| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
![]() |
![]()
«ЗС» № 1/1988 Исторический рассказ в документах
Документ 1 Петербург, Зимний дворец, что напротив Петропавловской крепости, русскому царю. 1 января 1836 года. Милостивый государь Николай Павлович! Знаю, что к царям не так положено обращаться и что, по вашему разумению, я с первой же строки, даже с адреса на конверте, груб и преступен. По моему же разумению, я вежлив и деликатен, ибо в мыслях, а случается и словесно, аттестую вас еще много хуже и грубее, однако, вступая с вами в переписку, нахожу, что должен уважать собеседника и изъясняться точно так, как в письме к любому «милостивому государю». Буду краток, хотя и уверен, что письмо такого рода вы прочтете с должной внимательностью, какой бы длины оно ни было. Итак, я пишу, чтобы известить вас, что презираю многое и смеюсь над многим вашим (у нас ведь все ваше и даже я ваш). Особенно же смеюсь над четырьмя. 1. Над портретами ваших Приближенных, которые похожи на вас и друг на друга не столько округлостями подбородков и очертаниями жировых складок, сколько удивительным выражением всевластия и всеподчинения в одно и то же время (разумеется, вам известно, что каждый человек с умным и открытым лицом ваш враг) 2. Над тем, что народ российский должен благодарить правительство за все» что имеет, как благодарят великодушного разбойника, который мог бы отобрать даже исподнее, но раздумал. В-третьих, особенно весело мне оттого, что в этой рабской стране, если б разрешили вы настоящие выборы, то собрали бы никак не меньше девяноста процентов всех голосов, но все же никогда не разрешите вы настоящих выборов, потому что в самом слове «выбор» опасность видите выбор это когда можно выбрать между одним, другим, третьим… А ведь сама мысль опасна, коли ни «другого», ни «третьего» нет и не будет. Наконец, четвертое: хохочу над вашим представлением о собственном властии и самодержавии («сам держу вся и всех»). Ежели над всем властвуете, то перемените мой образ мысли. Не можете? Ха-ха-ха. Резюмирую: я оскорбил вас и все ваше. Вы, конечно, потребуете удовлетворения известным вам способом. Но стоит ли? Многих на одного: нехорошо для рыцаря и дворянина. Да к тому же в подчинении даже полицейскому большинству есть что-то демократическое, парламентское, пахнущее голосованием и либерализмом. А ведь я взаправду один и, клянусь честью, не связан ни с каким тайным обществом. Все, кроме меня, ваши. Посему предлагаю добрый древний обычай поединок. В дуэли много мерзости, но есть одно, может быть, перевешивающее все другое,- право свободного человека решать свои дела самому, без всяких посторонних посредников. В вашей стране имеется неподвластная вам территория моя душа. Одно из двух: либо признайте свободу этой территории, ее право на независимость, либо сразитесь за свои права, которых я не признаю. Есть и третий выход, дать общую свободу всем и вам, и мне, и России (проект прилагается к письму). Так, ведь не дадите! Если вы сразитесь и проиграете, я диктую условия, если одолеете, я готов признать ваши права надо мною, потому что вы их завоевали в честной борьбе, рискуя за это право наравне со мною. Однако, если вы отправите против меня десяток жандармов, доносчиков или иных кромешников, тогда я решительно от вас отделяюсь. Адреса своего не оставляю, ибо не хочу, чтоб нам помешали. К барьеру, государь! Остаюсь вашим, милостивый государь, непокорнейшим слугой. Александр Сыщиков. Ваше согласие можете объявить в любом нумере «Русского инвалида» или «Северной пчелы», например, следующим способом: «Господина С. ждут по делу чести там-то и тогда-то…» Разумеется, издатели и цензура могут такому объявлению воспрепятствовать, но, может быть, уступят, если вы пустите в ход свои, надеюсь, сохранившиеся связи. Манифест