В одном из разговоров с Л. К. Чуковской (18 июня 1990 года), упомянув по какому-то поводу В. Виленкина, я спросил: он что, действительно лучше всех знал стихи Ахматовой?1 Лидию Корнеевну вопрос удивил. "Это была обычная вежливость. Она же останавливалась у него в Москве. Наверное, хорошо знал. Но ведь были и Лозинский, и Харджиев, и Ника Николаевна [Глен], и Мария Сергеевна [Петровых], и Эмма Григорьевна [Герштейн]..." Себя в этом ряду она не назвала. Хотя вряд ли кто-либо мог равняться с Лидией Чуковской в знании и понимании ахматовской поэзии и судьбы. "Записки об Анне Ахматовой" - лучшее свидетельство тому
2. Но не единственное.
Лидию Корнеевну всегда, и особенно в пору работы над "Записками", живо интересовало, что и как пишется и печатается о ее любимом поэте и многолетнем друге. Поля, форзацы и обложки изданий, в которых речь шла об Ахматовой, она буквально испещряла восклицательными знаками и гневными ремарками, комментариями, наблюдениями, мыслями "по поводу" и т. д. Ее неостановимо слепнувшие глаза отмечали всё - находки и глупости, любопытные факты, ошибки и смысловую путаницу, вплоть до опечаток и изъянов верстки. Чуковская была нетерпима ко всякой лжи, приблизительности, пошлости. И искренне, без какой-либо ревности радовалась чужой удаче. Советами, оценками, личным архивом, дневниками, воспоминаниями, а порой и тщательной редактурой щедро помогала другим (многим!) авторам усовершенствовать, обогатить их работы, воссоздать истинный образ Поэта.
В конце 1968 года Ленинградское отделение издательства "Советский писатель" напечатало книгу "Поэзия Анны Ахматовой". Ее автор, известный критик Ефим Семенович Добин (1901-1977), работал над книгой с ведома и при заинтересованном участии самой Ахматовой; исследование строил на широком круге материалов, хорошо знакомых, забытых и вовсе не печатавшихся на родине (полный текст "Поэмы без героя", "Реквием", воспоминания о Мандельштаме)3.
Книга открывалась подробной картиной предреволюционного десятилетия, когда происходило становление поэта Анны Ахматовой; начальные главы рассказывали о тогдашних литературных течениях; о "башне" Вяч. Иванова, привечавшей и Блока, и Андрея Белого, и Корнея Чуковского, и "талантливого, но беспринципного" В. В. Розанова, и "забредавших революционеров"; о "Цехе поэтов", его создателях и участниках; цитировались статьи и стихотворения Н. Гумилева, О. Мандельштама, "Город Муз" Э. Голлербаха, отрывки из бесед с Ахматовой о Гумилеве - "большом и взыскательном поэте"...4
Все это пиршество имен и фактов и погубило книгу. Напечатанная, она была задержана в типографии и подверглась распространенной в свое время операции - "выдирке". Е. Добина принудили переписать первые два листа, коими заменили изъятые. В новом варианте от Гумилева в судьбе Ахматовой и поэзии начала XX века не осталось и следа; в создателях акмеизма числился один С. Городецкий; революционеры никогда не забредали к Вяч. Иванову; никаких неопубликованных воспоминаний о Мандельштаме не существовало в природе...
Один из уцелевших экземпляров Е. Добин послал К. И. Чуковскому. Другой, исправленный, - Л. К. Чуковской. Адресатам для себя не случайным.
Личное знакомство Добина с Лидией Корнеевной было шапочным, но он очень ценил ее статьи, книги, безупречный вкус, бесстрашие, высокую верность литературе, поэзии, Ахматовой. Чуковского Добин считал образцом литературного критика и восторгался им так горячо, что Корнею Ивановичу приходилось просить "доброго друга" Ефима Семеновича не преувеличивать его "скромные литературные силы" ("Вы же награждаете меня такими эпитетами, от которых я ужасно покраснел бы, если бы старики умели краснеть"; "мерить меня нужно не такими аршинами, которыми мерите Вы, а вершками, что гораздо надежнее и ближе к истинному положению вещей"). В свою очередь Чуковский считал Добина даровитым, эрудированным писателем, в работах которого "нет ни одной равнодушной страницы"5.
И новая книга ленинградского критика опять подтвердила это. На Чуковского, находившегося тогда в больнице, она произвела большое впечатление. 16 марта 1969 года он пишет Лидии Корнеевне:
"Получил книжку Добина. Аккуратная книжка. Хорошая. Вдумчивая. Но ее появление невероятно. Человек свободно говорит о Гумилеве, о Мандельштаме и цитирует "Реквием"!!! Что за чудо!!! Чего смотрит тов. Толстиков!6<...>
Книга Добина (я дочитал ее) прочная книга, написанная умело, любовно и неотразимо доказательно. Если будешь писать ему, поблагодари его от меня дружески. Он прежде писал хорошо, вдумчиво на темы более узкие (напр., о кино). Здесь Бог послал ему первоклассную тему, и он достойно выполнил ее. Очень хороши побочные главы: о Вяч. Иванове, об акмеистах"7.
