Изучая историю литературы, и не только отечественной, мы с неутомимым интересом всматриваемся в пересечения писательских судеб. Общение двух выдающихся поэтов-современников особенно увлекает нас возможностью новых литературоведческих открытий. Любой, совсем неброский, биографический факт – мимолетная встреча, случайный разговор, сказанное ненароком слово – может оказаться глубоко содержательным. Пройдет время, и пытливый исследователь обнаружит в разрозненном и скудном казалось бы, материале истоки крупного литературного замысла либо первоначальные очертания известных впоследствии стихотворных строк.
Эти общие истины приходят на память при попытке воссоздать историю личных и творческих взаимоотношений Ахматовой с Николаем Клюевым, самобытным "народным" поэтом, чье имя, надолго преданное забвению победоносно возвращается теперь в нашу культуру. Документальных свидетельств о знакомстве Ахматовой и Клюева сохранилось в целом немного, но и то, чем мы располагаем ныне, представляет собой значительный интерес и побуждает нас восстанавливать – подчас по крупицам – одну из еще не прочитанных глав истории русской поэзии XX века.
Первая встреча поэтов состоялась, по всей очевидности, осенью 1911 г. Для Клюева это было время, насыщенное событиями и новыми знакомствами. Летом 1911 г, покинув родную олонецкую деревню, где он жил постоянно, Клюев совершает поездку в Рязанскую губернию к Л. Д. Семенову, ушедшему "в народ" поэту-символисту (Клюев также был захвачен в те годы "неонародническими настроениями). Август 1911 г. Клюев проводит в Москве. Здесь он ведет переговоры об издании своих стихов отдельным сборником. Предисловие к нему соглашается написать В. Я. Брюсов. Существует версия, восходящая к устным воспоминаниям Ахматовой, будто у Брюсова в августе 1911 г. Клюев впервые встретился с Н. С. Гумилевым1.
В сентябре 1911 г. Клюев находится в Петербурге. Среди, наиболее значительных для него событий той осени - его очное знакомство с Блоком, состоявшееся 26 сентября. До этого в течение четырех лет Клюев переписывался с Блоком: поэты обменивались важными для них обоих мыслями о России, о русском народе и его "душе". Клюев посылал Блоку на суд свои ранние стихотворения; Блок со своей стороны способствовал их публикации в известных русских журналах ("Золотое руно", "Бодрое слово" и др.)2.
Должно быть, благодаря Блоку Клюев сближается с С. М. Городецким, чье раннее творчество, ориентированное на миф и фольклор, давно уже привлекало к себе внимание олонецкого поэта, пытавшегося слагать стихи в аналогичном духе. Осенью 1911 г. в Петербурге готовилось новое поэтическое объединение – "Цех поэтов", в котором тон задавали будущие акмеисты (Городецкий и Гумилев становятся "синдиками" "Цеха", Ахматова – его секретарем. С самого начала организаторы "Цеха" рассчитывали на близкое участие в нем Николая Клюева. Тянувшиеся к "земле" и "лесной" стихии, они хотели видеть в своих рядах: поэта чье творчество проистекает, как им казалось, из его "первозданности"3. Именно в такой тональности писали о Клюеве и Гумилев, и Городецкий в связи с появлением в свет первого сборника его стихотворений, изданного в Москве в октябре-ноябре 1911 г. (на обложке указан 1912-й год).
О близости Клюева к кругу Городецкого – Гумилева уже осенью 1911 г. свидетельствуют несколько фактов. Назовем некоторые из них. Осенью 1911 г. при журнале "Аполлон" был выпущeн "Литературный альманах" (на обложке – 1912-й год) он объединял в себе символистов (Бальмонт, Блок, Андрей Белый) с участниками "Цеха поэтов" Ахматова, Гумилев, Зенкевич, Мандельштам и др.) и "крестьянскими" поэтами (Ключков, Клюев). Сохранился, кроме того, экземпляр сборника "Сосен перезвон" с дарственной надписью автора Гумилеву, сделанной в ноябре 1911 г., – бесспорное свидетельство состоявшегося уже ранее знакомства Клюева с Гумилевым4.
В те осенние недели 1911 г. и происходит первая встреча Клюева с Ахматовой, – видимо, в редакции журнала Аполлон". Мы можем судить об этом по недатированному письму Клюева к неизвестному лицу. Часть этого письма первоначально составляли четыре стихотворения с надписью: "Посв<ящается> Гумилевой", – на этом основании Л. К. Швецова, первый публикатор письма, атрибутировала его как адресованное Ахматовой5. Письмо начинается со слов:
"Извините за беспокойство, но меня потянуло показать Вам эти стихотворения, так как они родились только под впечатлением встречи с Вами. Чувства, прихлынувшие помимо воли моей, для меня новость, открытие. До встречи с Вами я так боялся такого чувства, теперь же боязнь исчезла и, вероятно, напишется больше в таком духе. Спрашиваю Вас – близок ли Вам дух этих стихов? Это для меня очень важно". Далее Клюев, упоминая о своем "свидании" с Ахматовой в редакции "Аполлона", добавляет: Я знаю, что Вам было нудно и неприятно, но поверьте, что я только и знал, что оборонялся от Вас – так как моем положении вредно и опасно соблазниться духом людей Вашего круга6.
