Киселев Владимир
Сопредельная сторона

---

«Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Ради жизни на земле. — М.: ДОСААФ, 1988.
Книга на сайте: militera.lib.ru/prose/russian/kiselev_v2/index.html
Иллюстрации: нет
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Ради жизни на земле: Сборник / Сост. Олийник В. Г. — М.: ДОСААФ, 1988. — 446 с. Тираж 100000 экз. ISBN 5–7030–0029–7.

Из текста: Восьмого августа сорок пятого года утренние наряды на границу не высылались. Перед обедом личный состав заставы собрали в ленинской комнате. ...Слушайте приказ! — произнес комендант, и пограничники замерли. — Вашей заставе приказываю: захватить японский погранполицейский пост, нарушить проводную связь с Данжуженским японским укрепрайоном и обеспечить переход через границу передовых отрядов Советской Армии...

Содержание

1—5
6—10
11—15
16—20
21—23
Примечания

---

Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной информацией - откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera: архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).

1

Восьмого августа сорок пятого года утренние наряды на границу не высылались. Перед обедом личный состав заставы собрали в ленинской комнате. Комендант погранкомендатуры, худощавый, черноволосый майор с усталыми глазами, попросил внимания и сказал в наступившей тишине:

— Товарищи пограничники, я оглашу документ чрезвычайной важности.

Неторопливо, глуховатым голосом, четко выговаривая каждое слово, он начал читать заявление Советского правительства о вступлении СССР в войну с Японией. Прочитав документ, майор внимательно оглядел воинов, привычным движением одернул гимнастерку, встал по стойке «смирно».

— Слушайте приказ! — произнес комендант, и пограничники замерли. — Вашей заставе приказываю: захватить японский погранполицейский пост, нарушить проводную связь с Данжуженским японским укрепрайоном и обеспечить переход через границу передовых отрядов Советской Армии... Командиром отряда захвата назначаю начальника заставы старшего лейтенанта Андросова. Вы его знаете, и знаете лучше меня. — Комендант повернулся к начальнику заставы. — Надеюсь, товарищ старший лейтенант, оправдаете доверие командования.

Митинг возник стихийно. Люди почувствовали потребность поделиться мыслями, овладевшими ими в эти минуты.

Первым взял слово младший сержант Петр Овчинников, небольшого роста, худощавый, в выгоревшей гимнастерке. Он шагнул к столу, за которым сидели командиры, повернулся лицом к товарищам и, прежде чем заговорить, смущенно улыбнулся, как бы извиняясь за свою смелость.

— Сам я из Сибири. Там родился и жил. Батя с братухой не вернулись домой с войны. Сколько на ней людей полегло — даже и не сосчитать! Так вот, пока самураи не начали новой войны, надо поскорее кончать с ними. У советских людей к самураям давний счет. Поэтому, товарищ майор... — Петр секунду помолчал, а потом попросил: — Доверьте мне первым пойти на сопредельную сторону.

— Спасибо! — поблагодарил майор, чуть привстав с места.

Слова Овчинникова задели за живое всех.

Руку поднял спокойный, круглолицый ефрейтор.

— Ефрейтор Василий Лященко, — объявил комендант.

— Говорить много не буду. Овчинников уже высказал наше мнение. Товарищ майор, передайте начальнику отряда, что мы готовы к бою и звания хасанцев не посрамим. У меня все! — Лященко взволнованно провел рукой по коротко остриженным волосам и сел на место.

Другие бойцы шумно поддержали младшего сержанта и ефрейтора. «Боевой приказ выполним!» — говорили они. Андросову приятно было узнавать все новое и новое о людях, которых через несколько часов поведет в бой. Хотя сам он еще смутно представлял, как все произойдет, но не сомневался: приказ застава выполнит. Подчиненные верили ему, а это главное.

Митинг закончился.

Для успеха операции надо было знать противника. Андросов знал его неплохо. Пограничные наряды, которые он высылал, многие месяцы наблюдали за японским постом. Приезжала ли на пост повозка, велосипедист или автомашина — все фиксировалось начальником заставы, изучалось и учитывалось при составлении плана охраны границы. Особенно следили за выходом на сопредельной стороне людей к границе. Не так давно наряд сержанта Родина задержал нарушителя. Андросов точно знал, по какой дороге приходит смена гарнизону, когда меняются офицеры на посту, в какие часы обедают, ужинают...

— Действуйте, товарищ старший лейтенант, — распорядился майор.

— Внимание, товарищи! Объявляю состав групп. — Старший лейтенант назвал фамилии. — Командирам отделений проверить оружие, обувь, обмундирование каждого пограничника. Личные документы сдать старшине.

Андросов с майором прошли в канцелярию, чтобы еще раз уточнить план действий, сверить по карте маршрут движения отряда захвата.

— Начнем. — И комендант склонился над картой.

Начальник заставы четко повторил порядок действия отряда захвата.

— Вроде все предусмотрели, — выслушав Андросова, подытожил майор. — Готовьте людей.

Старший лейтенант сам проверил пулеметы, противотанковые ружья. Проходя по казарме, с удовлетворением отметил, как спокойно и деловито пограничники готовятся к бою.

— Старшина! — окликнул начальник заставы высокого старшего сержанта.

— Слушаю, товарищ старший лейтенант.

— Выдали боеприпасы?

— Штурмовые группы полностью получили патроны, гранаты, сигнальные ракеты, индивидуальные пакеты. Саперам выдал взрывчатку, шнур, ножницы.

— Молодец, старшина! Вижу, времени даром не теряли. Но еще раз проверьте, где у бойцов хранятся запалы к гранатам, чтобы всегда были под рукой. Действуйте!

Затем — разговор с пулеметчиками.

— Сколько магазинов снарядили? — поинтересовался старший лейтенант.

— По два на пулемет.

— Этого хватит от силы на тридцать минут хорошего боя, — прикинул Андросов. — Старшина, выдайте дополнительно еще по два магазина.

В ночь на девятое августа отряд захвата вышел в исходный район. Лил дождь, и это было на руку пограничникам. Чутко прислушивался Андросов к звукам, доносившимся с той стороны. На японском посту мигнул огонек. Андросов посмотрел на циферблат часов — время еще есть, пусть бойцы осмотрятся. А они ждали, что скажет начальник заставы.

— На сопредельную пойдем колонной по одному. Родин, Инаев, с вами еще пять человек — головной дозор. Старшим назначаю сержанта Родина. Готовы? Сейчас вместе с саперами и ручным пулеметчиком пойдете по тропе, прикрывая главные силы. Более чем на пятьдесят метров не отрывайтесь. Нас подождете у ручья. Вперед!

Через несколько секунд пограничники скрылись в темноте.

Андросов скомандовал остальным:

— За мной! — Встал во главе колонны и повел отряд.

Шли по тропе, которую старший лейтенант долго и тщательно изучал с наблюдательного пункта. Осторожно обходя камни и кусты, отряд спустился в овраг, заросший кустарником.

Выслушав доклад старшего головного дозора Родина, Андросов распорядился:

— Чтобы не напороться на мины и не сбиться с маршрута, пойдем вдоль ручья.

* * *

Пограничники вышли к берегу точно напротив японского погранично-полицейского поста. Стояла тревожная тишина, нарушаемая лишь каким-то неясным звоном. За спиной Андросов слышал порывистое дыхание бойцов. Уловив дребезжание, бойцы прижимались к земле, замирали. Потом опять становилось тихо, после — снова звон. Андросов подал сигнал: «Лежать!» А сам пополз вперед, туда, откуда доносились таинственные звуки. Неожиданно отдернул руку — она коснулась проволочного заграждения. Осторожно отвел проволоку — звякнуло. Приглядевшись, увидел привязанные к колючей проволоке консервные банки. Их бряцание и слышали пограничники. Андросов вернулся к своим, подозвал Родина:

— Двигайтесь осторожно. С тыла закроете выход с поста. Для этого перекроете дорогу и подорвете три телеграфных столба. Ваши взрывы будут сигналом к действиям. Ни один самурай не должен уйти. Спешите, скоро рассвет!

Родин увел своих бойцов. Оставшиеся изготовились к бою.

— Овчинников! — позвал начальник заставы. — С Лященко проникнете к казарме и бросите в окна гранаты! После этого держите под обстрелом выход. Задача ясна?

— Все понятно.

Андросов отыскал в темноте пулеметчиков.

— Займите огневые позиции на правом фланге. Огонь открывать самостоятельно. Где петеэровцы?

— Слушаем вас, товарищ старший лейтенант, — откликнулся один из бойцов.

— Расположитесь вон на том бугорке, метрах в двадцати отсюда. Если японцы укроются в блокгаузе, постарайтесь подавить огневую точку! Команды не ждите, действуйте по обстановке. Вперед! Саперы, ко мне! — позвал Андросов. И когда те подползли, приказал: — Пора делать проход в проволочном заборе, но так, чтобы ни одна душа не услыхала.

Близкий удар грома заглушил его голос. Ярко сверкнула молния, и пограничники увидели приземистую казарму. Залаяла собака. Андросову показалось, что их заметили, и уже хотел поднять бойцов в атаку. Однако на вражеском посту по-прежнему было спокойно. Пока ничто не предвещало опасности.

— Как настроение? — нагнулся Андросов к Петру Овчинникову.

— Товарищ старший лейтенант, пора бы...

— Уже скоро...

Но группа прикрытия не подавала сигнала, и никто не мог сказать, что там происходит: удалось ли выйти в назначенное место? А если вышли, то почему медлят?..

Три гулких, раскатистых взрыва громыхнули один за другим. Ночную тишину прорезала трассирующая пулеметная очередь. Ухнул винтовочный выстрел.

— Зарядить гранаты! За мной! — скомандовал Андросов.

* * *

Пограничники дружно поднялись в атаку. Обгоняя начальника заставы, вперед вырвались младший сержант Овчинников и ефрейтор Лященко. Под прикрытием пулеметного огня им удалось прорваться к казарме. Держа в левой руке ППШ, а в правой противотанковую гранату, Овчинников выбрал окно в качестве цели, но японцы уже опомнились и повели ответную стрельбу. Пулеметная дробь заставила пригнуться младшего сержанта, но через мгновение он уже опять бежал к казарме. От него ни на шаг не отставал Лященко. Миновав скользкий от дождя мощеный двор, приблизились к темному приземистому зданию и швырнули в окна гранаты.

— Ложись! — крикнул Овчинников напарнику и сам бросился на землю.

От мощных взрывов казарму встряхнуло, градом посыпались стекла. Из окна полыхнуло пламя.

В свете пожара видно было, как по двору метались вражеские солдаты. Несколько человек через запасной ход побежали к огневым точкам. Далеко за казармой слышалась стрельба. Андросов понял: пограничники из группы Родина перекрыли дорогу.

Японец с винтовкой в руке, в шинели, наброшенной прямо на нижнее белье, буквально наткнулся на Овчинникова, но выстрелить не успел: младший сержант выбил винтовку из его рук.

— Побудь с пленным, а я побегу к ребятам, — приказал Овчинников ефрейтору Лященко.

С первых минут боя, используя растерянность вражеского гарнизона, пограничники завладели инициативой. Они уже замыкали кольцо, когда с фланга открыл огонь вражеский пулемет.

Андросов понял: отряду угрожает серьезная опасность.

— Обстрелять! — приказал он бронебойщикам.

Но даже мощные бронебойные пули не могли пробить прочные стены сооружения. Что делать?

Ближе всех к вражеской огневой точке находился младший сержант Овчинников. Пулеметчик бил длинными очередями. Бойцы залегли. Андросову казалось, что в амбразуре клокотал расплавленный металл, который вот-вот зальет все живое. Его надо остановить, и как можно быстрее, иначе атака захлебнется.

Овчинников, решив уничтожить огневую точку гранатой, пригнулся и стал обходить пулемет сбоку. Но не успел сделать и нескольких шагов, как почувствовал удар в ногу. Боль пришла позже, острая, надсадная. Мимо Петра уже бежали бойцы.

— Назад! Стойте! — закричал младший сержант, но его не услышали, а может, не поняли.

И тогда, чтобы спасти товарищей, Овчинников, превозмогая боль, устремился к огневой точке. Андросов видел, как младший сержант замахнулся гранатой, но в это время вторая пуля угодила в него. Овчинников упал, однако, собрав последние силы, навалился на амбразуру. Все случилось так быстро, что Андросов не сразу понял, как это произошло.

Еще дважды ахнув, пулемет затих. Пограничники кинулись в атаку.

— Быстрей! — торопил Андросов. Нужно было успеть подготовиться к отражению возможных контратак противника.

Срезав автоматной очередью вражеских пулеметчиков, пытавшихся вырваться из блокгауза, старший лейтенант подбежал к Овчинникову. Поднял на руки безжизненное тело, отнес его в тихое место, куда почти не долетали пули, бережно положил на землю и накрыл плащ-палаткой. «Не уберегли парня, — вздохнул Андросов. — Остальных бы сохранить».

А рядом кипел бой. Туда и поспешил старший лейтенант.

Лишь к рассвету стих бой. После того как оседлали главными силами дорогу, ведущую к укрепленному району, Андросов приказал:

— Сержант Родин, возьмите с собой пятерых бойцов и постройте пленных на плацу. Пусть санинструктор сделает перевязки раненым — нашим и пленным.

Андросов выпустил в сереющее небо три зеленые ракеты. Они означали: «Путь свободен!». По этому сигналу танковый полк с десантом на борту, выделенный в передовой отряд, усиленный самоходками и саперами, устремился к дороге, которую удерживали пограничники. Танки легко подламывали под себя тонкие дубки и, разбрасывая гусеницами липкую грязь, спускались по косогору в долину. (Позже они пошли в обход Данжуженского укрепрайона.)

Сверкнули зарницы, послышались сердитые раскаты грома. Но Андросов быстро понял: это не гроза, это били тяжелые батареи. Следом за танками пошли в наступление стрелковые полки.

С рассветом у пограничников появились новые заботы: надо было отконвоировать пленных, отправить в госпиталь раненых, а потом, вернувшись на заставу, заступить в дозор. Но никакие заботы не могли затмить радости первой победы. Бойцы с нескрываемым любопытством рассматривали пленных, трофейное оружие. И только гибель товарища омрачала начавшийся день.

Вместе с несколькими бойцами Андросов подошел к месту, где оставил Петра Овчинникова.

— Надо сделать носилки, отнести младшего сержанта на заставу и похоронить со всеми почестями.

— Соорудим в один момент, — ответил ефрейтор Лященко.

И отступил, отыскивая взглядом саперов.

— Пошли, ребята, — сказал тихо и повел бойцов к молодым дубкам.

Срубленные жерди зачистили, натянули на них плащ-накидку и осторожно, словно боясь разбудить, положили на носилки младшего сержанта. Когда скорбная процессия приблизилась к заставе, тучи снова заволокли небо, зачастил дождь. Казалось, сама природа оплакивала Петю Овчинникова.

Его хоронили на холме, недалеко от заставы. У свежевырытой могилы выстроились пограничники. В немногих словах вспомнили, каким хорошим парнем был Петр. Товарищем добрым, солдатом храбрым.

Усиленный эхом, прогремел троекратный ружейный залп — последняя почесть погибшему. На могильный холм саперы поставили деревянную пирамидку с красной пятиконечной звездочкой наверху.

Пройдет немного времени, и заставе, на которой служил младший сержант Петр Овчинников, по просьбе пограничников присвоят его имя.

2

Помощник начальника заставы сержант Калинин в первых боях с самураями не участвовал. Седьмого августа его откомандировали в Москву на учебу в пограничное училище. О начале войны с Японией Валентин узнал в Спасске-Дальнем, по пути в столицу. Выбежал на станции на продовольственный пункт, а у репродуктора люди толпятся. Остановился и сразу узнал голос Левитана, читавшего заявление Советского правительства. Стоявший рядом высокий пожилой мужчина в гимнастерке без погон и с пустым рукавом, заправленным под солдатский ремень, посмотрел на Калинина сверху вниз:

— Ну что, сержант, дадим самураям прикурить?

И сразу все заговорили, комментируя услышанное:

— Скорее бы покончить с проклятой войной.

— Вишь, американцы на поверку жидки оказались, помощи у нас запросили. Воевать — это им не тушенку жрать.

— Разбили германца, не устоит и японец против нашей Советской Армии. Согласен, сержант? — не унимался инвалид.

— Коль приказано, мы готовы.

— Правильно!

Среди тех, кто стоял у репродуктора, только Валентин был в военной форме. И поэтому, говоря о Советской Армии, все, естественно, обращались к нему персонально. Под пытливыми взглядами взволнованных людей Калинин понял всю нелепость отъезда в Москву. В сорок втором, когда он рвался на фронт, его направили на другой конец страны, во Владивосток. А теперь, когда начались боевые действия в Приморье, опять едет за тысячи километров от фронта. Вроде как убегает от войны. А долг? А совесть? Что он успел сделать в свои двадцать лет? Что скажет товарищам? Отцу, матери, сестрам? Как объяснит им, что в том, что произошло, его вины нет? «Собственно, зачем объяснять? Нужно просто вернуться назад», — решил Калинин.

— Ничего, браток, воюй легко, а за нас в тылу не волнуйтесь. Чем можем — всегда поддержим родную армию, — спокойно сказал мужчина в гимнастерке.

— Спасибо, отец, — с благодарностью посмотрел на него Валентин. — Я пойду.

Калинин торопливо вбежал в вагон, схватил с полки вещевой мешок, перекинул через руку шинель и побежал к выходу, едва не сбив с ног проводницу.

— Вот оглашенный! Куда ты? Уже отправление дали! — прокричала женщина.

Но Валентин не слыхал ее, стремительно выскочил на платформу.

На вторые сутки Калинин снова был в Посьете, где размещался штаб отряда. На станции и после, по пути в городок, Валентин видел много танков, зенитных пушек, задравших в небо стволы. Невдалеке белели палатки полевого госпиталя. Валентин не мог понять, откуда все это появилось за такое короткое время. Миновав КПП, прошел прямо к столовой.

— А ты откуда появился? — окликнул его заведующий столовой старшина Сукач.

— Считай, из Москвы...

— Значит, ничего еще не знаешь...

Петр Андреевич завел Калинина в свою крохотную канцелярию. Закурил сам, предложил папиросу Валентину, посмотрел на него внимательно, с одобрением.

— Правильно, что вернулся. Тут такие дела начались!

От Сукача Валентин впервые и услышал о боевых действиях пограничников, о гибели Петра Овчинникова, которого хорошо знал.

Вернувшись в отряд, Калинин сразу успокоился: снова он среди своих.

— Ты посиди, а я схожу на кухню, принесу поесть, а то до обеда долго еще.

Вскоре открылась дверь и вошел старшина, бережно неся в руках тарелки: на одной лежали кусок сала, тушенка, на другой — хлеб со свежим огурцом.

— Рубай. — И присел рядом на табурет. — А теперь куда?

— Пойду в штаб к капитану Власову, попрошусь в мангруппу{1}, если еще не ушла.

Сукач повернулся к окну. Валентин встал рядом и увидел, как, оставляя позади бурун, в бухту входили пограничные катера.

— На море пограничники-моряки тоже воюют вовсю, — заметил Сукач. — Слышал, потопили вражескую подлодку.

Чуть зарываясь в легкую волну, быстроходные катера, следовавшие в кильватерной колонне, приближались к берегу.

— Ну, я пошел... — сказал Калинин и шагнул к двери. Дорога была та и не та. Она стала тревожнее, суровее.

Везде стояли часовые, парами ходили патрульные.

Как всегда, начальник отделения кадров капитан Власов был на месте, стоял у картотеки и разговаривал негромко с писарем. Оторвался от работы, с недоумением посмотрел на Калинина.

— Это что за явление? Только тебя мне сейчас и не хватало. — Говорил нарочито строго, давая понять, что ему сейчас не до Калинина. — Решил, что без тебя не справимся?

Калинин стоял посредине кабинета, от неловкости не зная, куда деть руки. Он молчал, решив дать выговориться капитану: знал — погорячится и отойдет.

Власов прошелся по кабинету.

— Направили в прекрасное училище, а он сбежал.

— Не сбежал я, а вернулся. — Валентин поднял голову. — Не мог я иначе, товарищ капитан.

— Другие могут, а он, видишь ли, нет...

В комнату вошел капитан Ильин, ведавший в отряде боевой подготовкой.

— Я к тебе на минутку, Власов.

Поначалу Ильин слушал разговор молча, потом, решительно тряхнув шевелюрой, произнес:

— Слушай, Власов, он же не к теще на блины просится, а на передовую. Так в чем же дело? Направь сержанта Калинина в мангруппу, там очень нужны пулеметчики.

— Хорошо, иди к Пидунову! — распорядился Власов.

3

Третий день шли боевые действия. Небольшой двор заставы Хуньчунь заполнили пограничники. Такого многолюдия не помнили даже старослужащие. В полном составе прибыла маневренная группа во главе с капитаном Пидуновым. Здесь встретились после долгой разлуки земляки, знакомые, которые когда-то вместе призывались, занимались на учебном пункте, а потом разъехались. Такая уж служба на границе. Даже на заставе пограничники почти никогда не собираются все вместе, не говоря уже об отряде. Этот день — исключение: бойцы и командиры, собравшиеся здесь, должны перейти на сопредельную сторону, в Маньчжурию. Так называлась часть Северного Китая. Захватив ее, японцы в 1932 году создали марионеточное государство Маньчжоу-Го. Освобождение нашей армией Северо-Восточного Китая от японских оккупантов положило конец существованию Маньчжоу-Го.

По всей границе с Маньчжурией Советская Армия вела упорные бои против японской Квантунской армии. Командование 1-го Дальневосточного фронта поручило пограничникам охранять тылы наступающих войск.

— Калинин! — услыхал Валентин чей-то голос.

Оглянулся. Из-за повозки, стоявшей во дворе, широко улыбаясь, шел ему навстречу старший сержант Борис Перепелица. Он нес полную фуражку дикого винограда. Ягоды были зрелые, черные.

— Угощайся, нарвал недалеко от заставы. Мы уже сутки стоим тут.

Валентин внимательно разглядывал Перепелицу. В последний раз они виделись на сборах младших командиров, около года назад. Старший сержант отпустил усы, раздался в плечах.

— Как там? — спросил Валентин, кивнув в сторону, откуда доносилась стрельба.

— Скоро узнаем. Судя по всему, бои идут тяжелые, — посерьезнел Перепелица, — в Краскино каждый день раненые поступают.

Из помещения заставы в окружении командиров вышел коренастый полковник-пограничник. Валентин узнал его сразу. Это был начальник отряда Рабинович. Полковник подозвал к себе Пидунова. Какие распоряжения он ему отдавал, Валентин не слышал. Закончив разговор, Рабинович торопливо прошел к «виллису» и уехал.

Валентину вспомнился приезд начальника отряда на заставу.

В тот день Валентин был дежурным. О приезде полковника часовой известил ударом колокола, который висел на посту под грибком. Давно кто-то перенес колокол на заставу с утонувшей японской шхуны. С тех пор он извещал дежурного о прибытии нарядов с границы, начальников, просто посетителей.

В тот раз, увидев полковника, Валентин замешкался. А пока сообразил, что к чему, Рабинович уже закрывал за собой калитку. Калинин перехватил его у двери. Лихо вскинул руку к пилотке, доложил, что делается на заставе.

— Здравствуйте, товарищ сержант! — ответил полковник и поинтересовался: — А где же начальник заставы?

— На границе.

— Хорошо, я подожду в канцелярии.

Старшина (он оставался за главного), услышав рапорт дежурного, вышел через запасную дверь во двор, подозвал двух бойцов и послал их наводить порядок на конюшне. Затем попытался незаметно нырнуть в казарму, но его окликнул Рабинович.

— Не суетитесь, старшина! — Полковник говорил хрипловатым, прокуренным голосом, при этом не спускал с собеседника строгих серых глаз. — Зачем пыль в глаза пускать? Идите занимайтесь своим делом, а я как-нибудь сам разберусь.

Рабинович ходил по заставе как заботливый хозяин. Приказал старшине:

— Пограничников, пришедших из нарядов, не будить!

Пусть отдыхают!

Повар пригласил пообедать.

— С удовольствием, — откликнулся гость.

В то время, когда вернулся начальник заставы, Рабинович сидел с бойцами за столом.

Налейте-ка мне из общего котла, — попросил он повара. И обратился с вопросом к пограничникам: — На питание жалоб нет?

— Никак нет! — ответил бойкий солдатик.

— Ну и ладно. Хорошие щи сварил, — похвалил Рабинович повара. — Спасибо.

Проверив пограничную книгу, начальник отряда приказал вывести на стрельбище расчеты станковых пулеметов и петеэровцев.