Наверное, и без столь пылкой рекомендации Лидия Корнеевна с любопытством прочитала бы работу Добина. Выход не просто смелой, а вообще какой-либо книги об Ахматовой в ту пору был исключительным событием. Чуковская слишком хорошо знала, с каким трудом пробивается в печать самое имя Ахматовой, каким искажениям подвергается ее образ, какие препоны чинит всевозможная цензура всякой публикации, связанной с поэтом. Лениздатский однотомник - первое посмертное издание Ахматовой, в котором Лидия Корнеевна была составителем и комментатором отдела поэзии (прозу подготовила Э. Г. Герштейн; предисловие написал К. И. Чуковский), продвигался с черепашьей скоростью, на каждом шагу теряя драгоценные, но признанные крамольными строки, строфы, стихотворения, эпиграфы, сведения, имена. И хотя в феврале 69-го дело дошло до сверки, у составителей почти не оставалось надежд на то, что сборник увидит свет8. По-прежнему под запретом находились "Реквием", полный текст "Поэмы без героя", множество стихов разных лет. Статьи и воспоминания об Ахматовой если и появлялись, то скроенными или исправленными по тесной идеологической колодке.
А здесь - целая книга!
И человека, который хорошо знал и любил Ахматову!
Письмо Л. Чуковской Е. Добину датировано 25 марта 1969 года9.
"Дорогой Ефим Семенович.
Ну вот я и прочитала Вашу книгу. Еще раз благодарю, что прислали ее мне.
Сила книги в том, что автор глубоко любит избранного им поэта, любит его творчество, ранен судьбой. Не любя - так не напишешь, с таким проникновением, с такой теплотою, с такой горячей заинтересованностью, которая заражает читателя. Даже насильственная искаженность первых листов не мешает нам увидеть путь Ахматовой, и обильные цитаты и Ваши комментарии к ним - помогают по-новому прочитать и понять стихи, известные наизусть. (Так, например, Вы заставили меня по-новому понять значение двух последних строк в стихотворении "Все мы бражники здесь, блудницы".) Наиболее интересным и важным оказалось для меня то, что Вы говорите о памяти; блестящая глава о тайной, скрытой инструментовке; замечательная мысль о воздействии одного слова на другое в строке. Она выражена точно и объясняет многое.
Я поздравляю читателей с книгой, которая заставит их о многом подумать, многое понять и, главное, полюбить. Полюбить Ахматову. Отмыться от идиотских предубеждений.
И "при всем при том" у меня к Вам немало вопросов и претензий. И общих и мелких. Удобнее всего мне их высказывать, и большие и малые, идя по страницам.
Мне кажется, рядом с великими стихами самому не следует быть "поэтичным". Стиль Ваш, на мой взгляд и вкус, иногда недостаточно строг. Например, на стр. 64, в конце главы. Мне кажется, тут следовало воздержаться от снежинок, уходящих звуков и дуновений...10 И не только тут.
На стр. 88-89 Вы говорите - и вполне справедливо - о разных образах лирической героини. Мне жаль, что мысль эта не связана с мыслью о драматургии, о театре, которую Вы излагаете на предыдущих страницах.
Стр. 111-113. Тут мне непонятно, что произошло с датировкой стихов. (По правде сказать, мне, на протяжении книги, часто это бывает непонятно: Вы знаете дату, не можете не знать, и все-таки оперируете стихами так, как будто время написания Вам неизвестно). На стр. 111-112 Вы говорите о счастливом, ликующем стихотворении "Годовщину последнюю празднуй"; на стр. 113: "Однако в те же годы из-под пера Ахматовой вышли строки, пронизанные острой болью" и цитируете строки из "Новогодней баллады". Но ведь первое стихотворение - 39 года, а второе - 23! Какие же те же годы?
К стр. 118 могу сообщить Вам подлинный текст отрывков из "Русского Трианона", подготовленный А. А. для "Бега Времени"11. Вместо:
Лишь ржавый флюгер вдалеке скрипел
следует
Хор за обедней так прекрасно пел;
Но в этом парке мрачно и угрюмо
Сияет месяц, снег алмазно бел.
Известна ли Вам последняя строфа?
После "Прикинувшись солдаткой, выло горе" следует:
На Белой Башне дремлет пулемет,
Вокруг дворца гусарские разъезды,
Внимательные северные звезды
(Совсем не те, что будут через год!),
Прищурившись, глядят в окно Лицея,
Где тень Его над томом Апулея.
На стр. 126-127 Вы говорите о стихотворении "Лондонцам". И дальше: "Не случайна перекличка с Шекспиром". Разумеется, не случайна: речь в стихотворении идет об Англии и о бомбежках, которым ее подвергали фашисты. Но Вы почему-то избегаете названия и Англию подменяете всей Европой. Зачем это?
К стр. 132.
