Павлов Григорий
Родионович
Однополчане
«Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Павлов Г. Р. Однополчане. — М.: ДОСААФ, 1985.
Книга на сайте: militera.lib.ru/memo/russian/pavlov_gr/index.html
Иллюстрации: нет
Источник: avia.lib.ru
OCR, правка: Каргапольцев С. В.
(aviatema@mail.ru)
Дополнительная обработка: Андрей
Мятишкин (amyatishkin@mail.ru); Hoaxer (hoaxer@mail.ru)
Павлов Г. Р. Однополчане: Повесть. — М.: ДОСААФ, 1985. — 159 с. Тираж 100000 экз.
Аннотация издательства: Автор — Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации
Г. Р. Павлов — всю Великую Отечественную войну сражался составе 42-го
гвардейского истребительного авиационного полка, прошел путь от рядового
летчика до командира эскадрильи. С необыкновенной теплотой, на ярких примерах
рассказывает он о мужестве, стойкости, отваге друзей-однополчан.
Содержание
От
автора
В
самом начале войны
Боях за столицу Украины
На ленинградском направлении
Трудное
задание и новое назначение
Встреча с забайкальцами
Конец вражеского штаба
Воздушные
разведчики
На Северном Кавказе
Возвращение Калугина
Готовимся
к новым боям
Бьем врага по-гвардейски
В боях за Кубань
Растет
семья героев
Последний бой Осипова
В перерыве между боями
В
боях за Тамань
Неожиданная радость
В районе Керчи
«Орел
умирает в полете»
Когда о тебе помнят
Воздушная фоторазведка
Наши
в Керчи
Здравствуй, Севастополь!
Готовимся к новым боям
Снова
в родном полку
Вынужденное расставание. Парад победы
Вместо
эпилога
Все
тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми,
кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в
общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах,
только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной
информацией - откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в
многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera:
архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).
От автора
Весна выдалась ранняя. Над Ростовом струится ласковый
майский ветер. С пологого спуска по Ворошиловскому проспекту сразу же за Доном
открываются взору тополевые рощи, а дальше на юг, за Батайском, — степь
без конца и края.
Бывшему летчику на крыльях своего воображения нетрудно
подняться в воздух и с высоты орлиного полета обозреть землю. Ростов утопает в
зелени, а сверкающий на солнце Дон кажется голубым ожерельем. Во все стороны от
города пролегли стальные нити железных дорог и тугие ленты шоссе. По ним мчатся
поезда и вереницы автомобилей. Зеленые массивы хлебов подернуты дрожащим
маревом, в садах, над хуторами и станицами кипень цветущих деревьев, от чего
кажется, будто поднимаются в воздух и плывут навстречу бело-розовые облака.
Родина! Какое благоговение рождаешь ты в сердцах
ветеранов! В суровой, кровопролитной борьбе советский народ, руководимый
Коммунистической партией, отстоял тебя от фашистского порабощения. Ты
по-прежнему свободна и еще более прекрасна.
Вместе с ростовчанами весеннему обновлению земли
несказанно ряды и мы, ветераны 42-го гвардейского истребительного авиационного
полка, прилетевшие в Ростов на празднование Дня Великой Победы. Здесь, в небе
над Доном, над Кубанью, над кавказскими кручами, в тяжелую годину Великой
Отечественной войны сражались летчики-гвардейцы. Сражались за счастливую юность
наших детей и внуков, за цветущий лик родной земли, за города и села, за хутора
и станицы. И чем ярче память воскрешает прошлое и в сравнении с ним видится
прекрасное сегодня, тем глубже начинаешь сознавать величие всенародного
подвига.
Седые ветераны, ступив на донскую землю, восторженными
глазами смотрят вокруг.
— Красота-то какая? — слышатся голоса.
О песчаную отмель берега тихо ласкаются донские волны. В
нежной листве тополей искрятся изумрудные росинки и едва колышутся белые
сережки. Задонские степи весь день дышали зноем, и теперь, к вечеру,
разгулявшийся жаркий ветер, скользя по глянцевитой зыби Дона, влетает в сумрак
ветвистых деревьев, срывает тополиный пух, белой метелью застилает землю. Но
ветеранам полка невольно вспоминаются метели огненные.
Всматриваюсь в мужественные лица своих боевых друзей.
Таково свойство человеческой памяти: она способна перенести нас в теперь уже
отдаленное прошлое.
Вот он, красавец Ростов, перед нами. Тогда, осенью сорок
первого годе, он был неузнаваем — суров, неприветлив. В задымленном небе
сновали фашистские пикировщики, тяжело стонала под разрывами истерзанная земля.
Ведя кровопролитные бои с фашистскими стервятниками, летчики видели с высоты
торопливую эвакуацию города, западная часть которого уже была занята врагом.
Фашисты рвались к центру. Но наши бойцы и командиры мужественно удерживали
ключевые позиции и не допускали врага к переправе, по которой сплошным потоком
двигались колонны красноармейцев, боевой техники, уходили на восток жители
Ростова. Располагая значительным превосходством в воздухе, гитлеровцы
стремились разрушить мосты через Дон, связывающие центральные районы страны с
Северным Кавказом и Закавказьем, но это им пока не удавалось. Советские соколы
противопоставили врагу несгибаемое мужество, отвагу и высокое боевое
мастерство.
Всполохи памяти... Встают перед глазами нелегкие военные
дороги, долгий путь к Победе...
В самом начале войны
Боевой путь летчиков 91-го истребительного авиаполка
начался на рассвете 22 июня 1941 года.
В 4 часа 30 минут по боевой тревоге мы поднялись
навстречу врагу с аэродрома в Судилкове, что в 15 километрах восточное
Шепетовки. Через воздушное пространство над аэродромом летели группы самолетов.
Они шли высоко, но по силуэтам летчики без труда опознали их: да, это «юнкерсы»
и «хейнкели».
Поодиночке воздушные пираты появлялись над нами и
раньше. Летчики рвались в небо, несколько раз, дежуря на аэродроме, мы вылетали
на перехват нарушителей границы, но сбивать их категорически запрещалось.
Поэтому немецкие летчики не обращали внимания на наши предупредительные
очереди, безнаказанно уходили и прилетали вновь. Было ясно, что «юнкерсы» и
«хейнкели» ведут усиленную разведку наших аэродромов, оборонительных
укреплений, важных промышленных и военных объектов, изучают систему ПВО. И не
будь строжайшего указания не втягиваться в провокации, наши летчики не
позволили бы им залетать в советское воздушное пространство.