— Хочу посмотреть, как обучены люди.

Стрельбище располагалось в распадке между сопками в полукилометре от заставы.

— Калинин! — позвал начальник заставы. — Слышали приказ? Сдайте дежурство ефрейтору Иванову и — на стрельбище.

Первыми по стальным щитам, стоя, из окопа, стреляли петеэровцы. Длинный ствол ружья чуть заметно подвигался и замер. Громыхнул выстрел, ружье подалось назад, сильно толкнуло наводчика. В доли секунды наводчик поправил прицел. Из ствола вылетело пламя, и снова громыхнул, отдаваясь в ушах, резкий выстрел...

Рабинович осмотрел мишени: щиты были кучно продырявлены пулями. А тем временем Валентин готовил расчеты и пулемет.

— Пулеметчики! Начинайте!

На огневой рубеж вышел расчет ефрейтора Телятникова. Вторым номером у него был Григорьев, служивший на заставе всего с полгода.

— Короткими очередями, огонь! — скомандовал Телятникову Валентин.

Поднимая с каменистого бруствера пыль, привычно загрохотал «максим». Без бинокля, простым глазом, по рикошету было видно, что пули легли хорошо. Внезапно пулемет захлебнулся. Начальник заставы тут же шагнул к огневому рубежу:

— Почему прекратили стрельбу?!

— Задержка, — доложил Калинин. — А ты, Телятников, не паникуй, открой крышку, откинь замок, посмотри...

— Разрыв гильзы.

— Что там шепчетесь? — поинтересовался полковник.

— Гильзу разорвало.

— Устранить неисправность! — Рабинович вынул карманные часы; — Действуйте!

За двадцать секунд Телятников извлек гильзу и продолжил стрельбу.

— Молодцы! Хорошо обучил людей, сержант.

Там же, на стрельбище, полковник объявил солдатам благодарность. Что и говорить, благодарность от начальника отряда — поощрение немалое.

Хотя и приятно было Валентину обо всем этом рассказать Перепелице, но обстановка была не для воспоминаний. Он прислушался: где-то далеко били орудия. Перепелица подвинул ягоды Валентину.

— Да ты не стесняйся, ешь, неизвестно еще, когда придется фруктов отведать.

— Стреляют... — прислушался Валентин.

Перепелица повернулся в сторону границы.

— Не слышу.

В это время подошел грузовик. Перепелица стал прощаться:

— Пока, встретимся на той стороне.

Старший сержант сел в кабину, захлопнул дверцу, и машина уехала.

4

Сержант Калинин гордился тем, что служил в прославленном отряде. И сам стремился во всем быть достойным тех, кто, не жалея себя, охранял границу.

Боевая жизнь пограничников-хасанцев началась задолго до перехода границы. Все годы Великой Отечественной Хасанский пограничный отряд находился в состоянии необъявленной войны с японскими милитаристами. Пограничники каждый день с оружием в руках охраняли границу, смело вступали в схватки с нарушителями. Не так уж редко гремели здесь пулеметные и автоматные очереди, случалось, рвались гранаты, завязывались рукопашные схватки. От старослужащих Валентин знал о важнейших событиях, происшедших на участке отряда в годы Великой Отечественной войны.

Двести пятьдесят нарушителей задержали хасанцы. И не каких-нибудь «горбачей» (так бойцы называли контрабандистов, переносивших на спине огромные тюки с товарами или канистры со спиртом), а опытных агентов японской разведки, изменников Родины, предателей.

Когда в 1941 году немецкие войска подошли к Москве, самураи, словно воронье, почуявшее кровь, зашевелились. Они только и ждали удобного момента, чтобы напасть на нас. Одна провокация следовала за другой. Целые вражеские подразделения нарушали границу, выходили на советскую сторону, своим наглым поведением вызывая пограничников на ответные действия. От каждого бойца обстановка требовала железной выдержки, чтобы не дать японцам повода для развязывания военного конфликта на Дальнем Востоке.

Многим памятен бой наряда ефрейтора Аникина. 23 октября 1941 года на пограничной заставе Новая Деревня вышел, как обычно, на высоту «с тремя кустами» наряд в составе ефрейтора Вениамина Аникина, ефрейтора Алексея Винокурова, красноармейцев Николая Смирнова, Николая Герасимова.

Была пора золотой осени. Деревья на сопках оделись в разноцветный наряд. Пахло созревшими плодами, виноградом, чуть пожухлыми травами. Стояла торжественная тишина, какая бывает только в погожие осенние дни. Величавость природы настраивала на покой, раздумья. Ничто не говорило об опасности. Но Аникин не доверял тишине. Он осторожно вел наряд на высоту, зорко поглядывая по сторонам, замечая сломанную ветку, притоптанную траву, кабаньи следы на тропе. У него это получалось само собой, без всяких усилий, по привычке.

И ничего удивительного не было в том, что именно Аникин первым обнаружил противника. На высоту прорвалось до взвода японцев, они устроили засаду, чтобы захватить пограничников. Несмотря на численное превосходство противника, бойцы, ведомые Аникиным, не дрогнули. Положение их осложнялось еще и тем, что приказ запрещал им стрелять, если пули полетят на сопредельную сторону. В этом случае японцы заявят официальный протест, что советская сторона обстреливает их. Бойцы могли рассчитывать только на восемь гранат (по две у каждого), штыки и приклады. У старшего наряда была снайперская винтовка.

Пограничники смело вступили в бой. Пример подавал ефрейтор Аникин. Товарищи не отставали от него. Позднее на помощь им подоспела поддержка с заставы. Самураи потеряли на высоте девять человек убитыми и ранеными, в том числе одного офицера.

Все четверо пограничников получили тяжелые ранения, но медики вернули бойцов в строй. Все четверо были удостоены государственных наград. В память об этом событии сопку, на которой разыгрался неравный бой, переименовали в высоту Аникина. Обо всем этом Валентину рассказывал сам Вениамин Иванович Аникин, до конца войны прослуживший старшиной на заставе Новая Деревня...

Однополчане Калинина участвовали и в боях на фронтах Великой Отечественной. Теперь, наверное, мало кто помнил в Посьете, как отправляли на боевую стажировку тридцать шесть пограничников-снайперов.

— Хасанцы, высоко держите пограничную марку! — напутствовали товарищи. И пока поезд не скрылся из виду, никто не ушел со станции.

Вскоре от уехавших пришла первая весточка. С Волховского фронта командованию отряда сообщали о том, что с июня по декабрь 1943 года пограничники уничтожили четыреста двадцать четыре гитлеровца. В письме назывались наиболее отличившиеся — младшие сержанты Мажаев, Осинцев, Викулов. Все они были удостоены государственных наград и знаков «Отличный снайпер».

Калинин хорошо знал капитана Гаврилова (теперь тот воевал в Маньчжурии). С февраля по май 1943 года с четырьмя пограничниками капитан был прикомандирован к 459-му стрелковому полку 42-й стрелковой дивизии, которая вела бои с гитлеровскими захватчиками. Только за десять суток они уничтожили двадцать пять солдат и офицеров противника.

Снайпер младший сержант Викулов с заставы имени Махалина уничтожил восемнадцать фашистов и был награжден медалью «За боевые заслуги».

Всего из отряда на фронт ушло семьсот человек. Все они умело били врага. Несколько хасанцев стали Героями Советского Союза, среди них — радист старший сержант Андрей Федорович Щукин. Он воевал в составе 43-го стрелкового полка 106-й стрелковой дивизии. Закалка, полученная на границе, очень пригодилась Щукину на фронте.

Валентину запомнилась встреча с Щукиным, когда тот приезжал в Посьет на побывку. Щукин много рассказывал о фронте, о боевых товарищах.

Он одним из первых форсировал Днепр. На плацдарме Щукин в штыковом бою заколол трех гитлеровцев. Погиб командир батальона. Офицеров в подразделении не осталось. Узнав об этом, коммунист Щукин принял командование на себя, и это спасло положение. Трое суток батальон удерживал плацдарм. Собственно, от батальона к тому времени не осталось и пятидесяти человек. И когда немцы уже торжествовали победу, Щукин передал артиллеристам по радио: «Огонь на меня!» Плацдарм удалось удержать, но Андрей Щукин был тяжело ранен.

Поправившись, он вернулся в полк. И снова отличился, теперь уже на Черниговщине. Об этом стоит рассказать подробнее, случай-то особый.

Полк, в котором служил Щукин, держал оборону. Держал прочно, успешно срывал все попытки противника прорваться к Чернигову. Тогда фашисты решили нанести массированный бомбовый удар по расположению полка. Вскоре в небе закружил вражеский самолет-разведчик.

— Теперь жди гостей, — озабоченно переговаривались солдаты.

Щукин не участвовал в этих разговорах. Он с винтовкой стоял возле землянки, выцеливая фашистский самолет. И когда тот стал разворачиваться, дважды выстрелил по нему бронебойными пулями. Солдаты, наблюдавшие за этим поединком, увидели, как после второго выстрела самолет качнулся, задымил и отвесно пошел к земле.

Когда корреспондент фронтовой газеты, прибывший в часть, спросил Щукина, что помогло ему в схватке с врагом, Андрей без ложной скромности ответил:

— Пограничная закалка.

И он был прав. Ничто так не помогает боевой выучке солдата, как пограничная служба. Калинин и сам знал: боец на границе — и воин, и полпред Родины одновременно.

Всё это в отряде знали. Но понимали и то, что судьба страны решалась на фронте. Почти каждый дальневосточник считал, что его место там, а не на сопках. «Прошу отправить в действующую армию», — этими словами начинались многочисленные рапорты пограничников-дальневосточников командованию и письма на имя Михаила Ивановича Калинина.

* * *

И вот наступил черед и хасанцам доказать преданность Родине.

Они должны были в числе первых вступить на сопредельную сторону.

5

В десять часов капитан Пидунов вызвал в канцелярию взводных и помощников начальников застав. Калинин знал Пидунова мало и теперь с интересом рассматривал своего нового начальника. Черноволосый, стройный, лет тридцати с небольшим, в безукоризненно сидящем обмундировании.

Начальник мангруппы взглянул на вошедших:

— Все в сборе?

— Согласно списку.

— Дежурный, свободны! А вас, товарищи командиры, прошу подойти ближе.

Постукивая ореховым прутиком по голенищам фасонистых хромовых сапог, бренча шпорами, капитан Пидунов по-кавалерийски мягко подошел к схеме, задернутой зеленым шелком. Отодвинул шторку.

— Объявляю приказ!

Прутик, нацеленный на схему, в руке капитана на мгновение замер на условном знаке пограничной заставы, потом уверенно двинулся вверх. Голос капитана зазвучал непривычно торжественно и строго:

— Нам предстоит действовать на сопредельной стороне. С дороги не сходить: в полосе, примыкающей к границе, японцы установили минные поля, на них подорвалось уже несколько красноармейцев. Марш будем совершать взводными колоннами. Выделить наблюдателей — следить за воздухом и моими сигналами. Пулеметчики двигаются в хвосте колонны.

На высоте Большая Чертовая ухнул взрыв.

— Слышите? Мина. Прошу тщательно смотреть за обочиной дороги. Теперь везде фронт. Если вопросов нет, выводите подразделения.

Строились без суеты. Шум во дворе стих. Громко прозвучала команда:

— Шагом марш!

Строй колыхнулся, и колонна, вытягиваясь по дороге, двинулась к границе.

Солнце поднялось довольно высоко. Оно уже не ласкало, а обжигало прямыми своими лучами. В низкорослом орешнике хрипловато прокричал фазан. Но, видимо, испугавшись людей, тут же умолк. Резкий крик птицы напомнил Валентину первый выход на границу. «По тому, как кричит фазан, — объяснял ему старший наряда, — опытный пограничник определит, кто потревожил птицу — человек или зверь». Валентин вспомнил, как недоверчиво посмотрел он тогда на напарника. А потом убедился, что старший наряда говорил правду: чувствовать границу — значит понимать происхождение звуков, различать голоса птиц и животных, скрывающихся в кустах, в траве, и многое-многое другое.

Граница для Валентина Калинина и его товарищей-пограничников все годы была святым рубежом. И в то время, когда Калинин перешагнул впервые невидимую линию границы, его охватило торжественно-тревожное чувство. То же испытывали сейчас и его товарищи. Валентин видел, как они подтянулись.

— Шире шаг! — разносится команда.

Споро идут бойцы. У каждого скатка, патроны, гранаты, вещевые мешки. На головах побелевшие от солнца и пота пилотки, а на плечах ярко-зеленые, как фуражка у Пидунова, погоны. За спиной автоматы, винтовки.

У Калинина в подчинении два расчета. Пулеметчики замыкают движение, чтобы в любую минуту прикрыть огнем колонну.

Пидунов впереди на коне, никого не торопит, молча рассматривает местность. Калинин его видит только тогда, когда колонна круто заворачивает. Рядом с Валентином шагает ефрейтор Телятников, кряжистый мужик небольшого роста, сорока пяти лет от роду. Он сибиряк, из запасников. Воевал на финской, а с Гитлером не пришлось. Телятников, подложив на плечо пилотку, несет тело пулемета. Груз немалый, шестнадцать килограммов. Калинин знает, что ефрейтор отличный пулеметчик, ни разу не подводил. «Максим» в его руках не стреляет, а, как он сам говорит, «шьет, что твоя швейная машинка». Судя по всему, Телятникову нелегко.

— Подменить? — негромко окликает Валентин.

Телятников упрямо мотает головой: не надо.

Колонна все больше удаляется от границы, в глубь Маньчжурии. Не так давно по дороге прошли войска с танками, техникой. Она еще не успела просохнуть после дождей, а теперь машины разбили ее, исполосовали колесами, гусеницами.

Дорога, пожалуй, лучше всего могла рассказать о внушительности движения Советской Армии, вступившей на нее девятого августа. Глубокие колдобины, выбитые машинами, доверху наполнены мутной водой, всюду валялись изжеванные танковыми траками бревна, бочки, ящики. Автомобили пройти уже не могли. Для колесных машин саперы построили колонные пути, пограничникам с вершины сопки они кажутся светлыми ниточками, то ныряющими вниз, то исчезающими в распадках, то вновь поднимающимися на взгорки. Калинин представил, как трудно вести по ним грузовики с боеприпасами, горючим, ящиками с продовольствием. Вот два автомобиля сползли в кювет. Их даже не попытались вытащить, оставили на месте, чтобы не прерывалось движение. Колонна проходит мимо завязших автомобилей, возле которых копошатся шоферы, мимо застрявших танков...

— Принять влево!

Мимо пограничников осторожно проехали три «студебеккера» с ранеными. Где-то идет бой. Измазанная глиной, с безмолвной пушкой, стоит тридцатьчетверка, похожая на беспомощного, попавшего в беду великана. На броне сидят чумазые танкисты, зло отвечают на шутки пограничников и почему-то называют их фазанами. Может, оттого, что пограничники, как и фазаны, часто невидимы для постороннего глаза. А может, за яркие зеленые фуражки и погоны.

— Там, где угрюмый танк не проползет, там пограничник проберется, — обходя боевую машину, кричат они танкистам. — Не спешите, ребята, дойдем до Японского моря, пришлем трофейные тягачи за вами!

— Чем зубоскалить, лучше бы помогли...

— Калинин, — окликнул Пидунов, — берите людей, выручайте технику. Но предупреждаю: далеко от дороги не отходите.

Малыми саперными лопатами стали обкапывать танк. Хрустит под лопатами земля. Работа идет споро и весело. В колею натаскали бревен, камней. Обрадованные танкисты шумно показывали, куда сколько сыпать. Сами попробовали подстилку ногами, попросили впереди сделать небольшую гать, чтобы вырвавшаяся из плена машина могла набрать нужную скорость и проскочить бездорожье. Едва только пограничники закончили работу, старшина, командир танка, крикнул механику-водителю:

— Заводи! На самой малой...

Взревел двигатель, машина окуталась сизым дымом. Броня задрожала. Гусеницы, ища опору, высветленными траками затянули под машину бревно, другое... Танк приподнялся, потом, медленно переваливаясь, продвинулся и, гулко перебирая бревна гусеницами, вылез на дорогу. С катков сползала густая глина, стекала грязная вода.

— Спасибо, братцы, выручили! — крикнули танкисты.

От командира Т-34 Калинин узнал, что они прибыли из-под Берлина. Танкисты и не предполагали, что придется месить липучую грязь на сопках Маньчжурии. Старшина материл микадо, японских и китайских богов, погоду да и себя самого за неосмотрительность. Мягко переваливаясь на ухабах, набирая скорость, танк двинулся туда, откуда доносился грохот орудий.

Дорога, по которой двигалась колонна, вела в Хуньчунь — крупный город, занятый советскими войсками в Китае. По приказу командующего 25-й армией И. М. Чистякова в Хуньчу не должны были разместиться полевой штаб Хасанского пограничного отряда, маневренная группа и другие пограничные подразделения. От Хуньчуня, находившегося в центре полосы наступления армии, шли дороги на юг и восток. Город стоял в речной долине недалеко от границы. Это давало возможность хасанцам оперативно принимать меры по охране тыла, линий связи наступавших частей.

6

После трех часов марша Пидунов объявил привал и распорядился, чтобы командиры подошли к нему. Валентин тоже побежал к капитану с докладом.

В расчетах отставших нет, потертостей тоже ни у кого не имеется. Оружие исправно!

Пидунов показал жестом, чтобы Валентин остался. Тем временем подходили командиры взводов, отдельных подразделений, докладывали.

— Товарищи командиры, — обратился ко всем Пидунов. — Полчаса на отдых. Здесь минных полей нет, можно поразмяться. — Он кивнул в сторону трех небольших домиков у дороги с двускатными камышовыми крышами и глинобитными стенами, с розовой бумагой вместо стекла на окнах. — Это китайские фанзы. Калинин, осмотрите строения!

Валентин уже читал о фанзах — жилищах китайских крестьян. Но одно дело читать, другое — увидеть, самому побывать в них, потрогать стены.

— Пошли, Телятников!

Вошли в фанзу. Внутри — никого. Видимо, хозяева покинули ее перед тем, как началось наше наступление. Дверей не было, кто-то сорвал их и поставил к стене. Внутри помещения сумрачно. В нос Валентину ударил резкий чесночный запах. И еще какие-то специфические запахи чужого жилья. Фанза состояла из одной комнаты с глиняным полом; большую площадь ее занимал кан — специальное возвышение, под которым от очага проходила печная труба. Она выходила наружу, шла по стене и заканчивалась высоко над крышей. На кане лежали травяные циновки. Никакой мебели. Кухонную утварь, кроме вмазанного в печку котла, хозяева, очевидно, унесли с собой. Конечно, кан был главной достопримечательностью фанзы. Нагреваясь от очага, он всегда был теплым, заменял семье кровать.

Более убогого жилища Валентину не приходилось видеть.

— И как в ней живут? — удивленно покачал головой Телятников. — Если бедняки, то зачем же бежали от нас?

— Может, силой угнали. Пришли жандармы и угнали...

— Вы думаете?

— Все может быть.

И в других фанзах пограничники тоже никого не нашли. Кругом царило запустение. К строениям примыкали огороды. На узких полосках земли стояли растения выше человеческого роста с крупными стеблями, коричневыми метелками и зубчатыми листьями. Телятников сломал метелку, помял. На ладонь посыпались темные зерна. Судя по всему, это был злак. Потом они не раз увидят его в китайских деревнях.

— Гаолян, — объяснил Валентину капитан. — Зерно идет в пищу крестьянам и на корм скоту, птице.

Крестьянские участки, которые видел Валентин, под стать жилью — неправдоподобно маленькие, но великолепно обработанные. На грядках — помидоры, горький перец, фасоль, синяя капуста.

Неподалеку от фанз находился колодец с воротом. Пограничники обрадовались — фляжки-то давно опустели, страшно хотелось пить.

— Иванов, соберите фляжки и бегом к колодцу, — распорядился Валентин.

Однако неожиданно вмешался Пидунов:

— Воду не брать. Вдруг отравлена? Рядом могут скрываться смертники. Эти «сыны бога и микадо» сами идут на погибель, — напомнил капитан. — Со связками гранат бросаются под танки. Летчики-смертники — их еще называют «камикадзе» — идут на таран. Смертники отравляют воду, продукты, совершают диверсии, убивают наших бойцов и командиров, не заботясь о своей безопасности. С ними мы еще встретимся, поэтому будьте осторожны.

— Где будем брать воду?

— Пойдем до деревни.

Солнце продолжало нещадно палить. Лица бойцов запылились, губы ссохлись. Валентин невольно подумал: «Выдержат ли бойцы марш?» От невеселых раздумий его отвлекла громкая команда «Воздух!».

— Пулеметы на треноги! — скомандовал Калинин. — Приготовиться к открытию огня по самолетам!

Дело в том, что универсальные станки «максимов» были снабжены приспособлением для стрельбы по воздушным целям.

* * *

Расчеты изготовились к стрельбе. Валентин видел, как Иванов и Телятников, обхватив ребристые ручки пулеметов, застыли, зорко всматриваясь в небо. Он тоже смотрел вверх, раздвигая зубчатые листья гаоляна, больно царапавшие руки. Гул приближался, из-за вершины островерхой сопки вынырнул двухмоторный самолет. Вот он все ближе, звук мотора все сильней.

— Прицел постоянный! Упреждение на три корпуса! — скомандовал Калинин.

Сейчас заговорят пулеметы. Но что-то уж очень знакомые очертания у самолета. «Да это же наш Ли-2!» — смутился Калинин.

— Наш, точно наш! Вон красные звезды на крыльях! — торопливо, взахлеб заговорил Телятников.

Валентин понял: капитан, определив принадлежность воздушной цели, подал сигнал тревоги, чтобы еще раз потренировать пулеметчиков.

Самолет скрылся за сопками. Послышалась новая команда:

— Становись!

И снова дорога. Однообразно покачивается оружие, поблескивают котелки. Валентин слышит, как размеренно шагают бойцы. Без маршей войны не бывает. Порой они запоминаются надолго, случается, что и на всю жизнь. Длинные, изнурительные дороги на войне выпадают солдатам.

Вот и сейчас бойцы с трудом переставляют ноги. Пылят на сопредельной стороне.

— Подтянись!

* * *

Вошли в деревню. В основном она состояла из бедных фанз, но были дома и побогаче, с окнами во двор, обнесенные земляным валом, с резными деревянными крашеными воротами. Чистые, прямые, как по линейке, улицы. Аккуратные канавки, делящие селение на кварталы. При виде пограничников из фанз вышли мужчины, одетые в одинаковые темные куртки, короткие брюки из чертовой кожи.

— Нинь хао-а! Нинь хао-а! — низко кланяясь, приветствовали крестьяне советских бойцов.

— Здравствуйте! Здравствуйте! — отвечали те.

Пидунов спросил, где можно набрать воды. Китайцы переглянулись, развели руками, не переставая при этом вежливо улыбаться и повторяя по-русски:

— Капитана... Капитана...

Валентин прибегнул к языку мимики и жестов. Снял с пояса пустую флягу, приложил к губам. Китайцы снова заулыбались, еще чаще закланялись.

— Хао, капитана! Хао{2}, капитана!

Пожилой китаец с редкой белой бородкой, пятясь и продолжая кланяться, вошел в фанзу и тут же вернулся с ковшиком, наполненным водой. Валентин показал ему: мол, надо много воды. Китаец знай свое: «Хао, капитана! Хао». И вынес ведро с водой. Наконец и другие жители поняли, о чем их просят, гурьбой повели воинов в конец села к колодцу с журавлем. К шесту была прикреплена металлическим запором глубокая дубовая бадья. Даже на расстоянии, когда бадью поднимали с водой, чувствовалась прохлада. Валентин первым протянул фляжку, но капитан отстранил его, предложил напиться самим жителям. Что ж, может, и не очень гуманно, но другого выхода не было. И только после этого послал ординарца в подразделения с приказанием, чтобы шли к колодцу с посудой.

— Организуйте охрану источника! — приказал капитан Калинину.

Крестьяне в конусообразных широкополых соломенных шляпах окружили бойцов. Подошли еще двое, согнувшись под тяжестью коромысел. На них — глубокие корзинки, наполненные зрелыми помидорами, огурцами, красным перцем.

— Товалиса, товалиса! Хао, хао! — твердят, протягивая Пидунову корзины.

От овощей пахнет свежестью. На огурцах еще не высохла роса. И капитан не устоял. Приняв корзины, приказал отнести овощи бойцам. Крестьяне, видя, что дары приняты, одобрительно загалдели, заулыбались, отчего узкие щелочки глаз совсем сомкнулись.

— Спасибо, большое спасибо! — поклонился Пидунов. — Калинин, переведи, — попросил Валентина.

