Умер Ленин... 80 лет прошло с того черного дня в истории мирового коммунистического и рабочего движения. И сегодня для нас это лишний повод ближе узнать, понять этого человека, так многое определивший в жизни нашей страны, в жизни всего человечества, в жизни каждого из нас. Поэтому не безинтересно будет обратиться к воспоминаниям живых участников того героического времени, живых соратников Ленина.

Вот что писал о Ленине на годовщину его смерти, "золотое дитя революции" по словам с самого же Владимира Ильича Николай Иванович Бухарин: (печатается в сокращении, прим. - ред.).

"Сидим на пленуме Цека. Много народу, много новых, мало знакомых, мало изученных лиц. Подросли новые силы. А Ильича нет. Думаешь, о нем и знаешь: нет, не придет наш мудрец. Точно живые, встают сцены из прошлого. Вот быстрой походкой, засутулившись, точно стыдясь своего собственного величия, точно желая скрыться от множества взглядов - хотя бы даже и любящих,- быстро идет, почти бежит, опустив глаза в землю, втянув голову в плечи, прикрываясь воротником шубы или просто рукой, дорогой всем человек. Такой простенький и такой крепкий; с такими добрыми морщинками около глаз - и такой железный; такой незаметный - и такой мудрый. Забьется где-нибудь в уголке, свернет пальцем ухо в трубочку, чтобы лучше слушать, скосит сверлящий глаз и высасывает каждое слово,- если только вообще есть что послушать. А потом выйдет и, с трудом отбившись от оваций, гула голосов, грохота аплодисментов, радостных взглядов, криков, восклицаний, восторгов, начнет говорить. И сразу яснеет в головах. Точно пришел Ильич и осветил все щели, все кривые закоулочки и переулочки. Как же мы этого раньше не понимали, а?

А теперь его, Ильича, нет. Не оттого ли иногда мы бессмысленно спорим, что чего-то не ухватываем? - приходит иной раз в голову.- Может быть. Ведь Ильича нет с нами...

Невольно сравнивал его, Старика, с Плехановым: гордая поза, по-наполеоновски сложенные руки, театральные повороты головы, нарочитые жесты, блестящие остроты и "пафос расстояния": ты, сударь, не моги подходить ближе чем на километр! Демократ, якобинец, коммунист. Либеральный барин, хотя и блестящий "основоположник русского марксизма", "надменное чело". Нет, Плеханов не мог быть вождем пролетарской улицы,

Оно и не вышло у Плеханова. А Ленин стал знаменем миллионов, и его имя слилось с именем Маркса...

Иногда представляют Ильича какой-то холодной счетной машиной, великим арифмометром и воплощением холодного ума и холодной воли. Это - неправда. Ильич - громадный темперамент, бурно переживавший все, что приходилось переживать. Но эту свою страстность он сжимал железными клещами своей воли, от которой не было пощады. Он мог жестоко страдать. Но я думаю, что его нельзя было "пожалеть": это значило бы вывести его из себя, и его гнев обрушился бы на вас, как удар парового молота. Ибо вовне Ильич должен был быть полководцем с единой волей, решением, мыслью. О, он никогда не наводил "уныния на фронт" и ни одной чертой своего подвижного лица не выдавал своих собственных сомнений: он стоял посреди всех, как скала воли и уверенности в победе.

Вспоминаются первые месяцы войны. Это было страшно мучительное время, когда у каждого из нас, революционеров, разбросанных по различным странам, странам, окончательно сошедшим с ума под первыми ударами империалистических пушек, выступали слезы гнева и ненависти: как жалко обанкротилась "единая, международная, освобождающая народы социал-демократия!". Какими мерзавцами оказались наши немецкие, французские, бельгийские и прочие "друзья"!

Вот приезжает в Швейцарию, наконец, освободившись из австрийской тюрьмы, Ильич. Все его душевные силы: гениальный ум, воля, страсть - собрались в один кулак против мерзавцев от патриотизма. Ильич лихорадочно работает. С беспощадной смелостью он поднимает кучи социал-демократического навозу и отшвыривает их в сторону. Коммунизм начинает свой путь...

В бернской комнатушке "мечтали" о будущем. Шутили над Ильичем, что ему придется командовать настоящими армиями. А Ильич - это в 1915 году! - уже всерьез выдвигал лозунг гражданской войны и видел неизбежность революционной грозы. Она пришла, эта гроза, и вместе с ней Ильич, эмигрант, "фанатик", "фантазер",- а на самом деле глубокий ученый и прирожденный массовый вождь,- стал расти с каждым днем, и превратился в того революционного гиганта, фигура которого останется в веках как вечный памятник нашей героической эпохи. Прекрасен был Ильич в минуты штурма. Но он был прекрасен и в минуты опасности, когда вражеский меч был совсем, совсем близко от наших голов.

Деникин, Колчак, голод... Границы советского государства сузились до последнего предела. Заговоры внутри, революция становится дыбом. Вот-вот опрокинется все на голову. Ильич считает. Спокойно. Видит возможность поражения. Шутливо называет это по-французски "culbutage" ("перекувыркивание"). На всякий случай распоряжается принять такие-то и такие-то меры, чтобы начать сызнова подпольную работу. Ни капли не сомневается, что в случае поражения он погиб. Все это - "culbutage". Но вот он подходит к партийным рядам, и его голос звучит несокрушимой энергией: "паникеров - расстреливать!" И каждый чувствует, что мы победим: черт возьми, разве с Ильичей можно проиграть сражение?

