О Михайловском
Пошёл к Н.К.Михайловскому, - он встретил меня ласково и весело:
- Вот вы какой! А кто-то говорил мне, что вы похожи на Степана Разина,
и, кажется, Тан написал вам письмо стихами, предлагая разделить Стенькину
участь, — написал?
- Написал.
- Он хороший человек, много лучше его стихов. Вы не хотите, вероятно,
чтоб вас четвертовали? Но — кажется, уже начали растягивать по партиям?
Марксист?
Я сказал:
- Нет, не марксист, но, по натуре моей, склоняюсь в ту сторону, где
чувствую больше активного отношения к жизни.
- Гм? А у народников вы не чувствуете этой активности?
До этой встречи я знал Николая Константиновича только по портретам.
Теперь он показался мне не похожим и на портреты и вообще на русского
человека. В его небольшом, ладном теле, в нервных, но мягких и красивых
движениях чувствовалась нерусская живость духа и гармоничность его. Он
измерял меня ласковым взглядом немножко насмешливых глаз, как боец, его
манера говорить выдавала в нём человека, привычного к словесным дуэлям.
Иногда его взгляд как бы ослеплял блеском какой-то острой, невесёлой мысли.
От него веяло нервной силой, возбуждавшей меня.
Я начал рассказывать ему о вечере, Поссе, о всей этой неясной,
опечалившей меня борьбе. Он, слушая внимательно, часто восклицал:
- Да? Так. Ого?
Говорил я о том, что среди интеллигенции, куда я поднялся не без
тяжёлых усилий, я ожидал встретить иные нравы, иное отношение друг ко
другу, больше внутренней сплочённости, больше взаимного уважения, дружбы и
сердечности.
- Всё слова, вышедшие из употребления, старинные слова, - усмехаясь,
вставил Михайловский в мою возбуждённую речь.
Говорил я о том, как огромна и тяжела деревня, как она слепа и
недоверчива ко всему, что творится вне узкого круга её прямых интересов,
что интеллигенции в стране отчаянно мало и за пределами крупных городов её
влияния не чувствуется, значение её - непонятно.
Он, видимо, был тронут, мне показалось, что его глаза влажны, когда он
заговорил с ласковой насмешкой:
- Эге, батенька, да вы - идеалист и едва ли не романтик! И совсем не
такой грубиян, как говорят о вас! Вас, очевидно, встречают по одёжке ваших
мыслей, - а вы одеваете их не модно, торопливо, да и грубовато немножко...
Потом решительно заявил, что откажется от участия на вечере, если
Поссе устранят, и спросил: что я намерен писать?
Я рассказал ему план книги "Мужик" - полуфантастическую историю
карьеры архитектора из крестьян.
- Час от часу не легче! - воскликнул он, удивлённо разведя руками. -
Про него говорят - марксист, а он собирается писать какую-то апологию
буржуя! Среду-то эту, купечество, вы хорошо знаете?
Тип героя-"мужика" лепился у меня довольно ясно и прочно из моего
знакомства с культурной работой Милютина, череповецкого головы, и моих
наблюдений над жизнью поволжских городов.
- Может быть, это будет интересно, - Николай Константинович
недоверчиво пожал плечами, - во всяком случае - оригинально. Буржуй как
положительный тип - вы это будете печатать в марксистской "Жизни"? Тоже
оригинально!
Засмеялся и потом сказал серьёзно:
- А вы бы попробовали написать роман из жизни наших революционеров. Вы
симпатизируете людям сильной воли, - сильнее и ярче этих людей вы не
найдёте в русской жизни!
С глубоким чувством любви к бойцам и волнующе подчёркивая драму их
жизни, он заговорил о ничтожной - количественно - группе людей, которые
хотели взорвать трон Романовых. Говорил страстно, образно, как поэт,
задыхаясь от волнения и как-то вздрагивая всем телом.
Его очень утомила эта речь; посидев ещё несколько минут, я встал.
- Хотите идти? Принято, чтоб старые литераторы напутствовали молодых.