— Товарищи, товарищи! — показал тот большой палец и, прикладывая обе руки к груди, сказал «по-китайски»:

— Хоросё, хоросё!

Китайцы заулыбались, закивали. Осмелев, показали на бадью с водой.

— Во-о-да! — говорит Валентин. — Понятно? Во-да!

Крестьяне повторили за ним хором:

— Ва-та!

— Ну да, — подтвердил Валентин. — Вода!

Крестьянам, судя по их лицам, такие объяснения нравились. Они охотно показывали на дом, колодец, сапоги...

...Пришла пора пограничникам покидать деревню. За околицей долина, расширяясь, уходила к сопкам. Дорога делила долину как бы на две части, по обеим сторонам тянулись поля. Одинокие ветвистые груши, точно сторожа, стояли над посевами. За поворотом на обочине чернел остов ЗИСа. При виде оплавленной резины, покореженного металла даже весельчаки приумолкли. К Калинину подошел ефрейтор Телятников, спросил:

— Как думаете, что здесь случилось? Японцы?

— Конечно, они.

— Вот гады, — выдохнул Телятников.

Валентин обернулся, еще раз взглянул на грузовик и вздохнул сокрушенно.

Деревни уже не было видно, давно растворились в туманной дымке последние фанзы. Дорога уводила их все дальше и дальше. Однообразность движения начинала расслаблять, и вдруг в беспечную тишину ворвались винтовочные выстрелы. Пуля пропела над головой у Калинина, он пригнулся, но над гаоляном успел заметить дымки, услышал выстрелы. До стрелявших было метров двести.

— Ложись! — передали по колонне.

— Калинин, чего ждешь, ударь из пулеметов! — приказал Пидунов.

— Есть!

Расчеты развернулись мгновенно и, отыскав цель, дали несколько коротких очередей.

Четко и деловито зарокотал пулемет ефрейтора Телитникова. К нему басовито присоединился второй — ефрейтора Иванова.

— Прицел на одно деление ниже! — скомандовал сержант.

Не выдержав огня «максимов», японцы прекратили обстрел. К счастью, в колонне потерь не было.

Скорей всего, пограничники наткнулись на засаду. Оценив обстановку, капитан выделил два отделения автоматчиков.

— Обойти японцев и уничтожить!

Бойцы быстро, перебежками достигли места, откуда велась стрельба. Обшарили кусты орешника, посевы гаоляна, но японцев не обнаружили. Командир отделения показал Пидунову горсть стреляных гильз от японской винтовки, подобранных неподалеку.

— Возможно, нас обстреляли не разведчики, а смертники, — вертя в руках сверкающую гильзу, проговорил капитан. — Теперь нужно смотреть в оба.

Бойцы подтянулись, четко печатали шаг. Так и вышли к широкой и бурной реке. Судя по большим отмелям, норов у реки крутой. Течение натащило на берег бревна, вырванные с корнями деревья... На быстрине, ближе к правому берегу, лежала перевернутая набок повозка: зацепилась за камни колесом и застряла. Повозка наша, армейская. Китайцы таких не делают. Вода била в спицы, и колесо, оставшееся на поверхности, продолжало крутиться. Вечный двигатель, да и только.

7

— Большой привал!

У реки зазвучали голоса. Бойцы собирали на берегу плавник, ветки, доски для костров. Кучками рассаживались у огня, вынимали из мешков продукты. Пока готовили еду, Валентин решил немного пройти вдоль реки. Его магнитом притягивала к себе русская повозка, опрокинутая в реку. За грудой камней блестели гильзы от японского ручного пулемета и винтовки. Они многое ему прояснили. Именно с этого места самураи, видимо, ударили очередью по отставшему повозочному, когда тот переправлялся. Валентин осмотрел и прибрежные кусты, но, не обнаружив ничего подозрительного, вернулся к костру. Навстречу шел младший сержант. Лицо его показалось знакомым. Да это же Хренов Иван!

— Здравствуй, Ваня! — первым окликнул его Валентин. — Какими судьбами?..

Хренов тоже не скрывал радости:

— Валентин!

— Как видишь!

— Да я тебя сразу узнал.

Жали друг другу руки, радостно хлопали по плечу. Хренов мало изменился за несколько лет, пока не виделись, разве только худощавое лицо с белесыми ресницами несколько округлилось да курносый нос пооблупился на солнце. На ногах, как и прежде, огромные кирзачи. Сколько Валентин помнил, Хренову всегда доставались сапоги на два размера больше. Но Иван не отказывался, говорил, что зимой ему будет теплее в просторных сапогах: можно портянки лишние навернуть.

С Хреновым они знакомы с сорок второго, вместе учились в школе младших командиров во Владивостоке.

Младших командиров для застав готовили обстоятельно, толково, девять месяцев. Оба окончили школу в августе сорок третьего. Выпустили всех сержантами, а могли бы и офицерами: курсантов учили командовать заставами, взводами. Командиром их учебной заставы был младший лейтенант Сапелкин — знающий, добрый парень. Показывая обычно на одинокий кубарь в петлице, говорил с юморком:

— У младшего политрука веселее, у него — два. А у меня пока — один! Скучновато, но ничего, подтянемся...

— Давай сядем, покурим, — опускаясь первым на землю, предложил Хренов Калинину и протянул алюминиевую баночку с табаком. — Мне моршанской махорочки прислали.

Говорили о разном: о войне, о доме. Жизнь шла своим чередом. Конечно, им, как и всем, хотелось знать, а как она сложится завтра, в ближайшие дни. Как поведут себя японцы. Будут ли бои такими же кровопролитными, как на западе, о которых они читали, слышали? Теперь оба с нетерпением ждали своего часа.

— Я так думаю, что война с японцами окажется покороче, чем с Германией, — сказал Хренов.

— Почему?

— Видел, сколько техники сюда пригнали? — заметил Иван. — Сила! А солдаты, а командиры! На гимнастерке у каждого — орден, а то и два! Медали за взятие Берлина, Кенигсберга, освобождение Варшавы, Праги... Стало быть, люди всё опытные, обстрелянные. Не устоять японцам против таких.

— Поживем — увидим. Может, и так.

— Не сомневайся...

Сипловатым голосом издалека позвали Хренова. Ваня встал, протянул руку:

— Меня кличут, пока. — И пошел на зов к костру.

Валентин смотрел вслед удалявшемуся младшему сержанту. Он шел немного сутулясь, по камням, напрямик к своим бойцам, варившим в котелках еду.

Мангруппа на ночлег расположилась у реки.

8

В Хуньчунь пограничники вошли утром. Проходя по узким улочкам города, Калинин не заметил следов разрушения или пожаров, как это обычно бывает после боев. Позже он узнал, что танкисты, взаимодействуя со стрелковыми частями, с ходу захватили город. Японский гарнизон, не выдержав натиска, бежал в горы. Поэтому Хуньчунь и не пострадал. Но его улицы поражали безлюдьем. Редкие прохожие попадались пограничникам, но и те спешили укрыться за воротами. Такой порядок в городе, видимо, завели японцы, чтобы жители не находились на улицах при прохождении войск. Оккупанты страдали шпиономанией. С интересом рассматривал Валентин строения. Дома в основном одноэтажные: кирпичные, глинобитные и совсем легкие, точно игрушечные, из строганых досок. И все — окнами во двор. Так уж, видно, заведено тут.

Вышли на главную улицу. Здесь расположены официальные учреждения, большие магазины с зеркальными витринами, мелкие лавочки, над дверьми — яркие вывески, расписанные затейливыми иероглифами, словно паучками. Окна многих магазинчиков плотно закрыты жалюзи. Торговцы до поры до времени не показываются, хоронятся за стенами.

Хуньчуньцев на улицах мало, но Калинин заметил, что они наблюдают за пограничниками из-за заборов: вот один выглянул, потом другой... Что ж, пусть смотрят на бойцов, на их пропотевшие гимнастерки, пыльные лица. Полезно знать своих освободителей. Как утверждают, увиденное, в отличие от услышанного, дольше помнится. Калинин и Телятников, Иванов и Григорьев — каждый, кто шел сейчас в колонне и кто прошел раньше, ответил бы: «Мы идем воевать не только за себя, но и за вас».

— Подтянись! Шире шаг! — командует Пидунов.

— Товарищ сержант, почему горожане прячутся? — спрашивает Телятников. — Разве ж мы бандиты с большой дороги?

— Не удивляйтесь, ефрейтор, — улыбнулся Калинин. — Видно, самураи много порассказали про нас небылиц, потому и прячутся люди. Придет день, сами выйдут навстречу нам.

— Хорошо, коли так.

Тем временем колонна поравнялась с пагодой-кумирней. Деревянные резные колонны подпирали широкую крышу кумирни. От храма исходил приятный запах.

— Ух ты! — по-детски восторженно воскликнул Телятников. — Глядите, какое чудище!

Шагавшие в одном ряду бойцы невольно повернули головы на голос ефрейтора. На площадке перед храмом возвышалось изваяние Будды. Калинину даже показалось, что божество улыбалось пограничникам так же, как и китайцы, с которыми уже встречались.

Наконец Пидунов вывел колонну к высокому зданию из красного обожженного кирпича, украшенному портиками и колоннами. Трехэтажное, со светлыми окнами и широким подъездом, оно не походило на те, которые Калинин видел в городе. Даже дома на центральной улице не могли с ним сравниться. Газоны, клумбы, аллеи аккуратно подстриженных акаций. Причудливые светильники, укрепленные на серебристых витых чугунных столбах, тянулись от здания до ворот.

Еще совсем недавно в этом дворце находилась резиденция генерал-губернатора.

Возле чугунных львов у ворот капитан Пидунов спешился. Отдал повод коноводу, объявил:

— Можно перекурить, но не расходиться! — И ушел за квартирьерами.

Вскоре капитан вернулся в сопровождении незнакомого старшины, энергично подал команду:

— Становись!

Теперь уже не капитан, а старшина повел колонну — к строениям, стоящим в стороне от дворца. Вошли в легкие, аккуратные домики с дверями-раздвижками: они открывались точь-в-точь как двери купе поездов дальнего следования. Здесь еще недавно жили японские офицеры, чиновники. К каждому домику вела посыпанная песком, утрамбованная дорожка, выложенная ракушками, галькой. На круглых клумбах белели огромные астры. Во дворе и в помещениях — везде идеальный порядок. На цветных обоях, на окнах Валентин не заметил ни пылинки. По блестящим полам, нежным циновкам боязно было ходить в сапогах — такими стерильными они казались.

В этих домиках и разместились пулеметчики. Не дожидаясь указаний, Валентин приказал расчетам подготовить огневые позиции: одну — недалеко от дома, на спортивной площадке, другую — подальше, у столовой.

— Отрыть щели! Пулеметы установить на треноги, быть в готовности к открытию огня.

Бойцы не очень-то верили, что придется стрелять: уж очень тихо и красиво вокруг.

Маневренная группа разместилась чуть в стороне, в просторном офицерском казино. Старшина Петр Сукач поставил под развесистыми дубами походные кухни и уже хлопотал возле них. Его украинский говорок, сдобренный поговорками и солдатскими присказками, долетал до пулеметчиков.

— Ну, мужик! — кивнул Хренов в сторону Сукача. — Сумел раздобыть коня и повозку. Загрузился дровами, словно в Маньчжурии топлива не найдет.

— На то и хозяйственник, — не согласился Валентин с Хреновым. — Привез, и ладно. У него вовремя закипает борщ, упревает каша — вот что важно. А на чем привез, откуда дрова — его дело. Не будем спорить, лучше скажи, где разместился?

— Вон в том длинном доме с антенной. Заходи при случае.

Валентин повернулся, показал рукой:

— А я с пулеметчиками здесь.

— Поближе к кухням? — съязвил Хренов. — Ну, пожалуй, пойду к Сукачу, узнаю насчет обеда.

На новом месте ночь прошла спокойно. Но едва забрезжил рассвет, окрасив розоватым цветом крыши и окна домиков, как в небе послышался гул самолета.

Застегивая на ходу воротник гимнастерки, Валентин выскочил на улицу. За ним последовали остальные.

— Летит! — крикнул Телятников.

Нежный розовый свет закрыла темная тень от самолета. За первым истребителем шли еще два. Прогремел близкий взрыв, и домик подпрыгнул. Летчик открыл огонь из пулемета. Расчеты бросились на землю. По листве зашумели пули.

— К пулеметам! Огонь! — приказал Калинин.

«Максимы» ожили почти одновременно. Первые выстрелы успокоили Калинина. Он видел, как огненные трассы понеслись навстречу вражеским машинам, нащупывая их. Самолеты повернули назад и, набрав высоту, скрылись за сопками.

Пулеметчики оживленно перебрасывались словами, но за разговором они пытались скрыть волнение. Валентин это сразу понял. Показывая рукой в сторону, куда улетели вражеские машины, сказал:

— Это они нам напомнили, чтобы служба медом не казалась.

9

Штаб пограничного отряда, службы и политотдел во главе с майором Григорием Дмитриевичем Кислицыным расположились во дворце. Там же разместили офицерскую столовую.

Калинин видел Кислицына несколько раз, а разговаривал с ним лишь однажды, когда в Посьете майор вручал ему карточку кандидата в члены партии. Та встреча была для Валентина волнующей и радостной. Майор по-отцовски поговорил с ним, расспросил о службе, о доме. Сердечно поздравил, крепко пожал руку, а на прощание сказал:

— Ну, что, сержант, даю тебе самое главное партийное поручение — бдительно охраняй границу, будь примером во всем, с душой учи подчиненных.

Вроде ничего нового не сказал майор. Но после той встречи Валентин на многие вещи стал смотреть по-иному. Посерьезнел, стал более бдительным, да и к службе теперь проявлял больший интерес. А вскоре вместе с ефрейтором Телятниковым в Габском распадке ночью задержал нарушителя границы. Правда, обошлось без стрельбы. Но нарушитель попался матерый, важный. К тому же — первый для Калинина.

Начальник политотдела не мог не приехать в Хуньчунь: где пограничники, там и он, иначе и быть не могло. Во дворце уже вовсю щелкала пишущая машинка. По этажам бегали посыльные со срочными приказаниями. То и дело хлопали двери. Чопорное здание наполнялось голосами: ожили коридоры, комнаты, служебные помещения. У входа сидел за столом дежурный по штабу с красной повязкой на руке и с пистолетом в черной кобуре на поясе. У ворот встали часовые с автоматами. Пограничники обживали помещение. Связисты устанавливали шесты с кабелем, давая штабу связь с комендатурой, мангруппой, армейскими частями.

Калинина назначили дежурным по штабу отряда. Начальник отделения боевой подготовки капитан Ефрем Устинович Ильин проинструктировал его: кто и где из командования расположился, как отвечать по телефону, кому докладывать о прибытии руководства из Владивостока, что делать по тревоге. Ильин прошел к шкафу, вынул толстую трофейную книгу:

— Сюда будете записывать все поступающие распоряжения.

— Вопросов не имею, разрешите идти? — Калинин приложил руку к пилотке, четко повернулся и вышел.

Он осматривал здание, знакомился с входами во дворец и выходами из него, уточнял, кто в каком кабинете работает. Побывал Валентин и в большом зале в конце коридора. На богатых коврах — пыль, обрывки бумаг. Мебель перевернута, белая шелковая штора сорвана, возле огромного сейфа валяются ордена на ярких ленточках. Заметив, что тяжелая дверца сейфа чуть приоткрыта, Валентин потянул ее на себя. На дубовый паркет со звоном посыпались ручейком медали в коричневых, выложенных бархатом, коробочках. На стене висела карта советского Дальнего Востока, испещренная синими стрелами, красными цифрами, крупными иероглифами.

Валентин с интересом рассматривал карту. Видимо, штабные офицеры в спешке, спасая собственные шкуры, не успели уничтожить ее. И хотя Калинин не знал японского, не мог прочитать надписи, но обстановка, нанесенная на карте, была понятна ему. Главная синяя стрела нацеливалась на Краскино, Посьет, далее на Владивосток, обходя его с севера и с юга. «Вон наград сколько приготовили», — подумал Валентин. Поднял с пола солдатскую медаль «За храбрость». Почувствовал, как металл холодит пальцы, и с удовольствием отметил: «Опоздали, господа хорошие. Стало быть, вовремя мы пришли сюда, помешали вам развернуться». Валентин решил карту показать Хренову и свернул ее в трубку. Захватив в придачу на память, как трофей, медаль и сунув ее в карман, длинными коридорами вышел к складам.

10

Заместитель начальника особого отдела капитан Николай Александрович Васильев пришел вечером в дежурку с сержантом Лесницким. Лицо у Васильева было озабоченным.

— После сдачи дежурства получишь пакет и поедешь в Посьет, — сказал капитан. — Машина у подъезда. Ни при каких обстоятельствах пакет не должен попасть в чужие руки.

Васильев проинструктировал, кому следует вручить пакет. Судя по всему, в нем находились весьма ценные документы. Валентин сразу понял это, как только узнал, что едет не один, а под охраной автоматчика.

— Эту «пушку», — Васильев постучал по кобуре с пистолетом, — оставь тут, с собой возьми автомат, так надежнее. На рожон не лезь, соблюдай осторожность.

Километрах в двадцати от Хуньчуня дорогу им загородила обгорелая самоходка. Шофер, боясь наскочить на мину, не стал сворачивать на обочину, а проехал рядом, рискуя задеть кузовом САУ.

— Ну ты даешь! — крякнул Калинин.

Фронт за эти дни продвинулся значительно. Пока ехали, ни впереди, ни позади никого не было: ни одной встречной машины. Дорога узкая, разбитая гусеницами, колесами, больно-то не разгонишься. Местность незнакомая, время позднее, вот почему все, кроме шофера, держались за оружие.

И вдруг — бревно поперек. К счастью, дорогу оно перегородило не полностью. Шофер начал было тормозить, но Калинин успел предупредить:

— Объезжай на скорости! Газу, газу прибавь...

Машина от резкого поворота едва не опрокинулась. Водитель с трудом удержал ее. А когда, минуя препятствие, вырвались на дорогу, вслед им забухали выстрелы. Калинин услышал над головой сильный удар — пуля попала в машину. Снова удар... Что делать? У него же секретный пакет! Не переставая наблюдать за дорогой, Валентин вытащил гранату, обернул ее на всякий случай пакетом. «Если что, подорву», — решил он. Но, видно, бойцы и впрямь родились в рубашках или вражеская засада замешкалась... Короче, пронесло.

Всю ночь были в дороге. В ушах долго еще гремели выстрелы и гулкие удары по обшивке. Утром, после того как пересекли границу у КПП, остановились. Осмотрели машину. В пяти местах она была пробита пулями.

Постучав сапогом по колесам и оставшись довольным, шофер, молодой белобрысый парень, торопливо проговорил:

— Хорошо, что хоть в скаты не попали. Чуть-чуть, и была бы нам всем хана.

— Чуть-чуть на войне не считается, машину вел мастерски, вот они и не попали, — похвалил Калинин.

Водитель зарделся:

— Скажете тоже, товарищ сержант. Какой я мастер? Просто повезло.

— Вот и хорошо. Чтобы тебе всегда везло.

Шоссе здесь было более ровное, не разбитое. Да они уже и не испытывали прежнего напряжения, которое не покидало их на чужой земле. Все выдержала «эмка». Но как только доехали до места, мотор чихнул и заглох прямо под шлагбаумом, у особого отдела. Правда, теперь это было не страшно. Шофер поднял капот, вытащил карбюратор...

— Ну что там, надолго? — нагнулся Калинин.

— Боюсь, что до вечера прокопаюсь, кажется, проводку пробило.

— Пока пакет сдам, сбегай в мастерскую, попроси механика помочь.

Передав оружие автоматчику, тряпкой обмахнув запыленные сапоги, Валентин проверил печати на пакете и заспешил в особый отдел.

Сдав пакет, доложил о поломке автомобиля.

— Машину отремонтируем, отдыхайте, — пообещали ему. — Сегодня же поедете обратно.

В Хуньчунь тронулись после обеда, а под утро были уже на месте. Фонари перед дворцом не горели. Походная электростанция с трудом освещала штаб. Остановившуюся «эмку» часовой осветил электрическим фонарем и, узнав Калинина, открыл ворота. Валентин доложил о выполнении задания и тут же вернулся к дежурному — Жоре Лесницкому.

— Есть будете? — спросил тот.

— Не помешает перекусить, да и чайку бы.

Ступая с фонарем по длинному коридору, дежурный провел их на кухню. Отлучился куда-то ненадолго и скоро вернулся с двумя банками ананасов.

— Лучше бы каши или супа, — попросил Калинин.

— Нету. Даже хлеба не осталось. Вот вам еще две банки крабов, ешьте. Может, сухарь где найду. А чай в титане, — сказал Лесницкий и ушел.

Шофер открыл консервные банки с яркими этикетками. Съели несколько долек ананасов, выпили соку — все сладкое. Попробовали крабов. Отодвинули, рассудив, что еда явно не для русского человека. С тем и ушли спать в пустую комнату, где на полу лежали циновки и одеяла.

Солдатский сон ломок. Сколько спали, Валентин не знал. Проснулись от грохота во дворе — там рвались мины или гранаты. Загремели автоматные очереди, забухали винтовочные выстрелы... Наши или японские? По звуку автоматы — наши.

— Что там такое? — встревожился Валентин.

— Кто же его знает, — прижимаясь к стене, ответил шофер. — Стреляют.

— Я и сам слышу, что стреляют. А ну за мной!

Пригнувшись, Калинин выскочил во двор через боковую дверь. Перед дворцом, справа и слева от него — везде шла перестрелка. Валентин догадался, что японцы напали на охрану и стараются прорваться к штабу. Удержат ли пограничники противника?..

— Передать по цепи, — скомандовал полковник Рабинович, — группам установить локтевую связь!.. Зря не стрелять!..

Японцы усилили натиск. Огонь их стал плотнее, перебежками они приближались к штабу. Жора Лесницкий едва успел силой втолкнуть Рабиновича в открытую дверь, как рядом с крыльцом разорвалась брошенная диверсантами граната.

Валентин выбрал позицию недалеко от крыльца. Лежавший рядом пограничник методически стрелял короткими очередями, целясь по вспышкам вражеских выстрелов. Приглядевшись, Калинин узнал в стрелявшем Хренова, окликнул его. Иван вроде что-то ответил, однако во мраке, должно быть, не признал Валентина.

Когда глаза немного привыкли к темноте, Калинин увидел японца: тот бежал вдоль стены и стрелял. Валентин прицелился и послал вдогонку ему торопливую очередь. Есть! Еще один срезан!

Японцев явно что-то интересовало во дворце, может быть, ценности, а может, какие-то документы. Иначе зачем бы рвались к штабу?

Первым диверсантов близ дворца заметил патруль, которым командовал сержант Борис Родин. Самураев было человек десять — пятнадцать. Патрульные попытались их захватить. Завязалась перестрелка. На сержанта кинулся вражеский солдат. Родину ничего не стоило сразить его очередью, но приказано было захватить пленного. Борис, конечно, справился бы с низкорослым японцем. Однако тот выстрелил и ранил сержанта.

На рассвете стрельба прекратилась. Во дворе после столкновения подобрали три трупа и двух раненых японцев. Остальные под покровом темноты скрылись. На головах у всех пятерых — убитых и раненых — были белые повязки смертников.

Родина отвез в госпиталь сержант Георгий Лесницкий. Приехав, сообщил:

— Рана у Бориса легкая, сказали, недели через две подживет.

В обычной своей покровительственной манере Жора хлопнул Калинина по плечу, присвистнул:

— А что это у тебя волосы посерели?

— Да запылились, видно...

— Не пыль у вас, сударь, а седина! И когда только успел?!

— Когда?.. — Валентин задумался. — Наверное, в ту ночь. Не забыть мне ее вовек.

...Нескольким диверсантам удалось тогда приблизиться к зданию. В пограничников, рванувшихся из-за двери, японцы метнули гранату. Калинин, находившийся неподалеку, слышал, как граната ударилась о крыльцо и по ступенькам скатилась вниз. Разум подсказывал — вскочить, убежать от опасности. Но инстинкт прижимал к земле. Потом Валентин узнал, что у японской гранаты запальная трубка горит пять секунд. За это время разные мысли пронеслись в голове у Валентина. Наверное, тогда и посеребрились волосы. Граната не взорвалась...

Выбрав время, Калинин с Хреновым решили навестить Родина. Взяли ананасы, белый хлеб, даже кусок русской копченой колбасы принес им по такому случаю старшина Сукач. Гостинцы завернули в чистое полотенце, положили в противогазную сумку и на трофейной легковушке поехали в армейский госпиталь.