А вот наш Ильич не в Политбюро, не в Совнаркоме, а у себя в Горках. В синенькой полиловевшей местами рубашонке, без пояска, с таким добрым лицом. Он роется в кучах книг и газет на всех языках и наречиях. Ходит на охоту и подползает к уткам, хрипя от ожидания, увлекаясь, как может увлекаться только Ильич. Вот человек!

Знал ли Ленин себе цену? Понимал ли он все свое значение? Я не сомневаюсь ни одной секунды, что да. Но он никогда не смотрелся в историческое зеркало: он был слишком прост для этого, и он был слишком для этого прост потому, что был слишком велик. Характерная черточка: Ильич часто притворялся, что он чего-либо не знает, тогда как он отлично это знал. Ему нужно было узнать от своего собеседника что-нибудь дополнительное, быть может, другую сторону вопроса, другой подход, другое освещение, а заодно и прощупать этого собеседника, отложив где-нибудь в клеточках своего извилистого мозга крепкую и плотную характеристику. Ему, Ильичу, Ленину, ведь важно было дело, с которым он крепко-накрепко сросся, которое стало его главной потребностью. Так причем же тут какая-нибудь фальшь или рисовка, когда речь идет о деле, деле и еще раз деле?

А потом, быть может, причиной ильичевой скромности была его огромная культурность. Ведь это только шавки всесветного мещанства до сих пор не могут понять, почему Ильич мог сделать так много. А он мог сделать так много потому, что выжал все ценное, что давал капиталистический мир, и, мобилизовав эти знания, оплодотворив их учением Маркса, развив это учение дальше, все это поставил на службу пролетарской революции. Он знал колоссально много. Но именно поэтому он понимал, как это еще мало, если мерить другими масштабами: а ведь Ильич считал миллионами и десятилетиями...

В тихий зимний вечер умирал Ильич в Горках. Еще за несколько дней все шло на улучшение. Повеселели родные, повеселели друзья. И вдруг разрушительные процессы быстро проступили наружу...

Когда я вбежал в комнату Ильича, заставленную лекарствами, полную докторов,- Ильич делал последний вздох. Его лицо откинулось назад, страшно побелело, раздался хрип, руки повисли - Ильича, Ильича не стало.

Точно время остановилось. Точно сердца перестали биться у всех. Точно на мгновение прекратился бег истории, и весь мир застонал мучительным стоном. Милый, прощай!

Год живет партия без Ленина. И суждено ей жить без него, живого. Сумеем ли мы хоть немного приблизиться к ильичевой мудрости? Сумеем, если будем непрестанно учиться у него. Сумеем ли мы приблизиться к ильичевой беспристрастности, к отсечению всего личного в политике? Сумеем, если будем учиться у него. Сумеем ли мы вести в его духе партию, с ней вместе и через нее рабочий класс и крестьянство? Сумеем, если будем учиться у Ленина, Ильича, у нашего учителя и товарища, который не знал мелочности, который был смел, решителен и осторожен. Мы должны суметь, ибо этого хочет рабочий класс, которому отдал Жизнь свою товарищ Ленин". ( "Правда", 1925, 21 января)

А вот что писал о смерти Ленина пролетарский писатель Максим Горький: (печатается в сокращении прим. - ред.)

"Владимир Ленин умер.

Даже некоторые из стана врагов его честно признают: в лице Ленина мир потерял человека, "который среди всех современных ему великих людей наиболее ярко воплощал в себе гениальность".

Немецкая буржуазная газета "Trager Tageblatt", напечатав о Ленине статью, полную почтительного удивления пред его колоссальной фигурой, закончила эту статью словами: "Велик, недоступен и страшен кажется Ленин даже в смерти".

По тону статьи ясно, что вызвало ее не физиологическое удовольствие, цинично выраженное афоризмом: "Труп врага всегда хорошо пахнет", не та радость, которую ощущают люди, когда большой беспокойный человек уходит от них, - нет, в этой статье громко звучит человеческая гордость человеком.

Пресса русской эмиграции не нашла в себе ни сил, ни такта отнестись к смерти Ленина с тем уважением, какое обнаружили буржуазные газеты в оценке личности одного из крупнейших выразителей воли к жизни и бесстрашия разума.

Писать, его портрет - трудно. Ленин, внешне, весь в словах, как рыба в чешуе. Был он прост и прям как всё, что говорилось им.

Героизм его почти совершенно лишен внешнего блеска, его героизм - это нередкое в России скромное, аскетическое подвижничество честного русского интеллигента-революционера, непоколебимо убежденного в возможности на земле социальной справедливости, героизм человека, который отказался от всех радостей мира ради тяжелой работы для счастья людей.

То, что написано мною о нем вскоре после его смерти, - написано в состоянии удрученном, поспешно и плохо. Кое-чего я не мог написать по соображениям "такта", надеюсь вполне понятным. Проницателен и мудр был этот человек, а "в многой мудрости - много печали".

Далеко вперед видел он и, размышляя, разговаривая о людях в 19-21 годах, нередко и безошибочно предугадывал, каковы они будут через несколько лет. Не всегда хотелось верить в его предвидения, и нередко они были обидны, но, к сожалению, не мало людей оправдало его скептические характеристики".

М. Горький 1924-1930.