В самом конце мая 1894 года в г. Барнаул, где я в то время жил, приехал Николай Михайлович Ядринцев в роли заведующего - только что налаживавшегося мною статистико-экономического обследования крестьянского и инородческого населения Алтайского округа2. Здесь я впервые с ним встретился, хотя в переписке и состоял несколько уже лет, как сотрудник издававшегося им "Восточного обозрения" -- органа сибирского областничества.
Николай Михайлович приехал не один его сопровождал молодой врач-статистик П. Г. Сущинский и два студента-сибиряка.. Предполагалось, что все они примут участие в предстоящих статистических работах. Как я узнал впоследствии, вместе с ними из Петербурга, выехало и еще одно лицо, сыгравшее большую роль в последние дни жизни Николая Михайловича,-женщина -- врач Боголюбская, получившая при участии Ядринцева место сельского участкового врача в с. Повалихе Барнаульского уезда; от Томска она поехала на пароходе, почему в Барнауле появилась на несколько дней позже Николая Михайловича, ехавшего на лошадях.
В Барнауле Ядринцев остановился у своего старого знакомого, бывшего политического ссыльного шестидесятых. годов, в последнее время иногда упоминаемого в связи с процессом Н. Г. Чернышевского, вернее, с эпизодом печатания приписывавшегося ему воззвания "К барским крестьянам", -- Якова Сулина, управлявшего делами одной местной коммерческой фирмы.
Свиделись мы с ним в тот же день вечером он вместе с доктором Сущинским приехал ко мне на дачу. Встреча у нас была радушная, как старых добрых знакомых. Не скажу, впрочем, чтобы мои первые впечатления от Николая Михайловича были вполне благоприятными при всей внешней привлекательности, сразу располагавшей к нему, у него была одна черта, на первых порах неприятно бросавшаяся в глаза, но затем быстро изглаживавшаяся и как-то забывавшаяся. Я говорю о том уклоне, который можно было принять за известную склонность к фатоватости, правда, чисто внешней, тем не менее досадной.
Н. М. Ядринцев обладал очень живым, подвижным характером. Общительный и остроумный, часто едкий, он умел создавать вокруг себя много движения, оживления. Невысокого роста, тонкий и стройный, хорошо одетый, всегда чем-то возбужденный, взбудораженный, -- таково, в целом, полученное мною от него впечатление, сохранившееся на всю жизнь. Таково оно было и от первой встречи. Как-то не хотелось верить, что перед вами, в сущности, старше -- это просто не замечалось, стушевывалось его активностью и отзывчивостью. В нем живо чувствовалось если не молодость, о которой было бы странно и говорить, то присутствие той душевной бодрости и свежести, которая стоит иной молодости. Но рядом со всем этим выступала и та черта, о которой я упомянул выше. Галстухи, я бы сказал, были слабым местом Николая Михайловича: каждый день, а то и на день два-три раза -- новый галстух, всегда пышный, с каким-нибудь необычным узлом, невольно останавливающим на себе внимание; из бокового карманчика пиджака кокетливо высовывающийся кончик белого или шелкового цветного платка, в сущности, совершенно не нужного и им не употреблявшегося; свежие изящные перчатки, духи, как-то особенно, молодо сидящая на пушистых седых волосах светлосерая пуховая шляпа,-- все это вместе взятое создавало определенное, далеко не благоприятное для Николая Михайловича впечатление, покрывало всю его фигуру, такую изящную и гибкую, тонким налетом фатоватости -- и это отталкивало.
Но это было лишь первое, скоро проходящее впечатление. Остроумие, живость, яркость всей личности Николая Михайловича очень быстро его почти без остатка стирали. Но во мне оно все же оставило досадное чувство. Для меня в то время Н. М. Ядринцев был не только известный публицист, талантливый журналист и едкий, остроумный фельетонист, но и один из крупнейших общественных деятелей Сибири (к которой я тогда уже крепко привязался сердцем), с хорошим прошлым, ее испытанный пламенный борец, один из ее признанных вождей, наиболее яркий и блестящий. Поэтому каждая мелочь, сама по себе, может быть, и совершенно ничтожная, останавливала на себе внимание, какого по отношению кого-нибудь другого ничто и не возбуждало бы.