— Товарищи, где тут лежит сержант Родин? — спросили у ворот.

В госпитале раненых лежало порядочно, сразу и не ответили. Тогда Хренов пояснил, что приехали к пограничнику.

— Опоздали, ребята. — Вислоусый санитар в мятой пилотке, старых обмотках вынул платок, обтер красное лицо. — Помер утром пограничник. Дохтур сказал — заражение.

— Ты, отец, что-то путаешь... У него ранение в ногу...

— Братцы-товарищи, насмотрелся я смертей на своем веку. Иного принесут, ну истинно решето, живого места на нем нету. Часами латают. Сам не веришь, а он, на радость матери, возьми да и выживи. И наоборот, как у вашего сотоварища, не рана — царапина... Ан нет, не жилец. Поздно привезли пограничника.

Даже на войне к смерти нелегко привыкнуть. Сняв пилотки, молча вышли из госпиталя...

В скорбном списке на плите памятника, установленного в Посьете, на братской могиле советских воинов-пограничников, первой значится фамилия сержанта Бориса Родина.

11

Валентин находился у дежурного, когда позвонили из полевой комендатуры, поинтересовались:

— Что за стрельба была у вас ночью?

— Смертники напали...

— Может, знаете, что послужило поводом для нападения?

— Пленный показал, что нападавшие должны были похитить из дворца какой-то железный ящик с ценными бумагами. Где хранится ящик, пленный не знает.

— Противник уничтожен?

— Частично.

— Это хуже, теперь жди нового нападения. Если что выяснится, сообщите нам, — попросил комендант.

— Хорошо, о вашей просьбе доложу начальнику штаба.

Дежурный записал просьбу в журнал.

— Ты-то как живешь? — спросил он у Калинина. — Что нового?

— Да вроде нормально. А новостей особых нет.

— Пидунов тебя вызывает.

Калинин прижился в мангруппе. После воздушного налета японской авиации станковые пулеметы долго не применяли. По распоряжению Пидунова пулеметчиков использовали в нарядах, тревожных группах, назначали патрульными. Но Калинин мечтал о настоящем деле. Поэтому вызову начальника мангруппы обрадовался.

— Калинин, не надоело с пулеметами возиться? — спросил тот.

— Не понимаю?

— Сейчас поясню. Человек вы грамотный. Вот и решено по заявке командования направить вас адъютантом к начальнику политотдела майору Кислицыну.

Заметив, что Калинин пытается возразить, Пидунов жестом остановил его:

— Не забывайте о дисциплине. Приказы не обсуждаются!

— Кто решил?..

— Чего не знаю, того не знаю, и не будем об этом, — проговорил уже мягче и перешел на дружеское «ты». — Лучше следи, чтобы в штабе наградные на ребят не задерживались. Ничего, привыкнешь.

Легко сказать — привыкнешь. Вот уж чего Валентин не ожидал, так не ожидал. Но делать нечего, надо идти.

Пришил подворотничок, начистил до блеска сапоги и отправился в политотдел.

— Прибыли, товарищ Калинин? — обрадовался Кислицын. — Здравствуйте! Давайте помогайте!

Беспокойный по натуре, начальник политотдела не засиживался в кабинете. Никто не видел, когда он отдыхал, до всего ему было дело. Взять те же трофейные склады. Можно было послать любого политработника, однако майор решил сам осмотреть их. Протянул Калинину блокнот:

— Будете записывать все указания и распоряжения, которые отдам по ходу дела. Едемте.

Бывшие японские склады занимали несколько квадратных километров и были обнесены глубоким рвом, двойным проволочным забором. При японцах заграждения постоянно находились под высоким напряжением.

Машину встретил у ворот сержант-артиллерист. Он вызвался показать запасы военного имущества. Кислицын поинтересовался, как организована охрана. Не перебивая, выслушал сержанта и предложил:

— Что ж, ведите, посмотрим.

Упакованные в светлые травяные мешки, сложенные скирдами, лежали рис, гаолян, чумиза, соя. А в высоких дощатых сараях, напоминавших ангары, находились запасы обмундирования, обуви, белья. В соседних строеньицах лежали канцелярские принадлежности, амуниция.

— В ящиках, которые перед вами, — новогодние солдатские подарки — шелковые мешочки с рождественскими открытками. Хотите поглядеть? — протянул сержант мешочек майору.

— Интересно...

— А тут продовольствие, — остановился сержант у следующего строения. — Плавленый сыр, консервы, вяленая и сушеная рыба, морская капуста.

— Сколько же здесь хранится риса?

— А кто ж его знает, не считали.

— Напрасно.

— Об этом, товарищ майор, пусть начальство думает, — беззаботно ответил сержант.

— В первую очередь это от вас, от охраны, зависит. Что за люди по территории ходят?

Сержант досадливо махнул рукой:

— Да мало ли любопытных. Стрелять в них не станешь...

— И с этим тоже разберемся. — Кислицын запыхтел папиросой, раскурил, подошел к Калинину. — Запишите: первое — обсудить с командованием и представителями полевой комендатуры вопрос о выдаче голодающему населению Хуньчуня риса. Написали? Второе — завтра к четырнадцати ноль-ноль вызвать представителей комитета самоуправления города в политотдел. Вы обеспечите явку!

— Я?!

— Вот именно вы! Привыкайте к новым обязанностям.

Час от часу не легче! Верно, Калинин выучил несколько китайских слов: «хао» — хорошо, «янцыза» — помидор. Знает, как поздороваться. Но ведь этого мало для объяснения с членами комитета самоуправления. Неужели майор не знает, что школу переводчиков он не кончал?

Кислицын невозмутимо попыхивал папиросой, ждал, когда Валентин запишет.

— А тут что? — показал майор на кирпичный дом.

— Всякие блестящие финтифлюшки хранятся — инструменты лекарские, техника медицинская.

В первом помещении, куда они зашли, сверкали белизной зубоврачебные машины со множеством никелированных деталей. На несколько минут задержались возле рентгеновского оборудования.

Осмотрев все это, Кислицын сказал артиллеристу:

— Это богатство надо сберечь во что бы то ни стало. А нам выдайте под расписку бумагу и карандаши.

В мангруппе испытывали огромную нужду в канцелярских принадлежностях, особенно в бумаге для боевых листков. У себя на заставе тетради для политических занятий делали из мишеней, оберточной бумаги, а то и вовсе из газет. Наблюдая, как бережно Калинин и шофер укладывали бумагу, сержант не удержался, предложил:

— Берите больше, не стесняйтесь, все равно растащат... Никакой охраны не хватит.

— Жаль, отсутствует начальник караула. Но это не меняет дела, передайте ему приказ начальника гарнизона полковника Рабиновича: не допускать посторонних в склады.

12

По представлению Калинина, самоуправление — это что-то вроде горсовета. Он отыскал в городе здание с красным флагом над крыльцом и направился туда. Через низкую дверь прошел внутрь. У окна за столиком сидели пятеро. Двое китайцев в светлых рубашках, остальные — в синих халатах. При появлении сержанта все встали, улыбнулись, выражая готовность услужить гостю.

Валентин как можно доброжелательней поприветствовал хозяев:

— Нинь, хао-а!

И, сомневаясь, что его поняли, повторил по-русски:

— Уважаемые граждане, здравствуйте! Кто из вас главный?

— Хао, хао, капитана! — заулыбались китайцы.

— Что, все главные? Я спрашиваю, кто председатель?

Как изобразить на пальцах слово «председатель», Валентин не знал. Однако он заметил, что услышанное произвело на китайцев впечатление. Они оживленно стали совещаться, изредка поглядывая на него. В комнату вошел молодой мужчина в длинном темно-синем халате и маленькой шапочке. Показывая на Валентина, китайцы что-то объясняли ему. Вошедший важно выслушал, повернулся к сержанту и учтиво спросил на ломаном русском языке:

— Что товалису ната?

Четко выговаривая каждое слово, Калинин объяснил:

— Я ищу председателя.

Присел к столу, взял лист бумаги и провел по нему пальцем, как бы записывая что-то, затем дунул на ладонь и «приложил» к бумаге «печать». Китаец в халате понял, утвердительно кивнул. Калинин взял кисточку и тушью на бумаге написал — 14.00. Чтобы к этому времени председатель с переводчиком были в штабе!

Китаец снова кивнул.

Решив, что поручение выполнено, Калинин пошел по городу. Он заметил, что за последние дни улицы Хуньчуня оживились. В магазинах и лавочках шла бойкая торговля. Продавали электрические карманные фонарики, ароматный чай с жасмином, шелк... В лавочках торговали трещотками, сладостями, бамбуковыми веерами, игральными картами, редькой, огурцами, фасолью, красным перцем. И даже живой рыбой, лежащей в обмазанных глиной корзинах.

Среди покупателей можно было увидеть и наших солдат. Особенно много их встречалось у лавочек, где торговали электрическими фонариками и табаком. В обращении ходили советские «трешки», «пятерки», японские иены, маньчжурские юани... Удивляло то, что в Хуньчуне свободно можно было купить американские сигареты. Хотя Америка и воевала с Японией, но это, видно, не мешало торговцам. «Вот и пойми капиталистов», — подумал Калинин, рассматривая витрины.

Возле зеленной лавки Калинин остановился. И было от чего! Такого он еще не видел: китаянка, с крохотными ножками пятилетнего ребенка, в синих тапочках, несла на голове корзину с помидорами. Шла она плавно, но, как ему показалось, неуверенно. (Когда-то Калинин читал: маленькие, с детства бинтованные ноги женщин называют в Китае «золотыми лилиями». Обычай этот древний и дикий. Недаром сами китайцы говорят: «Каждая пара бинтованных ног стоит ванны слез».) На женщине — синяя, застиранная хлопчатобумажная курточка, такие же шаровары.

«Наверное, мучается», — подумал Валентин, уступая дорогу китаянке.

Город многолик. Кроме китайцев в Хуньчуне обитали корейцы. Жили они в отдельной слободе, держались независимо.

Разные люди встречались на улицах, по-разному смотрели на советских воинов. Как-то Калинин вспомнил, что Кислицын просил купить курева. У магазинчика стоял торговец с корзиной, наполненной блоками сигарет. Валентин вежливо поздоровался:

— Нинь хао-а! — протянул торговцу сто юаней и, как всегда, показал на три блока.

Китаец отрицательно покачал головой.

— «Что с ним?» — не понял Калинин и протянул еще сто юаней.

Выражение лица торговца внезапно переменилось, стало злобным, надменным.

«Ну его к черту», — решил Калинин и убрал деньги. Он уже собрался идти в знакомую лавочку, но китаец уцепился за рукав, что-то крича. Стала собираться толпа. Валентин растерялся, а продавец продолжал ругаться. Валентин не все слова понимал, но догадался, в чем дело: торговец доказывал, что покупатель будто бы пытался его ограбить.

Выручил Калинина патруль, появившийся на торговой улице. Народ разошелся. Корзина с сигаретами по-прежнему одиноко стояла на мостовой. Лавочник вернулся к корзине, как только почувствовал, что дело принимает нежелательный для него оборот. Принеся извинения, вежливо улыбаясь, как ни в чем не бывало, он протянул Калинину два блока сигарет:

— Товалиса, товалиса ната... Капитана, капитана хао-а!..

К счастью, подобных сцен было немного, может, потому эта и запомнилась Валентину. Бедняки охотно встречались с нашими воинами, ждали их с утра у колодцев, угощали репой, помидорами, которые приносили прямо с огородов. Подходили, чтобы выкурить сигарету, самокрутку, а заодно выучить несколько русских слов. С каждым днем в Хуньчуне у пограничников становилось все больше друзей. Среди них был и огородник Го.

Го обитал на окраине, в маленькой, больше похожей на шалаш, фанзе. Сколько лет старику, на вид трудно было определить, но явно за шестьдесят. Возраст мудреца. Жил старик один: жену похоронил в месяц Пса (ноябрь), а дочь пришлось отдать за долги в другой город, в дом с желтыми фонарями. Его лицо, продубленное солнцем и ветром, с редкой бородкой и глубоко посаженными глазами, на первых порах ничего не выражало.

Го говорил по-русски — когда-то он жил под Владивостоком — и с тех пор сохранил добрые чувства к советским людям. А с Валентином познакомился так. Однажды Калинин и Хренов проходили мимо его огорода. Старик вышел к ним навстречу, пригласил в фанзу:

— Плосу, плосу к столу.

Голос у Го звучал на удивление молодо, да и сам он был гибок, подвижен. Принес в корзиночке помидоры, огурцы. Угостил чаем. Именно тогда Валентин впервые отведал терпкого, ароматного чая с жасмином.

— Спасибо за угощение, отец, — поблагодарил Хренов и протянул Го деньги: — Возьмите, пригодятся.

Го отшатнулся, как от удара, белая бородка его сердито оттопырилась. Не на шутку старик разобиделся. Он ударял себя в грудь сухоньким кулачком и знай твердил:

— Не надо тенег, моя интернасионала, моя интернасионала.

С трудом удалось успокоить старика.

Провожая их до калитки, Го продолжал возмущаться:

— Какие теньги, не нада теньги...

* * *

В долгу они не остались: принесли Го буханку белого хлеба, рису, чаю, сахару... Старик даже прослезился. Ведь японцы местных жителей и за людей не считали. Солдат мог изнасиловать женщину, избить старика. Но вот пришли другие солдаты, пришли по-доброму, с улыбкой. Спасибо им.

Опять в фанзе пили чай, слушали рассказы Го о городе и его обитателях. На прощание, задув лампу и плотно закрыв дверь, Го попросил его выслушать:

— Среди огородников ходят слухи, что во дворце хранятся долговые расписки крестьян. И вы скоро будто бы потребуете вернуть накопившуюся задолженность, а тех, кто не принесет вам деньги, увезете на рудники в Сибирь...

Сообщение настораживало. Кто-то распускал провокационные слухи. Но кто?

13

В 14.00 председатель с переводчиком из городского комитета самоуправления стояли у ворот штаба. Мужчина с неприметной внешностью, в синем халате, чем-то напоминавший учителя, вышел вперед и протянул руку дежурному.

— Председатель Ли, — представил его переводчик.

Около часа расспрашивал Кислицын гостей. Сам отвечал на их вопросы. Китайцы ушли от него веселые, сияющие, словно майор накормил их изысканным обедом.

Встретив представителей комитета самоуправления в коридоре, Калинин попытался угадать, что же произошло. Майор ему ничего не объяснил. И только на следующий день стала понятна веселость китайцев.

Из рассказов Го Калинин уже знал, что в Хуньчуне бедняки живут впроголодь. После уплаты аренды помещику крестьянину не хватает урожая, чтобы свести концы с концами. И чтобы не умереть с голоду, люди собирают коренья, желуди, кору — все, что можно употребить в пищу.

Однажды, патрулируя вдоль реки, Калинин увидел двух мальчиков лет двенадцати, без устали плескавшихся в реке. Стояли жаркие августовские дни, и в том, что мальчики купались, не было ничего удивительного. Однако ныряли ребята, как он решил, без меры и буквально посинели от холода. Когда подростки вылезли на берег, Калинин и Телятников подошли к ним. Те словно по команде отпрянули, прикрывая мешочки, висевшие на шее.

— Что там? — поинтересовался Валентин, показывая на один такой мешочек.

Парнишка сжался, обеими руками прижимая ношу, но не проронил ни слова. Уступая настойчивости сержанта, все же позволил заглянуть в мешочек. Он был наполовину наполнен раковинами-беззубками. Так вот что они ловят!

— Скажи, зачем тебе ракушки? — спросил Калинин и жестом повторил вопрос.

По лицам мальчишек он видел, что те его поняли. Но вместо ответа стали торопливо завязывать бечевкой мешочки.

— Замерзли, бегите домой! — Валентин легонько подтолкнул мальчишек. — Домой, в фанзу...

Повторять не пришлось — оба убежали...

Мальчики не выходили из головы у Калинина, в первую же встречу он рассказал о них Го. Старик присел на корточки, набил трубочку и ответил:

— Мальчик еду ловил, ему кушать надо. Семью кормить надо, чтобы живот пустым у сестры, брата не был...

— Значит, моллюсков они ловили для еды?

— Да, да, кушать.

Калинина поразила беззащитность и смирение старого китайца, простота, с которой тот говорит о голоде. И это в щедрый месяц август! В полях зреет богатый урожай, а людям нечего есть!

О ракушках узнал и Кислицын. Майор не скрывал от Калинина, что взволнован рассказом и ему не безразлична жизнь местного населения.

— Товарищ сержант, старайтесь ежедневно бывать в городе и обо всем интересном докладывайте.

Кислицын удобно откинулся на спинку кресла, взял со стола исписанный листок с пометками, близоруко поднес к глазам:

— Да, и непременно побывайте на трофейных складах...

Валентин узнал от майора о решении командования: из трофейного продовольствия выдать голодающему населению Хуньчуня по полданя риса на каждую семью. Полданя — это почти два пуда, а точнее — тридцать килограммов.

— Председатель Ли известит об этом жителей. Сегодня же и начнем выдавать рис, — проговорил майор.

— Вот здорово! Это такая помощь беднякам! — обрадовался Валентин.

Утром вереница людей с корзинами, коромыслами, кошелками вытянулась по дороге к складам. Неторопливо шагали молчаливые женщины, одетые в белые и синие курточки, короткие брючки, соломенные шляпы. Многие несли за спиной младенца, а сбоку, за руку вели детей постарше. Шли мужчины-бедняки в черных куртках. Были здесь и чиновники в длинных синих халатах. Далеко не все верили, что получат рис. Однако шли. А когда навстречу им стали попадаться хуньчуньцы с узлами риса, послышались радостные возгласы. Над дорогой вспорхнула песня и уже не смолкала весь день.

Давно так не веселился Хуньчунь. Комитет самоуправления организовал демонстрацию. Под звуки трещоток, удары барабанов и завывание дудок, взрывы хлопушек сотни людей с флагами и транспарантами маршировали по улицам. На транспарантах были лозунги, написанные по-русски и по-китайски, славившие Советский Союз, дружбу между народами.

Судя по всему, большая часть жителей, и прежде всего бедняки, высыпала на улицы города.

Старик Го тоже не усидел дома. С такими же, как и сам, стариками радостно хлопал в ладоши, приветствуя освободителей.

Пограничники с любопытством наблюдали за этим праздничным шествием. Толпа гудела, веселилась, словно и не было войны.

— Во дают! — не уставал удивляться Телятников.

Он тоже готов был повеселиться с бедняками, но наши бойцы в торжествах не участвовали. Начальник политотдела предупредил:

— Это дело китайцев.

Демонстранты подошли к дворцу, встали полукругом, взялись за руки. И начался митинг, такой же шумный, как и шествие. Китайцы разного возраста выходили в круг и, оживленно жестикулируя, произносили речи. Когда выступление особенно нравилось, толпа неистово хлопала в ладоши. Потом, показывая на красные флаги, люди хором скандировали что-то вроде русского ура: «Шаньго! Шаньго!»

Праздник закончился только к ночи.

14

Кислицын вызвал Сукача, чтобы узнать, как обстоят дела с продовольствием. Тот доложил, что продукты на исходе. Сказал, что сейчас лето и, конечно, как-нибудь выкрутятся с пропитанием, но послать харчей в Яньцзи все же не мешает. Сукач обратился с этой просьбой в штаб, там посоветовали обождать. Люди, мол, задействованы на оперативных заданиях. Тогда, как советовал начальник политотдела, Петр Андреевич обратился лично к начальнику штаба:

— Товарищ майор, разрешите, я сам на лошади отвезу сухой паек, а заодно и горячий обед яньцзинскому гарнизону.

Уж очень настойчиво просил старшина, и Калякин не устоял:

— Поезжайте, старшина, только поаккуратнее...

— Все будет исполнено, товарищ майор, в наилучшем виде.

Узнав от Калякина о том, что поездку старшине разрешили, Кислицын вызвал Калинина и, положив дымящуюся сигарету на пепельницу, тепло проговорил:

— Это по-нашему, по-пограничному — о себе забывай, а друзей выручай! — Майор задумался. — Только как бы самураи не захватили Сукача вместе с его кашей... Впрочем, ладно, не будем загадывать. А вы, — обратился он к Калинину, — попробуйте написать заметку о старшине в окружную газету. Материал отошлете редактору Кузовкину, он просил, чтобы почаще писали о людях отряда, — заметил Кислицын.

— Я же пулеметчик, а не писатель, — взмолился Валентин. — Лучше пошлите на кухню картошку чистить... А этого не могу.

— На войне слова «не могу» нет, надо попробовать. Вы — политбоец, — разогнав ладонью сигаретный дым, убеждал Кислицын. — И к тому же бывший секретарь комсомольской организации, стенгазету выпускали, должно и сейчас получиться. — Сказав это, майор дал понять, что разговор окончен.

Делать нечего, Калинин пошел к старшине Сукачу. Петр Андреевич уже собирался уезжать. С винтовкой за спиной ходил вокруг коня, проверял упряжь, пристегивал вожжи. Иван Хренов — его Валентин узнал издалека — крутился возле старшины, уговаривал взять с собой для охраны.

Сукач слушал и кивал согласно:

— Попутчик нужен, я бы с удовольствием, тем более у тебя автомат. Но коняга не потянет — вишь, сколь нагрузил? Почти чувал овса одного, та кухня, та хлиб...

— Не заблудитесь? — спросил Валентин.

— Ни, — начисто отверг сомнение Сукач. — Язык до Киева доведет.

— Какой же в Китае Киев?

— Тоди хай буде до Харбина.

Калинин и Хренов не стали уточнять, какой язык доведет Сукача до Харбина. Может, и впрямь он уже освоил китайский? Да и немудрено: китайцы с утра до вечера крутились у кухонь. Сукач их подкармливал, а заодно преподавал уроки русского языка. Главным образом — фольклора. Они быстро переняли сочные народные выражения, тем самым приведя Сукача в умиление.

Был старшина Сукач человеком подвижным. Валентин вынул блокнот, карандаш, но усадить старшину долго не мог — никак тому не сиделось на месте. Однако корреспондентские принадлежности явно произвели на Сукача впечатление. Тем более что Калинин решил брать интервью официально, по классическому, так сказать, образцу, хорошо известному из газет, журналов.

— С какого года в отряде и что больше всего запомнилось из службы?

— Ты разве забыл? — обиделся Сукач. — Меня каждая собака в отряде знает. Столовую никто не обходит.

Разговор не клеился, однако Калинин был неумолим. Наконец старшина сдался. Сукач размял беломорину, закурил и присел рядом.

— Пиши, — махнул он рукой. — В отряде служу с тысяча девятьсот тридцать шестого года. До сих пор не забываются бои у озера Хасан.

— Вы в них участвовали?

Сукач охотно подтвердил:

— Ага, участвовал. — Наблюдая за Валентином, спросил: — Рассказывать дальше?

— Конечно, хотя бы в общих чертах.

Старшина засомневался:

— Много писать придется, а мне ехать пора.

Сукач оказался неплохим рассказчиком. Энергично жестикулируя, произнося русские слова с приятным украинским акцентом, вспоминал, как бы заново переживая те дни:

— Под утро двадцать девятого июля тридцать восьмого года японцы начали провокацию. К самой границе у озера Хасан подвели несколько пехотных батальонов с полевыми орудиями. Подвели, конечно, ночью, тихо... Без боя хотели захватить две сопки: Безымянную и Заозерную. Больше других им нужна была Заозерная. С Заозерной в ясный день, как на ладони, виден Владивосток. Ставь на высоту дальнобойную пушку — и пали по городу. Большую силу собрали самураи, думали, никто этого не углядит, никто их не остановит. Но просчитались. Ни один их шаг не остался незамеченным. На Безымянной находились в наряде одиннадцать бойцов под командой лейтенанта Алексея Махалина с ручным пулеметом, винтовками, гранатами. Пограничники, ничем не выдавая своего присутствия, подпустили роту самураев поближе и открыли огонь. Что тут началось! Японцы заорали, забегали, оставляя убитых и раненых. А ребята наши знай шпарят по ним. Отбили первую атаку. Но нападавших это не образумило. Цепь за цепью бросались японцы на пограничников. Уже пятеро пограничников и сам лейтенант Махалин погибли, но шестеро оставшихся в живых, израненных бойцов не отошли, держались, пока не подошло подкрепление. Махалину потом присвоили посмертно Героя Советского Союза.

