай. А приедем домой — я у вас на свадьбе дружкой буду. Возьмете?

— Обязательно, товарищ лейтенант.

Пока они, долго не выпуская, жали руки, в дверь опять постучали. Вбежал Юрий. Старшина быстро попрощался, и они с Юрием холодно козырнули друг другу. Николай протянул Юрию только что читанное письмо.

— Взгляни-ка!

Юрий быстро пробежал его глазами, потом стал внимательно читать с начала до конца.

— Это кому пишут?

— Одному нашему механику. Тебя кто-нибудь так любит?

— Нет, — покачал головой Юрий. — А тебя? Николаю хотелось поскорее узнать, как Юрий встретился с Соней. Не отвечая ему, он спросил:

— Ну, как Соня? Давай садись, рассказывай.

— Ничего.

— Виделись? Что она говорит? Юрий нехотя ответил:

— Прочитала нотацию за то, что я позывными радиостанции у себя на машине сделал «Соня».

— Да ну? На самом деле? Вот это ты здорово придумал! — засмеялся Николай.

— Что же тут смешного? — обиделся Юрий.

— А как же? Конечно, смешно. Знаешь, раньше рыцари были — имя возлюбленной на щитах писали.

— Ну и что же? Доблестные рыцари были! — раздраженно сказал Юрий.

Николай видел, что Юрий не в духе. Но все же сказал, придавая словам глубокое значение:

— А вот я читал — русские богатыри выковывали на своих щитах: «За Русь». И это были по-настоящему отважные воины. Получше твоих рыцарей воевали! Ну, ладно, не злись. А что она тебе посоветовала? Ты объяснил ей, почему так задумал?

— Что объяснять? Сама должна намек понять... Правильно говорят, что женская душа — потемки. Сказала, надо как у всех сделать что-нибудь ветреное — «Ураган», «Тайфун», «Шторм». Предложила мне «Вихрь».

— Ха-арошие позывные!

— Ничего хорошего. И будет только одно «хр-хр» слышно.

— Так можно «Вихрь» произносить по-уральски — «Ви-и-хо-орь».

— Все равно мне не нравится.

— Ну сделай «Зефир» или «Эфир», черт возьми. «Ночной зефир струит эфир...» Прямо как у классика будет. Юрий взглянул с укоризной.

— Прошу тебя, не язви. Мы ж договорились... Давай, без шпилек... Николай передвинул на столе коптилку, подправил пламя и медленно сказал:

— Спорить мы все же будем, иногда.

— Это почему же?

— Характерами не сходимся.

— Ну, да, — с иронией начал Юрий. — Ты старый фронтовик, и я в твоих глазах тыловая крыса... Ты воевал, а я танки ремонтировал...

— Че-пу-ха! Я не о том говорю. Можно быть в глубоком тылу и жить по-фронтовому. Вон у нас сталевары — есть такие, что для них завод — тот же фронт. А есть такие, что за уши вперед тянуть надо... Командир же должен, обязан в душе столько жару иметь, чтобы на всех подчиненных хватало!

— Гм. Ты хочешь сказать, что я спокойно отношусь к своим обязанностям, что не лезу на рожон, как ты, что я войну не люблю.

Погудина взорвало. Он видел, что Юрий понимает его, но противоречит из-за самолюбия.

— А кто же я по-твоему? Прирожденный головорез? Или воюю для своего удовольствия? А вся наша бригада? Ты что думаешь — мы очень любим войну, если пошли добровольцами?

Николай почувствовал, что может наговорить Юрию обидных вещей, и вспыхнет ссора. Он сдержал себя, заговорил спокойнее:

— Да ты пойми, Юрка: все наши ребята еще больше тебя по мирной работе изголодались.

Юрий смотрел на Николая просящим взглядом: перестань, де, кричать.

Этих двух офицеров тянуло друг к другу. Бывает, что сходятся двое разных людей, и один хочет сделать другого похожим на себя. Так начиналась их дружба. А на фронте все происходит быстро — и дружба рождается быстрее, и человек раскрывается в короткий срок, проявляет себя до конца.

— Ну, что ты киснешь? — спросил Николай, видя, что Юрий совсем закручинился. — Ты меряешь старой поговоркой: «Говорить правду — терять дружбу»?

— Нет. Я просто так. Что-то грустно.

Николай согласился, вздохнув. Он глядел на огонек коптилки и рассуждал, словно про себя:

— Это точно. И у меня грусть какая-то. Реку Сан перешли совсем будто и незаметно, а словно половину себя там на границе оставили. Хороша Польша: и хаты такие есть, как у нас на Украине, и заводы — хоть похуже наших, но тоже работали люди, и язык у них похож на наш... А все-таки не то. Я, знаешь, никогда в жизни не испытывал такого чувства. Весь вот я здесь как будто... Ан, нет. Что-то осталось. И что — не знаю.

Юрий улыбнулся.

— Как «что»? Вот я... — Он осекся, потому что хотел сказать Николаю про себя, но побоялся возобновления спора. Он чуть не похвастался, что ему лете: у него здесь самое родное на свете — Соня, и ему можно не грустить...

А Николай вдруг продолжил:

— Это наша часть такая, танковая. Когда бои, мы впереди, на виду. Но зато в передышку сидим по лесам, вот как сейчас, спрятаны, замаскированы, в стороне от населенных пунктов. Ничего не поделаешь — служба. Танк не кобыла — в конюшню не поставишь...

Юрий ничего не ответил. Пощелкав ногтем по гильзе, он осмотрел, будто впервые, всю землянку.

— Тебе надо аккумулятор достать, электричество провести. В танковых войсках — и с коптилкой сидишь.

— Да-а.

Помолчали. Николай снова спросил, тряхнув головой и оживляясь:

— Ну, так что же — Соня? Расскажи. Как любовь-то ваша?

Юрий помедлил, внимательно посмотрел товарищу в глаза, облокотился на стол, сжав голову ладонями.

— Не знаю. Может, я все это выдумал. Не знаю. Что теперь делать?

— Ты ее любишь?

— Люблю, пожалуй, — не скоро отозвался Юрий.

— Так действуй. Скажи ей об этом. Что ж так вздыхать? Знаешь, как Иван Федосеевич всегда говорит? «Думай. И если горячее сердце и холодный ум подсказывают тебе делать одно и то же — действуй, и всегда будет хорошо».

— Гм. Легко советовать.

Тоненьким голоском запищал зуммер полевого телефона, который стоял на топчане в изголовье. Николай пересел на постель и взял трубку.

— Да, я... А-а! Иван Федосеевич!.. Нет, уже не надо. Черемных ушел... Все в порядке... Письмо у меня. Мы тут с Малковым еще раз читали... Что? Не-ет. Просто так. Хотя он тоже влюбленный и грустит... Конечно, хорошее дело. Я ему так и сказал — грустить нечего. Ведь когда людей двое, душа в душу, — каждый сильнее становится. А как же!

Юрий с укором смотрел на Николая. А тот весело подмигнул, прикрыл трубку рукой и шепнул: «Ничего, Иван Федосеевич поймет». И продолжал по телефону:

— Не-ет. Она здесь в бригаде... Ну-да, Потапова... Да. Они еще в школе учились вместе... Вот-вот. Я ему то же самое говорю... Правильно. И чтобы воевать лучше!..

Закончив разговор с Фоминым, Николай с торжеством потряс телефонной трубкой над головой:

— Слышал? То-то же, товарищ гвардии влюбленный лейтенант!

Глава 8

В просторную, светлую землянку командира бригады пришел Фомин.

— А, Иван Федосеевич. Приветствую! С чем сегодня? — поднялся навстречу полковник.

— Я насчет Николая Погудина.

— Что такое?

— Вы же знаете: если этот парень что-нибудь задумал — должен выполнить, не угомонится, пока не сделает. Разрешите сесть?

— Да, да, садитесь.

Капитан Фомин снял фуражку, не торопясь пригладил волосы на затылке и опустился на табурет, затрещавший под ним. Полковник тоже сел, оперся грудью на край стола.

— Так что же с Погудиным? — не терпелось ему.

— Вообще, мне кажется, что замысел его осуществим. Хотя это и не совсем по политической части, но я обещал ему помочь и поговорить с вами. Теперь он десять раз за день напоминает.

— Да вы ближе к делу, Иван Федосеевич, а то ходите вокруг и около.

— Сейчас и дело будет, — медленно проговорил капитан. — Тут недалеко от нас есть замок, старый, заброшенный. За двенадцать километров по ту сторону фронта — второй, почти такой же. Вот тот замок и не дает покоя Погудину.

— Вот как, «не дает покоя»? — живо повторил комбриг, вынул из портфеля карту и развернул на столе. Капитан показал карандашом:

— Вот он тот замок, вот линия фронта, а это наш.

— Да-а. Значит, наблюдательный пункт в тылу врага? — раздумывал полковник. — Я уже слышал об этой затее. Скажите, Иван Федосеевич, откуда у рядового офицера такие сведения? Я поручил заняться этим начальнику штаба. Он вызывал Погудина, затем проверял его догадки. Все данные — и общевойсковой разведки, и воздушной, и показания пленных — подтверждают, что в этом замке действительно никого нет.

— Вы же знаете Погудина, — улыбнулся Фомин, — он уже перезнакомился со всей пехотой на переднем крае, с артиллеристами. Даже летчик из нашей корпусной авиаразведки к нему ходит в гости: они приятели, еще, кажется, по ФЗУ знакомы.

— Это интересно, — медленно повторил полковник. — «НП» за двенадцать километров в тылу противника. Вы посмотрите: замок как раз на перекрестке дорог. Дней бы на пяток там организовать наблюдения... Могут быть блестящие результаты.

— Он и предлагает туда пробраться.

— Глубокая разведка! — Полковник воодушевился. — Это хорошо. Смело задумано. Где Погудин?

— Там, в районе нашего замка, со взводом занимается. Выдумал себе тему: «Взятие обороняемого противником здания».

— Да, да. Мне начальник штаба говорил про эту тему. Это ведь вы ее предложили? Едем.

— Куда?

— К Погудину.

Маленький автомобиль полковника выехал из лесу, где стояла бригада, и запрыгал по разрытому картофельному полю. В полукилометре впереди, над голыми деревьями старого парка, возвышались островерхие крыши древнего замка. Его окружали развалины каменной ограды. Автомашина нырнула во впадину, очевидно, когда-то здесь был крепостной ров, и поехала вдоль парка. Еще издали офицеры увидели Николая, стоящего на крыше низкой пристройки. Он размахивал кулаком над головой, что-то кричал, то садился на корточки, то вскакивал. Потом он исчез и быстро появился на другой пристройке. Теперь уже было слышно, что Погудин подавал команды.

Полковник не любил, когда подчиненные, выполняя уставные требования, прерывали занятия и бежали к нему с докладом. Он велел шоферу остановиться, не доезжая до замка.

По толстому ковру мокрых осенних листьев офицерам удалось бесшумно подойти вплотную к строению, похожему на крепость.

— Нуртазинов! Пра-авильно! Так, так, — кричал наверху Николай. — С угла подходи: хитро придумал. Только не связывай бойцов лишними командами. Ясков «убит». Назад. Начинай снова: в этом окне — пулемет, — мы условились. Перепелица! Гранаты — по окнам.

Десантники крадучись окружили обветшалое крыло замка. Ловко подобрались к зданию и швырнули в окна верхних этажей деревянные чурки, заменяющие гранаты. Несколько человек во главе с рыжеволосым старшиной, потерявшим в горячке шапку, спускалось с крыши по карнизу к окнам. В последний миг, когда все бойцы на «ура» бросились в атаку, Николай, разгоряченный, сам закричал «ура» и спрыгнул с крыши. Но тут же он безнадежно махнул рукой и позвал:

— Все-е ко мне!

Автоматчики, утирая потные лица, сбежались к нему и построились в шеренгу по два. Старшина без шанки, стоя на правом фланге, быстро скомандовал: «Равняйсь! Смирно». Николай тихо приказал:

— Во-ольно.

Он сдвинул шапку на затылок и потер пальцами наморщенный лоб.

— Никуда-а не годится! Во-первых, медленно. Если так противника станем атаковать, он обрадуется: будет сидеть себе и пить шнапс. Да, да, улыбаться нечего. Дальше. А-агромный недостаток: мало хитрости, мало выдумки. Отделение Перепелицы действует, как при царе Горохе, «ура» — и только. Куда это годится? Отделение Нуртазинова лучше. Правильно сделали, что начали атаку с угла: меньше вероятности, что пулемет достанет как с этого боку, так и с того. Лучше всех сработало отделение Черемных. Они обошли замок и со стороны глухой стены проникли на крышу. Потом по карнизу напали на противника сзади. Отделение гвардии старшины Черемных, выйти из строя!

Девять больше других раскрасневшихся бойцов, сделав два шага вперед, построились в шеренгу.

— За инициативу на занятиях от лица службы объявляю благодарность! — козырнул Николай.

— Служим Советскому Союзу, — выдохнули разом автоматчики.

— Встать в строй! Дальше. Ба-альшая наша беда: мы не умеем метать гранаты в окна. Если в бою будет так же — осколками себя уничтожим. Сейчас десять минут перекур, затем отделения тренируются. Каждый становится вплотную к стене и бросает чурку в окна второго этажа. Понятно? Черемных, шапку найди. Ты хоть бы гвоздем ее прибивал, что ли: все время теряешь, — весело закончил он.

Николай хотел разрешить разойтись, но по лицам солдат понял, что сзади к нему подошел кто-то из старших командиров. Он выдержал паузу и опустил руки по швам.

— Взво-од, смирно!

Как будто показывая новичкам образец гвардейской выправки, он повернулся и подчеркнуто по-уставному приложил концы вытянутых пальцев к виску. Затем чуть передохнул, соображая, зачем здесь командир бригады, и четко доложил ему о занятиях.

Полковник поздоровался с десантниками, пожал лейтенанту руку, сказал, что их усердие ему понравилось, и разрешил сделать перерыв вдвое больше. Николай смекнул, для чего приехал комбриг с Иваном Федосеевичем, и, не дожидаясь вопроса, сразу предложил:

— Разрешите показать будущий «НП»?

Полковник и капитан только переглянулись. Через крыльцо, где уже не было ни ступеней, ни дверей, офицеры вошли в огромный зал. Сапоги гулко застучали по мраморному полу. Все невольно стали ступать на носки. Это был древний польский замок. Давно стерлись старинные фрески на обветшалых стенах. Вместо окон и дверей зияли неровные отверстия. Погудин повел полковника и капитана узким, мрачным коридором наверх по лестнице, вымощенной каменным бруском. Ступени крошились, отдельные камни с шумом вываливались. Глухое эхо разносилось под истрескавшимися сводами.

— Здесь сто двадцать пять ступенек, — сообщил Николай. — Это высота пятиэтажного дома.

— А Берлин отсюда не видно? — пошутил комбриг.

— Товарищ полковник, — улучив минуту, попросил Николай, — когда мы вернемся из разведки, разрешите выписать с бригадного склада мягкой резины — набить на подошвы?

— Зачем? — удивился комбриг, но, догадавшись, одобрил. — Хорошо придумано: в городах, где нам придется действовать, улицы мощеные. Сегодня же прикажу. А из какой это разведки вы собираетесь вернуться?

— Как из какой? Ведь... Мы же идем, чтобы решить...

— Слыхал, Иван Федосеевич? — засмеялся полковник, — Погудин уже готов отправиться.

— Ему только дай волю, — ворчал Фомин. Но в голосе его звучало плохо скрываемое одобрение.

Первый о пустующем старинном замке в тылу у немцев узнал от местного населения в ближайшей деревушке сам Иван Федосеевич. Он и рассказал о нем Николаю, намекнув, что хорошо бы использовать замок для наблюдения.

Капитан шел по ступеням, нагибаясь и заслоняя рукой голову, спокойный, будто равнодушный ко всему. Но глаза его внимательно прощупывали все закоулки в стенах, сложеных из ноздреватых плит, крохотные окошки под потолками. Он заметил патронную гильзу, убедился, что она от русского автомата, бросил.

— Жить не дает мне с этим «НП», — бормотал он.

— Вот! — воскликнул Николай и полез в обвалившийся проход под потолком. — Прошу — за мной. Эх, и вид отсюда!

Офицеры вскарабкались на чердак с тяжелыми сводами. Из маленьких, как амбразуры, окошек на четыре стороны открывалась панорама окрестностей. Все трое невольно засмотрелись с высоты на далекие просторы.

День был пасмурным. Но воздух уже становился прозрачным, как это бывает перед заморозками. Все вокруг поблескивало, влажное после дождей.

На восточной стороне неярко пестрел красками поздней осени огромный массив леса, в котором жили танкисты. Сверху он был похож на бесформенную груду металла с желтыми и коричневыми пятнами ржавчины. Среди оголенных деревьев выделялись те, что не сбросили еще листвы.

Кто бы мог подумать, что в этом, казалось, безжизненном лесу накапливаются большие силы советских войск? Только ночами по шоссе, вьющемуся узенькой ленточкой вдали, было оживленное движение.

А сейчас по этой ленточке двигалась одна единственная автомашина. На расстоянии грузовик был похож на маленького муравья. Он бежал с холма на холм между серыми, желтыми, зелеными полосками — нищенским лоскутным одеялом выглядела земля по обеим сторонам шоссе.

Скоро «муравей» прошмыгнул меж набросанных темных камешков — автомашина проехала по улице польской деревни. Затем она скрылась из виду за блеклыми рощами — укатила туда, где у горизонта свинцовой змейкой протекала Висла.

Николай проводил взглядом автомашину и сказал:

— Это наш помпохоз поехал за чистым бельем.

Полковник, стоявший за его спиной, удивился и вопросительно посмотрел на капитана. Тот пожал плечами: «Ничего, мол, особенного», но все-таки спросил у Погудина:

— Ну-ка, признайся, только честно: разглядел машину за столько километров, или просто так — предположение?

— Почему предположение? — Николай даже чуть-чуть обиделся.

— Видно же, как шофер ведет ее рывками на подъемах. Сейчас у помпохоза за рулем сидит Яша Крюков, из молодого пополнения. Он еще не приловчился скорости переключать как следует.

— Наблюдательный! — не удержался полковник. Иван Федосеевич вытащил часы, взглянул на них и, щелкнув крышкой, подтвердил:

— Да, по времени должен быть помпохоз: он сегодня мытье обеспечивает... Эх и попаримся! — Он потянулся так, что хрустнули кости. — Вы видели, товарищ полковник, какую мы у себя в батальоне баню соорудили? Настоящая, уральская!

— Видел и собираюсь помыться как-нибудь.

Все трое перешли на противоположную сторону. На запад от замка лежал небольшой городок, совершенно разрушенный. В сражениях за плацдарм он несколько раз переходил из рук в руки. Сверху его руины казались свалкой мусора.

За городом поднималась цепь высоких холмов, изрытых окопами. По ним проходила линия фронта. На восточных скатах, которые были как на ладони, занимала оборону пехота с артиллерией. На противоположном склоне — позиция противника. Из-за холмов высовывалась далекая башня, островерхая, со шпилем, почти такая же, как у замка, где были сейчас офицеры.

— Вот, смотрите, товарищ полковник, — объяснял Николай. — Они не могут использовать ту башню для наблюдения за нами. Эти высоты, где проходит линия фронта, закрывают наши позиции, как и отсюда нам не видно вражеской обороны. Из той башни видна только макушка нашего замка. Но зато оттуда такой обзор всех немецких позиций и всего их тыла дальше, что лучшего «НП» и не придумаешь...

Полковник следил за выражением его лица.

— Вы не верите, товарищ полковник? Вот посмотрите, — Николай вынул из планшета потрепанную, невесть где добытую немецкую карту. — За грядой холмов — низменность, вот даже болота. По ним и надо туда пробираться, Тут и перекресток дорог, и третья линия обороны немцев, и все их артиллерийские позиции.

— Да. Поле наблюдения отличное... Но все-таки это рискованная штука, Погудин, — призадумался полковник. — Идти прямо к немцам. Тут может быть масса случайностей.

Полковника увлекал замысел Николая. Тем более, что маршрут будущего наступления бригады проходил как раз через те места, где стоял второй замок. Сделать такую разведку — очень заманчиво. Но он боялся в случае неудачи потерять лучшего командира десантного взвода. Полковник давно мечтал, еще никому не говоря об этом, выделить взвод Погудина в самостоятельное подразделение. Создать из него специальную группу, которая просачивалась бы впереди наступающих танков в тыл противника и диверсионными способами подготовляла бы успех боя. Командовать такой «паникой», как он условно называл эту группу, должен Погудин. Его взвод, как ртуть, подвижен, проникает в любую щель, умеет быть невидимым, а когда нужно, мгновенно собирается в кулак.

По командиру судят и о бойцах. Полковник видел в каждом солдате этого взвода будущего Погудина. «Таких надо беречь на большие дела и не посылать в это рискованное предприятие», — раздумывал полковник.

— Ты уверен, что твои автоматчики подготовлены к действию в тылу противника?

— Смогут, — с жаром ответил Николай.

— Хорошо, — решил полковник. — Я сейчас поеду на передний край, попробую пробраться на «НП» артиллеристов и разглядеть все поближе. А после отбоя — ко мне, на инструктаж. С начальником штаба все обмозгуем, свяжемся с общевойсковыми частями. Подбирай пять бойцов, не больше, и связиста с радиостанцией. Будем готовиться.

* * *

Николай отобрал пятерых лучших бойцов. Добродушный силач, «дважды отважный» Яков Перепелица считался мастером рукопашных схваток. Тихий задумчивый Семен Чащин — «специалист карманной артиллерии» — в метании гранаты не имел себе равных. Без своего незаменимого адъютанта, самого маленького во всем взводе, Пети Банных, Николай не мог никуда отправиться. Бойкий и хитрый Миша Бадяев был отличным стрелком, карие глаза его считались самыми зоркими. Белокурый бледный юноша Андрей Ясков, как бывший слесарь, слыл мастером на все руки: он и шофер, и повар, и оружейник.

Кандидатуры тщательно продуманы. Николаю хотелось предусмотреть все — от возможной рукопашной схватки до того, что вдруг придется подремонтировать орудие. Он сперва отвергнул радиста, выделенного начальником связи: «Товарищ капитан, что вы мне какого-то медведя присылаете? Ходить быстро не умеет!» — звонил он по телефону капитану Беленькому. Тот отвечал: «Что ты придираешься, черт тебя побери! Этот радист до войны два раза ставил республиканский рекорд по бегу на длинные дистанции».

Радист оказался смекалистым, выдержанным, отлично знающим радиостанцию. Но только его тонкий слух окончательно убедил Погудина: такой подходит.

Полковник вызвал всю группу к себе, одобрил ее состав, поговорил с каждым. Сам проверил, как они умеют ползать, насколько точно ориентируются ночью, в полной темноте по компасу и карте. Андрей Ясков сделал для этого особый фонарик: вместо стекла вставили жесть, проколов в ней крошечную дырочку.

Затем в маршрут внесли уточнения по самым свежим сведениям общевойсковой разведки. Автоматчики должны были за ночь проползти через вражескую линию обороны и до рассвета пробраться в замок на той стороне фронта.

Когда Погудин со своей группой ушел, командир бригады приказал установить дежурство на переднем крае — на наблюдательном пункте артиллеристов. Это был самый ближний к противнику замаскированный окоп. Днем оттуда в стереотрубу можно хорошо рассмотреть высокую квадратную башню и верхнюю часть здания. Темная крыша уступами опускалась с этажа на этаж. Низ постройки скрыт верхушкой леса, который виднелся за более близкими холмами.

На фронте было затишье. Удачно миновав преграды, Николай с бойцами добрался к рассвету до цели. Замок оказался менее старым, чем первый. Он стоял на холме у перекрестка дорог. Вокруг раскинулся большой парк.

Автоматчики поднялись на последний этаж, затем прошли в башню и по винтовой лестнице забрались на самый верх. Они заняли чердак башни, господствующей над всей местностью. Своды оказались деревянными, крытыми проржавленным железом, сквозь дыры в бинокль хорошо были видны колеистые бугры дороги, автомашины, снующие туда и сюда, немецкий регулировщик на перекрестке, весь городок и поля вокруг.

Каждую минуту Николай подбегал к рации. Связист передавал в бригаду сведения о колонне самоходных орудий, проползших на передний край, об артиллерийских батареях на соседней высоте, о противотанковом рве, который рыли согнанные польские женщины и дети. Доложили о заграждениях, сооружаемых на шоссе у городка. Немцы, деловито спеша, вкапывали в землю толстые бревна, строили двойной забор и щебнем засыпали пространство между стенами.

Рация разведчиков работала все время. Николай изредка напоминал радисту менять волну, чтобы немцы не запеленговали передатчик.

Перепелица, Бадаев, Чащин и Банных наблюдали каждый за указанным ему участком. Андрею Яскову Николай поручил подготовить на всякий случай запасный путь из замка. В стенах башни на разной высоте были окна со старыми ржавыми решетками. Самое нижнее окно, вровень с полом, выходило на крышу замка, и Ясков целый день возился, выламывая решетку, добросовестно долбил кирпич кинжалом. Стук и скрежет железа о камень раздавались в башне.

Когда Ясков приходил перекурить, остальные подтрунивали над ним:

— Ну, як вона? — спрашивал Перепелица, — похили-лась, трошки, товарищ слесарь?

— Три дня, пока мы здесь, ему как раз хватит, — добавлял Миша Бадяев.

— А ты пойди ее своей хитрой башкой выломай. Посмотрим, хватит ли тебе трех дней, — сердито отвечал Ясков.

— Отставить разговоры, продолжайте наблюдения, — приказал Николай. — Тебя, Андрей, подменить? Устал долбить?

Ясков мотал своим белобрысым чубом.

— Нет, товарищ гвардии лейтенант. Уж разрешите, я сам до конца. Это дело сноровки требует. Ломок бы мне или подпилок.

— Надо скорее.

— Есть! — Ясков быстро спускался по лестнице к своему окну. Оттуда снова доносился равномерный стук со скрежетом.

Николай волновался и ни секунды не мог усидеть на месте. Уж очень необычна обстановка, слишком велик и легок успех. Все время наблюдатели, не сходя с места, докладывали о чем-нибудь вновь замеченном. Николай сразу диктовал обобщенные короткие сводки, радист передавал их. Сведения для бригады были очень ценными.

В спокойные минуты Николай вспоминал последние встречи с товарищами. Малков пришел попрощаться и, между прочим, скептически заметил: «Никакого толку не выйдет из этой авантюры». А Соня прибегала несколько раз. Она все уславливалась с радистом о порядке приема, передачи, изменения волны. И каждый раз, прощаясь, не скрывая своего волнения, горячо говорила Николаю:

— Желаю удачи, товарищ гвардии лейтенант!

Потом он вспомнил, как ночью пехотинцы, держащие оборону на переднем крае, пропускали его группу через фронт. Кто-то громко тогда сказал про него: «Рисковый офицер».

Сейчас было тепло от этих воспоминаний. Он немножечко гордился собой и уже строил планы, как пробраться в городок. По радио спросил на это разрешение у командира бригады. Получил категорический ответ полковника: «Сиди и руководи наблюдением. А то сейчас же отзову».

Ночью никто не заснул, хотя по очереди всем можно было отдохнуть. По дороге на восток шли вражеские танки. Еще никогда до этого не доводилось слышать их в таком количестве и столь близко. Николай ходил из угла в угол, злясь на себя за то, что не мог по звуку мотора определить какую-то новую марку машин. «Как докладывать штабу?»

Маленький Петька ни на шаг не отлучатся от командира. Николай посылал его на лестницу прикуривать. Там можно было зажигать спичку. Ординарец мигом возвращался, пряча тлеющую папироску за пазухой, и тревожным голосом окликал в темноте:

— Лейтенант! Вы здесь?

К утру головы отяжелели и никли. Николай послал Яскова оканчивать работу, из предосторожности прерванную на ночь, и начал диктовать очередную сводку по радио.

Вдруг сдавленный шепот ординарца прервал его:

— Лейтенант! Немцы!

Николай подбежал к Пете, который наблюдал за воротами замка. Во двор на двух легковых и двух штабных машинах въехало человек двадцать пять. Они быстро вылезали и один за другим поднимались на крыльцо. В утренней тишине отчетливо был слышен их разговор.

Николай перевел дыхание. «Только без паники», — мелькнуло в голове. Ясков внизу прекратил стук. Николай достал папиросы. Он не повернулся к бойцам, чтобы не выдать волнения. Шепотом приказал:

— Т-с, ни звука, свертывай рацию. Всем приготовиться. Ничего не оставлять. Помогите связисту.

Бойцы не сдержали облегченного вздоха, когда Николай медленно обернулся, успокоил, ласково поглядев прищуренными глазами, резко чиркнул спичкой и закурил. В этом жесте была уверенность, и первый испуг прошел. Никто не заметил, как дрожал огонек, поднесенный к папиросе.

Немцы ходили по замку, стуча тяжелыми сапогами. Доносились обрывки их речи.

Прошло несколько секунд. Николай тихо скомандовал «За мной!» и направился с чердака вниз. Перепелица обогнал его. Все, неслышно ступая, спускались гуськом, и у каждого была лишь одна мысль: «Вынул Ясков решетку или нет?»

Винтовая лестница без перил была крутой и полутемной. Там, где она оканчивалась, в основании башни, небольшая площадка освещалась окном. Узкий проход напротив окна вел дальше вниз, на другую лестницу, по которой навстречу уже раздавались чьи-то грузные шаги.

Бесшумно спускаясь, автоматчики напряженно переглянулись и замедлили движение: каждый хотел поскорее увидать Андрея Яскова, окно и того, кто поднимался в башню из замка. Еще ступень, другая — и Николай с Перепелицей замерли...

Ясков стоял в проеме окна и раскачивал решетку. Тяжелый чугунный переплет, вделанный в кирпичные стены, только чуть-чуть шатался в расковыренных пазах.

Путь закрыт. Николай вынул нож. Он обвел глазами своих автоматчиков. Бойцы смотрели на него. Даже связист, сутулясь под тяжестью рации, приготовил нож. Каждый словно хотел отдать командиру свое мужество, свою решимость, чтобы он стал сильнее. Николай почувствовал это.

— Будем пробиваться! — твердо прошептал он, взведя курок пистолета.

Все перевели взгляд на лестницу, ведущую из башни вниз, и, отпрянув, прижались к стене. К ним поднимался гитлеровский офицер в высокой фуражке. Свет падал на него сверху, лица не было видно, только тускло поблескивала кокарда да пуговицы френча с парадными погонами. Он вышел на лестничную площадку, увидел Андрея Яскова и в ужасе закричал по-немецки, хватаясь за кобуру на животе:

— Здесь русский солдат!..

Андрей обернулся. Он стоял, весь перепачканный кирпичной пылью, светлый чуб нависал из-под шапки на глаза. Руками он держался за решетку позади себя и приготовился ударить ногой гитлеровца.

Николай сверху прицелился в голову офицеру. Но Перепелица опередил — нырнул, будто в окоп, на плечи гитлеровцу. Ясков мгновенно поспешил на помощь, ловко подставил офицеру подножку, и они втроем с размаху упали на пол.

В короткой схватке мысль приходит мгновенно и тотчас должна быть осуществлена. Время не отсчитывает даже секунды. Боец наносит противнику удар, и горе ему, если он долго начнет соображать, что делать дальше. Тяжелодумие в этот миг — такой же враг, как и медлительность в мускулах и дрожь в нервах.

Николай указал Чащину на дверь, остальным на окно.

Внизу из всех комнат замка на крик офицера бежали гитлеровцы. Чащин подскочил к двери и, как только на лестнице затопали тяжелые сапоги, кинул туда гранату. Раздался взрыв, там закричали, открыли стрельбу. Он бросил еще одну.

Бадаев и Банных раскачивали решетку в окне. К ним подбежал Николай и стал помогать. Прикончив гитлеровца, присоединились Перепелица и Ясков. Впятером они навалились что было сил и выломали преграду. Тяжелая решетка с грохотом упала на железную крышу. Все хлынули в окно.

— В парк и дальше — в лес! Рацию вперед, — прохрипел Николай, давая дорогу радисту. — Чащин! Документы!

Чащин знал, что надо делать. Он не стал обыскивать убитого, а ножом в одну секунду вырезал всю грудь его френча вместе с карманами и регалиями.

— Все! Пошли! — Николай кинул в дверь на лестнице еще одну гранату и вслед за Чащиным выскочил на крышу, которая уступами понижалась по бесчисленным пристройкам и флигелям замка. Стараясь не шуметь, они ринулись с уступа на уступ. Добежали до края. Радист, за ним Бадаев, Чащин и Перепелица кинулись вниз. Николай уцепился за кромку крыши и, повиснув на секунду, спрыгнул на землю. Андрей Ясков ловко съехал по проржавленной водосточной трубе, которая с шумом обрушилась вслед за ним. Петя Банных растерялся и бросился прямо в колючие кусты свидовника. Упал и застрял в цепких шиповатых сучьях, громко охнув.

Все это произошло очень быстро. Немцы не сразу сообразили, что предпринять. Да они и не знали, кто и как, убив их офицера, скрылся. В панике они заметались по замку. Переполох нарастал. Наконец в гвалте выделились команды: «Обыскать!», «Все обыскать!».

Запущенные аллеи парка усыпаны увядшими листьями. Утренний ветерок лениво ворошил их. Автоматчики на миг притаились за деревьями, ожидая командира, затем все выбежали на окраину парка к невысокой каменной ограде. Дальше был виден выкошенный луг, серый от влажных ветров поздней бесснежной осени. За ним — молодой, такой же серый, раздетый лесок, где белели стволы берез.

Николай осмотрелся. По сторонам — никого.

— По одному — в лес, живо! Рацию вперед! Автоматчики перелезли через ограду и помчались в лесок. Ординарец Николая — Петя Банных отстал. Хромая и судорожно морщась при каждом шаге, он едва доковылял до ограды. Только Николай успел перетащить его, как от замка по парку частой цепью двинулись, стреляя и крича, вражеские солдаты. Их темно-зеленые, полусогнутые фигуры осторожно приближались к стене.

Николай ухватил ординарца под мышки.

— Быстрей, Петр Васильевич!

Петя Банных, переставив вывихнутую ногу, вырвался и беззвучно заплакал. Потом посмотрел сквозь слезы на товарищей, добегавших до леса, круто повернулся, вставил в автомат новый магазин, взял на изготовку и прислонился к ограде:

— Бегите! Я их... Я их задержу.

— Молчи! — Николай хотел взвалить его на плечи. — Успеем. Берись за шею.

— Нет, нет! Со мной не успеете!.. Они погонятся и увидят всех нас. — Петя задыхался и с трудом выговаривал слова. — Я отстреляюсь один... Давайте сюда, гады! — Его голос вдруг окреп, и автомат забился в долгой очереди. — Бегите! Бегите, товарищ лейтенант. Без вас ребята пропадут. — Он опять переменил патронный рожок в автомате, сунул руку на грудь, оборвал пришитый под гимнастеркой кармашек. — Вот!..

Он отдал командиру комсомольский билет, на миг прислонился к плечу Николая и, оттолкнув его, снова открыл стрельбу. Николай понял: другого выхода нет. Вражеские солдаты закричали свое «аля-ля», будто поднимались в атаку по меньшей мере на дзот. Николай еще помедлил и, боясь обернуться, побежал, низко пригибаясь к земле.

Сзади сквозь беспорядочную ружейную пальбу колотилась, отдаваясь у Николая стуком в висках, прерывающаяся дробь автомата. Потом ухнула граната. Затем опять застрочил автомат. Снова — граната.

Едва Николай добежал до лесу, где в кустах спрятались остальные разведчики с радистом, как стрельба оборвалась. Он несколько мгновений никак не мог заставить себя посмотреть назад. Наконец опустился наземь и взглянул туда.

Петр Банных стоял у каменной стены, широко расставив ноги и держа у пояса сжатые кулаки. Справа и слева на него надвигалось человек десять. Когда им осталось до Пети шага два, он чуть дернул руками в стороны и прижал кулаки к груди.

