Knowledge Itself is Power (F.Bacon)

Знание-Сила
Карта сайта












RB2 Network
rb2
RB2 Network


Люди «ЗС» / Натан Яковлевич Эйдельман
НИИ «Витязь»
«ЗС» №3/1968

I

Море ученых на корабле создавалось из мелких ручейков, которые текли с Черноморья, из Москвы из Института океанологии, из Тихоокеанского отделения его.

С одним из таких ручейков течем и мы, слившись с ним еще в Москве, в Домодедове.

Москва—Владивосток, лету 13 часов, билет — 117 рублей.

Ученые — народ подвижной мысли, а мысль требует игры и играет по любому поводу. Шутки — результат гибкости мысли. Ученые рассаживались в самолете. Мысли заиграли, заискрились, стала проявляться гибкость их. И, естественно, в этом словесном потоке было полно шлака, всегда сопровождающего практическое использование ценной породы.

— Как летим! Хорошо летим!

— Говорят, автопилот напился.

— Не забыть бы во Владивостоке найти последние метры Великой Сибирской магистрали.

— Их сейчас не найдешь. По закону Бойля-Мариотта, в такую жару все расширяется и пути удлиняются тоже. Я подсчитал — вся магистраль должна увеличиться приблизительно на десять километров. Так что магистраль будет в воду опущена. Удлинилась — и концы в воду.

В ответ на загоревшуюся перед глазами просьбу Аэрофлота «Застегнуть ремни (Fasten the belts)» создалось новое ругательство типа Donner wetter — «фастен бластен». (О великий и могучий русский язык!)

Начался «звон». Стало ясно — НИИ вышел в путь, НИИ приступил к работе. Дорога со звоном короче, чем дорога без звона. И вдруг посреди одной из шуток оказывается, что мы идем по Владивостоку и до «Витязя» не тысячи километров, а метры.


* * *

На морском вокзале написано:

«Владивосток — порт четырех океанов», потому что на свете всего и есть четыре океана.

Владивосток—Сан-Франциско — 8 500 км.
Владивосток—Архангельск — 10 600 км.
Владивосток—Одесса — 18 700 км.

Около полусотни причалов.

— Такси, к 33-му причалу. (Там «Витязь»).

— Пожалуйста.

С одного причала прямо, прямо, не видя земли, и вдруг можно наткнуться на Полинезию или Антарктиду. С другого, — если бы не ограничивающий горизонт (ох, уж этот ограничивающий горизонт!), — хорошо смотреть на Йокогаму, Гавайи, Калифорнию.

…А в магазине «Морепродукты» (о великий и могучий язык администраторов!) на главной улице города продаются свежие осьминоги, филе из меч-рыбы, а также мурены — любимое лакомство древнеримских патрициев.


* * *

Мы на «Витязе», о котором столько писали, и надеемся — весь цивилизованный мир знает про этот корабль. Мы на «Витязе», и «Витязь» готовится к своему 42 рейсу.


КОММЕНТАРИЙ СПЕЦИАЛИСТА

В этом обществе дилетантов высокой квалификации мне отводится роль зануды-критика.

Вот мои друзья пишут: «Витязь» готовится к сорок второму рейсу. А что это значит? Каждый рейс в среднем — 3 месяца. 42 помножить на три =126 месяцев = 10,5 лет. Но рейс это еще и подготовка к нему — оборудование, материалы, люди, научные задачи, обработка собранных проб, образцов, чисел, появление научных статей, монографий, книг, составление карт.

«Витязь» плавает с 1949 года. Почти 20 лет. И чтобы представить себе, что такое «Витязь» для науки об океане, проще всего, пожалуй, спрятаться за спасительное перечисление сделанных им открытий.

К 1952 году ученые на «Витязе» отменили постулат о безжизненности морских глубин, добыв богатые уловы с десятикилометровой бездны Курило-Камчатского желоба. И с тех пор за прошедшие 15 лет более половины представителей глубоких слоев океана открыты и изучены с помощью «Витязя».

К 1959 году, после очередной экспедиции «Витязя», стало совершенно ясно, что в океане есть течения почти во всей толще вод. Везде, а не только на поверхности. После такой сенсации ученым пришлось полностью менять методику измерений и расчетов течений. До этого рейса океанологи были уверены, что глубинные воды практически неподвижны.