* * *

Из Посьета, — вспоминал Сукач, — на машинах нас перебросили в комендатуру Заречье. А уже оттуда — к Хасану. Озеро маленькое, топкое, не на каждой карте отмечено. А теперь известно всему миру. Пограничниками там командовал начальник отряда Кузьма Евдокимович Гребенник. Ты его не застал, на фронт он ушел. Там командовал соединением, стал генералом, получил Героя... На Хасане неравная борьба пограничников с японцами продолжалась несколько дней. Собрав новые силы и подтянув их к границе, самураи захватили Заозерную и Безымянную. Конфликт разгорался. Тогда на помощь нам пришли регулярные части Красной Армии. Красноармейцы выбили самураев с советской территории.

— Спасибо, товарищ старшина. Вас наградили?

— Чего так официально? Пиши — вручили знак участника хасанских боев. Но не во мне дело — отряд наградили орденом Красного Знамени, Указом Президиума Верховного Совета СССР из Посьетского он был переименован в Хасанский, — гордо закончил Сукач.

— Ну а сейчас вы как понимаете свою задачу?

— Вовремя и вкусно накормить бойцов. Харч на войне — дело наиважнейшее. Когда солдат чувствует, что о нем заботятся, он воюет уверенно, весело.

Занеся важнейшее из услышанного в блокнот, Калинин попрощался со старшиной.

Валентин переписал набело заметку, придумал заголовок: «Хасанцы верны традициям». Довольный, отнес сочинение на аэродром. Отдал летчику и попросил передать в редакцию. А газеты и памятки, полученные от летчика, принес в политотдел.

Нет, не зря написал Калинин о старшине Сукаче. Отличился Петр Андреевич и в этот раз. На повозке с продуктами и кухней до Яньцзи добрался благополучно. Как ехал он по незнакомой дороге, на каком языке объяснялся — известно только самому да китайцам, встретившимся ему в пути.

Проведав и накормив бойцов, старшина вернулся в Хуньчунь.

Начальнику штаба отряда Сукач доложил коротко:

— Ваше приказание выполнено!

Суровый начальник штаба скупо улыбнулся, крепко пожал руку:

— Благодарю за службу, товарищ старшина!

— Служу Советскому Союзу! — с достоинством ответил тот.

15

Распределением памяток, листовок, газет занимался инструктор политотдела капитан Михаил Васильевич Гречкин. Но еще утром он уехал с майором Кислицыным в подразделения вручать партийные билеты.

Перед отъездом Гречкин вызвал к себе Калинина и сказал, сославшись на майора:

— Не забудь отправить корреспонденцию во Владивосток. Памятки и газеты разошли в подразделения по списку! — И помахал на прощание рукой.

Для Калинина дело это было привычное. Прежде чем отправлять памятки, он вынул небольшой листок на розовой бумаге и внимательно прочитал текст. Памятку подготовил политотдел пограничного округа. Написана она была кратко, просто, понятно. Пограничники предупреждались, чтобы без надобности не стреляли из трофейных винтовок. Такая стрельба может привести к печальным последствиям: оружейники обнаружили в нескольких винтовках патроны-сюрпризы, изготовленные самураями.

За несколько дней до того Валентин разговаривал с бойцом, раненным в голову. Тот подобрал после боя с самураями пятизарядную винтовку «Арисака». А когда выстрелил, у винтовки разорвалась казенная часть. От взрыва вылетел затвор, патронник разлетелся, осколками тяжело ранило бойца. Впоследствии осмотрели оставшиеся обоймы, в них обнаружили еще два патрона, вместо пороха снаряженных взрывчаткой. Винтовки с такими патронами оставляли на видном месте, как бы предлагая бойцам опробовать трофей.

В другой памятке Валентин прочитал о случаях отравления воды. В связи с этим командование призывало пограничников соблюдать меры предосторожности при пользовании колодцами, советовало, как лучше организовать их охрану. «Да, — подумал Валентин, — в дьявольской изобретательности самураям не откажешь».

Он разослал памятки в подразделения. Две пачки отнес в мангруппу, а заодно отдал и газеты.

Возле полевой комендатуры остановились три крытых брезентом грузовика с крупными красными крестами на белых кругах. «Санитарные, с фронта», — подумал Калинин. В кузове одного сидела санитарка. Валентин подошел ближе. Неожиданно из-за спины девушки знакомый голос окликнул:

— Сержант, здорово!

Калинин присмотрелся: опираясь спиной о борт, сидел человек с забинтованной головой и плечом.

— Что, не признал? Ты же со своими ребятами мой танк вытаскивал? Помнишь?

Теперь Валентин узнал старшину, командира тридцатьчетверки.

— Закури! — Валентин протянул пачку сигарет.

— Богато живешь! Американские! — подивился старшина.

— Где тебя так? — спросил Калинин, разглядывая повязки.

— На перевале, в сотне километров отсюда. В первом же бою подбили машину, сволочи. Дорога меж сопок узкая, никакого маневра, а мы шли головными. Вот они и вдарили из орудия. Ребята погибли, а я вот, видишь, живой... Так что не пришлось нам посмотреть Японское море. В полевом госпитале заштопали, теперь везут на свою сторону. Может, еще и обойдется, вот только за руку боюсь...

— Ничего, вылечат, — успокоил старшину Валентин, — у нас врачи хорошие. Сигареты возьми, пригодятся в дороге.

— Это точно, друг, спасибо.

Машины тронулись, Валентин долго смотрел им вслед.

С Кислицыным он встретился только вечером. Майор очень устал, но был доволен поездкой. Стряхивая пыль с фуражки, спросил:

— О Сукаче статью написали?

Узнав, что Калинин передал заметку летчику, майор кивнул и сбросил запыленную гимнастерку.

— Подай полотенце, — попросил, — умоюсь с дороги.

Кислицын все еще находился под впечатлением от поездки. Пока они выходили во двор, рассказывал Валентину:

— Замечательные у нас люди! Сегодня в Яньцзи, вручая партийные билеты, я по-настоящему радовался за бойцов. Какие это смелые и крепкие ребята! Впору о каждом писать в газету. — Помолчал немного. — Ну а ты чем еще занимался?

— Разослал памятки и газеты в подразделения.

— За старание спасибо! — одобрил Кислицын. Такое бывало нечасто: скуп был майор на похвалу.

Умывался он шумно, полными пригоршнями плеская холодную воду в лицо. Стряхнул брызги с рук, потянулся за полотенцем. Признался Калинину:

— Теперь бы поесть. Найдется?

— Конечно, товарищ майор. Имеется, извините, «второй фронт» — свиная тушенка. Хлеб, помидоры...

— Консервы открой и чайку приготовь. Китайского, с жасмином.

Наблюдая, с каким аппетитом майор ел, Калинин подумал: «И вот всегда так, опять приехал голодный». В подразделении непременно спросит: как накормлены люди? А о себе и не вспомнит. У Кислицына врожденная щепетильность, ненависть к подхалимажу. Наверное, и от угощений по этой же причине отказывается в подразделениях.

К обычным заботам начальника политотдела прибавилась новая. Снова приходил председатель Ли. Когда Валентин ввел в кабинет Ли с переводчиком, председатель, как всегда, вежливо заявил:

— Мы хотели бы получить от советского командования долговые расписки и планы земельных участков. До войны они были переданы на хранение во дворец.

Кислицын внимательно выслушал Ли, спросил, что собой представляют расписки, и пообещал:

— Разберемся. — И в свою очередь заметил: — Мне доложили, господин Ли, что дома терпимости и опиокурильни еще не закрыты. Почему? — Голос Кислицына звучал теперь жестко. Он поднялся из-за стола во весь свой большой рост и добавил: — Немедленно закрыть эти заведения! В противном случае мы арестуем вас, господин Ли. Поточнее переведите, — попросил Кислицын переводчика отряда Пака.

Пак дословно перевел, но по лицу Ли было видно, что и без перевода слова майора ему понятны. Не переставая кланяться, он, пятясь, вышел из кабинета.

Оставшись вдвоем с Калининым, Кислицын закурил и, не скрывая озабоченности, сказал:

— Долговые расписки, о которых печется Ли, уверен, дело чрезвычайно важное. Если кабальные документы опять попадут в руки дельцов, беднякам несдобровать. Валентин, вместе с нашим переводчиком Паком поищите эти бумаги во дворце. Чем черт не шутит, может, и наткнетесь.

— Ясно.

Осмотрели большую комнату, забитую папками с бумагами, но ничего не нашли. Пак повел Калинина в подвал, потом поднялись на чердак, где хранились металлические ящики с документами. Однако ничего похожего на долговые расписки и там не было. И никто не мог подсказать, где их искать.

Калинин зашел к Кислицыну:

— Никаких расписок не нашли. Да и зачем они вам, товарищ майор? Пусть китайцы сами разбираются...

— Тут вы неправы. Нет, будем искать, пока не найдем, — упрямо проговорил майор. — Мы же с вами не просто воины, а советские люди, интернационалисты... И если по нашей вине долговые расписки попадут к дельцам, это дискредитирует Советскую Армию — армию рабочих и крестьян, защитницу всех угнетенных. Советскую власть устанавливать в Китае мы не собираемся, но помочь беднякам — наша святая обязанность.

Валентин на это ничего не ответил. Что ж, майор, как всегда, прав, политического чутья ему не занимать. Калинин лишний раз убедился: начальник политотдела видел дальше многих. На то он и комиссар.

* * *

По мере того как коммуникации наступавших советских войск растягивались, усложнялась их охрана. Обеспечение порядка в тылу требовало рассредоточения сил пограничников. А это, в свою очередь, неизбежно приводило к нарушению связи между мелкими группами, между гарнизонами и штабом. Снабдить всех радиостанциями было невозможно. В таких условиях выполнение боевых задач целиком зависело от подготовки и инициативы командиров и старших групп, которые, не ожидая указаний штаба, могли бы сами принять правильное решение.

Теперь, как никогда, Кислицын требовал от политработников, от каждого коммуниста политической зрелости в отношениях с местным населением.

— Давно собираюсь в Лохутане побывать, у лейтенанта Говорунова. Командир он молодой, — заглянув в блокнотик, сказал майор Калинину. — Поедете со мной, посмотрим, как устроились в гарнизоне.

— Есть! А что с собой взять?

— Автомат и сухой паек.

В Лохутане они сразу нашли пограничников. Под комендатуру Говорунов занял особняк бывшего уездного начальника, сбежавшего вместе с японцами.

Говорунов, как и положено, доложил обстановку.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант! Показывайте, как живете, — попросил майор, выслушав доклад. — Где разместили бойцов? Чем кормите?

Они вместе прошли по комнатам. Пол был застлан чистыми циновками, на них и спали пограничники. Начальнику политотдела понравилось, что в помещении поддерживался порядок. Во дворе стоял столик для чистки оружия.

— По-хозяйски, — похвалил Кислицын. — С китайцами контакт наладили?

— Вчера крестьянин приводил мальчонку: серпом ногу порезал. Наш санинструктор рану обработал, сделал ему перевязку. А дней пять назад помогли здешним крестьянам потушить пожар...

— Молодцы! Одна перевязка иногда лучше сотни слов сработает. Продукты не реквизируете?

— Своих хватает, хлебом, супом даже китайцев подкармливаем. Правда, овощами они нас снабжают.

— На что жалуются бойцы?

Лейтенант с удивлением посмотрел на Кислицына.

— Товарищ майор, какие могут быть жалобы на войне?

— Люди есть люди, мы об этом не должны забывать. Соберите личный состав.

Бойцы расселись на траве, майор — на ящике. По-доброму улыбнулся, кивнул:

— Можете курить. — И спросил: — Как живете, товарищи?

Пограничники переглянулись, потом кто-то произнес обычное:

— Нормально. Вот только писем давно не получаем...

— Почту вам привез, она у лейтенанта. Но имейте в виду, с почтой плохо. Ваши письма идут на заставы, оттуда — в Посьет, а в Хуньчунь наши машины не каждый день ходят. Обещаю, что-нибудь придумаем.

Поднялся невысокого роста ефрейтор:

— Товарищ майор, скажите, а советская власть в Маньчжурии установится?

Кислицын засмеялся; глядя на него, заулыбались остальные.

— Вон куда хватил! Вопрос сложный, могу только сказать, что хотя мы с вами и представители Советского Союза, но пришли сюда не революцию делать и власть устанавливать, а помочь китайцам избавиться от давнишнего врага — японского империализма. Китайский народ сам решит, какой строй ему больше всего подходит. Не забывайте об этом, товарищи. Понятно?

В Лохутане начальник политотдела пробыл несколько часов. Затем отправились в обратный путь.

Говорунов проводил их до поворота дороги, пожелал доброго пути.

«Виллис» бежал, оставляя за собой шлейф пыли. Валентин положил ППШ на колени. Он видел спину майора с выпирающими лопатками и думал: «Совсем исхудал». Ему нравилась простота майора. Калинин не помнил, чтобы Кислицын кичился своим положением. Но и никогда не унижался перед начальниками, в любой обстановке действовал четко, решительно, отчетливо понимал: от него, от умелой деятельности политработников, партийных организаций зависело многое в боевой работе пограничников. И прежде всего — их активность, разумность действий на сопредельной стороне, где каждый воин становился представителем великого советского народа.

Валентин знал, как досадовал майор, если срывалась встреча с бойцами. Однажды, выступая перед политработниками, Кислицын говорил:

— Сутью политической работы всегда было общение с людьми. Беседой, конечно, обеда не заменишь. Но слово — наше оружие. Чтобы бойцы четко выполняли воинский долг, нужна постоянная информация о делах в стране и на фронте. Надо учить пограничников на боевом опыте. И не потом, а сразу после боя. Мы обязаны научить командиров и коммунистов, если надо, заниматься с одним, двумя, тремя бойцами.

Майор неустанно напоминал, что политработники обязаны быть в самой гуще жизни, подчеркивал, что жизнь — это непрерывность явлений общественных и философских, моральных, социальных, семейных... Сам кристально честный, Кислицын и от подчиненных требовал прямоты, искренности во всем. Именно честность он считал высшим проявлением партийности. Наблюдая Кислицына в работе, в общении с людьми, Валентин не раз видел, как свято майор во всем следует своему правилу. Он ни в чем не выделял себя, поэтому имел право говорить людям правду, какой бы суровой она ни была: не приукрашивал действительность, не обходил острых углов. Да, он умел работать с людьми. И люди верили его слову, шли за ним...

Обстановка в Хуньчуне ухудшилась. Ночью то в одном, то в другом конце города возникала стрельба. Найти нападавших не всегда удавалось. Появились раненые среди наших солдат и местного населения. Стали известны случаи ограбления лавок. Бандиты наглели. Средь бела дня ограбили магазин по продаже чая и пряностей, убили хозяина. Попробуй разберись — хунхузы{3} это или японские диверсанты? Визитной карточки они не оставили. Рабинович приказал усилить патрулирование. Распорядился, чтобы Калякин подготовил приказ о сдаче населением города всего холодного и огнестрельного оружия и радиоприемников.

Когда приказ был подготовлен и Пак перевел его на китайский язык, Кислицын распорядился:

— Приведите Ли!

(Как-то уж так получилось, что не штаб, а Кислицын взял на себя переговоры с местными властями. Рабинович был доволен таким решением начальника политотдела. Теперь за этот участок полковник был спокоен.)

— Может, надо что-нибудь передать председателю? — остановился в дверях Калинин.

— Скажи, что приглашаю по важному делу.

Вскоре Калинин вернулся в штаб вместе с Ли.

— Заходите, — кивнул Кислицын.

Поздоровавшись с председателем, майор протянул ему листок с приказом.

— Советское командование поручает вам довести его до каждого жителя. Размножьте и расклейте приказ на видных местах. Вы лично отвечаете за его исполнение.

Наблюдая за поведением Ли, Калинин про себя решил: «Как бы не так, принесут они оружие...» Однако в своем предположении сержант ошибся. Китайцы оказались людьми исполнительными. Уже ранним утром следующего дня перед штабом на солнце блестела груда оружия.

Тут лежали старинные самурайские мечи, пехотные палаши в блестящих металлических ножнах, кремневые с длинными шестигранными стволами охотничьи ружья, двустволки, американские винчестеры. Аккуратно были сложены радиоприемники. В кучах лежало военное обмундирование: желтые меховые шубы, зеленые шинели, лохматые шапки...

Оружейники сразу забрали винтовки, ружья, палаши и отнесли на склад. Связисты вообще не заметили приемников. Вещевики тоже прошли мимо добра. Видно, ждали особых указаний. И они получили их от полковника Рабиновича. По тому, как забегали работники этих служб, можно было понять: горячий выдался разговор с начальником отряда. Нераспорядительности полковник не терпел.

* * *

Жизнь в городе шла своим чередом. Случались ограбления, стрельба, но к этому уже привыкли.

И все же однажды странные звуки на улице привлекли внимание Калинина. Шум приближался к дворцу. Уже отчетливо слышалась дробь барабанов, трещоток. Вскоре перед штабом появилась возбужденная толпа.

— Калинин, сбегайте с Лесницким, — послал Гречкин, — узнайте, что там.

Китайцы плотным кольцом обступили какого-то человека. Калинин поднялся на носки, но и тогда толком ничего не смог рассмотреть. В это время толпа расступилась, и в центре ее оказался председатель Ли, в синем халате, синей шапочке, а чуть сбоку — согбенный пленник в порванной синей рубашке-распашонке, со связанными руками. Несчастный старик смотрел перед собой ничего не видящими глазами, качаясь из стороны в сторону. В толпе все как один неистово кричали: «Ша, ша, ша!»{4}, гневно, энергично потрясая кулаками.

На крики вышли офицер и переводчик Пак.

— Что случилось? — спросил офицер.

Ли важно вышел навстречу командиру, ведя на веревке старика. Быстро заговорил по-китайски, то и дело показывая пальцем на пленного.

— Они хотят передать советскому командованию захваченного японца, — перевел Пак.

— Что он сделал?

— Он — японец, наш враг! — упрямо повторил Ли.

— Развяжите руки! — потребовал Пак.

Ли нехотя выполнил это требование. Пак подхватил едва стоявшего старика и увел с собой. Недовольная таким исходом толпа стала медленно расходиться.

Контрразведчики выяснили: старик-японец в тридцатые годы приехал в Маньчжурию с островов. Под Хуньчунем он имел маленький домик и небольшой участок земли. Урожай на клочке земли был так скуден, что старик едва мог прокормиться. Чтобы свести концы с концами, японец плел шляпы из рисовой соломы, которые пользовались спросом у китайцев. В один из дней в домик ворвались люди, схватили старика, жестоко избили и на соломенной веревке привели к штабу.

— За что меня так? — подергиваясь от боли, говорил японец. — Я ничего не делал плохого. — По морщинистым щекам текли слезы. — Я не виноват, отпустите меня домой, сегодня за мной обещал приехать сын. С мальчиком мы уедем из этой холодной страны на острова. Ведь война закончилась, так?

— Кто ваш сын? — спрашивал Пак.

— Намамура — лейтенант императорской армии. Служил в Хуньчуньском гарнизоне, — отвечал старик. Ему было сейчас все равно, что подумают о нем русские. — Я бедный человек, но сын — моя гордость. Правда, мой мальчик уже давно не навещал меня. Вы не знаете, где он?

Иногда молчание бывает святым. Контрразведчики не стали лишать старика надежды. Они не сказали, что его сын лейтенант императорской армии Намамура перед самым приходом советских войск казнен за пораженческие настроения по приговору японского военного трибунала. В чем это конкретно выразилось, в протоколе допроса японской полевой жандармерии, который захватили контрразведчики, не объяснялось.

Выезжая в дальний гарнизон, чекисты вечером отвезли старика домой, дали ему немного продуктов. Но японцу снова не повезло, утром он попал в руки китайцев-дружинников. Опять его избили палками. И снова старика выручили советские люди, пограничники.

Капитан Васильев распорядился:

— Накормите его и отвезите в японскую колонию. Пак, предупреди старика, чтобы в Хуньчунь не возвращался.

Васильев подождал, когда уведут старика, и, обращаясь к Лесницкому и Калинину, задумчиво проговорил:

— Ситуация интересная.

Они ждали объяснения.

— Жестокое обращение со стариком-японцем — не что иное, как проявление национализма. Толпу не интересовало, что перед нею бедняк, старик. Главное для нее то, что он японец. А стало быть, враг из числа тех, которые многие годы угнетали страну. Ли и его помощники пытаются заработать политический капитал у советского командования. Ибо убеждены, что, проявляя ненависть к угнетателям, помогают нам громить врага. Вот в чем суть инцидента. Разубедить председателя Ли почти невозможно, весь его комитет находится в шовинистическом угаре. Болезнь эта длительная, затяжная.

— Если бы они вот так же смело задерживали диверсантов, хунхузов, — проговорил Лесницкий.

Васильев с ним согласился.

— Если бы... Ну ладно, отвезите старика, на том и закончим разговор. Шофера я предупредил. Калинин, возьми это на себя.

16

Прошло около двух недель пребывания мангруппы на сопредельной стороне. Дни стояли жаркие, гимнастерки на бойцах запылились. Самое время помыться, постирать. И на войне чистота — дело наиважнейшее. У майора Калякина Пидунов получил разрешение устроить банный день. А проще — организовать купание, выстирать портянки, обмундирование... Капитан отыскал тихую заводь с песчаным берегом, теплой, прогретой жарким солнцем водой. В заводи Пидунов решил устроить купание, а рядом, в реке, — стирку.

Река давно, словно магнитом, притягивала Калинина. Он отпросился у Кислицына, чтобы вместе с мангруппой искупаться.

— Не возражаю, только поаккуратнее, не забудь захватить мыло, — напомнил майор.

Калинин пристроился к колонне, когда Пидунов уже выводил подразделение. На берегу капитан распорядился:

— Купаться по очереди — одно отделение моется, два находятся в охранении. — И предупредил еще раз: — Никакой самодеятельности, чтобы в голоштанной команде был порядок.

Повторять сказанное ему не пришлось. Хотелось поскорее искупаться. Пограничники быстро разделись, прыгнули в воду. Летели брызги. Вода наполняла тело бодростью, силой, снимала напряжение. Человеку иногда не так уж много надо: чуток воды — и он уже счастлив.

Постирав обмундирование и развесив его на кустах сушиться, Калинин уселся на горячем от солнца плоском камне. К нему подсел Хренов. Покуривая ароматные сигареты, они наблюдали за рекой. Валентин подумал, что даже в жару на воду можно неотрывно смотреть часами. У реки они блаженствовали, искренне полагая, что сейчас на свете нет более счастливых людей. Шумом воды река словно баюкала, напевая забытую песню детства. Валентин закрыл глаза. Но задремать не успел, Ваня Хренов толкнул в бок и показал на середину заводи:

— Твои пулеметчики, случаем, не водолазы?

— А при чем тут водолазы? — не понял Калинин.

— Может, неудачно высказался, но Телятников чем-то напоминает ловца жемчуга. Все нормально плавают, а он выпендривается. — Хренов досадливо сплюнул. — Да не туда смотришь. Левее, ближе к осоке смотри. Видишь?

И точно: ефрейтор Телятников как будто дно измерял. Вскинет руки — и опустится под воду.

— Телятников, глубоко?!

Не ответив, пулеметчик снова скрылся под водой. Хренов предположил:

— Может, раков ловит?

— Погоди, Иван, сейчас сам узнаю. — Калинин спрыгнул в воду и саженками поплыл к пулеметчику.

— Телятников!

Ефрейтор опять промолчал, но Калинин заметил, что глаза у него были какие-то дикие, широко раскрытые. Калинин подплыл вплотную. Телятников внезапно сделал рывок, навалился на него всей своей тяжестью и обхватил за шею. Оказалось, ефрейтор тонул при всем честном народе. Валентин с силой рванулся из цепких объятий, но тот сидел крепко, как пиявка. Валентин стал задыхаться. Попытался крикнуть Хренову, но из глотки вместо крика вырвался слабый хрип. Теперь все решали секунды. Валентин опустился под воду. Ефрейтор сразу же отцепился, оттолкнувшись ото дна, и пошел наверх. Калинин — за ним.

Берег совсем рядом, а они тонут. Пока Валентин соображал, как выбраться, Телятников, изловчившись, ухватил его за руку. На слова он уже не реагировал. Сержант скорей поплыл к берегу, таща за собой Телятникова.

Ваня Хренов влез в воду, помог вытащить Телятникова. Тут же, на берегу, Калинин положил пулеметчика себе на колено, лицом вниз. После нескольких сильных нажимов в спину у Телятникова изо рта пошла вода. Он открыл глаза, задышал ровнее, но лицо по-прежнему было зеленое, нехорошее. Его положили на землю, накрыли от солнца краем палатки. Валентин лежал рядом и тоже потихоньку приходил в себя. Болела шея. Потом он встал и, пошатываясь, сделал несколько шагов. Голова закружилась, он тяжело опустился на землю. Хренов сосредоточенно курил, помалкивая, чувствуя себя виноватым. Ему бы сразу, вместе с Калининым прыгнуть в воду...