Разведчики сразу не сообразили, что он делает, и никто не отвернулся. Они видели, как взрыв расшвырял накинувшуюся на Банных толпу. Рука Николая потянулась к лицу, но пальцы не потерли лоб по привычке, а легли на глаза.

Когда он открыл их, у ограды скучились гитлеровцы. Потом они стали расходиться, унося своих убитых и раненых.

А там, где только что стоял Петя, в лучах солнца темнело пятно на серой стене, да над ним на голой ветке ясеня качалась шапка-ушанка.

— Бисовы диты! — не выдержал Перепелица и взвел затвор.

— Отставить! — прохрипел Николай, подымаясь. Автоматчики вслед за ним сняли свои шапки.

Глава 9

Погудина искали по радио. Соня Потапова села за самую мощную радиостанцию бригады.

В штабной землянке неуютно. Девушка держит в руке микрофон. Охваченное наушниками лицо побледнело, под глазами синь бессонницы. Ослабевший голос настойчиво зовет:

— Вихорь! Ви-и-хорь! Я — Буря! Я — Буря! Отвечайте.

Она переключается на прием, но в эфире — ни звука на этой волне. Слабо жужжат радиолампы. Она пробует две-три волны рядом, в уши лезет визг, тихое подвыванье. Потом снова — молчание. Включает передатчик:

— Вихорь! Ви-и-хорь! Я — Буря. Буря. Вихорь, где вы? Погудин! Погудин!

Окно перед Соней вровень с землей. Ветер кидает в него мертвые листья. Один желтый листок приклеился к стеклу и сиротливо вздрагивает черенком.

С шумом вошел полковник. На сумрачном, гладко выбритом лице свежий порез от лезвия бритвы. Он кутается в шинель, накинутую на плечи.

— Ну как, товарищ сержант?

Соня встала, не поднимая ресниц.

— Не отвечает.

— Сидите. Продолжайте.

Она опустилась к аппарату и еще ниже наклонила голову, продолжая поиски. Полковник нетерпеливо ходит по землянке, каждый раз резко поворачиваясь. «Вот тебе и вихорь», — думает он.

Данные, сообщенные Погудиным из тыла врага, чрезвычайно ценны. Но расплатиться за эти сведения таким офицером, как Погудин, слишком дорогая цена. Поэтому не гасла искорка надежды, и полковник все время думал об этом, чем бы ни занимался. А дел было хоть отбавляй: через две недели танки должны отправиться в прорыв, рейд предстоял серьезный.

— Вы б отдохнули, Соня. — Полковник внимательно посмотрел на радистку, которая продолжала монотонно взывать в эфир. — Никто вас не подменял? Идите.

— Нет. Разрешите еще?

— Дальше искать по радио безнадежно. Кончайте, — приказал полковник. — Очевидно, рация у Погудина повреждена.

В воспаленных глазах Сони было столько решимости продолжать вызов, что полковник сразу изменил свое приказание.

— Ну, хорошо, хорошо, еще немножко можно, — успокоил он ее и подумал: «Откуда такое упрямство в девчонке? Третьи сутки не отходит от рации».

Помолчав, он спросил:

— Вы кем были до армии?

— Студенткой.

— Студентка? Какого же вуза?

— Уральский индустриальный.

— А, уральский. Вы хорошо Погудина знаете?

— Нет, видела его всего два-три раза. Он о себе не любит говорить.

— Да, за ним есть этот недостаток: вот уже третий день ничего о себе не сообщает, — горько пошутил полковник.

Соня не ответила и снова надела наушники. Полковник сел рядом. Он припомнил все детали из рассказа санитара, который в очередь с другими автоматчиками дежурил на «НП» артиллеристов. Дядя Ваня видел в стереотрубу, как семь человек пробежали по крыше замка.

Полковник перебирал в памяти: «Бежали, торопясь. Значит, это было уже тогда, когда нижние этажи занял противник... Бежали, не отстреливаясь. А как? Сразу на край или метались из стороны в сторону?» Подумав о такой важной детали, полковник взял телефонную трубку и приказал вызвать санитара Новикова. Ему хотелось убедиться, что Погудин без препятствий ушел из замка.

Через две минуты явился дядя Ваня. Усы обвисли: на них, так же как и на шапке и на плечах, был снег. Комбриг не дал ему доложить о себе.

— Снег пошел? — спросил он.

— Пороша, товарищ гвардии полковник.

Комбриг еще раз расспросил санитара, что тот видел, когда сидел у стереотрубы на переднем крае. Новиков обстоятельно и многословно рассказал то же самое, что и раньше.

— Гвардии лейтенант Погудин должны вернуться, товарищ полковник. Они там все ловкачи подобрались, — закончил он.

— А как по крыше бежали? Прямо или сначала в стороны метались?

— Совершенно прямо, товарищ полковник. У них, наверное, план был... Только кто-то один немножко замешкался, пока спрыгнул.

— Кто же это, по-твоему, мог быть?

— Не знаю, товарищ полковник: расстояние большое.

— А за ним кто-нибудь выбегал на крышу?

— Нет, не видно было. Только они — семь человек, я посчитал.

«Могли бы еще вернуться, — подумал полковник. — Но снег. Снег — не вовремя! В темноте еще могли бы пробраться, а на снегу их перестреляют — и конец. Кто мог предвидеть такую неожиданность? А надо было предвидеть! И снабдить их белыми маскировочными костюмами!» Он сосредоточенно смотрел на капли, бисером рассыпанные на шапке, на шинели гвардейца. Со снегом уменьшалась надежда, что разведка выберется.

— Ви-и-хорь! Ви-и-хорь, — монотонно звала Соня.

— Прекратите! — оборвал полковник. — Выключайте рацию.

Соня испуганно вздрогнула. Затем медленно встала.

— Есть...

Распахнулась дверь. Нагибаясь и обмахиваясь перчаткой, в землянку ввалился усыпанный снегом комбат Никонов.

— Ну, как, глазастая? Есть что-нибудь? — Он увидел комбрига и выпрямился. — Здравствуйте, товарищ полковник!

Вслед за ним вошел Фомин:

— Что, уже прекратили вызывать Погудина?

Никто не ответил ему. Санитар дядя Ваня застеснялся и попросил разрешения идти. Полковник отпустил его и потом приказал Соне:

— Пригласите сюда начальника штаба. Да не ходите. Разыщите по телефону. Он сейчас, наверное, в третьем батальоне.

— Есть, товарищ полковник!

Соня подумала: сейчас что-то будет предпринято для спасения Погудина. Она оживилась и начала звонить по телефону. Сдерживая голос, чтобы не мешать разговору офицеров, она старалась не пропустить ни одного их слова.

Никонов и Фомин рассказывали, как все офицеры и бойцы батальона только и толкуют о Погудине. Все восхищаются смелостью разведчиков и крепко огорчены тем, что они пропали. Почти все предлагают добровольно пойти на выручку любым способом от разведки боем до парашютного десанта. «Такие, как Погудин, — всегда любимцы коллектива, — говорил Фомин. — Надо что-то сделать, успокоить людей».

— Ни о какой разведке боем в направлении замка речи быть не может. Мы не имеем права обнаруживать свои силы перед нашим крупным наступлением, — возразил полковник.

— Так что ж? Выходит, ничего и предпринять нельзя? — огорченно спросил Никонов. Его полное румяное лицо помрачнело. Он словно сразу постарел, когда понял, что Погудин может не вернуться.

Соня доложила полковнику: начальник штаба сейчас придет. Потом посмотрела на Никонова и перевела взгляд на Фомина. Тот сидел в стороне, не шевелясь, опустив руку вниз, и тихо постукивал пальцем по ножке табурета. Соня вслушалась. Фомин выбивал азбуку Морзе: «П-о-г-у-д-и-н Н-и-к-о-л-а-й П-о-г-у-д-и-н». Она понимающе кивнула ему и вздохнула.

Полковник встал и заходил по землянке, поправляя шинель, спадающую с плеч. Он не любил показывать перед подчиненными свои, как он выражался, «расшатанные за войну нервы». Держать себя в руках ему сейчас было трудно, он считал себя виноватым в том, что пустил Погудина в тыл противника. И не столько для остальных, сколько для себя, он сказал:

— Мы не знаем точно, что Погудин с бойцами погиб. Поэтому мы не имеем права хоронить его прежде времени. Они должны вернуться, и мы должны верить в это, — он твердо выделил слово «должны». — Все, что от нас зависит, мы делаем. Так и скажите, Иван Федосеевич, личному составу батальона.

— Есть, — вяло ответил Фомин.

— Все части, — продолжал полковник, — стоящие на переднем крае, предупреждены и в случае помогут Погудину прорваться на самом трудном этапе: через первую линию обороны противника.

— Если только он жив, — вставил Никонов, — они проползут хоть по спинам немцев.

— Вот, вот, — полковник даже как будто повеселел, — это ж, Василий Иванович, твой воспитанник. Что же ты голову повесил прежде времени? Фомин! Обращаю ваше внимание на политико-моральное состояние вашего комбата, — закончил он, довольный, что за шуткой сумел спрятать свое угнетенное настроение.

— Потому и повесил голову, что — мой... — горячо ответил Никонов, приложив ладонь к груди, но тут же смутился и махнул рукой. — Вон моему замполиту ни черта не делается. Чугунный человек!

Иван Федосеевич посмотрел на него внимательно, с укоризной и покачал головой.

— Эх, Вася! — произнес он. — Тебе нужно, чтобы я лежал на койке и плакал, как тюлень?

Сказав, он повернулся к Соне. Глаза у него серые, мягкие, спокойные. Он смотрит так, будто берет по-отцовски за плечи: «Ну, что ты, девушка, приуныла? Разве может что-нибудь сломить или покачнуть нас?» Соня снова укреплялась в вере, что Погудин обязательно вернется. Вот он уже подходит со своими бойцами, усталый, но веселый к лагерю. Вот направляется к штабу. Спускается по ступенькам...

Дверь действительно раскрылась, и вошел начальник штаба. Рослый, плотный, щеголеватый офицер с крупными чертами лица. У него были густые длинные брови, от этого он выглядел неприветливыми и сердитым.

— О Погудине ничего ясного, — сказал он, не дожидаясь расспросов. — По сведениям общевойсковой разведки на всех участках наблюдатели не отмечают никаких стычек в прифронтовой полосе противника. Авиаразведка также ничего не обнаружила. По показаниям «языков», добытых вчера и сегодня нашей пехотой на переднем крае, никаких групп советских солдат немцы у себя не обнаруживали. Но один пленный, пойманный разведкой соседней стрелковой дивизии, сообщил, что в их части ходят такие слухи. Будто в каком-то доме, где расположилась воинская часть «эс-эс», появился партизан. Он якобы убил ножом одного обер-лейтенанта. — Начальник штаба вынул блокнот и заглянул в свои записи. — Затем кидал гранаты, убил еще одного и ранил трех. Когда его стали ловить, он отстреливался, ранил еще пятерых и подорвал себя на гранатах, убив осколками двоих и ранив четырех. Вот и все.

Помолчали.

Василий Иванович Никонов сидел и загибал пальцы, считая перечисляемые потери противника.

— Четыре убито, двенадцать ранено. Так!

— Возможно, что это и преувеличено. Пленный ссылается только на слухи, — добавил начальник штаба. — И неясно, почему речь идет об одном партизане.

— Да-а, — протянул комбриг. — Но это погудинская работа. По почерку чувствую. Правда, Иван Федосеевич?

Фомин ничего не ответил. Соне стало невмоготу, и она попросила разрешения уйти.

— Конечно, конечно! — отпустил ее полковник. — Я же вам давно сказал: идите отдыхайте.

Соня надела шинель и, шатаясь от усталости, еле выбралась по ступенькам из землянки. Все кругом было белым. Снег обильно напудрил все деревья, кусты и прикрыл землю. Сухие, колкие снежинки сыпались с неба отвесно, как дождь. Кое-где из-под снега еще торчали былинки, но под ногами уже приятно похрустывало.

Голова у девушки чуть закружилась от свежего воздуха и ослепительной белизны вокруг. Она решила пройтись по лагерю, подышать на легком морозце, который по-знакомому чуть-чуть начинал пощипывать лицо и уши.

Соня не заметила, как дошла до батальона Никонова. Ее догнал Антон Ситников и, поздоровавшись, сказал, что командир очень просит зайти к нему.

— Малков? А что ж он сам?

— Он ходил к вам, — ответил Ситников и развел руками. — Ворчит, что никак не может застать. Вы уж зайдите. А то он что-то затосковал.

— Хорошо. Пойдемте, — согласилась Соня. Они направились к землянке Юрия. Когда шли мимо танка, поставленного в широкий окоп и прикрытого брезентом, Ситников не утерпел, чтобы не похвастать:

— А вы еще не видели, какая у нас новая машина? Вот, взгляните. Не танк, а песня. Знаете, сколько усовершенствований? — Он приоткрыл край брезента. Соня из вежливости внимательно рассматривала гусеничную ленту, даже потрогала холодную блестящую сталь. Она не понимала, чем отличается новый танк от всех, виденных ею раньше. Но было приятно, что ей, как боевому товарищу, всерьез показывают новую технику.

— Хорошая машина, — похвалила она, потому что искренне хотела сказать механику-водителю приятное.

— А внутри знаете как сейчас? — увлекся Ситников. Но спохватился. — Ну, это как-нибудь потом... Вот тут только у меня есть знаете что? — Он нырнул под брезент и вытащил оттуда золотистый сухой цветок. — Это вам. Не знаю, как правильно называется. У нас его бессмертником зовут.

— Спасибо, — устало улыбнулась Соня. — У меня еще тот букет незабудок сохранился.

— Увял уже поди давно.

— Увял. Но я очень люблю цветы.

— Я тоже, — простодушно признался Ситников. — Ну, идите, идите, — заторопил он ее. — А то наш лейтенант соскучился очень.

— Вы так думаете? — с нарочитой серьезностью спросила она.

Ситников глянул на нее сбоку и ничего больше не сказал, проводив ее до землянки.

Юрий вскочил с койки навстречу Соне. Не здороваясь, сразу засыпал вопросами:

— Наконец-то! Как Николай? Что по радио? Что с переднего края сообщают? Будут что-нибудь делать?

— Во-первых, здравствуй!

— Здравствуй. Ну, говори же.

Соня задумалась и не скоро ответила:

— Ничего ясного. По радио поиски уже прекратили.

— Эх! Николай, Николай!.. Ведь говорил я, что это авантюра, обреченная на провал, — он бросился на койку и схватил голову руками. — Ведь говорил же...

— Ничего ты не понимаешь. По-твоему выходит: всякая разведка — авантюра. Потом, что ты все валяешься? И жара у тебя как в бане. Зачем так сильно тоните?

Юрий поднялся, помог девушке снять шинель. Глядя на ее раскрасневшиеся щеки, подумал: «Она такая же, как была в школе. Нисколько не изменилась».

— Николай — замечательный офицер! Горячий, боевой. Он пошел на такое дело, на которое не всякий может, — сказала Соня.

— И зря себя погубил, — добавил Юрий, присаживаясь рядом.

Она холодно смерила его взглядом и резко возразила:

— Во-первых, еще неизвестно, погубил или нет. А во-вторых, он такие сведения сообщил, что командующему фронтом докладывали. Николай — настоящий разведчик. И человек хороший — энергичный, живой, веселый. Его так любят в нашей бригаде. У меня все время со всех батальонов спрашивают: «Как Погудин, как Николай?» Ты только пойми — каково бригаде потерять такого разведчика!

Юрий пересел напротив нее.

— Тебе он нравится?

— Очень, — сразу ответила Соня.

— Ты в него влюблена?

— Что ты? С ума сошел. Какая может быть на фронте любовь?

— А почему бы нет?

— Нет, — решительно сказала она. — Когда занят большим, настоящим делом, то все остальное, что к нему не касается, должно отойти на «потом». Когда посвящаешь себя такому делу целиком, силы больше...

Долго сидели в тягостном молчании.

— Ой, я и забыла! — спохватилась вдруг Соня. — Мне сегодня надо составить отчет о состоянии аппаратуры. Пойдем, проводи меня. Ну, подал бы шинель, — сказала она с упреком, одеваясь. — Вот мы с тобой еще школьные товарищи, а ты такой невнимательный, равнодушный.

— Соня, выслушай меня...

— Юра! — она серьезно посмотрела ему в глаза. Он заулыбался, и Соня рассердилась на себя, что не смогла взглядом сказать того, что нужно. В голосе ее зазвучало раздражение. — Целый день на постели валяешься, когда сейчас все к боям готовятся. Неживой ты, что ли? Как только ты в разведку попал? Неужели и воюешь ты так же вяло?

— Воюю? Вот увидишь, как я воюю!

— Хорошо, посмотрим.

— Идем! — Он резким движением открыл дверь.

— Оденься. На улице мороз, а ты хочешь в гимнастерке. Оденься, оденься, иначе я с тобой не пойду.

Юрий накинул кожанку на плечи, и они вышли из землянки. Под ногами мягко хрустел снег. Небо очистилось от туч, и воздух был свежим, прозрачным. Сквозь деревья мертво светила полная луна. Безжизненные тени ложились на белую землю.

— В наступление скоро пойдем? Ты не знаешь? — спросил Юрий.

— Наверное, скоро.

«Вот пойдем в бой — покажу», — решил он, взяв Соню под руку. Но она резко отстранилась от него:

— До свидания! — И быстрыми шагами пошла дальше одна.

— Стой, кто идет? — окликнул часовой, на окраине лагеря.

Соня назвала пропуск. Но часовой обращался явно не к ней. За деревьями чей-то знакомый голос задорно отвечал на оклик:

— Свои. Славяне!

— Пропуск? — щелкнул затвор карабина.

— А черт его знает, какой у вас сегодня пропуск: мы давно дома не были.

— Лейтенант Погудин? Ура-а! — закричал часовой. Соня побежала навстречу и через несколько шагов увидела Николая, четырех автоматчиков и связиста с рацией за спиной. Они стояли на свежепротоптанной тропинке. Какой у них странный, смешной вид! Поверх всего обмундирования надето нижнее белье. Шинели заправлены в кальсоны, выпущенные на сапоги. Из-под белых рубах торчат воротники с петлицами. Ни дать ни взять — в маскировочных костюмах.

Луна освещала лицо Николая — запавшие глаза и провалившиеся щеки. Он обрадовался встрече и козырнул широким жестом.

— Здравствуйте, Соня, товарищ гвардии сержант!

Из землянок, разбуженные криком часового, выбегали полуодетые танкисты и набрасывались с объятиями на разведчиков.

— Погудин!

— Никола, друже!

— Колька!

— Товарищ лейтенант!

— Подождите, дайте поблагодарить сперва, — он скомандовал своей группе «смирно», подошел парадным шагом к Соне и крепко пожал ей горячую руку. — Ба-а-аль-шое спасибо, товарищ гвардии сержант!

— За что? — смущенно, скрывая радость, спросила Соня.

— Как же? За поддержку. Выдохнемся — рацию настроим, а вы зовете. Это здорово было! Кабы не вы, мы бы не дотянули. Нет, серьезно. Да вот еще снег, спасибо, вызволил.

— Что же вы не отвечали? — спросила Соня.

— Понимаете, передатчик встряхнули где-то. Ну, и... А приемник работал.

Николай тут же бесцеремонно стянул с себя нижнее белье. Снял шапку, отряхнул с нее снег, оправил шинель. Отослал своих бойцов.

— Ну-ка, живо — отдыхать. Завтра наговоримся. Отбой! Вы к себе. Соня? Пойдемте, мне в штаб. Эх, попрошу сейчас у полковника ха-арошую папиросу!

Они медленно зашагали рядом. Николай посматривал на девушку, и в ушах у него звенел ее зовущий голос:

«Вихорь! Вихорь!». А Соня вдруг почувствовала себя усталой, ослабевшей. Хотелось лечь, закрыть глаза и ни о чем больше не думать, кроме одного: «Вернулся! Вернулся!»

Не разговаривая, они медлили расстаться. Потом Николай увидел комбрига и начальника штаба, которые вышли навстречу. Он наскоро попрощался:

— Ну, будьте здоровы... Соня! Спасибо! В долгу мы перед вами, о-очень.

Был легкий морозец. У Сони горело лицо. А Николай подошел к командирам, вытянулся в струнку, даже каблуками щелкнул и громко отчеканил:

— Товарищ гвардии полковник! Разрешите доложить — ваше задание выполнено!

Почти до рассвета он рассказывал командирам о коротком бое замке, о системе обороны противника за линией фронта. По офицерской книжке убитого обер-лейтенанта установили, какая часть прибыла с Запада. Германское командование снимало свои дивизии с фронта, где наступали англичане и американцы, и перебрасывало их на восток.

Николай рассказал, как они, отлеживаясь при появлении опасности в валежнике, в стогах соломы, долго не могли приблизиться к переднему краю. Но в ближайшем тылу, у врага разузнали многое. За эти трое суток, до того, как выпал снег, измучились, плутая вокруг да около, но не теряли надежды на спасение.

— Если б не наш Петя, — тихо закончил Николай, — мы бы не вышли оттуда. Немцы, наверное, подумали, что на чердаке был всего один русский. Нас и не искали.

Николай подал комсомольский билет. Командир бригады прочитал вслух: «Банных, Петр Васильевич, год рождения 1926».

— Да-а, — произнес задумчиво он. — Начальник штаба! Представить всех к награде!

— Мы просим вас, товарищ полковник, вынести благодарность и гвардии сержанту Потаповой. Не она — ребята не выдержали бы.

— И сержанта Потапову тоже. Хорошо работала. Правильно, Погудин!

— Извините меня, товарищ гвардии полковник, дайте еще раз закурить, — растерянно вымолвил Николай.

Глава 10

Окончилась артиллерийская подготовка. Смолк рокот орудий, и советские танки, окрашенные под снег в белое, двинулись вперед. Тысячи машин устремились сквозь дым и пыль первой линии вражеской обороны, поднятой в воздух и превращенной в прах нашими артиллеристами. Многомоторный гул рванулся ввысь и пошел шириться по равнинам. Это было наступление Первого Украинского фронта в январе 1945 года.

Ходуном заходила земля. На пути попадались польские деревеньки. Грохочущий поток танков огибал их с обеих сторон. Рушились на окраинах старые постройки. Их не задевали: нет, они рассыпались сами, не выдержав сотрясения почвы.

Танки шли сплошной лавиной, оставляя на полях глубокие борозды. Затем они разделились по соединениям и потом по частям. Каждая часть получила свой маршрут и на всех моторах помчалась к цели. Они разорвали оборону противника на лоскутья, сквозными ураганами пролетели глубоко во вражеский тыл, и далеко впереди фронта поднялась сокрушающая буря.

Три белые машины — танковый взвод разведки, взбивая укатанный на дороге снег, выехали на бугор. Впереди расстилалась небольшая впадина, потом — снова высотка, за которой по карте значился населенный пункт.

Юрий сидел в танке. Над головою — открытый люк и ослепительно синее небо. Он мысленно сравнил его с Сониными глазами и подумал, что, наверное, сейчас Соня волнуется за него. Он взглянул на ее фотографию, прикрепленную над смотровой щелью, и почувствовал, что ему хочется боя, в котором он совершит подвиг. В смотровую щель сквозь триплексы виднелись запорошенные снегом и залитые солнцем поля.

— Скорее, Ситников, скорее, — подгонял Юрий механика-водителя.

Николай в белом маскировочном костюме стоял на броне у башни, навалясь на нее всем телом, чтобы удержаться на большой скорости. Он наклонился к Юрию и показал карту, где на зеленом фоне были разбросаны черные квадратики. Возле деревушки, условно названной по коду «Сокол», синим карандашом нарисованы ромбики — танки противника.

Юрий не мог оставаться безучастным. Очертя голову он бросился в эту волну.

Впереди стояло еще пять «фердинандов». Юрий распахнул люк и высунулся наружу, придерживая на горле ларингофон. Ему было жарко.

— Бронебойный! Бей по порядку!

Танк Юрия оказался в тылу у вражеских самоходок. Те перестреливались с машинами на бугре перед деревней. Меж домами бегали немцы. За ними гонялись автоматчики в белом. Рвались гранаты, и раздавалась автоматная перестрелка. Пименов поджег крайнего «фердинанда», попав в мотор. Остальные повернули и в четыре орудия зачастили по русскому танку.

— Прикрывайте, Ситников! — командовал Юрий и даже пошутил: — А то еще попасть могут.

Он почувствовал себя необычайно сильным. Ему казалось, что экипажи всех трех танков — это частицы его самого, и все идет точно по намеченному им плану. Он глазами поискал Николая, но автоматчики в одиночку, по два, появляясь и исчезая, сновали в разных концах деревни. В маскировочных костюмах они все выглядели одинаково, и их командира нельзя было отличить от других.

Ситников увел машину за горящую самоходку. Дым застилал прицел, и стреляющий никак не мог поразить остальных. «Фердинанды» пододвигались ближе. Одни били прямо, другие старались подползти сбоку. Один их снаряд срикошетил по маске орудия, второй угодил в опорные катки, скользнул по бортовой броне, пробив ее. Застонал заряжающий.

— В атаку! В атаку! — скомандовал Юрий по рации двум «тридцатьчетверкам», спускающимся с бугра.

— Огонь на ракету! — Он выстрелил из ракетницы в верхний люк и приказал механику:

— Полный задний!

Танк, теряя опорные катки, попятился на полном газу и врезался в дом. Обрушилась крыша и стены, завалив машину. Водитель, переключая скорости, развернулся, двинул еще назад, но «тридцатьчетверка» застряла в разломанной печи. Мотор начал сбавлять обороты. Вражеские самоходные орудия в упор стреляли по груде развалин и зажгли ее. Танк Юрия ворочался в пылающем костре.

— Сейчас, сейчас, друзья, — возился с рычагом Ситников. — Включите-ка свет. Что в темноте сидеть?

В смотровые щели поблескивало пляшущее вокруг пламя. Дым тонкими струйками проникал в пробоины. Стреляющий, топорща губы, медленно вталкивал в казенную часть ствола выпачканный кровью бронебойный снаряд. Юрий, словно опьяненный, ничего этого не замечал.

— Вынужденный простой, — сострил он. — Настройка на «Бурю», я хоть с Соней поговорю.

— Правильно, пока время свободное есть... — обрадовался радист спокойствию командира и стал вызывать. — Буря! Буря!

В эту секунду Ситникову снова удалось дать полный газ. Танк покачнулся, подпрыгнул и, разбрасывая вокруг себя дымящиеся головешки, устремился на улицу. Мимо проскочил, удирая, «фердинанд». Пименов прицелился и подбил заднюю самоходку в корму. Выбегающих немцев в упор расстреливали десантники Николая, которые засели уже почти во всех домах.

Подъехало два других танка, раздавив все пулеметы немцев на окраине. За бугром на дороге послышался гул остальных машин батальона. Юрий выбрался на землю, чтобы размять ноги. Ситников тоже вылез наружу и начал осматривать ходовую часть, где не хватало двух катков. Он снял шлем и хлопнул им по гусеницам.

— Ничего, дорогая, поедем дальше.

— Лейтенант! «Буря» отвечает. Что сказать? — спрашивал радист.

— Передай: «Сокол» взят. Потерь не имею. Жду приказаний комбата.

Ощущение какого-то неиспытанного им и еще неясного единства с товарищами вызвало у Юрия желание подойти к двум другим машинам своего взвода. Он расспросил танкистов, в порядке ли моторы, нет ли еще каких неполадок. Командиры танков были молодые, и Юрий казался им настоящим, лихим и бывалым разведчиком.

К танкам бежал Николай. Маскировочная рубаха на нем была разорвана, большой лоскут развевался за плечом, как белое крыло. Увидев Юрия, он замахал руками.

— Юрка! Вылезли? А мы уж тягач нашли. Немцы бросили. С длинным тросом. Вас вытаскивать из костра хотели. Молодцы! Трех «фердинандов»! Тебе везет.

Юрий дал пожать свою руку. «Видишь, — говорили его глаза, — какой я теперь сильный!»

Он хотел показать Николаю, как он приклеил фотографию Сони у себя в башне. Но подъехал передовой отряд. Юрий доложил майору, как послал две машины противнику в лоб, чтобы отвлечь его силы и внимание, а сам двинулся через лесок в обход и зашел самоходным орудиям с тыла.

— Вот, дьяволята, — басил Никонов. — И танкоистребителей поразгоняли. Ишь, сколько «фауст-гранат» — и ни одной использованной.

— Десант нас бережет, — вставил механик-водитель Ситников.

— Ну, ладно! А кто у тебя ранен? Заряжающий? Что ж в госпиталь не отправляешь? Нехорошо людей забывать. Быстро организуй. Поехали дальше. Время не ждет. Надо успеть захватить переправу. По маши-на-ам! За-аводи!

Стартеры скрежетнули тонко и протяжно. Моторы рыкнули два-три раза и загудели на полных оборотах. Через минуту броневая разведка снова помчалась, лязгая гусеницами. Был безветренный полдень, и зимнее солнце искрилось в снежных вихрях за кормой каждого танка.

Николай любил во время быстрого движения сидеть на лобовом пулемете передней машины, около люка механика-водителя. Правая нога на крыле, левая уперлась в буксирный крюк у края брони. Откинешься назад, чтобы не упасть под танк при резких толчках, и глядишь на дорогу, которая стелется навстречу, словно бросается под стальные ленты гусениц. Просторы, освобожденные от врага, открываются тебе первому. На повороте прежде всех увидишь, что дальше. Раньше всех заметишь опасность и предупредишь своих.

Ветер бьет в лицо. Перед тобой — никого, только враг. Это первая машина наступающего фронта. Сзади мчится вся бригада, за нею спешит артиллерия, пехота — вся сила армии. Вся страна стоит за тобой, миллионы людей, видимо-невидимо силы, и ты — ее боевая частица. Ты спокоен и отважен. Ведь даже младенец, только начинающий ходить, и тот смело делает шаги, когда чувствует, что к нему протянуты руки матери, готовые поддержать в любой миг.

По сторонам тоже противник. Только и там прорываются наши танки. Так же летят, спешат готовые сразиться бригады, и на головной машине сидит какой-нибудь десантник в шапке-ушанке, прикрытой капюшоном белой маскировочной рубахи.

Механик Ситников внимательно смотрит перед собой в открытый люк. Николай склоняется к нему. Тот улыбается, подмигивает и, оторвав руку от рычага, показывает большой палец. Николай кивает.

В небе тяжело загудели нагруженные бомбовозы «Петляковы». Они идут на большой высоте, как танки в атаку, ровным строем. Ситников, увидя их, подбавляет газу, но самолеты обгоняют. У горизонта их встречает шквал зенитного огня. Они спокойно разворачиваются среди облачков разрывов. Заухало, застонало под ними.

В стороне от шоссе — несколько домиков. Оттуда бегут в лес десятка три-четыре вражеских солдат. Они хорошо видны на снегу. Десантники вскинули автоматы, но никто не стал жечь патронов по пустякам: впереди дела много, а этими займется пехота.

Танки пробегают еще несколько километров и останавливаются в предместье городка. На улицах ни души.

Юрий вылезает из башни и, небрежными жестами поправляя перчатки, говорит:

— Погудин! Пешую разведку. Осмотреть мост.

Юрий приказал нарочито громко, подчеркивая свое положение начальника. Николай посмотрел на него:

«Зачем Юрий командует? И так совершенно ясно, что надо разузнать, какова дорога дальше. Через городок протекает река, форсировать ее — сегодняшняя задача бригады». Он взглянул на карту в прозрачном планшете. «Вот главная улица. Дальше поворот и мост через широкую реку Варта. На той стороне — конечный пункт сегодняшнего марша». Николай взял с собой двух бойцов и отправился к реке. Через несколько минут вернулся и подчеркнуто коротко доложил Юрию:

— Мост минирован. Дежурный минер со взрывной машинкой — в окопе на той стороне. Берега срыты круто, как противотанковый ров. Орудий на той стороне насчитал двадцать два.

Юрий, прикусив губу и сев прямо на землю, сжал голову руками:

— Что же делать? Дальше ехать нельзя.

— Надо прорваться, — бросил ему Николай.

— Въехать на мост и взлететь вместе с ним на воздух?

— Успеть, — настаивал Николай. — Иначе нельзя. Потом придется реку форсировать пехоте с артподготовкой и авиацией. Это два-три дня. А сколько потерь... Юрий ничего не ответил, и Николай отошел от него. У придорожной канавы сидели танкисты и курили. Николай громко предложил механику-водителю:

— Ситников! Ну-ка, пойдем, посмотрим: можно проехать?

Все три механика и несколько человек из экипажей двинулись за Николаем. Он, спеша, провел их по закоулкам, потом через дворы в какой-то сад, огороженный высоким забором.

— Вот, глядите.

Сквозь щель виднелась незамерзшая река, рябь, схваченная солнцем, и ледяные забереги по краям. Деревянный мост был опутан электропроводами. У каждой обледенелой стойки — брикет взрывчатки. Дорога шла почти параллельно реке, а перед въездом на мост круто сворачивала. Там маячил вражеский часовой. На другом берегу в окопчике, куда вели провода минирования, сидел вражеский солдат без каски. Оборона противника вдоль по всему берегу щетинилась стволами противотанковых орудий.

— Да-а, — протянул Ситников, снимая шлем и поглаживая голову.

— Можно? — спросил Николай.

Механики исподлобья глядели на него. И он сам усомнился: верный ли это шаг — увлечь людей на заминированный мост. Может быть, это безрассудно. И посоветоваться не с кем. Юрий не решается. А что бы сказал Иван Федосеевич?

Николай представил, как он подошел бы к высокому, всегда спокойному Фомину. «Товарищ капитан, что делать?» Что бы ответил Фомин? Ну, конечно, он, как всегда, спросил бы: «А ты как думаешь? Думай. И если и горячее сердце и холодный ум тебе подсказывают одно и то же, делай — и все будет хорошо».

— Можно? — с жаром повторил Николай.

Казалось, он сейчас схватит всех в охапку и понесет на переправу. В небе опять загудели бомбовозы. «Петляковых» летело раз в восемь больше, чем перед этим. Вокруг них играли, серебрясь на солнце, легкокрылые «ястребки».

— Рисковая штука, — набрав полную грудь воздуха и разом выдохнув, произнес Ситников и плотно нахлобучил шлем.

— Скорее, пока самолеты гудят! — Увлекая всех за собой, Николай побежал к танкам, будто бросился в атаку. Все устремились за ним.

— По машинам! — закричал Ситников.

— Автоматчики, все — на первый танк! — скомандовал Николай. — Заводи!

Юрий, оглушенный ревом авиации в небе, не понимая, что случилось, забрался в башню. Николай наспех объяснял своим бойцам:

— Сразу спрыгивать и резать провода!

Юрий догадался в чем дело. Возражать что-либо было безнадежно. Он наглухо закрыл люк и не видел, как один голубой «ястребок» нырнул с неба к танкам, прогудел над самыми головами и взвился ввысь, приветливо покачав краснозвездными крыльями.

— Восемь звезд на фюзеляже! — закричали зоркие ребята, и все замахали ему автоматами.

— Прикажете двигаться? — спросил у Юрия водитель.

— Да.

— Эх! Была не была! — Ситников нажал кнопку стартера.

Десантники привстали, держась за поручни башни. «Тридцатьчетверка» сорвалась и ринулась по дороге. Лязг ее гусениц заглушался самолетами в небе.

Покорная сноровистым рукам и добротному мотору, тридцатитонная громада с гвардейцами на броне вырвалась к реке.

На полном ходу танк сшиб немецкого часового и въехал на мост. Загрохотав по деревянному настилу, смял парапет, едва не сорвался в воду и шарахнулся к другому боку. Затем опять раздавил поручни и выскочил прямо на окоп с пультом взрывного управления. Дежуривший в нем вражеский подрывник успел только надеть каску. Он начал закручивать пружину взрывной машины, но был раздавлен гусеницей танка.