Уверена, что стихотворение "На сотни верст, на сотни миль" (первое из цикла "С самолета") написано не в 41, а в 44 году, или о 44 г. Это явствует из текста. Какие же ковыльные степи и какая соль и какие кедры под Ленинградом? Это - в противоречие Вашему комментарию - маршрут из Ташкента, а не эвакуация из Ленинграда12. Недаром в журнале "Ленинград", в 44 г., оно было напечатано под названием "Возвращение". А Вы говорите о моменте эвакуации!
Воспоминания Р. М. Беньяш, помещенные на стр. 142, заставили меня убедиться в склеротичности собственной головы. Очевидно, я спятила... В ту пору, о которой пишет Беньяш, я бывала у А. А. каждый день или через день; часто видела там милую Раису Моисеевну - но никогда радио... Приметами комнаты были: глиняная печь, стоявшая посреди; шахматный столик, невесть откуда попавший; железная грубая койка; окно, с видом на крыши, иногда краснеющие маком; табуретки... И (в моей памяти) никакого радио
13.
Не согласна я с Вашей трактовкой ташкентских стихов. У А. А. в Эпилоге Поэмы очень точно сказано:
И изгнания воздух горький,
Как отравленное вино.
В стихотворении "Из цикла "Ташкентские страницы" она пишет о "воздухе сиротства". Это с одной стороны. Ташкент - изгнание, сиротство (Вы об этих строках умалчиваете). С другой стороны, как Вы правильно пишете, множество радостных стихотворений - фиалок дым, звездные стаи и пр. Вы пишете, что Ахм. одолела трудный быт. Так; но одним этим не объяснишь, почему чужую природу, чужой город (с чужим языком!) она могла ощущать не как чужбину, а как родину.
Кто мне посмеет сказать, что здесь
Я на чужбине?!
А почему, казалось бы, и не посметь? Чужой язык, чужое небо, чужие арыки, чужие звезды, чужие люди. М. б. красиво - но чуждо.
Ключ к пониманию родственности Ташкента Ахматовой - Вы, на мой взгляд, упустили.
Ты, Азия, родина родин
Он прочен, мой азийский дом!
Ахм. ощущала в себе татарскую кровь и постоянную связь с Востоком. Для нее Азия то же, что для Пушкина - Африка. Вот почему "мой азийский дом".
На стр. 147 и 157 Вы называете стихи из сборника "Ива" циклом. Это теперь почти общепринято: любое сборище стихов одного поэта называть циклом. Термин этот мне кажется опасно-неточным. Цикл - это пучок стихов, чем-нибудь (кроме имени автора и хронологии) объединенный. Напр., "Тайны ремесла" - это цикл (о поэзии); "Cinque"; "Шиповник цветет" - цикл одному лицу; "Полночные стихи" - тоже один адресат; "В сороковом году" (канун) и т. д. Но "Ива"? С какой стати это цикл?
На стр. 156 Вы сложно объясняете, почему стихотворение "Борис Паст." стало называться "Поэт". А дело проще: в "Беге" должно было быть "Пастернак", но редакции хотелось поменьше Пастернака.
Стр. 159 - Вы цитируете:
Там ласточек реет
Старая боль.
Это - опечатка в "Беге". Следует
Там ласточкой реет
Старая боль.
Стр. 163
Почему "отбывшая срок" береза - это инвалид войны, по-Вашему? Отбывают срок в лагере, в тюрьме, но не в армии14.
Стр. 163-164
Все, что здесь Вами написано в пояснение ахматовских строк, обращенных к поэзии Пастернака, мне непонятно. В строке
За то, что дым сравнил с Лаокооном
говорится, по-моему, о гениальности сравнения - и только. При чем тут борьба, одоление, жизнь, страдание - я не поняла. В первом же четверостишии Ахм., мне кажется, воспроизводит стиль поэзии Пастернака. "Задворки, платформы" - это все пастернаковское. Вашего же, далеко идущего, толкования я не понимаю
15.
Стр. 174. Ваши размышления о перемене в чувстве времени в XX веке, о прошлом и настоящем, переплетающемся, весьма интересны. Но - где же Пруст и Джойс? Кто, как не они, научили нас чувствовать прошлое в настоящем? быть одновременно в двух эпохах, местах и пр.?
Стр. 177
Кусок "И я подумала: не может быть" и т. д. А. А. прочла мне (я знаю из своего Дневника) 12 июня 1940 г. А работа над "Бегом" - 196416.
Стр. 183
Очень неладно, мне кажется, у Вас получилось с потрясающей элегией "Есть три эпохи у воспоминаний". Это самое страшное стихотворение во всей русской поэзии - пожалуй, даже страшнее, чем большая "Осень" Баратынского. Речь идет о смерти памяти. К сожалению, цитата: "Надо память до конца убить!" сюда никак не подходит и все путает, п. ч. в элегии говорится не о том, что память надо убить, а о том, что, к ужасу человека, она покидает его, она умирает - и это - страшнейшая из гибелей.
И, раз проснувшись, видим, что забыли
Мы даже путь в тот дом уединенный,
И, задыхаясь от стыда и гнева,
Бежим туда и пр.
