НазадОглавление     Каталог библиотеки

извиняясь за Выготского, и вспомнить, что многие великие открытия в физике и биологии первоначально оформились как блестящие философские теории, открывшие совершенно новые области и перспективы, начиная с Галилея и его знаменитого "катящегося шара". Физики и биологи не причисляющие себя к школе Маха и его венских последователей, вообще не считают нужным извиняться в своих работах за "отсутствие экспериментальной статистики".


В основе разногласий между двумя группировками в психологии было различие в подходе к онтологии. Скиннер считал, что все внутренние проявления интеллекта суть эпифеноменальные побочные продукты воздействия среды. По Хомскому, интеллект имеет исключительно "внутренний" характер и проявляет себя в тех или иных формах поведения, то есть ментальность присутствует в человеке от рождения и ждет лишь своего "выражения".

Ни одна из оппозиционных сторон не обратилась к вопросу, поставленному еще Выготским: каким образом ментальные операции (например, языковые) становятся "внутренним" в процессе культурного формирования сознания? Скиннеру вопрос интериоризации неинтересен. Так как по Скиннеру внутреннее владение языком не отличается от внешнего ничем, кроме свернутости. Для Хомского такой вопрос вообще иррелевантен, так как по Хомскому язык задан человеку от рождения.

Подобные разделения в Америке существуют и в других областях знания, например в антропологии, в диспутах об автономии культуры. С одной стороны, Клиффорд Гирц и Маршал Сахлинс настаивают на интенциональном описании феноменов культуры с нацеленностью на "смысл" этих феноменов - в духе гуманитарных наук. А антрополог Марвин Харрис объясняет факты культуры как прямой результат материальных условий, которые формируют культуру.

Социобиолого ищут "материальные причины" культуры еще глубже, в самой генетике.

И никто не подходит к проблеме социализации и присвоения культуры так, как это делают русские.

"Идеалисты" полагают, что мы - существа культуры от рождения. "Механистические материалисты" настаивают на том, что присвоение Культуры " это реакция биологической Природы на варьирующиеся условия среды. И в обоих случаях не осознается научная значимость теории присвоения Культуры как звена, могущего соединить враждующих идеалистов и грубых материалистов.


VI


Советская психология воспринималась американцами на протяжении последних 50 лет как чуждая и неприемлемая для Запада.

Единственное имя, известное Америке, - конечно, Павлов. Мало того, работы Павлова о рефлексах и выделении слюны у собак в результате подкрепления поддерживали предрассудки на Западе в отношении коммунистической системы в психологии, создавали впечатление об особенно грубом материалистическом подходе к человеку, чуть ли даже не "бесчеловечном", редукционистском.

Как ни парадоксально, но такая точка зрения поддерживалась и неправильными интерпретациями и даже просто неверными переводами.

Что касается самого Павлова, то он никогда не распространял свою теорию о рефлексах на высшие человеческие психические функции, т. е. вовсе не сводил поведение человека к реакции на стимулы внешней среды. Напротив, центральные проблемы, затронутые в его работах, касались разницы между рефлексами, проявляющимися как безусловные, и теми, которые проявляются только в определенных условиях.

Как же произошло, что Павловские условные и безусловные рефлексы в переводе трансформировались в "обусловливающие" и "обусловленные"? Это случилось вследствие потери контекста Павловского учения в процессе его трансформации в западный вариант, в контекст бихевиоризма. Если сам Павлов подходил к индивиду как к активному, действующему организму, то на Западе Павлова превратили в механистического детерминиста, догматического материалиста.

И вот спустя много лет после такого неудачного начала американцы наконец получают возможность познакомиться с советской психологией, главным образом благодаря книге "Разум в обществе".

Можно утверждать, что успехи в советской психологии объясняются прежде всего ее ориентацией на культурно-исторический подход к психологической проблеме. В результате достигнута высокая интеграция междисциплинарных наук и их обогащение.

В частности, именно тот факт, что Выготский с самого начала опирался на марксистский исторический подход, позволил ему выйти на оригинальный путь исследование развития ребенка. По Выготскому эти структуры являются продуктами процессов вхождения ребенка в социально - культурную общность. Именно материализм помог Выготскому и его сотрудникам избрать это направление.

