Из воспоминаний о В. Г. Короленко
С именем В.Г.Короленко у меня связано немало добрых воспоминаний, и,
разумеется, я не могу сказать здесь всего, что хотелось бы.
Первая моя встреча с ним относится к 88 или 89 году. Приехав в
Нижний-Новгород, не помню откуда, я узнал, что в городе этом живёт писатель
Короленко, недавно отбывший политическую ссылку в Сибири. Я уже читал
рассказы, подписанные этим именем, и помню — они вызвали у меня впечатление
новое, не согласное с тем, что я воспринял от литературы "народников",
изучение которой в ту пору считалось обязательным для каждого юноши,
задетого интересом к общественной жизни.
Публицистическая литература "народников" откровенно внушала: "Смотри
вот так, думай — так", и это очень нравилось многим, кто привык чувствовать
себя руководимым. А для всякого мало-мальски внимательного читателя было
ясно, что рассказы Короленко чужды стремлению насиловать ум и чувство.
Я вращался тогда в кругу "радикалов", как именовали себя остатки
народников, и в этом кругу творчество Короленко не пользовалось симпатиями.
Читали "Сон Макара", но к другим рассказам относились скептически, ставя их
рядом с маленькими жемчужинами Антона Чехова, которые уже совершенно не
возбуждали серьёзного отношения радикалов.
Находились люди, которым казалось, что новый подход к изображению
народа в рассказах "За иконой", "Река играет" изобличает в авторе
вреднейший скептицизм, а рассказ "Ночью" вызывал у многих резко враждебные
суждения, раздражая рационалистов.
С радикалами спорили и враждовали "культуртрегеры" - люди, начинавшие
трудную работу переоценки старых верований; радикалы называли
культуртрегеров "никудышниками". "Никудышники" относились к творчеству В.Г.
с подстерегающим вниманием, чутко оценивая его прекрасный лиризм и зоркий
взгляд на жизнь.
В сущности - спорили люди доброго сердца с людьми пытливого ума, и
сейчас этот спор, вызванный предрассудками людей просвещённых, является
сплошным недоразумением, ибо В.Г. давал одинаково щедро и много как людям
сердца, так и людям ума. Но всё же для многих в ту пору поправки, вносимые
новым писателем в привычные, устоявшиеся суждения и мнения о русском народе
казались чуждыми, неприятными и враждебными любимому идолу святой традиции.
Раздражал Тюлин, герой рассказа "На реке", человек, несомненно, всем
хорошо знакомый в жизни, но совершенно не похожий на обычного литературного
мужичка, на Поликушку, дядю Миная и других излюбленных интеллигентом
идеалистов, страстотерпцев, мучеников и правдолюбов, которыми литература
густо населила нищие и грязные деревни. Не похож был лентяй-ветлужаннн на
литературного мужичка и, в то же время, убийственно похож вообще на
русского человека, героя на час, в котором активное отношение к жизни
пробуждается только в моменты крайней опасности и на краткий срок.
Очень помню горячие споры о Тюлине - настоящий это мужик или выдумка
сочинителя? "Культуртрегеры" утверждали - настоящий, действительный мужик,
не способный к строительству новых форм жизни, не имеющий склонности к
расширению своего интеллекта.
- С таким субъектом не скоро доживёшь до европейских форм
государственности, - говорили они. - Тюлин - это Обломов в лаптях.
А "радикалы" кричали, что Тюлин - выдумка, европейская же культура нам
не указ - Поликушка с дядей Минаем создадут культуру оригинальнее западной.
Эти жаркие споры, острые разногласия вызвали у меня напряжённый
интерес к человеку, обладающему силой возбуждать умы и сердца, и, написав
нечто вроде поэмы в прозе, озаглавив её, кажется, "Песнь старого дуба", я
понёс рукопись В.Г.
Меня очень удивил его внешний облик — В.Г. не отвечал моему
представлению о писателе и политическом ссыльном. Писателя я представлял
себе человеком тощим, нервным, красноречивым — не знаю, почему именно
таким, В.Г. был коренаст, удивительно спокоен, у него здоровое лицо, в
густой курчавой бороде, и ясные, зоркие глаза.
Он не был похож и на политиков, которых я знал уже много: они казались
мне людьми, всегда немножко озлобленными и чуть-чуть рисующимися пережитым.
В.Г. был спокоен и удивительно прост. Перелистывая мою рукопись на
коленях у себя, он с поразительной ясностью, образно и кратко говорил мне о
том, как плохо и почему плохо написал я мою поэму. Мне крепко запомнились
его слова:
- В юности мы все немножко пессимисты — не знаю, право, почему. Но
кажется — потому, что хотим многого, а достигаем — мало...
Меня изумило тонкое понимание настроения, побудившего меня написать
"Песнь старого дуба", и, помню, мне было очень стыдно, неловко пред этим
человеком за то, что я отнял у него время на чтение и критику моей поэмы.
Впервые показал я свою работу писателю и сразу имел редкое счастье услышать
чёткую, уничтожающую критику.