Автоматчики спрыгнули и разрезали провода.

Ситников провел машину вдоль по берегу, давя противотанковые орудия. Из-за горизонта выпорхнула девятка «Ильюшиных». Николай едва успел дать опознавательную ракету в сторону центра города, и самолеты проштурмовали улицы, на которых скопились автомашины, повозки и метались толпы солдат противника.

Бомбовозы долбили что-то западнее. По захваченному мосту одна за другой проезжали «тридцатьчетверки» подоспевшего батальона Никонова. Майор, высунувшись из люка по пояс, помахал Николаю перчаткой и приказал:

— Охраняйте. От моста — никуда.

Танки рассредоточились по улицам. Там поднялась пальба орудий, пулеметные очереди, треск «оппелей», «бюссингов» и панические крики.

* * *

К вечеру разгром узла сопротивления врага на западном берегу реки Варта закончился. По мосту нескончаемым потоком тянулись наши войска. Часть их поворачивала вправо, другая — влево. Вдоль по реке с обеих сторон доносилась канонада боев на флангах.

Саперы чинили сломанные поручни. Еще не было регулировщицы, и Николаю пришлось выставить у моста на перекрестке десантника, который неумело замахал руками. Николай стоял тут же и смотрел на проходящие части, нетерпеливо озираясь по сторонам.

«Черт возьми! Неужели забыли?» — начал побаиваться он. Почему Никонов не шлет за ним? Четыре часа он стоит без дела. Понятно, переправа имеет большое значение, но сколько же можно ждать?

Уже проехал штаб бригады. Николай заметил в окошке машины радиостанции темно-русую головку и отвернулся. «Как же? Соня увидит, что десантники Погудина не впереди, а околачиваются здесь. Отстав от бригады, стали регулировщиками».

Он начал составлять всевозможные планы, как отразить атаку на мост, хотя понимал: вряд ли среди гитлеровцев найдутся такие отважные, чтобы напасть на него при таком скоплении наших сил. Потом заметил капитана в очках с автоматом за спиной и финкой на поясе. Плечи у капитана были приподняты, шея вытягивалась вперед, правая рука забинтована. Он кого-то искал. Николай подослал к нему своего ординарца.

Остроносый паренек с лукавыми глазами — Миша Бадаев, ставший ординарцем Николая после гибели Пети Банных, подошел к офицеру и козырнул:

— Товарищ капитан! Простите, не знаю — «гвардии» или «не гвардии», а только вас просят пойти за мной.

— Зачем?

— Пойдемте, пойдемте, — и Миша сорвал с плеча автомат.

Тот повиновался, дернув приподнятыми плечами.

— Ваши документы? — строго спросил Николай.

— Я — сотрудник фронтовой газеты. — Капитан протянул красную книжечку. Николай повертел ее, сомнений не было: корреспондентский билет.

— Простите, моя обязанность... — извинился он.

— Вы охраняете мост?

— Да.

— Вот, вот, — оживился капитан. — Вы мне и нужны. Ваша фамилия... — Он вытащил растрепанный блокнот и долго листал его, поддерживая забинтованной рукой. — Тьфу, черт! Ранило не вовремя. Я как раз ваше имя записывал, а он, проклятый, из-за угла гранатой...

Николай, внимательно следя за его неуверенными движениями, опять засомневался. «А может, под видом корреспондента?.. И карманы что-то слишком оттянуты».

Капитан, наконец, радостно воскликнул:

— Вы — Погудин?

— Да.

— Будем знакомы! — Капитан назвал свою фамилию.

— Знаю, — ответил Николай.

— Читали мои корреспонденции?

— Нет, ваше удостоверение — только что.

Капитан заразительно засмеялся и потом сказал:

— Меня к вам направил ваш капитан Фомин. Расскажите что-нибудь интересное.

— Простите, а чем у вас карманы набиты?

— Это? О-о! Тут любопытные вещи. Я собираю коллекцию немецких наград. Вот медаль за Крым, вот — две зимы в России, — он извлекал аляповатые бляхи на ленточках, без ленточек и шутил: — Скоро это станет музейной редкостью.

Николай разочарованно вздохнул и приготовился потолковать о том, что газеты мало пишут о боевых подразделениях, о переднем крае. Общительный, веселый капитан понравился ему.

— Зайдемте в этот дом, — кивнул Николай на ближайшее здание.

Их догнал Миша Бадаев.

— Товарищ лейтенант! Майор приказал немедленно — в батальон, машина пришла.

Следом подъехал грузовик. За рулем сидел нахмуренный гвардеец в танковом шлеме.

— Кузьмич! Ты что это шофером стал? Николай знал по имени и отчеству чуть ли не всю бригаду и обрадовался знакомому.

— Коробку сожгли, — буркнул тот.

— А ребята как?

— Экипаж живой. Двое маленько ранены, но скоро вернутся. Давайте побыстрее, товарищ лейтенант. Из-за вас задержка.

— Бадаев! Всех — сюда! Бегом!

— Товарищ Погудин, — спохватился корреспондент. — Вы мне должны рассказать, как была форсирована река.

— Да, да! Об этом надо написать. Только жаль вот, некогда. Понимаете, успели проехать по заминированному мосту взводом танков. Захватили переправу совсем без потерь!

Николай увлекся было рассказом об искусстве механика-водителя Ситникова, но десантники уже влезли в кузов. Шофер спросил: «Все?»

— Все, — и Николай впрыгнул на подножку. Корреспондент уцепился за борт, словно намеревался задержать автомашину.

— А как фамилия командира танкового взвода?

— Лейтенант Малков, Юрий Петрович! — выкрикнул Николай и помахал капитану рукой. — Счастливо оставаться! Бывайте у нас почаще!

Грузовик тронулся. Автоматчики запели песню, и трехтонка скрылась за углом.

Корреспондент пошел на мост, долго рассматривал починенный саперами парапет. Затем решил найти Малкова и через весь городок отправился к бригаде. Улицы были запружены разгромленной вражеской техникой, трупами солдат противника, и капитан очень долго пробирался на противоположную окраину.

Он опоздал. Танков уже не было. По полю, где пятнами лежал выдуваемый ветром снег, уходила на запад накатанная дорога. Половина солнца еще выглядывала из-за горизонта, да и та прикрывалась снежным облачком, поднятым танками.

Капитан сел на полураздавленную повозку с немецким военным скарбом, вытащил карандаш и блокнот и начал корреспонденцию, кое-как царапая левой рукой:

«Танки лейтенанта Малкова форсируют водную преграду».

Глава 11

С полмесяца продолжалось маневренное танковое сражение на полях Польши. Бои шли за дороги, за перекрестки и коммуникации. Советские танковые части разделились на мелкие группы. Каждая бригада по маршруту на запад делала вылазки и рейды по флангам. К концу января в Польше не оставалось ни одной дороги, по которой бы не прошли советские стальные машины, окрашенные в белый цвет. И белый цвет маскировки был как символ справедливости и чистоты.

В ту зиму было мало снега. Ранние оттепели скоро растопили тощий снежный покров. А может, это дыханием тысяч моторов растопились снега? Точно огромные белые птицы, вытянув вперед могучие длинные шеи-орудия, летели танки.

Разрозненные группы противника блуждали по проселкам, прячась в рощах и в лесах, в глухих деревушках. Гитлеровское командование высылало навстречу прорвавшимся русским танкам свои. Но разве можно заткнуть столько прорех, образовавшихся в фашистском фронте?

В небе господствовали советские самолеты. Узлы сопротивления врага разбивались в щепы силами артиллерии. Неумолимо быстро продвигалась вперед наша пехота. Она догоняла свои танки...

— Здорово вы здесь наворотили. Хоть бы нам немного оставляли! А то на нашу долю — одна немецкая пехтура, — говорил пожилой сержант-пехотинец.

Танкисты и пехотинцы стояли возле машины Юрия Малкова на улице небольшого городка, где накануне разгромили колонну немецких танков и автомашин. Был солнечный день и необычная для января теплынь. Пехотинец, закручивая цигарку, исподтишка разглядывал Николая. Николай в белом маскировочном костюме, и пехотинец старался угадать — офицер это или нет. Николай протянул ему папиросы.

— Закуривай, ребята — предложил он всем вокруг. — Берите. «Казбек», ленинградский. Коробка мгновенно опустела.

— О-о! Спасибо. Это что же, вас всех такими папиросами снабжают? Или только офицеров? — осторожно спросил пехотинец, сгибая папиросу козьей ножкой и закуривая.

— Не-ет, — протянул Николай. — У противника отобрали, склад захватили.

— Вот сейчас? Это ж сколько они у нас награбили, что до сего времени у них наши папиросы?

— Много! — Юрий тоже взял у Николая папиросу и затянулся, закашляв с непривычки. — Скоро посчитаем, сержант.

Подошел механик Ситников.

— Здорово, царица полей! Ну как, сержант? Матушка-пехота, сто верст прошла — еще охота. Вспотели? Мозоли натерли, небось, за нами поспевая?

— Будь спокоен! — с достоинством ответил пехотинец. — Нас крылья несут.

— Крылья крыльями, а обмотки, небось, подкручивать приходится. Да портянки по два раза на дню менять. Давайте мы вас подвезем: тележку прицепим — и айда! Благодать!

— Танкистам благодать! — вставил другой пехотинец. — Они все хозяйство с собой возят. Им, в случае чего, и крематорий не нужен: прямо в своем танке сгорят.

Пехотинцы хохотали. Ситникову нравился этот колкий, беззлобный разговор. Да еще и лейтенант Погудин подзадорил: «А ну, отбрей, Антон!»

Механик подошел к сержанту и потрогал у него противотанковую гранату, висевшую на поясе.

— А ты чего это таскаешь? Поди новейшее автоматическое оружие — в рукопашной по голове немца бить.

Сержант усмехнулся, помедлил с ответом, сбивая пальцем пепел с папиросы. Один пехотинец толкнул его в бок.

— Смотри, с пеплом осторожнее: подожжешь еще танк или водителя. Они вон, гляди, все в мазуте. Насквозь пропитаны, сразу вспыхнут!

— Не в мазуте, а в газойле, — поправил стреляющий Пименов, смешно вытягивая губы. Он сидел на башне и чистил подобранную где-то немецкую снайперскую винтовку. — Сразу видно — люди в технике не разбираются.

— А ты разбираешься? — неслось ему в ответ. — Скажи-ка, где у винтовки мулек?

— Мулек? — Пименов растерялся. Он вертел в руках винтовку и ничего не мог ответить.

Все дружно захохотали. Сержант был доволен, что последнее слово осталось за пехотой. Он вышел вперед, держа гранату в руке.

— Ты зря, товарищ механик, по поводу моей противотанковой подковыриваешь. Танков, это верно, у немцев против нас меньше стало. Но я ее донесу, — он потряс гранатой перед собой. — И если использовать не доведется, то в Берлине брошу самому Гитлеру под задницу.

— Да я — ничего, — пожал плечами Ситников, разглядывая медаль на груди пехотинца: «За оборону Сталинграда».

Замолчали. Николай задумчиво посматривал на бойцов и, жалея, что беседа может прекратиться, предложил:

— Давайте еще закурим. Миша, — обернулся он к стреляющему Пименову, — выдай-ка нам еще коробочку хороших.

Стреляющий слазал в башню и достал папирос. Снова все задымили. Сержант-пехотинец спросил, прикуривая от спички Николая:

— В сводке Информбюро об этом городе еще не сообщали?

— Нет. Завтра сообщат.

— А вы здесь третий день?

— Четвертый, — ответил Юрий. Ему очень хотелось принять участие в общем разговоре. Он показал на разбитые немецкие машины, разбросанные вдоль всей улицы. — А эти вчера к нам сюда нечаянно заехали.

— Это что, уже Германия считается?

— Германия.

— Польша, — поправил Николай.

Он увидел, как все бойцы придвинулись ближе. По глазам ясно, что речь зашла о самом значительном. А Юрий упрямо повторил:

— По немецким картам это уже Германия.

— А мы как раз и пришли для того, чтобы здесь перестали жить по фашистским картам.

— Это дело не наше. Мы Германии отомстим, заставим ее капитулировать, а там поляки и немцы сами в своих государствах будут разбираться.

— Сами-то — сами. Но, извините, товарищ лейтенант, боец правильно говорит, — сталинградец показал на Николая. — Нам интересно, чтобы тут в Европе народы самостоятельно жили, не обижались никем насчет границ. Никакого фашизма снова разводить мы тут не позволим.

— Точно! — подтвердил Николай. — И капитализма не должно быть.

— Что ж, ты хочешь здесь революцию сделать? — усмехнулся Юрий.

— Может, и не революцию, а помочь народную власть установить мы должны. А то как же получится? Нас встречают как освободителей. Мы их от Гитлера спасаем. А потом им на шею другие сядут?

— Правильно, товарищ боец, — подтвердил сержант-сталинградец. — Простите, не знаю вашего воинского звания.

— Неважно: тут разговор гражданский, — пошутил Николай.

— Правильно вы говорите. Вот в деревню мы входим — нас встречают. И кто? Батраки да бедняки. А помещик сидит дома и носа не показывает, если не удрал. То же самое и в городе: рабочие встречают, вино несут, закурить предлагают. Хотя самим, видать, курить нечего: на нашу махорку набрасываются — только давай. А тот, что побуржуистее, посмотрит из окошечка на наших бойцов и морду воротит. Верно?

— А как же? Точно.

Юрий молчал. Он никогда еще не задумывался над такими вещами. А Николай слушал и весело щурился, глядя на этого пожилого сталинградца. Ему было радостно, что незнакомый солдат из другой части, другого рода войск, думает так же, как он. Он подмигнул Юрию, кивая в сторону сержанта пехотинца:

— Видал? Вот такой не остановится на полдороге перед заминированным мостом.

— Иди к черту! — тихо, но зло ответил Юрий. — Если хочешь знать, я и не думал тогда на Варте перед мостом останавливаться.

— А чего же ты тогда ждал?

— Я хотел запросить комбата, и если б только он приказал...

— А в это время мост взорвали бы, — перебил его Николай. — Мы б до сих пор там были. Понятно?

Он рассердился и ушел. Юрий забрался на танк, сел на башню. А сержант-сталинградец снова заговорил с механиком Ситниковым:

— Грамотные люди у вас в танковых частях, большим масштабом рассуждают.

— Не все, но есть, — скромно ответил Антон. — У нас в бригаде много коммунистов.

— А откуда ваша часть? Наверное, все москвичи?

— Нет, с Урала.

— О-о! — сталинградец улыбнулся и качнул головой. — А этот лейтенант в масккостюме хороший у вас.

— Он всегда с бойцами. Это у него первый закон в жизни. Вот однажды он один, без своих ребят, на немецкого майора наскочил, — не торопясь, с удовольствием начал Ситников, видя внимание пехотинцев. При этом он многозначительно глянул на Малкова. — Брали городишко, и кладбище там было, противотанковые орудия немцев стояли. Артиллеристы у них разбежались...

— Дело в городе Пекошув было, — уточнил стреляющий Пименов.

— Ну, неважно, где это было. Ты, Мишка, всегда меня перебиваешь. Пора культурней быть: не первый год в армии служишь. Так вот, я и говорю: лейтенант бежал мимо кладбища, услышал немецкую ругань и — раз! — через забор. Один, без бойцов. И там майор стоит. Не майор, а зверь: с пистолетом в руках, зубами скрипит, матерится, что его артиллеристы от наших танков драпанули. И уперлись они носом к носу, глядят друг на друга. Фашист пистолет наставил, а у нашего лейтенанта Погудина автомат за спиной, нож в ножнах, в руке только граната. И что, думаешь, получается? Наш лейтенант по привычке делает рукой вот так, будто у него позади целый взвод стоит, и говорит сам себе: «Погоди, ребята, не стреляй, мы его в плен возьмем».

— Правильно! Это у него в крови: всегда чувствует себя с бойцами, — снова не выдержал Пименов.

Ситников отстранил его:

— Неважно — в крови или в мозгу. А только смотрит лейтенант прямо фашисту в его проклятые глаза и говорит... Будто и не на него пистолет наставлен... Говорит: «Сдавайся, гад»...

— И немец сдался, — закончил Пименов, взмахивая руками перед слушателями и вытягивая по привычке губы.

— Опять перебиваешь! — вспылил Ситников, но, глянув на приятеля, остыл. — Подбери губы-то! А то я сейчас машину выведу и отдавлю их тебе правой гусеницей!

А сержант-пехотинец, под впечатлением рассказа Ситникова, начал:

— Значит, фашист взгляда русского человека не выдержал. Это верно. Я вот тоже однажды, когда был еще мальчишкой, встретил в поле волка...

— Эй, гвардия! Покупай открытки, пиши домой, поздравляй: завтра будем в Германии! — кричал проходивший по улице бригадный почтальон — узкоплечий, высокий юноша с озорным лицом, курносый и горластый. Он подбегал к каждой кучке бойцов и тараторил без умолку, быстро сбывая свой товар и наполняя сумку письмами. — Давай, не задерживай. Налетай — подешевело, расхватали — не берут, — каламбурил он. — Сколько тебе? Одну? Плати двадцать копеек. Нет мелочи — плати рубль. Нет денег — бери даром. Пишите быстрей, сейчас еду на почту. Эй, гвардия, покупай открытки! Пехоте тоже даю. Тебе сколько? Бери на весь червонец — ребятам раздашь. Принимаю рубли и польские злоты. Пишите скорее. Можно прямо карандашом. Кто пишет девушкам, даю самопишущую ручку. Погоди — она у меня одна. Сверни пока папироску, а то и покурить некогда. Обратный адрес пиши: «Германия». Завтра там будем.

Почтальон перебил мысли Юрия. Юрий думал о том, как хорошо все отзываются о Николае. Интересно, как говорят о нем? И еще ему почему-то показалось, что Ситников рассказывал о Погудине не столько для пехотинцев, сколько для него.

Антон Ситников купил целую пачку открыток и дал несколько Юрию: Все писали наспех по два-три слова: «Мы вступаем в Германию!», «Привет из Германии!», «Мы уже в Германии!». Юрий тоже послал открытку своим родителям: «Я уже в Германии. Ждите, скоро домой. Ваш Юрик».

Потом он представил себе, как приедет в Свердловск. Вспомнил Соню в голубом платье на выпускном вечере в школе...

Николай был с бойцами до позднего вечера. Никто не спал. Разговаривали, делали предположения, сколько времени займет продвижение до Берлина, как будет противник сопротивляться, как встретит нашу армию мирное население. Николай уже представлял свой взвод на крыше рейхстага.

Боевое настроение подогревалось то брошенной кем-нибудь фразой, то вдруг вспыхивающим спором.

— Я, орлята, смотрел в словаре. Одер по-немецки означает «или». Значит, или мы немца погоним дальше, или он от нас побежит.

— Нет, товарищ старшина, ты о легкости не мечтай. Я так думаю, что без парашютного десанта нам эту реку не форсировать.

— Дядя Ваня, ты нас не пугай. Знаем мы все германские неприступные валы — и на Днепре, и на Висле...

— Так это ж Германия! Их собственная...

Николай лег, решив заставить себя заснуть. «Надо отдохнуть, чтобы со свежими силами действовать завтра».

Бойцы старались не шуметь, но совсем угомониться никак не могли. Погудин несколько раз приказывал им спать — не помогало. Да и сам он волновался не меньше любого автоматчика, и сон не шел.

А выспаться как раз можно было в эту ночь «почти по-домашнему». В дом, где разместился взвод, принесли соломы, расстелили плащ-палатки, сняли шинели. Но никто не сомкнул глаз. Николай слушал, что говорили вполголоса десантники!

— Ходил до ветру — бачил артиллерию. Пишла до Одеру. О це сила!

— Перепелица, а «катюши» идут? — спросил кто-то шепотом. Старшина Черемных гудел из угла:

— Проснулся! Уже и пехота вся ушла. Это мы только тут лежим на соломке, ждем, когда мостик нам наведут. Эх, жизнь танковая.

— А интересно, лед на Одере крепкий?

— Какой тебе там лед? Ты видишь, как тут бедно живут: зимой даже снега не бывает вдоволь.

Наконец вдалеке ударил орудийный бас, за ним зарокотали другие. Грохот нарастал над головой. Словно по небосводу, ставшему железным, катились тысячи танков.

— Орлята! Это Союз Советских Социалистических Республик говорит Германии: «Иду на вы!» Вста-ать!

Николай приподнялся на локте. С трудом разыскал электрический фонарик. Включил и тихо спросил, освещая комнату:

— Старшина, ты чего спать ребятам не даешь?

А бойцы стояли все до одного, как в строю.

Николай понял, что его вопрос не имел никакого смысла. Он тоже встал. Никто не шелохнулся, никто не проронил ни слова. Орудийная канонада продолжалась.

Ранним утром танки бригады двинулись дальше и за полчаса дошли до реки. Была серенькая пасмурная погода. У понтонных мостов, наведенных в полукилометре один от другого, скопились войска. В строгой очередности, в строгом порядке части переправлялись на западный крутой берег мрачно-свинцовой реки. Танки пропустили вперед. Они осторожно прогромыхали мимо плотных рядов пехоты, обогнали колонны артиллерии и по одному, вдавливая своей тяжестью понтоны, сползали на мост.

В это время пошел снег. Он падал рыхлыми хлопьями, будто торопился прикрыть черную землю, мягким ковром раскинуться под ноги войскам, в сосредоточенном молчании вступающим на территорию врага.

Николай с автоматом наготове стоял на броне, держась за поручни башни. Стояли все. Было что-то торжественно-зловещее в этой тишине снежного утра. Все молчали Что говорить? Посмотри товарищу в глаза — и увидишь все, о чем думаешь ты сам..

Танки переправились за Одер, вытянулись в колонну и двинулись, набирая скорость. На берегу, искромсанном артиллерийским огнем, виднелось несколько наспех вырытых вражеских окопов, в них валялись разбитые пулеметы. Это было одно из бесчисленных слабых мест обороны противника, который не успел создать на реке своего очередного «неприступного» вала. На обочине дороги уже поставлена русская табличка: «Берлин — 310 км». На ней кто-то мелом приписал: «Ни хрена, дойдем!» Эта надпись веселила всех, проходящих мимо.

Старшина Черемных перебрался с одного борта танка на другой, к Николаю. Машины мчались, грохоча, на полном газу.

— Четвертую скорость воткнули! — прокричал Черемных, в волнении не рассчитав силы своего голоса, и оглушил Николая.

— Скорость ничего, — ответил он. — Не ори только так здорово.

— Чего?

— Не кричи, говорю.

Старшина закивал. Но через минуту опять наклонился к Николаю и закричал:

— А что будет с Германией после войны?

— Ничего. Жива останется. Мы же уничтожать ее не собираемся.

— Нет, а какой строй государственный будет?

— Не знаю. Надо, чтоб — демократический.

Старшина успокоился. Разговаривать в реве мотора и лязге гусениц трудно.

Впереди показался городок. Кирпичные домишки с маленькими окошками сгрудились в беспорядке, сбились в плотную кучу, словно от испуга. Даже снег на крышах воспринимался как наивная маскировка.

В городке никого не оказалось Дома заперты, население эвакуировалось Танки остановились в узенькой кривой уличке. Автоматчики соскочили наземь, танкисты тоже вылезли из машин.

Николай, с удовольствием ступая по свежему снежку, сделал вдоль улицы шагов десять. Старшина шел сзади и, осматриваясь, морщил нос:

— Ну и улица! С танка спрыгнешь в любую сторону и лбом о стенку стукнешься. У нас такие улицы переулками зовут. А тут вон пишут: «Штрассе» — «Геринг-штрассе». Что такое «геринг» по-русски? — обернулся он к Юрию, который читал какое-то объявление.

— Геринг — значит селедка.

— Селедочная улица! Верное название!

— Она именем Геринга названа.

Старшина разочарованно сплюнул. Снег перестал, и разведывательный самолет «удочка» пролетел над городком.

— Вот сейчас нам маршрут дадут, — сказал Юрий, кивая на самолет, — тогда мы...

Его прервал девичий крик, раздавшийся в ближнем доме. Дверь распахнулась, и из дома выбежала худенькая девушка лет семнадцати. Она остановилась, качнулась на тоненьких ножках, обутых в деревянные чеботы, и прислонилась к стене, беззвучно рыдая. Гвардейцы подбежали к ней. По ее бледному лицу, с чахоточным румянцем на скулах, текли слезы. Она протянула руки, которые тут же опустились, как перебитые, и прошептала:

— Наши!

Старшина Черемных поддержал ее. Улыбнулась, почувствовав сильные руки, потом засмеялась.

— Наши! Здравствуйте! Товарищи! — и сразу без умолку начала говорить, говорить: истосковалась по русской речи. — А немки все удрали. Сегодня ночью. Там как загрохочет, даже небо красное стало. Они и убежали. Мужиков ихних еще раньше, третьего дня всех на оборону забрали. А немки убежали. Кричали «Руссишь панцерн». Ой, как они танков наших боятся!..

Она была в стареньком ситцевом платье. Старшина накинул ей на плечи свою телогрейку.

— Ой, не надо. Вам еще далеко ехать!

— Ничего, у меня шинель еще есть. Девушка с восхищением посмотрела на старшину, потом потрогала звездочку на его шапке.

— Вон какой... — Она опять заплакала и засмеялась. — У нас в Чернигове тоже был один такой парень, Сережа Дубков. Не знаете? В вашей части нет такого?

Гвардейцы стояли против нее. И у каждого такое чувство, какое бывает после хорошо проведенного боя. Николай даже позавидовал старшине, которого девушка держала за руку.

— Вас много здесь?

— Нет, здесь немного. Вот дальше пойдете, — там... А сюда нас троих пригнали. Я сейчас им скажу. — Она побежала. Потом остановилась, оглянулась, словно еще до конца не верила, что пришли свои, затем бросилась дальше, крича: «Девочки! Выходите! Наши пришли! На-а-аши!»

Появились остальные девушки. Они все плакали от радости, и та, что была из Чернигова, кричала: «Вот мы все! Трое!»

Вскоре вернулся разведывательный самолет и сообщил, что навстречу двигается колонна вражеских танков. Гвардейцы сразу помчались дальше, вперед, чтобы дать колонне бой.

Девушки, провожая их, стояли на перекрестке, и смеялись, и плакали, и что-то говорили. Десантники махали им на прощанье шапками. Старшина Черемных, сложив ладони рупором, орал:

— Эй! Черниговская! Тебя оставляем комендантом города! А телогрейку сохрани! После войны заеду в Чернигов на твоей свадьбе гулять.

И от этой шутки на глаза навертывались слезы.

Глава 12

Гвардейцы сидели в брошенной немцами квартире, сушили портянки у чугунной печи и слушали словоохотливого санитара дядю Ваню. Он рассказывал все ту же бесконечную сказку:

— Так вот, значит, был этот самый богатырь Вихорь Вихоревич парнем завсегда молодым да неуемным. Сто лет прожил, а все ему на вид и за повадку давали двадцать. Ходил он, вихрился по земле вольной походкой. Где ни появится — кружит, крутит, вертит — никому покою не дает. Была в нем сила такая — при нем никто без дела сидеть не мог. Куда ни придет — люди горы начнут ворошить, реки вспять поворачивают. Глядишь — на болоте сады расцвели, в сухой степи — лес вырастает, рожь в оглоблю ростом поспевает, картошка — в колесо уродится.

Дядя Ваня говорил медленно, подбирая слова, и сосредоточенно теребил в руках кисет. Он давно уже хотел курить, но увлекался и забывал про табак.

На кровати спал Юрий. Радист-пулеметчик его экипажа возился с комнатным радиоприемником и бранился:

— Вот техника! И додумаются же. Приемник французский, а только Берлин можно слушать. Как переведешь на Москву, так замыкание происходит.

Из другой комнаты вбежал старшина Черемных, поднимая книгу над головой.

— Глянь, орлята! Гоголь, Николай Васильевич Гоголь!

А дверь широко распахнулась, и с улицы вошел Николай. Все поднялись. Дядя Ваня замолчал, отошел в сторону и взялся наводить порядок в санитарной сумке. Сказку его перебили.

— Покажи-ка. Гоголь! — Николай с увлечением перелистывал страницы книги. — И штамп воронежской библиотеки...

— У них все так, — объяснил Черемных. — Вот еще книгу нашел про паровозы — чешская. Радиоприемник — французский, велосипед — голландский, ножи и вилки — русские.

— Товарищ гвардии лейтенант, разрешите по личному делу, — обратился младший сержант.

— Что такое, Чащин? — Николай оторвался от книги и, шумно двинув стулом, уселся. — Письма матери шлешь? Смотри, мы переписываемся с нею.

— Посылаю регулярно, — Чащин достал бумагу из внутреннего кармана шинели. — Вот, товарищ лейтенант, я написал заявление в партию. Хочу рекомендацию просить. Дадите?

— Дам. Кто еще поручается?

— Одна рекомендация от комсомола, вторая — старшины Черемных.

— О-очень хорошо, — Николай прочитал поданный листок. — Ой, нет! Отказываюсь рекомендовать тебя.

Чащин испугался.

— Почему?

Проснулся Юрий, но продолжал неподвижно лежать, прислушиваясь к разговору.

— Ты пишешь, — Николай стал читать, растягивая слова: «Прошу принять меня в ряды ВКП(б), так как хочу умереть в бою коммунистом». Почему умереть? Умирай себе на здоровье беспартийным.

Чащин смущенно засмеялся и взял заявление обратно.

— Ошибка вышла, товарищ гвардии лейтенант, торопился очень.

— В таких делах не спешат. Перепиши.

Увидев на кровати Юрия, Николай подошел к нему.

— Чего валяешься?

— Так. Садись-ка, — Юрий понизил голос, когда Николай пристроился рядом. — А меня мог бы ты рекомендовать в партию?

— Ты что, решил вступить?

— Да надумал. Многие вступают.

— Нет, — напрямик отрезал Николай. — Тебе, откровенно говоря, я пока не дал бы рекомендации.

— Почему?

Николай наморщил лоб и опустил бровь.

— Как бы это объяснить тебе...

Юрий не на шутку оскорбился.

— Что я на плохом счету?

— Не-ет. Но вот, понимаешь... — Николай затруднялся в выборе выражений и разводил руками, помогая своим мыслям. — У тебя... Ты живешь как-то узко. Ты порядочный офицер. Но коммунист — это должно быть гораздо больше... Такой... горячий, который ведет, а не его ведут... Коммунист...

Юрий прервал его:

— Ну, что ж, спасибо за комплимент. Ты что ж? Считаешь меня какой-то овечкой, которую куда-то ведут, а она и не знает — куда? Ладно. Не надо. Я тебе докажу еще.

Юрий повернулся лицом к стене и накрылся с головой шинелью. Николай наклонился к нему, взял за плечо. Но тот отдернулся и глухо, обиженно сказал:

— Теперь я понял, как ты ко мне относишься.

— Если я не даю тебе рекомендацию, это не значит, что я считаю тебя плохим человеком. Но не всякий хороший человек сразу может быть коммунистом... Юрка! Да будь ты, наконец, умнее! Давай пойдем к Ивану Федосеевичу. Он тебе объяснит, что я прав.

Сорвав с себя шинель, Юрий приподнялся.

— Ты всегда, когда у самого доводов не хватает, говоришь: «К Ивану Федосеевичу». И без тебя обойдусь. Понял?

Николай отошел к бойцам.

— Товарищ лейтенант, почитайте нам Гоголя что-нибудь.

— Тут «Шинель» есть. Наверное, про войну, — просил один.

— Нет, «Шинель» — это про чиновника. «Тарас Бульба» — про войну, — поправил другой.

Николай раскрыл томик избранных произведений Гоголя и нашел «Тараса Бульбу». Встав к окну, он начал тихо, вполголоса, изредка поглядывая на Юрия.

«Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы, любит и зверь свое дитя! Но породниться родством по душе, а не крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь: и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как со своим: а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово — видишь: нет! умные люди, да не те; такие же люди, да не те! нет, братцы, так любить, как может любить русская душа, любить не то, чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе — а!.. Нет, так любить никто не может!»

Вошла Соня. Ее никто не заметил, и она прислонилась к косяку, слушая. На плечах чужая телогрейка, лицо перепачкано. Она не видела Юрия, он лежал на кровати лицом к стене. Когда Николай замолчал, Соня громко сказала:

— Здравствуйте, погудинцы!..

— Соня?

— Сержант!

Все бросились ей навстречу. Даже Юрий поднялся с кровати. В глазах девушки, хотя она улыбалась, все заметили оцепенение, испуг.

— Что случилось, Соня? — спросил Николай.

— Радиостанцию сожгли.

— Как? Когда?

— Ночью сегодня. Мы отстали чуть-чуть: баллон заднего колеса спустил. Только все наши машины проехали — из лесу на бронетранспортере выскочили эсэсовцы... с пулеметом, такой большой, как пушка... Наши далеко прорвались, пехота за нами не поспевает — вот позади наших танков всякие недобитые и мечутся целыми шайками, — Соня вынула носовой платок и стала вытирать лицо. — Шофера убило, а машина загорелась.

— А ты как же? — с ужасом спросил Юрий. Николай поставил стул и усадил девушку. Юрий не трогался с места, пораженный видом Сони. Она перехватила его взгляд, брошенный на ее порванные чулки, и поджала ноги.

— Я выпрыгнула, как была, в одной гимнастерке. Кругом темно... Хорошо, артснабженцы снаряды везли, закидали бронетранспортер гранатами и меня подобрали.

— Ну-ка, ребята, давайте сюда воды, мыло, полотенце. Сейчас приободрим сержанта, — распорядился Николай. — Ноги промокли? Снимай сапоги!

Он занялся печкой. Затолкал туда все приготовленные бойцами дрова. Все захлопотали вокруг Сони. Это развеселило ее. Старшина Черемных принес из соседней комнаты мягкое кресло, пересадил ее и укутал своей шинелью:

— Извините, на рыбьем меху, но греет.

Один подарил ей зеркальце, другой — расческу. «Дважды отважный» Перепелица подал полотенце.

— Трофей, товарищ сержант. Як из пивнив бачите — украинский рушник.

— Спасибо. По-украински — дякую? Да? А что такое «пивни»? — смеялась Соня, подражая его мягкому выговору.

— Пивни? Товарищ лейтенант, як по-русски? — спросил он Николая.

— Петухи, наверное. Ты про вышивку?

— Во, во!... Ще замитусились? Тикайте вси, — скомандовал Перепелица. — Нехай сержант, як слид по закону, сама по себе.

Автоматчики оставили перед Соней ведро подогретой воды, таз и один за другим вышли. Николай с книжкой ушел в другую комнату. Юрий поднялся и направился за ним, но Соня, закатывая рукава гимнастерки, задержала его.

— Юра, помоги мне умыться.

Он нехотя стал черпать кружкой воду из ведра.

— Зачем ты в таз наливаешь? Лучше полей мне на руки.

Юрий торопливо поливал, расплескивая воду, озираясь на дверь. Видя его неловкие, торопливые движения, Соня подумала: «Спешит — боится, что кто-нибудь зайдет и застанет его за занятием ординарца. Ну, постой, я тебя помучаю». И она нарочно медленно еще и еще раз намыливала руки, лицо и подставляла под неровную струю свои покрасневшие ладони.

— Как у тебя дела, Юра? — спросила она, вытираясь полотенцем с вышитыми петухами.

— Ничего.

— Экипажи все целы?

— Стреляющий вчера ранен.

— Тяжело?

— Да.

Когда она замолкала, Юрий тоже не произносил ни слова. Он был явно не в духе, но Соня будто и не замечала.

— Юра, ты бы мне достал иголку с ниткой, чулки зашить: коленки ободрала. У меня все сгорело в машине, одна вот косыночка осталась... Куда меня теперь направят? Полковник сказал, что до конца операции, наверное, не будет новой радиостанции — рацией штабного танка обойдемся. Завидую связисту там. Взяли бы меня на танк.

— Зачем тебе лезть туда?