Потерян счет горам, хребтам, желобам, возникшим на картах вслед за кильватерной струёй «Витязя».

Оценки ученых и неспециалистов часто расходятся. То, что для ученого — событие величайшего значения, для любителя — малозначащий факт. В таких случаях в ход пускаются испытанные на публике факты! На «Витязе» открыты:

— максимальная глубина Мирового океана — 11 022 метра, Марианский желоб, август 1957 г.;

— Восточно-Индийский хребет, высота 3–4 км, длина около 5 000 км, ширина около 200 км. Сравните его на выбор с Уралом, Кавказом, Альпами или даже Кордильерами;

— открыт и изучен новый тип животного царства — погонофоры. Понимаете, тип! Не вид, не род, не отряд, не класс, а тип! Есть хордовые (это и мы), членистоногие, моллюски и прочие. А плюс к ним теперь есть погонофоры.

В общем вся современная отечественная океанология началась с работ сравнительно небольшого (5,5 тысячи тонн водоизмещения), совсем для корабля немолодого (год рождения 1939), уже по нынешним представлениям некомфортабельного (нет установок для кондиционирования воздуха, тесноваты каюты и лаборатории) теплохода «Витязь».


* * *

На этот раз «Витязь» исследует всего лишь небольшую часть Тихого океана — Японское море.

Что такое Японское море и Япония? Был ли тут материк, а Япония — его остаток; результат погружения материка и наступления Океана? Был ли тут Океан, а Япония — первая ласточка рождающегося материка? А может быть, Япония — осколок Азии, куски, оторвавшиеся от материка и уплывающие на Восток? Ведь есть же теория плавающих материков: коры земли, плавающей на «твердой жидкости» земной мантии. А есть точка зрения, что берега Тихого океана сдвигаются. И как когда-то на месте задвинутого землей океана образовались Гималаи, Памир, так и сейчас Япония, выталкиваемая из земной мантии — будущая «крыша мира».

Отвергнуть или доказать, что Япония откололась и уплыла или что плывут навстречу океанские берега, — это ответить на один из вопросов века, как теперь принято говорить. Одному из нас, профану в этой области, нравится теория плывущих материков. Другому нравится, что материки могут столкнуться и вздыбиться к небу. Одному нравится это непостоянство, эта зыбкость — даже материки и те на месте не стоят (неисповедимы пути материков!). Другому — беспредельность неожиданности: земля из океана — к небу.


* * *

В этот свой 42-й рейс «Витязь» собрал около полусотни ученых, у которых с японскими учеными рандеву в море (о великий и могучий морской язык!) и после рандеву дальнейшие беседы, споры, несогласия и обсуждения планов и результатов работ в Токио и других городах.

Ради торжества науки, ради удовлетворения своего и мирового любопытства собрались ученые на «Витязе» в необычных для себя условиях. В этой изолированной от Большой Земли ситуации они выглядят несколько по-иному, чем у себя в институтах. В общем, это все те же ученые, что и на земной тверди, скажем, в Москве, когда они рассчитывают и оценивают уже полученные данные о земной, пусть даже подводной тверди. Но взаимоотношения их все-таки меняются. Нет подчеркнутой строгости и академизма белых рубашек и галстуков. И это чисто формальное изменение благотворно влияет на работу. Стерлась какая-то грань, и младший научный сотрудник свободнее спорит, свободнее несет ересь, а старший научный почему-то с меньшей уверенностью отстаивает свою, тоже не бесспорную, мысль. А может, влияет как-то, что младший в джинсах, а старший — а шортах. Все становится проще, приятней, удобней.


* * *

Муравьев-Амурский, Корсаков, Невельской служили в Приморье. Они честно служили своей власти, но, может быть, оттого, что находились от нее в отдалении, мыслили шире и свободнее, были генералами и чиновниками, совсем не характерными для Петербургской империи, потому что много и охотно занимались делом: портами, дорогами, торговлей — оживляли, как могли, непочатый восток, угадывая в его процветании много хорошего для российского благосостояния и, может быть, дат российской свободы. При этих генералах, адмиралах, губернаторах служили советниками декабристы и петрашевцы. Михаил Семенович Корсаков, забайкальский губернатор, правая рука хозяина всей Сибири и Дальнего Востока Муравьева-Амурского, был родственником первого анархиста Михаила Бакунина.