Повторяю - меня особенно удивила простота и ясность речи В.Г.: люди,
среди которых я жил, говорили туманным и тяжёлым языком журнальных статей.
Вскоре, после этой первой встречи с В.Г., я ушёл из Нижнего и
воротился туда года через три, обойдя центральную Русь, Украину, побывав и
пожив в Бессарабии, в Крыму, на Кавказе. Много видел, пережил и, изнемогая
от пестроты и тяжести впечатления бытия, чувствовал себя богачом, который
не знает, куда девать нажитое, и бестолково тратит сокровища, разбрасывая
всё, что имел, всем, кто желал поднять брошенное.
Я не столько рассказывал о своих впечатлениях, сколько спрашивал, что
они значат, какова их ценность?
В этом приподнятом настроении я снова встретился с В.Г. Сидел у него в
маленькой тесной столовой и говорил о том, что особенно тревожило меня, — о
правдоискателях, о беспризорной бродячей Руси, о тяжкой жизни грязных и
жадных деревень.
В.Г. слушал, задумчиво улыбался умными и ясными глазами и вдруг
спросил:
— А заметили вы, что все эти правдоискатели больших дорог — великие
самолюбцы?
Конечно, я этого не замечал и был удивлён вопросом.
А В.Г. добавил:
— И лентяи порядочные, правду сказать...
Он говорил не осуждая, добродушно, и от этого его слова приобретали
особый вес, особое значение. Во всей его фигуре, в каждом жесте
чувствовалась спокойная сила, а внимание, с которым он слушал, обязывало к
точности и краткости. Его хорошие глаза, вдумчивый их взгляд взвешивали
внутреннюю ценность ваших слов, и вы невольно требовали от себя слов
значительных, точно рисующих мысль и чувство. Уйдя от него, я почувствовал,
чем отличаются его рассказы о человеке от рассказов других людей. Как
многим, мне казалось, что беспристрастный голос правдивого художника —
голос безразличного человека.
Но чуткие замечания В.Г. о мужиках, монахах, правдоискателях обличали
в нём человека, который не считает себя судьёю людей, а любит их с
открытыми глазами, той любовью, которая даёт мало наслаждений и слишком
много страданий.
В этом году я начал печатать маленькие рассказы в газетах и однажды,
под влиянием смерти крупного культурного деятеля, нижегородца
А.С.Гацисского, написал какой-то фантазёрский рассказ о том, что над
могилой интеллигента мужики благодарно оценивают его жизнь.
Встретив меня на улице, В.Г. сказал, добродушно усмехаясь:
— Ну, это вы плохо сочинили. Такие штуки не надо писать!
Видимо, он следил за моей работой, бывал я у него не часто, но почти
при каждой встрече он что-нибудь говорил о моих рассказах.
- "Архипа и Лёньку" напрасно напечатали в "Волгаре" - это можно бы
поместить в журнал, — говорил он.
- Вы чересчур увлекаетесь словами, нужно быть более скупым и точным.
- Не прикрашивайте людей...
Его советы и указания всегда были кратки, просты, но это были как раз
те указания, в которых я нуждался. Я много получил от Короленко добрых
советов, много внимания, и, если в силу разных неустранимых причин не сумел
воспользоваться его помощью, — в том моя вина и печаль.
Известно, что в большую журнальную литературу я вошёл при его помощи.
О многом я умолчу из опасения быть бестактным в похвалах и
благодарности моей этому человеку.
Скажу в заключение, что за двадцать пять лет литературной моей работы
я видел и знал почти всех больших писателей, имел высокую честь знать и
колоссального Л.Н.Толстого.
В.Г.Короленко стоит для меня где-то в стороне от всех, в своей особой
позиции, значение которой до сего дня недостаточно оценено. Мне лично этот
большой и красивый писатель сказал о русском народе многое, что до него
никто не умел сказать. Он сказал это тихим голосом мудреца, который
прекрасно знает, что всякая мудрость относительна и вечной правды — нет. Но
правда, сказанная образом Тюлина, — огромная правда, ибо в этой фигуре нам
дан исторически верный тип великорусса — того человека, который ныне
сорвался с крепких цепей мёртвой старины и получил возможность строить
жизнь по своей воле.
Верю, что он построит её так, как найдёт удобным для себя, и знаю, что
в этой великой работе строения новой России найдёт должную оценку и
прекрасный труд честного русского писателя В.Г.Короленко, человека с
большим и сильным сердцем.
1918 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые напечатано в книге "Жизнь и литературное творчество
В.Г.Короленко. Сборник статей и речей к 65-летнему юбилею", Пгр.[1918].
Частично вошло в очерк "Время Короленко".
Написано, по-видимому, летом 1918 года: юбилейная дата В.Г.Короленко -
15/28 июня 1918 года.
В собрания сочинений не включалось.
Печатается по тексту сборника "Жизнь и литературное творчество
В.Г.Короленко", сверенному с авторизованной машинописью произведения (Архив
А.М.Горького).