— Что же, я без дела буду?

— Соня! Переходи к нам в десант санитаром, — сказал Николай из соседней комнаты.

— Сегодня же попрошусь. Я ведь могу любую перевязку делать. Мы и в школе, и в институте санитарное дело изучали.

В комнате, где был Николай, раздался стук. Забарабанили по стеклам. Николай раскрыл окно. Оттуда послышался голос старшины Черемных:

— Отдайте ей, товарищ лейтенант!

— Сам отдай.

— Неудобно...

— Юрий! Иди-ка сюда.

С лица Юрия не сходила растерянность. Стараясь не глядеть на Погудина, он взял сверток и забыл поблагодарить.

— Ой, спасибо, ребята, — обрадовалась Соня. — Это кто, лейтенант Погудин? Как кстати!

— Это, Соня, не я, а старшина.

— Саша Черемных? Спасибо, Саша! Причесывая мокрые волосы, она появилась в дверях комнаты, где сидел Николай. Лицо посвежело, большие глаза поблескивали, влажные ресницы потемнели и казались длиннее, чем обычно.

— Ух... — вырвалось у Николая.

Он сощурился, будто хотел скрыть то, что невольно загляделся на нее. Соня взяла под руку вошедшего за ней Юрия и чуть-чуть кокетливо сказала:

— Лейтенант Погудин совсем не умеет говорить комплименты.

— Еще как умеет! — значительно ответил Юрий. — Такое скажет, что хоть стой, хоть падай.

— Смотря кто, — заметил Николай, также вкладывая в слова большой смысл. — Есть такие, что стоит ветру подуть — падают.

— Ветры встречаются разные...

— О чем вы говорите? Какие-то намеки. Я ничего не понимаю, — перебила их Соня.

Офицеры смягчились. Им не хотелось огорчать девушку своей перепалкой, которая могла зайти далеко. Юрий постарался отвлечь разговор в сторону:

— Ты слышал, Николай? Она и правда задумала проситься в автоматчики. Ведь это будет мишень даже для самого неумелого гитлеровца.

Николай поддержал его:

— Ты же, Соня, не умеешь ни прыгать, ни залезать на машину.

— И не думай, тебя не пустят на танк, — добавил Юрий.

Он старался подчеркнуть свои дружеские отношения с Соней: обнял ее за плечо. Она отстранила его руку, но сделала это незаметно и даже плотнее придвинулась к нему, когда сели на диван. Так ей было удобнее из-за его плеча смотреть на Николая.

В жилой, обставленной хорошей мебелью комнате, где даже стекла в окнах остались целыми, Соне показалось очень уютно, как дома.

Она произнесла мечтательно:

— У вас что за книжка? Гоголь? Я сегодня ехала в открытой машине на ящиках со снарядами и тоже подумала о тройке Гоголя... Помните: «Русь, куда ж несешься ты, дай ответ».

Николай быстро нашел в книжке эти слова и продолжил:

— «Летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства...»

В это время вошел и остановился в дверях Миша Бадаев:

— Товарищ гвардии лейтенант, разрешите вручить почту?

— Давай сюда!

— Здравия желаю, товарищ гвардии сержант! — козырнул автоматчик Соне и снова обратился к Николаю. — Разрешите идти?

— Погоди. Давай проверь — все ли спят. И если кто не отдыхает, как положено, то передай, что буду разговаривать с ним перед строем. Давно не строились...

— Как пошли в наступление.

— То-то. Иди.

— Есть, — автоматчик бойко повернулся и вышел.

— Прямо беда. Не спится ребятам. Неделю — без отдыха, а сегодня опять никто не вздремнул...

Начали просматривать газеты. И вдруг Юрий подскочил на диване так шумно, что Соня вздрогнула.

— Вот! — замахал он газетой, бледнея и сверкая глазами. — Вот мне рекомендация! Николай, слышишь? Только ты обо мне отрицательного мнения. На, посмотри.

Соня выхватила у него свежий номер фронтовой газеты и стала читать вслух.

Под заголовком: «Танки лейтенанта Малкова форсируют водную преграду» в маленькой заметке сообщалось о недавнем захвате моста через Варту. Кроме Юрия, никто не упоминался.

Юрий слушал, откинувшись на спинку дивана и поглядывая на Николая, который ругал себя за то, что не успел тогда возле моста рассказать корреспонденту все как следует. Соня прочитала, взмахнула газетой.

— Хорошо! Ай да Юрий. Что же ты ничего не рассказывал об этой операции? Оказывается, ты скромница!

Юрий склонил голову и, довольный, молчал. Он не видел, как раздосадован Николай. «Неужели ты не понимаешь, что заметка — глупое недоразумение! Как только не стыдно!» — думал Николай. Он готов был наброситься на Юрия со злыми словами, разоблачить его, сказать, что похвалы надо отнести к механику Ситникову. Но посмотрел на радостное лицо Сони и с сожалением поморщился, решив поговорить с Юрием потом, наедине.

* * *

Но они не перекинулись ни словом до самой операции в Райхслау. Все никак не удавалось улучить подходящее время.

Небольшая группа танков шла по асфальтовой дороге. Кругом спокойствие. Николай, сидя у башни, на крыле машины Юрия, поглядывал по сторонам.

Ему не нравились окружающие пейзажи. Как будто бы и поля так же снегом покрыты, да только снегу маловато. Февраль — а на буграх всюду голые плешины коричневой земли. И роща вдали похожа на лесок — тоже тополь и осина, да только деревья обнесены забором: это роща какого-то богатого «фона», она не для всех. И дорога хороша, мощеная, широкая, едешь по ней — ощущаешь пространство, а на каждом полукилометре стоит деревня. Теснота такая, что в глазах рябит от желто-черных табличек: «Загансдорф», «Валенсидорф», «Трибельсдорф». Только солнце позади вставало обыкновенное, родное.

Николай всматривался вперед, ожидая увидеть ну хотя бы обоз. Но пустынно на асфальтовом шоссе. Никого и в деревушках.

Гитлеровские войска отступали. На них обрушился небывалый по силе удар на всем фронте от Балтики до Карпат. Советская Армия прорвалась на территорию Германии. Советские танки, обгоняя отступавшего противника, появлялись там, где их меньше всего ожидали. Уже не было единой линии фронта. Немецкое население, напуганное сказками Геббельса о большевиках, наспех собирало пожитки и уходило на запад.

Николая угнетало, что они не разговаривают с Юрием, он встал и хотел заглянуть через верхний люк к нему в башню. Танк дернулся, прибавил скорость, Николай чуть не упал. Глянул вперед и увидел на шоссе колонну эвакуирующихся жителей.

— Лейтенант! Цивильные! — кричали автоматчики.

«Тридцатьчетверки» настигли колонну, которая рассыпалась по обочине шоссе, и остановились. Юрий выбрался до пояса из люка и приготовился что-то сказать немцам.

Женщины, дети, старики бросились в придорожную канаву, закрывая головы руками. Нагруженные домашним скарбом детские коляски, велосипеды, тележки, тачки валялись тут же. Разорвалась чья-то подушка, и ветер гнал по глянцевитому асфальту белый пух. Николай не без иронии спросил Юрия:

— Ну, что делать будем?

Юрий сердито отмахнулся, не желая с ним разговаривать.

— Разворачивай башню, — язвительно посоветовал Николай, — наводи пулемет.

Юрий не понял иронии.

— Ты что? С ума сошел? Это же мирное население — дети, женщины!

— Наконец-то ты начал кое-что соображать, — с усмешкой проговорил Николай. — Вот ты им и скажи: мы не германский народ пришли уничтожать, а фашизм.

— Ну тебя к черту с твоей политграмотой, — Юрий нервничал. — Ты лучше скажи: как их называть? Господа или граждане?

— Просто: немцы. Им надо как следует объяснить, чтобы они нас не боялись. — Николай, видя нерешительность Юрия, перешел на тон, не допускающий возражения: — Давай, давай говори: «Эй, немцы! Вставайте!».

— Немцы! Вставайте! — крикнул Юрий по-немецки.

— Громче кричи: вставайте, немцы! Вставайте и идите на восток вон туда, где солнце! Там вас никто не тронет!

Юрий переводил.

Сперва, робко поворачивая головы, привстало несколько женщин. Затем начали вставать остальные, подымая руки вверх. Глаза у всех были круглыми, остановившимися, во взгляде сквозь страх сквозило любопытство и недоверие. Потом, поглядывая друг на друга, начали опускать руки, когда им об этом сказали.

На танках стояли автоматчики, из люков выглядывали танкисты. Их лица были совсем непохожи на те, что рисовались на геббельсовских плакатах, развешанных в те дни на улицах Германии. Старик, в замасленной кожаной фуражке, шагнул вперед, поднял кулак над головой и хрипло произнес:

— Рот фронт!

— Рот фронт! — ответил Николай.

Две старухи оттащили старика назад и зашикали на него. Он не обращал на них внимания и повторял: «Рот фронт!»

Николай подсказывал Юрию:

— Скажи, что им надо строить мирное германское демократическое государство! Юрий заупрямился:

— Ну, это ты уж сам. Я не агитатор. Николай сощурился и вполголоса произнес:

— Все коммунисты агитаторы.

— Ну, знаешь, — вспылил Юрий, — я не позволю издеваться над собой! Все! Возвращайтесь по домам! — приказал он немцам, спустился в башню и захлопнул крышку люка.

Немцы продолжали стоять. Вид у них был растерянный.

Десантники начали кричать им: «Гитлер — капут? Война — капут! Идите домой! Нах Хаузе! Хаузе!» Немцы неуверенно заулыбались, закивали, стали собирать свои пожитки.

Санитар дядя Ваня, глядя на них исподлобья и свертывая цигарку, сказал:

— До какого унижения довел людей этот проклятый фашизм!

Николай вздохнул.

— Эх, дядя Ваня! Почему мы с тобой не знаем как следует немецкого языка? Им бы, знаешь, что сейчас рассказать? Стихи. Гете стихи мы в школе еще учили. Это у немцев поэт великий был. Он так писал: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой».

— Да-а, — серьезно подтвердил санитар дядя Ваня, пощупывая усы, — у немцев было много великих людей. Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Эрнст Тельман...

— За-аводи! — донеслась из башни команда Юрия — он кричал по радио.

Танки качнулись, будто силились оторваться от дороги, тронулись и, шлепая гусеницами, начали набирать скорость.

* * *

Ночью, когда стало темно, как в крытом окопе, десять танков ворвались в мертвые улички Рейхслау. Ни выстрела, ни одного светлого окна — пусто. Сбавив газ, машины с десантом на броне дошли до центра и сгрудились на небольшой площади.

Юрий вышел из танка, застегивая кожанку на все пуговицы. Николай спрыгнул за ним.

— Давай занимать круговую оборону.

— Без тебя знаю, — Юрий, имея под своим началом десять машин, старался говорить тоном, как ему казалось, соответствующим командиру роты: — Возьми своих автоматчиков и организуй охрану. Радист! Сообщите в штаб: Райхслау взят, противник отступил, помощи не требуется.

Николай из озорства посветил карманным фонариком ему в лицо.

— Погаси свет! — прикрикнул Юрий.

По тротуарам вдоль палисадников автоматчики рассыпались с площади в улицы, которые радиусом расходились от центра. Пройдя два-три дома, Николай услышал впереди повизгивание. Это были звуки стартеров вражеских машин. Николай повернул обратно к своим. Все командиры танков собрались вокруг Юрия. Тот склонился над планом городка и давал распоряжения. Свет фонарика, обращенный на карту, выхватывал из темноты только головы танкистов да номер на башне танка Юрия:

— По машинам! — закричал Николай, объяснять было некогда.

Все мигом разбежались по своим местам. Юрий выключил фонарик и выхватил из кобуры пистолет.

— Ты что вмешиваешься?

Николай усмехнулся:

— Спрячьте пистолет, товарищ «командующий ротой». Не бойтесь, противник еще далеко.

Юрий вслушался в тишину. Где-то в соседних улицах явственно стучали по камням мостовой гусеницы вражеских танков. Нарочито помедлив немного, он полез в машину.

Николай вслед за ним взобрался на броню и взял ракетницу, чтобы подать своим бойцам сигнал возвратиться к танкам. Приближающейся опасности, он как и Юрий, не придавал большого значения. Поднимая кверху сигнальный пистолет, Николай наклонился к Юрию.

— Не злись, Юрка, наш крупный разговор впереди. А сейчас драка будет. Давай — по окраинам. Организуем круговую оборону.

— Знаю, — отмахнулся тот, включая ларингофон рации.

Белая ракета прыгнула к небу, осветив площадь и собравшиеся на ней машины. Как по сигналу, в улицах кругом взревели вражеские танки, на полный газ включившие свои моторы.

И сразу больше двух десятков «тигров» и «пантер» с трех сторон въехало на площадь и открыло огонь. «Тридцатьчетверки» в упор начали отстреливаться, пытаясь сманеврировать в создавшемся заторе. Оглушительный грохот орудий, рычанье моторов и скрежет металла будто старались перекрыть друг друга.

В кромешной тьме блистали, перемежаясь, короткие вспышки. Словно кто-то бросил десятки молний в эту сдавленную со всех сторон домами маленькую площадь, и они заметались от стены к стене. Снаряды рикошетили о броню, брызгами пламени освещали очертания машин.. В танковой давке орудия (тонкие и белые — русские; темные, массивные, с набалдашником — немецкие) скрещивались, делая одновременный выстрел. Одну «пантеру» перевернули вверх дном, и она лязгала гусеницами в воздухе.

Николай соскочил с танка на мостовую и отбежал в сторону, сзывая своих автоматчиков. Темнота вобрала в себя все, кроме этой площади, где в беспорядке неуклюже ворочались танки. Танкисты вслепую били из орудий, таранили наугад. Переключали скорость, подавались назад, вправо, влево, снова вперед. Стало ясно: не выдержит в этом сумасшедшем побоище и отступит тот, у кого сдадут нервы.

Неизвестно, чей снаряд попал в лежавшую вверх брюхом «пантеру» и превратил ее в факел. Пальба прекратилась на миг. Площадь озарило неровным светом, и все увидели, что вражеских машин в три раза больше. Они быстро стали направлять орудия на гвардейцев. И «тридцатьчетверки» повернули в улицу, по которой приехали. На них в спешке карабкался десант. Противник сыпал снарядами. Крайнюю «тридцатьчетверку» охватило пламя.

«Что такое? Отходим?» — Николай бросился к уходящим танкам. Автоматчики на ходу подхватили своего командира на первую машину. Она сразу набрала скорость. Сзади, тыча стволом в передних, наседали остальные.

— Семенов! Семенов! Кто дал такую команду? — хрипло кричал Николай и стучал пистолетом по верхнему люку.

Крышка отскочила, и показалась голова командира танка лейтенанта Семенова. Он растерянно вобрал голову в плечи, сдернул с себя шлем и приложил его к уху Николая. Погудин услышал, как в дребезжащих наушниках шлема отчетливо слышался надсадный голос Юрия: «Отходим!.. Отходим!..» Николай с силой схватил танкиста за плечо и сдавил так, что самому стало больно в запястьи.

— Куда? — кричал Николай и, внезапно что-то сообразив, добавил: — Быстрее! Быстрее!..

Танк прибавил газу и пролетел два квартала.

— Сворачивай за угол! В засаду! — скомандовал Николай.

«Тридцатьчетверка», выбивая искры на камнях мостовой, с размаху проехалась боком и заползла за дом на перекрестке. Николай выбежал на дорогу. Второй танк сам завернул в переулок напротив. Николай дал знак третьему, и тот через квартал встал в засаду. Танкисты живо догадывались, что надо делать: видя, как передняя машина прячется, занимали следующий перекресток.

Промчалось восемь танков. В последнем, девятом, Николай узнал машину № 323 и влез на нее спереди, уцепясь за орудие. Он перебрался к башне и застучал по люку пистолетом. Если бы хватило силы, то, наверное бы вышиб его. Юрий едва приоткрыл крышку.

— Командуешь отходить?.. — Николай выругался. Юрий захлопнул люк.

— Автоматчики!.. — Николай спрыгнул на полном ходу, и десант за ним покинул танк Юрия.

Стало тише. Лишь тарахтела, удаляясь, машина Юрия, слабый ветер развеивал звуки ее мотора. А позади, где на площади остались, замолчав вражеские танки, тускло горела «тридцатьчетверка». Едва разгоняя сумрак, огонь на ней вскидывался и опадал. Все вокруг стало недвижно, кроме этого пламени.

Николай прошел назад по всей улице, где за каждым углом притаились расставленные машины. Он проверил десантников, организовал круговое наблюдение. Затем потолковал с танкистами. Никто не понимал, куда поехал Юрий. Решили, что пока старшим будет лейтенант Семенов.

— Только ты мне будешь помогать, — попросил он Николая.

— А как же! Обстановку в штаб сообщил?

— Сообщил. Но уже поздно: полковник сюда выехал.

— Как бы Юрий на него не налетел.

— Нет! У Малкова, наверное, тоже какой-нибудь план. Не хотел ли он отойти до окраины, потом сразу снова атаку начать, только по всем улицам одновременно, — предположил Семенов.

— А я понял: с площади отойти и встать всем в засаду, — объяснил Николай.

— Я сперва подумал, что мы струсили. В бою вообще слова «отходим» и «назад» нельзя произносить, — сказал один из офицеров.

— А как же? Конечно. Малкова надо срочно найти. Нужно объяснить, что получилось недоразумение, — сказал Николай, а сам подумал: «Струсил, подлец, теперь выкручивайся тут за него».

Николай позвал старшину, но его нигде не было. Николай перебрал события ночи по порядку, но никак не мог сообразить, когда и куда мог исчезнуть Черемных. Расспросил бойцов. Старшину потеряли из виду, когда автоматчиков сбросило со вспыхнувшего танка. Николай хотел послать туда ординарца, но там снова раздался визг вражеских моторов. Все насторожились.

Было видно, как в слабом свете горящего танка с площади в улицы поползли, выстраиваясь в колонну, «пантеры» и «тигры». Они постепенно прибавляли скорость, словно собирались догонять наши танки.

— Я — «Ураган», я — «Ураган»! Слушай мою команду, — передавал Семенов по радио всем танкам в засадах. — Не стрелять! Без команды не стрелять. Дать им втянуться в улицу.

Громче и громче верещанье вражеских моторов. Первый танк вражеской колонны включил свет, и луч фары скользнул по камням мостовой.

Когда он прошел квартал, где в засаде стояла, высунув кончик ствола, последняя из восьми «тридцатьчетверок», грянул залп сразу всех наших машин. Моторы противника захлебнулись огнем бронебойных, и пожары заколыхались над мостовой, отражаясь в окнах зданий. Еще залп — и огромных факелов на улице стало больше. Уцелевшие «тигры» и «пантеры», сшибаясь, шарахнулись назад. Но их хорошо было видно на освещенной улице, и гвардейцы продолжали стрельбу в упор. Рассыпались трели автоматов, не давая никому выскочить из зажженных вражеских танков. Ушли только те машины противника, что не успели втащиться с площади в улицу. Они пустились наутек.

— Прекратить огонь! — скомандовал Семенов.

В бою на площади нервы Юрия не выдержали, и он решил, что бессмысленно перестреливаться с превосходящим количеством танков противника, не используя маневренности своих машин. Он подал по радио команду: «Отходим!» И в горячке не сказал куда. Пропустив свои танки с площади в улицу, он стал догонять их.

Когда к нему на машину вспрыгнул Погудин и обругал его, Юрий не стал разговаривать. Его «тридцатьчетверка» выехала на окраину. Остальных танков не было. Он в ужасе вылез из башни и осмотрелся.

В первый миг он пришел в бешенство. Но потом представил себе всю нелепость своего положения: «Ну, да. Теперь скажут, что я струсил и удрал из города. Бросил свое подразделение...»

— Товарищ лейтенант! — жалобно спросил механик Ситников. — Что ж мы стоим тут?..

— Возвращаемся на площадь! — раздраженно скомандовал Юрий. — Вперед!

Танк повернулся юлой и помчался к центру. Юрий подумал, удрученный и злой: «Все это Погудин, наверно, натворил... Что ни день — то новые сюрпризы!..»

— Лейтенант! Рация Семенова нас вызывает, — сообщил Юрию радист-пулеметчик. — Включаю вам.

Юрий прижал наушники. В них слышался спокойный голос радиста из экипажа Семенова: «Я — Ураган. Произошло недоразумение. Произошло недоразумение. Ждем вас. Ждем вас».

— Отвечай, что едем! Быстрее, Ситников!.. — разнервничался Юрий.

Танк летел по темным пустынным кварталам. Нервозность командира передалась и механику, который видел, что творится неладное. На развилке улиц Ситников повел машину правее. Через несколько минут они выехали снова на окраину.

— Ты что, с ума сошел? — Юрий готов был отколотить механика.

Тот оправдывался:

— Потерял ориентировку, товарищ лейтенант. Потеряешь спокойствие — все потеряешь.

— Замолчи! — приказал Юрий.

— «Пантеры»! — сообщил башнер Миша Пименов, — Разрешите, товарищ лейтенант, вдарить?

— Погоди, я сам.

Со всей злостью, которая только кипела в нем, Юрий взял в перекрестие орудийного прицела танк противника. «Пантеры» выползали из улицы неподалеку, еле заметные в предрассветной полутьме, направлялись в сторону от Райхслау.

И гвардейцы в центре города услышали, что где-то в стороне ухнуло орудие «тридцатьчетверки». Еще раз и еще. Потом в дальней улице послышался лязг гусениц и пулеметная очередь.

— Кто там орудует? — спрашивали друг у друга.

— Наверное, бригада подошла.

— Нет, гудит одна коробка.

Николай послал трех автоматчиков разузнать, в чем дело. При ярком огне пожаров незаметно подкрался рассвет. К серенькому небу тянулись длинные клинья копоти. Вражеские танки стояли, как дымящиеся головешки, в одну линию, опустив к земле свои пушки, будто набалдашники дульных тормозов им теперь были не под силу. Внутри негромко разрывались снаряды.

Вернулись автоматчики.

— Там танк Малкова, — доложили они Николаю.

— Где?

— Стоит на окраине, а дальше на бугре две «пантеры» горят...

В это время в конце улицы показалась легковая автомашина. Полковник с капитаном Фоминым привстали в ней, издали увидав результаты боя.

— А что же вы доложили, что противника нет? — спросил полковник. — Где командир роты?

— Ведет бой, здесь, недалеко, добивает остатки противника, — ответил Николай.

— Один?

— Он там, товарищ полковник, на окраине еще две «пантеры» зажег.

— Тут что-то не так, — усомнился полковник. — А? Иван Федосеевич, как ты думаешь?

Капитан Фомин пытливо глянул на Николая, потом на Семенова.

— Конечно не так. Ну-ка, докладывайте.

— Разрешите мне, — Николай выступил вперед и рассказал все происшедшее за ночь. Фомин сказал строго:

— Хорошо, что вы столько немецких танков переколошматили. А если б противник уничтожил все наши танки? Кто был бы виноват? А?

— Я, — ответил Николай и с тревогой посмотрел на полковника.

Но полковник посмеивался: он был доволен результатом боя и решил в остальном разобраться после.

— Молодцы! Воюют себе, а я потихоньку еду и не знаю. Малкова вызывал, вызывал... Кто же здесь за него?

— Гвардии лейтенант Семенов, — предупредил Николай.

— А говорят, что он рассеянный. Значит, по рассеянности? Молодец! Сколько?

— Не знаю, товарищ гвардии полковник.

— А-а. По рассеянности не посчитал? Пойдем-ка, Погудин, пересчитаем. А Иван Федосеевич пусть займется Малковым. Вызовите по рации, — приказал он Семенову. — Потом радируйте начальнику штаба — пусть посылает сюда все танки, кроме штабного.

По чистенькому тротуару, кое-где раздавленному по краям, полковник и Николаи пошли по улице. Сожженные машины, как на параде, выстроились посередине дороги, и полковник с удовольствием считал их про себя.

— Я вчера письмо получил, — начал он рассказывать, видя, что Николай чувствует себя неловко после строгого замечания Фомина. — Письмо одной девушки из Тагила. Земляки много пишут, нашей бригадой интересуются...

На каждом перекрестке, через коротенький квартал, у «тридцатьчетверок», обращенных орудиями на сожженные «пантеры» и «тигры», полковника приветствовали экипажи с десантом. Он жал каждому командиру танка руку, говорил: «Молодцы!» и продолжал рассказывать Николаю, когда шли дальше:

— А эта — фрезеровщица с завода — пишет, что вся ее жизнь только в нашей бригаде. Когда слышит в приказе Верховного Главнокомандующего мою фамилию, то норму на триста процентов выполняет, — он с шутливой гордостью поднял палец кверху. — Она спрашивает о своем знакомом, — полковник выделил слово «знакомом», — Александре Черемных. Писем от него давно не получает... Это ведь твой помкомвзвода, да? Старшина? Знаю... Так: шестнадцать, семнадцать, восемнадцать. А для начала хорошо. Молодцы!

Улица окончилась. Вышли на площадь. Танки выворотили на ней почти все камни мостовой. Тут стояла обгорелая «тридцатьчетверка». Полковник посмотрел номер на башне, снял фуражку и опустил руки по швам.

На жалюзи мотора лежал обгорелый труп. Николай увидел патронные рожки автомата, торчащие из голенищ сапог, и быстро забрался на танк. Только по рыжим клочкам волос под шапкой, которая не дала огню уничтожить их, он опознал своего помощника Александра Черемных.

Подошли автоматчики. Сначала двое, потом еще пять, вот уже собрался весь взвод. Все догадывались, кто лежит на обгорелом возвышении. Но разве это сразу постигнешь умом, разве поверишь? Николай, сутулясь, стоял на сожженном танке над мертвым старшиной. Утренний ветерок шевелил жесткие, непокорные вихры командира. Автоматчики склонили головы.

Все — и полковник, и Николай, и десантники — стояли, не расходились. Будто ждали, что вот старшина сейчас поднимется, оправит обгорелую гимнастерку, щегольски щелкнет каблуками, вытянет левую руку в сторону: «Становись! Равняйсь! Смирно!» — И попросит у полковника разрешения говорить. А что он скажет?

«Прощайте, орлята! В бессрочный отпуск ушел ваш старшина. Когда все, что совершали мы за войну, станет песней и сказкой, не забудьте сынам своим замолвить словечко о Черемных — гвардейце, Александре Тимофеевиче. Был, де, он машинист первого класса, уральский работяга. Любил паровоз «ФД». Любил еще скорость, чтобы мчаться вперед. А в войну пошел добровольцем, служил в десанте на танках. Ну, что стоите, орлята? Вперед! Когда паровоз сойдет с рельс и разобьется — над ним не плачут, а убирают скорее, чинят путь, чтобы не задерживать идущие поезда».

Похоронят старшину Черемных на площади чужого города. После салюта гвардейцы поставят над могилой обгорелую «тридцатьчетверку».

Не плачь, Катя! Будь мужественной до конца: ты невеста солдата. Тебе, как фронтовые отчеты родному Уралу, будут посылать в Тагил письма — и полковник, и капитан Фомин, и Николай, и солдаты. Так заведено в бригаде: выбывший из строя незримо присутствует в ней.

От его друзей идут бойцам письма из тыла. С возрастающей силой гвардейцы шагают вперед. Эта сила вливается в них из неисчерпаемого источника, именуемого народной любовью.

Ты, Катя, будешь продолжать писать в бригаду письма-ответы — теплые девичьи строки, согретые любовью к защитникам Родины. Напишешь ты и полковнику, и Николаю Погудину, и еще многим. Ведь они — воины великой Армии, такие же, каким был твой суженый Саша Черемных.

Пройдут дни. Окончится после победных маршей, после взятия Берлина война. Однополчане перед тем как вернуться на Родину, заедут в Райхслау, придут на площадь. Разбитый и сожженный танк они поднимут на гранитный постамент. Поднимут орудие, заварят люки, стальной корпус покроют бронзой. Машина будет казаться летящей на полной скорости. И будет стоять этот танк на пьедестале вечно, как память о великом освобождении Европы. Орудие будет зорко смотреть на Запад.

Глава 13

Отдельные отряды танков проникали далеко в глубь обороны врага, занимали его важные стратегические пункты, расстраивали связь, снабжение, перерезали дорогу. Противник то и дело натыкался у себя в тылу на гвардейские танки с десантом.

Так получилось и на фланге фронта, в Райхслау — узле шоссейных и железных дорог. Пробивая себе путь к отступлению, противник осадил город со всех сторон и пытался задушить отряд гвардейцев. Райхслау горел. Десантники оборонялись в развалинах. Танкисты перебрасывали свои машины с одной окраины на другую, чтобы не только не пустить врага в город, но и не дать ему пройти мимо него.

Часть бригады со штабом и своими тылами оставалась, как заслон, в стороне, где было относительное затишье. Прошло пять дней. Гвардейцы в Райхслау яростно дрались, с часу на час ожидая, что подойдут основные силы фронта. Уже слышался приближающийся гул орудий.

Соня томилась без дела. В медсанвзводе, куда ее определили, заниматься было нечем. Раненые не поступали. Давно приготовлен и оборудован госпиталь, натоплены печи, застланы кровати. А связи с батальонами, ушедшими в Райхслау, не было. С ними сообщались только по радио.

Что там творится, толком ей никто не говорил. Начальник штаба поехал туда на бронетранспортере и вскоре вернулся пешком, грязный, оборванный и злой. Когда Соня спросила его, как у танкистов дела, он ответил раздраженной шуткой.

— Командир бригады сидит в доме, охраняемый с трех сторон «тиграми».

Соня подолгу простаивала у штабного танка и завидовала радисту, который разговаривал с ведущими бой. Каждый день она просила своего начальника разрешить ей пробраться с санитарной сумкой к окруженным.

— Вы с ума сошли! — отвечали ей. — Во-первых, туда даже не могут подвезти снаряды. Как вы пройдете? А во-вторых, там такая каша! Вам совсем нечего там делать.

Соня видела, что ее просто жалеют. И она опять шла к штабному танку слушать, как радист в башне зовет:

— Гроза! Гроза! Как слышите? Сообщите обстановку. Сообщите обстановку. Прием.

Ночи она просиживала у окна, смотрела, как там, где сражались гвардейцы, небо рдело пожарами.

На шестые сутки оттуда приполз раненый санитар автоматчиков. Дядю Ваню послали за перевязочными материалами. Когда он переходил речушку у города, пуля попала ему в ногу. Дядя Ваня рассказал, что противник все время контратакует их то с одной, то с другой стороны. Из санитаров уцелел один он, остальные ранены. Райхслау взяли легко, но потом оказалось, что во всех домах сидели солдаты «фольксштурма», которые ночью молчали, а днем стреляли из каждого окна. В разбитые горящие улицы прорываются «тигры» и «пантеры». Бой идет и ночью, и днем.

Слушая санитара, Соня твердо решила отправиться туда. Надо только выведать, каким путем шел дядя Ваня. Но как к этому подступиться, чтоб он не догадался о ее намерении? И она начала издалека:

— Дядя Ваня, а как ваш командир?

— Наш гвардии лейтенант живой. Поцарапало, правда, его, маленько, но не опасно. Я сам перевязывал. Только...

— Что?

— Только настроение у него плохое: гвардии старшину мы потеряли. — Дядя Ваня хотел закурить и никак не мог зажечь спичку.

Соня взяла коробок и увидела, что он отсырел, от пота, должно быть. Она принесла ему другой.

— Спасибо... Так вот, плохо там, сестрица. Раненых человек тридцать. Медикаментов нет. Перевязывать некому.

Соня склонила голову, и пышные волосы закрыли ее лицо. Она сжала горячие щеки ладонями и отошла от койки, где лежал санитар. Потом вернулась и спросила:

— А как вы сюда шли?

— Овражек тут от самой реки. По нему.

— Немцев встречали?

— Я полз все время.

Соня быстро приготовилась в дорогу. До отказа набила санитарную сумку — она готова была унести с собой все, что было в санвзводе. Выложила из карманов все документы, кроме комсомольского билета, как делают разведчики, отправляясь на задание. Когда стемнело, Соня, оставив на столе записку, пустилась в путь. Днем по карте в штабе она успела рассмотреть, где тянется овраг, где надо перейти речку. Холмы на этой стороне речушки заняты противником, переправы простреливались.

На карте все так просто. Но, выйдя в поле, Соня заколебалась. На горизонте не было зарева пожаров. Они погасли. Кругом непроглядная мгла. Ей стало не по себе. Может, вернуться? Нет! Что угодно, только не назад! Значит — дальше! Там ждут санитара. Там она нужна.

Кое-как отыскала овраг. Оттепель растопила снега, в овраге, заглушая шаги, журчал грязный поток. Сверх меры нагруженная сумка оттягивала бок, и Соня несколько раз упала. Шинель пропиталась грязью и талым снегом. Соня шла час, шла другой. Овраг не кончался. Силы ее иссякали. Но она упорно шагала дальше, еле передвигая мокрые, отяжелевшие ноги. Она дойдет. Она обязательно должна дойти.

Она потеряла представление о времени и расстоянии. Порою ей казалось, что она плетется всю ночь, что вот-вот настанет утро. Останавливалась и озиралась. Небо между черными краями оврага мрачно поблескивало скупыми притуманенными звездами. Тускло лоснилась под ногами жижа, в которой торчали большие камни. Нужно очень много силы, чтобы перешагивать через них. Не слушаются ноги, хлюпает в сапогах вода. А поток становится глубже. Девушка попыталась идти по краю. Но склоны были скользкие, ноги скатывались, вязли в глине. Соне никогда в жизни еще не приходилось так трудно, и она с горечью думала: «Вот так мне и надо: решила действовать в одиночку — теперь выкарабкивайся».

Вытаскивая из грязи увязнувший сапог, она услышала совсем рядом чужую речь. Невольно присела, съежилась. Над нею, вспыхнув, метнулась вверх и поплыла вдаль ракета. Справа, шагах в двадцати, на бугре Соня увидела торчащие над окопным бруствером головы в чужих касках. Застучал пулемет, и цветные капли трассирующих пуль через ее голову умчались в ту сторону, куда она пробиралась В окопах закричали «хальт», и Соне показалось, что кто-то бросился в погоню за ней. Ноги сделались дряблыми, подогнулись, Соня упала и в мерцании потухающей ракеты разглядела совсем близко речку и развалины зданий за нею. Собрав последние силы, она быстро поползла, закинув сумку на спину, чтобы не промочить ее.

Николая третий раз за ночь вызвал комбриг:

— Как «язык», а?

— Пока нет, товарищ гвардии полковник.

Закопченный пожаром подвал, где разместился командный пункт, едва освещался аккумуляторной лампочкой. Густой табачный дым омрачал и без того унылое помещение. Только поблескивали кольца гранат, приготовленных там и тут, да автоматы в руках связных, которые притулились по углам и дремали. Полковник с зеленым от переутомления лицом кутался в шинель.

— Вы понимаете, — он подчеркнуто сказал «вы», — насколько эгто важно? А? Они прекратили обстрел и контратаки. Мы должны знать, что они собираются делать. У нас на исходе и горючее и боеприпасы, которые подвезти пока невозможно.

Речь полковника была необычно суровой, отрывистой, как ругательства. Николай сдвинул брови над запавшими глазами.

— Понимаю, товарищ гвардии полковник.

— Нет, вы не понимаете. Не узнаю автоматчиков. Где настойчивость? Объясните, почему до сих пор нет «языка»?

— Бойцы устали, шесть суток без передышки...

— А остальные, по-вашему, эти шесть суток в шашки играли? — вспылил полковник и, сбросив шинель на стол, сунул руки в карманы брюк. — Я вашими автоматчиками сегодня недоволен. Так им и передайте, что вся их отличная работа идет насмарку. Это не по-нашенски.

— Разрешите самому пойти?

— Не разрешаю. Вы ранены.

— Пустяки, товарищ гвардии полковник, даже не хромаю.