об улучшении дел в России (проект) «Находя неестественным, чтобы дела миллионов людей решали одно или несколько всевластных лиц, полагаю полезным установить в стране законно-свободное управление, при котором каждый человек наделяется максимальными правами делать, говорить и думать, что хочет. Права отдельного человека ограничиваются только одним таковыми же правами любого другого человека, так что самые смелые речи и действия будут законны, но самые умеренные действия, ограничивающие законную свободу другого, будут незаконны. Начальным шагом введения в стране законной свободы является созыв собрания умнейших и лучших людей страны, дабы они установили, как и в какие сроки надобно все сделать». Примечание. Умнейшие и лучшие люди могут быть отобраны по-разному и хотя бы так: сначала предлагаются пять человек, пользующиеся всеобщим уважением, например Алексей Ермолов, Николай Мордвинов, Василий Жуковский, Михаил Сперанский и Александр Пушкин. Каждый из них назовет еще пять достойнейших, те еще по пять, пока не наберется 125, 625 или 3125 депутатов Вот и все. Александр Сыщиков. Документ 2 Из дневниковых заметок Фаддея Бенедиктовича Булгарина 1 3 января явл. жандарм. Испуг, семейств. Заставляют играть шпион роль. Ах (далее густо зачеркнуто). Повезли в III [отделение]. Леонтий] Васильевич [Дубельт] говорит: «Государь получил письмо с выз. на ду[эль]». Без меня не обойтись. Везут к графу [Бенкендорфу]. Сырость Холод. У памятника Петра Вел. Дуб[ельт] мне «Вот бы кого надо было высечь, это Петра Вел. за его глупую выходку Петерб. построить на болоте». Я про себя: «Понимаю, понимаю, не надуешь нашего брата, ничего не отвечу». Оставался нем яко рыба. Отправил записку жене, что не арестов. На сутки заперт в кабин. Л В Lemot2 Дуб[ельта]: «Ищите, Фад Венед., награда [будет], если даже откроется, что вы сами это письмо [написали] или я сам». Дьявол их (далее густо зачеркнуто) А чем черт (зачеркнуто: не шутит). Документ 3 Экспертиза Фаддея Венедиктовича Булгарина, выполненная по приказанию его превосходительства генерал-майора Леонтия Васильевича Дубельта I 1. Письмо непременно писано человеком образованным, так как если б мне пришлось поправлять слог, едва ли я нашел бы, что поправить. 2. Подобным слогом может обладать студент, чиновник, даже литератор, однако вольность обращения и размышления о дуэли выдают принадлежность автора к наиболее бесстрашной части населения дворянскому сословию. Замечу, что он верно называет по имени правительственных и литературных лиц. 3. Слово «кромешники», находящееся в письме, доказывает, что автор занимался русскою историею, ибо это слово не употребляется ни в разговоре, ни в изящной словесности, и первым Карамзин ввел его в историю, означая словом «кромешники» телохранителей царя Иоанна Васильевича Грозного, названных опричниками. Кромешник то же, что злой дух, от «тьмы кромешной», то есть ада. 4. Фамилия Сыщиков наверняка вымышленная и нарочито издевательская. 5. Петербургский почтовый штемпель, вероятно, обличает столичного жителя (хотя не исключается и написание письма в другом городе с последующей отправкой его в Петербург). 6. Полагаю, что автор человек молодой, так как до зрелых лет подобная ненависть доживает редко, либо смягчаясь летами и обстоятельствами, либо доводя самого ненавистника до прямых противуправительственных действий, то есть до гибели (Рылеев и братия) Меры к отысканию автора письма 1. Полагаю, что одним этим письмом не ограничатся. Весьма полезно было бы, если б во всех местах, где принимаются письма на городскую почту, были штемпели с нумерами, то есть чтоб каждое место имело свой нумер и, получив письмо, тотчас клеймило его, чтоб точно узнать, из какого места прислано. Это облегчило бы всяческие розыскания. 