Но теперь это была уже не провокация. «Юнкерсы» и
«хейнкели» направлялись бомбить и обстреливать то, что было разведано и отснято
ими на фотопленку. Противник наносил удары наверняка. В первую очередь налетам
подверглись те аэродромы, на которых базировались части и соединения,
вооруженные новыми типами самолетов. На наши «чайки» немецкие летчики не
обращали никакого внимания, видимо, не считая их серьезной боевой силой,
пролетали мимо, даже не пытались бомбить аэродром. Или ничего не знали о нем?
...События развивались стремительно, положение
становилось угрожающим. С первых часов войны господство в воздухе захватила
фашистская авиация. Наши наземные части, двигавшиеся к границе, непрерывно
подвергались бомбежкам и обстрелу с воздуха. Стало известно, что командующий Юго-Западным
фронтом генерал М. П. Кирпонос приказал командующему авиацией генералу Е. С.
Птухину сосредоточить усилия авиации на прикрытии с воздуха выдвигавшихся к
границам войск, нанесении сосредоточенных ударов по танковым и моторизованным
группировкам противника и его ближайшим аэродромам. Для этого было решено
перебросить полк ближе к линии фронта.
23 июня на аэродром Судилков проводить авиаторов пришли
их жены и дети. С невыразимой болью расставались летчики со своими родными.
Удастся ли встретиться еще? Что будет с семьями на трудных дорогах эвакуации
под вражескими бомбами?
Хотелось немедленно вступить в бой с гитлеровцами, но по
маршруту мы не встретили ни одного фашистского самолета и на исходе дня
приземлились в районе Ковеля. На аэродроме уже было сосредоточено около двух
авиационных полков, наш 91-й прибыл третьим.
Вечерело. Техники и механики осматривали самолеты, между
стоянок эскадрилий сновали бензозаправщики и автостартеры, летчики собирались
кучками и готовились к отъезду на ужин.
Неожиданно в небе возник надрывный гул моторов. А через
минуту-другую увидели, что к аэродрому приближается армада фашистских
самолетов. Организовать какое-либо противодействие уже было невозможно.
Засвистели падающие бомбы, загрохотали взрывы, вспыхнули
на стоянках самолеты и бензозаправщики. Через несколько минут все было кончено.
Густые клубы черного дыма да остовы догорающих самолетов свидетельствовали о
постигшей нас беде. Для многих из нас, необстрелянных, эта трагедия обнажила
чудовищную жестокость войны. И горькую расплату за беспечность. Авиаторы
догадывались, что немцы специально выжидали, пока на аэродроме собралось такое
большое количество самолетов, а потом нанесли бомбоштурмовой удар. Это было тем
более горько, потому что можно было организовать оборону аэродрома,
предусмотреть вражеский налет, не дать гитлеровцем возможности безнаказанно
сжигать наши самолеты на земле, расстреливать беззащитных людей.
Короткая июньская ночь прошла в напряжении. Люди забыли
о сне и отдыхе. Тушили пожары, спасали раненых, хоронили погибших. Все думали о
том, что же будет дальше. Воспитанные в наступательном духе, советские летчики
верили в победу и ради нее были готовы отдать свою жизнь. Отдать без колебаний,
лишь бы польза была. Но враг превосходил нас технически, он имел большой опыт,
приобретенный в первые годы второй мировой войны, а внезапность нападения
ставила нашу армию в крайне тяжелые условия. Отсюда и первые неудачи.
Вскоре мы узнали, что в глубь нашей территории в
направлении на Киев гитлеровцы нацелили крупные силы, во главе которых
наступает мощная танковая группа генерала Клейста, и от Брест-Литовска на
Ковель тоже замечено движение вражеских колонн, танков. Мы получили приказ
перебазироваться обратно на свой аэродром под Шепетовиу. Летчики с группой техников
и штабных командиром отправились на перекладных.
Добирались на попутным машинах, кое-где пешком или
пристраивались к железнодорожникам. Авиаторы двигались вместе с толпами мирною
населения, не желающего оказаться под пятой лютого врага. Груженные домашним
скарбом, на повозках или с узелками, пешком, угрюмые и подавленные внезапной
бедой, устало брели по пыльным проселкам старики, женщины, дети.
При каждом звуке пролетавшего самолета беженцы с
тревогой смотрели на небо и, завидев опасность, разбегались в стороны. Многие
из них уже были знакомы с жестокостью и коварством гитлеровских летчиков.
Километрах в тридцати восточное Ковеля наскочили на
заслон.
— Стой! Кто такие?..
Пехотинцев, танкистов, артиллеристов, случайно
присоединившихся к нам по дороге, оттеснили в сторону, беженцев пропустили без
расспросов, К летчикам подскакал на взмыленном коне седоусый, в запыленной
форме полковник. Глаза его горели гневом.
— Вот и встретились! — надорванным голосом
произнес он, в упор глядя на нас. — Мы ждем их с неба, — полковник
отрывисто метнул взглядом вверх, — а они разбрелись, как запечные тараканы
при пожаре. Проверить документы!
Мы решительно двинулись к нашим случайным попутчикам,
которых уже распределяли по частям и подразделениям.
— Берите и нас — попросили мы, хотя никто не
был уполномочен принимать такое решение. — Будем драться на земле...
— Обиделись! — еще больше рассердился
полковник. — А нам не обидно? Налет за налетом!..
— Истребители, девяносто первый полк. В
Шепетовку, — доложил капитан, проверив документы.
— Не обижайтесь, дорогие товарищи, — подобрел
полковник, приподнявшись в стременах, — Поспешите, прикройте нас с
воздуха. На земле мы и без вас управимся...
Аэродром Судилков жил кипучей боевой жизнью. Младший
лейтенант Кострицин первым в полку сбил вражеский бомбардировщик, двух
стервятников сбил старший политрук Сердюцкий, отличились в воздушных боях
капитаны Богданов и Корочанцев, старший лейтенант Колесников, лейтенанты Троян
и Смирнов, младшие лейтенанты Ремезов, Мурзин, Иванчей. В первые же дни войны
враг увидел, на что способны советские летчики. На Юго-Западном фронте родилась
слава летчика 91-го истребительного полка младшего лейтенанта Дмитрия
Ковтюлева. За две недели войны он сбил три немецких самолета, а четвертый
вынудил приземлиться на нашей территории в районе Бердичева. После вынужденного
«путешествия» под бомбежками и обстрелами, возвратившись в родной полк, мы
радовались успехам наших товарищей. Перелетев из Ковеля в Судилков, они сразу
же включились в боевую работу и достигли многого.