Я — вдвое старше вас. Вы мне понравились, и я хочу вас обнять, — это и
будет моим напутствием...
Тут разыгралась одна из наиболее странных и трогательных сцен,
пережитых мною...
Потом, крепко поцеловав друг друга, мы расстались, не сказав ни слова
более.
Я видел этого человека не более трёх-четырёх раз, — с каждым разом он
становился мне всё более дорог и близок, но, в суете жизни, мне не пришлось
уже говорить с ним один на один.
В мою "честь" был устроен обед в редакции "Жизни", различные люди
говорили обязательные в таких случаях речи. Н.К.Михайловский сидел рядом со
мною и, тыкая меня большим пальцем под рёбра, увещевал:
- Отвечайте же, сударь! Вам наложили целую поленницу комплиментов, —
надо отвечать! Ну — кураж!
Я не умею говорить речей. Церемония обеда была убийственно скучна,
едоки чувствовали себя нелепо, некоторые из них поглядывали на меня явно
враждебно, насмешливо. Я сказал Николаю Константиновичу, что это мешает мне
дышать.
- Привыкайте, — шутливо-строго сказал он вполголоса. — Ничего, так и
следует. Было бы наивно думать, что ваш успех — всем приятен.
Потом я был у него на именинах или в день рождения, — не помню.
Великолепно настроенный, Николай Константинович остроумно шутил, отвечал
сразу на десяток вопросов, обращённых к нему, удивляя меня юношеской
живостью.
Но — рядом со мною сидел П.Ф.Мельшин-Якубович и портил мне жизнь.
— Вы читаете "Искру"? — спрашивал он. — Читаете. Так. А я — жгу, когда
она попадает в руки мне. Жгу.
Я впервые видел его и думал — вот фанатик! Потом оказалось, что это
обыкновенный русский человек, добродушный и мягкий, несмотря на то, что
жизнь ковала его тяжким молотом. Но в этот [день] он был почему-то крайне
свирепо настроен против Маркса, марксистов, Струве и всё дудел в ухо мне
жестокие слова, не позволяя слушать, что говорил Михайловский. А он говорил
что-то интересное, возражая Н.Карееву и Н.Ф.Анненскому.
— Нет, — слышал я отрывки его горячей речи, — надобно опуститься
как-то ниже философии культуры к философии быта, — к самому обыкновенному
содержанию текущего дня, и тогда, может быть, обнаружится...
Мельшин, дёргая меня за рукав, спрашивал — знаю ли я его переводы
стихов Бодлера?
Я — знал. И, судя по этим переводам, заключил, что Бодлер был весьма
неуклюжий стихотворец.
— Странно, — сказал Мельшин. — По-моему — Бодлер должен бы нравиться
вам...
А Михайловский говорил кому-то весело и громко:
— Я нажил сердце, которое обеспечивает мне быструю и безболезненную
смерть...
В суете праздника я так и не нашёл удобной минуты спросить Николая
Константиновича — что именно должно "обнаружиться"?
Вскоре я уехал. А в следующий приезд помогал нести гроб Михайловского
на Волково кладбище.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые напечатано в книге "Архив А.М.Горького, том III. Повести,
воспоминания, публицистика, статьи о литературе", М., 1851.
Первоначально, в рукописи, воспоминания о В.Г.Короленко и
Н.К.Михайловском составляли один очерк, датируемый концом 1921 - началом
1922 года. В дальнейшем страницы, относящиеся к В.Г.Короленко, были
выделены автором в самостоятельный очерк "В.Г.Короленко", напечатанный в
1922 году; материалы о Михайловском остались незаконченными.
С Н.К.Михайловским М.Горький встретился впервые в Петербурге в 1899
году. Последняя встреча имела место там же в 1901 году.
Упоминаемое в очерке произведение М.Горького "Мужик", оставшееся
незаконченным, было задумано в конце 1899 года.
В собрания сочинений очерк не включался.
Печатается по рукописи (Архив А.М.Горького).