2. Перечисленные в разделе «Догадки» признаки автора заставляют с особенным вниманием присмотреться к пяти фамилиям, которые преступник считает наиболее уважаемыми. Не утверждаю, будто один из них писал сие письмо, но наиболее вероятно, что кто-то из друзей, почитателей, посетителей 3. Понятно, из пятерых «уважаемых лиц» автор письма молодой дворянин, легко пишущий, безумно гордый и дерзкий, да еще хорошо знающий «Историю» Карамзина, может быть наиболее близок к Александру Пушкину, и то, что Пушкина он называет последним из пятерых, весьма подозрительно и, возможно, имеет целью отвести внимание от того, кто как раз должен внимание привлечь. 4. Нужно, чтобы III отделение с помощью верных людей установило круг почитателей Пушкина, у которых кому же не известно! каждое второе слово противуправительственное. И на этот, и на другие случаи III отделению следовало бы иметь образцы почерка как можно большего числа пушкинских знакомцев как в Петербурге, так и в Москве. Имена их известны, ежели же потребуются справки, то истинно преданные литераторы смогут оные скоро представить. Говорят, князь Вяземский болтает, что жизнь моя находится в опасности и что при первом возмущении меня убьют как приверженца правительства, я же шутя, разумеется,- отвечаю на такое «Если будет бунт, Вяземский и Пушкин защитят меня и поставят у моего дома почетную стражу». Недели через две после того я получил через городскую Почту грозное письмо, в котором угрожают убить меня, если не перестану писать в защиту самодержавия. 5. Получить почерка подозреваемых людей весьма просто: нужно разослать им письма из III отделения с предложением сообщить время, когда смогут в оное явиться. Ответные записки дадут необходимые образцы, а некоторый испуг, который испытают эти люди, будет никак не вреден для улучшения их образа мысли. Кроме того, следовало бы взять под благовидным предлогом рукописи из «Русского инвалида», «Московского наблюдателя», «Телескопа» и «Библиотеки для чтения», чтобы сверить почерка. 6. Многие из друзей Пушкина, да и сам поэт, любят выпить. Нельзя ли найти человека, который бы, напоив их, порасспросил? 7. Осмелюсь ли сказать? Преступник столь опасен, а поимка его такое благо, что можно бы и в высших интересах пренебречь некоторыми общепринятыми правилами и дать объявление в газете, как того требует негодяй. Готов предоставить для того свою «Северную пчелу» и взять все на себя. Заключение Воистину останавливается кровь и отравляется мозг от одной мысли, что люди со столь преступными намерениями дышат одним воздухом и похожи на нас своим внешним образом. Опасность таких людей велика, ибо одно их существование даже для людей благонамеренных есть некое откровение, что вот возможно, оказывается, даже так говорить, думать и писать. Пусть не одобрят благонамеренные люди подобные мысли, но все же уж будут осведомлены о возможности таковых, а ведь прежде ни о чем вообще не догадывались. Не дай бог никого довесть до беды подозрением, но автор письма такой злодей, что, по моему мнению, хуже убийцы. Не дерзаю предоставлять моих мнений, но мне кажется, что в нынешнее время государю императору не следовало бы одному прогуливаться пешком ранним утром вокруг дворца со стороны Большой Миллионной и по пустой Дворцовой набережной. Спокойствие миллионов людей зависит от одного лица, и это лицо ответственно перед богом и человечеством за наше счастье и спокойствие. Примем это ужасное письмо как предостережение, ниспосланное провидением, и, упав пред престолом, воскликнем: «Осторожность!» В последних строках сей записки, которая, молю всевышнего, хоть на один час ускорила бы поимку злодея, осмелюсь просить, дабы участие мое в сем деле не сделалось достоянием широкой публики, еще не научившейся отличать искреннего, преданного слугу отечества от тайного шпиона, за плату готового