В приграничных районах вот уже пять дней и ночей шла
невиданная по ожесточенности битва. Врагу не удавалось сломить стойкость
сопротивления советских войск. Летчики говорили: «Измотаем фашистов, а потом
турнем их до самого Берлина». Возможно, по тем временам это были и несколько
наивные суждения, но верили мы в это твердо.
В июне на должность командующего ВВС Юго-Западного
фронта прибыл генерал-лейтенант авиации Ф. А. Астахов, сменив на этом посту
генерала Е. С. Птухина. Авиаторы хорошо знали Федора Алексеевича Астахова,
старейшего советского летчика, активного участника гражданской войны,
талантливого военачальника. Весной 1941 года он убыл на должность помощника
начальника ВВС Красной Армии, а теперь снова вернулся на Украину. Стоит ли
говорить, какое огромное влияние на моральное состояние войск оказывал
общепризнанный авторитет командующего! Мы верили ему безгранично и сразу же
почувствовали энергию и волю этого человека.
Между тем обстановка в воздухе продолжала усложнятся. Мы
должны были прикрыть аэродромы Коськов, Варваровка, Врублевка, Тирановка,
железнодорожный узел Шепетовка, наземные войска в районе Шепетовка, Изяслав,
Славута, сопровождать бомбардировщики 14-го бомбардировочного полка, вести
воздушную разведку, штурмовать наземные войска противники, вылететь не перехват
вражеских самолетов по вызову пункте ВНОС Шепетовки. Воздушные бои становились
все более ожесточенными. Гитлеровцы неистовствовили. После легким побед на
западе их удивляло сопротивление советских бойцов. Наши летчики смело вступили
в бой даже при десятикратном превосходстве противнике. Один сбитый гитлеровский
ас воскликнул на допросе:
— Ваши летчики — безумцы! Безрассудно идти в
отеку при таком неравенстве сил!
Да, советские летчики прекрасно сознавали, сколь велик
риск, на который они шли. Но это был риск во имя свободы и независимости нашей
Родины, во имя победы.
Однако напористость фашистских асов мы почувствовали в
первом же воздушном бою. Тремя звеньями (девять самолетов И-153 «Чайка») мы
вылетели на прикрытие наземных войск в район Славута, Острога, Ровно. В небе
висели кучевые облака, отбрасывая на землю косые скользящие тени. Летели мы
сомкнутым строем, прижимаясь к нижней кромке облаков. Так было удобнее:
открывался обзор вниз и вверх. Мы ждали появления вражеских бомбардировщиков,
которые мощными ударами с воздуха прокладывали путь своим танковым и
моторизованным войскам. Мы рассчитывали на внезапность атаки.
В больших просветах между туч, на фоне их белых вершин,
освещенных ярким полуденным солнцем, заметили группы «мессершмиттов». Они
барражировали на высоте четырех-пяти тысяч метров, разбившись на пары. Их было
двенадцать. Заметят ли нас? Наша высота 2000 метров. Тактически невыгодно,
когда тебя атакует сверху противник. Но и ринуться на высоту, к
«мессершмиттам», мы не могли — потеряешь скорость и окажешься в еще худшем
положении.
Продолжаем полет змейкой, как и предусмотрено заданием.
Наша цель — бомбардировщики. Разогнать, не дать им возможности сбросить
бомбы на наши войска. «Юнкерсы» и «хейнкели» уже знакомы с дерзостью советских
истребителей. Не потому ли вертятся за облаками «мессеры», чтобы сковать нас
боем и обеспечить своим пикировщикам свободу действий?
Жмемся к облакам и пока что остаемся незамеченными.
Две зловещие тени, похожие на кресты, промелькнули под
нами — пара «мессершмиттов» проскочила на встречно-пересекающихся курсах.
Вторая пара показалась в стороне и ушла вверх. Стало ясно: воздушные
разведчики. Они специально рыскали под облаками, высматривая нас. Теперь вызовут
по радио ударную группу сверху. Значит, быть бою.
«Мессершмитты» вынырнули из-за облаков, проскочили вниз
и, развив скорость, пошли в атаку. Наш ведущий бросил свою маневренную «чайку»
на крыло, устремился в лобовую. Мы последовали его примеру. Двадцать пять
истребителей завертелись в бешеном вихре, пронизывая пространство огненными
трассами.
«Чайка», имея значительно меньший, чем у «мессершмитта»,
радиус виража, всякий раз, когда я чувствовал угрозу сзади, выходила из-под
огня. Несколько раз мне удавалось поймать в прицел тощий силуэт врага, но
«худой», как прозвали наши летчики самолет Ме-109, таял перед глазами, уходя от
меня за счет избытка скорости. И выпущенные из «шкасов» пулеметные очереди
гасли в пространстве. Тогда я стал бить заградительным огнем, вскидывая нос
своего самолета на угол упреждения. Один «худой», взмывая вверх из-под моей
атаки, напоролся на заградительную очередь, потянул к облакам, но там настигла
его другая пулеметная трасса, выпущенная кем-то из наших летчиков, и он, будто
пронзенный огненной струйкой молнии, взорвался.
И в тот же миг сверкнули над моей кабиной
огненно-красные шнуры. Резким, стреляющим движением отдаю ручку управления
вперед, «Чайка» юркнула вниз, а «мессершмитт» проскочил выше. Мгновенная
реакция спасла меня. Не среагируй я в какие-то доли секунды, и вражеская трасса
прошила бы мой самолет, — стоило фашисту только чуть-чуть опустить нос
«мессершмитта». Но он не успел этого сделать и прицелился, видно, неточно.
Сделал я и другой вывод: опасно обольщаться победой и забывать об
осмотрительности в воздушном бою.
Уйдя отвесно к земле, я снизился, посмотрел вверх,
выводя самолет из пикирования, и, к удивлению своему, никого не увидел.
Гитлеровец отвязался от меня, очевидно, решив, что со мной все кончено. Остальные
«мессершмитты» и «чайки» разошлись в разные стороны, прикрывшись облаками. Я
тоже поднялся к облакам и взял курс на аэродром. Забеспокоился: хватит ли
горючего?
Возвращались по одному и в разное время. Нам стало ясно,
что управлять группой в бою, не имея радио, — дело очень трудное. Решили
впредь держаться дружнее, не давать врагу разбивать нашу группу не одиночки. К
вечеру наземные войска, которые мы прикрывали, сообщили в штаб дивизии, что в
«том бою мы сбили четыре самолета противника. Но кто из летчиков сбил каждого
из них, мы тоже не знали, так как в сутолоке боя еще не научились все видеть и
подмечать.