На этот раз все обошлось. Слегка поддерживая Телятникова, Калинин нес его автоматическую винтовку, подсумок. А перед тем как войти в город, попросил старшину мангруппы:

— Не назначайте ефрейтора Телятникова сегодня в наряд.

17

На следующий день Валентин выбрал время и побывал в мангруппе. У самой двери столкнулся с Телятниковым — тот был дневальным по казарме. Заметив сержанта, смутился:

— Напрасно беспокоитесь...

— Ефрейтор, рад за вас. Как говорится, хорошо то, что хорошо кончается.

Телятников выглядел неплохо: глаза, как всегда, веселые, озорные.

— Ладно, замнем для ясности, — сказал Калинин, — в следующий раз будьте осторожны на воде. — И протянул руку:

— Пока!

В один из дней Валентин зашел к старику Го — нужно было купить овощей к обеду. Старый китаец оказался дома, с металлической лейкой ходил возле фанзы, поливал тыквы. Росли они по-особому, не как у нас, в России: от корней толстые зеленые плети с листьями тянулись к плодам, зревшим на крыше. Таким же способом Го выращивал длинные огурцы, каких Валентин не видел у себя на родине. Это был особый, китайский сорт, который, видимо, вывели из-за нехватки земли. Огородникам он позволял полностью использовать землю, воду. Влага при поливе не разбрызгивалась по листьям, а поступала к корням. Как объяснил Го сержанту, тыквы и огурцы созревали на крыше намного быстрее, чем на земле, и были очень вкусны.

Лето выдалось теплое, но не засушливое, в меру выпадали дожди. Урожай обещал быть богатым. Семеня по маленькому огороду, обнесенному земляным забором, Го водил Валентина от грядки к грядке и показывал помидоры, баклажаны, другие овощи.

— Хоросы, очень хоросы, — то и дело повторял огородник.

— Да вы прямо волшебник, Го! — дивился Валентин, любуясь посадками гороха, красного стручкового перца, сочными помидорами.

Ни на минуту не прекращая своего рассказа, Го легко нагибался и полол грядки сразу двумя руками одновременно.

Сколько уж раз приходил сюда Калинин, но без дела старика никогда не видел. Плел ли тот корзины, поливал ли огород, полол ли грядки — любую работу выполнял с упоением. Воистину его увлекал сам процесс труда. Растения для него были живыми существами. Китаец часто разговаривал с ними — то ласково, а то сердито, высказывая недовольство. Он уверял, что растения понимают его. Не многие из местных крестьян умели так искусно высушить красный перец, как Го. Стручки на ниточках у него висели такие яркие и блестящие, что только от одного их вида слюнка текла. А какие ладные у него получались травяные циновки и корзины!

На огороде было уютно, тихо. Аппетитно попахивало укропом и чесноком, какими-то пряностями. Все бы хорошо, но хозяин почему-то был хмурым, растерянным, часто оглядывался. Кого искал он — неясно: кроме них на огороде никого не было.

Го пригласил зайти в фанзу. Валентин вынул из противогазной сумки пакет с сахаром, передал хозяину.

— Приготовь, старина, пожалуйста, чай, а?

Старик засуетился, принес воды.

— Сейчас раздую огонь и приготовлю цай, — сказал он, но как-то невесело, продолжая думать о своем.

— Го, что с тобой? Какая-то неприятность?

— Та, та, плохая весть, — закивал китаец и вздохнул.

Подошел к двери, открыл. Убедившись, что во дворе никого нет, тихо, так, чтобы услышал только Калинин, произнес:

— Сегодня опасной будет ночь. Такой ее сделают плохие люди. Я слышал их на базаре.

Валентин насторожился, но ничего не понял из сказанного: кого имел в виду старик? При чем здесь плохая ночь?

— Уважаемый Го, скажи мне, для кого ночь будет плохой?

— Для товарисей, для русских, — пояснил старик. — Вашим солдатам сегодня ночью надо быть совами. Спать нельзя!

— Почему, Го?

Что-то тревожило огородника. После настойчивых расспросов он рассказал, что на базаре совершенно случайно подслушал разговор двух неизвестных. Из него понял, что ночью они должны проникнуть в штаб отряда, захватить ценности и какие-то важные бумаги.

— Как ты думаешь, кто эти люди? Японцы? Смертники? — спросил Калинин.

Го отрицательно покачал головой:

— Хунхузы.

Ароматный китайский чай, поданный Го Валентину в небольшой фарфоровой чашечке, стыл. Не обращая на чай внимания, Калинин пытался понять, за какими документами могут прийти бандиты во дворец? Го, конечно, не обманывал его, он и сам был не на шутку встревожен.

— А те люди видели тебя? Или, может, догадались, что ты подслушал разговор? Это очень важно, вспомни, пожалуйста!

Го покачал головой:

— Нет, я стоял под зонтом, за корзинами, эти люди не могли видеть моего лица.

— Спасибо тебе, Го. Надеюсь, ты понимаешь, что о нашем разговоре ни одна душа не должна знать? Сегодня посиди дома, никуда не отлучайся с огорода. Хао-а, старина!

О своем разговоре с Го Калинин доложил начальнику штаба отряда Калякину. Тот выслушал сержанта не перебивая.

— Не врет твой китаец?

— Зачем бедняку водить нас за нос?

— Я тоже такого мнения, — согласился Калякин. — Примем меры.

Мы часто говорим: мертвая тишина. Но по правде-то, если внимательно прислушаться, ночь никогда не бывает мертвой, тихой. Особенно летняя ночь. Она наполнена самыми разными звуками: можно услыхать, как стонут лягушки, цвиркают цикады, как шуршат в траве мыши... Главное — уметь слушать. Умение это лежит в основе службы секрета, засады. «Хочешь выжить, не попасть впросак — первым обнаружь врага!» — учил Валентина Калинина на заставе Ханси мудрый ее начальник лейтенант Степан Паничев.

С благодарностью вспоминал теперь Валентин те добрые наставления.

...Выслушав Калинина, начальник штаба майор Калякин, не теряя времени, стал готовить операцию. Тем более что до ночи было не так уж долго. Он сам отобрал группу пограничников, а командиром назначил старшего сержанта Бориса Перепелицу. Туда вошел и ефрейтор Телятников. Калинин тоже попросился в группу к Перепелице. На его просьбу Калякин ответил просто:

— У тебя свой начальник, с ним и решай...

Кислицын оглядел Валентина с ног до головы, хитровато прищурился:

— Что, не сидится на месте? Я не возражаю, так и передай Калякину.

Данные, которые сообщил Го, ни о времени, ни о количестве диверсантов, ни тем более о маршруте их движения ничего не говорили. Поэтому план начальника штаба сводился к организации засады. Пятнадцать человек под командованием Перепелицы он решил разместить вокруг дворца на аллеях, в кустах акации, чтобы сразу обнаружить каждого, кто проникнет за ограду. Ведя наблюдение, пограничники постараются выяснить, что интересует хунхузов, и, взяв их на прицел, не выпустят из огненного кольца.

— В случае сопротивления — противника уничтожить! — приказал Калякин.

— Вас понял, товарищ майор! — ответил Перепелица, четко повернулся и вышел из кабинета.

Кроме Калякина, никто в штабе не знал, когда бойцы ушли на задание. Иначе и быть не могло.

У ворот перед дворцом, как всегда, стояли автоматчики. Наступил вечер. Укрывшись в кустах, Калинин напряженно вслушивался в звуки уходящего дня. На оружие легла роса, ствол автомата холодил пальцы. Валентин поежился, пожалел, что не надел плащ. «Как там Телятников?» — подумал о товарище, который затаился в нескольких метрах от него, на аллее. Валентин прислушался: что делается перед дворцом? Пока вроде ничего подозрительного. Скрипнула дверь, пропуская в штаб очередную смену часовых. Легкими тенями промелькнули летучие мыши. Цвиркнула цикада — и тут же смолкла.

Ночь, наверное, будет прохладной. Уже и сейчас, с вечера, зябко, но не то что встать — ворочаться нельзя, чтобы не спугнуть хунхузов. А может, они вообще не появятся? Старик мог и недослышать, не понять...

Но вот, кажется, хрустнула галька под ногами идущего человека. Валентин напряг слух. Уж не показалось ли? Стало тихо, до жути. Казалось, все замерло. Но снова у клумбы зашуршали камешки. Приглядевшись, Калинин увидел, как под окнами дворца мелькнули тени. Он тут же подтянул к груди автомат, поставил затвор на боевой взвод. Приготовился, подал условный сигнал Телятникову, слегка стукнув ногтем по прикладу. Движение тотчас прекратилось. Бандиты, видимо, попытались разгадать непонятные звуки, но им мешал липкий страх. Они прошли к клумбе перед дворцом. Остановились. Валентин уловил скрежет лопаты о камень, пыхтение. «Что там копают? — подумал он. — Почему Перепелица медлит?»

Калинин сосчитал: пятеро бандитов отошли от клумбы, таща что-то тяжелое к забору. Работая, они невольно забыли об осторожности. Наступил момент, которого давно ждал Перепелица. Пора! Он медленно поднял над головой ракетницу. Щелкнул выстрел, и огненный белый шарик, озаряя кусты и клумбы мерцающим светом, с легким шипением устремился в небо. Бойцы отчетливо увидели хунхузов — все они застыли в неестественных позах. Судьба их была решена. Спастись они могли только в том случае, если добровольно бросят оружие.

«Сдавайтесь!» — крикнул Перепелица по-русски и по-китайски.

На предложение старшего сержанта сдаться бандиты полоснули огнем из автомата и маузеров. Над головами бойцов задзинькали пули. Старший сержант, помня приказ беречь людей, скомандовал громко, так, чтобы все находившиеся в засаде слышали: «Огонь!» И выпустил вверх вторую ракету. Когда она осветила бандитов, Калинин нажал спуск. Автомат привычно задергался у плеча. Телятников был рядом, и Валентин слышал его выстрелы: неторопливые, меткие.

Вот Калинин послал новую очередь, и стоявший недалеко от ящика бандит упал. Что ж, он сам подписал себе приговор...

Подойдя к клумбе вместе с Калининым и Телятниковым, Перепелица следовым фонарем осветил площадку и увидел пахнущую сыростью свежевырытую яму. Снизу торчали лопаты. Золотилась россыпь стреляных гильз. Темнели тела убитых. Тут же стоял какой-то ящик...

Выставив часовых, Перепелица приказал:

— Ефрейтор Телятников, бери Максимова, Григорьева и отнесите ящик в штаб, да побыстрее.

— Мне тоже пора, — попрощался Калинин с Перепелицей.

— Конечно, — Борис протянул руку. — Не задело?

— Да вроде обошлось.

— Тогда до встречи.

Тяжелый металлический ящик, перевязанный веревками, занесли в конференц-зал. Там уже поджидал Пак. Переводчик открыл крышку и стал осматривать содержимое. Некоторые бумаги сразу откладывал в сторону. Вытащил увесистый кожаный мешочек, перевязанный красным плетеным шнуром. Снова заглянул внутрь. И объявил удивленно:

— Здесь порядочно золота и драгоценных камней. А это, — показал на пачку документов, — долговые расписки. Купчие на земельные участки, на аренду... Смотри. — Он протянул Валентину документы. — Видишь, на бумаге отпечатки пальцев. Китайцы ставят их вместо подписи. А вот и планы земельных наделов... Молодец, Перепелица.

Видимо, за этими бумагами и приходил председатель Ли в политотдел. Валентин невольно подумал: «Значит, тот, кто послал хунхузов за ценностями и расписками, знал, где они были, а возможно, сам и закапывал ящик». Кто же это? Найти его нелегко, но необходимо. Наверняка это человек влиятельный, имеющий и сейчас немалый капитал, если сумел нанять бандитов на такое опасное дело. Китайцы, судя по всему, давно следили за каждым шагом пограничников, разыскивающих долговые расписки. Для Калинина да, наверное, и для всех в штабе осталось загадкой: от кого председатель Ли узнал о сундуке, отбитом у хунхузов? Перед обедом, как всегда, аккуратно одетый в синий халат, он в сопровождении двух помощников из комитета самоуправления пришел к майору Кислицыну.

Китайцы гурьбой вошли в кабинет, раскланялись. После церемонных приветствий Ли с улыбкой объяснил:

— Жители города очень благодарны русским солдатам за помощь, за поддержание порядка. Мы рады, что наконец-то найдены документы.

Но и на этот раз не сказал, вернет ли комитет долговые расписки беднякам.

Кислицын слушал председателя не перебивая, щурил глаза. Его сразу насторожила осведомленность Ли. «Хитрая бестия, но ведь и мы не лыком шиты», — усмехнулся майор.

— Господин Ли, мне не очень понятны мотивы вашего визита. К сожалению, я пока ничего не знаю о документах, о которых вы заявили. Поэтому определенного ответа вам дать не могу. — Сказав все это, Кислицын поднялся из-за стола.

Ли слишком поздно понял, что проболтался. Теперь русские попытаются докопаться до источника его осведомленности.

— С документами мы непременно разберемся, — заверил начальник политотдела. — Ну, а как с домами терпимости? Закрыли?

Ли утвердительно кивнул.

— Само правление закрыло дома с желтыми фонарями, но в комитет из этих учреждений приходят женщины и просят, чтобы не лишали их заработка. Ваш приказ, — пояснил Ли, — сделал их безработными.

Майор сразу и не понял, о какой работе говорил Ли.

— Какие безработные? — недоуменно переспросил он. А поняв, вспыхнул: — Если эти отвратительные учреждения возобновят деятельность, я вас арестую! Женщинам найдите работу! Всё!

Взволнованный разговором, Кислицын еще несколько минут стоял, потом подошел к окну, провожая сердитым взглядом китайцев.

Майор решил сам поглядеть на ящик, отбитый у хунхузов. Осмотрев ценности, поворошив бумаги, с любопытством взял плотный лист бумаги — долговую расписку. Посмотрел на свет, попытался разглядеть водяные знаки и снова положил в сундук. Переводчик Пак, успевший ознакомиться с документами, многое объяснил ему. Десятки, сотни фактов из незнакомой ему жизни узнал майор. Их надо было осознать, чтобы не наломать дров. Он долго думал о Ли: не так прост председатель, как могло показаться с первого раза. Во всяком случае, в коммунистическую веру его не обратишь, да это и не нужно. Кто он? Во многом предстояло разобраться Кислицыну.

— Вместе с начфином составьте опись ценностей, — приказал он Паку. — Документы на трогайте, а ящик опечатайте. Калинин, передайте в мангруппу Пидунову, чтобы прислал часового.

Долговые расписки было решено сжечь на костре публично. Свое решение Кислицын мотивировал так:

— Такой акт справедливости, думаю, поможет беднякам расправить плечи, подскажет, что с прошлым пора кончать, теперь они сами хозяева «страны земледелия и вежливости», как называют китайцы свою родину.

В назначенный день, сразу после обеда, на площади перед дворцом собралась толпа горожан. Их оповестили о решении начальника гарнизона — сжечь долговые расписки. Вместе с китайцами пришли и корейцы, чтобы увидеть небывалое зрелище. Гремели трещотки, весело свистели дудки, рожки, призывно били барабаны, подчеркивая торжественность момента. Многие принесли с собой пучки соломы, связки сухих веток, сучья... По команде Пака всё это складывали в кучу для костра. Возбуждение толпы не утихало.

* * *

Калинин видел, как из дворца вышло несколько бойцов. Двое несли ящик. За ними — охрана из трех человек с автоматами на груди. Впереди шел Кислицын. Он приблизился к костру и скомандовал:

— Стой!

Пограничники поставили ящик, отошли в сторону. Майор подозвал Пака:

— Попроси хуньчуньцев отойти подальше, а вон того старика, — майор показал в сторону седобородого старца, — приведи ко мне.

Пак подошел к старому китайцу, что-то сказал ему, тот кивнул согласно. Переводчик взял его под руку и бережно подвел к Кислицыну. Майор вытащил коробок и протянул его старику.

— Пак, скажите, что я прошу его зажечь костер.

Старик и без перевода понял, что хочет от него советский командир. Руки китайца дрожали, несколько спичек сломалось, прежде чем вспыхнул огонек. Старик поднес его к соломе, и пламя вмиг охватило сухие стебли, затрепетало, потянулось вверх. Китайцы захлопали в ладоши, закричали: «Шаньго! Шаньго! Шаньго!»{5}

Майор вынул из ящика расписку, протянул ее Паку. Пак громко по-китайски назвал должника. Толпа притихла. Но когда переводчик передал расписку старику-китайцу и тот бросил ее в огонь, площадь огласилась торжествующими возгласами. Слышались слова благодарности в адрес Советского Союза, его армии. Радость горожан передалась и нашим воинам.

На площади, где горел костер, ветер еще долго гонял пепел от сгоревших бумаг.

На другой день Калинин зашел к Го и поблагодарил его за помощь. Тот почтительно слушал и вежливо молчал. А потом сказал, что уже знает обо всем случившемся ночью.

— Я слыхал стрельбу, — объяснил Го.

Калинин видел, что ему было немного боязно и радостно оттого, что слова его подтвердились. Очень взволновал старика рассказ соседей, которые видели, как горели долговые расписки. Там была бумага и с его долгом помещику. Старик оживленно ходил по фанзе, потирая руки: он явно был в хорошем настроении.

— Скоро поеду за дочерью, — объявил он.

Путая русские слова с китайскими, Го рассказал Валентину о том, как теперь заживет вместе с ней. Лицо старого китайца сияло от приятных вестей, седая бородка сверкала. Он охотно отвечал на вопросы, делился последними городскими вестями.

— Настоятель храма, — сообщил Го, — очень недоволен приходом вашей армии в Хуньчунь. В проповедях говорит китайцам, что русские несут войну и беды, что вы хотите изменить вечный мир. Утверждает, что государство болеет, когда мужчины не обрабатывают своего поля, а женщины не блюдут своего хозяйства, не хранят очага. Я с монахом не согласился, — признался Го. — Ответил ему, что русские затем и пришли в Китай, чтобы вернуть китайцам мир, который отобрали японцы и богатеи. Пришли за тем, чтобы не пустовали наши поля.

— Старина, ты молодец! Все правильно объяснил монаху, — похвалил Валентин. — Достойно ответил. Пусть боги занимаются на небе своими делами и не мешают людям. Люди хотят любить себе подобных и растить хлеб.

Народ — главный бог на земле, так учил нас великий Ленин.

— Ленин — хоросё! Очень большая человека!

— Ты снова, Го, прав. А с дочерью не тяни. Поскорее поезжай за ней. Пока мы в Хуньчуне, поторопись.

— Моя все поняла, — кивнул Го. — Хоросё, моя едет за дочерью.

— Ну вот и договорились, — обнял его Калинин. — До свидания, старина.

18

Рассказ Го о настоятеле породил желание побывать в китайском храме. Валентин доложил майору, и тот поддержал эту идею. Возможно, настоятель связан с хунхузами, знает тайну долговых расписок. Валентин пока еще не представлял, как все произойдет, однако решил не откладывать. Возможно, ему повезет: встретит в храме подозрительных людей, а может, заметит какие-то их следы... «Ну и бестия!» — подумал о настоятеле.

Храм, вернее — кумирня, стоял на окраине города, недалеко от бедняцких кварталов. Валентин не раз проходил мимо этого необычного строения из толстых и прочных бревен. А зайти не решался. Судя по потемневшему дереву, сооружение срублено давно, а строили его искусные мастера: так изящно смотрелась семиярусная пагода. Хозяйственные постройки кумирни и ограда сложены из дикого камня.

Калинин вошел во двор. Осмотрелся. Вплотную к ограде, поросшей зеленым мхом, подступали высокие сосны и белые акации. Деревья росли дружно, нависая шатром над храмом. Поэтому даже в полдень здесь было тенисто, дышалось легко, в воздухе стоял легкий запах сосны. Над кумирней — традиционная, вытянутая в длину крыша. Под четырьмя ее углами подвешены колокольчики. При малейшем дуновении ветерка они мелодично перезванивались. И двор мгновенно оживал: казалось, вот-вот распахнутся ворота. Они всегда открыты для прихожан и путников, проходящих мимо храма. «Интересно, есть ли там сейчас люди?» — подумал Валентин.

Он вошел в помещение. Переждал, пока глаза привыкнут к полумраку, и тогда смог разглядеть внутреннее убранство. Справа и слева вдоль стен горели светильники.

В середине зала рядом с алтарем во всю высоту храма сидел огромный Будда, вырезанный из какого-то пахучего дерева, покрытого лаком. Руки божества лежали на коленях. Огромная голова с бесстрастным лицом чуть-чуть приподнята. Освещенное снизу свечками, божество поражало своей мощью. Любой человек, приходивший в храм со своими земными заботами, казался в сравнении с Буддой ничтожно маленьким.

В храме было тихо, слышно даже, как легко потрескивали свечи. На алтарных столах разместилось множество глиняных, медных, деревянных изваяний, с круглыми животами, улыбающимися лицами, еще несколько неглавных, меньших будд, Будда трехголовый, сидящий на льве... Во мраке храма они производили жутковатое впечатление: было во всем этом что-то страшное, подавляющее человека, поклонявшегося молчаливым идолам. На веревочках и на деревянных полках у стен лежали и висели дощечки, полоски бумаги с молитвами и просьбами. Стояли жертвоприношения: рис, бобы, яйца в маленьких корзиночках. Людей нигде не видно, но пол чисто подметен. Возле столика валялось скомканное маленькое полотенце с темными пятнами. Валентин хотел поднять его, но, услышав шаги, выпрямился: из боковой двери вышел худощавый человек в темном халате с широкими рукавами, подпоясанный веревкой, в маленькой черной шапочке на бритой голове. Видимо, это был настоятель храма. Он молча поднял полотенце и сунул в карман халата. Пристально посмотрев на Валентина, монах сложил на груди руки и согнулся в церемонном поклоне, а затем пригласил к столу, на котором светилась лампа, лежала толстая раскрытая книга. Наверное, это была буддийская библия. Монах жестом предложил Калинину купить молитвенные свечи, пучки ароматических курящихся палочек. Валентин взял одну палочку, понюхал. Она пахла то ли жасмином, то ли сиренью. И весь храм был напитан запахом увядших трав, воска, дерева, курений...

Валентин, ничем не выдавая цели своего прихода, присматривался к помещению, надеясь увидеть какие-нибудь следы присутствия бандитов. Полотенце с темными пятнами не выходило из головы. Заплатив за две свечи, Валентин подождал, пока монах зажжет их.

Настоятель предложил осмотреть храм. В боковой комнате тоже никого не было. «Возможно, монах и ни при чем», — решил Калинин.

Поблагодарив настоятеля и стараясь не стучать подковками сапог о плиты пола кумирни, Валентин вышел во двор. Каково же было его удивление, когда он увидел тут Перепелицу и Телятникова.

— Пришли ставить свечки во спасение? — пошутил Калинин.

— На разведку, — смущенно объяснил Телятников. — Старший сержант надумал, а свечку, — отшутился ефрейтор, — поставлю за ваше здравие...

— Нашел что вспомнить. Не знаете, у хунхузов тогда ничего, кроме сундука и оружия, не обнаружили? — поинтересовался Валентин.

— Да ничего особенного, — вспоминал Борис, — если не считать коробочки с ядом. Еще нашли какие-то записки, может, шифровки, а может, молитвы. Книжечки... В особом отделе разбираются, что к чему. Ну а тут? — Старший сержант вопросительно кивнул на вход в храм.

— Следов бандитов не видно, а так очень любопытно. Вы тоже поглядывайте не только на бога, а и по сторонам.

— Понятно.

Телятников, словно прицеливаясь, цепко оглядывал крышу, вдыхал аромат, струившийся из открытой двери храма:

— Вот и ладно, что никто не помешает нашей экскурсии. Заодно узнаю, какому богу в Китае поклоняются, а то скоро домой уедем.

— Ефрейтор, не рано ли заговорил о демобилизации? Откуда такие вести? Сорока, что ли, на хвосте принесла?

— Сорока не сорока, а солдаты поговаривают об увольнении «стариков». Да и война, судя по всему, скоро кончится.

Валентина ничуть не смутило сообщение Телятникова. В частях подобные новости назывались «солдатским радио». И как ни странно, часто слухи подтверждались. Какими законами психологии или телепатии можно объяснить это явление, никто не знает, но факт остается фактом: «солдатское радио», в отличие от метеослужбы, ошибалось редко.

— Если в ближайшее время двинетесь в Союз, мы со старшим сержантом только порадуемся, — заметил Калинин. — Так ведь, Борис?