Ясно видно, что цитируемое письмо Клюева не что иное, как слегка завуалированное любовное признание. Молодой олонецкий поэт (Клюеву было тогда 27 лет) пишет Ахматовой о своем чувстве к ней, посвящает ей несколько своих стихотворений. (Случай почти беспрецедентный в биографии Клюева, склонного всегда видеть в женщине скорее духовную сестру, нежели возлюбленную. Ясно также, что Ахматова поразила Клюева более своей личностью, чем стихами (к осени 1911 г. у Ахматовой было лишь несколько журнальных публикаций; книга "Вечер" выйдет позднее – в марте 1912 г.).
Требуют пояснения и последние слова Клюева, где столь явственно и не без вызова он противопоставляет себя "кругу" Ахматовой. Болезненно ощущая социальные перегородки, отделяющие его от "интеллигентного" общества, Клюев обыкновенно подчеркивал свое крестьянское происхождение и гневно обличал от имени "народа" людей "ненуждающихся и ученых" (слова из его письма к Блоку 22 января 1910 г.)7. Будучи убежденным "левым народником" и намеренно обостряя актуальную для тех лет проблему "народ – интеллигенция", Клюев призывал сторониться "города" и "городской" культуры (хотя в действительности всячески тянулся к ним). Это противостояние поэта-крестьянина избранному кругу "интеллигентов" резко обозначилось и в его письме к Ахматовой.
Нам неизвестно, какое впечатление произвело это письмо на Ахматову. Неизвестно даже, получила ли она его. "Клюев, видимо, так и не решился отправить стихи и письмо, и они остались в его архиве", – предполагает Л. К. Швецова8. Можно, во всяком случае, утверждать, что жена Н. С. Гумилева, окруженная в то время почтительным вниманием и других молодых поэтов, вряд ли отозвалась бы на письмо из Олонии, даже если бы она его получила и прочитала. Но общение Клюева с "Цехом поэтов" тем не менее продолжалось и достигло особой интенсивности осенью 1912 г., когда олонецкий поэт снова приезжает в Петербург и Москву. Среди его новых знакомых – Вас. В. Гиппиус, Вл. В. Гиппиус, Г. В. Иванов и другие участники "Цеха". К этому времени у Клюева уже готова третья книга стихов – "Лесные были"; к ней проявляет интерес известное ярославское издательство К. Ф. Некрасова (с отделением в Москве). Второй стихотворный сборник Клюева – "Братские песни" – увидел свет еще в мае 1912 г. (он был издан редакцией московского журнала "Новая земля"). В конце 1912 г. на страницах некоторых русских периодических изданий появляется сообщение о том, что петербургский "Цех поэтов" готовит к печати четвертый сборник стихотворений Клюева – "песенник", озаглавленный "Плясея"9. Уверенно и быстро вступал Клюев в те месяцы в "большую" русскую литературу.
В этот бурный сезон 1912/13 г. Клюев неоднократно видится в Петербурге с Ахматовой: на литературных вечерах, где он выступает совместно с акмеистами, на заседаниях "Цеха", в кафе "Бродячая собака" и т. д. Сохранился карандашный рисунок С. Городецкого, запечатлевшего одно из собраний "Цеха поэтов"; изображены сидящие рядом Клюев, Лозинский, Ахматова и Зенкевич10.
В газетных отчетах того времени, отразивших всю разноголосицу мнений по поводу нового литературного течения – акмеизма, имена Клюева и Ахматовой зачастую стояли рядом. Впрочем, многие критики с недоумением отмечали близость Клюева к акмеистам, справедливо указывая на явную разнонаправленность их художественных целей. "Клюев очень интересен сам по себе, и в этой его "самости" его главная поэтическая ценность, а Анна Ахматова тоже сама по себе, но совсем в другой плоскости..." – подчеркивал один из журналистов11. Неудивительно, что пребывание Клюева в стане акмеистов оказалось весьма непродолжительным.
