О М. М. Пришвине
Писать о Вас, Михаил Михайлович, нелегко, потому что надобно писать
так же мастерски, как пишете Вы, а это, я знаю, не удастся мне.
И есть какая-то неловкость в том, что М.Горький пишет нечто вроде
пояснительной статьи к сочинениям М.Пришвина, оригинальнейшего художника,
который почти уже двадцать пять лет отлично работает в русской литературе.
Как будто я подозреваю читателей в невежестве, в неумении понимать.
Неловко мне писать ещё и потому, что хотя работать я начал раньше Вас,
но, внимательный читатель, я многому учился по Вашим книгам. Не думайте,
что я сказал это из любезности или из "ложной скромности". Нет, это правда,
— учился. Учусь и по сей день, и не только у Вас, законченного мастера, но
даже у литераторов моложе меня лет на тридцать пять, у тех, которые только
что начали работать, чьи дарования ещё не в ладах с уменьем, но голоса
звучат по-новому сильно и свежо.
Учусь же я не только потому, что "учиться никогда не поздно", но и
потому, что человеку учиться естественно и приятно. А прежде всего,
конечно, потому, что художник может научиться мастерству только у
художника.
Учиться я начал у Вас, Михаил Михайлович, со времён "Чёрного араба",
"Колобка", "Края непуганных птиц" и так далее. Вы привлекли меня к себе
целомудренным и чистейшим русским языком Ваших книг и совершенным уменьем
придавать гибкими сочетаниями простых слов почти физическую ощутимость
всему, что Вы изображаете. Не многие наши писатели обладают этим уменьем в
такой полноте и силе, как Вы.
Но, вчитываясь в книги Ваши, я нашёл в них ещё одно, более
значительное достоинство и уже исключительно Ваше; ни у кого другого из
русских художников я его не вижу.
Писать пейзаж словами у нас многие очаровательно умели и умеют. Стоит
вспомнить И.С.Тургенева, аксаковские "Записки ружейного охотника",
превосходные картины Льва Толстого. А.П.Чехов "Степь" свою точно цветным
бисером вышил. Сергеев-Ценский, изображая пейзаж Крыма, как будто Шопена на
свирели играет. Есть и ещё много искусного, трогательного и даже мощного в
изображении пейзажа нашими мастерами слова.
Я очень долго восхищался лирическими песнопениями природе, но с годами
эти гимны стали возбуждать у меня чувство недоумения и даже протеста. Стало
казаться, что в обаятельном языке, которым говорят о "красоте природы",
скрыта бессознательная попытка заговорить зубы страшному и глупому зверю
Левиафану — рыбе, которая бессмысленно мечет неисчислимые массы живых
икринок и так же бессмысленно пожирает их. Есть тут что-то похожее на
унижение человеком самого себя пред лицом некоторых загадок, ещё не
разрешённых им. Есть нечто "первобытное и атавистическое" в преклонении
человека пред красотой природы, — красотой, которую он сам, силою
воображения своего, внёс и вносит в неё.
Ведь нет красоты в пустыне, красота — в душе араба. И в угрюмом
пейзаже Финляндии нет красоты, — это финн её вообразил и наделил ею суровую
страну свою. Кто-то сказал: "Левитан открыл в русском пейзаже красоту,
которой до него никто не видел". И никто не мог видеть, потому что красоты
этой не было, и Левитан не "открыл" её, а внёс от себя, как свой
человеческий дар Земле. Раньше его Землю щедро одаряли красотою Рюйсдаль,
Клод Лоррен и ещё десятки великих мастеров кисти. Великолепно украшали её и
ученые, такие, как Гумбольдт, автор "Космоса". Материалисту Геккелю угодно
было найти "красоту форм" в безобразнейшем сплетении морских водорослей и в
медузах, он — нашёл и почти убедил нас: да, красиво! А древние эллины,
тончайшие знатоки красоты, находили, что медуза отвратительна до ужаса.