Есть легенда, будто однажды ссыльный Бакунин явился к губернатору Корсакову и попросил две тысячи рублей.

— Зачем вам, Михаил Александрович? Ведь деньги немалые, достать сразу нелегко.

— Да вот бежать я вздумал, Михаил Семенович, а как бежать-то без денег.

— Ну, если бежать, — согласился губернатор, — тогда другое дело, так бы и сказали, достанем вам денег…

Бакунин получил деньги, уехал в Николаевск-на-Амуре, вышел в море, пересел у Сахалина на американское судно и был таков — через Японию, США — в Англию, к друзьям-эмигрантам, Герцену и Огареву.

Была ли такая история на самом деле, неведомо, но вполне возможно, что губернатор действительно помог бежать ссыльному.

Край подняли крестьяне, казаки, рыбаки, моряки, охотники, ссыльные. Все так. Все это правда, но были также губернаторы, адмиралы, генералы, капитаны, которые легко могли бы жить как все, но вдруг не пожелали «как все» и оттого оставили свои имена на земле, на море и на карте.


* * *

Знакомимся с «Витязем».

Обход кают-лабораторий. Это мало впечатляет. То же мы видели и на суше, в институтах. Сознание, что все это на воде, чисто абстрактно. А вот каюта-биолаборатория задерживает наше внимание, как и всякий музей.

Ведет экскурсию лорд-хранитель и пролетарий-создатель этого музея. Вот висит шар — еж-рыба. Она регулярно поддувается — для этого из нее торчит резиновый вентиль. А вот маленькая голубая акула. (Красивая и законченная форма у этой акулы. Но все равно мы знаем, куда ведет эта завершенность.)

Нарастает напряженность экзотики.

В большой банке плавает змея.

— А это морской змей. Питается только себе подобными. Больше ничего не ест. Нынешняя голодовка длится четыре месяца.

Бедняга-экстрасноб! Высшее взаимопонимание! — жрет только своих!

Впрочем, желание убить нас непосвященных, велико. И мы уже не знаем, где правда, в где травеж.

— Мадагаскар!… Флора!… Матриархат.

Ну, это уже нас явно запугивают. Все наперебой начинают рассказывать о матриархате: как после тяжелого дня работы жена большого коллектива выбирает самого лучшего из работающих: «Ты лучше всех работал — сегодня ты мой муж». Все остальные мужья чествуют и качают передовика.

Но нас не запугаешь и не отвлечешь. Знакомство с кораблем продолжается. Нас не запугаешь, но море остается морем.

— Ну, а если вы того… — пальцем вниз, — как, чтоб без паники?

Сдавленные шутки сухопутных. Страх перед морем остается. Остается и опасность всегда. Вопрос вполне практический.

И вспоминается настораживающе-предупреждающая песня дальневосточного поэта и песенника матроса и рабочего крабофлота Юрия Кашука: «В эту путину, конечно, он уходил не навечно, он уходил, как обычно, с нами прощался легко»…

В Невельске на Сахалине поставлен памятник экипажам четырех траулеров, утонувших близ Аляски три года назад: тридцатиградусный мороз, волны, оледенение — перевернулись и… только двое успели схватиться за льдину: один не выдержал нольградусной воды, последнего успели подобрать.

Один траулер поздравил по радио друзей с Новым годом — больше никто его не видал и не слыхал: попал в «Красный Ллойд» — книгу кораблей, пропавших без вести.

Больше ста тысяч человек погибает за год в морях. 15—20 тысяч убивают вулканы и землетрясения. Еще 50 тысяч — от других стихийных бедствий…

Планета собирает дань.

Цивилизация велика, но и дань щедра.

«Витязь», правда, надежнее рыбацких суденышек. Но море-то не очень надежно.

Морские волки успокаивают:

— На каждого у его места — спасательный жилет. А на жилете — лампочка. Будете подмигивать ею в темноте. И свисток тут же — будете сигналить. А вон шлюпки. И не должно быть никакой паники.

Тек, конечно, спокойнее. Но все же стоило бы ко всем этим: «будете подмигивать, будете свистеть» добавить немножко сослагательного наклонения. Ученые больше сомневаются, чем другие, у ученых в речах и мыслях больше сослагательного.