Уже в начале 1913 г. Клюев решительно порывает с "Цехом". Ахматова вспоминала, как на выступлении акмеистов в Литературном обществе 15 февраля 1913 г. Клюев "публично отрекся" от своих недавних союзников и на изумленный вопрос Гумилева, что это значит, якобы ответил: "Рыба ищет где глубже, человек где лучше..."12
С весны 1913 г. по сентябрь 1915 г. Клюев живет на родине, в Олонецкой губернии, но его имя часто появляется на страницах "толстых" русских журналов, в основном – "неонароднической" ориентации ("Заветы", "Ежемесячный журнал" и др.). Его переписка с Городецким и Гумилевым в этот период сходит на нет. Но неизменным остается его восхищение Ахматовой – не только ее личностью, но и ее стихами, которые Клюев не раз и читал, и слышал в 1912-1913 гг. Восторженное отношение Клюева к Ахматовой ярче всего отразилось в дарственной надписи на экземпляре "Лесных былей": "Анне Ахматовой – любимой поэтессе. Николай Клюев. Андома. 1913 год"13.
На рубеже 1914-1915 гг., оценивая в одном из писем к издателю В. С. Миролюбову последний номер "Ежемесячного журнала" за 1914 год, Клюев писал:
"Какая чудесная декабрьская книга журнала! И как хорошо, что в отделе поэзии не встречается Година, Вяткина, Галиной и т. п. вплоть до Андрусона включительно. Какая строгость линий намечается у Анны Ахматовой:"Божественна, спокойна и легка,Я знаю, что Ахматова и компания не верят в мое понимание искусства, думают, что под искусством я подразумеваю прикладное искусство, слышал я, что они фыркают на мои писания, так как, видите ли, у меня истощился "запас культурных слов", что, по их понятию, является показателем скудости душевной – на все это мне претит возражать"15.
Допишет Музы смуглая рука".14
В словах Клюева содержался, конечно, прозрачный намек на "Цех поэтов". Впрочем, у него вряд ли могли быть реальные основания для столь глубокой обиды: "Ахматова и компания" продолжали высоко ценить талант Клюева и после его разрыва с "Цехом" (распавшимся к осени 1914 г.). Цитированный отрывок следует рассматривать как обычную для Клюева "позу", вызванную его стремлением по возможности заострить конфликт между "природой" и "культурой", "народом" и "интеллигенцией". Те же интонации были уже отмечены нами в его письме к Ахматовой.
Осенью 1915 г. в Петрограде Клюев встречается с молодым Есениным; их знакомство быстро перерастает в тесную дружбу. Все последующие месяцы (вплоть до призыва Есенина в армию) поэты неразлучны друг с другом. Они всюду появляются вдвоем, вместе выступают на вечерах и в литературных салонах; нарядившись "по-крестьянски", они с увлечением читают "городской" публике свои "народные" произведения, обильно насыщенные областными словами, образами и мотивами русского фольклора. Оба подчеркивают свою причастность к религиозной жизни русского народа, свою близость к старообрядцам и сектантам (хлыстам). К Есенину и Клюеву тянутся в 1915 – 1916 гг. другие "крестьянские" поэты – П. Карпов, С. Клычков, А. Ширяевец. В русской литературе формируется новое направление, которое впоследствии получит название "ново-крестьянского".
Есенинско-клюевские стилизации в "русском" духе (иногда удачные, иногда нарочито-вычурные) воспринимались в литературных кругах по-разному: одни приветствовали этот стиль, принимали его за подлинно "народный", другие относились к нему недоверчиво и даже раздраженно. Поэтам акмеистического круга этот "маскарад" был, конечно, чужд, но отчасти и интересен. Память Ахматовой надолго сохранила образ "ряженого" и хлыстовствующего мужика-поэта, каким желал казаться Клюев, особенно в Петрограде в 1915 – 1916 гг. Много лет спустя, в декабре 1959 г., работая над сценарием балета (соответствующего в основных чертах содержанию "Поэмы без героя"), Ахматова – в ряду прочих видений прошлого – упоминает и "новокрестьянских" поэтов: "...Клюев и Есенин пляшут дикую, почти хлыстовскую, русскую"16.
Однако контакты Клюева с акмеистами не прекращаются и в те годы, когда пути их, казалось бы, далеко разошлись. В сентябре-октябре 1915 г. Клюев часто видится с Городецким. 25 декабря 1915 г. Клюев и Есенин навещают Гумилевых в Царском Селе; дату визита подтверждают надписи Ахматовой и Гумилева на их сочинениях, подаренных Есенину17. В тот день Ахматова впервые увидела рязанского поэта. В руках у Есенина был рождественский номер газеты "Биржевые ведомости", где были напечатаны стихотворения его и Клюева, а также Бальмонта, Блока, Волошина, 3. Гиппиус, Мережковского, Сологуба и других известных поэтов18. Ахматова рассказывала:
"Немного застенчивый, беленький, кудрявый, голубоглазый и донельзя наивный, Есенин весь сиял, показывая газету.
Я сперва не понимала, чем было вызвано это "сиянье".
Помог понять сам не очень мною понятый его "вечный спутник" Клюев.
