Сегодня утром прибыли на пароход. Нас распределили по помещениям и каждому указали койку. По тем или иным причинам многие ребята стали нервными и даже истеричными. Оскорбляют друг друга, кричат. Некоторые даже подрались. Нас напихали сюда как сельдей в бочку. Предстоит мучительный переход через океан. Воздуха в помещениях недостаточно, стоит ужасная вонь. Койки в четыре яруса, по десять штук от борта до борта.

Кажется, мы готовы отплыть. На этом пароходе разместили почти всю первую бригаду. Моральное состояние солдат низкое, а мы ведь еще только начинаем свой путь. Офицеры занимают удобные каюты на верхних палубах. Как же, им нужен отдых, они ведь будут выполнять самую «тяжелую» и «грязную» работу.

Уже вышли в море, в помещениях невыносимая вонь. Многих тошнит, и мы чуть ли не плаваем в этом отвратительном месиве. Большинство ребят впервые в открытом море и качку переносят плохо. На меня качка не влияет. Я уже два раза пересекал океан на пароходе и никогда не пропускал ни одного приема пищи.

Всего на пароходе более 2500 человек. Чистоту поддерживать почти невозможно. В наряд на кухню ставят через два дня на третий, но меня, слава богу, не назначают. Поскольку я пойду в другую часть, меня в списке нет и обо мне не вспоминают. Говорят, работать на кухне очень тяжело: с трех утра и до девяти вечера. Столько часов и все время на ногах, да еще палуба под тобой ходуном ходит. Чтобы покормить всех три раза в день, пищу надо готовить непрерывно. Кончается завтрак, надо начинать готовить обед, не успеют пообедать, готовь ужин.

Встретил многих ребят, с которыми проходил начальную подготовку. Вспоминали холодные дни, которые провели в эту же пору прошлого года в Канзасе. Видел ротного писаря из Райли, говорит, что приказ о моем назначении в другую часть пришел еще там, в Райли, но я не знал о нем тогда, потому что был в футбольной команде. Меня рекомендовал командир отделения. Я благодарен ему. Наш взвод мне очень не нравился.

Море сегодня прекрасное, хотя и бурное. Волны набегают на пароход, разбиваются и медленно катятся в неизвестность. Смотришь на них, и все кругом кажется бесконечным. У нас и здесь, на пароходе, эти проклятые и скучнейшие занятия: нам читают материалы по Вьетнаму и боевым действиям на его территории. Впрочем, занятия — это даже неплохо. Без них уж очень много времени для размышлений. У многих ребят подавленное настроение; скучают по дому. Одни играют в карты, другие отсыпаются, третьи пишут письма домой.

Сегодня утром встретил Ча-Ча. Он стоял на верхней палубе и сосредоточенно смотрел на море. Он грустит, потому что не попал домой на свадьбу сестры. Говорит, что его мать страшно переживает за него, боится, что его убьют. Сказал, что он ничего и никогда в жизни не боялся, а теперь вот боится, предчувствуя, что с ним что-то случится. Я промолчал. Уверен, что моя мать так же переживает за меня.

По мере продвижения парохода на юг становится теплее. Большей частью лежу на койке и иногда мечтаю о Марии Анн, о семье, о хорошо проведенном времени дома. Кажется, что все это было очень давно. Воспоминания о всем прожитом и пережитом иногда бросают в дрожь. Практически ты еще и еще раз повторяешь себе, что к старому возврата нет и не будет. Иногда я пытаюсь не вспоминать о хорошем в прошлом, а мечтать о хорошем в будущем, после того, как вернусь из армии. Удается не без труда, потому что это явная попытка одурачить самого себя. Если мне суждено погибнуть, надеюсь, что смерть не будет заигрывать со мной. Хочу, чтобы она была мгновенной. Мне совсем незачем знать, как это произойдет. Чертовщина! Зачем такие мысли? Я должен вернуться живым. Жизнь слишком хороша, и я хочу жить.

Сегодня рождество. Но, судя по настроению людей, никто не сказал бы этого. Все сознают, что с каждым часом мы ближе и ближе к Вьетнаму. На пароходе необычайно тихо. Изредка на горизонте появляются или другие суда, или какой-нибудь островок. Мне кажется, что по мере приближения к Вьетнаму растет моя уверенность в себе. Трудно объяснить, но тем не менее это так.

Есть ребята, которые ждут Вьетнама с нетерпением. Вот, например, Ашворт: он уже мечтает о вьетнамских женщинах. Но есть и такие, как, например, Йост, которые сидят целыми часами и не говорят ни слова. Всем ясно, что он боится, и все знают, чего именно он боится. Все это, по-моему, зависит от индивидуальных качеств человека,

Вьетнам все ближе и ближе. Ребята настолько молчаливы, что хорошо слышно, как скрипит «Пэтч». Некоторых ребят иногда «прорывает», и они начинают шуметь, но на них никто не обращает внимания. Это из-за страха, и все мы хорошо понимаем это. Покричав немного, парень замолкает, успокаивается и чувствует себя лучше.

Завтра должны отправить письма. Бог его знает, когда представится такая возможность после того, как мы сойдем с парохода.

Иногда я устремляю взгляд за горизонт, через Тихий океан, и с ужасом думаю; все хорошее осталось там, на другой стороне. От дома меня отделяют необъятные океанские просторы и время.

Канун Нового года. Кто-то попытался запеть «Старые добрые времена», но слова этой песни знают лишь немногие. Капитан судна поздравил нас, дав сигнал сиреной. Некоторые ребята открыли припрятанные на этот день бутылки, но настоящего праздника все равно не было. Времени около часу, а уже не слышно почти ни одного звука, за исключением храпа людей и скрипа «Пэтча». Все это легко понять. Любому из нас этот Новый год не сулит никакого счастья.

Около пяти часов утра капитан судна объявил по трансляционной сети, что с правого борта виден Вьетнам. После объявления воцарилась гнетущая тишина: упади булавка на палубу — было бы слышно. Мы стояли у борта и смотрели на землю, которая станет нашим «домом» в течение следующих двенадцати месяцев. Идти осталось совсем недолго.

Встали на якорь вблизи берега. Почему мы встали на якорь, а не подошли к берегу, никто не знает, но это и не интересует никого. Я, например, вовсе не тороплюсь. Готовимся к высадке, и опять начались путаница и неразбериха. Мне, откровенно говоря, немного страшновато.

Сегодня нас перевезли на берег на десантно-высадочных средствах. На берег вышли с полным снаряжением, с винтовками М-16 и шестью патронными обоймами на человека, готовые в любую минуту открыть огонь. Я, как и многие другие, часто бегал в уборную. Хотел увидеть Ча-Ча и Ашворта, но не смог разыскать их в толпе. Когда наконец все разобрались по подразделениям, нас повезли в базовый лагерь в Зулу. Было жарко и пыльно, но мы больше думали о «чарли», чем о жаре. Ехали на грузовых машинах по шоссе № 15, винтовки у всех были заряжены. Нас везли две сотни грузовиков и несколько «джипов». Деревни, через которые мы проезжали, выглядят очень бедными. Люди моются прямо на улице, а ребятишки бегут за машинами и выпрашивают что-нибудь съестное.

После того как мы проехали несколько миль по шоссе, к нам в качестве охраны присоединилась целая рота бронетранспортеров. Увидев эти машины с ощетинившимися пушками, мы почувствовали себя намного спокойнее. Шоссе охранялось на всем протяжении. Нам встретились на пути 173-й полк воздушнодесантных войск и 137-й австралийский полк. Оба полка произвели на нас хорошее впечатление,

Сегодня прибыл в свое новое подразделение — пятую роту первого мотопехотного батальона. Эта рота бронетранспортеров, всего около двадцати пяти машин, часть той группы, которая охраняла нас на шоссе. Когда я прибыл, рота находилась на боевом задании. Не найдя никого, кому можно было бы доложиться, я нашел укромное местечко и завалился спать.

Я в четвертом взводе, состоящем из трех минометных транспортеров и одного транспортера управления огнем.

Здесь очень жарко и сухо. Мы находимся восточнее Сайгона, недалеко от дельты реки Меконг. Часть нашей дивизии направляется к самой дельте. Говорят, что позиции вьетконговцев здесь наиболее сильные. Наши бронетранспортеры должны находиться на возвышенной местности, поэтому мы остались здесь.

Я буду радиотелефонистом у второго лейтенанта Олдена, на бронетранспортере управления огнем. В мои обязанности входит также водить «джип» лейтенанта, что освобождает меня от несения нарядов. Так что мне совсем неплохо. Мы должны находиться в постоянной готовности к передвижению и оказанию совместно с авиацией поддержки пехоте. Это не очень-то приятно. Говорят, что пехота почти всегда просит поддержки. Ребята в нашем взводе, кажется, неплохие, советуют и помогают мне. Интересно, будет ли такое отношение постоянным? Завтра впервые буду участвовать в боевом задании.

Наше подразделение хорошо сплочено. Сегодня кому-то показалось, что к нашей базе продвигаются солдаты противника. Пехота попросила поддержки. Командир приказал нам оказать эту поддержку. Мы срочно выехали. Бронетранспортеры буквально засыпали джунгли минами и снарядами. Стоял ужасный грохот и вой, мне было очень страшно. Если в джунглях кто-нибудь был, от него осталось только мокрое место. Мы провели быстрый поиск, но никого не обнаружили. Возможно, вся эта тревога была ложной.

Сегодня выехали на первую операцию — поиск противника и прочесывание местности. Операция продлится десять дней. Мы будем искать вьетконговцев, склады оружия и документы противника. Иногда в этот период будем охранять шоссе № 15 — главную магистраль из дельты реки Меконг в Сайгон. Погода жаркая, высокая влажность. Я все больше и больше узнаю товарищей по бронетранспортеру. Нас шестеро: Сциосция и Зерман — из Нью-Йорка; Кристенсен — водитель нашего транспортера — негр из Коннектикута; лейтенант Олден и сержант Гоулас. Все они, кажется, компанейские ребята, и мне с ними неплохо. Мы выполняем свои обязанности попеременно, так, чтобы каждый мог заменить другого. Я сейчас принимаю данные от передового наблюдателя и обрабатываю их для получения углов горизонтальной и вертикальной наводки. Бронетранспортер управления огнем — это мозг взвода бронетранспортеров, а передовые наблюдатели — его глаза. Кроме того, в моем ведении радиостанция, я принимаю донесения и передаю приказания. Зерман работает с картой. Сциосция выполняет обязанности наблюдателя и охраняющего. Лейтенант Олден и сержант Гоудас большей частью спят. Таким образом, мы — это большая и счастливая семья. В этой бронированной машине чувствуешь себя в безопасности. Ходит она быстро, кругом тебя четыре бронированные стены и мощные 50- и 60-миллиметровые пушки. Когда из них стреляем, в машине ужасный грохот.

Пока никаких серьезных боев не было. Захватили двух вьетконговцев. Это дети, не старше пятнадцати-шестнадцати лет, маленькие ростом и очень худые — кожа да кости. Если они представляют тех, с кем мы воюем, то совершенно непонятно, почему война длится так долго.

Наши машины поднимают ужасную пыль. После одного дня езды Кристенсен и я превратились в белых.