Впрочем, так и должно быть у настоящих ученых. Даже, если они становятся начальниками.

На корабле идет предотходное научное или производственное совещание. Не все из нас понимают толком, о чем говорят, но мы все отчетливо видим — руководитель понимает, чего он хочет. А его коллеги понимают, чего от них хотят. Он сомневается, советуется, надеется, думает. Он говорит тихо и спокойно — получается весомо.

Руководитель говорил тихо — всем было все ясно.


* * *

Разные руководители, разные капитаны встречались нам во Владивостоке.

«Якутия» — старое добротное судно, дважды лежавшее на морском дне, дважды оттуда извлеченное и доживающее свой век на линии Владивосток — Сахалин — Курилы — Петропавловск. Мы познакомились с капитаном. «Якутии» Павлом Павловичем Куянцевым, человеком пожилым, негромким, мягким, интеллигентным. Он художник, чьи картины выставляются в стране и за границей. Куянцев пишет картины и водит корабли. Признается, что после двадцатилетнего капитанства попросился однажды в Антарктику простым матросом — лишь бы увидеть и порисовать. (Ссылается на пример директора публичной библиотеки в Сиднее, который недавно нанялся матросом, чтобы сходить к южным льдам).

Куянцеву разрешили идти дублером капитана, и он повидал Антарктику и порисовал. (Он художник-маринист, а теперь еще — внимание, даем новый термин — гляцинист. Кроме того, он пишет хорошие женские портреты, и мы видели его совершенно великолепную графику. Так нам кажется).

То, что важно для рисунка, необходимо и для капитанства: как-то увидел Куянцев 600 человек, давно и тяжко ожидающих неведомо когда грядущего парохода, увидел, может быть, глазом художника, лица этих людей, усталость их — и посадил на свой пароход, в коридоры, на палубу, «не по правилам»… (Вдруг вспоминается прямо противоположный вариант влияния живописи на характер: полковник-художник Мейсонье давал лейтенанту-художнику Мане самые опасные поручения только потому, что не переносил импрессионистов). За нарушение правил капитан был оштрафован, но пароходство взяло штраф на себя.


* * *

Время идет. И мы знакомимся с разными людьми. На борту. И в порту. И в городе. Нам рассказывают разные истории. И постепенно мы начинаем чувствовать, что такое Дальний Восток.

«Веселая работа — космический полет,
А мы с гобой у борта обкалываем лед,
Семнадцатые сутки мы видим трал пустой.
Курилы, Алеуты, Аляска и Бристоль».
(Ю. Кашук)

В августе, сентябре, октябре у южных Курил идет сайра. (Мы застали это время.) Ее так много, будто не сайра в воде, а вода в сайре.

Сайра идет на яркий свет. Если зажечь сильные лампы, сайра несется на них, как оглашенная, не разбирая дороги, не понимая цели. Но на свет так же тупо несется кальмар. А кальмар — главный потребитель сайры (не считая человека).

Траулеры и сейнера увешаны лампами. Лов идет ночью и превращает участки океана в подобие сверкающих современных городов.

И несется сайра к сейнерам, с одной стороны, привлекаемая сверкающим подмигиванием рыбаков, с другой — подгоняемая страхом — к свету сзади несется и кальмар. Летит сайра на этот бешеный свет посреди океана, но лишь только она подойдет, как включаются не менее яркие красные лампы, от света которых сайра дуреет, что человек от водки. Возбужденная разноцветным светом, страхом и тягой к размножению она и вовсе чумеет… Тут ее и бери хоть ложками. И вся эта вакханалия превращается в миллиарды пойманных рыбок, — но ничего, не убавляется, кишит, наполняет ловушки, консервные банки и человеческие желудки.

А вот окунь и камбала такого лова не выдерживают: им бы год-другой отдохнуть, размножиться, подрасти, но консервные банки и человеческие желудки не ждут, — и все меньше окуня, все меньше камбалы, все меньше окунь, все меньше камбала.

Заработок пропорционален улову, но рыбаки пишут, и немало, — просят сократить некоторые виды лова: согласны — поменьше тысяч, но побольше разума.