– Как же, высОкОчтимая Анна Андреевна, – расплываясь в улыбке и топорща моржовые усы, почему-то потупив глазки, проворковал сей полудьяк. – Мой Сереженька здесь сО всеми знатными прОпечатан, да и я удОстОился"19.
Как видно, Клюев по своему обыкновенью говорил с сильным оканьем. Потом поэты читали стихи. "Есенин читал великолепно, а Клюев смотрел на него просто влюбленными глазами, чему-то улыбаясь"20.
В рассказе Ахматовой обращают на себя внимание слова "не очень мною понятый,..". Они вполне перекликаются с ее отзывом о Клюеве в более поздней записи либретто балета, сделанной 6-7 января 1962 г.: "Таинственный деревенский Клюев..." Следует заметить, что загадочность Клюева, его "неуловимость" и многоликость подчеркивали многие его современники. Таким запечатлелся он и в сознании Ахматовой21.
Клюев прожил в Петрограде до лета 1917 г. и за это время, конечно, мог видеть Ахматову неоднократно. Предполагалось даже их совместное участие в "Вечере свободной поэзии" (13 апреля 1917 г. в Тенишевском зале)". Однако выступление Клюева не состоялось22.
С весны 1918 г. до лета 1923 г. Клюев живет и работает в г. Вытегра, совершая оттуда ежегодные наезды в Петроград. О его возможных встречах с Ахматовой за эти годы не имеем сведений23. К осени 1923 г. Клюев переселяется в Петроград. Как член Всероссийского Союза поэтов, а стоит в стороне от культурной жизни города: публикует свои стихотворения в ленинградских изданиях, читает их на писательских вечерах. В июне 1924 г. Клюев принимал активное участие в пушкинских торжествах. 6 июня он выступал, например, в Союзе писателей вместе с другими участниками, среди которых была и Ахматова. Заметим, что и Ахматова, и Клюев были страстными поклонниками поэзии Пушкина; в творчестве каждого из них пушкинская тема занимает особое место.
Период 20-х годов был нелегким для многих поэтов сформировавшихся еще до революции. Не каждый из них умел найти себя в новой для него действительно У Ахматовой наступает пора длительного творческого спада: между 1923 и 1935 гг. ею написано не более 20 стихотворений. Резкий перелом наступает и в поэзии Клюева Не желая отречься от своих патриархальных стародедовских идеалов, поэт отходит, однако, от своей прежней стихотворной манеры, все более тяготеет к эпическому жанру. Именно в 20-е годы Клюев создает несколько замечательных по силе поэм – "Плач о Сергее Есенине" (1926), "Деревня" (1927), "Погорельщина" (1928). Теснимый официальными критиками, объявленный "кулацким" поэтом, Клюев то воспевает "русскую красоту", то оплакивает ее неотвратимую гибель. Трагическое восприятие современной жизни бесспорно, сближает его с Ахматовой, которая, как и он, совсем теряет в эти годы широкого читателя.
Связанные своим литературным прошлым и общими для них потерями (Блок, Гумилев), Клюев и Ахматова не раз встречаются в середине 20-х гг., чаще всего – у знакомых. О взаимоотношениях Клюева и Ахматовой в 20-е гг рассказывали нам очевидцы их встреч – поэт В. А. Рождественский, литературовед В. А. Мануйлов и другие. Однажды у Клюева в его комнате на улице Герцена собрались гости, кроме Ахматовой была приглашена и С. А. Толстая – вдова Есенина. ("Вечер двух вдовствующих императриц", – произнес Клюев). В тот вечер Ахматова читала старые стихи, а Софья Толстая рассказывала о настроениях Есенина в конце 1925 г. (перед его отъездом в Ленинград). В другой раз Клюев – в присутствии Ахматовой – читал сочиненную им сказку о коте Евстафии и мышке Степанидке и одновременно демонстрировал свои "сверхъестественные" способности (шептал коту на ухо какие-то слова, и тот ему повиновался). Ахматова реагировала спокойно, хотя слегка отстраненно.
Сохранилась также фотография, сделанная, видимо, в конце 1925 г. на юбилее М. А. Кузмина (в связи с 50-летием). Мы видим здесь многолюдную группу гостей, среди них – Ахматову, Вагинова, Клюева, Кузмина, Лозинского, Тихонова, Хармса, Федина и др. (Существует несколько вариантов этого группового снимка.)
Известно также несколько отзывов Ахматовой и Клюева друг о друге; все они проникнуты глубоким уважением. Так, Ахматова сказала однажды П. Н. Лукницкому, что "Клюев, Мандельштам, Кузмин – люди, о которых не говорить дурное. Дурное надо забыть"24.