Летать приходилось много. К вечеру, совершив по
пять-шесть боевых вылетов, так уставали, что гудело в голове и ныло все тело.
Редкий вылет обходился без напряженных боев. Обстановка на земле и в воздухе
все ухудшалась. Мощного контрудара, на который надеялись все, не получалось. 27
июня стало известно, что танки противника прорвались из района Дубно и
продвигаются на Острог, Шепетовку. Мы получили приказ нанести штурмовой удар по
врагу. Взлетели тремя группами и, хорошо зная местность, скрытно подошли к
цели. Атаковали и бомбили с малых высот. Взорвалось несколько цистерн с
горючим, загорелись танки, автомашины. Движение по дороге застопорилось. Налет
оказался настолько ошеломляющим, что противник не успел организовать зенитного
противодействия. Посадку произвели на аэродроме Тирановка, еще попятились на
восток на несколько десятков километров.
Командование предвидело, что противник не оставит нас в
покое и попытается уничтожить полк на земле. Поздно ночью была закончена
подготовка аэродрома к наземной обороне и к отражению возможных ударов с
воздуха.
На рассвете 28 июня появились в небе 29 бомбардировщиков
Ю-88. Их встретили на подходе патрулирующие истребители, немедленно взлетела и
дежурная эскадрилья. «Юнкерсы» повернули обратно, сбрасывая бомбы далеко от
аэродрома. Звено, ведомое майором Цветковым, оказалось выше противника и,
развив скорость, атаковало замыкающую группу. Один Ю-88 загорелся и рухнул на
землю. Остальные ушли со снижением.
Воздушные бои все больше убеждали нас, что на наших
«чайках» драться с «мессершмиттами» и «юнкерсами» очень трудно. Но советские
летчики, имея хорошую морально-политическую, психологическую и физическую
закалку, высокое летное и боевое мастерство, умели разумно использовать
летно-тактические данные своего самолета, сражались с фашистскими захватчиками
дерзко, храбро и нередко выходили победителями. В критические минуты боя они
смело и сознательно шли на подвиг во имя победы над врагом, за честь и
независимость Родины, за свободу советского народа.
3 июля Председатель Государственного Комитета Обороны И.
В. Сталин обратился к советскому народу с речью по радио. На полковом митинге,
состоявшемся сразу же после прослушивания речи Сталина, мы поклялись биться с
врагом до последнего дыхания. Каждый из нас чувствовал себя частицей великого
советского народа, многомиллионной грудью вставшего на защиту нашей
социалистической Родины. И когда перед очередным вылетом на боевое задание полк
получил приказ оставить Тирановку, мы знали твердо: сюда мы еще вернемся.
Боях за столицу Украины
С аэродрома Фастов вели усиленную разведку, штурмовали
войска противника, прикрывали наших бомбардировщиков. Но здесь продержались
недолго. 7 июля противник прорвал Новоград-Волынский укрепрайон и нацелился на
Киев; 7 июля пал Бердичев. Мы перебазировались на аэродром Борисполь,
находившийся в 25 километрах восточнее Киева.
При взгляде на полетную карту, на которую через каждые
два-три дня наносилась новая линия фронта, которая теперь резким изломом
уперлась в передний край Киевского укрепленного района (по реке Ирпень), было
не трудно понять, что обстановка за последнее время значительно ухудшилась.
...Чуть брезжит рассвет. Над землей курится легкий
Прозрачный туман, всхолмленный дымными очагами пожаров. Летим на бреющем, едва
не цепляясь за верхушки деревьев и крыши домов. Навстречу мелькают черные
клочья дыма, пронзаемого самолетами, В воздухе два изрядно поредевших полка
нашей дивизии (91-й и 20-й). Во главе 91-го полка летит капитан А, К.
Корочанцев, нашу эскадрилью ведет Герой Советского Союза капитан В. М.
Курочкин, Участник боев Испании и на Карельском перешейке, он имел огромный
боевой опыт, что позволяло ему упредить возможное противодействие врага. Потому
он и рассредоточил наши сипы; моей шестерке «чаек» предназначалось нанести удар
по аэродрому, он, Курочкин, лейтенант Семенов и младший лейтенант Иванов должны
были прикрыть нас от ударов истребителей и обеспечить выполнение боевой задачи.
Гитлеровцы, очевидно, предполагали, что командующий
авиацией Юго-Западного фронта генерал Ф. А. Астахов предпримет мощные
бомбоштурмовые удары по аэродрому Белая Церковь, где было сосредоточено большое
количество их самолетов. Здесь они и организовали сильное прикрытие аэродрома
зенитными средствами и патрулирующими истребителями.
При подходе к Белой Церкви Курочкин, как это было
предусмотрено заданием, покачал крыльями, разогнал скорость своего самолета и
взмыл пологой горкой. Три краснозвездные «чайки», блеснув на солнце,
устремились ввысь, где уже патрулировали две группы «мессершмиттов», а я повел
свою шестерку к аэродрому. Он был буквально забит самолетами и автомашинами,
всюду кишели гитлеровцы, подготавливаясь к вылету.
Мы атаковали с ходу, ударили бомбами, открыли огонь из
пулеметов. Над стоянками самолетов взметнулось пламя, огромные клубы дыма
потянулись к небу, а вокруг аэродрома заструились огненные трассы
«эрликонов» — фашисты решили не выпускать нас из огненного кольца.
Пренебрегая плотным огнем зенитчиков, делаем второй заход, третий.
Главное — побольше уничтожить вражеских самолетов. Прорываясь сквозь
огненную завесу, дерзко атакуют аэродром и лейтенанты Троян, Ремезов.
Сверкающие трассы «эрликонов» мечутся над нами, мы резко меняем направление и
высоту полета. Долгое время фашистам так и не удается поймать наши самолеты в
прицел. Только лейтенанту Кочеткову не повезло. Его, казалось, неуловимая
«Чайка» задымила, клюнула носом и, перевернувшись через крыло, врезалась в
бензозаправщик. По данным аэрофотосъемки, за этот вылет нами было уничтожено на
аэродроме 6 самолетов врага. Но радость победы омрачилась не только гибелью
лейтенанта Кочеткова. С боевого задания не вернулось звено капитана Курочкина.
Позже удалось установить, что, защищая нашу штурмовую группу от атак вражеских
истребителей, они дрались с двенадцатью «мессершмиттами», четырех сбили, но и
сами погибли в неравной схватке.
В течение дня мы несколько раз повторяли штурмовой налет
на аэродром Белая Церковь, но уже меньшим числом самолетов. На закате дня
вылетели звеном. Вместе со мной наносили удар по стоянкам самолетов лейтенанты
Багров и Ремезов. Возвращаясь, обнаружили в воздухе «хейнкель», он
корректировал огонь своей артиллерии, бьющей по переправе черв» Днепр.