* * *

— Выход задерживается до двадцать девятого. Медкомиссия только что наложила мораторий на механика, — сообщают нам у самого трапа, когда мы уже уходим.

У самого тридцать третьего причала, где стоит «Витязь», мы поймали такси.

— А! Вы с «Витязя», — приветствует нас шофер. — Что, задерживаетесь? Говорят, у механика врачи что-то нашли?

Связь с городом, связь с забортной жизнью непрерывна. Тем резче будет контраст, когда ученые выйдут на «полевые работы», то есть в море. По словам участников, они «в поле» думают меньше, чем у себя в кабинетах. По-видимому, это результат внутренней заданности перед работой: больше делать — меньше думать.

Еще минус: на одну идею работают представители разных наук. Каждый идет своим путем и вдруг, бывает, становится «удельным князем», предпочитающим соседа не знать или теснить.

По словам некоторых участников, «объединить князей» могут научные семинары. Нужны семинары, нужен обобщающий мозговой трест не только в институте, дома, но и во время работы в «поле». Иначе будет экспедиция, будут ученые в экспедиции, будут ученые в поле, в море, но НИИ на плаву не будет, «фастен бластен».

Мы видели НИИ еще у пирса, и это был НИИ. Сохранится ли этот статус и в море — посмотрим.


II

Это был очень рядовой, очень небольшой рейс и длился он всего 48 дней во времени и 6,5 тысячи миль в пространстве.

Сейчас «Витязь» вернулся, и сухопутные авторы, вновь встретившись с автором морским, хотели выяснить, что же было там, в море. Как им там жилось-былось, как работалось? Как работал НИИ в «поле» и был ли в море, действительно, НИИ?

Ученые и моряки работали в относительной изоляции. А в изоляции от мира часто наступает так называемый «эффект несовместимости». Даже Нансен, сам Нансен, человек великолепного и холодного ума, спокойной силы и высокой нравственности, находясь в длительном походе по льдам Северного океана, в изоляции от всего мира, вместе с очень близким ему человеком — офицером, моряком, студентом, чемпионом Европы по гимнастике и просто обаятельным человеком, со своим штурманом Иогансеном, не мог без раздражения видеть его, равно как и тот Нансена, и обращались они друг к другу не чаще раза в неделю, тащась вдвоем по льдам, и не иначе как: «Господин начальник экспедиции», «Господин главный штурман» (о великий и могучий язык светского человека.) Этот «эффект несовместимости» исчез на Большой Земле.

Интересно, как проявлялось это же свойство на «Витязе»?

Так разве расскажут! То ж был Нансен! Да и он рассказал в лекции под названием «То, о чем не пишут в книгах». А мы-то хотим написать.


* * *

5 300 миль длины была лента эхолота.

Взято со дна 60 грунтовых трубок.

Морской болезнью страдало двое.

Наиболее популярная еда — мясо.

Наиболее популярное питье — вода.


* * *

Один из членов экспедиции жалуется на усталость после тяжелого рейса.

— Ну уж! — сорок восемь дней всего.

— Так ведь в море работать — не по земле ходить. Жизнь, понимаете, сама жизнь в море тяжелая.

— А легких жизней и не бывает.

Вспомнился разговор с моряками грузового парохода из Петропавловска.

«С 17 мая дома не были и вряд ли раньше октября доберемся. Только пойдем к дому — по радио: давай в Усть-Камчатск или на Курилы, или в Находку, Владивосток… полгода не дома. Да ладно бы в далеких водах другие бы страны повидали, как рыбаки да китобои, а тут в своих, каботажных. Тех через полгода с оркестром встречают, мы вернемся — хорошо, если жена чемодан за дверь уж не выставила. Оркестра не будет — план не тянем… Почему не тянем? Да вот зимой застряли во льдах у западного берега Камчатки: опять же не слишком далеко от дома. Груза скоропортящегося не имели — удобрения… Справились у нас по радио: как с продуктами? Продукты были. Просидели мы там четыре месяца. Пароходству не было резону нас откалывать — ледоколам и так работы по трубы; скука конечно, четыре месяца загорать. В футбол по льду гоняли, несколько раз совсем близко г берегу придрейфовывали, километров 10 оставалось, но сойти не решались — вдруг полынья и обратного хода нету… Вот из-за этих четырех месяцев план не дотащили и оркестра не заслужили».