Отношение Клюева к Ахматовой иллюстрирует такой эпизод:
"Она <Ольга Берггольц> рассказывала, как в юности, когда она еще писала слабенькие стихи "под Есенина", у нее знакомый, начинающий поэт, который знал Клюева. Он повел ее к старику25. Дверь открыл какой-то отрок в поддевке. Борзые собаки. Множество икон и лампад. Клюев говорил: "Читайте, девушка, стихи". Я читала, он слушал. Потом встал и сказал: "Орел Сафо над вами парит. Сами не знаете, кем будете... Идите к Анне, Анне Ахматовой.. Держитесь ее советов". Вот она и пошла..."26
Вспоминает В. А. Баталин (в то время – студент-филолог, впоследствии – архимандрит Всеволод):
"Однажды я прочел ему <Клюеву> стихи Ахматовой:Вечерние часы перед столом,Растроганно, со слезой, он сказал: "Красота-то какая! Сидит она, красавица наша русская, в тереме за хрустальным оконцем и дозорит Русь... Неповторимо прекрасно!.." Я, не соглашаясь с его, как мне казалось, произвольной "оценкой" стихов Ахматовой ("русская".., "Русь".., "дозорит", а ведь это скорее альтмановская Ахматова на берегу Херсонесской бухты), все же невольно поддался обаянию его слов и "поверил" в его Ахматову. Хотя бы на миг" 28.
Непоправимо белая страница,
Мимоза пахнет Ниццей и теплом,
В луче луны летит большая птица27 и т. д.
Но, судя по другим отзывам Клюева, его взаимоотношения с Ахматовой не всегда были ровными. В суждениях Клюева о ней появляется порой критический и даже снисходительный оттенок. "Когда я начинаю говорить с Ахматовой, она начинает волноваться, кричать высоким фальцетом, чувствуя, что я попадаю в самую точку, понимая, как никто, всю ее женственность". Это – слова Клюева, записанные в 1925 г. Н. И. Архиповым, близким другом поэта29.
Приведем и другой, более резкий и, конечное, очень субъективный отзыв. "Популярность не есть прекрасное, – записывает Архипов рассуждение Клюева. – "Чудный месяц"30 популярен, но слава его позорит искусство. В квашне Анны Ахматовой – закваска "Чудного месяца", оттого ахматовские бисквиты стали вкусны для чистой публики. Это зловещий признак, и я не радуюсь такой бисквитной популярности"31.
Широкую известность получили клюевские строки об Ахматовой из стихотворения "Я гневаюсь на вас и горестно браню..." (1932). Полный текст этого стихотворения (оно печаталось и под заголовком "Клеветникам искусства") стал впервые известен в 1969 г.32. Негодующе-обличительные иносказания Клюева направлены против серых и "бумажных" бездарностей, вершащих судьбами родного искусства, против всех тех, кто в течение десяти лет морил голодом "певучего коня" – русского Пегаса. Среди современных поэтов, которым удалось сохранить в своих стихах "соловьиные раскаты", Клюев, помимо самого себя, называет Клычкова, Ахматову и Павла Васильева. Процитируем отрывок, обращенный к Ахматовой:Ахматова – жасминный куст,Эти строки были написаны уже в Москве, куда Клюев перебрался в конце 1931 г. на постоянное жительство. Виделся ли он с Ахматовой в 30-е гг., мы не знаем. Тем не менее это стихотворение было хорошо известно Ахматовой; ей читал его по памяти Осип Мандельштам, не раз встречавшийся с Клюевым в Москве в 1932-1933 гг. "Лучшее, что сказано о моих стихах" – так отозвалась Ахматова об этих клюевских строчках35. Не случайно она частично использовала их в качестве эпиграфа ко второй части "Поэмы без героя" ("Решка")"36 В 40-х гг., когда создавалась поэма, имя Клюева, репрессированного в 1934 г. и погибшего в сибирской ссылке, было фактически под запретом, вероятно, поэтому в рукописи, а затем во всех современных печатных изданиях "Поэмы без героя" под эпиграфом стоят лишь инициалы поэта – "Н.К.".
Обожженный асфальтом серым33,
Тропу ль утратила к пещерам,
Где Данте шел и воздух густ,
И нимфа лен прядет хрустальный?
Средь русских женщин Анной дальней
Она, как облачко, сквозит
Вечерней проседью ракит!34
В своих воспоминаниях о Мандельштаме ("Листки из дневника") Ахматова, рассказав о строках стихотворения "Я гневаюсь на вас...", которые читал ей наизусть Мандельштам, сбавляет: "Я своими глазами видела у Варвары Клычковой37 заявление Клюева (из лагеря о помиловании); "Я осужденный за мое стихотворение "Хулители искусства" и за безумные строки моих черновиков..."38 на этот раз память явно подвела Ахматову. Сохранилось заявление Клюева во ВЦИК от 12 июля 1934 г. (из поселка Колпашево Нарымского края), начинающееся словами: "После двадцати пяти лет моей поэзии в первых рядах русской литературы я за безумные непродуманные строки из моих черновиков, за прочтение моей поэмы под названием "Погорельщина", основная мысль которой та, что природа выше цивилизации, сослан Московским ОГПУ в Нарым на пять лет"39. Но важнее другое: Ахматова и после ареста Клюева продолжала интересоваться его судьбой, узнавала о нем от общих московских знакомых (В. Н. Горбачевой, возможно, самого Клычкова, О. Мандельштама и др.).