Сегодня мы уничтожили несколько домиков, так как подозревали, что они принадлежат вьетконговцам. К ним подошли огнеметные бронетранспортеры и примерно с пятидесяти метров подожгли их напалмом. Странная война! В течение двух дней мы ищем и уничтожаем. На следующий день мы останавливаемся вблизи города и окапываемся.

По нашим позициям стреляют снайперы. Вынуждены убраться.

Сегодня наткнулись на две роты «чарли», но они сумели уйти от нас. Они не любят наши бронетранспортеры и 50-миллиметровые пушки. Мне от этого только лучше. Пусть убегают. Мне вовсе не требуется догонять их. Мы ведем поиск почти весь день, поэтому на отдых времени почти нет. С наступлением темноты мы останавливаемся и окапываемся. Иногда еду нам доставляют на грузовике или на вертолете, по большей частью питаемся боевыми пайками.

Мы проводим крупную операцию; в ней участвует около тысячи человек, артиллерия, пехота и истребительная авиация. «Чарли» довольно трудно обнаружить, но когда нам удается это, они стоят насмерть, а мы открываем ураганный огонь. Все стремятся к одному: убить как можно больше. Я не испытываю того страха, которого ожидал. Единственное мое желание — чтобы все закончилось как можно скорее. Мне уже надоело промокать по ночам, а днем находиться в невыносимой жаре и пылище. Наши машины поднимают тучи пыли, а лица обрастают слоем грязи.

Ребята на пашем бронетранспортере — странное сочетание людей, но все они знают свое дело. Сциосция все время говорит о своей девушке, матери и о доме. Зерман не дает покоя разговорами о том, как учился в колледже, что он и другие ребята проделывали в студенческом общежитии или на студенческих курсовых балах. Кристенсен ничем не интересуется и ничего не признает, кроме своих обязанностей водителя. Я один среди них новичок, но этот батальон перевели сюда всего за десять дней до моего прибытия, поэтому они еще не приобрели большого боевого опыта. Если у нас и возникнет какая-нибудь проблема, то только из-за лейтенанта Олдена или сержанта Гоуласа. Они тоже знают свое дело, но ленивы как черти. Гоулас перекладывает большую часть своих обязанностей на Кристенсена и на меня.

Отдыхаем мы очень мало, потому что все двадцать четыре часа должны вести наблюдение. У нас только одна смена белья, поэтому мы ужасно грязные.

До сих пор голова трещит от шума и грохота прошлой ночью. Мы получили данные для обстрела вьетконговской деревни. Все наши транспортеры открыли беспокоящий огонь по лесной полосе. Если там были «чарли», им здорово досталось.

Еще одиннадцать месяцев такой войны. Интересно, как там мои старики дома? Давно не получал от них известий. Писем здесь много не получишь. А они помогают держаться. Единственные хорошие моменты — это когда въезжаем в какую-нибудь деревню на отдых. В некоторых деревнях народ относится к нам хорошо до тех пор, пока дело не испортит какой-нибудь сержант. Они любят задирать и запугивать солдат, особенно нас, негров, когда мы разговариваем с какой-нибудь симпатичной вьетнамской девушкой. Один сержант, его фамилия Паулсон, послал меня чистить уборную, потому что видел, как я болтал с двумя молоденькими вьетнамками. Никого из занимающих ту же должность, что и я, никогда но назначают на такие работы, а меня назначили.

Никогда не забуду прошлую ночь. Кристенсен и я были в охранении на переднем крае круговой обороны. Было около одиннадцати часов вечера, я еле удерживался, чтобы не заснуть около нашего окопчика. Неожиданно Кристенсен выскочил из окопа и с размаху натолкнулся на меня. Я чуть в штаны не навалил. Одновременно я почувствовал, как что-то прокатилось по моей ноге и скрылось в кустах. «Слушай, — прошептал Кристенсен, — там «чарли»!» Мы применили все, что у нас было: гранаты, пулемет — все так называемое личное оружие. Если в кустах кто-нибудь был, мы наверняка убили его.

Я позвонил по телефону сержанту Паулсону, но он сказал мне: «Плохо, что так вышло. Разуй глаза, обуй нос. В темноте никто не будет бегать, это вам просто показалось».

Мы долго еще ждали рассвета, а когда наконец рассвело, пошли искать тела убитых, но обнаружили лишь обгоревшую траву и кусты. Позднее ребята зло смеялись над нами. Теперь все надолго запомнят это. Я подсчитал, мы напрасно израсходовали семь гранат и сто пятьдесят патронов.

Мой командир говорит, что даст мне дробовик. Говорит, что только из него я во что-нибудь попаду. Я не возражаю, пусть меня считают плохим стрелком, лишь бы ноги не отказывали, когда приходится отступать.

Дядя Сэм каждый день присылает благотворительные посылки со сладостями, сигаретами и другими мелочами. Этими вещами нас снабжают хорошо. Иногда, в периоды затишья, совсем не похоже, что мы на войне, больше похоже на какие-то длительные каникулы. «Чарли» не дураки, они избегают встреч с нашими бронетранспортерами, когда мы выезжаем на боевое задание.

Страна действительно очень бедная. Где бы мы ни оказались, везде стоящие на коленях а выпрашивающие подаяние вьетнамцы. Некоторые белые солдаты устраивают из этого своеобразную забаву. Когда мы едем по дороге, на ней всегда собираются толпы голодных ребятишек. Кто-нибудь бросает на дорогу кусок хлеба, и ребятишки устремляются к нему, как стая голодных волков. Часто того или другого из них зацепляет транспортер, а многие получают травмы в драке за хлеб. Жуткая картина. Негры никогда не участвуют в таких делах.

Некоторые офицеры покупают обезьянок в качестве талисмана, приносящего счастье. Я берегу деньги на шотландское виски. Этот напиток помогает, когда ты начинаешь почему-нибудь нервничать. Четвертую роту, в которой я был раньше, прошлой ночью здорово потрепали. Я не удивлен. Ребята в этой роте дураки как на подбор. Надеюсь, что Ча-Ча и Ашворт остались живы. Говорят, противник напал на эту роту во время учения, когда у солдат не было боеприпасов. До чего же глупо они поступили. Здесь ведь нельзя шагу шагнуть без оружия. Когда мы участвовали на прошлой неделе в учении, у нас на каждую винтовку было по две тысячи патронов. В нашем подразделении каждый надеется благополучно вернуться домой.

Надо же так получиться! Мы проводили учебную операцию «Ларедо», по крайней мере, нам так объявили. Фактически же это «учение» прошло с живыми вьетконговцами и применением боевого оружия. Очередное небольшое «недоразумение».

Сейчас возвращаемся в Зулу, это очень хорошо. Здесь ведь каска — твой умывальник и ванна, а спишь только в транспортере. Завтра будет горячая пища, душ и чистое белье. Отлично!

Согласно полученному сегодня приказу 21-го наш батальон отправится в район дельты реки Меконг. Странно. Нам все время говорили, что наши бронетранспортеры там бесполезны. Впрочем, после напрасного двухдневного отсиживания в окопах командование, наверное, считает, что мы везде бесполезны.

Начинаю понемногу узнавать ребят взвода. Многие из них ньюйоркцы, то есть самые худшие солдаты в армии. Но зато у нас есть общая тема для разговора — ньюйоркская подземка и статуя Свободы. Во взводе один негр, с которым я познакомился во время начальной подготовки. Его фамилия Акерс. Он артиллерист в третьем взводе. Это низкорослый, коренастый, очень темный негр с большими печальными глазами. Но у него очень развито чувство юмора. Вьетнамская девочка спросила его, почему он такой темный. Он ответил: «О деточка, я человек специальный. Я — ночной истребитель. Никакой вьетконговец не обнаружит меня в темноте».

Теперь уже точно известно; мы поедем к дельте. Выезжаем завтра, рано утром, поэтому сегодня каждый старается отоспаться.

Тяжелый денек. Собрались на рассвете, но не трогались с места до одиннадцати утра. По дороге включились в охранение перебрасываемых частей. Говорят, что до места назначения ехать около двух дней. Сегодня мы доехали только до Сайгона, около двенадцати миль. Народ здесь живет немного лучше. Спать ложимся рано. Завтра опять трудный день. Ребята передают друг другу разные слухи: на нашем пути возможны засады вьетконговцев; в район дельты Меконга стягивают много тысяч войск; высшее командование, возможно, перейдет туда же и тому подобное. Что из этого соответствует действительности, а что нет — никто не знает. Если противник устраивает для нас засады, то он должен располагать крупными силами — нас слишком много. Огневая мощь наших частей такова, что можно превратить в развалины весь этот район.

Вчера поздно вечером прибыли на место — в городок Май-Тхо, около тридцати миль юго-западнее Сайгона. Он расположен на берегу широкой реки. Отдыхаем. Если бы вы знали, что это за местность! Сплошные болота, непроходимые джунгли, грязь и тучи москитов! Наша главная база Сиерра расположилась на огромном осушенном и засыпанном песком рисовом поле. Слой песка, по-моему, около шести футов. Это, конечно, лучше, чем болото. Наша часть прибыла сюда второй. Говорят, что противник располагает здесь двумя полками, но пока он себя никак не проявляет. Остальная часть нашей дивизии прибудет к концу месяца. Мы рады, что они прибудут, так как район нам не знаком, да и транспортеры паши продвигаются здесь с трудом.

Местность здесь такова, что действовать может только пехота, поэтому, я думаю, что мы скоро уйдем отсюда. К нам прислали майора с задачей определить возможность боевого использования бронетранспортеров. Пока все машины застревают в грязи, поэтому я представляю себе, каков будет его доклад по этому вопросу.

Здесь очень жарко и сыро. Я заключил сделку с сержантом из столовой: буду снабжать его фотопленкой, а он разрешил мне за это держать свои пленки в холодильнике. Отец присылает мне пленок больше, чем я могу использовать.

Последние два дня мы были очень заняты: выполняли две огневые задачи по обстрелу вьетконговцев. Но вместо противника чуть не послали на тот свет отделение своих солдат. Наш минометный залп лег в сорока метрах от них. Их передовой наблюдатель попросил огневой поддержки, и через несколько минут после этого они оказались в большей опасности от огня своих батарей, чем от обстрела противника. Кто-то допустил ошибку в расчетах.

По радио только что сообщили потрясающую новость. Сегодня утром погибли три космонавта. Мы ошеломлены. Несколько раньше два наших солдата наткнулись на мину и погибли. От них почти ничего не осталось, что можно было бы послать в США. Кругом смерть. Я с радостью сбежал бы отсюда, но надо выполнять свои обязанности. Нам говорят, что это наша святая обязанность, но я ведь знаю далеко не все, и никто толком не объясняет нам, почему мы здесь, по крайней мере никто но объясняет так, чтобы это было понятно. Иногда меня одолевают сомнения — то ли мы помогаем вьетнамскому народу, то ли приносим ему горе и причиняем ущерб. Если вы не видели нищеты — приезжайте во Вьетнам.

Гриссом, Уайт и Чаффи заслуживают большого уважения. Они наверняка должны были знать о том, что им, возможно, придется принести себя в жертву.

Воскресенье. «Чарли» где-то поблизости, и мы знаем об этом. Противник заставляет нас быть начеку все двадцать четыре часа.