на все. Меж тем, полагаю, дозволено верноподданному, никогда не испрашивавшему царской милости, напомнить о его усилиях на пользу общую, предоставляя оценку их отцу отечества. До сих пор написано мною и издано в свет 16 томов романов, 18 томов повестей, статей о нравах, биографий, разных исторических отрывков и путешествий, 1 том путешествия в Швейцарию, 1 том Горациевых од с латинским текстом и с русским комментарием, 6 томов сочинения «Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях» с картами, планами и видами и «Суворов» в 1 томе. Почти все мои сочинения переведены на французский, немецкий, английский, итальянский и даже испанский, а всего написано и издано мною уже 173 тома. Осмелюсь утверждать решительно, что ни один писатель в России не выказал большей деятельности, и при всем том правительство ни одного раза не сделало мне ни малейшего замечания в политическом и нравственном отношении. Благое провидение наградило меня за мои тяжкие труды домашним счастьем и, смею явно сказать, такою популярностью, какая достается в удел немногим литературным труженикам. Дерзаю предложить высшим лицам империи приказать спросить у первого грамотного русского человека, знает ли он Булгарина, вы услышите обо мне народное мнение. Если б дозволено мне было, однако, просить награды за эту записку и прежние труды мои, то сказал бы одно: пьеса! Чувствую замысел и силы для создания пьесы, в основу которой легла бы история, близкая к настоящей, а эпилог был бы, надеюсь, неслыханным торжеством и апофеозом высочайшего имени. Впрочем, не награда важна, но доказательство, во что меня ценят после многолетних трудов. Я думал: если сочинителю «Гавриилиады», «Оды на вольность» и «Кинжала» оказано столько благодеяний и милостей, то и мои труды не могут быть не замечены всевидящей властью. Не хотел бы, чтоб последние строки были сочтены за малейшую претензию, только искренний, нелицемерный голос души. В моих понятиях царь есть отец, подданные его дети, а дети никогда не должны рассуждать о своих родителях, иначе у нас будет Франция, поганая Франция. Фаддей Булгарин,
Шеф жандармов граф Александр Христофорович Бенкендорф генерал-майору Дубельту (с французского). 7 января 1836 года Дорогой мой Леонтий Васильевич! Утомленный рождественскими и новогодними балами, не смогу тебя сегодня принять и объясняюсь письменно. Докладывал его величеству Мысль о нумерах на почтовых штемпелях одобрена. Записки друзьям Пушкина послать. В газете объявления не давать, так как преступник может принять свои меры Булгарина наградить. Однако пьесы ему не писать, вообще чем меньше людей будут знать об этом деле, тем лучше. Вот подлинные слова государя: « Из 100 молодых людей 90 услышат, не поймут и презрят, но 10 оставят в памяти, обсудят и, главное, не забудут. Это пуще всего меня беспокоит». Желаю тебе, Леонтий Васильевич, отдохнуть от сладостных рождественских утомлений, которые как мне доносят (увы! мы окружены доносчиками), были на этот раз особенно вознаграждены. Как бы рогоносцы не составили тайно ордена, угрожающего всех нас забодать Уж не внести ли их в секретные списки? А. Бенкендорф. Документ 5, документ 6 Выдать господину Булгарину 30 рублей из сумм III отделения. Генерал-майор Дубельт. Приписка рукою Бенкендорфа: Опять твои шуточки, а la 30 сребреников? На конверте: «Петербург, Зимний дворец, что напротив Петропавловской крепости, русскому царю». Милостивый государь! Прошел месяц, ответа нет. Умилился я было, что не предложили мне через газеты ловушки явиться туда-то и тогда-то (я б явился непременно), да случайно заметил новые штемпеля на петербургской почте, и тотчас прочитал в них весь ваш ответ. Итак, дуэли не будет и свободы не будет, а будет охота охотники вы и ваши, а дичь ваш покорный слуга. Итак, власть это только