Им, пожалуй, потяжелее. Впрочем, тяжести несоизмеримы. Своя тяжесть лежит на своих плечах. Глупый спор.


* * *

Максимальная глубина под килем — 3 700 м.

Было проведено около 300 бомбометаний.

3 научно-технических совета и 7 семинаров.

Максимальное захождение на юг — широта Ближневосточного кризиса.


* * *

А работы все-таки много. Полигон, еще обработка (без счетных машин), еще семинары, «оргдела».

Средняя температура воздуха 28°.

Средняя дневная температура воды 25°.

Наименьшее спокойствие моря — 6 баллов.

Наибольшее беспокойство воздуха — 8 баллов (некоторые утверждают — 9).


И СНОВА КОММЕНТАРИЙ СПЕЦИАЛИСТА

Уж эти средние! В одном месте и вода и воздух жили дружно — плюс двадцать восемь по Цельсию. Влажность до 100 процентов. Кожа мокрая, простыни влажные, парадный костюм в шкафу позеленел — от тоски, наверное. Иногда благодать. А то вдруг какой-нибудь поганый ветер из холодной Азии, и дрожишь на палубе, забыв надеть свитер.

Тайфуна вроде бы и не было. А с другой стороны — был. Приближался по хитрой кривой из центральных районов океана. Карты погоды принимались специальным аппаратом из Японии. Ядовито-черный кружок низкого давления под именем «Опал» приближался к южной части острова Хонсю. По всем законам он должен был уйти на восток. Но не уходил. За 300–400 километров чувствовалось его малоприятное кружение. А «Витязь» должен был проводить работы в южной части Японского моря. Экспедиция заканчивалась, все торопились. А тут тайфун. Ветер добрался до 8 баллов и продолжал усиливаться. В таких условиях делать нечего. Пришлось уйти на север моря. За корму летели проклятия. А как устроена кора в котловине Хонсю, так и не узнали.


* * *

Нам рассказали: было потеряно 2 драги, 1 дночерпалка, одна грунтовая трубка, оставлен в море 1 буй в связи с морским буйством.

Так просто! Потеряны 2 драги.

Вот история потерянной драги, рассказанная опять же одним из нас, — тем, кто специалист.

Одна из главных задач экспедиции — сбор образцов коренных пород с подводных возвышенностей. Коренная порода — это визитная карточка происхождения. К чему порода ближе — к материковым породам, вулканическим (подводным или надводным) или к океанической коре. Такой образец, особенно, если он только отломан (тогда есть уверенность, что он не принесен сюда случайно льдами), является сильной, иногда решающей уликой. От одного образца может зависеть судьба научной гипотезы.

Вот и надо нам было получить коренные породы с возвышенности Ямато, неизвестно как появившейся почти в самом центре Японского моря. Заработала траловая лебедка. На толстом стальном тросе ринулась на дно большая металлическая пасть — драга. Ее задача — вцепиться стальными зубами в дно и оторвать от него куски камня. То, что на вершине в большинстве мест нет осадочного слоя и каменное тело возвышенности выходит к поверхности дна, было ясно по записям рельефа и данным прошлых экспедиций.

Подняли драгу на борт. Ничего. Песок, крабы, морские звезды, креветки. С досады креветок съели тут же, в сыром виде, и снова драга пошла за добычей. Тянется по дну. На динамометре рывки — 500 кг, тонна, снова 500. Скачет драга по камням — не отрываются. Потом зацепилась. Тонна, две, три, пять с половиной, ноль. Все ясно — драги нет, камень выстоял, камень победил. Несколько часов на палубе готовят вторую драгу, делают новую петлю на тросе (старая-то оторвалась), и снова прибор пошел на дно. На четвертом или пятом спуске набрала камушков. А ведь глубина-то всего около 500 метров. А если 5 000? Вот что скрывается за фразой — потеряна драга.


* * *

Выбрать полигон — вещь важная. Собирается все начальство экспедиции. Всяк предлагает свое. У всех свои колокольни. Начальник — свое. С ним спорят.

Начальник: «Никто разумных доводов, во всяком случае разумнее моих, не привел, а потому полигон назначаю там-то».

Все колокольни объединяются: «Зачем же было созывать нас?»