Не забывал об Ахматовой и сосланный в Сибирь Клюев. В одном из его писем конца 1935 г., адресованном Н. Ф. Христофоровой, жене оперного певца Большого театра А. Н. Садомова, есть следующие замечательные строки:
"Не жалко мне себя как общественной фигуры, но жаль своих песен-пчел, сладких, солнечных и золотых. Шибко жалят они мое сердце. Верю, что когда-нибудь уразумеется, что без русской песенной соли пресна поэзия под нашим вьюжным небом, под шум плакучих новгородских берез. С болью сердца читаю иногда стихи фанерных знаменитостей в газетах; какая серость! Какая неточность! Ни слова, ни образа. Все с чужих вкусов. Краски? Голый анилин, белила да сажа. Бедный Врубель, бедный Пикассо, Матис(с), Серов, Гоген! Верлен, Ахматова, Верхарн! Ваши зори, молнии и перлы нам не впрок! Очень обидно и жалко"40.
Так, связанные общим поэтическим делом, Ахматова и Клюев на протяжении почти четверти века сохраняли друг о друге высокое уважительное мнение. Каждый из них признавал талант и незаурядность другого, умел отдать ему должное. Пути их то сближались, то расходились, но поэты не теряли друг друга из виду, даже в труднейшие для них обоих 1934-1937 гг. Думается, что и после смерти Клюева (ее обстоятельства до сих пор не выяснены) Ахматова не раз вспоминала его среди тех, о которых она впоследствии скажет:
Непогребенных всех – я хоронила их,Коснемся еще вопроса, затронутого нами в начале статьи: о творческих взаимовлияниях. Не слишком углубляясь в эту особую литературоведческую тему, ограничимся лишь одним примером.
Я всех оплакала, а кто меня оплачет?41
В 40-е гг., живя в Ташкенте, Ахматова делилась своими воспоминаниями с Э. Г. Бабаевым. О Клюеве она сказала: "Николай Клюев был ловец душ. Он каждому хотел подсказать его призвание. Блоку объяснял, что Россия его "Жена". Меня назвал "Китежанкой"42. Это свидетельство Ахматовой чрезвычайно любопытно. Дело в том, что начатая Ахматовой в 1940 г. поэма "Путем всея земли" (впервые напечатана полностью в книге "Бег времени", 1965) имела параллельное название "Китежанка"43. Ахматова уподобляет себя "китежанке", которая, "расталкивая года" и "прямо под ноги пулям", возвращается "домой" – в град Китеж, сокрытый, по народной легенде, водами озера Светлояр от татарской орды. По своей внутренней структуре (возвращение памятью в незабываемое, лелеемое прошлое) "Китежанка" родственна "Поэме без героя".
К теме Китежа, столь распространенной в русском искусстве начала века, неоднократно обращался и Клюев; с годами этот образ становился ему все важней и ближе. Сказание о Китеже как бы воплощало для олонецкого поэта самые заветные его представления о древней, таинственной, "поддонной" Руси, которая, как хотелось Клюеву верить, еще однажды воскреснет во всей своей ослепительной красоте. "Моя слеза, мой вздох о Китеже родном", – восклицал Клюев в одном из своих стихотворений (1917)44. "Мой же мир: Китеж подводный, там все по-другому", – признавался Клюев Н. И. Архипову45. Своеобразной вариацией на тему Китежа можно считать и "повесть о Лидде, городе белых цветов", сметенном с лица земли сарацинами. Этой горькой "повестью" завершается клюевская "Погорельщина" – реквием по исчезнувшей, поруганной, "погорелой" родине.
Устремленный к "невидимой" России, к ее прошлому, ее религиозной "душе", Клюев и сам, особенно в 20-е гг., по праву мог бы назвать себя "китежанином". Поэтому слова Ахматовой в данном случае не вызывают ни малейшего сомнения: встречаясь с ней в послереволюционную пору, Клюев именовал ее "китежанкой", как бы желая подчеркнуть этим словом общность их судеб и духовное родство. Должно быть, память о Клюеве, о встречах и беседах с ним в 20-е гг. и подтолкнула затем Ахматову к созданию "Путем всея земли" ("Китежанка").