Оскорбительно для человека понимать, что он утратил память обо всем, что было дорого. (Т. е. себя?)
Мне кажется, цитатой из Реквиема, пересекающей Элегию, Вы рушите последовательность Вашего собственного изложения и тем невольно запутываете читателя.
О Поэме.
Жаль, что, говоря о Поэме, о ее героине, о ее авторе и обильно приводя цитаты, и замечательно говоря о зеркальности, Вы не упоминаете строчек:
Это я - твоя старая совесть...
Ты - один из моих дневников
Не тебя, а себя казню.
Ведь "петербургская кукла, актерка" - это отчасти и она сама, А. А., и, укоряя О. А. и эпоху, она и себя укоряет...
Разумеется, у Поэмы столько аспектов, что обо всех не скажешь в главе - нужна целая книга. Но вот этот аспект - совести - мне кажется очень важным.
Что значит название - "Поэма без героя"? Многое. И каждый из нас, читателей, вправе толковать его по-своему. (Лично я думаю так - герой Поэмы: Время, Память, Совесть.) Но Ваше толкование: "без героя-жертвы" (стр. 226) представляется мне Вами не обоснованным17.
Я несколько забежала вперед. Прошу извинения и возвращаюсь:
Стр. 195. Вы пишете о том, каковы были герои Поэмы в действительности. Так вот, Вс. Князев на самом деле был не драгуном, как в Поэме, а гусаром.
Вакханкой О. А. Глебову-Судейкину называть не следовало бы, потому что
Ты - один из моих двойников.
Стр. 198
Нужна ли запятая после А?
А смиренница и красотка?
(в цитате).
Стр. 208
Вы совершенно мельком говорите о том, что ранним стихам Ахм. этический момент был мало свойственен. Мне кажется, это заблуждение. На месте ЦК комсомола я распространяла бы среди молодежи р а н н и е (поздних им не понять) стихи Ахматовой: это любовные стихи, поразительные отсутствием эротики и той серьезностью отношения к любви, которая имеет э т и ч е с к и й (а стало быть, в самом простом понимании, воспитательный) смысл: разлуки, встречи, разрывы - все поднято на высоту с о б ы т и й. Вот тут и зарыта этика... И в одухотворенности, конечно.
Стр. 210
В последнем варианте Поэмы:
Что лишь Гойя смел передать.
Стр. 236
Вы перечисляете поэтов, чье слово было во власти ритма... Где же Блок?
Стр. 234
Тут большая и несчастливая ошибка. Причина путаницы, быть может, сама А. А. Но как бы ни было
А со мною моя Седьмая
- речь идет не о симфонии Шостаковича (что ясно из текста) и не о Седьмой книге, а о Седьмой Элегии. (Их ведь на самом деле Семь...)18
Стр. 246-47
Тут я Вас не понимаю. Я уже писала выше, что меня удивляет обращение с датами. На этих страницах Вы ведете речь о последнем, предсмертном, периоде жизни А. А. (Замечательна Ваша фраза: "Отношение к смерти - пробный камень отношения к жизни". Но это дальше.) Вы пишете - о последнем периоде! "Но смерть приближалась к ее изголовью, и она это чувствовала". И в доказательство приводите стихи 42 года!
19
Стр. 248
Тут опечатка в цитате - и не по Вашей вине, а по вине "Бега времени". В "Беге" в стихотворении "Среди морозной праздничной Москвы" выпала целая строка - пятая. Надо:
Среди морозной праздничной Москвы,
Где протекает наше расставанье
И где, наверное, прочтете вы
Прощальных песен первое изданье -
Немного удивленные глаза:
"Что? Что? Уже? Не может быть!" -
Конечно!
И праздничного неба бирюза,
И все кругом блаженно и безгрешно.
Исчезла целая строка, исчезла рифма к слову бирюза... (Я восстановила строку в книге, сделанной для Лениздата, - но когда она выйдет? Книга?)
Теперь совсем о мелочах, о пустяках:
Стр. 181
"Памятью награжден и внешний мир". И чуть ниже, в другом контексте, "с незапамятных времен".
Стр. 20
Можно ли сказать: "Отзвук о Павловске"?
Стр. 188
"Невиданно расширивших диапазон нашего образного видения мира.
Стр. 204
Не кажется ли Вам, что
Из мглы магических зеркал
тут прямая перекличка со строкой "Я сквозь магический кристал" - Пушкина!
Жаль мне, что говоря много - и очень интересно и верно - о зеркальности, Вы не говорите о таком важном ахматовском понятии, как Зазеркалье.
Ну вот, кажется, и все мои придирки.
Несмотря на них и вопреки им, книге предстоит славная и долгая жизнь. Она сильно обогатит представления читателей о великом поэте, которые у читателя, не по его вине, крайне скудны. И хуже чем скудны - искажены.
Выздоравливайте.
Крепко жму Вашу руку.
Л. Чуковская"20.