Атаковали втроем. Но у меня и Ремезова уже не осталось боеприпасов. Огонь
открыл лейтенант Багров. Фашистский стервятник, увлекшись корректировкой
артогня, плохо наблюдал за воздухом и был расстрелян почти в упор.
На следующий день с младшим лейтенантом Мамаевым
вылетели на разведку вражеских войск, двигавшихся по шоссейным дорогам из Белой
Церкви на Киев. Дороги были забиты танками, автомашинами, пехотой. Возникло
непреодолимое желание спикировать на них и обстрелять из пулеметов, хотя этого
делать не разрешалось: главное — вернуться и доложить о том, что видели.
Неожиданно со стороны солнца появилась пара «мессершмиттов». Заняв исходное
положение для атаки, они выжидали, когда мы еще больше углубимся в расположение
их войск. Мы резко развернулись и сами пошли в атаку. Гитлеровцы поняли, что
замысел их разгадан, и тоже ринулись на нас.
Мамаев, наскочив на снарядную очередь «мессершмитта», со
снижением потянул в сторону Фастова, уже занятого вражескими войсками. Но об
этом Мамаев не знал и попал в плен. Мне же оставалось отбиваться от яростных
атак «мессершмиттов». Более скоростные, они свободно уходили вверх и оттуда
наваливались не меня — один спереди, другой сзади или слева одновременно.
Приходилось ни на секунду не упускать из поля зрения врага, и я успевал
увертываться от прицельного огня, переходя в лобовые атаки. Так мало-помалу
оттягивался на восток, а когда бой переместился к Киеву, мне помогли зенитчики.
Метким огнем они отсекли «мессершмиттов», и я ускользнул вниз и уже через
несколько минут докладывал командованию О результатах разведки.
Сведения оказались очень ценными, генерал Астахов
объявил мне благодарность, а летчикам 224-го и 48-ю бомбардировочных полков
приказал немедленно нанести бомбовый удар по разведанным колоннам вражеских
войск
Сопровождать бомбардировщики мы уже не смогли, и на их
долю выпали тяжелые испытания. Эскадрилья, которую вел на задание капитан
Кошмяков, подверглась нападению 16 «мессершмиттов». Три из них бросились на
флагманский самолет. Вражеский истребитель зашел ему в хвост и приготовился
выпустить длинную очередь, но не успел; стрелок-радист Плаксунов опередил его.
Сраженный меткой очередью, стервятник рухнул на землю, остальные предпочли
держаться на расстоянии. Отбиваясь от них, бомбардировщики сбросили свой груз
на заданные цели и вернулись на аэродром. В самолете Кошмякова техники
насчитали 112 пробоин.
На четверку капитана Асаулова набросились 12
«мессершмиттов». Наши авиаторы приняли бой. Дружным огнем бомбардировщики сбили
четыре истребителя противника, остальных отогнали, метко отбомбились и без
потерь вернулись на аэродром.
Много героических подвигов в киевском небе совершили
советские летчики, они небольшими группами, а иногда и поодиночке смело
вылетали наперерез врагу, наносили удары по танковым колоннам и передовым
аэродромам, отважно дрались с хвастливыми гитлеровскими асами, летавшими на
самолетах новейших конструкций.
Киевляне и воины наземных частей восхищались
самоотверженностью летчиков 36-й авиационной дивизии ПВО, прикрывавшей Киев с
воздуха. Вот несколько примеров.
Две группы «мессершмиттов» (по десять в каждой)
подходили к Киеву, намереваясь «расчистить» путь для своих бомбардировщиков. В
небе патрулировала пятерка краснозвездных машин 2-го истребительного авиаполка.
Заметив врага, они смело ринулись в атаку. Завязался неравный, но яростный бой.
Фашисты дрогнули, повернули назад. В это время показались колонны «юнкерсов»,
загруженных бомбами.
Советские летчики-истребители немедленно атаковали
фашистов. Задымил и вышел из строя ведущий «юнкерс», взорвался на своих бомбах
второй. Боевой порядок врага расколот, гитлеровцы уходят поодиночке, в спешке
сбрасывая бомбы куда попало.
Командир звена младший лейтенант Дмитрий Зайцев жмет на
гашетки, но боеприпасы кончились. «Давай, давай, бей его!» — будто слышит
Зайцев голос отважных защитников Киева. Он досылает сектор газа до упора, в
плотную подходит к удирающему «юнкерсу» и винтом своего самолета отрубает ему
хвост. Завертелся штопором «юнкерс», пошел к земле. Встряхнуло и самолет
Зайцева, неровно застучал мотор. Сбавив обороты, он подобрал наивыгоднейший
режим снижения, спланировал на аэродром и благополучно приземлился.
2 августа 1941 года Д. А. Зайцеву было присвоено знание
Героя Советского Союза. А вскоре он отличился вновь. Втроем — он,
лейтенанты Мукомолов и Борисов — вступили в неравную схватку с 15
«мессершмиттами». Громадный клубок, расцвеченный огненно-красными нитями пуль и
снарядов, то поднимался вверх, то скатывался вниз. Из клубка вывалились один,
затем второй горящие факелы, они кувыркались и, оставляя за собой дымные
шлейфы, падали в Днепр и гасли навсегда.
Защитники Киева из окопов с восхищением следили за
воздушным боем. И все дивились, как эти трое чудо-богатырей одолели пятнадцать
гитлеровцев.
Вскоре большинство наших летчиков убыло из Киева. 16
исправных самолетов И-153 «Чайка» были переданы 20-му ИАП, а личный состав
отбыл в Тихорецк на переформирование, где вошел в состав 74-й авиационной
дивизии. В конце августа летный и технический состав (126 человек) переехала
Ростов-на-Дону, где в 11-м запасном авиационном полку осваивали новые самолеты
ЛаГГ-3. Наша группа летчиков и техников продолжали сражаться за Киев. Но
истребители настолько износились, что вскоре в полку осталось 2 исправных
самолета. Тогда и нас отправили на переформировку.
На ленинградском направлении
Мы прибыли в Пензенскую область. Здесь шла напряженная
работа по подготовке резервов для фронта. В запасном авиационном полку летный и
технический состав переучивался на новой материальной части, здесь же
происходило укомплектование разрозненных в боях и формирование новых полков.
Имея боевой опыт, мы быстро освоили полеты на
истребителях Як-1, все были уверенны, что нас направят на защиту Киева.