— «Старикам» пора домой, — согласился Перепелица. — Теперь и без них управимся. Но пока приказа нет, надо служить, не расхолаживаться. Подсыпали хунхузы из коробочки порошок в колодец — и амба! Не разгадай мы этого, многие навеки в Китае остались бы. Так что слухи слухами, а о враге забывать не имеем права.

— Я и не забываю, — обиделся Телятников.

Стояли пограничники у входа в китайский храм, а говорили о делах своих военных, которые не позволяли им расслабляться ни днем, ни ночью. Так уж устроен солдат — чем бы ни занимался, о службе не забывает.

— Что нового в мангруппе? — поинтересовался Калинин.

— А ты не знаешь? — удивился Перепелица. — Приказали отобрать добровольцев для воздушного десанта на Харбин. Как понимаешь, все пограничники дали согласие. Тогда капитан, чтобы никого не обидеть, отобрал по своему усмотрению сколько было нужно. Отвезли на аэродром. Несколько часов ребята просидели в ожидании самолета. Потом пришла депеша: первый эшелон десанта полностью выполнил боевую задачу, овладел аэродромом в Харбине. Полет отменили.

— Вести и в самом деле хорошие, — порадовался Валентин. — Ну ладно, пойду в штаб, а вы осмотрите храм. Может, что и заметите. А Хренова не встречали?

— Вместе ужинали.

— Увидите, передайте привет, и пускай ко мне зайдет.

— Да, вчера привезли в санчасть раненого телефониста. Недалеко от Хуньчуня проверял линию, у повреждения его и подстерегли...

— Жив?

— Пока живой.

— Дела... Вот что, Борис. В храме я видел тряпку или полотенце с бурыми пятнами, скорей всего, кровяными. Монах не дал разглядеть, убрал. Надо на ус мотать, может, что и прояснится, по-моему, от храма в казармы за городом тайная ниточка тянется.

19

Валентин остановился на перекрестке улиц: дорогу перекрыли противотанковые пушки, двигавшиеся на прицепе у «студебеккеров». Судя по количеству орудий, марш совершал отдельный противотанковый дивизион. За машинами шли орудия среднего калибра.

— Едете куда? — крикнул Калинин расчету, сидящему в кузове.

— Туда! — Артиллерист в телогрейке защитного цвета показал рукой на восток.

Колонна не остановилась, напрасно прождал Валентин. А ему так хотелось поискать среди пушкарей земляков.

В политотделе Валентин застал капитана Гречкина. Занятый работой, тот даже не повернулся на стук двери. В комнате было изрядно накурено. Перед капитаном стояла пепельница, полная окурков и жженых спичек. Калинин, не тревожа Гречкина, потянулся, чтобы опростать пепельницу, и только тогда капитан откинулся устало на спинку стула:

— А-а, это ты...

— Товарищ капитан, помощь нужна?

Гречкин показал на стул:

— Садись. Будешь заполнять наградные листы, внесешь пропущенные данные. — Капитан подал Калинину пачку представлений на отличившихся в схватках с японцами, предупредил: — Держи и будь внимателен.

Предупреждение оказалось не лишним. Большинство наградных были написаны карандашом, не очень разборчиво. Их предстояло оформить по всем правилам, перепечатать на бланках.

Валентин подвинул к себе бумаги. Сверху лежало представление на награждение сержанта Б. М. Родина медалью «За боевые заслуги». Кратко описывался подвиг Бориса. Валентин прочитал представление. И со всеми подробностями вспомнил тот ночной бой... В его памяти Борис продолжал жить и теперь: не мог он смириться с гибелью товарища. Потому и попросил:

— Товарищ капитан, можно не писать «посмертно»?

— Не по инструкции это, — возразил Гречкин.

Валентин еще раз повторил свою просьбу, и капитан согласился:

— Ладно, пусть будет по-твоему.

Гречкин отнес наградные машинистке. Вскоре, дымя папиросой, вернулся. Теперь можно было уточнить услышанное по «солдатскому радио».

— Оперативная сводка о боевых действиях двадцать пятой армии не поступала, товарищ капитан? — задал вопрос Калинин.

— Тебя-то что интересует?

— Когда война кончится?

— Спроси что-нибудь попроще, — засмеялся Гречкин. — Но как я понимаю, — продолжал капитан, — недолго нам ждать осталось. Секрета нет, представитель штаба фронта был в отряде, информировал, что капитуляция японских войск в основном заканчивается.

Калинин внимательно слушал, разглядывая лицо капитана, усталое, с лучиками морщинок под глазами. Он знал Гречкина три года и ни разу не видел его раздраженным, не помнил, чтобы тот повысил голос. За темные волосы, за веселый нрав капитана называли цыганом. Среднего роста, с красивым смуглым лицом, белозубой улыбкой, Гречкин и в самом деле напоминал цыгана. Он и сплясать и спеть под гитару умел. Многие помнили, как на 23 февраля Гречкин лихо отплясывал «цыганочку», а потом «барыню». Особенно нравились ему старинные русские романсы...

— Товарищ капитан!

— Что? Опять вопрос? Слушаю.

— Как думаете, скоро будет демобилизация?

— Смотря кому. Тебе еще служить да служить, брат. А «старики» скоро поедут по домам. Пришла директива — готовить к отправке пять старших возрастов. Ее подписал сам Верховный Главнокомандующий. Командованию предложено: каждому демобилизованному выдать в подарок вещевую и продовольственную посылку. Даже это правительство предусмотрело, — объяснял Гречкин. — А что? Мудрое решение, в тылу поизносились, наголодались. Не велик подарок, а радость в дом принесет.

Вот и не верь после этого «солдатскому радио»!

Вернувшись с пачкой отпечатанных наградных листов, Гречкин попросил:

— Я пока наградные вычитаю, а ты займись, пожалуйста, памятками, распредели по подразделениям.

Из сводки Валентин узнал, что на обширной территории Маньчжурии японские войска повсеместно складывали оружие. Но это вовсе не означало, что враг прекратил борьбу против советских войск. Организовывались диверсии, нападения на воинские гарнизоны, линии связи. Гибли бойцы, командиры. Из Владивостока шли все новые памятки. Они содержали нестареющий призыв — будьте бдительны!

Валентин уже собрался уходить, когда пришел Хренов — праздничный, важный: щеки выбриты до синевы, свежий подворотничок, вычищенные до блеска сапоги.

— Звал? — поинтересовался Иван.

— Приглашал, — протягивая руку для пожатия, признался Калинин. — Вот возьми, настоящие, из щетины. — Он вынул из стола и протянул Ване завернутые в бумагу щетки: одежную и сапожную. — И еще тебе бумажный веер с красавицами.

— За щетки спасибо. А это зачем? — кивнул Хренов на веер.

— Не разговаривай, бери. Приедешь домой, сестре подаришь. Смотри, какой красивый. — Валентин развернул веер. — С этим все. Не забудь газеты и почту передать замполиту или Пидунову. Кого из них застанешь на месте, тому и отдай.

— Чем нагружать памятками, лучше бы газет побольше дал, — пробурчал Хренов. — Мы ведь все-таки кореша, учились вместе, — Хренов добродушно рассмеялся.

20

В храме ничего не обнаружили. Но появился новый объект для наблюдения. Примерно в километре от Хуньчуня располагался бывший военный городок с одноэтажными кирпичными казармами, над каждой возвышалась квадратная труба. При взгляде издалека казалось, что над строениями торчали стволы обгорелых деревьев.

Военный городок, обнесенный кирпичной стеной, занимал площадь в несколько гектаров. Еще недавно в нем стояли два японских пехотных полка. Теперь казармы пустовали, между ними серо поблескивали асфальтированные дорожки, бегущие со всех сторон к просторному плацу с металлической мачтой-флагштоком.

В ближних к центральным воротам казармах стекла в окнах были кое-где выбиты, зияли чернотой, как пустые глазницы. От построек несло нежилым. Лишь воробьи гнездились под крышами.

Помимо казарм в городке были многочисленные склады, убежища, имелась разветвленная канализация. Постоянное наблюдение вести за ними пограничники не могли: людей часто не хватало даже на выполнение ежедневных оперативных заданий. Ограничивались периодическими осмотрами.

Валентин дежурил по штабу, когда раздался звонок из соседнего стрелкового полка.

— Слушаю... — снял он трубку.

— Товарищ дежурный, у нас в роте связи пропали три бойца. Ушли на линию и до сих пор не вернулись.

— Подождите, — перебил Валентин, — запишу.

«В десять утра солдаты вышли на линию в район развилки дорог. В роту не вернулись. Организован поиск. Командир полка просит прислать пограничников с собаками...» Прочитав это донесение, майор Калякин немедленно выслал тревожную группу с розыскной собакой, назначив старшим младшего сержанта Ивана Хренова.

Прибыв на место, Иван решил пройти по линии: так, считал он, можно скорее наткнуться на связистов. У развилки пограничников поджидал командир взвода с красноармейцами. Хренов представился ему, сказал командиру о своем намерении.

— Попытайтесь, — согласился старший лейтенант. — А мы пока проверим линию.

— Времени много прошло, собака может и не взять след. Если бы какую-нибудь вещь хотя бы одного из пропавших дали...

— Это проще простого. Остался носовой платок, обрывки газет, окурки...

— Где? — оживился Хренов.

— Вон у того красного камня.

Немецкая овчарка Рой сразу взяла след и потянула проводника к сопке с одиноким дотом на скате.

Пограничники едва поспевали за собакой. А она, не отрывая носа от земли, уверенно шла по следу. Увидев это, старший лейтенант с бойцами поспешил на помощь. Иногда Хренов останавливался, изучая следы, потом бежал, догоняя наряд. Он уже давно понял, что красноармейцы направились к доту не по своей воле: на песке разглядел следы чужих ботинок. И чем ближе подходил Иван к этому месту, тем сильнее становилась тревога.

— Приготовить оружие! — скомандовал старший лейтенант. — Рассредоточиться! Будьте предельно внимательны!

Взяв собаку на короткий поводок, проводник осторожно подошел к доту. Из-за раскрытой, покореженной взрывом стальной двери дохнуло холодом и сыростью. Внутрь вели крутые бетонные ступеньки, мокрые от воды, сочившейся со стен.

— Разрешите проверить, что там? — обращаясь к младшему сержанту, кивнул Максимов на дверь.

— Давай, — согласился Хренов. — Спустишься вместе с проводником.

Через несколько минут из дота донесся лай.

— Что-то собака нашла, — объяснил Иван старшему лейтенанту.

Но тут же послышался торопливый стук сапог. Хренов заглянул вниз и увидел, что по лестнице взбегал Максимов.

— Там... Там... — сказал он, с трудом разжимая побелевшие губы.

— Ну чего там? Успокойся, объясни толком! — спокойно проговорил Хренов.

— Красноармейцы... убитые, истерзанные...

Раздетые по пояс, с заломленными назад и связанными руками, обезображенными лицами, три связиста лежали на полу под амбразурой. У всех были обрезаны уши, на лице и на теле — множество колотых и ножевых ран. Судя по всему, палачи измывались над еще живыми людьми. Командир взвода и его бойцы с трудом опознали своих товарищей.

— Звери! — простонал Хренов. Такого он еще не видел.

Командир взвода с бойцами остались в доте. А Хренов и проводник с Роем снова отправились осматривать местность.

Собака взяла след. Сначала она привела к храму, но там никого не было.

— Ищи, друг, ищи! — торопил Хренов проводника. Мы на верном пути.

И он не ошибся. Рой потянул увереннее, пограничники едва поспевали за ним. Теперь следы повели к военному городку. «Вот они где!» — торжествовал Хренов.

У западных ворот овчарка растерянно остановилась и виновато заскулила. Метнулась в сторону, стараясь отыскать потерянный след. Однако все было напрасно: видимо, след обработали пахучим веществом, взять его овчарка не могла. Более трех часов ходила по городку поисковая группа, но так ничего и не обнаружила.

Начальнику отряда майор Калякин доложил:

— Группа Хренова в городке не нашла диверсантов, хотя следы ведут туда.

— Вплотную займитесь городком, товарищ майор, — приказал Рабинович.

* * *

Чего только не рассказывали об этом городке. Слухи слухами, но толком пока никто не знал, где же скрываются диверсанты. Видимо, у самураев имелись надежные тайники-схроны: не на крыльях же они улетали от поисковых групп и розыскных собак.

И все же диверсантов предстояло найти. Старший сержант Борис Перепелица со своей тревожной группой вызвался выследить их. Он понимал, что дело нелегкое, но надеялся справиться с ним. Борис был опытным следопытом. Осенью сорок первого должен был уволиться в запас, но началась война, и Борис остался на заставе.

— Раз нужно стране — будем служить столько, сколько потребуется, — сказал он просто, но предельно ясно. И служил верой и правдой.

Как-то в политотделе Перепелица столкнулся с Калининым.

— Вот пришел к капитану Гречкину, — объяснил старший сержант.

— Нет его, но должен быть с минуты на минуту. Подожди, — предложил Валентин. — С чем пришел, если не секрет?

— Есть у меня идея по уничтожению диверсантов.

— Многие уже пытались, но пока безрезультатно, — усомнился Калинин.

— Сегодня видел, как трое неизвестных от храма прошли в военный городок и, по-моему, не через ворота. Перехватим на выходе из городка, — решительно тряхнул головой Борис. — Я рассказал о своем плане лейтенанту Кузину, он одобрил. — Перепелица вытащил платок, вытер лицо. — А капитан Ручкин на месте, не знаешь?

— Зачем это вдруг начальник арттехснабжения понадобился?

— Гранаты нужны позарез. — Перепелица встал со стула, попросил Калинина: — Поможешь?

— Постараюсь.

Пришел Гречкин. Заметив старшего сержанта, шагнул навстречу:

— Ко мне? Заходите.

Проводив его взглядом, Калинин подумал: «Если Перепелица берется за дело, то наверняка доведет до конца».

Спустя четверть часа старший сержант вышел из кабинета. Прощаясь, Калинин пожал ему руку, пожелал ни пуха, ни пера. Понимал: рискованное дело задумал Борис.

Между тем Перепелица времени даром не терял. Стремясь получше изучить прилегающую местность, казармы и другие строения, Борис вместе с лейтенантом Кузиным и пятью автоматчиками пришел в городок.

— Если не возражаете, товарищ лейтенант, — предложил Перепелица, — обойду постройки, стоящие слева от главной дороги, вы возьмите на себя правые казармы, а выходы осмотрим вместе. В городок можно попасть только через центральные, северные и западные ворота.

— План принимаю, — одобрил Кузин.

С бойцами Борис направился к котельной. Оставив автоматчика у дверей, спустились вниз. Всюду — на ступеньках, на котлах — лежал толстый слой пыли. На полу валялись лопаты, ломы, крюки...

— Посмотрим, что здесь? — предложил Перепелица, подойдя к дверце в стене котельной.

Он потянул за ручку — ржавые петли, нарушая тишину, тоскливо скрипнули. За дверью оказалась тесная комнатушка с каким-то рваньем в углу, циновками. Скорей всего, здесь отдыхали кочегары. Но, видимо, давно уже никто сюда не приходил: на всем лежала печать запустения.

Поднялись наверх. Немного не доходя до канализационного люка, Борис знаком попросил бойцов остановиться, сам же лег на землю и приложил ухо к крышке. Ни один звук не долетал из колодца.

— Держите оружие наготове, — распорядился старший сержант, заметив, что бойцы очень уж спокойно наблюдают за его действиями.

Так же внимательно осмотрели несколько казарм, склады. Потом направились к северному выходу, где их поджидал лейтенант Кузин.

— Ну как, старший сержант, обнаружили что-нибудь? — с надеждой спросил тот.

— Ничего нового доложить не могу.

Однако неудача не обескуражила Перепелицу. «Если люди навещают казармы, они не могут не оставить следов», — считал Борис.

— Товарищ лейтенант, может, стоит пройти вдоль стены? — предложил старший сержант.

— Давайте.

Высокая кирпичная стена отгораживала казармы от внешнего мира. В городок можно было попасть только через ворота. «Проверим и это», — решил Борис. Он шел следом за Кузиным, цепко подмечая расположение строений, планировку улиц, подходы к воротам. У тыльной стены Борис внезапно остановился: к забору вела узенькая тропка. Подойдя вплотную к стене, он обнаружил тщательно заделанное кирпичом и присыпанное землей отверстие.

— Товарищ лейтенант, — позвал Перепелица, — в стене лаз. Вон валяется свечка монастырская, видно, выпала из кармана, когда перелезали.

Кирпичи в этом месте были не заделаны, а только вставлены. Кто-то регулярно пользовался лазом.

...Уничтожить диверсантов поручили оперативной группе под командованием лейтенанта Кузина. В нее включили и Бориса Перепелицу с девятью пограничниками и ручным пулеметом.

К операции готовились основательно, хотя времени было в обрез. Ближайшим помощником лейтенанта стал Перепелица.

— Не мне вас учить, что не должно быть никаких послаблений в занятиях с бойцами, — сказал лейтенант старшему сержанту. — Переползания, метание гранат, сигналы взаимодействия, — в общем, тренироваться до седьмого пота.

— Когда можно приступать к занятиям?

— Немедленно. Но прежде проверьте оружие, выдайте каждому по четыре гранаты.

* * *

Вечером Кузин со своей группой отправился к северным воротам. А Перепелица повел бойцов к лазу. Попробуй определи, каким маршрутом пойдут диверсанты и пойдут ли они вообще этой ночью. Но могли ведь и пойти. Тогда — бой, поэтому многое надо предусмотреть.

Сливаясь с кустарником и деревьями, пограничники в маскировочных костюмах тихо шли за старшим сержантом. Трава почти полностью скрывала бойцов. Перепелица остановил группу довольно далеко от лаза. Отсюда была видна часть стены и западные ворота. Старший сержант сейчас походил на азартного охотника, выслеживающего хищного зверя. И замысел всей операции можно было сравнить с облавой на волков. Вместо флажков была стена, на вероятных проходах стояли меткие стрелки.

Расположив бойцов вокруг лаза дугой, Перепелица позвал Телятникова:

— Товарищ ефрейтор, вместе с ручным пулеметчиком и автоматчиком отправляйтесь к центральному входу. — Им поручалась роль загонщиков. — Как и договорились, — напомнил Борис, — с наступлением темноты начинайте патрулировать. Побольше шумите. Если диверсанты в городке, они попытаются незаметно уйти, скорее всего, через лаз в стене. Обнаружите — открывайте огонь без предупреждения.

Придирчиво осмотрев снаряжение товарищей, Телятников махнул рукой:

— За мной шагом марш!

Приближалась ночь, с запада наползали тучи. Где-то за Хуньчунем гремел гром, и не успели стихнуть его раскаты, как начался дождь. «Не повезло», — поежился Перепелица. На дворе август, а погода почти осенняя, ненастная. От туч, плывущих над самой землей, темнота становилась гуще. Очертания казарм расплывались. Заглушая другие звуки, зашумели под порывами ветра деревья. В такую погоду диверсанты могли прошмыгнуть незамеченными. «Может, переместить наряд ближе к стене?» — прикидывал Перепелица. Ни Телятникова, ни Кузина он уже не успеет предупредить: не разыщешь их по такой погоде, да и небезопасно это. Прикрывая лицо от ветра, Борис обошел пограничников, уточнил ориентиры для наблюдения, напомнил сигналы взаимодействия, порядок применения гранат, другого оружия.

— Нужно и в темноте точно сработать, — поглядывая в сторону городка, говорил старший сержант. — Так, Максимов? — повернулся он к худощавому пограничнику.

— Пусть только появятся, угостим их огоньком, — поглаживая автомат, ответил боец.

Перепелица по себе знал: в трудном наряде, тем более перед боем, даже обычные слова снимают нервное напряжение. А это немало для успеха. Так уж человек устроен: плохо, если со своими мыслями перед боем останется один на один. И старший сержант помогал товарищам обрести уверенность.

Не спуская глаз с едва заметных в темноте казарм, Борис обошел позицию, залег в центре наряда.

— Теперь — выдержка и терпение, — повернулся он к товарищам.

По плащ-палаткам монотонно стучали капли. Парусина, намокая, вставала на спине колом. Вода с капюшона сбегала за воротник. Но пограничники не шевелились, чутко прислушивались к ночным звукам. Однако ничего, кроме гула пролетающего самолета, не улавливали. И все же они не верили тишине, знали, как ненадежна она ночью.

Дождь стал стихать, и Борис с облегчением вздохнул: видимость и слышимость улучшились.

Со стороны военного городка донеслись голоса. Перепелица затаил дыхание, пытаясь понять, на каком языке говорили у стены.

— По-русски шпарят, — шепнул Максимов.

— Наряд Телятникова, — подтвердил Перепелица.

И точно: ефрейтор Телятников с группой, выполняя приказ, не маскируясь, ходил от казармы к казарме.

Но вот голоса в городке стихли: видимо, Телятников снова повернул к главным воротам. «Подождем до рассвета, — решил Борис, — развиднеется — тогда и снимемся».

Небо чуть посерело, и старший сержант заметил движение у стены. Скоро все услышали, как упало что-то тяжелое: скорей всего, кирпич, выбитый из лаза. Перепелица подал условный сигнал, дважды стукнув по прикладу. Это означало: «Усилить наблюдение!» Теперь пограничники чутко следили за тем, что происходило в городке.

Один за другим неизвестные выбрались через лаз и кучкой остановились, переговариваясь.

«Теперь посмотрим, кто кого», — сказал сам себе Перепелица. Диверсанты постояли еще немного, видимо, решая, куда идти дальше. Потом один из них, наверное старший, поднял руку. Остальные быстро построились ему в затылок и двинулись в сторону пограничников.

Считанные метры отделяли их от всех. Руки бойцов сильнее сжали оружие. Чтобы не обстрелять наряд Телятникова, который вот-вот должен был подойти к лазу, Перепелица приказал из автоматов и винтовок огня пока не открывать, а приготовить к бою гранаты. «Только бы не изменила выдержка», — подумал старший сержант.

Уже отчетливо слышались осторожные шаги. И вот пограничники увидели диверсантов, как бы скользящих над высокой травой. Их было семеро. Не ожидая засады, привычным путем они пробирались на очередную диверсию. Матово поблескивало оружие.

Хоть это было и рискованно, но Борис решил остановить их внезапным окликом. Он залег чуть в стороне от всех, ближе к тропе, по которой должны были пройти японцы.

От громкого приказа: «Стой! Руки вверх!» японцы шарахнулись в сторону. Один из них налетел на Максимова. Пограничник не растерялся, стремительно вскочил с земли, перекинул ППШ в воздухе, ловко перехватил его за ствол и, как дубинкой, прикладом ударил японца. Тот свалился на траву.

Опомнившись, диверсанты открыли огонь по старшему сержанту. Но — неудачно. Он укрылся за камнями и, переждав немного, бросил гранату. Она оглушительно ахнула, осветив забор. Японцы попадали на землю, однако стрельбы не прекратили. Перепелица хотел было подняться, чтобы приблизиться к бойцам, но над головой провизжали осколки от разорвавшейся вражеской гранаты. Борис прижался к земле, а чуть погодя скомандовал:

— Зарядить гранаты! Огонь!

От взрывов дрогнула земля, красноватое, дымное пламя взметнулось к небу, высветив кирпичный забор. Не давая японцам опомниться, Перепелица повторил команду:

— Гранатами огонь!

Карманная артиллерия помогла, огонь противника стал стихать. Но старший сержант решил вперед не идти, а дождаться рассвета, тщательно осмотреть местность.

— Так будет вернее, — объяснил он бойцам. — Сейчас не видно ни черта, легко схлопотать пулю, диверсанты только и ждут, когда мы оплошаем.

Однако удержать бойцов на месте теперь было нелегко. Максимов, надев браслет на руки оглушенному диверсанту, вынул сигарету, чиркнул спичкой.

— Отставить! — приказал Перепелица, не переставая вести наблюдение.

Стрельба хоть и прекратилась, но рассмотреть, что делалось впереди, не удавалось. «Неужели уложили всех?» — гадал Перепелица. Но как бы там ни было, знал: расслабляться рано. Служба на границе приучила его к осторожности, и он не изменял этой своей привычке.

Набежал ветерок, зашелестела трава. Небо заалело, из-за горбатой сопки показалось солнце, почти такое же красное, каким его изображают японцы на своем флаге. Четче обозначились очертания окружающих предметов. Но видимость улучшилась ненадолго. Густой туман снова затянул белой пеленой и стену, и казарму. Перепелица нетерпеливо посмотрел на часы:

— Максимов, охраняйте пленного! Остальным осмотреть местность!