Управление огнем — сложное дело. Я сижу у минометного счетно-вычислительного устройства и определяю дистанцию стрельбы на планшете. Передовой наблюдатель сообщает азимут и координаты по карте, потом корректирует нашу стрельбу, пока мы не накрываем цель. Иногда мне очень страшно. Неприятно сознавать, что от тебя зависит чья-то жизнь. Предполагается, что ты должен мыслить в такие моменты математическими категориями, но я не очень-то способен на это. Кроме того, минометы — неточное оружие. Большой угол возвышения минометов способствует тому, что на летящую мину действует множество непостоянных величин, таких, например, как сила и направление ветра. Я все время молюсь, чтобы не допустить ошибку. Старший оператор счетно-вычислительного устройства Зерман — хороший парень. Он многому научил меня и уверен в моих способностях. Единственное, что хорошо — мои обязанности ограждают меня от выходов на боевые задания с пехотными крысами.

Сегодня получил письмо от Марии Анн. Хочет, чтобы после увольнения из армии я поехал в Швецию. Будет неплохо, конечно, если я останусь жив. Говорят, что 21 февраля мы будем участвовать в большой операции. Теперь мы уже приобрели кое-какой боевой опыт и готовы к такой операции.

Работа передового наблюдателя одна из самых трудных и беспокойных. Ему приходится чаще других участвовать в патрулировании районов, потому что в каждом патрулирующем отделении должен быть наблюдатель, а у нас всего три передовых наблюдателя на шесть отделений. Условия для него неблагоприятные. Назначением на эту работу ведает сержант Паулсон. Пока он выбирает только негров и пуэрториканцев. По-моему, он хочет что-то доказать нам. Он всегда очень сердито смотрит на меня, когда я сижу у счетно-вычислительного устройства. Как только он появляется поблизости, меня охватывает чувство сожаления, что я не родился белым. Сволочное положение. Если бы только негры и пуэрториканцы могли рассказать миру, как к ним относятся в этой проклятой армии! Все самое трудное и самое плохое достается нам.

Недавно я вдоволь насмеялся. Когда позавчера я нес вахту у радиостанции, сержант Паулсон задумал подкрасться в палатку, чтобы застать меня спящим. Я услышал, как он крадется, и выглянул из палатки. Паулсон как полз по земле, так и застыл. Я понял, что он хотел поймать меня, и не удержался, чтобы громко не расхохотаться. Паулсон был настолько посрамлен, что ему ничего не оставалось, как встать и уйти прочь. Ну и сволочь же он. Всегда говорит мне, что негры лентяи, не хотят помогать друг другу и тому подобную чепуху. Я сказал ему, что он дурак.

Все белые здесь такие. Но я все же думаю, что теперь кое-что изменится. Особенно здесь, где каждый хочет выжить. Однако для «господина Белого» это, кажется, не имеет никакого значения. Все негры во взводе начинают жаловаться и роптать, но, по-моему, недостаточно. Командир взвода лейтенант Олден обычно зовет нас, негров: «Эй, вы». Зерман, этот еврей из Нью-Йорка, кажется, тоже недоволен этим, но ему и самому нелегко. Сержант Гоулас поворачивает, куда ветер дует. Иногда он поступает по-человечески. Но бывает, что он относится к нам, неграм, как к грязным животным. Что за чертовщина! Может быть, на него давят?

Еще десять месяцев этой сволочной службы. Эти белые изводят меня больше, чем «чарли». Я многое усвоил здесь. Белые хорошие «преподаватели».

Зловещее предзнаменование: Паулсон говорит, что я обрабатываю данные для стрельбы недостаточно быстро. Надо готовиться к службе не на транспортере.

Полетел со своего хорошего места на бронетранспортере. Прекрасный сержант Паулсон нанес еще один удар. Он сообщил мне эту новость с улыбкой. Теперь я — передовой наблюдатель Паркс, приписанный к бронетранспортеру управления огнем первого взвода. При выполнении боевой задачи наш взвод сходит с бронетранспортера и преследует «чарли» пешим способом. Я должен нести на себе проклятую радиотелефонную станцию с антенной, которая представляет собой отличную цель для противника. Эти обязанности должен выполнять сержант, но Паулсон и не думает повышать меня. Сволочь он поганая.

Это патрулирование на передовой линии действительно опасное дело. Тут надо быть смелым и выносливым. Вчера нам пришлось пройти шесть километров по рисовым полям. Я чертовски намучился, но зато потерял немного в весе — это хорошо. Прошлые две недели наша рота была придана пехотному батальону. Плохо, когда нас придают кому-нибудь, потому что с нами делают все, что им вздумается. Пехотный командир страшно не любит механизированные группы. Он заставляет нас вылезать из бронетранспортеров по самым незначительным предлогам. Мы выполняли всего два боевых задания, а устали как черти. Сегодня прибыла остальная часть нашего батальона, она сменит нас, и мы немного отдохнем.

Вполне вероятно, что в ближайшее время нас направят на охрану дороги. Это прекрасная работа. Все, что от нас требуется, — это обеспечить безопасное движение по дороге и держать города и селения открытыми. Ходят также слухи, что нас, возможно, направят в район базы Фокстрот для поддержки пехотного батальона. Слухи, слухи и слухи. Армия только ими и живет.

Иногда любознательность полезна. Вчера я просто так, чтобы провести время, бродил около ротной канцелярии и разговорился с писарем о том, как вырваться отсюда без того, чтобы попасть на губу или быть отправленным на носилках. Он разыскал какое-то наставление, и мы нашли в нем статью, в которой говорится: «Если солдату осталось служить менее девяноста дней и если он принят официально признанным колледжем, он может быть уволен раньше, так, чтобы начать занятия со своим классом». В качестве доказательства требуется всего-навсего письмо о приеме. Стало быть, мне нужен такой колледж, который написал бы письмо о том, что я принят. Сообщил об этом отцу.

Сегодня был вынужден несколько раз укрываться от свистящих пуль. И это не так уж просто. Мы были в маленьком городке, недалеко от Май-Тхо. Я создал себе репутацию героя тем, что немного пострелял по вьетконговским снайперам. Познакомился с хорошенькой девушкой. Она обещает каждую неделю стирать мое белье. Это неплохо, конечно, но я заплачу ей за это.

Слухи оправдались. Мы на базе Фокстрот и снова участвуем в небольших операциях. Здесь тоже трудно. Мы всегда стремимся отогнать «чарли» пораньше, поэтому встаем в четыре тридцать и выезжаем. Когда наши бронетранспортеры движутся в этот ранний час, как какие-то бесформенные звери в предрассветной мгле, становится жутко. Все кругом кажется искаженным.

С началом февраля дождливый сезон здесь прекращается. Сейчас уже жарко и сухо. Дома, наверное, уже навалило много снегу. Хорошо им там. Снег дает пищу для размышлений. Получил очаровательное поздравление с днем святого Валентина и любовное письмо от девушки по имени Диди. Я ее не знаю. Мой адрес дал ей отец.

Недавно у нас убило несколько человек, главным образом пулями снайперов. Большинство жертв — результат неосмотрительности самих ребят. Не удосуживались укрываться в небезопасных районах. Таких, которые соблюдали бы эту предосторожность во всех случаях, у нас нет, но я по крайней мере стремлюсь к этому.

Я не пренебрегаю опытом, полученным в течение последних двух месяцев. Здесь всегда надо быть начеку. Позавчера, когда над головой свистели пули, я очень боялся, но сдержал свои чувства. Я только один раз вылез из укрытия без надобности. На мое счастье, «чарли» не ожидали в эту минуту появления цели. Больше я такой оплошности не допущу.

Пока мы выезжаем из лагеря только для проведения дневных операций, на ночь возвращаемся на базу. Но я слышал, что подготавливается крупная операция южнее Сайгона и мы не возвратимся на базу в течение нескольких дней, а может быть, и недель.

Сегодня около двух часов ночи противник атаковал деревню в нескольких милях от базы. Мы быстро сели в машины и выехали, стреляя во все стороны. Но противник ожидал нас и открыл сильный ответный огонь. Некоторое время положение было напряженным. «Чарли» упорно сопротивлялись и продолжали нажимать на нас, несмотря на то что с нашей стороны против них действовало около тридцати машин. Кругом свистели снаряды, мины и пули. Шум стоял невероятный. Каждый выкрикивал какие-то приказания, которые никто не выполнял. Визжа и плача, бежали вьетнамские жители, они то и дело падали на землю, пытаясь прикрыть собой своих детей. Некоторые вьетнамцы собирались в группы и протягивали руки к небесам в безмолвной молитве. Я большую часть времени разговаривал по радиотелефону с бронетранспортером управления огнем. Потом нашего белого артиллериста ранило в руку. Я заменил его у орудия и начал стрелять по дереву, на котором сидели три снайпера. Должно быть, я попал в них, оттуда больше не стреляли. Это показалось мне даже забавным, но только после того, как стрельба прекратилась. Вся эта кутерьма продолжалась около получаса, но мне показалось, что прошел целый год.

Вчера была еще одна операция по прочесыванию местности. Мы вели поиск в лесной полосе, в которой оказалась вьетконговская деревушка. «Чарли» поблизости не было, но в деревне остались семьи солдат противника, поэтому обстрел деревни минометами оказался невозможным. Было очень жарко, а нам пришлось много ходить пешком, так как пробираться на бронетранспортерах было невозможно. Когда мы прочесывали деревню с заряженными винтовками, дети бежали к своим матерям и плача цеплялись за них. У меня больше нет терпения ждать, когда прекратится эта кровавая война. Время тянется очень медленно. Каждый день мы выезжаем на поиск, чтобы убивать и убивать. Если мы никого не находим и не убиваем, наступает разочарование. Смерть, которую я повседневно наблюдаю, ужасна. Надеюсь, что со временем это выветрится из моей памяти.

Товарищи по моему новому бронетранспортеру, кажется, неплохие ребята, за исключением, пожалуй, сержанта Янга. Лейтенант Вайет и водитель Слепиан — славные ребята. В нашем экипаже еще два негра: Гёрни из Луисвилла и сержант Имори. Имори учит меня обязанностям второго передового наблюдателя. Трех других ребят — Сачса, Гринфилда и Хикмэна — я как следует еще не знаю. Сачс и Гринфилд просто приписаны к нашему транспортеру, потому что тот, на котором они были, вышел из строя. Всем нам довольно тесно здесь.

Сегодня утром обнаружили еще одну вьетконговскую деревушку, скрытую за лесной полосой. Противник ушел из нее, захватив все, что было возможно: семьи, домашний скот, вещи. «Чарли» хитер, однако. Поскольку солдаты противника, возможно, спрятались где-нибудь, мы все обстреляли и разрушили: подземные ходы сообщения, окопы, дома. От нашего обстрела дрожала земля. Все это было похоже на карнавал сумасшедших: кругом летает шрапнель, бьют струи огнеметов, горят постройки, с пронзительным криком улетают птицы. Акерс чуть не подстрелил меня. У него заело затвор винтовки в положении «автомат», он повернулся ко мне. Я едва успел броситься на землю. Хорошо еще, что у него кончились патроны. Трудно сказать, кто больше испугался: он или я.

Когда мы отходили из этого района, один наш бронетранспортер наткнулся на мину. В тот момент мой транспортер находился справа, в каких-нибудь пятнадцати метрах. Страшно было видеть, как это огромное чудовище подскочило в воздух и развалилось на части. Но самое удивительное — никого из экипажа транспортера не убило.