трусость: основной принцип ее многих на одного! Жаль: дуэли не будет и беседы не будет. Впрочем, наши несостоявшиеся прения легко воспроизвести. Вы: Как я посмел etc? Я: Вот и посмел, хотя раньше не смел никто. Ваше дело, государь, плохо именно потому, что прежде не смели, но вслед за «прежде» наступило «теперь». Вы: Много и хорошо говорите насчет законной династии, божественных установлении, долга верноподданного… Я: Говорю (мало и плохо) о сумасшедшем правиле, противоречащем элементарной арифметике: «один или несколько управляют тысячами и миллионами». Вспоминаю комплименты госпожи де Сталь, что-де император Александр, ваш покойный брат, хорош, милостив, либерален и своей персоной доказывает ненужность конституций. Император Александр, ваш покойный брат, ответил госпоже де Сталь: - Мадам, я не более чем счастливая случайность Вы: Без самодержавной монархии будет в России самодержавная анархия, и еще хуже будет, потому что демагоги будут казнить и грабить, как ни один монарх не сумел бы Я: Между самодержавием и анархией есть середина конституционная монархия, вы можете разделить власть с народом. Вы: Не с кем делить и как делиться? Я: Тут я поведу вас к достойным людям, те представят своих друзей, а вы непременно зарыдаете и воскликнете: «Ах, не знал я моей страны! » Тут беседа наша кончится, и вы меня непременно пригласите на ужин в семейном кругу. Прощайте. Остаюсь вашим, милостивый государь, непокорным слугою. Александр Сыщиков. Р. S. Огорчает меня, что до сих пор я не пойман: из моего письма было легко извлечь достаточно сведений обо мне; видно, ни господа Бенкендорф и Дубельт, ни господин Булгарин не в состоянии придумать чего-либо дельного. Ах, что же за советники у вас, милостивый государь! Впрочем, понимаю: мешает боязнь огласки. Не можете же вы выдать сотне шпионов копии с моих писем, ведь завтра весь Петербург, а через неделю вся. Россия прочтет Знаете, что я бы сделал на вашем месте? 1. Вызвал бы специального чиновника, способного копировать чужие почерка (если такового нет в III отделении, то следует оштрафовать Бенкендорфа и Дубельта, но только, пожалуйста, пусть штраф будет равен не их годовому доходу, а обязательно годовому расходу). 2. Пусть чиновник этот скопирует пятьдесят семьдесят самых безобидных слов из преступного письма, как-то: «милостивый государь», «великодушный разбойник», «рабский», «ха-ха-ха», «к барьеру» и т. п. Нота бене: для того чтобы копиист не мог вникнуть в содержание письма, можно наложить на подлинный текст картон с отверстиями против тех слов, которые должны быть скопированы (картон придется вырезать гг. Бенкендорфу, Дубельту или Булгарину). В случае непредвиденных мною затруднений прошу напечатать объявление «господину С », и я тотчас же вышлю картон собственного изготовления. Засим, примите Документ 7 Николай I 5 марта 1836 года Иван Федорович, расскажу тебе окончание той истории, что ты слышал от меня во время нашей последней встречи. Представь, негодяй написал мне еще письмо, не менее дерзкое, чем первое, и даже поместил в оном советы, как бы мне следовало его ловить. Мои болваны обрадовались, что получили доброе напутствие, и за месяц отыскали преступника, впрочем, совершенно случайно: одному агенту был давно года два подозрителен один человек, агент стал следить и выследил. Болванами же именую я моих, как сейчас увидишь, не сгоряча, а снисходительно, ибо оказалось, что негодяй подписывал письма подлинной своей фамилией, чего мои молодцы никак вообразить не могли: по их разумению, Сыщиков обязательно должен бы числиться по шпионскому званию, а тут оказался тамбовский дворянин, отставной артиллерийский поручик. Разумеется, учился за границей и, как многие молодые люди, возвратился оттуда с духом критики, заставляющей находить, может быть