— Нет. Знаю тебя... — испытующий взгляд полковника стал мягче. — Нет, не разрешаю.

Николай вышел из подвала, хромая и запинаясь о ступеньки. У тлеющих развалин, где держал оборону взвод автоматчиков, его ждал ординарец.

— Товарищ гвардии лейтенант! Пойдемте, покушайте, вы третий день ничего не ели.

— Не привели никого?

— Еще никто не вернулся.

Николай выругался про себя. Потом участливо спросил бойца:

— А ты, Миша, спал?

— Спал. И ребята все по очереди отдыхают, пока затишье. Мы тут целый курорт оборудовали.

Зашли в приземистое здание. Не то пустой склад, не то гараж. Пахло гарью, еле мерцала свеча. На каких-то обгорелых тряпках вповалку, не выпуская из рук автоматов, шумно сопели спящие. В углу умывались, что-то варили на керосинке.

— Раненых накормили?

— Накормили, товарищ гвардии лейтенант.

— Ну-ка, выбеги, может, идут, тащат кого?

Николай беспокойно шагал из угла в угол, забыв о ране. Неудачи бесили его, разжигали энергию, которую было трудно сдерживать. Шесть человек он потерял за ночь, посылая то одних, то других за «языком». Скоро утро — и никаких результатов. Десантники исползали весь передний край противника вокруг городка. Раз приволокли мертвого: нечаянно удушили по пути. Затем принесли пулемет. А «языка» добыть не удавалось.

Николай взглянул на часы. Порылся в записной книжке: восход солнца будет в семь двадцать. До рассвета всего два часа. Решив послать еще одну группу, он стал будить спящих.

Вбежал ординарец, радостно сообщая:

— Ведут!

Николай вскочил, не владея собою от нетерпения.

— Кто?

Ординарец назвал фамилии ушедших еще с вечера, которых уже считали погибшими. За дверью послышались возня, раздались голоса: «Сюда, сюда». Николай схватил горящую свечу, шагнул к выходу, но отступил назад.

С улицы вошла Соня. С нее текла грязь. Воротник шинели был поднят, у шапки опущены уши. На бледном, забрызганном грязью лице блуждала растерянная улыбка. Она хотела козырнуть, но рука устало повисла.

— Здравствуйте. Я к вам. Добралась. Где раненые?..

Николай перевел удивленный взгляд на ординарца, как будто Миша Бадаев был виноват, что вместо «языка» — девушка. Миша оцепенел. Он не понимал, откуда взялась Соня, да еще в таком виде.

— Как вы сюда попали? Кто вас послал? — Николай плохо скрывал раздражение.

— Никто. Сама.

Соня огорченно рассматривала его. Николай похудел, оброс. Первый раз она видела у него на щеках такую щетину. Кожанка порвана, пуговиц не хватает, погоны измяты. Он застегивал воротник гимнастерки, и пальцы его не слушались.

— Как пройти к раненым? — снова спросила она.

Николай стоял, сжимая в руках свечу. На стене вырисовывалась его огромная, резко очерченная тень. Разозленный, он поставил свечу и, прихрамывая, пошел к дверям. Сквозь зубы отдал ординарцу приказание обсушить Соню, накормить, уложить спать. Потом вернулся и, не глядя на нее, мрачно произнес:

— Вы простите меня, товарищ гвардии сержант.

Тяжелая, обитая железом дверь раскрылась. Вошли, шумно дыша, два автоматчика, так же, как Соня, все в грязи. Осипшими голосами, в которых слышались и ярость, и мальчишеская обида, они начали докладывать, перебивая друг друга:

— Товарищ гвардии лейтенант!..

— Не идет, подлюга такая! Осерчал, что попал к нам. За нашим сержантом Соней гнался, мы и перехватили его...

А сейчас лег на землю возле двери и не встает.

— Сил нет больше с ним возиться. Туша килограмм на девяносто, да еще артачится.

Николай посмотрел на своих бойцов — вымазанных с ног до головы и мокрых, потом на Соню. Жаль, что она не видела его взгляда.

— Кого привели?

— Эсэсовец. Молодой. Но чин, видно, крупный: еле дотащили.

— Быстро ведите прямо в штаб.

— Подсобить бы надо, товарищ лейтенант.

Николай скомандовал:

— А ну, кто не спит, помогите! — И тем, кто привел «языка», сказал:

— Живо поесть и отдыхать, а то уже и с пленным сладить не можете.

Он отправился в штаб, несколько автоматчиков пошло вслед за ним.

Дверь осталась открытой, пламя свечи колебалось. Миша Бадаев шмыгнул остреньким носом, притворил дверь, помог Соне снять шинель.

— Вот тут, товарищ сержант, консервы — сардины норвежские, фрукты болгарские — сушеные, сыр датский. Покушайте. Фашисты со всей Европы понасобирали.

— Не хочу, спасибо.

— Может, мармеладу хотите? Эрзац, правда, но ничего, кушать можно.

— Нет, нет. Не хочу. Спасибо, — отказывалась Соня, выкладывая из санитарной сумки бинты и медикаменты.

Миша Бадаев ходил около нее. Он повесил Сонину шинель над горящей керосинкой и искал, чем бы еще услужить девушке.

— Вы уж не сердитесь на нас, что мы так плохо принимаем... Мы никак «языка» достать не могли.

Она мельком взглянула на него. Миша был очень расстроен, его лукавые глаза погрустнели. Соня хотела спросить, где раненые, но он предупредил ее:

— Ребята здесь, в соседней комнате, — и, взяв свечу, провел девушку в другую половину помещения.

Там было чисто, просторно и стало довольно светло, когда зажгли аккумуляторную лампочку. Раненые лежали на автомобильных сидениях, которые были собраны, наверное, со всех автомашин, подбитых в городе нашими танкистами. Когда Соня вошла, кто-то негромко закричал: «Ура!» Все, кто только мог, приподнялись.

По-хозяйски осмотрев помещение. Соня распорядилась:

— Курить бросайте. Вон как надымили!

Она вымыла спиртом руки и принялась за работу. Всех осмотрела, перевязала, с каждым поговорила. Дел хватило надолго. Уже на рассвете, когда раскрыли маскировку на окнах и проветрили помещение, Соня ушла от раненых.

Измученная, отупевшая, она легла прямо на пол и уснула.

Она не слышала, как утром пришел Николай. Автоматчики бережно перенесли ее на матрац, притащенный откуда-то. Они разули Соню, укрыли одеялом, и Николай долго сидел, издали вглядываясь в ее лицо. Она проснулась, когда вбежал какой-то автоматчик и начал рассказывать:

— Товарищ лейтенант! Самолеты наши прилетели! Кружат, кружат — сбрасывают снаряды, патроны, газойль...

— Значит, сегодня дальше пойдем, — спокойно сказал Николай. — Тише.

— А какие молодцы наши артиллеристы: сумели прорваться к нам. Немцы думали, что у нас тут артиллерии нет, — продолжал автоматчик шепотом. — А она в последний момент как чесанула их. Эх! Красота!

— Чего же тут особенного? Вон сержант одна к нам сумела пробраться.

Соня не подала виду, что ее разбудили. Не хотелось вылезать из-под теплого одеяла. Она прижмурила глаза и сквозь ресницы видела, как в широких без рам окнах, с которых Николай сдирал маскировку, голубело бледное небо, усеянное парашютами. Оттуда доносился мерный гул транспортных самолетов. Николай уже побрился, пришил свежий подворотничок. Уютно попыхивала керосинка, над ней сушилась Сонина шинель.

— Теперь они больше не полезут сюда, — тихонько рассуждал автоматчик. — Эх, а машин сколько на шоссейке подбито! Им, видно, другой дороги уходить не было, вот и перли через нас. Дали им копоти!

— Поди-ка, — вполголоса сказал Николай, — найди лейтенанта Малкова, танк его у водокачки стоит. Знаешь? Зови его сюда, скажи, что пришла Соня. Или нет, лучше не говори — пусть сюрприз будет.

Соне было любопытно, как Николай с Юрием будут говорить меж собой. Она не шевелилась, притворяясь крепко спящей. Вскоре пришел Юрий.

— Ты меня звал?

Николай молча кивнул на Соню. Юрий прикрыл за собой дверь. Медленно обвел удивленным взглядом все кругом и увидел девушку.

— Соня?.. Что она здесь делает?

— Видишь, спит, — улыбнулся Николай и добавил участливо, — всю ночь раненых перевязывала, измучилась.

— Как она сюда попала?

— Пришла. Не побоялась. Не то, что некоторые... — Николай не удержался, чтобы не подтрунить.

— Иди ты к черту! — отмахнулся Юрий.

— Тише. Разбудишь...

Вошли танкисты, ведя под руки раненого.

— Сюда, сюда, — бросился помогать им Николай. — Сержант! Соня! Подъем!..

Соня вскочила и начала быстро обуваться.

— Здравствуй, Юрий! Вы что ругаетесь? Даже меня разбудили.

— Да так... Маленько поспорили, — поспешил успокоить ее Николай.

Глава 14

Через день на закате солнца танки по шоссе ворвались в улицы следующего города. Бой вспыхнул сразу. Посыпалась черепица с крыш. Автоматчики бежали впереди машин. Соня тоже сошла на землю и бросилась за ними, но не угналась: мешала санитарная сумка.

Впереди, куда проникло несколько танков, шла непрерывная стрельба из орудий. Остальные машины, грохоча, подходили одна за другой. Соня увидела Юрия. Он был серьезен, глядел, выставив голову из люка, неотрывно вперед и не заметил ее. На крыле танка, лихо сдвинув шапку на затылок, стоял Николай. Он весело кивнул ей.

Капитан Фомин появился на одном из танков, потом слез и потихоньку пошел вперед. Николай увидел его, спрыгнул на ходу, резко откидываясь назад, и побежал за ним.

— Иван Федосеевич! Пожелайте нам успеха!

— Свою задачу хорошо знаешь? — спросил Фомин.

— А как же! — Николай показал карту в планшете. — Видите, церковь. Рядом — парк. Там противотанковые орудия. Мы просачиваемся с этой стороны. Разгоняем. Как подойдем — пускаю зеленую ракету, чтоб свои не стукнули. Вот и все.

— М-да, — произнес Фомин.

— А что?

— Нет, ничего. Я хотел сказать, не слишком ли ты горячишься. Хотя такую задачу без азарта, пожалуй, выполнить нельзя.

— Понятно, — засмеялся Николай.

Орудийная стрельба усиливалась. Подходили все новые и новые танки. Размахивая руками, Николай скомандовал десантникам своего взвода спешиться. Потом подошел к Соне: «Мы им покажем!» Он сказал еще что-то, но Соня не разобрала, снаряды противника стали рваться на каменной мостовой, совсем рядом.

Прямо по тротуару, обгоняя другие машины, промчался танк Никонова. Майор, как всегда с трубкой в зубах, сидел на башне, свесив ноги в люк. Он в новеньком комбинезоне с повседневными погонами. В кобуре крошечный пистолет, по обыкновению завернутый в платок: чтоб не пылился.

— Стой!

Танки останавливаются.

— Погудин! Автоматчики идут? Ладно. Эй, глазастая! Влезай ко мне, будем продвигаться, — он подает Соне руку в кожаной перчатке, помогает ей взобраться на танк.

— Малков!

Соня следила, как машина Юрия ловко подошла вплотную к танку майора и Юрий с гвардейской выправкой откозырял комбату.

— Тебе со своим взводом прорываться по этой уличке... Тьфу! Когда они перестанут кидать сюда, — обернулся майор на взрывы и закричал: — А ну! Всем опуститься и закрыть люки. Нечего зря головы подставлять.

Командиры машин, подражая своему комбату, сидели на башнях. По команде все скрылись в люках.

— Так вот, Юрий Петрович, — продолжал майор. — Прорвешься к центру с южной стороны, где в парке у них оборона, противотанковые орудия. Бей, но как увидишь зеленую ракету, прекращай огонь. Это наш десант подойдет с севера, автоматчиков взвод...

— Погудина, — добавила Соня.

— А тебя, глазастая, не спрашивают, — он ловко надвинул ей шапку на глаза, засмеялся и продолжал: — Автоматчики Погудина. Твоя задача — с ними соединиться.

— Есть, — отрывисто козырнул Юрий и собрался опуститься в люк башни.

— Стой, — крикнул майор. — Ты что на девушку не смотришь, дьяволенок? Что она тебе, не боевой товарищ?

Соня отвернулась, будто не слышала. Майор погрозил пальцем Юрию. Тот усмехнулся. Потом протянул Соне руку.

— Пока!

Три танка под командой Малкова повернули в улицу налево, а Никонов скомандовал своему механику-водителю:

— Вперед! Где жарче — там наше место.

«Тридцатьчетверка» продвинулась к центру города. Впереди виднелась площадь, застланная серой дымкой. Танки прижимались к сторонам улицы и стреляли по зданиям на площади. Десантники пробирались вдоль стен от выступа к выступу. Двое уже были на самом конце улицы и кинули за угол по «лимонке». В ответ раздалось несколько оглушительных залпов фауст-гранат, и передний танк окутался дымом.

Майор проехал еще вперед и крикнул десантникам:

— Марш, дьяволята, на крыши! И чтоб через две минуты на площади ни одного «фаустника» не было.

Один автоматчик остановился, слушая его, потом вдруг покачнулся и упал, раненный. Капитан Фомин, медленно шедший следом, вынул гранату, не торопясь выдернул кольцо и кинул ее в окно на втором этаже, откуда только что раздался выстрел. Затем он поднял раненого на руки, понес, передал подбежавшим санитарам.

Стоя на танке за башней, Соня не понимала, что происходит. «Неужели это и есть бой? А где враги? Куда все стреляют?» Орудие ухнуло, и корпус машины подался назад. Соня чуть не упала, оглушенная. А майор кричал:

— Еще! Еще правее! Теперь по первому этажу.

Танк стрелял. Взрывы подымали на площади тучи кирпичной пыли. Слева за домами на фоне темнеющего неба виднелся шпиль готического собора.

Танк взревел, выполз на площадь и, повернув башню, прострочил пулеметом густые заросли сквера. Соня увидела среди голых кустов несколько зеленых фигур, которые бежали и падали. «Немцы», — догадалась она. «Тридцатьчетверок» на площади становилось все больше и больше. Они врывались со всех сторон и сердитым рыком заглушали перестрелку.

— Берегитесь! — крикнул майор и спрятал голову за крышку люка. Соня не успела ничего сообразить — сильная рука Никонова пригнула ее, она присела за башней. Пулеметная очередь полоснула по танку, и разрывные пули затрещали по броне. Башня развернулась, и орудие ударило по балкону большого здания.

— Все! — обернулся к Соне майор и закричал по радио: — Буря! Буря! Центр взят. Еду к Малкову. Пошлите туда санитарную машину.

— Я поеду с вами, — обрадовалась Соня. Майор посмотрел на нее, как бы оценивая.

— Я все равно поеду, — повторила она, выдерживая его пристальный взгляд.

Никонов выколотил о броню погасшую трубку и стал продувать мундштук.

— Ну, что ж, дочка, давай поедем, — наконец ответил он. — Вперед!

Танк, урча, пробирался по узеньким улицам. Наступали сумерки. Из выхлопных труб двигателя выскакивали искорки, чуть-чуть освещая булыжную мостовую. Впереди шли десантники с автоматами наготове. Холодно поблескивали маленькие окна многоэтажных зданий, построенных впритык одно к другому. Соня рассматривала мрачные дома. Вон, одно окошко открыто, в полутьме виден зияющий провал. Она хотела сказать о нем майору, но едва протянула к нему руку, как из окна на танк перед Соней, за широкой спиной Никонова что-то упало, глухо звякнув и подпрыгнув. Майор обернулся и смахнул гранату в сторону. Та разорвалась в нескольких шагах от машины.

— Неладно так. Вытащи пистолет, не на свадьбу едешь.

У Сони остановилось дыхание.

— Надо выстрелить из пушки туда, — предложила она.

— Вот еще! Стану из-за одного паршивого фашиста башню разворачивать. Садись-ка поближе, гляди вперед.

Она примостилась рядом с ним на башне. Майор придерживал ее за плечи. Мотор рыкнул и заурчал громче.

Впереди на беззвездном небе виднелся расплывчатый силуэт собора.

* * *

Юрий без шлема ходил по ступеньке широкой лестницы у заколоченного парадного подъезда Увидев танк Никонова, он кинулся навстречу и на ходу взобрался на броню. От его кожанки пахло горелым.

— Товарищ майор, сожгли мою коробку, — он показал на танк, стоящий с поникшим орудием впереди остальных. — Разрешите, я проскочу дальше?

— Погоди. Не лезь поперек батьки в пекло. Докладывай обстановку.

— Очевидно, били не орудия, а танки или самоходки. Сперва не пускали, давали сильный огонь. Я выскочил, меня стукнуло из-за этого собора. Потом нас начали обстреливать из парка. Мы отвечали. Тогда они ушли. А может, и не ушли. Я сделал засаду, — он показал на свою «тридцатьчетверку» у пролома стены, пушкой в парк, окружавший собор.

— Так. А где Погудин?

— От него ничего не было.

— И сигнала не было?

— Нет.

— Куда же он девался? — проговорил вполголоса майор.

Кое-где в разных концах города изредка раздавались короткие очереди автоматов, рядом потрескивала, плавясь, резина на катках догорающего танка. От нее несло терпким запахом, и во рту становилось горько.

— Раненых много?

— Полипчук, Симонов, Каржавин.

Соня внимательно слушала, стараясь не пропустить ни одного слова. Она подозревала, что это только при ней офицеры разговаривают так спокойно. Майор раздумывал, поглядывая по сторонам. Юрий нетерпеливо ждал его решения.

— А твой механик? — спросил Никонов.

— Ситников успел выскочить.

— Пилипчука машина в порядке?

— Цела.

— Он опять высовывался из люка?

— Да, в голову его.

— Принял его коробку?

— Да.

— Где раненые?

— Тут, подвал приспособили.

— Давай, Соня, к ним пойдем.

— Разрешите продвигаться, — настаивал Юрий.

— Без десанта нельзя пожгут машины — и все. И у меня, видишь, нет автоматчиков. Как появится Погудин — решим.

— Есть!

Майор слез с машины, отправился в дом к раненым, Соня — за ним. Юрий тихо окликнул ее, подошел. Глаза его лихорадочно блестели. Соня испугалась.

— Ты ранен?

— Нет.

— Может, ты заболел?

— Нет. Злой я на себя. По-дурацки машину сжег.

— Успокойся, — она взяла его за локоть, и они прошли вместе в ногу несколько шагов.

Юрий, прерывисто дыша, опустил голову. Темные волосы закрывали ему лоб, он провел пальцами по бледному лицу и, как обиженное дитя, сморщился. Соня крепко пожала его локоть и совершенно искренно и «просто сказала:

— Ты молодец, Юра. Ты мужественный. Вся наша школа будет гордиться тобой.

Ей показалось, что она сказала не то, что надо. Но она еще не знала таких слов, которые воодушевляют, помогают товарищу в бою. И еще раз со всей силой пожав Юрию локоть, она поспешила за майором.

Раненые лежали на перинах, которыми был устлан пол. Комната маленькая, и от пяти свечей светло. Майор громко поздоровался и спросил:

— Ну, как, дьяволята?

Молоденький танкист приподнялся на руках и сел.

— Ничего, товарищ майор. Город взяли?

— Конечно. Куда тебя?

— В ногу. Вот хорошо, что взяли.

Никонов прислушался к дыханию остальных.

— Что? Спят? Перевязки сами сделали? Давай-ка, глазастая, за работу.

Подбинтовав рану пареньку, Соня осмотрела и поправила бинты у всех остальных. Потом села прямо на пол, поджав ноги. Майор прилег в углу.

Соня задумалась. Обрывочные мысли плыли, цепляясь одна за другую. Сегодняшний бой, Юрий, Николай. Потом вспомнилась школа, Юрий — отличник учебы, гордость всего класса. Его всегда надо было упрашивать написать заметку в стенгазету. Девочки как-то назвали его Илюшей Обломовым, потому что он был очень тяжел на подъем и не участвовал ни в каких общественных делах. Но дома Юрий вечно что-нибудь изобретал, строил, возился с моторами, машинами.

Затем в памяти пронеслись институт, начато войны, холодные аудитории, курсы радистов, первые дни в бригаде. «Хорошо бы после войны прийти в школу, показаться учителям — в военной форме, в танковых погонах. Прийти вместе с Юрием... И Николай чтобы тоже пришел...»

Наконец усталость поборола ее, и Соня заснула. Во сне ей чудилось, что Николай ведет раненого Юрия. Она хочет перевязать его, но никак не может понять, куда попали осколки.

* * *

Николай со своими десантниками кружным путем пробирался к собору, где шла орудийная дуэль. Один за другим они бесшумно и незаметно проскальзывали улицы, перемахивали через заборы. Впереди был слышен галдеж чужой речи, там заводили моторы.

Автоматчики неслышно спрыгнули с крыши низенького строения в мощеный двор. Через темный проезд под многоэтажным домом был выход на улицу. Плотно прижимаясь к стене, автоматчики гуськом потянулись туда. Николаю осталось сделать два шага, когда к дому подкатила легковая автомашина. Из нее вышел офицер-эсэсовец и спеша направился в подъезд.

— Быстрее, Эрих! — крикнули ему вслед.

— Цвай минутен. — Он прошел мимо автоматчиков, не заметив их, и вбежал в дверь.

— Взять, без звука! — шепотом скомандовал Николай.

Двое отделились от стены и бесшумно последовали за эсэсовцем. Через несколько минут в доме наверху раздался выстрел.

«Черт возьми! — выругался про себя Николай. — Все дело испортили».

Но в машине засмеялись.

— Это Эрих, наверное, ухлопал свою Эммочку: жаль оставлять русским.

— Поехали, поехали!

— Сейчас придет.

В машине, судя по голосам, сидело не меньше пяти человек. По улице проползла мимо вражеская самоходка «слон». У Николая перехватило дыхание: «Наши не знают, что у них в городе есть самоходные орудия». Потом пробежало несколько солдат. Из автомобиля кто-то прикрикнул на них:

— Кто командир? Почему без строя? Группа кое-как на ходу выстроилась по два. В машине продолжали разговор:

— Я оставляю обе самоходки в городе. Завтра к полудню подойдут танки. Сделаем атаку с востока, и пара самоходок здесь принесет пользу. Поместим их в...

Последнего слова Николай не понял. В машине заволновались: стали переругиваться и кричать:

— Эрих! Эрих!

— Что с ним? Наверное, заставляет Эмму ехать с нами. Попугал пистолетом, и она собирается.

— Может быть, это она его...

— Эрих!

По улице залязгала вторая вражеская самоходка. Один офицер вышел из автомобиля, остановил ее и отдал какие-то приказания. Николай опять не понял их смысла. Потом они покричали еще раз «Эрих, Эрих» и уехали. В дальних улицах ширилось эхо моторов русских танков, которые рассредоточивались по окраинам. Кое-где щелкали выстрелы.

Наши автоматчики, преследовавшие эсэсовца, вернулись, волоча его под руки.

— Кто стрелял?

— Он. Упрямый, связать пришлось.

— Нам какая-то немка помогала, — добавил другой. — Лопочет быстро-быстро и в нос как-то.

— Обыскать его.

Осматривая улицу, Николай жалел, что упустил легковую машину. Стало совершенно темно. Мигал, удаляясь, кормовой огонек самоходки.

Вслед за нею промчались два бронетранспортера. Потом опять зашуршали шины автомобиля.

— Гранаты — к бою! — распорядился Николай. Автоматчики встали к краю проезда. Автомобиль остановился и из него позвали:

— Обер-лейтенант!

Николай ткнул захваченного эсэсовца под бок.

— Скажите, что вы здесь.

— Я тут! — выкрикнул обер-лейтенант. Автомобиль развернулся и задним ходом въехал в ворота. На ошалевшего водителя уставились стволы автоматов. Больше никого в машине не было.

— Связать!..

Надо было срочно что-то предпринимать. Николай волновался. Он торопливо обдумывал создавшееся положение. Ясно, что у собора в парке эти самоходные орудия и стояли. Они остаются в городе. А вдруг и артиллерия есть? Тогда автоматчики должны уничтожить ее.

По лестнице застучали женские каблуки. Кутаясь в манто, вышла женщина. Николай осветил ее карманным фонарем.

Женщина испуганно вскрикнула, затем приветливо заулыбалась, закрываясь маленькими ручками от света, и певучим голосом спросила:

— Парле ву франсе, мосье?

— Не понимаю.

— Гитлер капут, — сказала она.

— Да, да, капут, — рассеянно ответил Николай. «Надо действовать, — лихорадочно раздумывал он. — Решительно! Делать что-нибудь! Сейчас же! Немедленно!»

— Товарищ лейтенант, вот документы обера.

Николай перевел луч фонаря на пленного эсэсовца. Тот замигал воспаленными веками и отвернулся.

— Противотанковая артиллерия у вас в городе была?

— Не было, — эсэсовец продолжал смотреть в сторону.

— А куда вы решили поставить самоходные орудия, уходя из города?

— Этого я не могу сказать.

Николай, четко выговаривая немецкие слова, переспросил:

— Не можете? Или не знаете?

Обер взглянул прямо в лампочку фонарика и упавшим голосом промолвил:

— Не знаю.

— Это ваше последнее слово?

— Да, — решительно повторил тот.

Выстрел гулко прозвучал под сводами проезда. Женщина вскрикнула: «О, Эрих!» и убежала наверх. В воздухе остался запах крепких духов. Каблуки ее звонко простучали по лестнице, глухо хлопнула дверь. Луч карманного фонарика скользнул по убитому обер-лейтенанту, по серой стене, выложенной из тесаных камней, и остановился на шофере.

— А вы знаете?

— Что? — На лице у шофера изобразилось непонимание.

— Куда поставили «слонов»?

— Каких «слонов»?

Луч света нетерпеливо подпрыгнул, упал на связанные ноги шофера и вновь поднялся на лицо.

— Ах, эти артштурмы?

— Да, самоходные орудия.

— Я слышал разговор офицеров...

— Знаете или не знаете? — оборвал его Николай.

— Знаю.

— Где?

— Они, наверное, раздумали и уехали из города.

— Где? — настойчиво повторил Николай. Шофер заплакал. Николай потушил фонарик. Достав из кармана папиросы, сунул одну в рот и протянул коробку пленному.

— Закурите. Пока дымит моя папироса, я буду ждать вашего последнего слова.

Николай жадно затянулся дымом. Голова чуть закружилась, потом посвежела. Созрело твердое решение.

— Ясков.

Подбежал автоматчик.

— Я!

— Этой машиной сможешь управлять? Десантник сел за руль, попробовал стартер, повертел рычаг скоростей.

— Это — «оппель».

— Ехать сможешь?

— Машина обыкновенная.

— О-очень хорошо. Кто добровольно доберется до штаба — доставит донесение?

Никто не отзывался. Николай подзадорил:

— Нет смелых? Неужели не осталось уральцев?

— Мы с вами лучше... — оправдывался Миша Бадаев. — Туда уйдешь — оставят на охране штаба.

— Назначаю: Чашин, Тимофеев и Рублев. Старший — Чашин.

— Есть!

— Ну? — повернулся он к шоферу. — Я кончил курить.

Тот выронил окурок и никак не мог затоптать его.

Шаркая ногой, он едва вздохнул:

— Я покажу.

— Это далеко?

— Около километра.

Николай написал на листке из полевой книжки донесение и отдал Чащину.

— Отправляйтесь.

Три автоматчика исчезли в темноте.

— Ясков — за руль, — распорядился Николай. — Перепелица и Бадаев, садитесь. Берите шофера с собой. Остальные ждут здесь, старшим — Нуртазинов. Вести наблюдение во все стороны.

Николай сел в машину. Легковая выехала из проезда и помчалась по улице туда, где скрылись самоходки.

Проехали несколько кварталов.

— Направо, — сдавленным голосом сказал пленный шофер, когда в переулке послышались моторы.

— Вот они, товарищ лейтенант, — обрадовался Ясков.

— Ничего, проезжай как ни в чем не бывало.

Улицу преградили «слоны». Самоходные орудия ворочались из стороны в сторону на мостовой, стараясь влезть в узкие ворота усадьбы с густым садом. Автомобиль остановился.

— Сигналь, — прошептал Николай.

Переулок огласила мелодичная сирена. Самоходки посторонились. Гвардейцы проехали мимо и, обогнув квартал, вернулись в свой проезд.

— Ну, как, товарищ лейтенант? — подбежали бойцы.

— О-очень хорошо! Идите в дом, наберите простыней, одеял, чтобы у каждого было по несколько штук.

Пока автоматчики выполняли приказ, Николай еще раз обдумал, как будет действовать. План был дерзок. «Слоны» встанут в саду. Он проберется туда со своими бойцами, все неожиданно залезут на вражеские самоходки, быстро закроют наблюдательные щели машин и предложат экипажам сдаться. Николай мысленно перебрал всех своих десантников: каждый из них способен на это, сомнений не было ни в одном. Они поедут на захваченных «слонах» прямо к штабу.

Ночь подходила к концу, и в городе наступила тишина. Только упадет где-нибудь, глухо стукнув, черепица с крыши, и больше — ни звука в узких пустых улицах, похожих на траншеи. Так бывает перед грозой. В полдень подойдут танки противника — в нашем штабе об этом знают: трое с донесением уже, наверное, добрались туда. Небо начинало светлеть. На нем уже снова четко вырисовывалась готическая башня собора.

Радист разбудил майора Никонова и подал радиограмму. В окна подвала пробивался свет раннего утра. Комбат долго искал трубку, которая вывалилась из кармана и упала на пол между перинами. Потом он подошел к окну и прочитал: «Собрать весь батальон к 8.00, занять оборону на восточной окраине. Приготовиться к возможной контратаке танков противника. Ожидаются с 12.00. Выслать одну машину навстречу идущей к городу нашей пехоте. Цель: разведка, связь».

Майор распорядился радировать всем танкам батальона собираться вместе, разбудил Соню, и они вышли на улицу.

— Где Малков?

— Я здесь, — Юрий подбежал к ним, словно всю ночь ждал, когда они появятся.

— Ты что, не спал?

— Нет.

— И что же ты видел?

— Мимо собора прошла группа автоматчиков.

— Надо было согреть их пулеметом.

— Мне показалось, что это — Погудин.

— Ну, вот, говоришь, не спал, а сон видел. Как же это так? — невесело рассмеялся майор. Потом серьезно спросил:

— Можешь трудное и ответственное задание выполнить?

— Могу.

— Хорошо. Подбери себе лучший экипаж.

— Если можно, я свой возьму: Ситникова и Пименова.

— Да, да, — майор развернул карту. — Едешь обратно из города. Разведаешь все дороги, ведущие сюда. Встречаешься с нашей пехотой, она продвигается к нам по этому шоссе. И даешь им ориентировку. Потом быстро — назад. Это тебе прогулка километров на тридцать. Будь осторожен.

— Есть, товарищ гвардии майор! Разрешите действовать?

— Главное — не горячись. Я с Иваном Федосеевичем недавно о тебе толковал — тоже советует не горячиться.

— С капитаном Фоминым? Обо мне? — искренне удивился Юрий.

— Обо всех... И о тебе. Ну, будь здоров, — майор обнял его. — Соня! Провожай-ка Юрия Петровича.

Соня вскарабкалась на танк. Юрий крепко, крепко пожал ей руку. И не столько потому, что прощался, сколько потому, что теперь увидел в ней боевого товарища.

— Счастливо, Юра, — горячо сказала Соня, застегивая ему пуговицу кожаной куртки. — Ни пуха, ни пера!

Он залез в башню, девушка наклонилась к нему в люк. Смеясь про себя, он показал ей на переднюю смотровую щель и признался:

— Вот здесь, над этим триплексом в той машине номер 323 сгорела твоя фотография.

— Ну и хорошо, что сгорела, — серьезно сказала Соня. — Мальчишество какое!

Став тоже серьезным, Юрий веско произнес:

— Я на самом деле не такой уж ограниченный, как думает Колька. Ну, пока! Привет ему передавай. Большой.

Сойдя с танка, Соня долго стояла и смотрела, как Юрий медленно закрывал люк. Зарычал мотор, машина рванулась, залязгала по булыжникам мостовой и скрылась в конце улицы.

Глава 15

Рассвело. Утренний ветер разогнал запахи пороха. Батальон Никонова держал оборону на восточной окраине. Все ждали боя, потому что не в первый раз приходилось танкистам, прорвавшись далеко от основных сил фронта, удерживать взятое до подхода пехоты. Машины замаскированы в переулках. Экипажи на местах.

Но постепенно напряжение спадало, всем надоело ждать. Кто лег спать, кто беспечно разгуливал по тротуарам. Остались на местах одни наблюдающие да механики. Привезли кухню. Повар звал: «Скорее, скорее, а то уеду». — И когда почти все собрались около него, один наблюдающий закричал:

— По местам! Танки противника с тыла! Майор услышал и выбежал на улицу из дома, где устроился обедать. Он уже готовился отдохнуть и был без пояса, без фуражки.

— С какого тыла?

— Из города на нас идут, — пояснил Никонову танкист, забираясь в свою машину.

Все в полминуты оказались на своих местах. Из центра приближался шум немецких моторов. Никонов приказал:

— Семенов! Сюда свою коробку!

В один миг «тридцатьчетверка» была на углу улицы и выставила из-за дома кончик орудия.

— Спрячь пушку совсем. Подпустишь ближе, чтоб я мог тоже стукнуть. — Никонов прислушался к звука моторов. — Это самоходки типа «слон». Кажется, две.

Он распорядился развернуть башню своего танка в сторону перекрестка. Затем пошел на угол. Осторожно глянул из-за дома и захохотал:

— Отставить! Танки противника!.. — смех душил его, и он закашлялся. — Танки противника... Ох, дьяволята!

На перекресток выползла, подняв ствол к небу, немецкая самоходка. Она была вся завешана одеялами и простынями, мотор отчаянно газовал. За ней появилась вторая в таком же виде. Сверху на них сидели автоматчики. Николай Погудин стучал по броне гаечным ключом и кричал по-немецки:

— Влево!.. Влево!.. Вперед!..

Орудие послушно поворачивалось и медленно ползло дальше. Вторая самоходка шарахалась из стороны в сторону. Ею командовал «дважды отважный» Перепелица. Он старался повторять за Николаем, но все время путал немецкие слова.

— Стоп! Стоп!

Взлохмаченный, засыпанный известкой и кирпичной пылью, Николай подошел к Никонову:

— Товарищ гвардии майор! Прибыл. Захвачено два «слона» с экипажами в полном составе. Сейчас хоть успокоились, а то специально натыкались на что попало, надеялись сбросить нас. Но как же! Собьешь нас!.. — задорно протянул он.

— Вот дьяволенок! — повторил комбат и обнял Николая. — А я тут за тебя беспокоился.

— Чего же беспокоится: я не один.

— Ну, проходи ко мне. А этих, — майор кивнул на самоходные орудия, — надо перегнать прямо в штаб бригады вместе с экипажами. Постой. Лучше их на буксире утащить. Сейчас я дам команду. Ты отдыхай пока.

Никонов отошел к своему танку. Вокруг Николая собрались гвардейцы, окружили его, наперебой жали руки. Он отвечал сразу на десятки вопросов, бросаясь то к одному, то к другому.

— Семенов, Леонид Иванович! Жив! Дай я тебя поцелую, Петр! Ты что на другой машине?

— Сожгли.

— Не ранен? Экипаж цел? Ну, и все в порядке. А где Малков?

— Ушел в разведку. Соня здесь, с нами.

— А Иван Федосеевич?

— Здесь, пойдем к нему.

Приехавшие десантники наперебой рассказывали танкистам, как были захвачены самоходки. Поднялся шум.

Комбат проходил мимо и с деланной грубостью пробасил, взглянув на часы:

— А ну, по местам! Чего базар открыли? Успеете еще налобызаться, никуда не денется ваш Погудин.

