Счастье
"...Однажды счастье было так близко ко мне, что я едва не попал в его
мягкие лапы.
Это случилось на прогулке; большая компания молодёжи собралась знойной
летней ночью в лугах, за Волгой, у ловцов стерляди. Ели уху, приготовленную
рыбаками, пили водку и пиво, сидя вокруг костра; спорили о том, как скорее
и получше перестроить мир, потом, устав телесно и духовно, разбрелись по
скошенному лугу, кто куда хотел.
Я отошёл прочь от костра с девушкой, которая казалась мне умной и
чуткой. У неё были хорошие, тёмные глаза, в её речах всегда звучала
простая, понятная правда. Эта девушка смотрела на всех людей ласково.
Мы шли тихонько, бок о бок; под ногами у нас скрипели, ломаясь,
срезаные косою стебли травы, из хрустальной чаши неба, опрокинутой над
землёю, изливалась хмельная влага лунного света.
Глубоко вздыхая, девушка говорила:
— Как хорошо! Точно африканскея пустыня, а стога — пирамиды. И
жарко...
Потом она предложила сесть под стог сена, в круглую тень, густую, как
днём. Звенели кузнечики, вдали кто-то заунывно спрашивал:
Эх, зачем ты изменила мне?
Я стал горячо рассказывать девушке о жизни, знакомой мне, о том, чего
я не понимал, но — вдруг она, тихонько вскрикнув, опрокинулась на спину.
Это был, кажется, первый обморок, который я видел, и на минуту я
растерялся, хотел кричать, звать на помощь, но тотчас вспомнил, что делают
в таких случаях благовоспитанные герои романов, знакомых мне, — разорвал
пояс её юбки, кофточку, тесёмки лифа.
Когда я увидел груди её, точно две мапенькие чаши из серебра, полные
сгущённого света луны и опрокинутые в сердце её, — мне жадно, до огненного
удара в голову, захотелось поцеловать её. Но, сломив это желание, я
стремглав бросился к реке за водою, ибо — по писанию — герои всегда, в
подобных случаях, убегали за водой, если только на месте катастрофы не было
ручья, заранее приготовленного догадливым автором романа.
А когда я вернулся, прыгая по лугу, точно бешеный конь, со шляпой,
полной воды, — больная стояла прислонясь к стогу, в полном порядке,
исправив все разрушения туалета, совершённые мною.
— Не надо, — сказала она утомлённо и тихо, отводя рукою мокрую шляпу
мою...
И пошла прочь от меня на огонь костра, где два студента и статистик
завывали всё ту же надоевшую песню:
Ах, зачем ты изменила мне?
— Я не сделал вам больно? — осведомился я,-смущённый молчанием
девушки.
Она кратко ответила:
— Нет. Вы — не очень ловкий. Всё-таки я — разумеется — благодарю
вас...
Мне показалось, что она не искренно благодарит.
Я не часто встречал её, но, после этого случая, встречи наши стали ещё
реже, — вскоре она и совсем исчезла из города, а уже спустя года четыре я
увидел её на пароходе.
Она ехала из приволжской деревни, где жила на даче, в город к мужу,
была беременна, хорошо и удобно одета, — на шее у неё длинная золотая цепь
часов и большая брошь, точно орден. Она очень похорошела, пополнела и была
похожа на бурдюк густого кавказского вина, которое весёлые грузины продают
на жарких площадях Тифлиса.
— Вот, — сказала она, когда мы дружески разговорились, вспоминая
прошлое, — вот я и замужем, и всё...
Был вечер, на реке блестело отражение зари; пенный след парохода
уплывал в синюю даль севера широкой полосою красного кружева.
— У меня уже есть двое ребят, жду третьего, — говорила она гордым
тоном мастера, который любит своё дело.
На коленях её лежали апельсины в жёлтом бумажном мешке.
— А — сказать вам? — спросила она, ласково улыбаясь тёмными глазами. —
Если б тогда, у стога, — помните, — вы были... смелее... ну — поцеловали бы
меня... была бы я вашей женой... Ведь я — нравилась вам? Чудак, помчался за
водой... Эх вы!
Я рассказал ей, что вёл себя, как показано в книгах, и что — по
писанию, священному для меня в ту пору, — нужно сначала угостить девицу в
обмороке водою, а целовать её можно только после того, когда она, открыв
глаза, воскликнет:
— Ах, — где я?
Она немножко посмеялась, а потом задумчиво сказала:
— Вот в том-то и беда наша, что мы всё хотим жить по писанию... Жизнь
— шире, умнее книг, сударь мой... жизнь вовсе не похожа на книги... Да...
Достав из мешка оранжевый плод, она внимательно осмотрела его и
сморщилась, говоря:
— Негодяй, подложил-таки гнилой...
Неумелым жестом она бросила апельсин за борт, - я видел, как он
закружился, исчезая в красной пене.
— Ну, а теперь — как? Всё ещё живёте по писанию, а?
Я промолчал, глядя на песок берега, окрашенный пламенем заката, и
дальше — в пустоту рыжевато-золотых лугов.
Опрокинутые лодки валялись на песке, как большие мёртвые рыбы. На
золоте песка лежали тени печальных ветел. В дали лугов стоят холмами стога
сена, и мне вспомнилось её сравнение:
"Точно африканская пустыня, а стога — пирамиды..."
Очищая другой апельсин, женщина повторила тоном старшей и как бы
наказывая меня:
— Да, была бы я вашей женой...
— Благодарю вас, — сказал я, — благодарю.
Я благодарил её — искренно".
ПРИМЕЧАНИЯ
Правописание соответствует ПСС, т.11, стр.стр.306-309 (ГИХЛ, М. 1951).
Впервые напечатано в газете "Борисоглебское эхо", 1915, Nо.103, 27
ноября.