Однако вскоре мы получили совсем иной приказ —
влиться в 427-й ИАП и отправиться на ленинградское направление. Полк этот
только что сформировался, в нем было много молодежи. Командовали полком и
непосредственно готовили его к боевым действиям Герой Советского Союза капитан
А. Д. Якименко, военком старший политрук М. Т. Вергун, начальник штаба капитан
Б. И. Рубцов.
В конце октября началось перебазирование к линии фронта.
При перелете на прифронтовой аэродром попали в зону тумана и сплошного дождя,
пять молодых летчиков, недавно окончивших авиационные школы, не справились с
пилотированием самолета в сложных погодных условиях и произвели вынужденную
посадку, не долетев до аэродрома. Самолеты были выведены из строя, а летчики, к
счастью, отделались легкими ушибами.
3 ноября 15 самолетов сосредоточились на прифронтовом
аэродроме в 50 километрах северо-восточнее Тихвина. Поврежденные самолеты
перевезли в запасной авиационный полк для ремонта.
В октябре — ноябре 1941 года обстановка на
советско-германском фронте, и особенно под Москвой и Ленинградом, была
исключительно тяжелой. Но несмотря на это, Советское Верховное
Главнокомандование сумело выделить необходимые силы для обороны на тихвинском и
волховском направлениях, чтобы сорвать планы гитлеровского командования,
изменить соотношение сил в нашу пользу и создать благоприятные условия для
перехода в контрнаступление.
10 ноября началась Тихвинская наступательная операция,
осуществленная войсками Ленинградского и Волховского фронтов. Для участия в
этой операции и был направлен 427-й истребительный авиационный полк.
На аэродроме боевую работу полка обеспечивал 55-й БАО.
Личный состав батальона опыта не имел, аэродром к приему самолетов оказался не
подготовленным, размещение летного и технического состава организовано не было,
и командованию полка многие функции тыловиков пришлось взять на себя.
В первый же день техники, механики и летчики оборудовали
места для стоянки самолетов, замаскировали их, расчистили рулежные дорожки,
взлетно-посадочную полосу. Сами разместились в землянках. Спали не раздеваясь,
плохо было с водой, приходилось топили снег. Но все эти неудобства фронтового
быта преодолевались легко. Значительно хуже было с техническим обеспечением: на
складах батальона не оказалось свечей для моторов, масляных и водяных
радиаторов, воздушных винтов, многих других запасных частей, так необходимых
для текущего ремонта самолетов. Но наши техники, механики под руководством
старшего инженера полка В. Н. Фролова каким-то образом выходили из положения.
Не лучше дело обстояло и с автотранспортом — для обслуживания полетов
выделялась лишь одна полуторка.
Летать приходилось в очень сложных метеорологических
условиях. Частые туманы, сплошная низкая облачность, плотные снегопады, морозы
за тридцать значительно ограничивали боевые действия авиации обеих сторон. Наши
молодые летчики, не имея боевого опыта И при недостаточной летной выучке, с
поставленными задачами справлялись успешно. И в этом главная заслуга
принадлежала командиру полка Герою Советского Союза А. Д. Якименко. Он
неустанно учил молодых авиаторов боевому мастерству, умению тактически грамотно
мыслить, быть настойчивыми и упорными в достижении поставленной цели. Благодаря
четко организованному взаимодействию с наземными войсками и отлично налаженной
связи с ними, каждое задание на вылет ставилось конкретно, девались
исчерпывающие указания по его выполнению.
Летели небольшими группами, по 2–6 самолетов, ведущими
назначались опытные летчики, среди которых были и мои сослуживцы по 91-му ИАП.
Было приятно сознавать, что прославленный герой Халхин-Гола видит в бывалых
воинах свою главную опору, а молодой полк под его руководством становится
подлинной школой боевого мастерства.
И мы старались на совесть! В полете все хотелось
увидеть, запомнить, перехитрить врага и обо всем доложить на разборе. Антон
Дмитриевич Якименко внимательно расспрашивал каждого летчика, глубоко
анализировал действия противника, поощрял разумную инициативу опытных и молодых
авиаторов, и хороший опыт становился достоянием всех. С большим педагогическим
тактом он подмечал и недостатки, умело вскрывал их причину, разъяснял, учил,
показывал непосредственно в полете, как надо действовать в той или иной
обстановке.
Несмотря на сложные погодные условия, при которых даже
натренированные немецкие летчики не всегда отваживались подниматься в воздух, с
4 по 22 ноября полком было совершено 167 успешных боевых вылетов. Сопровождали
бомбардировщиков Пе-2, прикрывали наши наземные войска и аэродромы, летали на
разведку и штурмовали скопления войск противника. Наиболее ответственные задачи
выпали на долю полка в декабре, когда гитлеровское командование, почувствовав
неизбежность провала своего плана создать второе кольцо блокады в районе
Ленинграда, отчаянно попыталось ввести в бой свежие резервы и сорвать контрнаступление
советских войск.
Мглистым утром 1 декабря наши воздушные разведчики
обнаружили большую колонну врага, которая двигалась по дороге Липная
Гора — Рогуй. Шестерка самолетов Як-1 под командованием капитана
Корочанцева вылетела на штурмовку.
Летим в разомкнутом строю, но так, чтобы хорошо видеть
друг друга и надежно просматривать местность. При подходе к цели обнаружили до
150 крытых автомашин. Двигаясь по дороге, колонна подходила к крутому спуску,
за которым начинался подъем. Капитан Корочанцев, быстро оценив обстановку,
решил, что выгоднее будет атаковать колонну, когда она окажется в ложбине.
Уведя группу в сторону, Корочанцев выждал удобный момент и снизился до высоты
100–150 метров, развернулся и через несколько минут оказался над низиной.
Звено Чувелева, вытянувшись в пеленг, ринулось в атаку,
Корочанцев и я парой ударили от середины к голове колонны. Из-под крыльев
самолетов огненными всплесками сверкнули эрэсы; заструились пулеметно-пушечные
трассы. Взмыв вверх, наша пара «яков» круто развернулась. Теперь мы, снизившись
до бреющего, обстреливали колонну в обратном направлении. То же самое сделали
Чувелев и его ведомые Белов, Ремезов, Кудинов. Атака была настолько неожиданной
для фашистов, что зенитки не успели открыть огонь. Невидимые на фоне леса, мы
заметили около двадцати разбитых грузовиков, сколько полегло захватчиков —
определить было трудно.
Через сорок минут наша шестерка повторила налет.
вражеская колонна почти не продвинулась и была вновь застигнута врасплох.