— Есть, товарищ гвардии майор, — козырнул Николай, лихо щелкнув каблуками.

Николай направился к Соне. Девушка стояла в стороне и ждала, когда он обратит на нее внимание.

— С добрым утром, — сказал он, широко улыбаясь и без стеснения любуясь ею. — Пойдем к Ивану Федосеевичу.

* * *

В 12.00 по берлинскому времени противник начал контратаки нашей бригады. Автоматчики Николая под прикрытием танков оборонялись на окраине. К вечеру удары врага стали невыносимы. Здания крошились от огня «пантер», верхние этажи горели. Николай потерял шапку, голову ожгло. Перекрытия обваливались, горящие угли падали на бойцов. Николай злился, кашлял от дыма и хрипел:

— Переходим в соседний дом!

И так — за день восемь раз. Оставили целый квартал. Но другого выхода не было: сил слишком мало.

Десантники пустили еще по длинной очереди в эсэсовцев и стали выламывать простенок. Вражеский танк ударил в упор, потолок обрушился.

— Вовремя, — сказал кто-то.

Напротив дома в узеньком переулке оказалась «тридцатьчетверка». Николай увидел ее.

— Что они там, мертвые, что ли? Чья это коробка? Все танки были в кирпичной пыли и известке. Разобрать номера на башнях стало почти невозможно. Миша Бадаев пристально разглядывал в окно номер машины. Последняя цифра была восьмеркой, но половина ее стерлась.

— 323-я, товарищ лейтенант! Николай обрадовался:

— Малков приехал! Ну-ка, проберись к нему. Пусть Юрий Петрович поддержит нас огоньком. Сейчас в атаку пойдем.

Ординарец вылез в окно и зигзагами перебежал через улицу. По нему брызнуло несколько трассирующих очередей, но не задело. Он благополучно добрался до танка, влез на него.

— Лейтенант! Лейтенант!

Командир приоткрыл люк: Миша Бадаев пригибался за башней, остерегаясь пуль, и не видел его лица.

— Что такое? — спросили из танка.

— Влево по улице две «пантеры» подошло — надо ударить сбоку.

Гул выстрелов и треск рушащихся стен заглушил голос автоматчика.

— Вправо, говоришь? — переспросил командир танка.

— Да нет, влево.

Лейтенант скомандовал экипажу:

— На четвертой, по улице вправо! Бронебойный!

— Влево, влево! — кричал Миша Бадаев, спрыгивая. Но было уже поздно. Танк взревел и ринулся вперед. Он подскочил к углу, сделал крутой поворот и помчался по улице вправо. Сзади в него полетели вражеские снаряды. Командир высунулся почти до пояса, увидел, что ошибся, и приказал:

— Орудие назад! — По нему резанула пулеметная очередь, и лейтенант, взмахнув руками, повалился на башню.

Пятясь на противника, экипаж зажег одну «пантеру». Вторая отступила за следующий угол. «Тридцатьчетверка» пробежала задним ходом еще немного и остановилась. Танкисты повернули орудие на место и попытались втащить раненого командира. Эсэсовцы вскарабкались на танк и прикладами автоматов стали бить раненого. Тыча стволами в люк, начали стрелять по экипажу. Танк рванулся тараном в ближайший дом, прошел сквозь стену, сбил с брони насевших гитлеровцев, вылетел обратно, и оба его пулемета прожгли улицу во всю длину.

«Эх, Юрка», — горько подумал Николай и сжал свой автомат.

— Уральцы! Вперед! — выстрелом прозвучал его крик. Это была такая команда, что никто не устоял на месте. Из окон на тротуар высыпали автоматчики. Стреляя на бегу, они пробежали вдоль стен весь квартал. Из-за утла высунулся еще один наш танк и зажег вторую «пантеру», которая пыталась задержать десантников.

В конце улицы появился немецкий бронетранспортер. Он ударил из пулемета эсэсовцам в тыл. Из него выглядывали физиономии в русских танковых шлемах.

— Вперед! Победа наша-а! — орали они.

— Наша-а! — подхватили десятки глоток. — Урра-а-а!

Бронетранспортер метался среди эсэсовцев, расстреливая их в упор, давил колесами. Чувствовалось, что им правит ловкая рука.

Наступление противника было отражено. Николай занял каменный пакгауз и снова организовал оборону.

В пакгаузе пусто и темно. Зияли пробоины и щели: днем гвардейцы отбивали здесь первый удар врага. Свет пожаров сквозь проломы в стенах ложился красными пятнами на полу. У Николая кружилась голова. В боку остро ныло. Он знал, что ранен, и крепился. Когда прикоснулся к поясу, рука попала в рваные и липкие клочья кожанки, пальцы ожгли бок.

— Бадаев, — позвал он ординарца.

— Вы ранены?

— Тише, не кричи.

— Я видел, как в вас бросили гранату, — ординарец растерялся и стоял, разведя руки. — Я не думал, что задело. Это когда вы крикнули «уральцы!», и мы все побежали.

— Перевяжи! — Николай отошел в дальний угол. — И ребятам — ни слова, чтоб не волновались, а то сейчас, может, опять бой будет. Понятно?

— Есть, — последовал еле слышный ответ. Николай не хотел показываться на глаза бойцам, пока не справится с собой. Мысли о смерти Юрия приводили его в ярость, и он решил посидеть в укромном углу, чтобы остудить себя и не наделать сгоряча глупостей. Его подмывало безрассудно бросить свой взвод в атаку, в погоню и еще черт знает куда. А в глазах стоял танк «323» с орудием, повернутым назад, и фашисты, прикладами добивающие раненого.

«Эх, Юрий, Юрий, — думал Николай. — Дернуло тебя не в ту сторону! Погорячился!».

Он сидел, стискивая горячий лоб холодными пальцами, старался закрыться от посторонних взглядов.

* * *

Соня перевязывала раненых. Их было много, и она устала. Уже иссякли ласковые слова, какие она говорила каждому. Хотелось бросить все, лечь где-нибудь, хоть прямо на пол, и ничего не делать.

Пришел танкист с перебитой рукой. Она молча разрезала ему гимнастерку, наложила шины. Тот тихо стонал.

— Успокойтесь, сейчас будет легче. Вы из какого экипажа?

— Малкова.

— Юрия? Как он там?

— Неизвестно.

— Как?

— Были в разведке, возвращались — нашу машину подбили. Выскочили, а он потерялся. Мы на трофейном бронетранспортере приехали.

Бинт выпал из рук Сони и покатился по полу, разматываясь узкой белой полосой. Она подошла к столику с перевязочными материалами и долго не могла сообразить, что надо взять.

— Скорее, сестра.

Она прятала глаза и возилась необычно долго. Руки не слушались. Она хотела спросить еще и о Николае, но после известий о Юрии это оказалось очень трудным: боязно было получить такой же ответ.

— Скорее, голова кружится, — жаловался танкист.

— Сейчас положу на кровать. Укладывая его и старательно поправляя изголовье, она наконец решилась:

— А что Погудин?

— Ранен.

— Ранен? Почему его нет здесь?

— Наверно, идти не может. Я только видел, как в него гранату кинули.

Забыв обо всем, Соня побежала на улицу. У дома, освещенного пожарами, стоял танк. Мотор гудел. Майор Никонов был рядом и объяснял командиру, размахивая трубкой в руке:

— ...»Пантера» блуждает. Только осторожно. Дай лучше уйти, ударь в корму. Потом — к Погудину.

Соня уловила только одно последнее слово и полезла на танк, больно ушибив колено.

— А ты куда, глазастая? Слезай!

Но машина рванула вперед и лязгом гусениц заглушила слова майора.

Девушке стало не по себе. Танк мчался, громко грохоча по улице, раздавленной боями. Все кругом безлюдно, языки пламени пляшут на горящих развалинах. От этого в проулках, где пожаров не было, казалось еще темнее. Она постучала кулаком по башне, но никто ее не услышал, и люк не открыли. Мотор оглушил ее, она почувствовала себя маленькой и беспомощной на этой рычащей глыбе металла. Закрыла глаза — совсем жутко. Открыв, увидела в стороне приземистое чудовище с намалеванными черными крестами, с длинным хоботом, на котором поблескивал набалдашник. «Пантера» шла наперерез. Еще мгновение — и жерло орудия ткнется Соне в грудь... Соня дернулась в сторону, чтобы прижаться к башне, но не успела. Она почувствовала тяжелый толчок и упала на броню.

Где-то, как ей казалось, далеко раздался выстрел. Ее подбросило и ожгло. Сделала усилие поднять отяжелевшие веки и увидела горящий танк. Она смутно различила в пламени черный крест и скорченную фигуру в комбинезоне, которую лизал огонь. «И я, наверное, — так же», — мелькнуло в мозгу. К горлу подступило что-то липкое и вязкое, заволокло глаза, уши, проникло в рот, в ноздри...

Когда девушка очнулась, она увидала над головой какие-то балки и перекрытия. Ощупала руками вокруг и поняла, что все еще лежит на танке. Рядом разговаривали.

— Саданули мы «пантерочку». Выскочила из переулка, нас не заметила, мы и столкнулись. Пока она шеперилась, я башню развернул и — в упор.

— Ха-арашо! Теперь до утра они больше не полезут.

— Конечно. Это была какая-то заплутавшаяся.

— А днем — мы им покажем!

«Чей это голос? Почему такой знакомый? «Мы им покажем...», — старалась вспомнить Соня.

Она пыталась встать. Но где ее ноги? Будто осталась только голова, грудь и больше ничего. Дальше что-то ноющее, одна боль. Она уперлась локтями в броню, боль стала невыносимой, и из груди вырвался стон.

— Кто у тебя в экипаже ранен? — спросил Николай командира, который приехал поддерживать его оборону в пакгаузе.

— Никто.

— Кто же стонет?

— Ну-ка...

Командир машины полез на танк. За башней он заметил белеющую в темноте маленькую руку.

— Дай-ка фонарь.

В крошечном круге желтого света они увидели девушку. Николай оторопел.

— Соня? Как она сюда попала?

— Она, значит, была здесь, когда я сшибся с «пантерой», — решил командир танка.

— Скорее — в санчасть!

— А как оборона? Надо будет сразу назад... — Командир не договорил и сам сел за рычаги водителя. Николай сорвал с себя кожанку и подложил Соне под голову.

— Быстрее! — закричал он.

Танк мчался по пустынным улицам среди пожарищ. Багровое пламя освещало стремительный корпус, башню и склонившегося над девушкой офицера с всклоченными вихрами. Она опять потеряла сознание, и никто не видел, как Николай поцеловал ее глаза, прикрытые пушистыми ресницами.

Глава 16

Юрий раскрыл глаза и ужаснулся. С мокрой тряпкой на лбу он лежал на кровати в совершенно темной комнате. «Что за чертовщина?» Он содрогнулся при мысли, что попал в плен. Схватился за пистолет — на месте. Повел рукой вокруг: рядом стенка, на ней ковер. С другой стороны — очевидно, туалетный столик, пальцы нащупали флаконы, склянки, холодное стекло зеркала.

«Как меня сюда занесло? Где это?» — и он вскочил с кровати.

На полу тоже был мягкий ковер. Юрий стоял в темноте с пистолетом наготове. Болела голова, мысли проносились бесформенными обрывками. Он ничего не мог сообразить. В изнеможении снова опустился на кровать.

Тишина.

«Ну, давай по порядку», — рассуждал он сам с собой, заставляя притупившуюся память воспроизвести события минувших часов.

Он вспомнил, как выполнял задание комбата. Они ехали в танке навстречу наступающим войскам фронта. Дорога была знакомой. По ней накануне прошла бригада. С любопытством он рассматривал все кругом. Танкистам редко в дни наступления приходится возвращаться назад.

На дороге торчали разбитые повозки, автомашины противника, развороченные заграждения. Вон тот броневик, завалившийся набок в придорожной канаве, подбит Юрием. А в этом лесочке обнаружили вражескую пехоту и открыли по ней огонь. Теперь здесь тихо, но размочаленные стволы деревьев, развороченная земля напоминали о том, что произошло.

Шире и яснее осмысливалось все сделанное в бою, когда Юрий посмотрел в спокойной обстановке на пройденный накануне путь. Он торопил механика. Они изъездили все окрестные дороги, и везде было видно, что по этим местам прошли советские танки.

«Это ведь мы», — думал Юрий, выискивая то, что было сделано его танком.

Вскоре повстречалась колонна наших войск. Пехотинцы приветливо замахали шапками и окружили танк, с уважением разглядывая царапины на броне. Юрий выбрался из машины, отыскал командира полка и обстоятельно рассказал ему о дорогах, о возможных встречах с противником.

Отправляясь снова в город к своей бригаде, он высунулся по пояс из люка и долго смотрел назад, где по шоссе за ним тянулась колонна с орудиями, пулеметами, «катюшами», автомашинами. «Сколько силы!» — подумал Юрий. И это окрыляло его. Он понял, что его танк, он сам — это капля в бурном стремительном потоке. И от этого сердце словно забилось учащенней, он почувствовал себя сильнее.

На обратном пути механик выжимал из мотора предельные скорости. Танк мчался, подпрыгивая на буграх и мерно покачивая длинным стволом орудия. Юрий замечтался, опустившись в мягкое сиденье. Но порывистый рев мотора и пулеметная пальба встряхнули его. Он включил свои наушники и услышал, как механик Ситников кричал:

— Давлю-ю! Чеши, ребята, в оба пулемета! Не жалей дисков!

Юрий выглянул в верхний открытый люк. Танк вертелся в колонне вражеского обоза, все трещало под ним и рассыпалось.

— Бросьте забавляться, — остановил Юрий свой экипаж. — Вперед! Каждым заплутавшимся фашистом не будем заниматься.

— Так это штаб какой-то.

— Давай вперед.

Механик Ситников подковырнул правым бортом еще один вражеский бронетранспортер и повел танк дальше. Подъезжали к окраине города. В этот миг оглушительный взрыв сзади потряс машину. Мотор заглох. Юрий опять высунулся наружу и увидел, как его танк атаковали человек двадцать. Они выпускали гранаты из специальных труб — приспособлений для метания.

— Фаустпатроны! — закричал башнер. Он включил поворотный механизм башни. Башня завертелась, пулемет ее зачастил короткими очередями. Но взрывы «фаустов» обрушились со всех сторон. Юрий видел, как летели в них эти шарообразные гранаты, помахивая хвостами со стабилизаторами.

Что было дальше — припоминалось с трудом. Танк загорелся. Гвардейцы выскочили, отбиваясь пистолетами и «лимонками». Юрий выбрался последним, когда машина уже пылала. Он видел свой экипаж, они держались кучкой и дрались врукопашную. Он не успел сделать к ним и несколько шагов, как теплая волна толкнула его в затылок.

Что произошло потом, он никак не мог припомнить.

Голова была тяжелой и ныла, все тело подрагивало мелкой дрожью, и Юрий морщился от этого неприятного ощущения. «Коробка наша, очевидно, взлетела в воздух, — решил он. — Но где же я сейчас?»

В комнату, чуть приоткрыв дверь, впорхнула маленькая женщина со свечой в руке. Какой, оказывается, здесь беспорядок! На стульях валялись платья, на полураскрытые чемоданы.

— Бонжур! Комман алле ву? — певучим голосом начала женщина и что-то быстро затараторила, охая и дружелюбно улыбаясь.

Юрий только понял, что она говорит по-французски.

— Кто вы, и почему я у вас? — спросил он по-немецки.

Она легко перешла на немецкий.

— Вы лежали в грязной канаве два квартала отсюда. Я спасла вас. Сейчас вы в моем доме. Не бойтесь, вам ничто не угрожает.

От нее очень сильно пахло духами. Их запах показался Юрию странно знакомым. Он вежливо поблагодарил ее и спросил:

— Вы нашли меня возле взорванного танка?

— Да, да. Я пробиралась к своей знакомой за свечами. Электричество перестало гореть. Увидела вас, вы лежали без памяти, но дышали. Я сказала себе: «Эмма, ты должна спасти русского офицера. Русские — настоящие мужчины. Я прошлой ночью уже видела ваших солдат».

Юрий поднялся с кровати. Эмма прилепила свечу на туалетный столик и захлопотала возле него.

— Вы оправились после контузии, но вам следует еще отдохнуть и подкрепиться. Хотите коньяку или рому?

Вдыхая приятный, знакомый аромат, Юрий спросил:

— Извините, что это за духи у вас?

— Духи? — засмеялась она. — Это ваши духи, русские — «Красная Москва». — И, словно оправдываясь, добавила: — Прекрасные духи. Таких нет и в Париже.

Юрию вспомнилось, как он первый раз пришел к Соне в машину радиостанции. Там пахло такими же духами, и Соня сетовала на то, что пролила остатки любимой «Красной Москвы».

«Теперь их не достанешь, — грустно говорила тогда Соня. — Уж только после войны, наверное, снова можно будет купить».

Подумав о Соне, он с недоверием и любопытством взглянул на свою спасительницу. «Какой она национальности? — подумал он. — Француженка?»

— Вы парижанка?

— Я жила там, — не без кичливости ответила она и поспешила добавить: — По происхождению я англичанка, ваша союзница. Мои предки были близки к королю.

Юрий рассматривал комнату. Женщина старалась загородить собою фотографию эсэсовского офицера на туалетном столике. Юрий заметил это, брезгливо поморщился, прошелся по ковру и прислушался. Где-то погромыхивали танки. Сквозь плотные шторы на окнах в комнату проникали звуки далекого боя. Не прощаясь, забыв о вежливости, он направился вон. Эмма поспешила за ним, беря его под руку:

— Господин офицер! Отдохните у меня. Я вам подарю час-два. Вы дадите мне записку о том, что я вас спасла?

Юрий ничего не ответил. Ему почему-то вспомнилась девушка Катя, письмо которой показывал Николай. Он выбежал и по лестнице спустился на улицу. В проезде дома он споткнулся о труп обер-лейтенанта. Ему стало тошно.

Было раннее утро. В отблесках недалеких пожаров в небе мрачно розовел шпиль готического собора.

Вскоре Юрий набрел на батальонную кухню. Она стояла в узком переулке, стиснутом высокими зданиями. Неунывающий повар напевал себе под нос «Броня крепка».

— Здравия желаю, товарищ гвардии лейтенант! Будете обедать?

— Давай скорее.

Повар подал котелок супа, черпнув из котла почти одного жиру и гущи.

— Вчера весь день, ночь, и сегодня еще никто не приходил, — жаловался он.

— Погудин жив?

— Он с Никоновым, там и санвзвод. Ранен лейтенант Погудин, говорят.

— Ранен? — Юрий перестал есть. На восточной окраине города подымался дым, застилая небо. — Где батальон Никонова?

— Там, — повар показал черпаком в сторону пожара.

Юрий вынул пистолет и попросил патронов. Зарядив оба магазина, он забрал у повара и гранаты.

— Вы сейчас не ходите, товарищ лейтенант — опасно. Город еще не очищен как следует. Юрий поправил шлем:

— Ерунда...

— Обождите! Пойдемте, я вам покажу, как легче всего пробраться.

— Ну, давай.

Повар повел его в дом. По лестнице они начали подниматься на верхний этаж.

«Большой город, — думал Юрий. — Удержать одной бригадой трудно. А пройдет день-два, пока наша пехота пробьется. Серьезно ранят — и вывезти некуда. Пути пока отрезаны».

— Это здесь почти самое высокое здание, — рассказывал повар, взбираясь по ступенькам впереди Юрия. — Крыша плоская — отсюда очень удобно наблюдать. Сам командир бригады приходил два раза. Вот.

Они выбрались на крышу. Сверху был виден весь город. На восточной стороне через несколько кварталов здания кончались, дальше шли огороды. Окраина была разрушена недавним боем. Над горящими домами поднимались клубы дыма. А дальше, за городом, копошились машины, танки, бронетранспортеры, повозки, люди, сбитые в кучу, отброшенные от города остатки дивизий противника. По ним сыпала огненными снарядами «катюша». Казалось, что от них светает.

Из-за леса на горизонте всходило солнце. Оно выглянуло еще лишь наполовину и было такого же цвета, как пламя залпа и летящие снаряды «катюши». Казалось, что осколки солнца ливнем сыпались на равнину.

— Наши уже близко, — обрадовался Юрий и подумал: «И солнце всходит с той стороны, откуда мы наступаем», — Он хотел сказать об этом повару, но тот стоял как завороженный, и смотрел на бой.

Через час измученный Малков был на восточной окраине у своих.

— Где комбат? — спросил он часового.

— Здесь, товарищ гвардии лейтенант!

По ступенькам Юрий поднялся в разбитую квартиру. Майор, сняв сапоги, лежал на диване животом вниз и писал письмо.

— Малков! Жив, братец! Садись, рассказывай. Я решил немного отдохнуть. Сутки жаркие были. Только-только притихло. Лезли, прямо сюда. — Он ткнул разутой ногой по направлению окна, где в обломках стекла отражались пожары на улице. — Но автоматчики, дьяволята!.. Твой друг Погудин!..

— Жив?

— Жи-ив. Чуть-чуть поцарапало. Пустяки. Ну, рассказывай про себя. Никонов привстал, обнял его за талию. Юрий в изнеможении опустился рядом с ним на диван.

— Машину мою сожгли...

Никонов понимающе кивнул.

— Экипаж мой здесь?

— Здесь, целы и невредимы. Доложили, что задание выполнено... Да!.. Ты сходи... Тут, через два дома мы госпиталь оборудовали. Там Соня... Тяжело ее...

— Что?

Майор рассказал, как Соня поехала к Николаю, как ее придавило орудием вражеской «пантеры».

— Наверное, не выживет, — закончил он. — Надо бы срочно отвезти в тыл, но...

— Я пойду.

— Погоди, выпьем.

Юрий замотал головой.

— Я пойду... — он еле поднялся на ноги.

В коридоре уцелевшего дома, где лежали раненые, Юрий в темноте столкнулся с врачом.

— Где Потапова?

— Э-э! Лейтенант? Здравствуйте! Здесь, здесь, пойдемте.

Спотыкаясь, Юрий едва поспевал за ним. Они вошли в комнату с зашторенными окнами. Светлела только кровать. Доктор принес свечу, и Юрий подошел к Соне. На ее шее алела шелковая косынка, он не узнал ее и подумал, что это кровь. Почти прозрачная при слабом свете рука девушки лежала на лбу, будто она откидывала непослушные волосы. Веки ее стали темными, глаза полузакрылись, словно она щурила их, как это делает Николай.

Навалясь грудью на спинку кровати, Юрий долго глядел на нее, словно прощаясь с мертвой. Врач взял его за локоть, чтобы увести обратно. Кое-как оторвав Юрия от спинки кровати, он выпроводил его.

— Пойдемте-ка ко мне. Вы устали. Я дам лекарство. Выпьете и заснете как убитый.

Противник прекратил контратаки: слишком сильным был нажим войск, что продвигались общим фронтом к городу, где оборонялись гвардейцы-танкисты.

Раны Николая оказались неопасными. В прошлый раз ему осколком чуть разрезало мускул на ноге, немного повыше колена. Сейчас в нескольких местах гранатой сорвало кожу на боку. Три осколка у него вытащили в медсанвзводе, когда он привез туда Соню. Остальные пока не мешали. Николай и не помышлял о госпитале.

Он отправился в штаб выяснить, какова обстановка вокруг города, и втайне надеялся как-нибудь устроить, чтобы срочно отвезти в тыл Соню.

— Ба! — увидал его капитан Фомин. — А я сейчас был в твоем взводе. Мне сказали, что ты ранен и поехал перевязываться. Садись, посиди. Больше сегодня драки не будет.

— Товарищ гвардии капитан, — начал Николай. — Никто из политотдела или из офицеров связи в тыл не едет?

— Какой там тыл? Наши еще в пяти километрах, на дорогах везде войска противника. Тебе зачем?

— Надо раненого срочно перебросить.

— Пожалуй, ничего не сделаешь. А кого это?

— Сержанта Потапову...

— Ну, ну, мне Малков говорил уже...

— Как? Юрий? Он жив? Не ранен? Но я сам видел, как эсэсовцы добили его раненого.

— Так то — Семенова. А Малков жи-ив и цел, — успокоил Фомин. — За эти сутки он дважды из подожженной машины выскакивал. Второй раз еле добрался до своих, а тут еще Потапову тяжело ранило.

— Семенова жалко... А где же Малков?

— Спит в медсанвзводе. Доктор ему снотворного дал. Хорошая, говорят, штука: после переутомления или нервного потрясения примешь порошок, проспишься — и снова свежий, как огурчик.

Николай думал: что же будет с Соней? Самым худшим для него было такое положение, когда ничего нельзя предпринять. Сжав руки на поясе, он хмурился и стискивал зубы так, что подергивались скулы. Лицо было бледным, губы кривились, а в усталых глазах злость.

— Неужели ничего нельзя придумать? — с укором спросил он. Капитан смерил его взглядом:

— Крови ты много потерял. Шел бы в медсанвзвод, принял бы этого успокоительного да полежал.

Сизое утро обещало погожий день. Над городом застрекотал связной самолет «удочка». Скоро в штаб принесли горы писем, и Николай начал искать свои.

— Тяжело раненные есть? — спрашивал летчик у начальника штаба.

Николай схватил его за рукав:

— Есть одна... в живот.

— Потапову уже увезли, — заметил кто-то из перебиравших письма.

— Куда?

Ему не ответили.

Николай бросился в дом, где помещались раненые.

В темноте коридора он безошибочно нашел комнату, в которой лежала Соня. Сорвал маскировочные шторы, и в окна глянуло солнце, еще холодное и слабое. Кровать была пуста. Во всем доме никого не было: раненых перевезли в другое место. Николай побежал искать санчасть, чтобы расспросить, что с Соней и где она. На улице его обогнал и остановился у полуразрушенного дома немецкий бронетранспортер. На антенне болтался красный шелковый лоскут.

За рулем сидел механик Ситников. Его широкая физиономия была черна от копоти, как танковый шлем. Сверкнув в улыбке зубами, он приветствовал Николая. На крыльце показался майор Никонов.

— Ну, как, безлошадник? — спросил он Ситникова.

— Все в порядке, товарищ гвардии майор.

— Да выключи ты эту трофейную музыку, ни черта не слышно.

Ситников заглушил мотор и выпрыгнул из машины через борт, не открывая дверцу.

— Прямо в госпиталь доставили, товарищ майор. Немцы пропустили, даже козыряли нам. А там наши артиллеристы чуть не стукнули. Ладно, вот это под руку попалось. — Он сорвал с антенны алую косынку Сони и помахал ею над головой.

— Ну как она, выживет?

— Вы-ыживет, — убежденно протянул водитель. Майор пошарил в карманах свою трубку, вспомнил, что она осталась в доме, повернулся и увидел Николая.

— Николай! Пойдем ко мне.

За стаканом вина Никонов рассказал, как экипаж Юрия, когда загорелся их танк, отбил у немцев в рукопашной машину. Николай добавил, что этот трофейный бронетранспортер подоспел вовремя в бою на окраине и помог уничтожить контратакующих эсэсовцев.

— Вот-вот! — восторгался майор. — И сейчас прямо через расположение немцев сумели отвезти в госпиталь одного очень тяжело раненого бойца. Вот, дьяволята!

Николай предложил, лукаво щурясь:

— Так выпьем за здоровье этого бойца.

Глава 17

Весь день Юрий проспал в медсанвзводе. Когда к нему приходил Николай, доктор хвастался:

— Э-э-э! Не разбудить вам его. Проснется к вечеру, не раньше.

Ночью Юрий раскрыл глаза. Прежде всего захотелось есть. В голове была приятная свежесть. Напевая себе что-то под нос, он отправился на кухню и плотно пообедал.

Но воспоминания снова омрачили его настроение. Он вернулся в медсанвзвод, расспросил о Соне. Его успокоили. Но ощущение большой невосполнимой потери захватило все мысли и чувства.

Танкисты и автоматчики, как обычно, до подхода основных сил фронта держали круговую оборону. Всю ночь Юрий бродил от танка к танку, томясь и не находя, чем отвлечься. Город был большой: на несколько кварталов приходилась одна машина и два-три десантника. Юрий боялся очутиться наедине с самим собой и два раза обошел все «тридцатьчетверки».

Танкисты спали. Автоматчики, которые охраняли машины и вели наблюдение, ничего не знали о переживаниях Юрия и каждый раз весело приветствовали офицера-»безлошадника».

— Никого не замечали? — спрашивал Юрий.

— Нет, никого, — раздавался ответ, в котором слышалось сожаление.

— Ужинали?

— Все поели, — с готовностью отвечали ему.

— Курево есть у всех?

— Курева хватает, товарищ гвардии лейтенант.

— Ну, ладно... — и Юрий уходил к следующей машине.

Несколько раз он порывался разбудить Николая, спавшего на жалюзи танка, но так и не решился. Потом зашел к майору Никонову. Тот расположился в комфортабельной квартире какого-то бежавшего богатого фабриканта и крепко спал на пуховых перинах, держа в руке пистолет. Все были утомлены после напряженных боев.

Тогда Юрий заглянул в штаб. Там бодрствовал один скучающий дежурный радист, который встретил его радостно: нашлось с кем поговорить.

— Чего не спите, товарищ гвардии лейтенант?

— Только что встал. Что-то не спится. Весь день продремал, — отговорился Юрий.

— Хотите чаю? Хорошего чаю я достал. У нас украденный, вот, смотрите, упаковка: «Грузинский, 1-й сорт».

— Наливай, что-то во рту у меня пересохло.

— Это от долгого спанья всегда так. Пожалуйста, пейте.

Они молча пили крепкий чай. Радиста так и подмывало поговорить.

— Вы не слыхали, — начал он, — как наш танк в кино заехал?

— Чей танк? — насторожился Юрий.

— Я не запомнил фамилию командира. Это взвод разведки батальона Никонова. Вы ведь тоже, кажется, из первого батальона? Ну, так вы его должны знать. У него позывные «Вихорь». Он еще всегда с лейтенантом Погудиным вместе действует. Знаете?

— Ну, ну, знаю, — Юрию очень хотелось послушать, что расскажет про него штабной радист.

— Как его фамилия?

— Его? Малков.

— Во-во! Малков. О его взводе как-то в корпусной газете писали. Помните, они реку Варту форсировали — по заминированному мосту проскочили. Они с Погудиным любят почудить. Так про кино слыхали?

— Гм! Нет.

— В самом деле? А все об этом говорят. Не помню, в Шпроттау или в Зорау это было. Дня четыре тому назад...

— Ну, неважно, — поторопил Юрий. Забавляло, что радист говорит о нем и не знает его.

— Названия городов тут такие, что спутаешь. Так вот. В город вошли неожиданно. Пробираются по улице. Впереди — автоматчики, за ними — танк на малом газку. Смотрят — широкие застекленные двери. Оказалось — кинотеатр. Чут-чуть синими лампочками освещен. Зашли. Билетер, весь расшитый галунами, вытянулся в струнку, затрясся и руки поднял.

— Где купить билет? — спрашивают наши.

В углу прилавок. Там продавщица куревом торгует, раскрашенная, разодетая. Она, конечно, в обморок... Табличка висит: «французские сигареты, болгарский табак, чешские трубки». А последнее: «русские папиросы» уже зачеркнуто.

Наши пошли в зрительный зал. На них никто внимания не обратил: темно, последние ряды пустые. А в передних — военные фуражки торчат.

И вот глядят: на экране танки фашистов на улицы нашего Минска входят. Из пулеметов строчат, разбегающихся женщин давят.

— Давай им вторую часть покажем, — решают наши. — Обойдем на машине вокруг. Протараним стенку за экраном и въедем. А тут ракету дадим.

Так и сделали. Немецкие моторы на экране визжат, заглушают нашу «тридцатьчетверку» за стенкой. И вот, когда гудериановские танки показывались, как они на Москву поехали, экран-то как лопнет! Штукатурка посыпалась. А автоматчики в зале белую ракету в потолок — бац! Танк как въедет в театр, прямо против зрителей! Офицеры повскакали, револьверы повыхватывали.

А командир танка высовывается из люка и кричит:

— Хенде хох! Сеанс окончен!

Радист рассказывал и очень удивлялся, что этот грустный офицер ни разу не улыбнулся, слушая такую веселую историю. Юрий сидел за столом, подперев голову растопыренными пальцами и глядя в одну точку.

Было время, он считал, что Соня — самое главное в его жизни. И вот Сони нет...

Юрия тянуло к товарищам.

Взошло солнце, озарив черепичные крыши. С востока подошли войска. Командир бригады передавал город пехоте. Юрий поблагодарил радиста за чай и направился к своему экипажу.

Отыскал кое-как.

Крадучись, чтобы не потревожить истомленных бойцов, он вошел в дом. Танкисты разместились вместе с автоматчиками, теснясь по привычке. Юрий бесшумно прикрыл за собою дверь. В квартире с опущенными бумажными шторами было темно. Он зажег фонарик, громко щелкнув, и оглянулся: не разбудил ли кого. На цыпочках перешагнул через спящих вповалку и убрал маскировку с окон. В комнате забрезжил серый свет мрачной узенькой улицы, на которой, наверное, никогда не бывало солнца. Юрий взял стул и, подняв высоко над полом, перенес его к столу, медленно опустил и тихо сел, боясь, чтобы не скрипнуло.

Он разглядывал, будто впервые, людей своего экипажа и десантников, которые часто в боях были на его танке. Прямо перед ним широко разбросавший руки механик-водитель Антон Ситников. Толстыми, сильными, сбитыми в суставах пальцами Ситников сжимал во сне ножку стола. На плече у него примостился башнер Михаил Пименов. Губы его в такт ровному дыханию вытягивались.

Рядом спал черномазый Мирза Нуртазинов в обнимку с «дважды отважным» Перепелицей, который положил себе на лицо пилотку, и она шевелилась от его сильных вдохов и выдохов. Оба подсунули под себя автоматы, им было неудобно, они ворочались, но каждый раз только плотнее прижимали к себе оружие.

Юрий перебирал в памяти все прошлые разговоры со своим экипажем. Они всегда были только строго деловыми. Есть ли у Ситникова любимая девушка? Даже этого Юрий не знал. Вспоминался слышанный им случайно недавний разговор Антона Ситникова с капитаном Фоминым. «Ну, товарищ парторг роты, как ваш командир? В партию собирается поступать?» — спрашивал Фомин. «Прекрасный специалист танкового дела, умелый командир, — отвечал Ситников. — Но только немного формалист и инициативы маловато». «Ничего, — успокаивал Иван Федосеевич, — переварится в нашем котле».

Юрий еще раз бросил взгляд на механика-водителя. И ему показалось, что один глаз Антона Ситникова приоткрылся. Юрий пригляделся — не почудилось ли? Нет, верно: Ситников не спал. — Ты что не спишь? — удивился Юрий.

Все лежащие на полу подняли головы: каждый подумал, что вопрос относится к нему. Ситников вскочил и, весь сияя, протянул Юрию широкую пятерню.

— Здравия желаю, товарищ гвардии лейтенант! Живы! Поздравляю!

Изумленный Юрий долго тряс ему руку.

— Вы когда проснулись?

— Как тильки вы пришлы, товарищ лейтенант, — ответил «дважды отважный» Перепелица.

— Ну-у? — недоверчиво протянул Юрий. Украдкой поглядывая на него, бойцы поднимались, смущенные. У каждого вдруг нашлось какое-то срочное дело. Миша Пименов взялся покрепче пришить к комбинезону пуговицу, которая и не собиралась отрываться. Мирза Нуртазинов принялся чистить автомат, и без этого безупречно блестевший. Перепелица обнаружил, что погоны на плечах лежат косо, и начал выравнивать их.

— Товарищ гвардии лейтенант... — В голосе Антона Ситникова столько радости за командира, живого и невредимого, такое дружелюбие, что Юрий не удержался и по-дружески тряхнул его за плечи. — Товарищ лейтенант! Мы сержанта Соню отвезли в самый госпиталь. Врачи сказали, что будет жива. А это мы на память взяли.