Почти с первых же слов у нас разговор перешел на предстоящие работы, во главе которых должен был стать Николай Михайлович. Когда я ему сообщил, что все подготовительные действия уже выполнены и что мы ожидали только его приезда, Ядринцев меня со смехом перебил довольно неожиданным заявлением:
-- Да вы, батенька, кажется, и в самом деле думаете, что я намерен напялить на себя ваш статистический хомут и тащить вместе с вами затеянную вами машину? Нет, Сергей Порфирьевич, шалите! -- воскликнул он с большим воодушевлением. -- Нет, на меня не рассчитывайте, я сюда не затем приехал!
Сказано это было веселым, полушутливым тоном, но вместе с тем и достаточно решительным, чтобы не принять за шутку.
Доктор Сущинский, молодой человек, о котором можно сказать словами Некрасова, что это "рослый был детина, рослый человек", приехавший на Алтай, как он мне потом сам говорил, с целью производства опыта-возможно ли поднять крестьян на восстание, широко улыбался, видя мое недоумение, а пожалуй, и растерянность. Очевидно, заявление Ядринцева для него не было чем-то неожиданным.
-- Я вас не понимаю, Николаи Михайлович, -- взволнованно отвечал я.
-- Я и вижу, что не понимаете, -- возразил Ядринцев на этот раз уже совершенно серьезным, "деловым" тоном. Он встал, переставил стул против меня и пересел, - почти вплотную придвинувшись ко мне. -- Да разве Василий Ксенофонтович3 вам ничего не говорил, на каких условиях я поехал сюда для заведования статистическими работами? - спросил он.
-- Нет, ничего не говорил, и я не понимаю, в чем дело.
-- Странно... В таком случае мне придется самому сказать вам и сделать это теперь же, потому что мне необходимо знать ваше мнение и ваше отношение к предложенным мною и принятым Василием Ксенофонтовичем условиям.
Он встал, прошелся по комнате и снова сел против меня, намереваясь, по-видимому, вести долгий разговор. Ближе к нам подсел и Сущинский.
-- Будем говорить прямо и откровенно, -- начал Николай Михайлович, -- и вас я прошу также быть со мною вполне искренним. Вы знаете, что мне при моих работах пришлось достаточно повозиться с сибирской статистикой, -- знаете, конечно, и мое отношение к ней. И тем не менее для меня статистика. всегда была и остается делом довольно посторонним. И я никогда бы не взял на себя заведование статистическими исследованиями народной жизни при обычных условиях, потому что это, прежде Bceгo, отвлекало бы меня от моих прямых занятий. И когда Василием Ксенофонтовичем было сделано мне предложение взять на себя заведование алтайскими статистическими работами, вначале я категорически отказался. И только впоследствии, когда мне было выяснено подробно положение дел здесь, я изменил свое первоначальное решение и принял на себя обязанности, вернее, роль заведующего статистическими работами, вот почему и на каких условиях. Выслушайте меня. Вы-статистик, ведете уже не первый год статистические работы в Сибири и здесь, на Алтае. Вы знаете дело и любите его, вы затеяли обследование Алтая-вы его должны вести. Вам удалось здесь провести дело, перед которым мы, сибиряки, должны были отступить4. Мы это оцениваем и не можем не дорожить представляющейся возможностью действительного ознакомления с положением крестьянства в лучшей части Сибири, но не менее дорожим и другим - возможностью приподнять хоть часть той завесы, за которою скрывается кабинетское управление краем, со всем его грабежом и насилиями При исследовании, сколько-нибудь широко поставленном, это неизбежно вскроется, и, повторяю, мы этим не можем не дорожить Мы, сибиряки, знаем вас и пристально следим за вами. Мы знаем, что вы не только интересуетесь Сибирью, но любите ее и работаете для нее, как