После таких ударов немцы стали осторожнее. Но нелегко
было провести наших летчиков. 13 декабря пятерка самолетов Як-1 под
командованием капитана Чувелева вылетела на разведку и штурмовку войск
противника. В районе Крапивно, Марков, Остров летчики заметили колонну крытых
автомашин. Немцы тоже заметили угрозу и быстро поползли с дороги в лес. При
таком рассредоточении машин, а их летчики насчитали до 200, атака оказалась бы
малоэффективной. Чувелев прошел над лесной дорогой на высоте 1500 метров, не
снижаясь и не делая попытки обстрелять врага. Маневр удался. Как только
советские истребители, проскочив вперед, скрылись из виду, немцы решили, что
остались необнаруженными, выехали на дорогу и тронулись в путь. В этот-то
момент Чувелев и вынырнул из-за горизонта. Перестроив свою пятерку в пеленг и
рассредоточив самолеты по высоте, он «проутюжил» колонну с головы до хвоста и,
развернувшись, с хвоста до головы. Ошеломленные внезапной атакой, немцы открыли
зенитно-пулеметный огонь лишь вдогонку, не причинив нашим самолетам вреда.
Результат штурмовки оказался внушительным: по данным специально высланного
самолета-разведчика, было сожжено и разбито 45 автомашин, уничтожено большое
количество солдат и офицеров противника.
В этот же день звено капитана Корочанцева в результате
тщательной разведки обнаружило в районе Крапивно, Кукуй танковую колонну
противника (около 150 машин). Удар по танкам нанесли штурмовики Ил-2.
15 декабря звено под командованием младшего лейтенанта
Белова вылетело на разведку дороги Кукуй — Крапивно — Рогуй —
Ситомля. Но шоссе было пусто. Белов зорко всмотрелся в лесной массив. «Что-то
копошится в густом ельнике, — подумал он. — В таких случаях командир
полка советовал «пощупать огнем». Летчики выпустили несколько
пулеметно-пушечных очередей. И молчаливый зимний лес ощетинился трассами
«эрликонов». Но Белов резким маневром вышел из зоны обстрела. Так была
разгадана очередная хитрость врага, соорудившего искусно замаскированную лесную
дорогу, по которой скрытно подбрасывались резервы к линии фронта. Дорога эта
пролегала рядом с шоссейной, которая преднамеренно не использовалась.
16 декабря разыгралась пурга. Снег залеплял глаза,
мутное небо казалось непроницаемым. Лютовал мороз. В такую непогодь только бы и
погреться у жарко натопленной печурки. Но техники еще до рассвета ушли к
самолетам, собрались на КП и летчики.
На задание уходили парами. Главное — разведка мест
сосредоточения войск противника. Младший лейтенант Ремезов в паре с летчиком
Козловым первыми обнаружили в 5 километрах западнее Липной Горы район выгрузки
пехоты. На трехкилометровом участке скопилось до 200 автомашин, много другой
техники. Ремезов докладывал командиру полка и начальнику штаба:
— Одни машины подходят, другие разгружаются, третьи
расходятся разными дорогами порожняком. Суетятся, нервничают фашисты.
— Еще не так засуетятся, когда погоним их
обратно, — сказал комиссар Вергун. — А сейчас надо подкинуть им жару,
чтоб не застыли на морозе.
Настоящего жару подкинули гитлеровцам штурмовики. В
результате их мощного удара более половины живой силы и техники противника было
уничтожено. Вылетая парами, а если улучшалась погода, четверками,
летчики-истребители нашего полка довершали разгром захватчиков.
В связи с короткими зимними днями и крайне
неблагоприятной погодой боевая работа имела исключительно напряженный характер.
Каждому летчику нередко приходилось выполнять по 4–5 вылетов в день. Чтобы
своевременно подготовить самолеты, инженеры, техники, механики работали без
устали, днем и ночью. Мы, летчики, дивились их мужеству и трудовой отваге,
восхищались их выносливостью и свои успехи в воздухе относили за счет
«наземных» заслуг наших боевых товарищей, Мы вместе радовались тому, что
командующий Волховским фронтом генерал К. А. Мерецков дал высокую оценку нашей
боевой работе и объявил всему личному составу полка благодарность. Тринадцать
летчиков и техников были награждены боевыми орденами и медалями.
Тихвинская наступательная операция закончилась 30
декабря 1941 года. Были освобождены Малая Вишера, Тихвин, много других
населенных пунктов, 427-й ИАП переключался для боевых действий на участке
фронта между Ладожским и Онежским озерами, а я с группой летчиков получил
приказ отправиться в тыл, забрать находившиеся там наши самолеты, облетать их в
воздухе и перегнать в свой полк.
— Самолеты позарез нужны для защиты Ленинграда.
Надеюсь на вашу настойчивость, Павлов, — строго наказывал мне Антон
Дмитриевич Якименко.
Трудное задание и новое
назначение
И вот мы снова в знакомом запасном полку. Поезд прибыл
рано утром. Пока добирались до штаба, там уже собрались его работники.
Нас принял сам командир запасного авиационного Попка.
Выслушав мой доклад, он спокойно сказал:
— На ваших самолетах воюют. Их давно
отремонтировали и передали в другую часть. Вот так-то...
От такого неожиданного известия я растерялся, но Тут же
справился с собой, выпалил:
— Тогда отдайте нам свои. Самолеты позарез нужны
для защиты Ленинграда...
— А на чем будут переучиваться летчики? —
по-прежнему спокойно спросил командир полка. — Или ты думаешь...
— Я думаю выполнить приказ своего командира Героя
Советского Союза товарища Якименко, — не сдержавшись, перебил я старшего
по званию, полагая, что фронтовику — море по колено.
Командир полка позвонил по телефону, кому-то сказал в
трубку: «Зайдите». В кабинет, чеканя шаг, вошел высокий, гладко выбритый,
аккуратно одетый, при ремнях, капитан с хмуроватым выражением лица. Он знал
службу, четко доложил:
— По вашему пр-риказанию пр-рибыл! — И замер,
съедая начальство глазами.
— Дайте ему уставы. Пускай выучит. Да примите
зачет, — приказал капитану командир полка. Он подошел к раскрытому сейфу,
достал из него шлемофон, захлопнул дверцу и молча вышел из кабинета.
Капитан сел на командирское место, положил на стол
висевшую на боку полевую сумку, неторопливым движением извлек из нее уставы,
откинулся на спинку стула и, мрачнея, спросил;
— С чего будем начинать?
— Командир приказал сначала изучить...
— Молчать! — вскипел мой экзаменатор. — А
как стоите? Стать по стойке смир-рно! Вот так...