Вскоре за этим письмом в Ленинград последовало другое, не менее примечательное. Сугубо деловое, посвященное разбору чужой книги, оно выразительно характеризует и работу самой Лидии Чуковской, ее творческие и личностные принципы, помогает увидеть, какой титанический труд был вложен в ее собственные "Записки об Анне Ахматовой", - почему, являясь прежде всего литературным произведением, они стали еще и ценнейшим и неопровержимым историческим, научным, психологическим документом.
"7/IV 69 Москва
Дорогой Ефим Семенович.
Когда я начала читать Вашу книгу, первую пометку я сделала на стр. 8. Я написала "Раневская не говорила Ахматовой ты". Затем я эту пометку из своего письма к Вам исключила, потому что речь у Вас идет о 43 годе, я же перестала встречаться с А. А. осенью 42. Стало быть, решила я, для 43 г. я не свидетель.
Но должна огорчить Вас: на днях мне внезапно позвонила Ф. Г. Раневская (с которой я не виделась лет этак 25) и рыдающим голосом сообщила, что начала читать Вашу книгу и, дойдя до стр. 8, возмутилась, п. ч., как сказала она: "У меня раньше отсох бы язык, чем я обратилась бы к Анне Андреевне на ты"21. Далее шел гневный монолог, который опускаю, но, должна признаться, она права: люди, видевшие Ахм. и Ран. гораздо позднее, уже в 50-60-х гг., подтверждают, что на ты они не были.
Я предложила Фаине Григорьевне самой написать Вам об этой ошибке. Но она почему-то не хочет и просила меня. Исполняю.
Мне жаль, что Вашу книгу, в рукописи, не прочел никто со здравым глазом. Вовсе не непременно я. Меня удивило и продолжает удивлять вот что: Ваши ошибки в датах сделаны Вами вовсе не в тех случаях, когда даты - спорные. С А. А. бывало, что она ставила даты неверно - иногда по забывчивости, иногда с умыслом. Но это случаи редкие, а Ваши ошибки в датах произошли почему-то на совершенно бесспорных местах. В чем тут дело - психологически - я так и не понимаю. Под циклом "С самолета" в "Беге" стоит дата "1944". Вы же цитируете первое стихотворение, рассказывая о 41 годе, о вылете из Ленинграда - хотя в стихах упомянуты кедры, ковыль и соль, которых под Ленинградом нет... Иногда мне кажется, что Вы так увлекаетесь бездонными глубинами и зеркальностями, о которых пишете очень верно, что перед Вами закрывается прямой и простой смысл поэзии Ахматовой. (А у нее ведь всегда, при всей бездонности, кедр это кедр, ковыль это ковыль, и с этим уж ничего не поделаешь.)
Я надеюсь, что книга Ваша будет издана вторично, и тогда Вам представится возможность исправить все эти мелочи. В успехе книги, в ее притягательности я не сомневаюсь, потому что, повторяю, она написана рукой сильной и любящей. Однако т о ч н о с т и у Вас нет, а поэзия пресволочнейшая штуковина и в разговоре о себе требует такой же точности, как игра на рояли.
Если будете книгу переиздавать, дополнять - советую Вам проверить не только все годы и цитаты из стихов, но и все цитаты из воспоминаний. Р. М. Беньяш - человек, который нарочно сочинять не станет, я отношусь с полным уважением к ней, - но память, знаю по своей, вещь коварная. Прежде чем пускать в оборот любую строку любых воспоминаний, следует опрашивать десятки людей22. Узнайте у Н. Я. Мандельштам, Е. Я. Хазина, И. В. Штока, Ф. Г. Раневской, Т. Г. Цявловской - у друзей и соседей А. А. по общежитию на ул. Карла Маркса, 7 - было ли в ее комнате радио? М. б., я ошибаюсь, а Р. М. права, м. б., ошибается она - это необходимо выяснить прежде, чем печатать о радио
23. На нас, современниках, лежит большая ответственность: не создавать легенд.
Что касается меня, то я никогда не напишу ни одной строки воспоминаний об А. А., п. ч. я, как и она, не выношу ничего приблизительного. У меня есть Дневник, записки - каждый раз, как я видела А. А., я записывала, расставшись с ней, каждое ее слово. В этих записях тоже возможны ошибки (что-то перепуталось, пока я дошла до стола), но уж они - минимальны.
Мечтаю когда-нибудь написать статью о поэзии Ахматовой24. Но это если хватит времени и сил. Записки о ней я считаю более важной работой, а этой работы мне хватит еще на несколько лет - т. е. приведение в порядок своего Дневника. Этим я сейчас и занимаюсь
25.
Благодарю Вас за Ваше участливое отношение к моей книге о Герцене. Ее я уже давно оставила, расторгла договор, вернула деньги. Я собиралась написать книгу о Герцене для ЖЗЛ, но, во-первых, пришлось бы врать, а я совсем разучилась, и, во-вторых, главное, у меня очень худо со зрением, оно идет к концу, а для такой книги надо читать горы и при том - мелкий шрифт... Книги не будет; если останутся еще у меня силы после Дневников - м. б., напишу м а л е н ь к у ю книжку "Последний год жизни Герцена". Но это так, мечты26.