Я живу в одной палатке с сержантом Имори. Он все время тревожится о своей жене, от которой не имеет известий вот уже три месяца. Он говорит, что она не может писать часто, потому что не умеет. Письма за нее пишут соседи. Надеюсь, что он скоро получит весточку. Мне очень жалко его. Тяжело и грустно, когда долго не получаешь писем. Некоторым ребятам приходят целые пачки. А те, кто не получил ни одного, ходят с печальными лицами. Если бы только люди там, дома, знали, как несколько строк от них поднимают настроение, мгновенно меняют наше состояние. Сегодня мне прямо хоть избегай Имори. Он не получил ничего, а у меня письма от Марии Анн, от Зигги, матери, пакет шоколадных брикетов с орехами и еще одно поздравление от Диди. Она пишет замечательно. Надеюсь, Диди вскоре пришлет мне свою фотографию. Мне досталось только два брикетика. Окружившие меня ребята сразу же все проглотили. Я не возражал. Так происходит со всеми, кто имеет глупость открывать посылку со сладостями у всех на глазах.

Мне кажется, я начинаю понемногу привыкать к смерти. Сегодня утром мы увидели человека лет сорока, когда патрулировали с подразделением южновьетнамской армии. Он сидел в лесу. Южновьетнамский сержант заподозрил, что это вьетконговец, и начал задавать ему вопросы, но человек вскочил и попытался бежать. Южновьетнамский сержант расстрелял его из карабина. По-моему, он даже не крикнул тому человеку остановиться.

Карабин — довольно точное оружие. Через несколько секунд внутренности сраженного выстрелами человека стали вываливаться в грязь на землю, обе его ноги буквально отсекло пулями. Все это было так ужасно, что я не мог пошевелить пальцем. Южновьетнамские солдаты — это какие-то безумцы, жизнь человека для них ничего не стоит. Наверное, это потому, что они долгое время находятся на войне. Когда несколько минут спустя я как ни в чем но бывало ел консервы из боевого пайка, у меня мелькнула мысль, что такое же могут сделать и со мной. Тем не менее я съел всю банку.

Прошлой ночью нас впервые атаковали минами. «Чарли» дали по нашему лагерю около пятнадцати залпов. Каждый залп нашел свою цель. Когда разорвалась первая мина, я спал. Земля содрогнулась от взрыва, я как ужаленный бросился на землю, а в это время кто-то кричал: «Нас обстреливают!» То в одном, то в другом месте на базе взрывались мины. Я весь покрылся холодным потом и молил бога, чтобы все они миновали меня. Шрапнель свистела над нашим бункером, а я, не в силах сдержать себя, дрожал от страха, как желе. Сначала раздавался вой, потом сухой звук взрыва, затем свист рассекающих воздух стальных осколков. Единственное, что мы могли сделать, это открыть ответный огонь из 50-миллиметровых орудий и личного оружия. Это были самые страшные десять минут моей жизни.

Через пятнадцать минут все смолкло и мы облегченно вздохнули. Имори начал даже смеяться, но я был не в состоянии присоединиться к нему. Удивительно, но я довольно скоро после этого снова заснул. Это была первая за десять дней возможность хорошо отдохнуть. Сержант Гоулас из экипажа того транспортера, на котором я был до этого, серьезно ранен. Больше всех пострадал штаб, но мы еще не знаем, сколько там жертв.

Я не уверен, что местное население за нас. Они улыбаются нам днем, а ночью их сыновья обстреливают нас. Очень трудно распознать настоящего противника.

Сегодня мне исполнилось двадцать три года. Никогда не предполагал, что на двадцать третьем году жизни придется быть в таком отвратительном месте. Я весь пропитан серой жидкой грязью с рисовых полей. Не мылся уже несколько дней. Мы участвовали в операции по поиску противника в районе Тан-Ан, около двадцати миль юго-западнее Сайгона. «Чарли» здесь повсюду. Вчера они обстреляли нас из леса, мы открыли ответный огонь из 50-миллиметровых орудий и убили около сорока солдат противника. Во второй половине дня трупы оказались под солнечными лучами и кругом стояла ужасная вонь. Следующие семь-восемь дней будут горячими для нас.

Сегодня опять прочесывание местности и поиск противника. Мы обнаружили его, но бронетранспортеры пройти туда не смогли. Мы вылезли из машин около леса, и командир приказал прочесать его. От страха я все время потел. Наше отделение заняло позицию в домике, находившемся в средней части леса. Остальные отделения роты возвратились к транспортерам, чтобы не дать противнику отойти. Лейтенант Вайет приказал нам остаться на наблюдательном пункте в домике. Мы стали ждать. Я уже начал определять на планшете дистанцию стрельбы, но Вайет увидел в этот момент вьетконговцев и открыл по ним огонь из винтовки М-16. При этом он кричал: «Стреляйте, стреляйте по ним!» Я присел на пол и стал вызывать роту, а «чарли» в этот момент открыли ответный огонь. Слава богу, они стреляли не очень-то метко. Большая часть пуль пролетела у нас над головой. Бронетранспортеры открыли огонь минуты через три, и «чарли» отступили, но мы успели убить двух их солдат. Когда мы подсчитывали убитых, сержант Янг наподдал ногой тело вьетконговца, дабы убедиться, что тот убит. Живым он остаться никак не мог: пули прошили его от головы до пят. Янг попросил у меня нож. Я дал ему нож и увидел, как он отрезал у трупа палец и снял с него золотое кольцо. Я быстро отошел в сторону, даже не дождавшись, пока Янг вернет мой нож. Меня тошнило.

Дядя Сэм на несколько дней опоздал с подарком ко дню моего рождения, но я получил-таки его сегодня здесь, в госпитале «Пурпурное сердце». 7 марта наш бронетранспортер наскочил на мину. Ранило только меня. Некоторые, правда, получили небольшие ожоги. Мы ехали со скоростью около тридцати миль в час. Я сидел наверху, на задней части машины. Внезапно раздался взрыв, и транспортер подскочил вверх. Потом, помню, меня окутало облако густой пыли и грязи. Я потерял сознание. Когда пришел в себя, то увидел, что лежу на полу транспортера. Меня осматривал со всех сторон Имори и все время спрашивал, как я себя чувствую. Я спросил его, что произошло. Он ответил, что мы наскочили на мину. Потом мое сознание опять затуманилось. Вскоре я почувствовал, что меня поднимают, при этом ужасно болела голова. Я пощупал голову рукой — на ней оказалась шишка величиной с мяч для гольфа. Они повернули мою голову набок, и я почувствовал, как по шее что-то потекло. Это была кровь. Осколок ударил меня в лоб над левым глазом. Все произошло так быстро, что у меня не было времени испугаться. Я благодарил бога, что остался жив.

Во второй половине дня меня отвезли в Сиерру в госпиталь. В ту же ночь «чарли» обстреляли эту базу минами. Я уж подумал, не охотятся ли они персонально за мной. Интересно, сообщает ли командование о таких случаях, как со мной, родственникам? Надеюсь, что нет, ведь такое сообщение только напрасно встревожило бы их. Я возвращусь в свою часть, по словам доктора, как только приведут в порядок мою голову. Мне надо было бы попасть служить в медицинские части. Здесь ничего трудного и плохого, зато кругом хорошенькие медицинские сестры. Получил еще одно письмо от Диди. Очень приятно.

Я снова в своей части. Сегодня видел Кристенсена. Настроение у него паршивое. Паулсон снял его с должности водителя и назначил передовым наблюдателем. За это время у нас появился новый командир (нашего перевели в штаб батальона) — капитан Томас. Парень неплохой, только, кажется, из верхушки общества.

Временами «чарли» то приходят в отчаяние, то начинают сходить с ума. Накануне они обстреляли нас из леса, но это для них обернулось скверно. Командир приказал нам контратаковать, и все двадцать бронетранспортеров начали преследовать противника. Я проникся еще большим уважением к некоторым ребятам из нашего подразделения. Взять Гринфилда, например. Так он настоящий тихоня, но если посмотреть на него, когда вокруг свистят пули, а он, не обращая на них внимания, орудует у 50-миллиметровой пушки, то вы решите, что это стальной человек. Кристенсен был отличным водителем, но и Слепиап не хуже его. Он так ловко шнырял по джунглям, будто находился в них всю свою жизнь. Сачс передавал одновременно три радиограммы, в то время как я обслуживал радиотелефон, связывающий нас с командиром части.

Когда бронетранспортеры не могли больше продвигаться в джунглях, командир приказал некоторым из нас вылезти из машин и преследовать противника пешими. Это было страшным адом. Пространство вокруг буквально кишело пулями и минами. Некоторых ребят ранило, но к ним сразу же подбегали санитары и, подвергая себя опасности, оказывали помощь.

С 15-го я снова нахожусь в госпитале. Опять моя башка. Частые приступы головокружения и большие кисты на лбу. Надеюсь, что мне не придется мучиться, как прошлый раз. Рентген показал, что повреждений головного мозга нет. Когда я прибыл, то врач, если можно его так назвать, вскрыл кисты и оставил меня лежать на залитой кровью койке. Он ничего не дал мне от головокружения. Только сказал, чтобы я отдохнул и возвращался в свою часть. Он говорит, что у меня легкий невроз. Черт подери, сколько же может длиться этот невроз? На следующее утро рана загноилась, и мне пришлось валяться на грязной койке еще два дня, без какой-либо врачебной помощи. Места в палате для меня все еще нет. Попробовал подняться и походить, но, когда встал, голова закружилась и пришлось снова сесть. Несколько раз я жаловался, но каждый раз получал от ворот поворот. На четвертый день я просто схватил врача за руку и показал на свою голову — из раны сочился гной. «Что еще, черт возьми, тебе нужно?» — спросил он. Меня это так разозлило, что я был готов свернуть ему шею. Он почистил и промыл мне рану, причинив адскую боль. Санитары там, на поле боя, и то обходились со мной лучше.

Я снова в своей роте, которая находится южнее Сайгона. Говорят, я пропустил много боев. Погиб наш командир взвода лейтенант Олден, бедного Слепиана постигла та же участь. Я буду скучать об этом парне. Слепиан был чертовски хороший водитель и свой парень, правда слишком бесшабашный. Может быть, поэтому он и схватил пулю.

В лагерях, встречающихся на нашем пути, тысячи беженцев. Они живут в построенных на скорую руку хижинах из обломков досок и мятой жести. Эти несчастные люди действительно страдают. Вчера мы сожгли деревню. Все исчезло в пламени в считанные минуты. Военные сгоняют пострадавших жителей в лагеря для беженцев, иногда в новые деревни, но это бывает очень редко. В любом случав им приходится начинать все сначала, так как они навсегда потеряли свои рисовые поля, кур и домашних животных. Я слышал, что некоторые молодые девушки отправляются в Сайгон и становятся там проститутками, чтобы как-то помочь своим семьям обзавестись новым хозяйством.

Только что вернулись с операции «Джанкшн-Сити», в которой нас использовали как блокирующие части. Это были сплошные переживания. Одна пехотная дивизия оттеснила вьетконговцев в южном направлении, как раз в тот район, где находились наши бронетранспортеры. Мы только того и ждали и, поскольку противник вышел прямо на нас, скосили его наповал. После этого все были очень веселыми и выпили много пива, но мне было как-то не по себе. Смерть есть смерть, неважно, кто умирает.

