 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Программа конференции "Межкультурный диалог в историческом контексте" Москва, 30 - 31 октября 2003 г. ТезисыЕ.А. Мельникова Предания о первых русских князьях: скандинавские культурные традиции в восточнославянской среде Поток скандинавов, прибывавших и частично оседавших в Восточной Европе, привел в Х в. к образованию новой военной элиты Древней Руси. Она принесла с собой собственные культурные традиции и религиозные верования. Непосредственным результатом новой этнокультурной ситуации стало образование дружинной культуры, которая маркировала высокий социальный статус ее носителей. Однако, религиозные верования и культы, связанные со скандинавской мифологией, трудно уловимы, особенно когда они вплетены в квази-исторические устные предания. Сказания о первых русских князьях от Рюрика до Владимира возникли и бытовали в дружинной среде, первоначально состоявшей из скандинавов, затем ставшей полиэтничной и, наконец, к XI в. включавшей по преимуществу славян. Благодаря этому устная дружинная традиция о первых русских князьях претерпевала радикальные изменения. Существенные модификации были внесены и при записи сказаний в конце XI - начале XII вв. при их включении в летописный контекст. Поэтому большинство рассказов о первых русских князьях (названных А. Стендер-Петерсеном "варяжскими сагами") не обнаруживают очевидных следов древнескандинавского язычества, несмотря на многочисленные параллели в саговой литературе. Лишь анализ образующих их мотивов и сопоставление последних с мотивами саг вскрывает следы представлений, коренящихся в скандинавском язычестве. Наиболее полно скандинавские культурные традиции выявляются в сказаниях о князе Олеге: в соотношении его имени и прозвища, сказании о взятии им Киева и, особенно, сюжете о его смерти, развернутую параллель которому представляет "Сага об Одде Стреле". Но не менее интересные соответствия обнаруживают и некоторые другие рассказы о первых русских князьях. Одним из них является повествование о трех местях Ольги древлянам (в Повести временных лет под 945 г.), пронизанное архаическими и фольклорными мотивами. В основе сказания лежит практика племенного общества - женитьба победителя на вдове побежденного вождя, легитимизирующая его власть: убивший князя Игоря древлянский князь Мал посылает к Ольге сватов-послов. Сказание содержит фольклорные триады (три посольства), в драматическое действие преображается традиционная фольклорная загадка: Ольга велит послам придти к ней ни пешком, ни верхом и сама подсказывает ответ - в ладье. Однако, эти мотивы слишком широко распространены, чтобы их можно было непосредственно связать со славянской или скандинавской традициями. Иное дело способы расправы Ольги с древлянскими посольствами. Ладья с первой группой послов опускается в глубокую яму, и их живыми засыпают землей. Вторая группа сожжена в "истопке", последняя - перебита мечами во время пира. Все три "мести" имеют очевидные древнескандинавские коннотации. Погребение в ладье - распространенный в Скандинавии ритуал, существовавший уже в эпоху Великого переселения народов и отмечавший высокий статус погребенного. Этот ритуал пришел на Русь с севера с новой военной элитой скандинавского происхождения и стал характерной чертой древнерусской дружинной культуры. Рассказ о погребении сохраняет детали, сопоставимые с археологическими находками и описанием погребения в ладье его свидетеля - арабского дипломата и путешественника середины Х в. Ахмеда Ибн Фадлана. Сжигание врага в доме - один из известных способов мести в Скандинавии, но, видимо, чуждый восточным славянам: в древнерусских источниках он не упоминается ни разу. Более того, в древнескандинавской литературе имеется и близкая параллель этом сюжету: Сигрид Гордая, вдова шведского конунга Эйрика Победоносного сожгла в пиршественной зале своих женихов, в том числе "областного конунга" из Гардарики, т.е. из Руси. В обоих рассказах женщины являются вдовами, обе не стремятся выйти замуж и считают претендентов недостойными их по своему статусу, обе сжигают своих женихов (их послов) в доме. Основное различие заключается в обстоятельствах сватовства и мотивации сожжения женихов. Рассказ Повести временных лет основан на исторических воспоминаниях о борьбе за главенство между двумя восточнославянскими территориально- политическими образованиями, полянским и древлянским, и интерпретируется летописцем как месть Ольги за убитого мужа в контексте киевско-древлянского противостояния. Действия же Сигрид немотивированы. У нее нет иных претензий к женихам, кроме их недостаточно высокого статуса, а эпизод приводится в качестве объяснения ее прозвища "Гордая". Еще одной особенностью рассказа о Сигрид является русское происхождение одного из ее женихов. Попытки найти среди известных русских князей подходящего претендента на руку Сигрид, успехом не увенчались, и, возможно, они обречены в принципе: в основе обоих повествований, вероятно, лежит общий источник "варяжского" происхождения: возникший в варяжской среде, окружавшей великих киевских князей, рассказ, героиней которого была Ольга, жестоко расправившаяся с послами древлян, пытавшимися придти к соглашению с ней после убийства Игоря. Принесенный на север, он утратил восточнославянские исторические реалии, беллетризировался и был впоследствии присоединен к имени Сигрид. Третий случай, убийство послов во время пира, может восходить как к славянской, так и к скандинавской традиции, однако второе более вероятно. Ни былинный эпос, ни летопись не содержат рассказов, основанных на этом мотиве. Напротив, он широко представлен в германском и древнескандинавском эпосе, в саговой литературе, причем в ряде случаем на нем основаны эпизоды, связанные с Восточной Европой (так, Магнус Добрый, воспитанник Ярослава Мудрого, убивает на пиру русского воина). Таким образом, предания о первых русских князьях, возникшие в среде дружинников-варягов, составляли единый для скандинавов и славян фонд эпических сюжетов, первоначально основанных на рассказах о реальных исторических событиях и варяжских предводителях в Восточной Европе и пропитанных древнескандинавскими верованиями. Однако судьба дружинников во второй половине Х в. не была единообразна. Часть скандинавских воинов возвращалась на родину, другая славянизировалась. Общий дружинный эпический фонд оказался расколот: с одной стороны, он продолжал бытовать среди древнерусских дружинников, но теперь уже славянского происхождения. С другой стороны, он был вывезен возвращавшимися на север варягами и инкорпорирован в общескандинавскую повествовательную традицию. Именно поэтому многие из древнерусских сказаний дружинного круга имеют параллели в исландских сагах. Выявляются и некоторые закономерности развития сюжетов в каждой из национальных культур. В древнескандинавской среде сюжет деисторизируется, утрачивает конкретно-исторические реалии и подробности, сохраняя "русский" (или - шире - восточноевропейский) фон. На Руси же утрачивается скандинавская языческая мифо-ритуальная и магическая семантика сказания, которое во все большей степени становится историческим.
|
Copyright © 2002-2003, Институт всеобщей истории РАН
Дизайн: Ольга Щёлокова
Контакт: info_igh@bk.ru