Человек научился говорить прекрасными, певучими словами о диком рёве и вое
зимних метелей, о стихийной пляске губительных волн моря, о землетрясениях,
ураганах. Человеку и слава за это, пред ним и восторг, ибо это сила его
воли, его воображения неутомимо претворяет бесплодный кусок Космоса в
обиталище своё, устрояя Землю всё более удобно для себя и стремясь вовлечь
в разум свой все тайные силы её.
Так вот, Михаил Михайлович, в Ваших книгах я не вижу человека
коленопреклонённым пред природой. Да на мой взгляд, и не о природе пишете
Вы, а о большем, чем она, — о Земле, Великой Матери нашей. Ни у одного из
русских писателей я не встречал, не чувствовал такого гармонического
сочетания любви к Земле и знания о ней, как вижу и чувствую это у Вас.
Отлично знаете Вы леса и болота, рыбу и птицу, травы и зверей, собак и
насекомых, — удивительно богат и широк мир, познанный Вами. И ещё
удивительней обилие простейших и светлых слов, в которые Вы воплощаете
любовь Вашу к Земле и ко всему живому её, ко всей "биосфере". В "Башмаках"
вы говорите: "Ничего нет трудней, как говорить о хорошем", я думаю, что это
лишь потому, что — как там же, в "Башмаках", — сказано Вами: "Хочется
довести силу слова до очевидности физической силы".
Читая "Родники Берендея", я вижу Вас каким-то "лепообразным отроком" и
женихом, а Ваши слова о "тайнах земли" звучат для меня словами будущего
человека, полновластного владыки и Мужа Земли, творца чудес и радостей её.
Вот это и есть то совершенно оригинальное, что я нахожу у Вас и что мне
кажется и новым и бесконечно важным.
Обычно люди говорят Земле:
— Мы — твои.
Вы говорите ей:
— Ты — моя!
А это так и есть: Земля более наша, чем привыкли мы о ней думать.
Замечательный русский ученый Вернадский талантливо и твёрдо устанавливает
новую гипотезу, доказывая, что плодородная почва на каменной и
металлической планете нашей создана из элементов органических, из живого
вещества. Это вещество на протяжении неисчислимого времени разъедало и
разрушало твёрдую, бесплодную поверхность планеты, вот так же, как до сего
дня лишаи-"камнеломки" и некоторые другие растения разрушают горные породы.
Растения и бактерии не только разрыхлили твёрдую кору земли, но ими создана
и атмосфера, в которой мы живём, которой дышим. Кислород — продукт
жизнедеятельности растений. Плодородная почва, из которой мы добываем хлеб,
образована неисчислимым количеством плоти насекомых, птиц, животных,
листвою деревьев и лепестками цветов. Миллиарды людей удобрили Землю своей
плотью; поистине, это — наша Земля.
И вот это ощущение Земли как своей плоти удивительно внятно звучит для
меня в книгах Ваших, Муж и Сын Великой Матери.
Я договорился до кровосмешения? Но ведь это так: рождённый Землёю
человек оплодотворяет её своим трудом и обогащает красотою воображения
своего.
Вселенная? Благоустройством вселенной искусно и усердно занимаются
космологи, астрономы, астрофизики. Уму и сердцу художника ближе и важнее
благоустройство его Земли. Космические катастрофы не так значительны, как
социальные. Оттого, что где-то в недрах Млечного Пути угаснет чужое нам
солнце, наше небо не станет беднее и темней. Солнце вспыхнет снова, но вот
уже прошло девяносто лет, а новый Пушкин не родился.
Тайны Космоса не столь интересны и важны, как изумительная загадка:
каким чудом неорганическое вещество превращается в живое, а живое,
развившись до человека, даёт нам Ломоносовых и Пушкиных, Менделеевых и
Толстых, Пастера, Маркони и сотни великих мыслителей, поэтов — работников
по созданию второй природы, творимой нашей человеческой мыслью, нашей
волею?