Насчет "Русского Трианона" я знала, что Вам неоткуда было взять текст, и прислала не в упрек, а в подарок.
Были ли отзывы о Вашей книге? Я читаю мало, могу пропустить.
Над чем Вы работаете?
Да, еще: пришлете ли книжку Найману? Очень прошу, если можно.
Жму руку.
Л. Чуковская"27.
Печать откликнулась на выход книги "Поэзия Анны Ахматовой" скупо, сдержанно, - в основном ленинградские издания. Тем дороже автору было горячее, воодушевляющее письмо К. И. Чуковского (от 29 апреля 1969 года):
"<...> До сих пор у меня не было возможности поблагодарить Вас, милый Добин, за Вашу прелестную книгу об Ахматовой. Именно прелестную. На каждой странице находки, зоркие наблюдения, меткие эпитеты, всюду чувствуется огромное умение - любить, очень редкое умение, которым Вы одарены в высшей степени (и заражать своей любовью других). Те, кто исковеркали Вашу книгу, цели своей не достигли: раны, нанесенные ей, угадываются каждым чутким читателем. Будьте на этот счет совершенно спокойны. После 1969 года будет 1979, после 1979-1989-ый и т. д.
Ваше дело правое, и Вы победите"28.
У публики книга действительно имела большой успех. В архиве Е. Добина сохранились папки29 с просьбами прислать экземпляр, с добрыми отзывами известных и начинающих литераторов, рядовых читателей. Последние, впрочем, имели и претензии. Например, врач Г. Аксаментов сожалел, что в ней "немного биографических данных, как и во всех статьях об Ахматовой": "Знать биографию Ахматовой - желание, оправданное самой ее поэзией. Первые главы, особенно "В преддверии", оставляют впечатление намеренной ограниченности. О "Цехе поэтов" написано очень наглядно и, главное, ново. Жалко - мало". Д. В. Пятаков из города Николаева сетовал на то, что Добин умолчал о "безобразном докладе Жданова"...
В 1976 году книга "Поэзия Анны Ахматовой" была переиздана тем же ЛО "Советского писателя" - в составе сборника избранных работ Е. Добина ("Сюжет и действительность"). Здесь Раневская обращалась к Ахматовой на "вы", Вс. Князев возвратился в гусары, береза перестала быть инвалидом, отбывшим срок солдатчины, "те же годы" уже не объединяли "Годовщину последнюю..." и "Новогоднюю балладу", стихотворение "Без названия" пополнилось выпавшей прежде строкою, - и это были почти в с е изменения, которые автор внес в книгу, - мельчайшие, неуловимые (поскольку естественные).
Большая часть замечаний Лидии Корнеевны осталась неучтенной. Автор не согласился с ними? Но ведь совершенно очевидно, что кедры под Ленинградом не растут, и потеря памяти и отторжение, убийство памяти - не одно и то же... Дело было скорее в ином. Убрать радио из комнаты Ахматовой (на присутствии которого и зиждился весь пафос воспоминаний P. M. Беньяш), сослаться на никому тогда не известную "Седьмую элегию" (вместо симфонии Шостаковича), упомянуть о Зазеркальи, Прусте и Джойсе, переписать или вычеркнуть неудачные абзацы, уточнить ту или иную не вполне ясную мысль или фразу, даже собственные воспоминания30, то есть произвести сколько-нибудь с у щ е с т в е н н ы е и з м е н е н и я, Добин, по-видимому, просто не решился. Ибо, внося правку в старую, уже опубликованную книгу, он дал бы повод цензорам также заняться "усовершенствованием" текста. Сохранил целое за счет частностей.
Неизвестно, видела ли Лидия Корнеевна это переиздание. Добин не прислал его ей. А если видела, то перечитала ли книгу? поняла причины, по которым автор на сей раз с о з н а т е л ь н о отказался от т о ч н о с т и? И - одобрила ли его? Едва ли.
Примечания
* По материалам Архива Елены Цезаревны Чуковской и Российского государственного архива литературы и искусства. вверх
1. Подразумевалась дарственная надпись Ахматовой на сборнике "Из шести книг": "Виталию Яковлевичу Виленкину, который лучше всех знает мои стихи. А. Ахматова. 1963 14 января". вверх
2. Лидия Ч у к о в с к а я, Записки об Анне Ахматовой, в 3-х томах, М., 1997. вверх
3. Большие отрывки из книги предварительно печатались в журналах "Русская литература", "Вопросы литературы", "Нева". вверх
4. По поводу этой части работы Добина Ахматова отметила (4 августа 1964 года): "Был Добин. О "Начале", моем начале. Верно пишет первую главу. Шквал 8, при порывах до 14 [баллов] метров" ("Записные книжки Анны Ахматовой", М. - Torino, Giulio Einaudi editore, 1996, с. 652). вверх
5. Письма К. И. Чуковского к Е. С. Добину см.: РГАЛИ. Ф. 2849. Оп. 1. Ед. хр. 160. вверх
6. Первый секретарь Ленинградского обкома КПСС. вверх
7. Архив Е. Ц. Чуковской. вверх
8. Действительно, книга, подготовленная К. Чуковским, Л. Чуковской и Э. Герштейн, не появилась. И главным образом из-за участия в ней Лидии Чуковской, прогневавшей власти своими "открытыми письмами" в защиту свободного слова. (Подробнее об этом см.: Лидия Ч у к о в с к а я, Процесс исключения, М., 1990, с. 214-218). Сборник Лениздата опубликован лишь в 1976 году; причем предисловие и отдел поэзии в нем подготовили издательские работники.