На днях у Имори умерла бабушка. Он тяжело воспринял это, так как очень любил ее. Командование почему-то разрешило ему съездить домой на похороны. «Странно, — подумал я, — парень едет за тысячу миль, чтобы в последний раз увидеть мертвого человека, а тут мертвые грудами валяются вокруг».

Сегодня получил весточку от отца. Он и вся наша семья живут хорошо. Пройдет еще много месяцев и много пуль еще просвистит над моей головой, прежде чем я снова увижу их. В такие дни, как сегодня, мне часто кажется, что этой встречи может вовсе и не быть. Меня, должно быть, переведут в семнадцатую роту. Не сомневаюсь, что сержант Паулсон хочет избавиться от меня, потому что вьетконговцы все еще не прикончили меня, хотя я и передовой наблюдатель. Для меня так даже лучше. Я устал таскаться пешком с этими пехотными крысами. Паршивое занятие. Никогда не знаешь, вернешься ли назад. Иногда проходит целая вечность, прежде чем кто-то ответит на нашу заявку о поддержке и начнет минометный обстрел. Заявка должна пройти слишком много инстанций, прежде чем будет удовлетворена. Иногда «чарли» успевают отойти еще до того, как наши получат разрешение открыть огонь. Прежде чем произвести хоть один выстрел, им приходится связываться с командованием авиации, сухопутным командованием и с южновьетнамской армией. Что же все-таки это за война? Говорят, что мы располагаем здесь большей огневой мощью, чем располагали во время первой и второй мировых войн, вместе взятых. Тем не менее вьетконговцы продолжают держаться. Я не могу этого понять. Каждый из них, должно быть, живет и умирает по сорок раз. Сегодня сорок один градус. Жарко и душно.

Только что вернулись из пятидневной операции, в которой мы убили и взяли в плен много вьетконговцев. Большая часть из них попала в наши засады. Операция прошла довольно гладко. Наша рота прочесывала район, в котором, как мы знали, скрывались «чарли», потом мы отходили назад, оставляя в засаде отделение. Затем, когда мы, передовые наблюдатели, замечали, что «чарли» вылезают из своих укрытий, мы давали сигнал роте и та напирала до тех пор, пока мы не получали минометную поддержку. Погибло несколько наших ребят. Когда «чарли» припирают к стенке, они дерутся как черти.

Фотографирую последнее время мало. «Чарли» все время держат нас в напряжении, а снимать во время боевых действий трудно. Я выполняю обязанности передового наблюдателя, и мне совсем не до щелканья фотоаппаратом. Надо будет послать несколько отснятых пленок отцу, пусть он напишет, правильно ли я выбираю выдержку.

Только что узнал, что наша рота отстранена на два дня от боевых действий. Это не удивительно. Мы проехали через несколько городов с пятью мертвыми вьетконговцами, привязанными к нашим бронетранспортерам. Это, как я думаю, месть за наших солдат, убитых вчера. Вьетнамцы смотрели на них с ужасом. Но винить их было бы несправедливо. Это было страшное зрелище — окровавленные трупы, ставшие серыми от жары и грязи рисовых полей. Кое-кто из наших ребят измывался и уродовал тела вьетконговцев. Я видел, что сержант Янг носит на шее нанизанную на шнурок пару высушенных ушей убитого вьетконговца. Я слышал, что другие наши солдаты отрезают у вьетконговцев даже половые органы. Мне, слава богу, никогда не приходилось видеть это.

Высшее командование приказало нашей роте уйти из этого района. Кажется, крестьяне пожаловались, что рота грабит и сжигает их дома. И они часто абсолютно правы. Мертвые тела, прицепленные к транспортерам, никак не помогают нам. Сейчас мы в своем батальоне, в базовом лагере «Браво».

Пока мы находимся под следствием. Настроение в роте самое паршивое. Мы бы предпочли сейчас искать «чарли», чем сидеть здесь в лагере. Большинство проклинают тех нескольких ребят за то, что они подложили нам такую свинью. Но мы ведь солдаты той же роты. Пока это не кончится, нам ничего не остается делать, как стоять в карауле, пить пиво и пожинать плоды своих деянии. Многие ребята возятся со своими бронетранспортерами, как будто это их собственные машины: устанавливают на них дополнительное оружие, рисуют картинки на бортах. На одном транспортере появились даже резиновые щитки от грязи. Уйма времени для того, чтобы помыться и написать письма. В общем-то это не так уж плохо, если бы над нами не висело это дело.

Только сейчас узнал, что моя старая пехотная часть потеряла восемьдесят процентов своего состава. Интересно, как там Ча-Ча и Ашворт.

Слышал также, что мой новый командир взвода, лейтенант из Северной Каролины, заставил пожилую женщину ползти по грязи, угрожая ей пистолетом, нацеленным в голову. Парень, кажется, крутой. Он любит вести учет, сколько человек убил.

Имори говорит, что он очень уж разозлился на ту старуху потому, что она отказывалась отвечать на вопросы о вьетконговцах.

Сегодня утром во время завтрака к нам на вертолете прибыл генерал из штаба и при всех на чем свет стоит разнес капитана Томаса. Он назвал нас «бандой воров и необученными собаками», а также сказал, что если Томас не отмуштрует нас как следует, то его понизят в звании. По правде говоря, это было забавное зрелище, когда наш командир стоял навытяжку, то и дело повторяя: «Да, сэр. Нет, сэр. Вы правы, сэр». Для меня все эта настоящий удар, хотя я и старался не показывать этого. Это он ведь должен написать мне рекомендацию в институт. Теперь, чтобы поправить положение, Томас съест нас с потрохами. Но уж я постараюсь остаться в стороне.

Сегодня убили Гринфилда. Это был первый день операции «Хэммер» — по поиску и уничтожению противника. С нами выехали два фотокорреспондента: один из радиовещательной компании «Колумбия», а другой из национальной радиовещательной компании.

Стояла тишина. Мы с грохотом продвигались вдоль края леса, который отделял нас от мелкой речки. Гринфилд сидел слева от меня, сразу за водителем. Неожиданно над головой просвистели две пули. Мы проползли по крыше бронетранспортера и спрыгнули в люк. Головы наши возвышались над люком. Я вызвал командира минометного взвода и доложил, что нас обстреливают снайперы. Но, как всегда, над нами висели вертолеты, и поэтому минометчики стрелять не могли. Далеко из тыла вела огонь артиллерия. Мы открыли стрельбу из 50- а 60-миллиметровых пушек. Я слышал, как Томас приказал прекратить огонь и пушки замолкли. Снайперы начали обстреливать нас снова.

Слева от меня раздался хрустящий звук. Я повернулся как раз в тот момент, когда из дырки в каске Гринфилда хлынула кровь. Его ранило, и он как подкошенный свалился на днище бронетранспортера. Я спрыгнул вниз за Гринфилдом, но лейтенант Вайет был уже возле него. Он пытался достать повязку и наложить ее, чтобы остановить кровотечение. Когда Гринфилд начал захлебываться собственной кровью, Вайет сунул ему в рот свои пальцы, чтобы кровь могла беспрепятственно вытекать наружу. «Держись, Гринфилд, держись. Все обойдется», — успокаивал он беднягу. Гринфилд пошевелил головой.

Наши орудия вновь начали обстреливать лес. Я попросил Томаса, чтобы тот выслал вертолет за Гринфилдом. Он ответил, что вертолет уже вылетел, чтобы забрать командира третьего взвода, который тоже ранен.

К нам прибежал санитар из другого бронетранспортера, чтобы оказать Гринфилду первую помощь. Он попытался открыть банку с морфием ключом, но тот сломался. «Вот зараза!» Он попробовал отодрать крышку голыми руками, но порезал себе пальцы. Теперь повсюду была и его кровь.

Сачс, которого едва не тошнило, пробормотал: «Он умер, ребята, он умер».

Вертолеты приближались, ведя огонь по лесной полосе. Наши пушки стреляли с максимальной скорострельностью. Мы подтащили Гринфилда к вертолету. Санитар отправился вместе с ним. Я знал, что вижу Гринфилда в последний раз. Ни один человек не мог бы выжить с такой раной. Погиб еще один хороший парень.

Я вновь вспрыгнул на транспортер, и Вайет приказал нам прочесать местность, двигаясь по направлению к лесу. Фотокорреспонденты хотели сойти, но мы не могли остановиться. Наша машина шла к речке. Парень из национальной радиовещательной компании вызвал вертолет, чтобы забрать их, но тот, что был из радиовещательной компании «Колумбия», захотел остаться с нами. Вертолет прибыл, но вьетконговцы открыли по нему огонь. В довершение всего люди около вертолета наткнулись на минуловушку. Вьетконговцы начали буквально поливать нас свинцом. Повсюду свистели пули. Мне показалось, что фотокорреспондент из национальной радиовещательной компании был ранен.

На частоте моей рации раздался голос с разведывательного самолета. Летчики докладывали, что видели около пятидесяти «чарли», выбегавших из леса в пятистах метрах восточное нас. Они были на рисовом поле и бежали к реке. Вайет приказал нам выйти из машин и преследовать «чарли» пешком, ведя огонь на ходу.

Когда мы начали стрелять по реке, в ней оказалось примерно пятнадцать «чарли», которые прятались в тростнике. Мы перестреляли их как утят. Я убил третьего по счету человека.

Вот так все это произошло. Хорошенькое начало операции. Бедный Гринфилд. Всего лишь несколько дюймов левее, и покойником был бы я. Может быть, завтра настанет и моя очередь. Кто знает? Только вчера он рассказывал о девушке, на которой собирался жениться, когда вернется домой. Он был простым парнем. Хотел стать плотником.

Сегодня устал как собака, к тому же скверное настроение. Эта операция продлится еще самое маленькое две недели. Когда только все это кончится?

Сегодня утром «чарли» прервали наш завтрак. Они открыли огонь по вертолету, который доставляет нам еду. Томас приказал нам занять места в бронетранспортерах, и мы двинулись в том направлении, откуда вели огонь снайперы. Мы догнали четырех «чарли» на открытом месте и забросали их ручными гранатами. Они направились было к реке, но, естественно, не дошли до нее. Мы скосили их наповал и пошли дальше разыскивать остальных. Внезапно из кустов вышли еще двое вьетконговцев, и я разрядил в них свою М-16. Затем Сачс прицелился в какой-то предмет, двигавшийся под водой. Это был вьетконговец. Когда он показался над водой, чтобы вдохнуть воздух, Сачс всадил в него всю обойму из тридцати патронов. Это было невероятно. Вьетконговец должен был умереть, вода вокруг него покраснела от крови. Но он повернулся и протянул к нам руки, прося пощады. Сачс заставил его замолчать навсегда, разрядив в беднягу вторую обойму.

На обратном пути мы нашли одного из тех, в которого попал снаряд из нашей 50-миллиметровой пушки. Ему оторвало одну ногу, но он все еще ворочался в грязи. Гёрни, который сидел на транспортере, хотел прикончить его из 50-миллиметровой пушки, но Томас сказал! «Подожди, я сам». Он вынул пистолет и разрядил его в голову раненого. Тот попытался было подняться, но тут же замертво свалился на землю. Я устал до смерти от этого кошмара.