По Вашим книгам, Михаил Михайлович, очень хорошо видишь, что Вы
человеку — друг. Не о многих художниках можно сказать это так легко и без
оговорок, как говоришь о Вас. Ваше чувство дружбы к человеку так логически
просто исходит из Вашей любви к Земле, из "геофилии" Вашей, из
"геооптимизма". Иногда кажется, что Вы стоите на какую-то одну ступень выше
человека, но это отнюдь не унижает его. Это вполне оправдано Вашей сердечно
зоркой дружбой к нему, каков бы он ни был: злой по нужде или добрый по
слабости, мучитель из ненависти к мукам или жертва из привычки
покорствовать фактам. Ваш человек очень земной и в хорошем ладу с Землёю. У
Вас он более "гео- и биологичен", чем у других изобразителей его, он у Вас
— наизаконнейший сын Великой Матери и подлинная живая частица "священного
тела человечества". Вы как-то особенно глубоко и всегда помните, насколько
мучителен и чудесен был путь его от эпохи кремневого топора до аэроплана.
А главное, что восхищает меня, — это то, что Вы умеете измерять и
ценить человека не по дурному, а по хорошему в нём. Эта простая мудрость
усваивается людьми с трудом, да и усваивается ли? Мы не хотим помнить, что
хорошее в человеке — самое удивительное из всех чудес, созданных и
создаваемых им. Ведь, в сущности-то, у человека нет никаких оснований быть
"хорошим", доброе, человеческое не поощряется в нём ни законами природы, ни
условиями социального бытия. И всё-таки мы с Вами знаем немало воистину
хороших людей. Что делает их такими? Только — желание. Иных мотивов я не
вижу: человек хочет быть лучше, чем он есть, и это ему удаётся. Что' на
Земле нашей более великолепно и удивительно, чем это сложнейшее существо,
хотя исполненное противоречий, но воспитавшее в себе страшную силу
воображения и дьявольскую способность всесторонне осмеивать себя самого?
Любоваться человеком, думать о нём я учился у многих, и мне кажется,
что знакомство с Вами, художником, тоже научило меня думать о человеке — не
умею сказать, как именно, но — лучше, чем я думал.
И особенно русский человек после того, что пережито, и при том, что
переживается им, заслуживает какого-то иного, более повышенного отношения к
нему, более внимательного и почтительного. Разумеется, я очень хорошо вижу,
что он всё ещё не ангел, но — мне и не хочется, чтоб он был ангелом, я
хотел бы только видеть его работником, влюблённым в свою работу и
понимающим её огромное значение.
Для всех нас, встающих на ноги к творчеству новой жизни, глубоко
важно, чтоб мы почувствовали себя очень родными и близкими друг другу.
Этого требует суровое время, в которое мы живём, и грандиозная работа, за
которую мы взялись.
"Еже писах — тисах".
Вероятно — в чём-то ошибся и что-то преувеличил. Но может быть, я и
ошибся и преувеличил, зная, что делаю, ибо, как известно, я человек
умствующий и в некотором отношении заносчивый. Я думаю, что ошибаться в ту
сторону, куда ошибаюсь я, — не вредно, ибо я делаю это не потому, что
намерен утешить себя или ближних "возвышающим обманом", а но предчувствию,
что ошибаюсь в сторону той правды, которая неизбежно осуществится, которая
одна только и необходима людям, которой они и должны воодушевить самих
себя, Мужей Земли.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые напечатано в журнале "Красная новь", 1926, номер 12, декабрь;
с небольшими изменениями помещено в виде предисловия к первому тому
собрания сочинений М.Пришвина, Гиз. М.- Л. 1927.
В авторизованные сборники не включалось.
Печатается по тексту предисловия к собранию сочинений М.Пришвина,
сверенному с авторизованной машинописью (Архив А.М.Горького).
...Маркони...
- итальянский инженер; воспользовавшись сообщениями об изобретении
А.С.Поповым радио, приписал приоритет этого открытия себе и на некоторое
время ввёл в заблуждение общественное мнение.