основательно, учреждения их страны плохими. Приводят его ко мне вид не столь мерзостный, как ожидал: роста выше моего, взгляд дерзкий, но неглуп. Послушай-ка мою с ним беседу. Спрашиваю: ты ли письма писал? Я, говорит, писал и заранее уведомляю, что не раскаиваюсь. Ну ладно, говорю, что бы ты. Сыщиков, сделал, если был бы ты на моем месте, а я на твоем? Он нагло отвечал, что назначил бы меня своим советником, статс-секретарем или министром, потому что хоть и не управлял прежде государством, «да все б не хуже твоих министров, ибо хуже ведь невозможно». Смешно мне вдруг стало, отец-командир, и гнева не чувствую. Теперь скажи, спрашиваю его, что же я на самом деле с тобой сделаю? - Твои дела, дерзит он,- мне хорошо известны. Либо Сибирь, либо крепость, либо в солдаты, либо на виселицу, иного не придумаешь, уж на дуэли-то драться не станешь. Вижу я, не безумен, хоть и рассуждает безумно, спросил о семействе. - Нет,- говорит,- жены и дети,- дерзит,- главная опора твоего трона,- не будь их, сколько людей бы взбунтовалось. Тут я ему объяснил, что слушать его неинтересно, потому что и за меня, и за себя все уж в своих гнусных письмах высказал. Затем я объявил мою волю: «Могу и на виселицу тебя, и в крепость, и в солдаты, и в Сибирь все заслужил. Но, по твоему собственному разумению, ты не виноват и тебя карать не следует. Ты останешься в убеждении, что какое бы я тебе ни назначил наказание, души твоей мне не завоевать. Ну что же, я тебя удивлю неслыханным милосердием. Приказываю: иди и живи. Ты свободен. Когда же сам совершишь такое преступление, в коем найдешь себя виновным, тогда получишь сполна. Вот тебе, говорю, и дуэль; я знаю, мне недолго ждать». - Ну что ж,- отвечает Сыщиков,- c'est chevaleres-que3. повернулся кругом и ушел. Видел бы ты выражения на лицах жандармских офицеров, которым я велел его проводить до дверей. Им-то, небось, Александр Христофорыч долго объяснял, какого преступника везут и как меня оберегать. Вот как я с ним поступил, Иван Федорович. Знаю, ты меня осудишь, потому что не охотник до всяческих куртуазностей, любишь, чтоб попросту и чтоб кесарево кесарю. Ну да простишь меня, не смог рассердиться О дальнейшем как-нибудь извещу. Николай. Документ 8 Бумаги III отделения собственной его императорского и величества канцелярии из дела № 214, начатого 12 апреля 1836 года, о дворянине Сыщикове Александре Михайловиче Шефу жандармов графу Получив корректуру от некоего Александра Сыщикова, воспроизводящую якобы написанные им дерзкие и безумные послания на высочайшее имя, считаю долгом переслать оную корректуру в III отделение с. е. и в канцелярии. Цензор Красовский, 26 апреля 1836 года. Карандашная помета: Корректуру конфисковать, узнать, в какой типографии Типографа взять, автора не трогать. А. Бенкендорф Из донесения санкт-петербургского гражданского губернатора 1836-го, июля 7-го дня, в 10-м часу на Невском проспекте отставной артиллерии поручик Александр Сыщиков расклеивал листки самого преступного содержания. 25 листков полицией снято, 42 читателя арестовано и препровождено в III отделение. В полдень того же дня поручик Сыщиков появился с листками на Литейном, после чего за ним отряжен взвод жандармов. Следуя в десяти шагах за злоумышленником, взвод быстро снимал со стен наклеенные листки, а прохожие на Литейном, многочисленные в то время дня, при виде происходящего быстро рассеялись, так что в дальнейшем улица осталась пустынной и необходимости к задержанию кого-либо не было. Когда же у злоумышленника закончились все листки, он отправился домой, кажется, в самом мрачном расположении духа. За петербургского гражданского губернатора Из агентурных донесений по городу Санкт-Петербургу за август месяц 1836 года …По городу ходят слухи, повторяемые в кофейнях и трактирах, что преступные