вверх
9. Подчеркивания и разрядка в тексте писем принадлежат Л. Чуковской; сноски - автору публикации. вверх
10. Рассуждения о роли материальных деталей в стихотворении Ахматовой "Морозное солнце. С парада..." (белизна дома, прозрачное крыльцо, покатая крыша, металл звонка) Добин заканчивает так: "...они обрели духовность, стали знаками чувств. Истончились, стали легкими. Как снежинки, как облетающий вишневый цвет. Как уходящие звуки оркестра, как дуновение памяти...". вверх
11. Лидия Чуковская помогала Ахматовой составлять для ЛО "Советского писателя" книгу "Бег времени". (В "Записках" она призналась: "Кажется, ни в одну собственную свою книгу я не вложила столько труда, надежды и тревоги, сколько в этот ахматовский сборник".) В процессе редакционной подготовки издательство и надзиравшие за ним московские и местные инстанции разрушили замысел книги, изъяли и исказили многие стихотворения. вверх
12. У Добина: "Поздней осенью сорок первого года Ахматову вывезли из осажденного города на самолете. В небывалом ракурсе простерлись перед ней шири и дали родной земли. "На сотни верст, на сотни миль, на сотни километров лежала соль, шумел ковыль, чернели рощи кедров". Новизна "точки съемки" обновила и усилила чувства, владевшие поэтом. "Как в первый раз я на нее, на Родину, глядела...". (Цитируемое здесь стихотворение многократно напечатано и всюду датируется маем 1944 года). вверх
13. Описывая комнату и скудный быт Ахматовой в Ташкенте, театровед Р. М. Беньяш (1914-1986) сообщала: "Радио в ее комнате не выключалось. Когда она слушала очередную сводку, ее лицо казалось живым воплощением трагедии. Прорванная в двух местах стандартная тарелка трансляции превращалась рядом с Ахматовой в символ траура. Но и в самые мрачные дни она поражала глубокой верой <...> Она знала о том, что победа будет..." вверх
14. В строках "Мартовской элегии": "И как будто отбывшая срок/Ковылявшая в поле береза..." Добина восхитила "неожиданная деталь: береза, ковыляющая, как инвалид, отбывший солдатчину". вверх
15. Лидия Чуковская имеет в виду следующие рассуждения Добина по поводу стихотворения Ахматовой "Поэт" (1936; неподцензурное название - "Борис Пастернак"):
"В лиловой мгле покоятся задворки,/Платформы, бревна, листья, облака./Свист паровоза, хруст арбузной корки,/В душистой лайке робкая рука" ("Поэт".) Сплавлены разрозненные крупицы бытия: материального и душевного ("робкая рука"). Разнокалиберные явления выстроены вместе, в слитности и созвучии. Таково могущество поэтического познания - особой формы человеческого познания.
Было ли это в прежних стихах Ахматовой? Несомненно, было. Но сейчас эта "привилегия" поэзии стала программной, натурфилософски осмысленной.
В центр поставлена дальнодейственная сила поэзии. Энергия сближения. Уподобления. Олицетворения. Перекличек.
"За то, что дым сравнил с Лаокооном..." - Ахматова восхваляет пастернаковское сравнение, обогатившее наше восприятие знаменитой античной скульптуры. В неподвижных мраморных фигурах мы по-новому ощутили их страстное движение. Неистово извиваются Лаокоон с сыновьями, сжатые душащими объятиями змей. А ведь именно в этом гениальность древнегреческого изваяния! В неподвижности - движение. В мраморе - жизнь, страдания. Пусть безнадежная, но титаническая борьба!" вверх
16. Из текста книги Е. Добина можно заключить, что финальные строки к стихотворению "Смеркается, и в небе темно-синем..." Ахматова добавила только в "Беге времени". Меж тем оно, написанное в 1915-м и расширенное в 1940-м, в полном виде было опубликовано еще в "Избранном" Анны Ахматовой (Ташкент, 1943), а затем в сборнике 1961 года. вверх
17. Вот как обосновывает Добин название поэмы Ахматовой: "Красной нитью (в "Поэме без героя". - Е. Е.) проходит обращение к романтической поэме начала прошлого века. <...> Романтическая поэзия закономерно родилась на пороге века, провозгласившего свободу личности. Но личность оказалась между молотом социального неравенства и наковальней слепой экономической необходимости. Поэты-романтики подняли знамя личности как антагониста, как противовеса общества.