Поэтому мы должны понять, что полные уважения ссылки Выготского и Лурии на Маркса и Энгельса совсем не являются данью политике. Этого не в силах понять даже почитатели Выготского на Западе. Например, когда у нас впервые публиковалась книга "Мышление и речь", издатели Евгения Ханфем и Гертруд Вакар сочли нужным убирать многие ссылки на идеи Маркса и Энгельса как не относящиеся к делу. Подобно тому как салонные картезианцы в конце XVII века рассматривали ссылки Декарта на Бога и Создание как дань приличия того времени, так и переводчики Выготского отнеслись к его ссылкам как к дани времени и приверженности Партии. Это была крупная ошибка издателей.

Даже в сталинскую эпоху Выготский был счастлив называть себя марксистом. Историко-материалистический подход обеспечил успех его научным изысканиям, это была философия, которая вооружила его, дала базис для интеграции таких наук, как психология развития, клиническая нейрология, культурная антропология, психология искусства. Это то, чем сейчас мы, психологи Запада, должны заняться общего с идеологическим конформизмом. Конечно, во времена Сталина по отношению к академическим психологам проводилась враждебная компания, особенно по отношению к анортодоксам и последователям Фрейда.

И Лурия и его коллеги имели основания бояться государственной ориентации на профессиональную психологию в конце 30-х годов. Но они не приписывали эти заблуждения ни Марксу, ни Энгельсу. Да и сама политика Партии в отношении академической психологии совсем не преследовала цель уменьшить значение марксистской теории (в такой же степени мы имеем право обвинять идеи либерализма и демократизации только потому, что Ричард Никсон использовал их в своих гонениях на интеллигенцию).

Мы не имеем права недооценивать значение исторического материализма и ставить это в зависимость от нашего отношения к правительству СССР, если хотим справедливо оценить заслуги советской психологии и то значение, которое имели марксистские идеи на развитие теории человеческого поведения и развития ребенка. иначе мы окажемся в положении британских анатомов и физиологов, которые в начале XIX века ниспровергли французскую психологию из - за ее "атеистичности". Тогда мы, а не Лурия и Выготский окажемся не учеными, а проводниками идеологии.


VII


И в заключение: если американцы не смогут создать достаточно сильную теорию, подобную "историческому материализму", теорию, которая обладала бы столь же мощной интегрирующей силой, я думаю, наши попытки будут обречены на расщепление, разобщение. тогда всегда будут существовать среди психологов два лагеря: тех, кто все приписывает исключительно Природе, кто занимается только тем, что ищет в природе человека только универсальное, неисторичное, свободное от культуры, общества и его изменений, только некие "общие законы". И лагерь тех, кто воспринимает Культуру как нечто самостоятельное, как автономную область исследования, воздвигнутую над Природой, область, внутри которой царит лишь бесконечная вариативность и изменчивость и нет никаких "общих законов".

Что касается меня лично, я рассматриваю такую поляризацию как крайне бесперспективную. Достаточно того, что на заре ХХ века все сводилось к (...) - гуманитарным наукам. Оправдать это можно было только тем, что в то время нужно было что-то противопоставить домарксистскому вульгарному материализму. Сегодня многие волнующие проблемы поведения человека и в психолингвистике, и в психологии развития ребенка, и эпистомологии, и философии нравственности лежат в пограничной зоне, на стыке Природы и Культуры, т. е. между естественными и гуманитарными науками.

Поэтому мы не должны избегать никаких новых линий мысли, лежащих между Вундтом и Дильтеем, мы должны интегрировать наши знания о Культуре и Природе таким образом, чтобы признать вариативность и богатство исторических и культурных различий и пропустить это через представление об общих процессах социализации и присвоения Культуры.

Я уверен, что многие из нас, кто прочел блестящие работы Выготского и его соратников, не могли не воспринять представление о единстве Природы и Культуры и не воплотить этот подход в своих работах. Это стало базисной теоретической ориентацией для многих из нас, где бы мы ни работали: по вопросам внутренней речи или афазии, функции головного мозга или аффективных компонентов работы мозга, развития атеистического восприятия и т. д. Это будет разделено многими, кто прочитал книгу под редакцией Майкла Коула и его коллег, - она найдет достойных себя читателей.

Когда в своем заключении к книге Выготского "Психология искусства" (английское издание) В. В. Иванов писал: "Работы Выготского открыли путь к унификации биологических и социальных исследований, и "продолжение его работ может иметь такое же значение, как описание генетического кода"", - мы тогда восприняли это как преувеличение. Но такое притязание справедливо. Мы на Западе слишком долго оставались поляризованы дихотомией Дильтея, и нам нужно вложить еще много труда, чтобы преодолеть недостатки и с успехом продвинуться вперед.


Назад     Оглавление     Каталог библиотеки