Снова в базовом лагере «Браво» у дельты. Результат нашей операции — около трехсот убитых и неизвестное количество раненых и неучтенных. Вьетконговцев трудно уничтожать. Если бы не бронетранспортеры, это было бы просто невозможно. Наша следующая операция будет в Долине Тростников. Мы и раньше бывали там. Транспортеры не могут ходить по болотистой почве. Нас доставят туда на самолетах или вертолетах.

Получил письмо от приятеля Джонни Ширера. Он учится в рочестерском технологическом институте и считает, что я мог бы поступить туда же. Он пишет, что мой отец что-то предпринимает для этого. Надеюсь, что мне повезет и я поступлю.

«Чарли» сегодня не показываются, но все равно я опять смертельно устал.

Только что вернулись из Долины Тростников. Прошли большой путь по грязи и воде, но противника не обнаружили.

Пока мы ждали вертолеты, которые должны были нас доставить к бронетранспортерам, Хикмэн увидел на земле гранату противника и подошел к ней. Я крикнул ему: «Лучше оставь эту дьявольскую штуку в покое!» Но он не послушался и поднял гранату. Эта штука неожиданно взорвалась, и Хикмэн повалился на землю. Когда бедняга пытался встать, он орал во все горло: «Моя рука! Боже мой, у меня нет руки!» Мы подбежали и наложили ему жгут, пытаясь остановить кровотечение до прибытия врача. Хикмэн плакал как ребенок и умолял нас найти его руку. «О боже мой, я не могу ехать домой в таком виде. Как же я поеду?» Мы сделали вид, что ищем, хотя хорошо знали, что ничего не найдем, так как кисть разорвало на кусочки.

Ума не приложу, зачем этому дурню понадобилось поднимать с земли гранату. Ну что ж, теперь он поедет домой, а все ребята из нашего бронетранспортера собрались в моей палатке и напились до чертиков. Пойду, пожалуй, и я к ним.

Ездил в Сайгон на три дня, чтобы побывать у врача со своей башкой. Черт возьми, что за место! Столько красивых женщин. Солдаты живут припеваючи. Посетил несколько ночных клубов и отведал отличные вьетнамские национальные блюда. Необыкновенный вечер. Ребята, которые служат там, живут себе горя не зная. Им даже нравится, что война длится так долго. Ни офицеры, ни сержанты ни на что не променяют ту жизнь, которую они там ведут. Сайгон заполнен множеством молодых людей, снующих повсюду на мопедах. Интересно, почему они находятся там, а не воюют здесь, вместе с нами.

Два дня пробыли в районе Рэч Кайен. Боев никаких не было, только прочесали местность и отошли назад. Слышал, что третий взвод прошлой ночью попал под огонь. Он вел поиск противника самостоятельно. Один парень убит, трое ранены. Надеюсь, что они поправятся. На этот раз противник оказался хитрее нас.

Мне понадобится письмо от родных, чтобы получить отпуск, отдохнуть и повеселиться. Апрель на исходе. Приближается период муссонных дождей.

Только что получил письмо от Диди. Она пишет, что отец все еще пытается устроить меня в рочестерский технологический институт. Он прочитал там одну лекцию, и они вроде бы обязаны ему. Может быть, отец и приобретет там какой-нибудь вес. Это хороший институт. Я просил Диди помочь мне. Отец действует в таких делах слишком неторопливо. Надо будет отослать ей все документы для поступления.

Я опять в госпитале. Тот же случай — ранение осколком в голову. Опухоль все увеличивается, и врачи время от времени вскрывают ее. Господи, чего в этом госпитале только не насмотришься! Один парень прибыл с такими тяжелыми ранениями, что пытался покончить с собой. Я держал его, пока врач не сделал ему укол. Утром доставили одного из южновьетнамской армии. У него оторвало ногу, он закапал своей кровью весь пол. Вьетнамец ничего не говорил и не стонал. Наверное, думал о том, где взять себе другую ногу. Надеюсь, мне не придется испытать подобную муку.

Начался период дождей. Говорят, что они будут идти не переставая четыре месяца подряд. Наша рота вместе со строительным отрядом строит временную базу в Долине Тростников. Там сейчас все залито водой. После этого у нас будет только караульная служба и патрулирование.

Последнее время много думаю о людях, которых я люблю, о войне, о женщинах и о многом другом. Честно говоря, я запутался. Вести из Штатов ошарашивают меня. С одной стороны, Стоукли Кармикел говорит, что негры не должны воевать за эту страну. С другой стороны, кое-кто из негритянских лидеров думает совсем наоборот. Уверен, что большинство из них никогда не нюхало пороху. Но я-то знаю, что такое война, и знаю, что сыт ею по горло. Здесь, на войне, я понял, что во многом заблуждался. Отец был прав, когда неоднократно говорил мне: «Ох, парень, видно, тебе нелегко придется познавать жизнь». Если я когда-нибудь выберусь отсюда целехоньким, то буду совсем другим человеком. Если ты хочешь получить что-то от жизни, надо обеими руками вцепиться в нее и держаться, не отпускать. Раньше, когда учился в школе, я не понимал этого. Теперь я страстно хочу жить и, что бы ни встало на моем пути, добьюсь своего.

Думаю, что завтра вернусь к ребятам.

Я снова в своей роте. Жарко. Мы опять в пути; спешим к месту завтрашней операции. Не знаю, в каком это месте. Возможно, нам придется оставить транспортеры и спешиться, потому что кругом грязь и топь. «Джипы» с трудом продвигаются по дорогам. Никогда не думал, что дожди могут причинить столько хлопот и неудобств.

Все время прибывают новые ребята, а старых или убивают, или переводят в другие части. Не успеваешь даже познакомиться. Несколько наших ребят переводят в 273-ю пехотную бригаду, а к нам пришли их солдаты. 273-я бригада прибыла сюда на пять месяцев позже нашей дивизии, и этот обмен поможет нашей части сохранить численный состав до того, как кончится годовой срок нашей службы. Меня не переведут, потому что один раз уже переводили. Второй перевод — это нарушение правил.

Пассмор — радиотелефонист командира нашей роты — сказал мне, что тот подыскивает себе еще одного радиотелефониста: ему нужны два. Я, не долго думая, спросил Томаса, нельзя ли послать меня на эту должность. Он ответил положительно и обещал попытаться продвинуть меня. Это здорово. Мне уже до чертиков надоело быть передовым наблюдателем. Паршивое это дело — ходить в ночные патрули и сидеть в засаде. И вот теперь я на бронетранспортере командира роты. Многим это не нравится. Негр не должен знать штабных секретов. Я много попотел, прежде чем получить такое место, поэтому к черту всех, кому это не по вкусу. Теперь меня не посылают на работы и я не стою в нарядах. Радиограммы передаются круглые сутки, поэтому Пассмор или я не отходим от приемников ни на минуту. Сержанты, которые все время норовили дать мне пинка, теперь стали относиться ко мне уважительнее. Боятся, что донесу на них. Конечно, я никогда этого не сделаю, а если бы и сделал, то командир части все равно не принял бы никаких мер. Пассмор действительно трудится за двоих: несет вахту у радиостанции и подлизывается к командиру роты. Сейчас мы находимся в лагере «Браво», но это ненадолго. Что-то готовится.

Только что вернулись из настоящего пекла. Мы два дня стояли наготове, в то время как пехота прочесывала местность и вела поиск противника. Наконец она напала на «чарли», но на этот раз те и не думали отступать, а перешли в контратаку. Пришлось вмешаться нашим бронетранспортерам, и мы действительно дали им жару. Когда мы прибыли, положение пехотных частей было критическое — они уже выдохлись. У них были только винтовки М-16 и пистолеты. Это был самый жаркий бой частей нашей дивизии в дельте реки Меконг. Участвовали почти все тридцать наших бронетранспортеров. Мы буквально засыпали все вокруг своими снарядами. Мы преодолели полосу скользкой грязи, вышли к вьетконговским оборонительным сооружениям и разгромили их. Вскоре «чарли» начали отступать. Из наших ребят девятнадцать было убито, сорок шесть ранено. Но и мы убили около двухсот «чарли».

Главный удар приняла на себя вторая рота четвертого батальона 48-го пехотного полка. Но в бой пришлось вступить и летчикам, и 415-му артиллерийскому полку, и нашим бронетранспортерам. «Чарли» добились нескольких попаданий снарядами безоткатных орудий в наши бронетранспортеры. Ничего страшного.

Сейчас война идет действительно полным ходом. Ходят слухи, что мы можем начать наступательные действия наземных войск и на территории Северного Вьетнама. Этак придется прослужить здесь не один, а все четыре года. От одной этой мысли можно свихнуться.

Из института ничего нет. Уж прислали бы хоть какой-нибудь ответ: «да», «нет» или пусть даже «возможно». У меня впереди еще шесть месяцев службы. Где же, черт подери, письма из дому?

Идут дожди, и все как бы замерло. Лагерь «Браво» залит чуть ли не трехметровым слоем воды. Иной раз я предпочел бы быть на передовой, чем сидеть и слушать этих офицеров. Они болтают без умолку и хвастают своими победами или на поле боя, или над женщинами. Временами они ведут себя как дети, хотят, чтобы кто-то слушал их болтовню. А тебе в таких случаях, если не хочешь быть отправленным на передовую, приходится слушать их, поддакивать и изображать радость. Единственная возможность избежать этих рассказов — это молча лежать где-нибудь в стороне. Стоит только показать им малейший проблеск ума — и ты пропал. Особенно, если ты негр.

Прэтт и Гёрни — довольно смышленые негры, но когда бы ты ни встретил их, они всегда выполняют какую-нибудь грязнейшую работу, в то время как белые ребята валяются на койках и наслаждаются жизнью. Двум белым парням стало настолько стыдно, что они пошли сегодня к командиру роты и пожаловались на то, что Прэтта и Гёрни все время назначают на грязные работы. Надеюсь, что это принесет какую-нибудь пользу, хотя вряд ли.

Назначением на работы ведает сержант Паулсон. Капитан Томас — толковый офицер и почти всегда относится ко мне хорошо, возможно, потому, что я его радиотелефонист. Но временами он выходит из себя. Я сделал ошибку, показав ему однажды вырезку из газеты, которую прислала Диди. В ней говорилось о том, как Мартин Лютер Кинг осуждает войну. «Возомнил себя бог знает кем этот Кинг! — рявкнул Томас. — Получил Нобелевскую премию и теперь думает, что может править всем миром». И продолжал в таком же духе разносить Кинга в пух и прах. Я сказал, что считаю доктора Кинга человеком, который борется за справедливость для всех людей. Сказал, а потом спохватился и поспешил закрыть свой большущий рот, потому что у меня не было никакого желания идти в ночной дозор.

Ура! Получил письмо от Кена Гилмена. Лиз сказала ему, что меня приняли в рочестерский технологический институт. Надеюсь, что это правда. Почему же не пишет об этом отец?

Последние десять дней мы действовали в районе Тан-Ан, это немного южнее Сайгона. На днях убили двоих. Эту картину трудно будет забыть. «Чарли» заметили с вертолетов в тот момент, когда они пытались удрать. Пулеметчики изрешетили их пулями, а мы прикончили из 50-миллиметровых пушек. Люди были превращены в кровавое месиво из сырого мяса и грязи. Не очень-то приятная картина. Пассмора, второго радиотелефониста, начало тошнить, и он получил пинка от командира. Прошло уже шесть месяцев, а он все никак не может привыкнуть. Меня не тошнило, но после этой сцены обедать я все-таки не мог.