дай бог работать и сибиряку. Мы не только знаем вас, но и верим вам. Я говорю о себе, Григории Николаевиче (Потанине) и некоторых наших друзьях. Но вам работать мешают, потому что вам не доверяет правительство, видящее в вас прежде всего политического ссыльного и поднадзорного. Оно, с своей точки зрения, может быть, и право, хорошо уже и то, что оно не вовсе препятствует вам работать. Но это его дело. А дело наше создать условия, при которых вы могли бы работать, по возможности, никем не стесняемый, могли бы развернуться. И, принимая предложение Василия Ксенофонтовича, я это и делаю. Я беру на себя, как заведующего, всю официальную сторону, так сказать, все представительство по делам алтайской статистики. а вы всю; работу по самым исследованиям, и в эту область я вмешиваться не намерен. Только на этих условиях я и принял заведование вашими работами. Я думал, что Василий Ксенофонтович все это вам передал и что вы согласны на такую комбинацию, иначе я из Петербурга и не поехал бы. Вот почему я и сказал, что ваш хомут надевать на себя не намереваюсь. Вот я привез, вам Петра Гавриловича, -- указал он на доктора Сущинского, -- привез двух студентов-сибиряков, зная, что вам работники понадобятся; найдете их подходящими-они останутся на лето у вас, нет-я им найду другое применение. Собрал вам в Петербурге кое-какие книжки, программы земских исследований и другой различный материал Вообще сделал кой-что, что находил необходимым и возможным, чтобы помочь вам и облегчить -- ваше положение, которое не может быть особенно легким.
Все это Ядринцев высказал искренним тоном, горячо, убежденно. Я слушал с изумлением, -- так все это было неожиданно, необычно, ново для меня Пока говорил Николай Михайлович, доктор Сущинский молчал, но как только он умолк, Петр Гаврилович начал мне доказывать, что мне нет никаких резонов не соглашаться с Николаем Михайловичем, что, в сущности, я не имею на это даже никакого права и т. п. Возник общий разговор, и мы трое занялись детальным рассмотрением и обсуждением "комбинации" Николая Михайловича, каковая, в конце концов, и была принята всеми единогласно с некоторыми поправками и дополнениями Сущность соглашения состояла в том, что фактически заведующим работами буду я, а официальным, -- "для правительства", как выразился Николай Михайлович, -- будет он. На следующий день решили вместе отправиться к В. К. Болдыреву, чтобы там это соглашение, так сказать, окончательно закрепить.
1 Строка из стихотворения Ф. Тютчева читается; "Ты и блаженство и безнадежность!"
2 Необходимо оговориться. Алтайская статистика того времени по обследованию народной жизни Алтайского округа была организована его главным управлением не только по моей инициативе, но мною непосредственно Тем не менее я, как политический ссыльный, состоящий под надзором полиции, не мог официально выступать в качестве ее руководителя: обязанности заведующего должен был нести на себе кто-то другой. И первым таким заведующим был Н. М. Ядринцев (примеч. автора).
3 В. К. Болдырев -- начальник Алтайского округа, проведший "в сферах" вопрос об алтайской статистике и подворном обследовании всего Алтайского округа. Он вел с Н. М. Ядринцевым все переговоры лично, будучи в Петрограде. Мне он почему-то не сказал о характере состоявшегося между ними соглашения (примеч. автора).
4 Министерство Двора ранее и слышать не хотело ни о какой статистике на Алтае, "на землях его величества". Народный календарь Я. В. Абрамова был запрещен только потому, что в нем С. Л. Чудновский поместил некоторые статистические данные о положении сельского населения в Алтайском округе (примеч. автора).
Назад к домашней странице Н. М. Ядринцева