С 1920 по 1928 г. я заведовал колонией им. М. Горького. Я и ребята
начали переписку с Алексеем Максимовичем в 1923 г. Несмотря на то, что
первое письмо было отправлено с очень коротким адресом Italia, Massimo
Gorki,наша переписка на протяжении пяти лет была регулярной и очень
сблизила нас с Алексеем Максимовичем.
Он знал подробности нашей жизни, откликался на них то советом, то
указанием, то простым дружеским словом, сочувствием. Взаимоотношения между
Алексеем Максимовичем и горьковцами были настолько живыми и наполненными
содержанием, что личная встреча была потребностью и радостью не только для
нас, но и для Алексея Максимовича.
И действительно, в первые же месяцы после своего возвращения в СССР А.
М. Горький собрался к нам в колонию погостить. Он прожил в колонии три дня:
7 - 10 июля 1928 г.
Нам удалось обеспечить в этой встрече простоту и интимность
обстановки: в течение трех дней Алексей Максимович был с ребятами, никто
нам не мешал, и мы не превратили наше свидание в официальное торжество.
Алексей Максимович быстро вошел в самую сущность колонистских будней,
принял участие в решении наших текущих дел, близко ознакомился со многими
колонистами, работал с нами в поле и терпеливо просмотрел до конца
постановку на нашей сцене "На дне", сделанную силами ребят. Высочайшая
человеческая культура А. М. Горького в сочетании с такой же простотой, его
глубокое искреннее чувство и внимание к каждому колнисту покорили ребят в
несколько часов. Расстаться с Алексеем Максимовичем было для нас невыразимо
тяжело. В эти дни вечерами мы много говорили с Алексеем Максимовичем о
трудных путях воспитания, о сложности в коммунах воспитательного процесса,
о неясной еще для нас технике создания нового человека. Он настоятельно
требовал от меня литературного изложения моего педагогического опыта и
доказывал, что я не имею права хоронить в Куряже ни свои ошибки, ни свои
находки.
Но чрезвычайно занятый работой в колонии им. Горького, а затем в
коммуне им. Дзержинского я не так быстро мог выполнить требование Алексея
Максимовича. В 1932 г. он телеграфно требовал от меня немедленно начать
работу над книгой, взять для этого отпуск и поехать в Гагры.
Я не мог добиться отпуска, но первую часть "Педагогической поэмы" мне
удалось написать, не отрываясь от коммуны. Осенью 1933 г. я послал рукопись
Алексею Максимовичу. Он прочитал ее в течение одного дня и немедленно
передал для печатания в третьей книге альманаха "Год 17".
По поводу "Педагогической поэмы" несколько раз мне пришлось
встречаться с Алексеем Максимовичем. К моей книге он всегда относился
хорошо, настойчиво требовал продолжения моей литературной работы и всегда
повторял: "Дайте волю вашему юмору", - но в оживленной беседе и он, и я
быстро оставляли литературные темы и говорили почти исключительно о детях.
Алексея Максимовича особенно интересовали вопросы о новой семье и, в
частности, о новых позициях наших детей и по отношению к родителям, и по
отношению к обществу. Как-то по дороге из Москвы в Крым он сказал:
- Вот главный вопрос: соединить стремление человека к свободе с
дисциплиной - вот такая нужна педагогика.
Наша нова Конституция является ярким подтверждением мудрой
прозорливости Алексея Максимовича.
Для меня смерть Алексея Максимовича - большое горе. Силой своей
настойчивости и ясного взгляда он заставил меня свой педагогический опыт
исчерпать и до конца отдать нашему социалистическому обществу. Я лишь в
последнее время понял, насколько он был прав: ведь наш опыт - опыт новый, и
каждая его деталь имеет значение для нашей жизни и для жизни будущего
человека, великим поэтом которого был Алексей Максимович.