Антон вынул из-за пазухи аккуратно сложенную красную шелковую косынку и, держа в обеих руках, протянул Юрию, как что-то живое. А башнер Миша Пименов, как всегда, смешно вытягивая губы, пробубнил:

— Мы его как флаг советский вывешивали, когда к своим на бронетранспортере подъезжали.

Юрий бережно спрятал косынку в карман.

— Спасибо, Антон! Большое спасибо!

— Такой флаг не годится, — вставил Мирза Нуртазинов. — Вот флаг.

Он взял свою каску и вынул из нее алый лоскут тончайшего шелка с вышитым гербом СССР.

Все так и ахнули и собрались в кучу, рассматривая замысловатое рукоделие. Мирза пояснил:

— Отец мне давал. Говорил: рейхстаг брать будешь — там этот флаг поднимать надо. Мать, три сестры и бабушка пять дней и пять ночей не спали — для меня делали. Но, но, отойди, сержант, руками трогать не даю.

— Дай ще трохи побачить. О це гарний прапор!

— «Гарний, гарний», — передразнил Мирза Перепелицу. — Что ты понимаешь?

— Понимаю! — рассердился сержант. — Я такий же громадянин Радянского Союзу, як и ты.

— Ну, бросьте спорить, — примирял их Юрий.

Все стояли вокруг Мирзы Нуртазинова, который торжественно укладывал обратно в каску свою драгоценность.

Юрий смотрел в лица бойцов. Он мало знал о них и пожалел об этом. О чем они думают сейчас, когда скуластый черноглазый Мирза Нуртазинов тщательно расправляет в каске сложенный лоскут? Может быть, каждый представил себе необъятные степи Казахстана и таких же, как Мирза, тонких, гибких девушек? А курносый Яков Перепелица нахмурил добродушное лицо и отвернулся. Замечтался Миша Пименов. Что-то улыбается про себя Антон Ситников. Все эти люди очень близки ему, Юрию Малкову. Не так ли?

— Давайте споем! — предложил он, первый раз в жизни почувствовав желание спеть что-нибудь хором.

— Запевайте, — подхватил Ситников и добавил: — Запевалам особый почет.

Он будто намекал Юрию на беседу Ивана Федосеевича перед боем. Капитан Фомин как-то говорил: «У нас в стране много хороших людей. Каждый по мере своих сил и способностей двигает вперед дело Родины — будь то добыча руды, варка стали, сборка машин, новостройка или завоевание победы в бою. Это самые необходимые люди на земле. А запевалам особый почет. Это те, кто, как богатырь Вихорь Вихоревич из сказки дяди Вани, «никому покоя не дает, потому что есть в нем живительная сила такая: куда ни придет — люди начнут горы ворошить, реки вспять поворачивают, глядишь — на болоте сады расцветут, в сухой степи — лес вырастет». Имя этим запевалам — коммунисты. Это они зачинатели всех великих дел».

Юрий вспомнил именно эту беседу Ивана Федосеевича. Но еще не решился запеть первым. Начал сам Антон Ситников, он откашлялся, помедлил, задумчиво прикрыв глаза, и начал тихо, задушевно:

Чуть горит зари полоска узкая,
Золотая тихая струя...

Вторя ему, дружно пристали все остальные. И дрогнули стекла в окнах:

Ой ты, мать-земля, равнина русская,
Дорогая Родина моя...

В окно заглянули улыбающиеся Николай и его ординарец Миша Бадаев. «Вот вы где!», — кричал Николай. Ему закивали, не прекращая песни. Юрий бросился к окну, замахал: «Иди сюда!», — толкнул раму, она распахнулась, и Николай влез прямо в окно вместе с весенним ветерком, повеявшим невесть откуда в этой узенькой каменной улочке с мрачными зданиями и вечной сыростью.

Николай уселся на подоконник и запел, весь отдаваясь песне. Юрий дружески хлопнул его по плечу:

— Живой, ч-черт! Я за тебя так боялся.

— А что мне сделается? — хвастливо тряхнул головой Николай.

Потом он тихо, не нарушая песни, произнес:

— Вот Соне — не посчастливилось.

— Да-а.

Снова оба пристроились к хору и тянули широко, с сердцем, до слез на глазах:

И бегут, бегут дороги дальние
В голубой неведомый простор...

— Ты что это ребят здесь собрал? — спросил Николай.

— Это я сам к ним пришел.

— Правильно! Всегда, когда на душе смутно, — к ребятам своим придешь — и легче станет.

Юрий кивнул. Песня вырывалась из мрачной квартиры, летела из узкой улицы туда, где за темными домами угадывалось яркое солнце. Голоса певцов становились гневными и мужественными, каждый четко произносил слова:

Чья душа с тоскою не оглянется,
Не пойдет в огонь сквозь ночи тьму...

Взглянув в окно на безоблачное небо, в котором высоко-высоко шли на бомбежку эскадрильи наших «Петляковых», Николай потянул за собой Юрия:

— Смотри. Уже настоящая весна.

— Апрель...

— Этой весной мы победим. Победим, Юрка! Ты понимаешь, кисельная твоя душа, по-бе-дим! Юрий не обиделся и ответил серьезно:

— Понимаю. Мне бы сейчас машину дали, чтоб — не безлошадником.

— Дадут. Обязательно дадут. Сейчас быстро пополняют — и новыми, и из ремонта.

Они снова запели. Но Юрию хотелось поговорить.

— Вот, знаешь, в этом городе, когда я потерял вторую машину, пришлось встретиться с одной... Сначала думал — благородная женщина: меня спасла. А потом понял: ничтожная, родины у нее нет... До чего может стать жалким человек!..

Николай молча кивнул, серьезно глядя ему в глаза. А широкая мелодия песни рвалась и рвалась ввысь:

Ой ты, мать-земля, равнина русская,
Дорогая Родина моя...

Глава 18

Получили задачу выйти в тыл следующему городу. «Тридцатьчетверки» пробирались неглавными дорогами, обходя узлы сопротивления врага. По сторонам — аккуратные квадраты насаженных лесов. Сосчитать можно: столько-то стволов в ряду, столько-то рядов. Скучная картина. Николай, сидя на танке, старательно прощупывал взглядом все кругом, готовясь в любой миг пустить ракету в сторону замеченной опасности.

— Стой! — замахали руками на первой машине. Головной танк разведки заприпадал на бок, мотор жалобно зажужжал, рыкнул раз, другой и заглох.

Порвалась гусеница. Блестящая стальная лента растянулась по земле позади танка, как обмотка с ноги неряшливого пехотинца. Танкисты принялись натягивать ее, заменять лопнувшее звено — трак. Десантники помогали, Николай перебрался на танк командира взвода и заглянул в башню.

— Мечтаешь? — спросил он Юрия, который сидел там без шлема и вытирал с лица и шеи пот. Наступали теплые дни, и в танке становилось жарко.

— Нет, просто так... думаю. — Юрий развернул карту, стал считать километры по маршруту. — До Берлина знаешь сколько осталось? Вот... Кончится! И что будет после войны! Представляешь?

— Ты только сейчас об этом подумал?

В эту минуту в лесу защелкали винтовочные выстрелы. Как будто несколько десятков погонщиков скота ударяли кнутами по воздуху. Пули зацокали по броне, по деревьям. Один танкист упал. Кто-то из десантников вскрикнул, раненный. Все, хватаясь за оружие, обернулись в сторону пальбы.

Плотная цепь вражеских солдат с противотанковыми гранатами, с винтовками, подгоняемая сзади офицерами, надвигалась на танки.

Наступила пауза. Бывает на фронте такая заминка в какую-нибудь долю секунды: противник увидал, что его заметили, через миг на него развернут башни, встретят пулеметами и осколочными из орудий. Но противник — в лесу: снаряды будут рваться о ближние деревья. Противнику можно подобраться к нашим «тридцатьчетверкам» и бить противотанковыми гранатами.

Что будут делать гвардейцы? Заминка длилась один миг, но она казалась долгой, потому что стояла необычная тишина. Затем у противника раздался окрик: «Вперед!»

Николай спрыгнул с танка и смерил взглядом атакующих: больше сотни. Не поворачиваясь к своим, он шестым чувством командира угадал, что все автоматчики не сводят с него глаз и ждут знака.

— Взво-од! — он поднял пистолет над головой. — Вперед! Огонь! Танки, помогай! — и бросился навстречу атакующим. — Ура!

— Ур-ра-а! — покатилось по лесу, множимое частым эхом.

Секунда: с танков спрыгнули десантники. Вторая: десант пробежал дюжину шагов. Третья: вражеские солдаты попытались снова открыть огонь, но двадцать пять русских автоматов дали по длинной очереди и заставили их залечь. Подали зычный голос моторы наших танков. Давя сосенки, две машины врезались в лесок вслед за автоматчиками. Через головы десантников по вражеской цепи хлестнули башенные пулеметы.

— Грана-аты! — скомандовал Николай, вынимая «лимонку». «Только не задерживаться, — горела в голове одна мысль. — Только добежать до рукопашной, они все равно не выдержат. Они должны повернуть!»

— Впере-о-од! — кричал Николай, что было силы кидая гранату.

— Ур-ра-а! — подхватывали остальные

Взрывы оглушили вражеских солдат. До них оставалось шагов пятнадцать. В руках наших десантников сверкнули ножи.

Легендарные черные ножи!..

И противник не выдержал. Бросая оружие и снаряжение, гитлеровские солдаты повернули назад. Николай догонял, стрелял, перезаряжал автомат. Танки приотстали между деревьями, но Николай ни разу не оглянулся. Он слышал, знал, что все его автоматчики были с ним в цепи, а самых быстроногих видел впереди.

За лесом начиналось поле. Когда добежали до опушки, стрелять больше было не в кого.

— Уже все? — разочарованно спросил Миша Бадаев, порывисто дыша. Он неотлучно следовал за своим командиром.

— Все! — Николай перебросил автомат за плечо. — Наших никого не задело?

— Не-ет, — весело замотал головой Миша и добавил восхищенно:

— Голос у вас!.. Всех так и потащило...

Николай утер рукавом разгоряченное лицо и заморгал: в глаза стекал пот, как после тяжелой смены у мартеновской печи...

— Это, брат, не голос. Голос тут ни при чем.

— Команда такая...

— А как же? — протянул Николай. И распорядился: — По машинам! Айда, Миша, к танкам, пусть заворачивают.

У всех на виду Николай направился обратно неторопливой походкой. Как всегда, правую руку он держал на ремне автомата, левую — на поясе, чуть сутулясь, голову наклонив вперед, смотрел перед собой исподлобья, щуря правый глаз.

Перед ним приподнялся с земли недобитый фашистский офицер, уперся плечом в дерево и нацелился из револьвера. Николай увидал его уже за несколько шагов, выхватил из кобуры пистолет. Автоматчики кинулись к ним, взводя затворы, но не успели. Грянуло одновременно два выстрела. Фашист обмяк, навалясь на сосну. А Николай упал.

«Ранен. Неужели тяжело? Придется — в госпиталь. Нет! Сейчас нельзя!» Николай пытался привстать на руках, вытянулся в рост. Но по правой ноге словно пробежал электрический ток. Из тела будто вынули кости, мускулы. Голова закружилась, отяжелела. Сосны поплыли вбок и стали валиться, как убегающие враги. Николай опрокинулся на спину. Его подхватили, понесли.

Ранен гвардии лейтенант Николай Погудин. И опять — в ногу! Будто вражеская пуля знала, проклятая, что для него самое главное — идти вперед.

Подъехали еще танки: передовой отряд догнал разведку. Комбат Никонов с угасшей трубкой во рту вылез из машины и побежал вдоль колонны.

— Чего вас заморозило? — тревожно спрашивал он. Увидав, как перевязывают Николая, майор неловким жестом выдернул трубку изо рта, она разделилась надвое, и мундштук остался в зубах. Он махал чубуком перед собой, не зная, куда его сунуть. Но потом быстро справился со своим замешательством и закричал:

— По машинам! Взводом десанта командовать будет Перепелица! Сажай ребят.

— Есть!..

Около Николая на земле сидел Миша Бадаев. Он стискивал зубы, едва-едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться, и поминутно повторял:

— Возвращайтесь быстрее, товарищ гвардии лейтенант, возвращайтесь быстрее...

— Я скоро! — Бледные губы Николая чуть раздвинулись в улыбке. — Дай руку, Миша. Пусть ребята не забывают меня.

Бадаев схватил ставшую мягкой и холодной руку Николая.

— Что вы! Товарищ лейтенант! Конечно! Возвращайтесь скорее. Прибежал Юрий.

— Коля! Ранило?

— Видишь... Назад придется ехать.

— Ну... — Слова застряли у Юрия в горле, он беспомощно махнул рукой и сказал не то, что хотел. — Ты пиши. Слышишь, Коля, пиши. Обязательно пиши!.. Чтобы нам не потерять друг друга... Хорошо?

Он стоял, вытянувшись и не зная, что делать, растерянный, такой же бледный, как раненый Николай. Тот протянул ему руки.

— Ну, давай... попрощаемся.

Юрий помедлил, неловко наклонился и обнял товарища, ткнувшись носом ему в плечо. Николай погладил его, как девушку, по спине.

— Эх, Юрка! Какой же ты все-таки, дружище... На-ко вот. Я написал тебе рекомендацию, — он вынул из кармана гимнастерки аккуратно сложенную и уже изрядно потрепанную бумагу.

Юрий благодарил одними глазами. У него перехватило дыхание.

Подошел майор. Юрий почувствовал его взгляд, поднялся и направился к своему танку. Он зашагал сначала медленно, а потом почти побежал и одним махом вскочил в башню.

Никонов поднял Николая и на руках понес к своей машине.

— Сейчас санитарная подъедет. Кровь идет? Надо подбинтовать еще. Ну, чего молчишь? Помираешь, что ли? — пробовал он шутить.

Николай старался повернуть голову в ту сторону, куда уходили, быстро срываясь с места и будто раздраженно рыкая моторами, один за другим танки разведки.

— Не вовремя, Василий Иванович, меня стукнуло.

— Ладно тебе, «не вовремя». Вся война — не вовремя, — ворчал майор, опуская его на крыло своего танка.

Василий Иванович поправил Николаю пилотку, которая сваливалась с торчащих вихров.

— Ничего. Догонишь. Маршрут знаешь? Он в шутку спросил про маршрут, чтобы приободрить Николая. Но тот серьезно ответил:

— А как же? Знаю.

Подошла санитарная машина...

* * *

Юрий не заметил, что на его танк залез и уселся с десантниками позади башни Иван Федосеевич. У десантников командиром стал сержант Перепелица, а ему могла потребоваться помощь. И сам Иван Федосеевич в эти дни начинал терять свое обычное спокойствие. Еще бы! До Берлина — рукой подать.

Перепелица был в восторге, что Иван Федосеевич поехал с ними.

— От дякую! От спасибо, товарищ гвардии капитан, що вы с нами. Та мы зараз дадим копоти! — размахивал он автоматом.

— Спокойнее! — Капитан усадил его рядом с собой. Танк мчался на предельной скорости. Мотор ревел, и его горячее дыхание обдавало лица сидевших на жалюзи за башней. — Ты что медали не снял? Потеряешь.

— Та це ж остатний раз идемо. Зараз перемога будет.

— Ще ни зараз, — сказал капитан по-украински, но согласился: — Вообще-то правильно: теперь уж, наверное, снимать и нацеплять некогда будет.

Хилые леса сменились полями. Кругом пустынно. Впереди виднелся городок с островерхими черепичными крышами и шпилями двух кирок. Юрий выбрался на башню, сел, свесив нога в люк, и кричал так, что ему приходилось придерживать ларингофон. Заслоняя рукой глаза от солнца, он разглядывал местность.

— Вперед! Полный газ! Впереди завал. Берем на таран. Орудие назад!

Башня резко повернулась, чуть не сбив всех десантников. Иван Федосеевич взял Юрия за плечо:

— Осторожнее. Не забывай, что у тебя на машине люди.

— Товарищ гвардий капитан! Иван Федосеевич!.. — закричал Юрий.

— Не горячись.

В грохоте они летели вперед на окраину городка, заставленную телегами со щебнем. Сержант Перепелица вскарабкался на башню и, делая круглые глаза, показал Юрию в сторону. Справа на городок почти параллельно двигались вражеские танки.

— Стой! — заорал Юрий по радио. — По колонне справа — огонь!

Машины остановились. Десантники спрыгнули и залегли в придорожной канаве. Орудия развернулись и зачастили по танкам противника. Те, отвечая огнем, продолжали двигаться к городку.

Капитан Фомин, спокойно оставаясь на танке Юрия, закачал головой.

— Что? — встревожился Юрий, взглянув на него.

— Во-первых, борт подставляешь. Во-вторых, комбату не докладываешь о встрече с противником. А в-третьих, тебе выгоднее вскочить в городок раньше их...

Юрий снова скомандовал «полный вперед!» Десантники кое-как успели вскарабкаться на ходу. Перепелица ворчал: «Замитусились, як скаженные».

Сбивая с размаху завалы, танки Юрия ворвались на главную улицу. Следом вошел весь батальон Никонова. Машины заполнили городок, оглашая воздух выстрелами, ревом моторов и лязганьем гусениц. Колонна вражеских танков, более тихоходных, втянулась в боковую улицу с опозданием и наткнулась на танки Никонова.

Взвод Юрия получил распоряжение выйти на западную окраину и встать заслоном. Там было тихо, если не считать долетавшего из города грохота боя.

Юрий сетовал:

— Плохая работа — разведка, товарищ гвардии капитан: вон там драка идет, а ты тут стой без дела.

— Раз на раз не приходится, — возразил Иван Федосеевич.

Они сидели прямо на земле возле гусеницы танка.

Капитан что-то записывал в блокнот. Юрий несколько раз порывался что-то сказать еще, но не решался мешать ему. Но капитан заметил его беспокойство.

— Ну, что? Говори. А то я сейчас в батальон уйду.

— Товарищ капитан, можно мне подать заявление?

— Заявление подать можно. Рекомендации есть?

— Есть одна: Погудина.

— А надо три. Вторую я дам, — сказал Иван Федосеевич. — Повоюешь еще как следует — и дам. И третью найдешь: тогда никто не откажет.

Пока Юрий подыскивал слова благодарности, подбежал автоматчик Миша Бадаев.

— В двух кварталах отсюда, на окраине — концентрационный лагерь! Народу — тысяч пять.

Юрий вопросительно глянул на Ивана Федосеевича.

Тот улыбнулся.

— Действуй. Ты же командир.

Через минуту «тридцатьчетверка» с десантниками на броне, которые держали автоматы наготове, подъезжала к низеньким, огороженным в три ряда колючей проволокой, баракам без окон и без труб. Танк дал длинную пулеметную очередь по будкам, возвышающимся над оградой. Во дворе забегали гитлеровцы, а из бараков понеслись восторженные крики.

Сминая проволоку, машина прошла к первому бараку и толкнула орудием дверь. Запоры лопнули, дверь слетела с петель и упала. Из темницы высыпали изможденные, обросшие, оборванные люди. Они говорили на разных языках, и их восторженные возгласы сливались в единый гул.

Автоматчики рассыпались по всему двору. Одни хватали гитлеровцев, другие, орудуя чем попало, открывали остальные бараки. Тяжелый запах скученных человеческих тел вырывался из каждой двери. Оттуда вываливали толпы заключенных.

— Виват!..

— На здар, Русь! На здар, руда армада!

— Салют, Москва!

— Ура-а!

Крики опьяненных счастьем и свежим воздухом людей были громче, чем орудийные раскаты и рокот моторов на противоположном конце городка. Автоматчиков обнимали, потом подхватили и понесли на слабых руках. И каждый из освобожденных старался хоть прикоснуться к грубому сукну солдатской шинели, к исцарапанной, потертой каске.

Несколько тысяч собралось на обширном плацу возле танка. Из самого дальнего барака с криками «Наши! Наши!» бежали девушки.

Они расталкивали худыми локтями толпу, пробираясь к танку. Все почтительно старались дать им дорогу.

Юрий в смятении смотрел на людей, которые стояли перед ним. На их истощенных лицах глаза казались огромными. Тысячи впалых глаз, сияющих радостью, слезящихся от яркого солнца. Тысячи уст, благодарящих Советскую Армию.

Иван Федосеевич шепнул Юрию:

— Ну, скажи, скажи свое слово. Они тебя приветствуют.

Юрий отключил от шлема провода, вылез из башни, спустился с танка. Только он ступил на землю — какая-то худенькая белобрысая девчонка бросилась ему на шею.

— Родные наши! Как мы вас ждали!

Слезы катились ручьем по ее лицу, задерживались каплями на ранних морщинах и на опущенных долгим горем уголках рта. Девушки, пробившись к машине, обступили танкистов.

— Наши! — Они смеялись и плакали, не стыдясь своих слез.

— И звездочки на шлемах... Красные! С погонами теперь... Красиво как! Наши-и! Мы все время прижимали ухо к земле: далеко слышно, как наши танки идут. Наши!..

Юрий почувствовал, что в этом простом слове «наши» заключается самое большое счастье, которым только может обладать человек. И это обращались к нему, это говорили о нем «наши!».

Девчонка увидела выбивающийся из кармана Юрия краешек алого шелка. «Это знамя?» — спросила она и вырвала косынку. Размахивая ею над толпой, она взобралась на танк и закричала голосом, сдавленным слезами радости.

— Наша!.. Родная!.. Армия пришла!..

Разноязычная толпа подхватила Юрия, подняла на танк. Иван Федосеевич опять наклонился к его уху: «Ну говори, говори». Юрий сделал беспомощный знак рукой. Водворилась полная тишина. Но Юрий не смог говорить; куда-то делся голос. Тогда капитан встал рядом с ним и, обнимая его, сказал:

— Он счастлив. И от счастья не может найти слова. Он счастлив, что он — воин Советской Армии, что он — гражданин Советского Союза, которому выпала честь — освобождать народы Европы от фашизма. — Капитан обернулся к Юрию и спросил: — Правильно я говорю? — Юрий закивал. Капитан продолжал: — Пусть каждый запомнит этот день, когда он почувствовал, что у всей Европы — у поляков, чехов, болгар, французов есть освободитель, защитник и друг — Советский Союз. Пусть каждый из советских людей запомнит навсегда, что он — неотделимая частица большого народа. Куда бы, девчата, вас ни угнали проклятые фашисты, мы бы все равно пришли и выручили вас. Кто 6 ни напал на нас, мы бы все равно разбили его и отстояли свое.

Смутясь, Юрий слез с крыла танка и отошел в сторону. Он расстегнул шлем, а затем и снял его совсем. К нему протолкалась вместе с какой-то чернявой подружкой все та же белобрысая девчонка.

— Товарищ танкист, — она говорила бойко, громко, чтобы перекричать гул толпы, размахивала алой косынкой. — Вы не из Смоленщины?

— Нет, я с Урала.

— Ну все равно. Расскажите, как там? Вы, наверное, через Смоленщину сюда шли?

Юрий отвечал робко, запинаясь, потому что все еще никак не мог справиться с волнением:

— Нет. Через Украину.

— Вкраину! — воскликнула вторая девушка. Ее темное лицо так и вспыхнуло. — Мистечко Лацке не бачили? Коле Золочева.

— Лацке? — Разве Юрий мог забыть свой первый бой, первое упоение победы, когда он поджег, пусть брошенные, вражеские самоходные орудия? Разве он мог забыть первый разговор с Николаем и старую женщину? — Были. Были! Лацке! Совершенно верно, это по дороге на Львов? Вы — Горпина Мельник! — воскликнул он, сразу припомнив имя, которое записывал Николай. — Мы вашу маму видели...

— Ни. Я — не Горпина. Я Одарка. Одарка Чубко! — жалобно произнесла девушка и, зарыдав, бросилась на грудь Юрию. — Ой, мамо, мамо родная...

Она беззвучно плакала. Юрий обнял девушку и не знал, как успокоить. Он еще никогда на своем веку не испытывал такого.

— Ну, не надо. Не плачьте. Не надо, не плачьте... — утешал он ее и никак не мог придумать ласкательное от имени Одарка.

Глава 19

Николай потерял много крови и впал в забытье. Точно сквозь сон он слышал, как гудели и лязгали, удаляясь, танки. Потом его трясло и подбрасывало на рессорах автомобиля. Откуда-то раздавался голос начальника санитарной службы бригады: «Скорей, скорей». Затем над ухом трещал самолет. Опять качало в машине. Какой-то женский голос шептал: «Осторожнее...» «Группа крови по Янскому». — Интересно, кто такой Янский? «Триста кубиков», «триста кубиков»... И кто-то будил, тыча в руку булавками.

Очнулся он от душистого табачного дыма, приятно щекочущего ноздри. Раскрыл глаза и увидел потолок с огромной люстрой. Но свет от переносной электролампы был сбоку. Рядом женщины, девушки — все в белом. Мужчина приготовился обвязать марлей себе лицо, выпуская изо рта дым ароматной папиросы.

Николай попытался встать.

— Бригада, наверное, ушла?

В нёбо остро кольнуло. Он повалился обратно. Прохладные, пахнущие спиртом руки, осторожно взяли его за голову. Ласковый, похожий на материнский, голос унимал:

— Успокойтесь, больной. Бригада давно уехала.

Николай медленно припоминал все, что произошло. Понял, что он на операционном столе. Обида сжала сердце: словно идет ожесточенный бой, а он потерял оружие.

Сообразил, что перебита правая нога. Пошевелил пальцами — действует. «Это хорошо!» Но в бедре нестерпимо жжет. «Пуля осталась? Ну да. Будут вынимать. Скорей бы. Пока бригада не умчалась далеко».

Он с надеждой смотрел на лысоватого мужчину в медицинском халате:

— Вы быстро можете вырезать пулю?

— Откуда вы знаете, что пуля?

— А как же? — усмехнулся Николай. — Ведь не снаряд там застрял.

— Больной, разговаривать нельзя, — прервал ласковый женский голос.

Откинули простыню. Николай сделал усилие, чтобы взглянуть на распухшую ногу.

Руки женщины с материнской нежностью обняли его за плечи и прижали к столу. Он завел глаза под лоб, но так и не увидел, чьи это руки. Приятно холодила ватка, которой обтирали рану. Стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть от уколов в бедро. Нога онемела. Щекотнул хирургический нож.

— Какая пуля? — спросил врач.

— Браунинг, шесть-тридцать пять.

— Откуда вы знаете?

— С пяти шагов выстрелил, гад...

Хирург оторвался от работы и задержал взгляд на лице оперируемого: «Обыкновенная русская физиономия. Только энергичный подбородок выдается вперед. Да глаза под нависшим лбом сидят глубоко, и какого они цвета, сразу не разберешь».

Продолжая операцию, врач начинал нервничать. Наконец, сказал резко:

— Отнесите его в палату, — и отошел в сторону.

— Вынули? Дайте посмотреть, — попросил Николай. Но ему не ответили.

Когда его клали на носилки, услышал разговор:

— Что отметить в истории болезни?

— Напишите: сделана первичная обработка, — отвечал хирург. — Заживет — будем извлекать. Нужна рентгенограмма.

«Ничего, — успокаивал себя Николай. — Прохожу с пулей. Потом, как-нибудь после войны, вырежут».

Его принесли в палату.

— Какой это город?

— Заганберг, — ответил санитар. — Знаешь?

— А как же? Брали, — Николай представил дорогу от города на запад по маршруту бригады. «С попутными машинами можно добраться до своих за несколько часов», — решил он и попросил:

— К радиоприемнику — поближе.

Его подтащили к кровати в углу. Он попробовал перелезть с носилок сам и грохнулся на постель от нестерпимой боли в ноге.

— Врача! Врача! — вскрикнул он.

Санитары ушли, участливо пожав плечами. По радио зазвенели позывные: «Ши-ро-ка-а стра-на-а мо-я родна-а-я».

На соседней кровати поднялся и сел весь перевязанный рослый парень. Только кончики пальцев на руках и один восторженно сверкающий глаз у него не были забинтованы.

— Приказ передавать будут, — сообщил он.

— С какой бригады, земляк? — спросил его Николай.

Тот ответил, и Николай обрадовался.

— Соседи!..

Они молча, серьезно, в полную силу пожали друг другу руки.

— Скучища здесь, — сказал обожженный, еле шевеля губами под повязкой. — Из танковых частей в палате — никого...

— Тише, черти танковые! — закричали на них со всех сторон.

Палата ожила, словно собирался бурный митинг. По радио торжественный голос читал: «Приказ Верховного Главнокомандующего»... Все тянулись к приемнику, никто не мог молчать.

— Нашему фронту опять!

— Тише!

— Тише, обормоты! Дайте послушать. «...Продолжая успешные наступательные действия, заняли города...»

— Ого! Мы брали...

— Вот драка была!

— Тише!

«...в боях отличились войска...»

— Наш комдив!

— Наш генерал!

Когда диктор, перечисляя войска, произнес: «танкисты», обожженный сосед Николая вскочил, подмигнул незабинтованным глазом и схватил с тумбочки гармонь. При имени полковника, командира своей бригады, Николай уткнулся в подушку, чтобы скрыть отчаяние.

Полжизни, нет больше — всю жизнь он сейчас отдал бы за то, чтоб снова оказаться у лобового пулемета на броне грохочущего танка.

По радио транслировали салют. А обожженный танкист растянул гармонь, надорвал бинты у рта и запел сиплым, простуженным голосом:

Эх, проби-ило броню-ю, кровь стру-и-ится,
Загорелся мото-ор, не гуди-ит.
На дале-екого боя зарни-и-ицы
Ты с оби-идой и бо-олью глядишь.
Там несут твоей Родины имя
Через смерть, что встает у плеча,
Ты ж не будешь теперь вместе с ними
После боя победу встречать.
И на койке своей госпитальной
Будешь бредить по долгим ночам,
Слыша грохот неясный и дальний,
Будто ходишь в атаку ты сам.
Залечите скорей мои раны!
Новых танков пришел эшелон...

— Санита-ар! — закричал Николай. Больше он не мог крепиться. Он перевернулся на спину, схватил одной рукой табуретку и застучал ею о пол.

Прибежавшая санитарка всерьез струхнула.

— Что вам, больной?

Он отдышался и произнес:

— Врача... Полчаса прошу.

— Сейчас, сейчас.

Танкист перестал играть на гармошке и внимательно глянул незабинтованным глазом:

— Тебе кровь вливали? Ну, вот — она и дает знать. Попалась от какой-нибудь взбалмошной девчонки.

В сопровождении сестры пришел врач. Спокойный и немного насмешливый. Удивленно поднял брови, отобрал у Николая табуретку и устало сел на нее:

— Что случилось, гвардия? Почему буяните? Доктор невзначай распахнул халат, доставая носовой платок, Николай увидел два ордена на гимнастерке, гвардейский значок и сконфузился. Он приготовился было требовать, скандалить, настаивать, задать жару этим медикам, которые не понимают, что человеку надо быстрее выздороветь, и готовы лечить и лечить — только попадись им в руки! Но теперь ему было неловко.

— Температуру мерили? — спросил врач у сестры.

— Нет еще, товарищ майор, его только что принесли из операционной.

— Дайте термометр. Историю болезни. Ну, я вас слушаю, — повернулся он снова к Николаю.

— Мне нужно... пулю... вынуть, товарищ гвардии майор, — тщательно подбирая слова, начал Николай. — Тогда я сразу встану на ноги.

— Потерпите. Рана зарастет — будем искать.

— Как зарастет?.. Сколько времени пройдет?..

Врач развязал бинты.

— Полмесяца, месяц — не больше.

— И потом опять полмесяца? А нельзя сейчас? Я вас очень прошу, товарищ гвардии майор, о-очень. — Глаза Николая обиженно замигали. — Мне не выдержать столько. Я совершенно здоров. Ведь только она мне мешает. Вот здесь, вот.

— Ну-ка, лягте на живот.

Врач сперва осторожно, потом все крепче и крепче начал сдавливать Николаю ногу. Ему показалось, он нащупал что-то твердое. Стиснув еще раз распухшие мускулы, он поглядел на больного. Тот не охнул ни разу, замер, спрятав лицо в подушку. Врач, закончив осмотр, тронул его за плечо: уж не потерял ли сознание.

— Как? — обернулся Николай, смахивая холодный пот со лба.

«Крепкий парень», — подумал доктор и распорядился:

— На рентген.

— Сегодня вырежете? — оживился Николай.

— Посмотрим, что снимок скажет. А лучше подождать. Пусть подживет, тогда будем оперировать.

— Сейчас же, сегодня, товарищ майор. Хоть вставать смогу, а то лежу пластом: она тянет, проклятая.

— Температура у вас повышенная.

— У меня нормальная тридцать семь и две всегда, — выдумал Николай. — Сделайте операцию. Товарищ гвардии майор! — Он особенно выделил звание гвардии.

— Хорошо, хорошо. Что рентген скажет.

Ночью Николай снова лежал на операционном столе, теперь спиною кверху. Хирург последний раз просмотрел рентгеновский снимок бедра. Пуля, не задев кости, прошла насквозь и застряла в мышцах сзади.

— Готовы? — еще раз спросил хирург. — Делаю без наркоза. Замораживать нельзя: нога опухшая. Кричать не будете?

— Не буду...

Николай вцепился пальцами в край стола. Пока операция длилась, он не издал ни звука. Потом, обмывая руки под краном, хирург с любопытством посмотрел на него и спросил:

— Вы биографию Дзержинского читали?

— Нет, — признался Николай.

— Почитайте. Огромной выдержки был человек. Железный Феликс — так его и звали. Нате ваше сокровище, — положил он пулю перед глазами Николая. — И больше в палате не буяньте.

* * *

Прошло несколько дней.

Начав ходить на костылях, Николай не вставал на больную ногу, берег ее. «Как только раны подсохнут — убегу», — твердо решил он. Под матрацем у него уже было припасено обмундирование и палка.

Он заставил себя смириться с положением «больного», как называют раненых в госпиталях. Выполняя все требования врачей, старательно ел, принимал порошки по расписанию, ходил на перевязку.

На дворе стояла еще не одетая зеленью весна. Вольный воздух обжег легкие, когда Николай вышел в госпитальный сад и заковылял в самую дальнюю аллею. Было решено попробовать двигаться без костылей, и он взял с собой палку. У скамейки, под кустами акации с набухшими почками, он передохнул, посмотрел по сторонам, положил костыли, постоял в раздумье на одной ноге.

Затем заткнул полы халата за пояс, оперся на палку, ступил на больную ногу и резко покачнулся от боли. Закружилась голова, он чуть не шлепнулся на землю. И его поддержали чьи-то руки. Николай оглянулся — Соня. Опустился на скамью, изумленный. Она стояла перед ним в байковом халате с книгой в руках, смеясь и жмурясь от весеннего солнца.

— Здравия желаю, товарищ гвардии лейтенант. Вы так вышагиваете на костылях, что за вами не угонишься.

— Соня?.. Да ну?.. Здравствуй, товарищ гвардии сержант! — Николай схватил ее за руку и притянул на скамью, не выпуская. Она села, осторожно высвободив руку, но потом незаметно для себя снова положила ее ему в ладонь.

— Вы давно здесь?

— Уже девять дней, — сразу помрачнел Николай. Соня подумала, что у него очень плохо с ногой, встревожилась и замолчала. Она опустила голову, приложив руку тыльной стороной ко вспыхнувшей щеке, и постаралась прервать молчание.

— Все живы, здоровы?

— Юрий жив.

— А «Гроза»?

— Какая гроза?

— Майор, комбат. С трубкой.

— Василий Иванович? Как же! Жив, конечно.

Разговор не вязался. Оба были ошеломлены встречей, слова вдруг пропали.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Николай.

— Хочу убежать отсюда обратно в бригаду, — ответила она просто.

В зрачках Николая блеснула лихая искорка. Соня уловила этот огонек и успокоилась. Думая здесь, в госпитале, об однополчанах, она не раз вспоминала этот живой блеск прищуренных глаз Николая.