Зачем же не было разумных доводов!

Пришли на полигон. Оказалось, выбран трудный полигон. Но никто и не подозревал причины трудности: было обнаружено никому не известное глубинное течение.

А реакция: «Мы же говорили».

Есть еще понимание начальника по Салтыкову-Щедрину: «который со всеми входит в пререкания и всем дает чувствовать свою власть».

Бог им судья.


ОПЯТЬ Я — СПЕЦИАЛИСТ

Полигон — это было мое больное место. Если подробно не объяснить, никто не поймет. Для меня полигон — очень обширное понятие.

На первый взгляд, все очень просто. Вы идете через какую-то площадь, как можно чаще располагая галсы. Для большей простоты в исследованиях — параллельные друг другу. На этих галсах эхолот записывает рельеф дна, протонный магнитометр — общее магнитное поле Земли, а гравиметры записывают ускорение силы тяжести.

И каждый раз мысленные подсчеты: сколько зайцев мы убьем этим самым полигоном. Зайцев много, они стремятся разбежаться в разные стороны. Получите запись рельефа и прочих физических полей — сможете выяснить строение всего исследуемого участка: сказать новое слово в геологии: района; получите возможность сделать много различных исследований, которые, как кажется, еще никто таким образом не проводил. То есть выяснить, как и на каком расстоянии в пространстве меняются поля, как они связаны между собой, какие формулы лучше всего опишут наблюдаемые закономерности и есть ли они вообще. И еще множество интереснейших вещей.

На нарисованном планшете все выглядит идеально. Прямые параллельные линии протягиваются через белый лист бумаги. Между ними расстояние в 3 мили — чуть больше 5 километров, с нашей точки зрения, наиболее разумное.

Все рассчитали, все решили. Поставили 3 буя на якорях — они нам будут точно определять место. Начали. Оказалось, что неизвестное течение сносит судно. А курсы менять, естественно, нежелательно. И пошло. Вместо параллельных галсы оказались странно пересекающимися. Это бы ничего. Подошли ко второму бую, а его нет. Начали искать. С неровного дна его сорвало течением и унесло на 15 миль в сторону. Поймали, вынули, снова поставили. А течение продолжает тянуть в разные стороны. Галсы переплетаются. Учесть течение никак нельзя: то оно есть, то нет, то в другую сторону — природа! Наконец сделали полигон. Посмотрели, как его нарисовали штурманы. Позлословили — на бумаге, наверное, одно, на деле — другое. Но все-таки решили, что полигон получился на славу: большой, с комплексным геофизическим промером, уникальный. Теперь обрабатываем данные. А что получится — пока неясно. Трудно в море добывать научные данные! Никому не известное глубинное течение открыли, но в этом-то и неудача, при выборе полигона это, конечно, нельзя было предусмотреть.


* * *

Работало 9 отрядов: геоморфологический, геологический, магнитометрический, гравиметрии, морской техники и геотермии, глубинного сейсмического зондирования (ГСЗ), изучения строения осадков методом отраженных волн (МОВ), метеорологический, математической обработки, гидрографический. (О великий язык гениев!)

У начальника экспедиции было три заместителя.

Во время отдыха было поймано более 2 000 кальмаров. Говорят, съедены все.


И ОПЯТЬ КОММЕНТАРИЙ СПЕЦИАЛИСТА

Столько написали друзья — дилетанты, кандидаты совсем других, не имеющих никакого отношения к «Витязю» наук, а по существу, о том, что же мы сделали, не рассказали почти ничего. И потому заканчивать этот совместный опус будем мы, специалисты. Вот, например, бомбежка дна. Бомбежка для нас — это красиво и важно. С понятием бомбометания обычно связана охота за подводными лодками. Но здесь все не так. Заряд взрывчатки валится за борт и взрывается на безопасном от судна расстоянии. Волны от взрыва бегут в разные стороны и в том числе ко дну океана. Часть их отражается и идет обратно. Другие продолжают движение вглубь. Преломляясь в разных слоях дна, они частично возвращаются назад. Но не на судно, производящее взрывы. К нему они не доходят. Возвращаются на специальные радиобуи или принимающее судно. Приборы записывают на первый взгляд дикую и совершенно непонятную пляску волн на бумагу. На каждый взрыв — своя лента, а если принимающих станций несколько, то столько и лент. Каждую обрабатывают отдельно квалифицированные специалисты. До верхней мантии (если удалось до нее добраться, а это получается не всегда) столько километров, слой базальта такой-то толщины. Есть слой гранита или нет? Вот почти и все. Ради этих данных городится весь сыр-бор. Потому что под истинным океаном только базальт, а под материком и гранит. Без них же никак не понять многих вопросов. В том числе и того, как устроена земная кора и как образовалось Японское море, а это едва ли не самая главная задача «Витязя» в этот его 42-й рейс.