Первого убитого — рослого унтер-офицера с рыжей щетиной на подбородке, в высоких обмотках и коричневых ботинках — обнаружили неподалеку, в траве. Он лежал на правом боку, вытянув вперед руки. Ниже левого кармана на его кителе темнело кровавое пятно. Перепелица нагнулся, осмотрел убитого: судя по всему, в него попал осколок. Но погиб унтер-офицер не от осколка — он покончил с собой, выстрелив в ухо. Пистолет валялся тут же, под скрюченной ладонью. Ближе к стене пограничники увидели еще одного японца. Он тоже был мертв.

— Трое, — удивился Перепелица. — А шло семеро... Где же остальные?

Решили еще раз осмотреть местность.

— Идите скорей сюда! Следы! — позвал один из бойцов.

— Точно, — разглядывая полосы на траве, согласился Перепелица. Потрогал черное пятно на подорожнике — палец окрасился. — Кровь! Свежая, волокли раненого...

По следам прошли около сотни метров — японцев нигде не было видно. А следы потерялись на дороге, у которой позднее старший сержант Перепелица встретился с лейтенантом Кузиным. Из тумана вынырнула и группа Телятникова. Теперь все были в сборе. В стороне стояли Максимов и пленный.

Приложив руку к пилотке, Перепелица доложил лейтенанту обстановку. Потом спросил:

— Мимо вас не пробегали самураи?

— Могли только пролететь, но крыльев даже у смертников, сами знаете, нет.

Стараясь припомнить детали схватки, старший сержант морщил лоб, недовольно сопел:

— Куда все-таки могли деться еще четверо бандитов? Чего-то я недоглядел, — ругал он себя.

— Не сокрушайтесь, — понимающе успокоил Кузин. — Противник своей цели не добился, а вы еще и пленного взяли.

— Так-то оно так, — согласился Перепелица. — Но куда все-таки сковались те четверо?

Нередко так бывает: стараешься все предусмотреть, тщательно готовишься к выполнению задуманного, но в последний момент обнаруживаешь, что недоучел какую-то мелочь, и она становится причиной неудачи.

Перепелица по опыту знал, как важно заранее все взвесить, наметить несколько вариантов решения боевой задачи, и все же на этот раз допустил ошибку. Необходимо было расположить наряд по обеим сторонам тропы, а диверсантов подпустить ближе и только после этого приступить к задержанию. Тогда бы и те четверо не ушли.

Как потом выяснилось, оставшиеся в живых диверсанты присоединились к другой бандитской группе.

Вскоре после этой схватки капитан Гречкин вызвал Калинина и подал наградной лист на старшего сержанта Бориса Ивановича Перепелицу. Пидунов представлял Бориса к ордену Красной Звезды.

— Уточните его год рождения, образование, каким военкоматом призывался, — попросил Гречкин. — Сделайте быстро, чтобы успеть в приказ.

Калинин разыскал Бориса, узнал все, что нужно, а заодно и поздравил.

— Когда наградят, тогда и поздравлять будешь, — ответил Перепелица. Но при этом не скрывал радости. На всякий случай переспросил: — А ты ничего не напутал?

— Зачем бы тебя разыскивал? Конечно, наградят.

Широкое лицо Перепелицы расплылось в улыбке:

— Спасибо за добрую весть. Зайдем в канцелярию, кое-что покажу. — И потянул Калинина за собой.

На столе Валентин увидел японский флаг из тончайшего шелка, белые костяные коробочки, медали, нож...

— На флаге написана клятва смертников, — пояснил Перепелица, указывая на иероглифы. — В коробочках — яд, в тряпке — деньги. Медаль и оружие ты уже видел. Этот нож дарю за хорошую новость.

— Он протянул Валентину небольшой кинжал с изогнутым лезвием и белой костяной рукояткой.

— Да, — без всякого перехода сказал Борис, — Хренов в Лохутань с ребятами выехал к лейтенанту Говорунову.

21

Капитан Пидунов пригласил в просторную столовую всех свободных от службы пограничников. Причем не только своих, но и из других подразделений.

Накануне вечером, намечая план работы на предстоящий день, майор Кислицын распорядился:

— Товарищ Калинин, побывайте на совещании, запишите наиболее интересное из выступлений.

Валентин, придя в столовую минут за двадцать до начала, видел, как неторопливо рассаживались пограничники, с любопытством поглядывали на стол у окна, покрытый зеленым сукном. В проеме двери показались майоры Калякин, Кислицын, Теренчук.

— Встать! Смирно! — вытянулся капитан Пидунов. Дзинькнув шпорами, доложил Калякину: — Товарищ майор! Личный состав по вашему приказанию собран!

— Вольно! Прошу садиться, — осмотрев зал, ответил Калякин. — Мы собрали вас, чтобы откровенно поговорить о боевой работе тревожных и оперативных групп, нарядов и, в частности, об особенностях ведения ночного боя. Прошу, товарищи.

Лейтенант Кузин взял слово первым.

— Мне пришлось участвовать в пяти ночных боях, — начал он. — Они складывались по-разному, но для того, чтобы одержать верх над противником, необходимы были четкая разведка местности и врага, соблюдение сигналов взаимодействия. Не обойтись и без выдержки, пограничной смекалки. И еще одно. Мы добивались успеха, не несли потерь, когда строго соблюдали маскировку, а младшие командиры проявляли самостоятельность, уверенно командовали в бою. Могу сослаться на действия старшего сержанта Перепелицы. Но, думаю, он сам обо всем расскажет лучше меня...

Слушая Кузина, многие в этот день как бы со стороны увидели и товарищей, и самих себя. Лейтенант был прав. Чего греха таить, кое-кто в ночных нарядах курил, порою был недостаточно внимателен...

Выступило уже пять человек. Наконец заговорил старший сержант Перепелица. Без обиняков, как всегда прямо, отмечал Борис недостатки, которые выявляются в бою.

— Часто младшие командиры стремятся все сделать сами, а не командуют подчиненными, не требуют от них неукоснительного выполнения приказа, инструкции. Да и сам я — чего греха таить — этой же хворью страдаю. Боимся лишний раз потребовать строго выполнять приказ, вроде бы жалеем подчиненных. А кому нужна такая жалость? Надо не жалеть, а командовать в бою. Тогда и задание будет выполнено образцово.

Кислицын слушал, согласно кивал, делал пометки в блокноте.

Кое-что успел записать и Калинин.

После совещания Валентин подошел к Перепелице:

— Дельно говорил, что-то раньше никогда не замечал у тебя ораторских способностей. Все скромничал? — Увидев, что Борис насупился, сержант улыбнулся: — Не сердись, это шутка. Какие новости, Борис?

— Хренов вернулся, просил передать, что зайдет к тебе в семнадцать часов.

— Ну а сам-то ты как?

— Сейчас поведу группу на гранатометание. Если бы все бросали гранаты далеко и метко, в последнем бою ни один смертник не ушел бы.

— Желаю успеха! — Валентин легонько подтолкнул его в плечо. — На рожон не лезь...

— Угу, — пообещал Перепелица, — Бывай!..

Сверкая начищенными кирзачами, в политотдел пришел Хренов, отыскал Калинина. Тот обрадовался, закидал приятеля вопросами:

— Что произошло в Лохутане? Правда ли, что столкнулись со смертниками? И пришлось ли открывать огонь?

Хренов выслушал вопросы молча, взял предложенную сигарету, раскурил, опасливо поглядывая на кабинет Кислицына. Валентин успокоил:

— Там никого нет: майор с Гречкиным уехали в госпиталь навестить раненых.

— Смертники? — переспросил Иван, поудобней устраиваясь в кресле. — Верно говорили: звери, а не люди — ни себя, ни других не щадят. Больше часа длился бой. Они, понимаешь, скрывались в покинутом доте: там хранился запас воды, продуктов. Одним словом, уничтожили мы до взвода, троих захватили в плен. Лейтенант Говорунов молодец! Храбрец каких мало. Когда самураи укрылись в доте, он подполз сбоку и метнул внутрь несколько гранат. Вот так-то, брат... Ну а ты как живешь? Что нового у вас тут? Тоже ведь жарко, наверно? И вот еще, все забываю спросить: утопленник наш как поживает?

— Телятников, что ли?

— Он самый.

— Собирается домой. Я выпросил у начальника политотдела с трофейного склада диагонали на костюм. Майор подписал рапорт. Отрез подарю Телятникову, у него все-таки семья, дети... Давайте у Го встретимся, поговорим, простимся по русскому обычаю.

— Предложение принимаю. У меня есть красивые кожаные меховые перчатки, отдам ефрейтору...

— Меховые перчатки — летом?

— Эх, Валентин, непрактичный ты человек, хоть и в начальниках ходишь. Что же, по-твоему, зимы больше не будет? Они напомнят ефрейтору обо мне в самый сильный мороз. Он же сибиряк!

— О зиме-то я и не подумал.

— Где встретимся?

— Я же сказал, у огородника Го. Там никто нам не помешает, заодно отведаем помидоров, огурчиков...

Хренов оживился:

— Разве старик вернулся?

— Недавно привез дочь, теперь за него можно не волноваться. С долгами рассчитался, дочь выдаст замуж и заживут себе.

— Я рад за старика.

22

Капитан Гречкин готовил очередное донесение о морально-политическом состоянии личного состава. Требовалось уточнить некоторые данные, и он попросил Калинина сходить в мангруппу:

— Только не задерживайся, донесение необходимо отправить самолетом.

Выполнив поручение, Валентин вернулся в штаб и случайно на втором этаже столкнулся с майором Калякиным. Филипп Пантелеевич удивленно вскинул брови и спросил жестко:

— Где вы пропадаете? Почему не сидите на месте?

— Выполнял поручение капитана Гречкина.

— Зайдите ко мне, заберите оперативную сводку для товарища Кислицына, — распорядился Калякин.

Калинин хотел уже было идти, как вдруг майор, слишком внимательно посмотрев на него сверху вниз, приказал:

— Стойте! Что за вид? Откуда у вас этот неуставной ремень? Сапоги две недели не чищены...

— Так ведь война, товарищ майор...

— По-вашему, если война, то можно ходить немытым и нечесаным? Даю десять минут на то, чтоб привели себя в порядок. — Сказав это, майор широко зашагал к кабинету Рабиновича.

* * *

Прежде чем отнести сводку начальнику политотдела, Валентин быстренько пробежал текст, на случай если Кислицын потребует уточнения. Читая скупые строки, сразу почувствовал, как напряженна боевая жизнь хасанцев в чужой стране. За каждым словом боевого документа — мужество, смелость, героизм пограничников. Являясь непосредственными участниками тех событий, люди меньше всего думали о своих заслугах. Прав, сто раз прав был майор Кислицын, когда советовал Калинину побольше записывать, как он говорил, для истории. Хотя бы вот такое сообщение:

«Лейтенант Говорунов с тридцатью пятью бойцами осуществил дерзкую операцию по ликвидации японского отряда. В бою два пограничника получили ранения. Вражеский отряд разгромлен».

Калинин читал дальше: Майор Николай Теренчук, узнав, где скрывается вражеский гарнизон, выехал на место. Действуя смело и решительно, майор разоружил восемнадцать японских солдат и офицеров». О Теренчуке в оперативных сводках упоминалось уже несколько раз. В частности, сообщалось о таком эпизоде. Узнав от особистов, что в восьми километрах от Хуньчуня в заброшенных фанзах прячутся смертники, Теренчук взял из мангруппы девятнадцать пограничников и выехал в указанный район. Сложить оружие японцы отказались. В завязавшейся перестрелке пятеро самураев были уничтожены. У пограничников потерь не было...

А вскоре опять представилась возможность убедиться в удивительной отваге майора Теренчука.

Ночью японцы снова обстреляли мангруппу, пытались поджечь помещение. Налет удалось отбить сравнительно быстро. Правда, два пограничника были ранены.

* * *

...Выслушав очередной доклад майора Калякина, полковник Рабинович распорядился:

— Привлеките к операции майора Теренчука, офицеров из особого отдела. С диверсантами надо кончать, и чем скорее, тем лучше.

— Задача ясна, но сложнее с людьми, началась демобилизация.

Рабинович несколько минут задумчиво рассматривал карту с нанесенными гарнизонами пограничников, потом распорядился:

— В основном исходите из сил, находящихся в Хуньчуне. Личный состав других гарнизонов к операции не привлекать.

— Есть, товарищ полковник!

Калякин решил начать операцию по ликвидации диверсантов поздно вечером, когда совсем стемнеет. Он исходил из того, что самураи, привыкшие к ночным вылазкам, и на этот раз воспользуются темнотой и тем самым обнаружат себя. Разведчики установили, что японцы скрываются в городке.

К операции привлекалось девяносто человек, в том числе личный состав штабных и тыловых подразделений.

Майор доложил свой план начальнику отряда. Рабинович внимательно выслушал майора, поинтересовался:

— Кого назначили старшими поисковых групп?

Услышав знакомые фамилии, остался доволен. Однако в план внес изменение:

— Ночью проводить операцию не будем. Мы уже не раз убеждались, что темнота больше помогает противнику. Готовьте людей к действиям в светлое время. Днем у бойцов больше уверенности, — обосновал полковник свое решение. — Считаю, что подготовкой и выдвижением групп должен заняться майор Теренчук.

* * *

Калинина и Лесницкого, к их обоюдной радости, тоже привлекли к операции. Сержант Лесницкий — бывалый воин. Валентин гордился медалями друга: «За отвагу», «За оборону Одессы», «За оборону Кавказа», «За оборону Сталинграда», словно своими. Вот и теперь сержант с воодушевлением готовился к боевому заданию. Он раздобыл ППШ, два диска к нему.

— Воевать можно, — сказал он, поглядывая на свое вооружение. — Товарищ капитан, разрешите нам с Калининым быть вместе.

Пидунов внимательно посмотрел на Лесницкого, помолчал, обдумывая просьбу, и заявил решительно:

— Оба будете в моем резерве.

— Товарищ капитан, может, в резерв кого другою назначите? — заикнулся было Валентин.

— Своих решений я не меняю, — отрезал Пидунов. И предупредил: — Чтобы никакой самодеятельности, мне за вас перед начальником политотдела отчитываться. Понятно?

Чего уж тут непонятного...

* * *

Солнце только-только взошло, трава была еще мокрой от росы, В эту рассветную пору майор Николай Теренчук в сопровождении капитана Пидунова, лейтенанта Кузина, старшего сержанта Перепелицы вышел на рекогносцировку.

День обещал быть хорошим, ясным. Небо — голубое, чистое. Лишь на востоке виднелась небольшая стайка легких облачков. Они не громоздились, не закрывали солнце, а мягко, словно парусники, плыли по небу.

Теренчук снял фуражку, подставив голову утреннему ветерку, повернулся к спутникам:

— Поглядите, красота какая!

Пидунов недоуменно посмотрел на майора:

— Что?

— Красота, говорю, какая! — Теренчук показал рукой на плывущие розоватые облачка, на темнеющие за горизонтом сопки...

— Облака как облака, — протянул Пидунов.

— Что за прозаичный человек вы, капитан, — засмеялся Теренчук. — Хорошо, не будем отвлекаться, займемся диверсантами, — надевая фуражку, проговорил он.

* * *

В приказе начальника отряда говорилось: надежно перекрыть дороги, ведущие от городка. На них нужно было устроить засады, выставить, где необходимо, подвижные наряды; жаль только, что так мало пограничников.

Особое внимание Теренчук уделил блокированию северных и восточных ворот, через которые обычно диверсанты проникали в военный городок.

— Так что вы, капитан, скажете? — озабоченно произнес Теренчук. — Где разместим группу Кузина?

Пидунов осмотрелся. За месяц беспрерывных поисков, стычек он изучил здесь каждую дорогу, тропу, овраг.

— Я бы одну засаду выставил во-он у того дерева! — Капитан показал рукой в сторону северных ворот.

— Почему?

— Там, мне кажется, диверсанты скорей всего беспрепятственно могут выйти из городка.

— А я бы, кроме того, перекрыл тропу у западных ворот — там, где есть лаз. Самураи снова могут воспользоваться этим путем, — сказал Перепелица.

— Резонно, — согласился Теренчук. — Ну а вы, Пидунов, возглавите поиск в самом военном городке. Для этого, как вы знаете, выделяются три группы по пятнадцать человек каждая. Готовьте людей к операции.

— Калинин, — окликнул Пидунов, — пойдете со мной.

Прихватив еще и Лесницкого, они прошли на плац, чтобы, если потребуется, успеть помочь любой поисковой группе.

Но операция в городке началась на полчаса раньше, чем предполагалось. Младший сержант Иван Хренов с поисковой группой наткнулся на притаившегося самурая. Тот, заметив пограничников, шмыгнул в раскрытые настежь двери казармы.

— Товарищ капитан, обнаружил противника — доложил Хренов. И, не дождавшись ответа, скомандовал бойцам: — За мной!

Пригибаясь к земле, пограничники следом за Хреновым побежали к казарме, стоявшей за плацем. Японцы открыли беспорядочную пальбу, а чтобы незаметно скрыться, запалили дымовую шашку. Густой, вонючий дым ненадолго укрыл диверсантов. Бойцы малость замешкались, но этого самураям хватило, чтобы прорваться в другое здание.

— За мной! За мной! — донесся до Валентина призывный клич Хренова. Иван в эти минуты не думал об опасности, он видел перед собой врага, которого надо было обезвредить или уничтожить. — Не отставай! — поторапливал он, а сам, не останавливаясь, стрелял короткими очередями.

Теренчук доложил Рабиновичу, что поисковая группа Хренова вступила в боевое соприкосновение с японцами.

— Закрыть все входы в городок и выходы из него, да так, чтобы мышь не проскочила! — приказал начальник отряда. — Группу Хренова не выпускать из виду, если надо — помогите.

* * *

Тем временем капитан Пидунов с резервом приблизился к месту, где укрылись диверсанты. Он видел, как от зажигательных пуль в казарме загорелась мебель. Хренов вместе с бойцами ворвался в горящее помещение и, перебегая из комнаты в комнату, стал теснить противника к выходу.

Пидунов, повернувшись к Лесницкому и Калинину, приказал:

— Держите окна на прицеле!

Опасаясь поразить своих, они пока не стреляли, ждали, когда японцы выскочат из-за укрытия.

Не выдержав жары, двое ящерицами выскользнули из дверей. Они и не думали сдаваться. Петляя из стороны в сторону, отстреливаясь, побежали к другому зданию. Тогда Лесницкий крикнул: «Давай бей! Уйдут!» Автомат запрыгал в его руках. Валентин тоже прицелился и увидел, как срезанные пулями японцы упали перед казармой.

Выстрелы слышались и в другом конце городка. Там тоже шел бой.

Огонь расползался по казарме. Дым, чад, смрад... Калинин приложил руку к груди и тут же отдернул: до гимнастерки невозможно было дотронуться, так она нагрелась. А каково же было Хренову, бойцам!

Через низкие окна Валентин неожиданно увидел, как Иван споткнулся, словно налетел на препятствие, и плашмя упал на пол.

— Помогите! — приказал Пидунов Лесницкому. Вслед за ним и Валентин вбежал в горящую казарму.

Прикрывая лица руками, они приблизились к Хренову и подхватили обмякшее тело. Вдвоем вытащили младшего сержанта во двор, отнесли подальше от огня.

— Голову ему держи выше! — велел Жора. — А я кликну санитара.

— Я здесь, — ответил из-за спины долговязый пограничник с санитарной сумкой на боку.

— Быстро перевяжи его...

Санитар расстегнул на Хренове гимнастерку, нагнулся, послушал сердце, пульс и медленно поднялся.

— Не нужна младшему сержанту медицинская помощь. Пуля попала в сердце.

* * *

Ваня лежал под китайским небом — молодой, с чуть заметной улыбкой на побелевшем лице. Таким и остался он в памяти Валентина.

В городке уничтожили семерых вооруженных до зубов японцев, десятерых захватили в плен.

23

Прощальный салют прогремел над могилой младшего сержанта Ивана Хренова. На душе у Валентина было неуютно, холодно, тяжелые мысли о друге, погибшем в самом конце войны, одолевали его.

Никто не посылал его в этот последний бой, не заставлял бежать в горящее здание. Иван сам себе отдал приказ.

Таким был Хренов. Он еще живет в памяти, и Валентину слышится его негромкий голос.

Калинин разыскал ефрейтора Телятникова, который попал в первую группу демобилизованных. Передал ему отрез, меховые перчатки — подарок Хренова. Увидев все это, Телятников растерялся, захлопал ресницами, забормотал:

— Спасибо, спасибо...

— Ладно, чего уж... Отнеси вещи и пойдем помянем Ванюшу Хренова, — сказал Калинин.

В фляжке, которая давно висела у него на поясе, оставалось граммов триста спирта. Когда-то получил на складе для профилактики кишечно-желудочных заболеваний. Думал, перед отправкой Телятникова удастся втроем посидеть.

— Жду тебя, — напомнил ефрейтору.

— Я мигом, — заторопился тот, прижимая подарки к груди.

Не прошло и четверти часа, как он вернулся.

— Собрался?

Телятников не понял:

— Вы о чем?

— Домой ехать готов?

— У солдата всегда все собрано, но что-то не верится.

— Непременно уедешь, — успокоил Валентин. — Сам видел документ, да и японцы уже в основном капитулировали.

— А чего же те, которые младшего сержанта Хренова убили, не сдаются?

— Это особая статья. От злобы лютуют. Но песенка их спета. Теперь такие бедняки, как Го, скажут последнее слово. Все-таки у нас они кое-чему научились.

— Давайте сходим к Го, попрощаемся, — предложил Телятников.

К ним присоединился Лесницкий. Втроем и направились на окраину Хуньчуня к знакомой фанзе.

Заслышав голоса, старик вышел навстречу, поклонился с достоинством, легко и бережно пожал руки и, показывая на открытую дверь, проговорил:

— Позалуста, проходите.

В чистенькой фанзе на этот раз Го был не один. На кане прибиралась молодая, изящная китаянка. При появлении пограничников девушка почтительно поклонилась и закрыла лицо рукавом цветастого халата.

— Это моя Сянь, познакомьтесь, — ласково проговорил Го, не спускавший с дочери восторженного взгляда.

Девушка еще больше засмущалась и вышла из фанзы.

— Прошу кусать, позалуста, — пригласил Го и показал на кан, где на низеньком, с лаковой росписью столике, в деревянных вазочках алели помидоры, красовались зеленый лук, сладкий перец и стояло пять крошечных рюмок.

— Ван не пришел? — так огородник называл Хренова.

Гости сняли пилотки, склонили головы. Го сразу догадался, что с Иваном случилось непоправимое.

Валентин разлил спирт по рюмкам, налил и в ту, которая предназначалась для Хренова. Накрыл хлебом, прихваченным у Сукача. Молча помянули друга. Вместе со всеми выпил и Го — по-крестьянски крякнул, вытер ладонью слезу на морщинистой щеке и что-то прошептал. Наверное, молитву. Никто не хотел нарушать тишину.

В помещение неслышно вошла Сянь, поставила перед гостями салат в фарфоровых чашках. Поклонилась и так же незаметно, как и вошла, скрылась за дверью.

— Красивая у тебя дочь, — обращаясь к Го. задумчиво проговорил Жора.

— Очень холосая, — подтвердил старик. — Добрая, ласковая.

Гости посидели еще немного, поговорили о войне, о политике, об урожае. На прощание пожелали хозяину счастья и вернулись в гарнизон.

* * *

Второго сентября сорок пятого года небо над Хуньчунем озарилось фейерверком от разноцветных ракет, трассирующих пуль. Хасанцы приветствовали победу: представители японского командования подписали акт о безоговорочной капитуляции.

В штаб пришло сообщение о награждении Хасанского пограничного отряда орденом Кутузова II степени.

Конец войне! Но у пограничников дел хватало. Так, четвертого сентября отряд под командой капитана Гаврилова в Тумыньзе вступил в бой с японской диверсионной группой, пытавшейся отравить воду в колодце. Боевое столкновение, однако, не помешало пограничникам проводить на Родину «стариков». Возле грузовиков собрались бойцы, командиры, чтобы попрощаться с товарищами, с которыми не один год охраняли границу, а потом воевали против самураев. Валентин обнялся с ефрейтором Телятниковым, Лесницкий помог тому забраться в кузов, подал вещевой мешок и сверток с продуктами.

— Счастливого пути, солдат!

— И вам скорого возвращения!

— Вернемся. С делами покончим тут и вернемся. Так и передай землякам: мы поставили последнюю точку в войне.

Примечания

{1} Маневренная группа (сокращенно — мангруппа) — строевое подразделение в пограничном отряде.

{2} Хао — хорошо (кит.).

{3} Хунхузы — бандиты (кит.).

{4} Ша — смерть (кит.).

{5} Шаньго — ура (кит.).