Николай рассматривал похудевшую девичью руку. Ощутил, как учащенно в нежных жилках на запястье бьется кровь. Соня испугалась, что их увидят, и выдернула руку. Николай опомнился, выпрямился и растерянно произнес:

— Что это за книга?

— Некрасов. «Русские женщины». Читали? Николай кивнул. Соня оживленно продолжала:

— Какие бывают на свете сильные люди. Правда? И как любили раньше.

— Раньше? — протянул он, перелистывая страницы и не глядя на них.

Соня склонила голову. Темно-русые волосы упали ей на лицо. Она смахнула их в сторону и отвернулась. Потом поспешно встала. Что-то хотела ответить, но не сказала. Сорвала ветку акации и начала обрывать набухшие душистые почки.

— Смотрите, вот-вот распустятся... Скоро будут цветы... Да, я и забыла! Сегодня вечером в клубе кино. Вы будете? Мне сегодня обмундирование выдать обещали.

— Обязательно буду. А ты? Пойдем вместе, — предложил он.

— Конечно!..

Снова помолчали. Может быть, каждый представил, как сейчас бригада, наверное, ведет бой, как там друзья и товарищи, до предела напрягая силы своих нервов и мускулов, бьются, удерживая взятое до подхода своих. Они же сидят здесь на скамеечке, под акациями и дышат мирным воздухом весны. Неловко!..

А день так необычайно ярок, воздух так густ ароматами весны, небо так чисто, что хотелось говорить друг другу хорошие особенные слова. И Николай с Соней были смущены нахлынувшими на них чувствами. Так бывает, когда в мирное время неожиданно встречаются однополчане, спасавшие когда-то друг другу жизни на войне. Так бывает, когда после долгих лет встречаются взрослые люди, у которых когда-то, в ранней юности, началась пылкая любовь, не успевшая расцвесть и оставившая на всю жизнь тайные воспоминания.

Они долго молчали. Выручил сигнал на врачебный обход по палатам, когда всем больным надо быть на местах. Поднялись. Николай, опираясь на руку девушки, сделал несколько шагов.

— А костыли? — воскликнула Соня.

Костыли и палка стояли забытые у скамейки. Соня вернулась, взяла и ликующе замахала ими над головой:

— Забыл, забыл!..

Опираясь на палку, Николай отправился в свою палату. Он нес под мышкой костыли и думал: «Хорошая Соня! Вот приехать бы после победы вместе на Урал, домой. Как мама обрадуется...»

Ощущение какого-то пока неосознанного счастья росло в нем и росло, разжигая и без того неутоленную жажду деятельности. Хотелось немедленно побежать в бригаду, драться до падения Берлина, а потом помчаться быстрее на завод, в цех, к мартену. Он представил, как они с Соней поедут вместе в свою танковую бригаду, во что бы то ни стало догонят своих. Юрий будет доволен больше всех... Как-то он там сейчас?

И тут мысль о том, что Соню любит Юрий, заставила Николая передумать: «Поеду в бригаду один». При обходе Николай спросил врача:

— Можно выписаться досрочно?

— Когда? Сейчас? И не думайте. Вам еще не меньше месяца надо лечиться.

— Сумасшедший, — прошептала медсестра. Николай пошевелил ногой. Немного ныло в бедре после того, как походил без костылей. Но радостное возбуждение, которое началось там, в саду, готовом расцвесть, зазеленеть, разгоралось. Значит, можно ходить, раз костыли забылись.

И он твердо решил уйти из госпиталя. И сегодня же. «А как Соня? Нет! К черту! Друг воюет, а я, пользуясь тем, что ранен, буду тут с его любимой?»

После обеда Николай надел гимнастерку, брюки, сапоги. Повесил через плечо планшет. Взял палку. Попрощался с обожженным танкистом.

— Ты куда? — спросил тот.

— В бригаду. Хватит. Врач сказал, что не пройдет и месяца, как заживет.

— Правильно. Эх, завидую тебе. Ну как мне показаться в таком забинтованном виде? Комбат сразу выгонит, — он взмахнул перевязанными руками, схватил гармонь, заиграл вальс: «Ночь обнимет простор — запоет твой мотор...» И смял вдруг мелодию оглушительным аккордом.

Николай направился к воротам, чтоб выйти на шоссе и попроситься на попутную машину. Лавины грузовиков с боеприпасами, горючим беспрерывно двигались к переднему краю. «Хорошо бы — попалась машина нашей бригады».

Он решительно зашагал вперед, но его окликнула Соня. В гимнастерке, раскрасневшаяся, радостная, она сняла пилотку и, размахивая ею, догнала его.

— Вы куда, товарищ гвардии лейтенант?

— Так просто, вышел посмотреть, нет ли земляков.

— Как не стыдно, — с нарочитой обидой, смеясь, упрекнула она. — Назначаете девушке свидание, обещали пойти в кино, а сами куда-то собрались. Пойдемте в сад, там хорошо.

Она потащила его на ту же самую аллею, где сидели днем.

Николай искоса глядел на девушку. Шуршал под ногами песок. Палка оставляла глубокие следы на дорожке сада.

Соня настороженно села на скамью. Николай стоял перед ней. Видно, что он хотел сообщить ей нечто важное. Но он ничего не сказал, а взглянул на часы. Она спросила не без тревоги:

— Вы куда-то торопитесь?

Он шагнул к ней, чтобы предложить сейчас же, вместе с ним уехать на передовую. И медлил...

— Знаешь что, Соня?

— Что?

— Потапова! Потапова, — раздался в саду голос санитарки. — Вас врач вызывает.

Соня поднялась.

— Извините, я сейчас.

Николай смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом аллеи. Затем обвел взглядом тихий сад и мирные окна госпитального здания за кустами акаций. Покой наполнял этот уголок земли. И тут он услышал, как где-то недалеко, в стороне по шоссе проходит колонна танков. Он ощутил, как вздрагивает почва под ногами, — и все решилось разом.

Соня вернулась в сад огорченная. Она спешила к той скамье, где оставила Николая, чтоб предложить ему бежать в бригаду вместе. Она подавала рапорт, и ей не разрешили выписаться досрочно, уговаривали вообще остаться — потом работать в госпитале.

Николая нигде не было. Вечером за ужином ей вручили записку. На листке из полевой книжки размашистым почерком было написано несколько слов: «Соня, родная, уезжаю в бригаду. Не могу больше. Не сердись на меня. Николай».

Глава 20

Танки заправлялись газойлем. Гвардии майор Никонов стоял на окраинной улице занятого городка и ругался:

— Что, у вас головы поотмерзали, что ли? Чем думаете? Где солидол? Газойля понавезли, а чем смазывать?

— Сейчас машина подойдет, товарищ гвардия майор, — успокаивал его офицер, ведающий снабжением горюче-смазочными материалами. — Да вот она.

На дороге показалась трехтонка. Она быстро приближалась.

Никонов приготовился встретить шофера крепким словцом, но не произнес и половины двухэтажного ругательства. В грузовике на замасленной бочке сидел Николай и махал палкой.

— Василий Иванович!..

— Дьяволенок! — Никонов бросился навстречу, и Николай прыгнул ему в объятия. — Не долечился? Эх ты мое черт знает что! Ну и ладно. На свежем воздухе быстрее заживет. А похудел ты как. Скучал, поди, там? Теперь тебя сам лично откармливать буду.

— Где Юрий?

— Здесь. Жив и здоров. Был опять ранен, но в госпиталь не поехал.

— Разведкой командует?

— Конечно. И неплохо. У него уже опыт есть.

— Ну, пойдемте скорее. Как я соскучился по всем.

Они зашагали. Никонов отступил чуть-чуть в сторону, любуясь Николаем.

— Глазастую нашу там не видел?

— Встречал.

Никонов остановился, прикуривая, и трубка его шумно засопела.

— Как она, поправляется? Николай хитро сощурил глаз.

— Поправляется, хочет досрочно вернуться. Что-то вы, товарищ командир батальона, не в меру интересуетесь бойцами не своего подразделения.

— Я люблю ее, глазастую. Дочка у меня, ведь знаешь, такая же.

— Ну-да, — лукаво засмеялся Николай. — Вашей Танюше девять лет, а Соне в два раза больше.

Никонов добродушно насупился и заговорил о другом:

— Коробочки новые теперь получаем на ходу. Крепко в тылу работают. Первоклассные машины. А сажать некого, людей не хватает. Экипаж — двое-трое в танке. Плохо с этим делом. Вот самолетами все в мирное время увлекались: авиамоделисты, общество содействия, авиаклубы и все прочее. Сколько резервов для авиации. А для танков? — Майор присвистнул. — Одни трактористы. Мало. Любого солдата танкистом не сделаешь.

— Где ж мои ребята? — не терпелось Николаю. — Где Юрка?

— Пойдем, пойдем. Отдыхают все. Скоро двинем дальше и теперь уже... — Комбат сделал выразительную паузу. — На самый Берлин.

— Да ну? Вот вовремя я.

— Ты всегда подоспеешь.

Они зашли в большой дом. Николай остановился, прислушиваясь.

— Как они тут без меня?

За дверью в большом зале раздавался знакомый размеренный голос.

— Это твой усатый санитар. На днях из госпиталя вернулся. Опять сказками ребят занимает.

— Дядя Ваня? А как же! Он умеет.

— Смотри, — майор приоткрыл двери. — Тут со всей бригады народу набилось.

Оттуда доносился все тот же бесконечный рассказ дяди Вани.

— Не могу, говорит Вихорь Вихоревич, без дела сидеть, когда болотный Вондулук на нашу землю подул. Давайте, говорит, мне в руки самый тяжелый меч, покажите мне самую трудную дорогу. Полечу я в самую нору вондулучью и отрублю ему голову. Взвился богатырь Вихорь Вихоревич...

Николаю стало невтерпеж стоять за дверями.

— Здорово, гвардия! — широко протянул он руки, вбегая.

Бойцы ринулись навстречу, будто ворвался ветер и понес всех к дверям.

— Лейтенант наш.

— Товарищ гвардии лейтенант.

— Ура!

Его подхватили на руки. Он отбивался.

— Стой, нога ранена.

Его бережно посадили в кресло.

Николай морщился от боли и смеялся.

— Так тебе и надо, — весело пробурчал Никонов. — Не будешь сказку перебивать.

— Пускай перебивает!.. — Подошел сияющий Мирза Нуртазинов.

— Товарищ гвардии лейтенант, разрешите доложить?

— Мирза, дружище. Живой!

— Казахстан — степь, большой, как небо. Мое сердце — так же. Стреляй — не убьешь.

— А Перепелица?

— Раненый.

— Тяжело?

— Нет, не шибко. Будет здоров.

— А это кто там прячется? Бадаев? Ну-ка, иди сюда. Ты что, с гипсом?

— Поцарапало маленько, товарищ гвардии лейтенант. — Рука перебита? Почему не в госпитале?

— Убежал. Берлин надо брать.

— Разве можно с таким ранением, — грозно начал Николай, но сразу переменил тон, когда Миша Бадаев насмешливо глянул на его ногу, на палку. — И где ты сейчас?

— Кухню охраняю. У меня там трофейный пулемет установлен.

Вдоволь наговорившись с бойцами, Николай пошел с майором доложить начальству о себе. Палку забыл. Никонов, посмеиваясь, поглядывал на него сбоку и ждал, когда он вспомнит о ней. Николай же думал о том, как выросли молодые солдаты за последнее время. Два года назад они прибыли на фронт восемнадцатилетними юношами. Их лица примелькались было за долгие дни вместе. А теперь, после госпиталя, свежими глазами он увидел, что ребята стали шире в груди, окрепли, возмужали.

Полковник медленно, внимательно осмотрел Николая с ног до головы.

— Сбежал? Какое тебе наказание дать за недисциплинированность? А?

— Готов ко всему, товарищ гвардии полковник.

Тот пытливо посмотрел в глаза.

— Плохо в госпитале?

— Нет, хорошо. Только скучно в безделье.

— А бледный какой стал. Откормить надо. Завтракал? Нет? Садись с нами, сейчас сразу позавтракаем, пообедаем, поужинаем. Надо смочить дорожку, обмыть гусеницы. А, Василий Иванович?

— Доброе дело всегда запивают, — пробасил Никонов.

— Прошу к столу.

Принялись за еду. Молча пили вино. У всех настроение — хоть пляши, но в гвардии перед делом не принято произносить шумных тостов. Каждый подчеркнуто сдержан.

До Берлина оставалось совсем немного.

— Да, — вспомнил полковник. — Там нашу радистку не видел?

— Как же? Видел.

— Выздоравливает?

— Уже ходит.

— Не смог ты ее с собой захватить, а? Дозарезу нужен радист на бригадную рацию. Ранило вчера, и посадить некого.

— Мне сдается, товарищ полковник, — вставил Никонов, — что она не сегодня-завтра будет здесь. Тут дело поставлено, — подмигнул он Николаю. — Правильно я говорю?

Николай опустил глаза в тарелку и пробурчал:

— Причем тут я?

— Первый раз слышу от него такую фразу, — смеялся Никонов.

Вбежал, запыхавшись и сияя во всю физиономию, Юрий Малков.

— Товарищ гвардии полковник, — почти закричал он. — Разрешите?..

— Обнимайся, обнимайся.

Юрий, сбрасывая шлем, ринулся к Николаю, и они начали мять друг друга.

— Колька, ч-черт. Как соскучился по тебе.

— Малков! Задушишь Погудина! — смеялся полковник. — Вот дорвался... Малков! Ты с ума сошел...

Юрий отступил на шаг, держа Николая за плечи. Затем схватил его за голову и, притянув к себе, звонко чмокнул в губы.

— Погоди... Давай сядем... — Николай едва отдышался от объятий Юрия... — Впрочем, давай пойдем к твоей машине. Я давно на танке не сидел. Знаешь, как охота! Товарищ гвардии полковник, разрешите нам с Малковым идти?

— Куда это? Никуда. Сидите. Малков, садитесь.

— Я еще капитана Фомина не видел. Отпустите, — просил Николай.

— Иван Федосеевич сюда придет сейчас, — успокоил комбриг. — Я уже послал за ним.

Иван Федосеевич не удивился, увидев Николая.

— Ага, ты уже здесь? А говорили — тяжелое ранение. Ну, дай я тебя обниму.

Юрий, стоя в стороне, снял шлем и потрясал им над головой.

— Вот теперь дадим копоти!..

Николай высвободился из крепких рук капитана и увлек за собой Юрия к дивану.

— Рассказывай, как дела. Когда «Красное Знамя» получил? Иван Федосеевич, садясь за стол, отрекомендовал:

— Отличился. Показал настоящий танковый характер. Один за весь экипаж в бою орудовал. Ситникова и Пименова ранило. Он сам сел за рычаги, привез их в медсанвзвод и снова в бой поехал. Сам машину вел, сам из орудия стрелял. Генерал как узнал, так сразу орден и вручил.

— Да ну? Генерал?

— Конечно, — произнес Юрий тоном, не допускавшим возражения. — Вручил он мне орден и сразу спрашивает: «Что самое главное для бойца на войне?» А у меня настроение, сам понимаешь, веселое. Я и отвечаю ему: «Самое главное, товарищ генерал, силу в себе чувствовать». Генерал мне: «Какую?» «Общую», — говорю. «Как это понять — общую?» Я ему и начал рассказывать, как один в машине оказался. Берусь за рычаги и вспоминаю пословицу: «Один в поле не воин». А у самого в голове другая мысль. Рычаги ведь мастер делал, советский человек, там, в тылу. Он когда делал их, думал о танкисте, который за них держаться будет. Правильно? Затем облокотился о борт — а броню ведь наш сталевар изготовил...

— Точно! — вырвалось у Николая. — Сталевар! Юрий увлекся, приободряемый им:

— Дальше — снаряды, их наши девчонки вытачивали. Пулемет, рация, орудие — все ведь нашими людьми сделано, и все обо мне думали. Правильно я говорю, Иван Федосеевич?

— Ну, а что генерал сказал? — не терпелось Николаю.

— Генерал говорит: есть люди двух сортов. Одни идут вперед, и с ними надо шагать. А других — ведут... Все мы должны быстро идти, все должны водителями быть! Есть еще такие, которых надо за ручку вести. Они ко всему безразличные, пассивные. Да, да. Им надо силу, которая их потянет. А самим все равно — что сегодня победить, что через год, что идти к коммунизму, что на месте стоять. Им — что есть, то и ладно.

Капитан Фомин прислушался к их разговору.

— Что это вы там о коммунизме?

— Ну, а как же? Война закончится — что делать станем? Ведь не пировать же до скончания века? — запальчиво сказал Николай.

Полковник всех пригласил к столу.

— Садитесь. Получен приказ двигаться на исходную... Я, товарищи, собрал вас вот зачем. Сегодня мой день рождения. Хотел посидеть, поговорить. Но не удается. Четвертый день рождения на фронте...

— Зато последний, — пробасил Никонов. — Ну, садись, дьяволята. Чего ждете? Иван Федосеевич, давай сюда. — Он схватил со стола бутылку, мигом откупорил и разлил точно поровну в шесть стопок. — За новорожденного!

— Нет, нет! — возразил полковник. — Иван Федосеевич, твое слово — решающий тост. Да скажи так, чтоб загорелось внутри.

За стенами уже слышался гул выводимых на дорогу машин. Каждого жгло волнение, охватывающее перед боем. Словно вдруг ты оказался на высоком утесе, где-нибудь над рекой Чусовой, и тебе надо прыгать в бурный поток. Ты знаешь, что переплывешь преграду, не сомневаешься в своих силах, потому что за тобой следят глаза верных друзей, которые не дадут утонуть. Но один миг ты медлишь. И вот дунул навстречу могучий порыв ветра. Вдохнув эту сильную струю свежего воздуха, ты бросаешься в пучину борьбы.

Обведя всех молодыми глазами, которые светились среди глубоких морщинок обветренного лица, Иван Федосевич сказал просто и тихо:

— Выпьем за самое святое. За Родину. Выпьем за страстность нашей любви к ней, за страстность в наших делах, за пыл. За то, чтоб мы кипели, как расплавленное железо, и были неудержимы в своих порывах до ярости. Мы — танкисты, нам иначе нельзя. Да и вся наша страна сейчас — огромный танк, мчащийся вперед, к победе...

Глава 21

Эта цель не упоминалась в разговорах. Отдавая приказы идти вперед, командиры сдерживали свои чувства и не произносили этого слова. Но в душе каждый — от генерала до рядового бойца — повторял:

— На Берлин!

Войска Первого Украинского форсировали реку Нейсе. Силами мощной подвижной группировки с несколькими тысячами танков во главе был нанесен удар по Берлину с юга и юго-запада. Одновременно войска Первого Белорусского фронта двинулись на штурм Берлина с Одера.

Апрельское утро. Кругом все зеленело. Запахи весны будоражили и без того возбужденных людей!

Артиллерия — пятьсот сорок стволов на километр! — работала бесконечно долго. Ухали басы дальнобойных, учащенно дышали, как огромные кузнечные меха, гвардейские минометы, и били, били, били полевые орудия. Все знали, что есть приказ Верховного Командования не торопиться штурмовать вражескую оборону, а сперва тщательно обработать ее снарядами. Все знали, что артиллерийская подготовка будет длиться час сорок семь минут. Но никто папироски не свернул, ожидая, что вот-вот смолкнут орудия, пехота закричит «ура» и танки вырвутся вперед. Каждый механик-водитель сидел за рычагами, поглядывая на кнопку стартера. Радист-пулеметчик держал рацию на приеме. Заряжающий нет-нет да снова брал снаряд в руки, будто хотел убедиться, достаточно ли в нем весу. Командир танка ежеминутно смотрел на часы и прикладывал их к уху: «Не остановились ли? Уж больно медленно идут, проклятые!»

Автоматчики стояли на броне, напряженно вглядывались вперед, словно танк уже мчался.

Артиллерия грохотала. В лесу было тесно, как на митинге. Колонны танков стояли впритирку друг к другу. Кто-то из десантников рассуждал, посмеиваясь:

— Общее собрание Первого Украинского фронта считаю открытым. Присутствует... Мирза, пиши в протоколе: выделена дивизия регистраторов, она еще не окончила подсчет присутствующих. На повестке дня: приказ — «Добить фашистского зверя в его собственной берлоге и водрузить знамя Победы»...

— Перестань ты болтать, — обрывают его. — Ну, чего ты душу рвешь из груди. И так уж поистомились...

Николай, глядя на своих бойцов, стоял, опершись на башню, и мечтал: «Сделали бы такой совершенный радиоаппарат для каждого, чтобы можно было, как захочешь, поговорить с любым человеком, где бы он ни находился. Сейчас бы связаться быстро с заводом: «Алло! Тагил! С добрым утром! Как дела?» А потом ребятам в госпитале пару слов сказать... С матерью поговорить... С Потаповой Соней — обязательно: сообщить ей, где мы находимся, и что комбригу радист нужен... Старушке, в Луцке подо Львовом, привет послать: «Как, мол, вернулась ваша дочка?» Или бойцам на Дальнем Востоке, — ничего что нет знакомых, — все свои: «Как там самураи? Долбаните-ка их заодно, чтоб уж надолго никакая война не угрожала нам, а то дома работы накопилось много».

Орудия грохотали и грохотали.

«Такой аппарат до зарезу нужен, — рассуждал про себя Николай. — При коммунизме, наверное, сделают». Замечтавшись, он до мельчайших подробностей представил разговор со своим бывшим бригадиром на заводе — сталеваром Шумковым:

— Колька! Как там дела? — строго спрашивал сталевар. — Наступает армия?

— Отлично, Иван Иванович! Уже к Берлину пробиваемся.

— Союзников не ожидаете? Сами действуете?

— Сами, Иван Иванович! Их ждать — войны вовеки не закончишь.

— Как идет артподготовка? Снарядов хватает?

— А как же! Уже час орудия работают, и — ни малейшей заминки.

— Так и должно быть: мы все время идем с перевыполнением плана. — Сталевар покашлял. — Ну-к чо? Ладно... Да! Вот еще: Гитлера в Берлине не убивайте — его судить будем всенародно.

— Постараемся, Иван Иванович.

— А как Европа? Рабочих-то после фашизма в живых осталось? Социализм думают строить? Смотри, Колька! На тебе ба-альшая ответственность. Ты там вроде как наш посол...»

Юрий Малков поднялся из башенного люка и удивленно взглянул на Николая.

— Ты что это бормочешь про себя? Николай! Что с тобой?

— Чего? — Николай очнулся, покраснел, стал ощупывать свои карманы, вынул платок. — Это я так... Дай закурить.

— Я ж не курю. И весь табак еще вчера тебе отдал.

— Ну, да. Точно. Дай тогда пожевать чего-нибудь...

— Пожалуйста. Что тебе? Консервы? Пошлем на кухню за супом?

— Ладно. Ничего не надо, — Николай постепенно отделался от смущения. — Я что-то замечтался. Люблю пофантазировать...

Юрий ответил в тон ему:

— Я сейчас тоже сидел и думал. Знаешь, у меня сейчас такое настроение! Эх! Знаешь, если бы мне сейчас мой прежний экипаж!..

— У тебя и сейчас экипаж неплохой, — возразил Николай. — Ребята бывалые. А сам ты...

Артиллерийский гул, стоявший над землей, чуть прервался. Через секунду орудия заговорили с новой силой, перенеся огонь чуть дальше, в глубь вражеской обороны. На реке, впереди за лесом, раздалось такое «ура», что гром артиллерии сразу всем показался тихим, как на маневрах.

Мимо танков двинулись пехотные обозы — грузовики с боеприпасами, тачанки с катушками проволоки и телефонами, кухни, кинопередвижка. И когда показался походный банно-прачечный комбинат — две машины с баками, корытами и грудами выстиранного белья, на которых сидели девчонки с автоматами, — тогда не вытерпела танковая душа. Василий Иванович Никонов вышел на дорогу:

— Куда вас понесло? Что вам в печенки такое попало? Ишь, приспичило! Ну, куда вы поперед батьки в пекло суетесь? Стойте, дьяволята!..

Какой-то молоденький ездовой, привставая на тачанке, пустил коней вскачь. Он глянул на майора сияющими от счастья глазами: «Врешь, мол, не обманешь — такой команды быть не может».

Грохот артиллерии оборвался. Но в ушах еще долго стоял затихающий гул. Словно перестали рокотать гигантские басовые струны, но одна, самая низкая, еще гудела.

И наконец танки получили приказ: вперед.

Машины рванулись в нетерпении. Вброд перешли реку. Взобрались на западный берег, размолотый в труху. Мимо остатков леса, где лишь торчали огрызки древесных стволов, через противотанковые рвы, сглаженные снарядами, по полям, вывернутым наизнанку, гвардейцы вывели машины на дорогу. Вперед, на Берлин! Путь открыт!

Маршруты танковых соединений были разбиты на этапы для бригад. На каждом этапе одна бригада мчалась впереди, пробивая путь, остальные шли в колонне следом.

Когда горючее и боеприпасы у головной бригады кончались, ее сменяла другая. Создавалась неостанавливающаяся лавина.

Перед маленькими городишками не задерживались. С хода таранили заграждения. Повернув башни чуть вбок — один танк направо, другой налево — с полным огнем из орудий, пулеметов и автоматов мчались по главной улице. В небе, обгоняя танки, летела воздушная гвардия и за три минуты до наземных войск хорошим огоньком «предупреждала» гарнизон противника о гибели.

Есть ли предел силе, энергии и выносливости русского человека, когда он воодушевлен! Ну, пусть танкисты — они на машинах, им можно приклонить голову, вздремнуть на ходу. А пехота! Пехота, прошагавшая с боями от Волги до Шпрее! Где может быть предел ее силам?! Эти богатыри шли за танками, почти не отставая. Стоило только танкистам остановиться, чтоб заправить машины, как их обгоняли пехотинцы. Идут, заткнув за пояс полы шинелей, будто за спиной не пройденные километры, с боями на каждом шагу, а только что из дому вышли разделаться с бандитами, которые здесь, на европейской улице, людям проходу не дают.

Несколько дней мчались танки. Николай почти не сходил с брони. Немного болела нога. Когда было совсем невмочь, он садился тут же на крыле возле башни. От мотора, который не успевал остывать, корпус машины был теплым.

И вот на обочине мелькнула желтая немецкая табличка: «Потсдам — 2 километра». Юрий увидел ее и закричал, хлопая друга по плечу:

— Смотри, смотри! Это предместье Берлина.

Сбавляя бешеную скорость, танки открывают огонь по завалам на окраине, по домам справа и слева. Оттуда стреляют. Десантники спрыгивают и бросаются на завал. Застрекотали автоматы.

— Гранаты, гранаты! — командует Николай. Он бережет раненую ногу и не сходит с танка, хотя это опаснее.

Один смельчак-автоматчик взобрался на завал и машет танкистам: «Давай, мол, вперед! Тарань! Можно».

Танк Юрия вырывается вперед. Николай прячется за башню. Машина, будто прыгнув, с размаху толкает преграду. Мотор ревет. Еще усилие, еще! Летят в стороны телеги, груженные камнем, бочки с гвоздями, ящики с кирпичами и еще какой-то хлам. С крыш бьют пулеметы. Юрий наводит на них орудие, танк вздрагивает от частых выстрелов.

Вдруг он слышит по радио голос Сони: «Я — Буря, я — Буря. Не задерживайтесь! Не задерживайтесь! Быстрее на канал, захватить мосты, захватить мосты!»...

— Включай четвертую! — командует Юрий механику.

Его обгоняют другие машины. Снова преграда. Кто-то другой идет на таран. Танк застревает в грудах камня, в щепах, в хламе. На него лезут вражеские солдаты. Наши десантники кидаются к ним, выручают, завязывается рукопашная.

Николай размахивает руками: «Так их!» Его подмывает кинуться туда. И Юрию не терпится. Он командует:

«Полный газ!» и таранит завал сбоку. Задние машины стреляют через головы по зданиям впереди. Дома тонут в огне и дыме. Подъезжает «катюша» и присоединяет к огню танков ливень пылающих снарядов.

Танк Юрия прорывается дальше. За ним остальные. Автоматчики бегут следом, не чувствуя под собой земли. Из каждого дома — отчаянная стрельба. Гранаты летят в окна. Лавина танков, сея огонь, метр за метром продвигается вдоль улицы.

Николай стоит у башни. Юрий показывается из танка на секунду «Соня здесь!» Но Николай не слышит. «Мы им покажем!» — отвечает он. Юрий смеется, разгоряченный.

В этот миг дымное пламя вспыхнуло на их танке. Горящие капли газойля брызнули Николаю на затылок, и он обернулся. Загорелись запасные бачки. Николай быстро скидывает с себя тужурку и начинает сбивать пламя.

Юрий увидел. Он решает сбивать пламя ветром и, ничего не говоря экипажу, командует механику-водителю: «Полный газ. Без задержки, без задержки». Водитель, слушая спокойный голос командира, выжимает из мотора все. Стрелка на спидометре, показывающая скорость, перевалила все дозволенные границы.

Колонна танковой бригады летела через город громоподобным вихрем. Впереди, словно гвардейское знамя, полыхал факел горящего танка. Рвался надвое воздух. Казалось, что не от снарядов, не от пуль рушатся стены, сыплются кирпичи, известка, а от урагана гигантской силы. Будто появился разозленный сказочный богатырь Вихорь Вихоревич и в гневе мчит по городу.

Юрию и Николаю не удавалось сбить пламя. Механик затормозил: улица уперлась в канал. Бетонные берега круты, а мосты оказались взорванными.

— Горим! — закричал Юрий экипажу. — Вылезай!

На другой стороне возвышались здания германской столицы. На канал вслед за первым танком один за другим вылетали остальные. С каждой минутой на берегу становилось теснее и теснее. Машины выстраивались вдоль края и стреляли в упор по домам первого берлинского квартала, которые начали оживать и тоже извергать огонь. Десантники сгоряча прыгали в грязную воду, чтобы вплавь перебраться через канал.

Юрий увидел, что некоторым автоматчикам вода по горло, они шагали по дну. А пламя на танке перекинулось к башне и жгло ему спину. Но Юрий никак не мог в такой день покинуть танк. Он спустился из башни вниз и сел за рычаги. Мотор лихорадочно стучал. Юрий включил скорость и дал с места полный газ. Николай упал и начал кататься по земле, гася на себя гимнастерку.

Пылающий танк словно присел под собственной тяжестью, затем метнулся вперед и рухнул в воду. Он прошел еще немного по дну, взбивая волны верхушкой башни, и замер, уперев орудие в противоположный берег. Пламя газойля сорвалось с него и поплыло, дымя, вниз по течению. Юрий выкарабкался из танка, откашливаясь и отплевываясь. Вода ручьями текла с него, он пополз по стволу орудия и дотянулся рукой до мокрого грязного цемента.

— Доски! Доски! — неистово закричал на берегу Николай своим автоматчикам.

Это произошло на глазах у всей бригады. Никто не намечал действовать таким образом. Но все мгновенно поняли замысел Юрия и Николая. Второй танк ухнул в воду близ берега. Автоматчики тащили вывороченные в ближайшем доме полы. Штурмовые мостики с берега на танки и с танков на противоположный берег быстро умножались. Скоро сплошной настил перекинулся через канал, и по нему безудержным потоком двинулись люди.

— Впере-о-о-д!..

Подъехала мотопехота. Вот уже на руках переносят пулеметы и легкие орудия. Рядом саперы наводят понтонные мосты. А войска на этом берегу все прибывают и прибывают. Уже сотни танков ведут огонь, поддерживая бой за плацдарм на той стороне. Подходят реактивные минометы, артиллерия. В воздухе молниями низко снуют самолеты. На черные кварталы обрушилась вся сила фронта. Гвардейские танки проложили ей путь.

На севере гремел Первый Белорусский. Берлин замыкался в стальное кольцо. Дым, копоть и пыль застелили небо. Померкло над столицей фашистской Германии солнце. Оно было красным, будто гасло, и медленно падало в чаду густого грязного воздуха...

* * *

...Они шли по улицам разрушенного города. Шагали медленно, потому что у Николая еще болела нога. Юрий все время забегал вперед, и Соня сдерживала его, взяв под руки обоих. Василий Иванович Никонов шел сбоку и сосал погасшую трубку, поглядывая на молодежь.

Через день после падения Берлина танковые части получили новый приказ. Приготовились к маршу. «Тридцатьчетверки» добровольцев вытянулись в колонну по всей Геринг-штрассе от Потсдамер-штрассе до самых Бранденбургских ворот. Пользуясь остановкой, друзья решили пройтись по Берлину.

В городе стояла тишина. Медленно провели пленных, и их шаркающие шаги долго были единственным звуком на широкой улице. Кое-где в домах, угадывалось, отдыхали измученные боем пехотинцы. То где-нибудь грустно, будто затосковав по Родине, заиграет русская гармошка. То пройдет группа бойцов с видом любопытных туристов, рассматривающих достопримечательности европейского города.

Всюду толстый слой пепла и пыли, оседавших от сожженных и разрушенных зданий. На всех уцелевших домах болтались белые тряпки. От некоторых и трех — и пятиэтажных осталось по одной стене. В небе все еще плыли облака дыма.

— Некрасивая столица в Германии, — рассуждала Соня. — Широких улиц мало. Дома все мрачные. Безвкусица какая!.. Я вот представляю, как здесь было, и — не нравится.

Майор Никонов, разглаживая воротник потрепанной шинели, спросил:

— А ты в Москве, глазастая, бывала?

— Конечно, бывала.

— Ха-арошая наша Москва, — задумчиво произнес Николай. — У нас и Свердловск на Урале красивее этого солдафонского царства. — Он кивнул на фасад здания, где балконы подпирались головами грубо высеченных из камня солдат.

— Стоят, бедные, по команде смирно, — засмеялся Юрий, глядя на них.

Они подошли к большому дворцу с мрачными заплесневелыми украшениями из чугуна и цемента. Боковая стена здания пестрела надписями. Несколько человек собралось около какого-то сержанта. Тот выцарапывал на стене осколком: «Вот мы и в Берлине»...

— Давайте и мы что-нибудь напишем, — предложила Соня. Она подобрала под ногами осколок и направилась к стене. — Ну, придумывайте.

— Надо написать, — сказал Николай. — Такие-то дошли сюда с Урала. Мы же и домой поедем все вместе.

— Правильно, — согласился Юрий.

Василий Иванович Никонов спрятал трубку в карман и читал все надписи подряд. Лицо его стало сосредоточенным, торжественным.

— Что будем писать, товарищ майор? — спросила Соня.

— Можно и не писать, а прямо расписаться. Тут, вон, такие слова есть, что лучше не придумаешь. Вон: «Мы пришли с мечом в Берлин, чтобы навсегда отучить фашистов от меча».

— Вон стихи, — показала Соня.

Она опустила руки и прочитала, как воинскую присягу:

Сражен Берлин.
Фашизм проклятый
Уполз на запад.

Соня передохнула и продолжала еще более твердым голосом:

От зверья
Спасают мир твои солдаты,
Святая Родина моя.

И Василий Иванович, и Николай, и Юрий читали про себя вместе с ней. Их губы шевелились в лад:

Я жив! Тебе жизнь посвящаю —
Пошли меня на труд, на бой:
Я счастья высшего не знаю,
Святая Родина, я твой.

Соня, не задумываясь больше, подошла к цементной стене и написала под стихами: «С. Потапова». Юрий выхватил у нее осколок и вывел четкими буквами: «Лейтенант Малков». Николай размашисто, почти в полстены нацарапал: «Сталевар Погудин». Никонов тоже поставил свою подпись.

Они стояли еще, перечитывая эти стихи, написанные неведомым солдатом. Потом заторопились обратно к своей колонне.

По танкам передавалась команда «За-аводи!» Машины зарокотали, готовые ринуться вперед. Гвардейцы развернули свое боевое знамя. Засверкали на ослепительно алом золотые буквы: «За Родину!» Колонна тронулась. Ветер колыхнул шелковое полотнище и развернул его во всю ширь.

Танки помчались на Прагу.

1947 г.

Свердловск.