Примечания1. См.: В. К. Лукницкая. Материалы к биографии Н. Гумилева. – В кн.: Н. Гумилев. Стихи. Поэмы. Тбилиси, 1988, с. 48. вверх
2. См. подробнее: Письма Н. А. Клюева к Блоку. Вступительная статья, публикация, комментарии К. М. Азадовского. – В кн.: Александр Блок. Новые материалы и исследования. (Литературное наследство, т. 92, кн. 4). М., 1987, с. 427-523. вверх
3. См.: К. М. Азадовский. Н. А. Клюев и "Цех поэтов". – Вопросы литературы, 1987, № 4, с. 269-278. вверх
4. См.: Александр Блок. Новые материалы и исследования. (Литературное наследство, т. 92, кн. 4), с. 516. вверх
5. Л. Швецова. Николай Клюев и Анна Ахматова. – Вопросы литературы, 1980, № 5, с. 303-305. Там же см. названия четырех стихотворений, сведения о их первопубликациях и текст одного из них. вверх
6. Там же, с. 304. вверх
7. Александр Блок. Новые материалы и исследования. (Литературное наследство, т. 92, кн. 4), с. 494. вверх
8. Л. Швецова. Николай Клюев и Анна Ахматова. – Вопросы литературы, 1980, № 5, с. 304. вверх
9. См.: Утро России, 1912, № 283, 8 декабря, с. 7; Новое вино, 1912, № 1 (декабрь), с. 14 и др. вверх
10. См.: Александр Блок. Новые материалы и исследования. (Литературное наследство, т. 92, кн. 3). М., 1982, с. 433. вверх
11. С. Любош. О футуристах. – Современное слово, 1913, № 2109, 21 ноября/4 декабря, с. 3. вверх
12. Из заметки Ахматовой "К истории акмеизма" (Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ф. 1073, ед. хр. 73). Подробнее о данном эпизоде, а также о причинах и обстоятельствах разрыва Клюева с акмеистами см.: К. Азадовский. Клюев и "Цех поэтов". – Вопросы литературы, 1987, № 4, с. 274-277. (Заметка "К истории акмеизма" публикуется в этом номере "ЛО". – Ред.) вверх
13. Экземпляр книги хранится в Государственном Литературном музее (Москва). Андома – река в Вытегорском уезде Олонецкой губернии (ныне – Вытегорский район Вологодской области); в одной из деревень на берегу этой реки жил тогда Клюев. В том же уезде находилось и село Андома.
Книга могла быть отправлена Ахматовой не ранее марта 1913 г.: "Лесные были" появились в феврале 1913 г. (они были изданы К. Ф. Некрасовым), а Клюев покинул Петербург в середине марта. вверх
14. Заключительные строки из стихотворения Ахматовой "Уединение", впервые напечатанного в "Ежемесячном журнале" (1914, № 12, с. 3, без заглавия). вверх
15. Литературное обозрение, 1987, № 8, с. 107-108 (публикация К. М. Азадовского). Впервые этот фрагмент из клюевского письма был использован А. К. Грунтовым в статье "Материалы к биографии Н. А. Клюева" (Русская литература, 1973, № 1, с. 123). вверх
16. Вдохновение, мастерство, труд. (Записные книжки А. А. Ахматовой). Обзор Е. И. Лямкиной. – В кн.: Встречи с прошлым. Вып. 3. М., 1978, с. 400. В несколько ином варианте ту же фразу приводит В. М. Жирмунский в своей книге "Творчество Анны Ахматовой" (Л., 1973, с. 172). вверх
17. См.: С. А. Есенин в воспоминаниях современников. Т. 1. М., 1986, с. 480 (примечания А. А. Козловского). вверх
18. Несколькими днями раньше, 20 декабря, в "Биржевых ведомостях" было напечатано стихотворение Ахматовой "Воспоминания" ("Тот август, как желтое пламя..."). вверх
19. Встречи и расставанья. (Беседы с А. А. Ахматовой, записанные А. П. Ломаном в 1964-1966 г.). Машинопись. – Частное собрание. вверх
20. Там же. вверх
21. Вдохновение, мастерство, труд. (Записные книжки А. А. Ахматовой). Обзор Е. И. Лямкиной. – В кн.: Встречи с прошлым. Вып. 3, с. 402. вверх
22. Программы вечеров, бесед, лекций, диспутов и т. д. с участием Ф. К. Сологуба. 1909-1925 гг. – Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР (далее – ИРЛИ, ф. 289, оп. 6, ед. хр. 56, л. 140. вверх
23. Укажем лишь на одно появившееся в печати тех лет развернутое сопоставление ахматовской поэзии с "новокрестьянской".