Да, это правда. Меня приняли. Утром получил два письма. Одно из рочестерского технологического института, другое от отца. Тот факт, что я принят, позволит мне выбраться отсюда на восемьдесят дней раньше. Нет сил ждать. Чертовски надоело жить в грязи, исполнять приказы и слушать, как тебя обзывают по-всякому старшине по чину. Паулсону доставляет удовольствие оскорблять солдат-негров. Я просто уверен в этом. Прэтт ненавидит его. «Слушай-ка, в один прекрасный день я «ошибусь» и прикокну этого сукиного сына вместо «чарли», — сказал он мне, когда его третий раз подряд послали в ночной патруль.

Я побывал в 250 заданиях и участвовал более чем в 25 крупных операциях. Этого вполне достаточно для полного срока службы. Ходят слухи, что нас пошлют в демилитаризованную зону. Надеюсь, что это неправда. Но могут и послать. Мы убили много вьетконговцев в районе дельты реки Меконг. На нашем счету много жарких боев. Некоторые крестьяне считают нас убийцами мирных граждан. Это одна из главных трагедий войны — масса невинных людей погибает или получает увечья. Некоторые ребята позволяют себе насиловать женщин и даже хвастают этим.

Недавно прибывший к нам негр Джоунс на днях убил мирного жителя на глазах его троих детей. Мы взяли под стражу этого человека потому, что у него не было удостоверения личности. Мы загнали его вместе с женой и детьми в хижину и стали ждать прибытия местной полиции, которая должна была установить его личность. Этот человек два раза пытался выйти из хижины, но всякий раз Джоунс окриком возвращал его обратно. Ожидая прибытия полицейских, мы перекусили хлебом с салом, а потом я вышел на улицу и примостился возле стены подремать. Внезапно совсем рядом прозвучали выстрелы из М-16. Это было так близко, что я подумал — меня ранило. Я бросился к Джоунсу и увидел, что он стоит возле лежащего на полу вьетнамца, который пытался встать. Из спины вьетнамца фонтаном била кровь. Джоунс, весь мокрый и трясущийся, стоял подле него. Джоунс сказал, что, когда вьетнамец побежал к двери, ему пришлось выстрелить в него. Дети громко плакали, держась друг за друга, а жена, встав возле мертвого на колени, причитала ужасным голосом. Пришел врач и попытался спасти этого человека, но его вмешательство было бесполезно — вьетнамец умер. Между прочим, я заметил, как врач горько покачал головой. Вскоре прибыла местная полиция и сказала, что этот человек не имел никакого отношения к Вьетконгу. Плохо, что они не приехали чуть раньше.

Поздно вечером жена вьетнамца подала на нас жалобу местным властям. Наутро прибыла военная полиция, чтобы расследовать дело. Командир части сказал Джоунсу, чтобы тот не беспокоился, так как он всего лишь выполнял свои обязанности.

Я до сих пор не могу понять, почему этому парню так хотелось убежать из хижины. Самое ужасное то, что если бы мы его связали (а мы обязаны были сделать это), то он не пытался бы улизнуть и в этом случае остался бы жив. Единственной причиной того, что мы не связали парня, было присутствие его близких. Мы думали, что им тяжело будет это видеть. Я постоянно думаю о его детях. Они будут ненавидеть нас всю свою жизнь. И кто осудит их за это?

Только что закончили двухдневные аэромобильные операции. Наши бронетранспортеры бездействуют из-за муссонных дождей. Смотришь на грязь, и кажется, что она уходит на милю в глубину. Когда приближаешься к полю боя на вертолете, чувствуешь себя, словно в аду. На подходе к боевой зоне вертолеты стреляют из всех пушек и пулеметов на полную мощь, чтобы подготовить место для нашей высадки. Я никогда не смогу привыкнуть к грохоту, который мы производим. Вокруг стоит такой шум, что ты никогда не знаешь, ведут ли «чарли» ответный огонь. Когда спрыгиваешь на землю, кровь приливает к голове и ты молишь бога, чтобы «чарли» не начали в этот момент расстреливать тебя из пулемета или автомата. Спрыгнув на землю, мы во всю мочь бежим к ближайшей канаве, молясь богу, чтобы не нарваться на мину-ловушку или стальные шипы, покрытые ядом или навозом буйволов. Когда все разберутся и займут свои места, мы начинаем прочесывать местность. Мы участвовали в семнадцати таких вылетах. Еще восемь вылетов — и мы получим медаль за участие в аэромобильных операциях. Механизированным частям приходится работать до потери сознания, чтобы получить такую награду.

Джоунс застрял во время такой операции в болоте на рисовом поле. Его вытаскивали оттуда с помощью вертолета. Интересно, что с ним произошло?

Вчера вечером смотрели кино, что бывает здесь довольно редко, но к концу фильма снайперы начали обстреливать нас, целясь в луч киноаппарата. Стреляли со всех сторон: и справа, и слева, поэтому я помчался что есть прыти к колонне бронетранспортеров. Там никого не было, кроме перепуганного насмерть Гёрни. Этот парень настолько сдрейфил, что начал палить из пушки прямо через тент. Я спросил его: «Куда ты стреляешь? Ты ведь ничего не видишь». А он ответил: «Ты прав, друг, но если «чарли» слышат, что отсюда стреляют, они дважды подумают, прежде чем лезть сюда». Тогда я сказал этому дурню: «Послушай, ведь «чарли» не в базе, а где-то за ее пределами». А он мне: «Ну и что же, пусть за пределами, зато они не придут сюда». Мне пришлось все-таки утихомирить Гёрни, а то он мог бы так убить или меня или еще кого-нибудь.

После того как мы немного пришли в себя, на поиск снайперов противника выслали разведывательную роту. Один солдат этой роты ушел слишком далеко вперед, и его по ошибке убили свои. Вьетконговцы спрятались в какой-то деревушке, и в результате перестрелки было убито пятнадцать мирных жителей. Была такая неразбериха, что судить о том, от чьих пуль они погибли — то ли от наших, то ли от вьетконговских, — невозможно. Очень много было случайных ошибок и недоразумений. Этот случай оставил у меня очень тяжелое впечатление.

Если меня не уволят в начале сентября, то я наверняка окажусь в демилитаризованной зоне. До недавнего времени на этот счет ходили слухи, но теперь стало известно, что это правда. Батальон переведут туда, потому что наши боевые успехи расцениваются очень высоко. Говорят, что мы лучшие в дивизии. Вот чем нас отблагодарили в ответ на все старания. Разговаривал с одним парнем, который только что прибыл оттуда, из демилитаризованной зоны. Говорит, что не вернется туда ни за какие коврижки.

В этом месяце нет житья от мин. Вчера, например, бронетранспортер, на котором я обычно ездил, нарвался на 500-фунтовую мину. Мы находились в сотне ярдов позади, когда раздался взрыв и вверх взметнулся столб черного дыма. Здоровенный бронетранспортер подбросило, как игрушку. Когда мы подбежали, то увидели, что Гёрни и Сачса раздавило искалеченным броневиком. Тела Янга и Хоффмастера пришлось собирать по кускам. Трудно поверить, что их больше нет в живых. Все остальные ребята, находившиеся в бронетранспортере, ранены. Я не могу дождаться того дня, когда выберусь отсюда. Чем меньше остается времени ждать, тем становится труднее. Живу только одной надеждой, что выдержу все это.

Сачс и Гёрни просто не выходят из моей головы. Оба они по-настоящему хорошие ребята. Гёрни — спокойный и симпатичный негр, родом из Кентукки. Мы с ним назначили день, чтобы встретиться и побродить вместе по Нью-Йорку. Сачс — белый парень из Делавэра. Он всегда говорил о своей девушке, которая писала ему по три-четыре раза в неделю. Он и Грипфилд были особенно хорошими моими друзьями. Их обоих постиг мучительный конец.

Вчера опять участвовали в операции на вертолетах, но противника не обнаружили. Когда нас высадили на землю, вооруженные вертолеты вели огонь настолько близко от нас, что ранили двоих — Диаса и Харриса, которым осталось служить всего двадцать шесть дней. Мексиканцу Диасу попало в плечо. Они оба лежали в грязи, и Диас все просил нас, чтобы мы помогли Харрису. Бедняга Харрис бился в большой луже крови. Через несколько минут он умер. Похоже на то, что погибают как раз те ребята, которым осталось мало служить. Я тоже жду своей очереди.

Этой ночью нас обстреляли из минометов и пулеметов. Это уже третий раз за последние две недели. Доли, еще один почти выслуживший весь срок, получил ранение в руку, но думаю, он скоро поправится. Мне очень не хотелось бы еще когда-либо участвовать в подобной войне.

Только что вернулись из операции, которую проводили на реке. Вверх по течению пробирались на катерах, и это в целом заняло четыре часа. Трое ребят нарвались на мины-ловушки, но убит только один новичок Бартон. Мы прибыли в этот район, чтобы подобрать троих вьетконговцев, заявивших о добровольной сдаче в плен. Когда мы взяли их, они сообщили, что в лесной полосе находится больше сотни вьетконговцев. Капитан Томас сразу же решил, как действовать. Он, Пассмор и я должны были идти к лесу вслед за вьетконговскими пленными. Томас дал команду идти, но никто не двинулся с места. Было такое чувство, что «чарли» затаились в лесу и ждут, когда мы подойдем ближе. Никому не хотелось проверять, так ли это на самом деле. Томас повторил приказ. Опять никто не пошевельнулся. Тогда капитан вскинул свою винтовку и направил ее на нас. «Это что еще такое? — закричал он. — Ну-ка пошевеливайтесь! Пассмор, Паркс, к лесу, шагом марш!» Мы начали медленно продвигаться вперед, остальные пошли за нами. Я не мог не восхищаться храбростью этого человека, но, пока мы прочесывали лес, я проклинал его на каждом шагу. Если в лесу был бы хоть один «чарли», он наверняка взял бы нас на мушку. Но мы не обнаружили ни одной живой души. Весь остаток дня Пассмор ругал Томаса, называя его «ослом, воображающим себя героем войны». Говорил он это, конечно, в отсутствие капитана.

Этой ночью я почти совсем не спал. Чувствую, что жить мне осталось немного. Временами размышляю над тем, что лучше пусть убьют сразу, чем остаться калекой. Для меня было бы невыносимо ковылять весь остаток жизни на одной ноге или вообще без ног. Скоро получу краткосрочный отпуск. Чем скорее, тем лучше. Впереди самое большее — еще одна операция.

Осталось всего около тридцати суток. Томас говорит, что будем участвовать в операциях до конца сентября. Мне кажется, что у нас большой недостаток в людях, так как многих из наших ребят переводят или в 273-ю пехотную бригаду в демилитаризованной зоне или в 7-й учебный разведывательный полк к северу от Сайгона. Надеюсь, дядя Сэм знает, что делает.