листки, разбрасываемые известным Сышиковым, служат для правительственных целей и имеют целью выявление всех тайных недоброжелателей власти. Преображенского полка подпоручик Завадовский 4-й пожелал избить или убить Сыщикова. Подписано: На полях против этих строк карандашом неразборчиво: «Подпоручика взять». Чернилами каллиграфически: «Рукою его императорского величества начертано «Подпоручика взять». Взятие Завадовского 4-го усилило слухи о работе Сыщикова в пользу правительства. …16 августа в Летнем саду известный Сыщиков пытался держать пред гуляющей толпою безумную речь, во время коей толпа рассеялась, осыпая говорившего угрозами. Сыщиков был спасен от избиения тремя переодетыми агентами нашими Задержаны два лица как покушавшиеся на безопасность г-на Сыщикова и оказавшиеся секретными агентами службы министерства внутренних дел. На полях, против этих строк, карандашом неразборчиво: «Болваны или канальи?» Чернилами и каллиграфически: «Рукою его императорского величества начертано: «Болваны или канальи?» Сообщить резолюцию его величества министру внутренних дел Генерал-майор Дубельт Шефу жандармов, Настоящим доношу, что вчера, 3 сентября, в Москве раскрыто тайное общество. Арестовано 26 человек (список прилагается). Общество было создано усилиями известного Сыщикова, переехавшего в Москву, но не ушедшего из-под бдительного наблюдения. Оставление, как обычно, поручика Сыщикова на свободе произвело на арестованных сильное впечатление, вследствие чего их показания были весьма отчетливы. Александр Сыщиков уже покинул вторую столицу, однако сопровождается повсюду нашими агентами. Начальник Московского жандармского округа, Агентурное донесение 26 октября. …Озлобление Сыщикова на жизнь распространилось до предельной степени. Злобная ругань, которой он заканчивал многие разговоры с лавочником, дворником и прохожими, вызвала жалобы в полицию, снесшуюся по этому поводу с III отделением.
На полях: «Читал. Граф Бенкендорф» Петербург. Зимний дворец, что напротив Петропавловской крепости, русскому царю Придя в дом г-на Сышикова, чтобы высказать ему требования прекратить или переменить характер его деятельности, несомненно направленной к provocation и подготовлению новых невинных жертв, я был встречен потоком брани и угроз со стороны хозяина дома, так что вынужден был вступить с ним в схватку и убить. Среди бумаг убитого негодяя мною найден листок, написанный его рукою и, как видно, скопированный с письма некоего благородного и смелого человека, несомненно, загубленного доносом покойного Сыщикова. Не имея окончания того письма, тем не менее посылаю вам начало, отлично выражающее мои собственные мысли: «Милостивый государь Николай Павлович! Знаю, что к царям не так положено обращаться и что, по вашему разумению, я с первой же строки, даже с адреса на конверте груб и преступен/ По моему же разумению, я вежлив и деликатен, ибо в мыслях, а случается и словесно, аттестую вас еще много хуже и грубее, однако, вступая с вами в переписку, нахожу, что должен уважать собеседника и изъясняться точно так, как в письме к любому «милостивому государю». Буду краток, хотя и уверен, что письмо такого рода вы прочтете с должной внимательностью, какой бы длины оно ни было. Итак, я пишу, чтобы известить вас, что презираю многое и смеюсь над многим вашим (у нас ведь все ваше и даже я ваш » Продолжения письма, как я сказал, в бумагах Сыщикова не сохранилось Бог помощь тому, кто это сочинил, если он жив Память вечная, если мертв. Проклятье тем, кто погубил его. Василий Иванов На полях неразборчиво: «Надо послать за Булгариным». Рядом писарски: «Рукою его императорского величества начертано- «Надо послать за Булгариным». 1Некоторые сокращения в словах и пропуски восстановлены в скобках. |
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|