В начале 1918 г. левоэсеровским издательством "Революционная мысль" был выпущен сборник "Красный звон", составлен" из произведений четырех поэтов – Есенина, Клюева, Орешина и Ширяевца. Это была первая (и единственная) попытка "новокрестьянских" поэтов сорганизоваться и выступить под общей обложкой. Сравнивая этот сборник с книгой Ахматовой "Белая стая" (первое издание 1917 г., второе – 1918 г.), публицист А. А. Гизетти писал: "Классицизм и романтизм – вот та вечная противоположность, которая воплотилась в этих сборниках<…> Из такой характеристики сам собою напрашивается и вывод. Для Ахматовой эта опасность – в застылости и холоде одиночества для группы "Красного звона" – в разгуле эмоций, порабощении всей души непросветленным бунтом "Диониса" (А. Гизетти, Два русла поэзии. "Белая Стая" и "Красный Звон". – Дело народа, 1918, № 13, 7 апреля (25 марта), с. 4) вверх
24. См. В. Лукницкая. "Из двух тысяч встреч". М., 1987, с. 50. вверх
25. Речь идет о второй половине 20-х гг.; "старику" было в время не более 45 лет. вверх
26. Д. Молдавский. Притяжение сказки. – Звезда, 1979, № 1, с. 170. Откликом на эту публикацию Молдавского была заметка Н. Стафеев. О. Берггольц, Н. Клюев и А. Ахматова. – Красное знамя (Вытегра), 1980, № 2, 3 января, с. 4. вверх
27. Первые строки стихотворения (1913), вошедшего в сборник "Четки". вверх
28. Воспоминания В. А. Баталина хранятся в собрании М. С.Лекмана (Ленинград). Впервые они были записаны в начале 1960-х гг. по просьбе Ахматовой, затем восстановлены для коллекции М. С. Лесмана. "А<нна> А<ндреевна> сказала Любовь Вас<ильевне Шапориной>, что ей это понравилось <...> Увы, у меня не осталось (по обычной "лагерной" привычке) черновика <...> Поэтому мне хотелось бы в первую очередь заново вспомнить о бедном Н. А. Клюеве и еще о много пережитом", – писал Баталин Лесману, 22 октября 1976 г. из Ялты (Л. В. Шапорина (1877-1967) – художница, писательница; жена композитора Ю. А. Шапорина). Пользуюсь случаем выразить искреннюю благодарность Н. Г. Князевой, вдове М. С. Лесмана, за разностороннюю помощь в работе. вверх
29. Записи Н. И. Архипова хранятся в ИРЛИ (материал не обработан). вверх
30. Имеется в виду известный городской романс конца XIX – начала XX века "Чудный месяц плывет над рекою...". См.: Песни русских поэтов. В двух томах. Л., 1988. Т. 2, с. 418, 498. вверх
31. ИРЛИ. вверх
32. См.: Николай Клюев. Сочинения. Под общей редакцией Г. П. Струве и Б. А. Филиппова. Т. 2. Мюнхен, 1969, с. 258-261. (публикация Г. Мак-Вэя). вверх
33. "Серый асфальт" – метонимическое обозначение Города, губительного, по убеждению Клюева, для подлинной поэзии. вверх
34. День поэзии-1981. М., 1981, с. 189. вверх
35. Цит. по: Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы. Л., 1977, с. 518 (примечания В. М. Жирмунского). вверх
36. Неточность цитаты у Ахматовой ("...жасминный куст, где Данте шел и воздух пуст") вполне объяснима: клюевские строки приведены ею по памяти и, вероятно, в том виде, в каком их сообщил ей О. Мандельштам. вверх
37. Имеется в виду В. Н. Горбачева (1901-1975), жена С. А. Клычкова. вверх
38. Вопросы литературы, 1989, № 2, с. 203-204. (публикация В. Виленкина). вверх
39. Новый мир, 1988, № 8, с. 171 (публикация Г. С. Клычива и С. И. Субботина). вверх
40. ИРЛИ, р. 1, оп. 12, ед. хр. 534, л. 20 об. вверх
41. Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы, с. 300. вверх
42. Э. Бабаев. "На улице Жуковской...". – Литературное обозрение, 1985. № 7, с.102. вверх
43. См.: Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы, с. 511 (примечания В. М. Жирмунского). вверх
44. Н. Клюев. Песнослов. Книга вторая. Пг., 1919, с. 197. вверх
45. ИРЛИ. Ср. также отрывок из письма Клюева к Н. Ф. Христофоровой (из Томска, август 1936 г.), где поэт описывает свою болезнь и невыносимые условия жизни: "За косым оконцем моей комнатушки серый сибирский ливень со свистящим ветром. <...> Остро, но вместе нежно хотелось бы увидеть сверкающую чистотой комнату, напоенную музыкой "Китежа" с "Укрощением бури" не на стене..." (ИРЛИ, р. 1, оп. 12 ед. хр. 534, л. 27-27 о6.). вверх