Вся сила была на стороне общества. Все высшие ценности в личности. <...>
Романтическое самоутверждение было самоутверждением жертвы. Ореолом окружалась гибель героя. Одиночество в безвоздушной среде, неизбежное поражение в столкновении с ней увенчивались нетленной славой и высшей наградой - поэтичностью гибели.
Трагедийность "Поэмы без героя" - иная. Само название провозглашает это отличие. Без героя: без героя-жертвы.
Величие трагедийности не в красоте жертвенности, а в силе героического достоинства, в стойкости. <...>
Этико-философский смысл поэмы - в утверждении непрочности и исторической обреченности "владык Мрака", "смрадных грешников" - всех виновников давней трагедии - и всех сил зла вообще".
Без сомнения, Ахматовой была известна эта точка зрения. Добин впервые прочел Поэму в конце 1945 года, по поручению ЛО "Советского писателя", и написал восторженный отзыв, с которым ознакомили Ахматову. Она запомнила его и через много лет "снисходительно молвила" автору, что некоторые места в той рецензии ей понравились и их стоит использовать в книге. На машинописном экземпляре Поэмы, подаренном Добину, Ахматова написала: "за верность этой поэме" (см.: РГАЛИ. Ф. 2849. Оп. 1. Ед. хр. 32. Лл. 2-3).
В записных книжках Ахматовой есть множество упоминаний о работе Добина над книгой, и в частности над главой о Поэме, о "подсказках" и поправках, которые она ему делала или хотела сделать. вверх
18. Седьмая "Северная элегия", созданная в 1940-х годах и незаписанная или уничтоженная, была впоследствии забыта Ахматовой; в 1958-1964-м она пыталась восстановить ее, но не смогла, - остались лишь черновые наброски, впервые напечатанные в 1989 году. вверх
19. "А я уже стою на подступах к чему-то..." и "Я была на краю чего-то", написанные в Ташкенте, во время болезни тифом. вверх
20. РГАЛИ. Ф. 2849. Оп. 1. Ед. хр. 163. Лл. 1-12. вверх
21. В книге Добин рассказывает о том, как в начале 1943 года, оказавшись проездом в Ташкенте, на тенистой малолюдной улочке столкнулся лицом к лицу с двумя женщинами, в одной из которых он узнал (по портретам) Анну Ахматову и, вытянувшись в струнку, отдал ей честь. Два года спустя, уже в Ленинграде, Анна Андреевна вспомнила об этой встрече: "Я шла с Фаиной Георгиевной Раневской, мы поравнялись с двумя флотскими офицерами, один из них потом громко сказал: "Это Анна Ахматова". Фаина Георгиевна, кажется, была чуточку уязвлена. "В первый раз, - сказала она, - узнают не меня, а тебя". вверх
22. Это было обычной практикой самой Л. Чуковской. Ее стремление к абсолютной точности, определенности вызывало подчас удивление даже у серьезных исследователей. ("Вот-де в дневнике Чуковской записано: в комнату вошел незнакомый человек. Ну, и Бог с ним, раз он незнакомый. А она ведет переписку с половиной России, чтобы выяснить, кто он такой...") вверх
23. Воспоминания Р. М. Беньяш - единственные из сегодня известных, в которых упоминается о радио в ташкентской комнате Ахматовой. По свидетельству поэтессы Н. Татариновой (Пушкарской), часто навещавшей эвакуированную Ахматову, "радио у Анны Андреевны не было" (см.: "Вопросы литературы", 1987, № 8, с. 281). Это же следует из мемуарного очерка поэта Игоря Бахтерева о той поре: "Как бы извиняясь, она [Ахматова] сказала, что всю жизнь не терпит радио"; "В условленный день и час, я впервые переступил ее порог <...> Аккуратно прибранная комната, очень светлая. Во-первых, небольшая, во-вторых, почти без мебели. И на стенах, насколько вспоминается, пусто" ("Об Анне Ахматовой: Стихи, эссе, воспоминания, письма". Сост. М. М. Кралин, Л., 1990, с. 218-220). вверх
24. В архиве Л. Чуковской сохранились многочисленные наброски и заготовки к статье об Ахматовой, однако статья не была написана. вверх
25. Работа Лидии Чуковской над "Записками об Анне Ахматовой" продолжалась почти 30 лет, до последних дней жизни. вверх
26. Книга об А. И. Герцене осталась неоконченной. В печати (третьем выпуске альманаха "Прометей", 1967) появились лишь первые главы из нее. вверх
27. РГАЛИ. Ф. 2849. Оп. 1. Ед. хр. 163. Лл. 13-16. вверх
28. РГАЛИ. Ф. 2849. Оп. 1. Ед. хр. 160. Л. 8. вверх
29. См.: т а м ж е. Ед. хр. 181, 182. вверх
30. А они, хотя и очень украсившие книгу, были не во всем достоверны. И Добин, желая исправить их, начал делать наброски отдельного мемуарного очерка об Ахматовой. См. Приложение к нашей публикации.
вверх