Странная перемена произошла с нашим командиром роты. Он вдруг стал считать себя чемпионом по убийству «чарли». Без конца хвастает этим и насмехается над теми, кого убил. Я всегда уважал его больше, чем других офицеров, и, когда ему бывало трудно, старался помочь. Иногда он бывает настроен ко мне дружелюбно, но чаще всего смотрит на меня, как на лакея. Пару недель назад мы сидели в рисовом поле, ожидая приказа. Ни с того, ни с сего он решил попрактиковаться в стрельбе из своего пистолета. Он заставил меня, словно мальчишку, бегать целых полчаса по грязи и устанавливать для него в качестве мишени пустые жестяные коробки из-под боевого пайка. На днях он уронил свой пистолет в грязь и приказал мне поднять его. Я знаю, он думал, что я почищу его, но я отдал ему пистолет и отошел прочь. Ох и разозлился же он! Пусть Пассмор чистит. Это его обязанность. Так и вышло, Пассмору пришлось-таки вычистить пистолет. Слишком много грязной работы я выполнял раньше, чтобы теперь подчищать что-то за Томасом.

Только что получили приказ об операции назавтра. Это будет трехдневная операция и мой двадцать третий боевой вылет на вертолетах. Муссонные дожди все продолжаются. Я скучаю по нашим бронетранспортерам.

Мы в операции «Лэнсинг». Наша задача — очистить от противника шоссе № 4, соединяющее дельту реки Меконг со столицей.

Два дня назад «чарли» разбудили нас в два часа ночи и задали нам такую трепку, какой мы еще не видели. Она продолжается до сего времени. Мы должны были начать действия против них через несколько часов, но «чарли» застали нас врасплох. Они начали обстреливать нас ракетами, минами и всем, что имелось в их арсенале. Налетая друг на друга в темноте, мы бросились искать кто оружие, чтобы убивать самим, а кто надежное убежище. Наконец мы разобрались по своим бронетранспортерам и выехали с территории базового лагеря. В этот момент мне вдруг пришло в голову, что это будет для меня последняя операция. Я вспомнил Харриса, Гёрни и других, кто не дотянул до конца считанные дни, и стал молиться, чтобы меня не постигла их участь. Мы уже прибыли в зону боевых действий, а я все молился. Молился и, стараясь изо всех сил сохранить присутствие духа, перебирал в памяти все бои и походы, через которые прошел.

Мы уже вызвали вертолеты, когда пришло сообщение из зоны высадки десанта, что противник атакует находившуюся там часть. Томас приказал нам спешиться, и мы начали продвигаться к ним на помощь. Пули свистели над нами в разных направлениях, и нельзя было понять, откуда стреляют. Мы пробирались ползком и одновременно стреляли, стараясь не попасть под пули своих. Я был глубоко благодарен тем, кто научил нас ползать во время учебы в Форт-Райли. Положение той части, которая находилась в районе высадки десанта, стало настолько тяжелым, что Томас решил пройти кратчайшим путем, прямо через болото. Жидкая грязь доходила до пояса, но мы продолжали пробираться и стрелять на ходу.

Неожиданно я почувствовал, что начинаю тонуть в трясине. Я несколько раз пытался выбраться, но меня затягивало все глубже. Я уже остался позади всех, ребята подошли к лесу и обстреливали его. Звать кого-нибудь на помощь было бесполезно. В этом грохоте меня все равно никто не услышал бы. Противник продолжал вести шквальный огонь. Я почувствовал ужасную усталость, такую сильную, что даже страх пропал. Я подумал, что это конец. Пришел и мой час. Но тут, шлепая по грязи, кто-то приблизился ко мне. Это был сержант Паулсон. Этот выродок на сей раз показался мне ангелом. Подтрунивая надо мной, он протянул винтовку и помог мне выбраться из трясины, после чего мы оба вновь потащились вперед.

К рассвету мы окружили вьетконговцев, но они не сдавались. В этом районе их было около двух тысяч, они продолжали сражаться весь день. Вечером противник предпринял попытку вырваться из окружения, бросив в контратаку роту. Над территорией, где располагалась рота противника, был сбит санитарный вертолет, предназначенный для эвакуации раненых. Погибло десять ребят, которые пытались спасти машину. Вьетконговцы знали, что у них был шанс прорваться из окружения, но наша артиллерия не позволила им это сделать. Всю ночь мы слышали, как артиллерийские части обстреливали дороги, по которым отступали вьетконговцы.

Противник прорвался в одном месте, но уйти ему не удалось. Мы преследовали его по пятам. Но у «чарли» было то преимущество, что они хорошо знают свою страну. Им известно множество мест, в которых можно укрыться.

Я устал, смертельно устал. Капитан Томас уже готов кончать эту канитель, но у высокого начальства другие планы на этот счет. Нас направляют еще в один район, в котором, возможно, есть противник. Они думают, что там где-то спрятались «чарли». Хотел бы я, чтобы эти «чарли» оставили нас в покое и убирались домой. Тогда меня отпустили бы в краткосрочный отпуск. Должен же я когда-то наконец воспользоваться им. Сейчас мы просто сидим на своих оборонительных позициях.

Вчера участвовали в воздушном рейде и обнаружили противника. Вьетконговцы занимали оборонительные позиции в лесной полосе. Приземлившись, мы соединились с южновьетнамской ротой и сначала обстреляли лес, а потом провели поиск противника в лесной полосе на глубину четыреста ярдов. Такого труднопроходимого леса я еще никогда не видел. В лесу находилось около пятисот вьетконговцев, поэтому мы вызвали авиацию и артиллерию, чтобы они провели для нас огневую подготовку. Потом мы обрушили на «чарли» все, чем располагали. Южновьетнамская рота потеряла сорок пять человек, и нам стало труднее нажимать на «чарли». Чтобы испугать их и заставить выйти из леса, нам пришлось здорово пошуметь. Этот трюк удался — «чарли» стали отступать на север, как раз туда, где находились южновьетнамские морские пехотинцы. Пехотинцы превратили «чарли» в фарш. Было убито примерно четыре сотни человек. Если бы они двинулись на нас, мы не выдержали бы их напора. Может быть, мне все-таки удастся остаться живым, черт возьми. А сейчас, слава богу, мы возвращаемся в лагерь «Браво», на отдых.

Сегодня получил письмо от Диди. Она восхитительна, и я люблю ее. Постоянно пишет, присылает хорошие книжки, сладости и кое-какие продукты. Не могу дождаться, когда увижусь с ней. Прочитал присланные ею вырезки из газет, в которых рассказывается о волнениях там, в Штатах. У меня в голове все перепуталось, пишут о жестокости полиции и других подобных фактах. Я начинаю все больше и больше задумываться: справедлива ли война, которую мы ведем?

С завтрашнего дня я в отпуске! И я заслужил его. Отпуск проведу в Маниле. Ох и повеселюсь же я там! Война идет к концу, по крайней мере для меня. Будет чертовски трудно возвращаться в этот ад. Это отлично — быть опять в Зулу, вокруг тебя всякие гидролокаторы и радиолокаторы, и ты знаешь, что «чарли» туда никак не проберутся.

Вечером разговаривал по телефону с отцом. Мы говорили около получаса. Все это выглядело как-то нереально. Трудно верить в то, что я снова увижу свою семью. Я просто счастливчик. А ведь многие так и не вернутся домой. Когда вспоминаешь об этом аде во Вьетнаме, о грязи, крови и смерти, все кажется невероятным. Ужасно сознавать также, что ты убивал кого-то, лишал кого-то жизни, пусть даже этот кто-то твой противник. Такой уж там, на войне, закон: или ты убьешь его, или он убьет тебя. Но тебе всегда хочется, чтобы убитым оказался он, а не ты.

Забавнее всего то, что я никогда по-настоящему не испытывал ненависти к «чарли», наверное, потому, что почти никогда не видел их живыми. Я ненавижу не «чарли», а то, что они убили Гринфилда, Гёрни, Харриса и других.

Вернулся в Зулу для окончательной проверки и оформления документов. Медосмотр и всякая подобная муть. Какая волокита с этим делом! Все это я мог бы сделать до отпуска, потом и отпуск, а потом и домой. Вместо этого я теперь должен снова ехать в лагерь «Браво», чтобы взять свои вещи.

Через день я уезжаю домой. Ура!

Только что вернулся из «Браво». Ребят в лагере не было, они вели патрулирование в лесной полосе, поэтому мне и не удалось их увидеть. Пока я был в краткосрочном отпуске, убито несколько человек. Кто именно — точно не знаю. Зато видел Пассмора, которого переводят в штабную роту. Я никогда не любил его, но, когда он провожал меня до вертолета, на котором я должен улететь, я не мог не почувствовать жалости к нему. Долгое время мы служили вместе. На прощание я пожелал ему всего наилучшего, пожелал вполне искренне. Он в свою очередь сказал, что был бы рад встретить меня на той стороне океана, но чувствовалось, что надежды на возвращение домой у него нет.

Этот перелет на вертолете в Зулу, наверное, мой последний во Вьетнаме. Глядя вниз на рисовые поля, которые так хорошо знаю теперь, я задавал себе вопрос, имел ли я право находиться там. Когда я попал в армию, таких вопросов у меня не возникало, но сейчас, когда я уезжаю отсюда, вопросы появились. Там, в Штатах, во время начальной военной подготовки нам постоянно твердили, что этим людям нужна наша помощь, что они бедны — и не знают, как справиться со своими проблемами, что мы обещали помочь им и поэтому не можем оставить их одних. Все это так, но временами мне казалось, что мы приносим им больше вреда, чем пользы.

У меня никогда не было чувства, что я сражаюсь за какое-то справедливое дело. Я воевал, чтобы остаться в живых самому, и я убивал других, чтобы они не убили меня. Теперь, когда все это позади, меня охватывает какое-то странное чувство, когда я думаю, что со мной могло произойти. В самый разгар боя ты становишься настолько сильным, что можешь совершить невероятное. Но только когда все кончится, ты начинаешь осознавать это. Мне сейчас трудно поверить, что я по-прежнему полноценный человек с руками и ногами. Мне просто повезло и сопутствовало счастье.

Мы летим в Штаты на хорошем старом американском самолете. Ребята сидят и улыбаются друг другу — до чертиков рады, что остались живы и летят домой. Я тоже думаю только о том, что жив и невредим. Хотел посмотреть на районы, в которых мы вели бои, но стоял легкий туман и мы слишком быстро набирали высоту. На самом деле Вьетнам очень маленькая страна. Многим из тех ребят, что находятся там внизу, не суждено быть пассажирами в таком воздушном путешествии, какое выпало мне. Глядя на нас, офицеры тоже улыбаются. Это летчики. Им, вероятно, пришлось повоевать не меньше нашего. Но зато они не ковырялись в грязи под боком у противника.

Вылетаем из Гонолулу. К обеду должны быть в Сан-Франциско.

Показалось калифорнийское побережье. Еще сорок восемь часов, и я перестану быть солдатом.

Еду домой. Уезжал 13-го и возвращаюсь 13-го. Должно быть, это мое счастливое число. Белый парень, у которого я покупал билеты в аэропорту, несколько раз с презрением посмотрел на меня. Он швырнул мне билет, как какому-то заразному больному. Служба в армии сделала меня особенно чувствительным к подобным вещам. Этот кассир напомнил мне, как со мной обращался кое-кто из белых офицеров. Да, я негр, и я вернулся домой — туда, где цвет кожи имеет значение. Я хорошо себя чувствовал, пока летел на самолете из Намсвилля. Думал, что все самое страшное и все проблемы остались позади. Черта с два! Впереди меня ждут новые.