«Витязь» сделал свое дело. «Витязь» может идти домой.


* * *

И мы уже не участники экспедиции, мы — представители разных учреждений. А сотрудники Тихоокеанского отделения Института океанологии уже дома, настолько дома, что их трудно зазвать на судно к нам. Они уже приходят в гости. Улетают сахалинцы, москвичи, черноморцы. Центробежная сила вырвалась на свободу, разбрасывает коллектив 42-го рейса в разные уголки страны. И мы, не торопясь, начинаем вписывать в историю нашей науки новые данные. Вот, например, подводный хребет Богорова. Наши материалы (конечно, весьма предварительно — осторожность тут совершенно необходима!) свидетельствуют: здесь есть крестообразный шрам в коре Земли. Изливаясь через этот шрам, мощные лавовые потоки вместе с преобразованными высокой температурой и давлением участками земной коры образовали южную часть хребта. Геологический разрез поперек моря, состоящий примерно из двух десятков геологических трубок, позволит после их обработки восстановить подробную картину последних страниц геологической истории моря (4 метра осадков скопилось примерно за полмиллиона лет). Хотя уже и теперь можно говорить, что совсем в недавнем геологическом прошлом (может быть, три-пять тысяч лет назад) море было стихией действующих, бурно действующих подводных вулканов. А вот об основной цели экспедиции — о возвышенности Ямато — можно пока сказать только самые общие слова. Причина тому простая. На Ямато было проведено много всяческих исследований, и требуется время на всестороннюю обработку и осмысливание материалов. Этот большой массив со сложным рельефом, тянущийся к поверхности воды с глубины в 2–3 тысячи метров, задал ученым серьезную загадку. Решение ее, очевидно, станет ключом к пониманию геологии всей котловины Японского моря. Открыли эту возвышенность еще в двадцатые годы нашего века. Открыли японские моряки. И дали ей древнее имя своей страны. И до сих пор идет спор — что же это за возвышенность: утонувшая часть страны восходящего солнца или отломившийся от нее осколок при движении Японских островов. Или, наоборот, возникающий вслед за Японией на морском дне прообраз будущей суши. Пока не знаем. Может быть, тщательное изучение собранных «Витязем» данных поможет, наконец, решить заданную природой загадку.

Конечно, вспоминаться нам будут не только научные результаты. Мы были в четырех японских городах-портах: Токио, Симоносеки, Нанао, Майдзуру.

Переговоры с японскими учеными в Токийском университете… Панорама легендарной вечерней Гинзы. Фантастический зал дзюдо, где одновременно тренируются, создавая впечатление огромного театра, сотни борцов, начиная с 5–6-летних малышей, кончая седобородыми старцами, удивительно легко и с наслаждением проводящими сложнейшие эффектные приемы. Знаменитый рыбный аукцион Токио, где с 5 до 7 часов утра распродается под звон колокольчиков и страшный крик огромная выставка даров моря.

А Симоносеки? Там самый большой аквариум Японии, дрессированные дельфины и морские львы.

И все-таки сейчас нам больше всего хочется узнать, как же образовалась возвышенность Ямато!


* * *

НИИ «Витязь» пришел. А мы все это на нем увидели, когда там были. О нем услышали, когда там не были.

Вот, что увидели и услышали вокруг него.

Кажется, это был настоящий НИИ «в поле». Кто знает.

Часто мы рассуждаем, не видев сами, своими глазами. Поди знай, как там все на самом деле.

Москва, осень, 1967 г.

И. Белоусов, Ю. Крелин, Н. Эйдельман, кандидаты различных наук



Copyright © "ЗНАНИЕ-СИЛА"
E-mail: nikita@znanie-sila.ru