Глядя на этого приглаженного человека, невольно вспомнил
боевые полеты в мороз и пургу, воздушные бои и штурмовки, гибель товарищей,
сырая землянка на аэродроме, и в груди моей заклокотало что-то горячее. С
трудом сдерживая подступающие к горлу тугие спазмы и чувствуя, что становлюсь
каменным, стою молча, не мигая и вроде бы не дыша. За окном крепчал мороз, дул
ветер, где-то в вышине пролетали самолеты, но все это находилось как бы за
пределами моего сознания. Передо мной был только он, этот сердитый человек с
надменным, колючим лицом. И было не трудно догадаться, почему выражение его
лица, показавшееся мне подобострастным в присутствии начальника, при разговоре
со мной резко переменилось. «Неужели выслуживается?» — мелькнула недобрая
догадка.
— Ладно, идите в столовую, а то на завтрак
опоздаете, — уже не так сурово сказал капитан и отвернулся к окну.
«Странный человек, — ничего не понимая, подумал
я. — То кричит, то в столовую гонит».
После жидковатого тылового завтрака, посоветовавшись с
товарищами, я поехал в штаб ВВС, который в то время находился в Куйбышеве. Не
могли же мы возвращаться в полк без самолетов, не могли не выполнить приказа
своего командира. Уж где-где, а в штабе ВВС хорошо знают, как нужны для обороны
Ленинграда эти пять самолетов, которыми так неосмотрительно распорядился
командир запасного полка. Хотелось пожаловаться и на крикливого капитана.
«Перепадет им на орехи за неуважительное отношение к фронтовикам», —
подумал я, без малейших затруднений получив пропуск к самому генералу А. В. Никитину,
ведавшему вопросами комплектования и формирования летно-техническим составом и
самолетами боевых частей.
Генерал Никитин вежливо поздоровался, предложил сесть,
подробно расспросил о боевых действиях полка и о тактике авиации противника,
будто ненароком поинтересовался составом группы, терпеливо выслушал просьбу и
сказал:
— Поедете на Южный фронт, в распоряжение командира
восьмого истребительного авиационного полка майора Курбатова.
От удивления и досады я раскрыл рот и дернулся всем
телом, порываясь встать.
— Сидите, — успокоил меня генерал. —
Сегодня же поедете обратно, в запасной полк, возьмете еще одного командира
звена и пять молодых летчиков. Командир запасного полка получит соответствующие
указания. Обратитесь к нему, он — боевой, опытный командир, отлично
разбирается в людях и посоветует, кого именно взять.
— Товарищ генерал, — взмолился я, поднимаясь и
невольно вытягиваясь в струнку, как того требовал сердитый капитан. — Не
могу я в другой полк. Мы так слетались! А наш командир...
— Прекрасно знаю вашего Якименко, — улыбнулся
генерал. — И вижу, почему именно вас он назначил старшим.
Эти слова придали мне бодрости, я опять сорвался:
— Все равно уеду в свой полк!
— Попробуйте, — тихо произнес генерал. Его
приветливое лицо вдруг стало непроницаемым, в глазах сверкнули холодные
огоньки. — Попробуйте, если не боитесь военного трибунала, — сухо
повторил он. — Илите!
К моему возвращению в запасном полку уже знали о моих
новых полномочиях. «Безлошадники», так называли себя летчики, оказавшиеся без
самолетов и ожидавшие отправки на фронт, осаждали меня толпами, их было много,
а надо выбрать только шесть человек. Воспользовавшись советом генерала, я
обратился к командиру полка.
— Давно бы так, — улыбнулся он
хитровато. — А то: выполнять приказ Героя Советского Союза буду, остальные
командиры — не в счет.
— Извините, пожалуйста, — говорю смущенно. И
прошу: — Кого же посоветуете взять?
— Командира звена подберите сами, молодых —
назначу я. — Заметив мое неудовольствие, пояснил; — Нельзя же в одном
полку сосредоточить бывалых орлов, а в другом — желторотых птенчиков.
Его проницательность окончательно покорила меня.
Понимать летчика с первого взгляда — дано не каждому. Но этот человек не
только разгадал мои мысли. Он прекрасно разбирался и в том, что бывает на
фронте. А морально-психологическая обстановка там своеобразная. Молодой летчик,
прибыв в боевую часть, с благоговением и надеждой смотрит на заслуженных
товарищей, учится у них трудовой науке побеждать. Нередко от первых боевых
вылетов зависит дальнейшая судьба новичка. Слетал удачно — окрепла
уверенность в своих силах, не дрогнул в минуту опасности — будешь
настоящим воздушным бойцом. Вот почему в запасном полку так разумно
распределяли летчиков. Но где его командир научился «фронтовой мудрости»,
спросить было неудобно. Однако «крикливым» капитаном я поинтересовался.
— Десантник, после ранения долечивался здесь. Вчера
выпросился на Ленинградский фронт. Артист, до войны работал в цирке, теперь
командует лыжным батальоном, — с теплотой в голосе ответил подполковник.
Мне стало неловко, как бывает, когда усомнишься в
человеке, не зная его.
— Некоторым сознательной дисциплины не
достает, — продолжал командир полка. — Если ты фронтовик —
низкий поклон тебе. Но зачем же пузыри пускать? Дело-то у всех одно —
разгром врага. Вот капитан и занимался приведением строптивых к общему
знаменателю.
Морозным вечером мы прибыли в Пензу. По перрону метет
колючая поземка, снег тупо скрипит под ногами. Все помещения и привокзальные
закоулки переполнены беженцами. Укрываясь от январской стужи, они кутаются в
потрепанную за дорогу одежонку. Жмутся друг к другу, притоптывают на месте.
Детские глазенки полны печали. Только седые старцы смотрят на окружающий мир
отрешенно. Не будь они немощны, и они взяли бы в руки оружие. При нашем
появлении все примолкли, в тревожных взглядах — озабоченность, мольба,
укор.
— Ма-а-ма, хлебца хочу, — послышался тоненький
голосок.
Бледнолицая женщина со впалыми щеками, примостившаяся на
полу у выхода, склонилась над мальчуганом лет четырех и что-то испуганно
зашептала. Над скопищем беженцев прокатился сострадательный ропот. Нам
показалось, что десятки возбужденных глаз Устремились в нашу сторону. Словно
подгоняемые этими взлядами, мы протиснулись сквозь разноликую толпу ожидающих
отправки пассажиров, оттеснили в приходе голосистую проводницу, вошли в вагон,
заняли чуть ли не с боем купе — одно на одиннадцать человек.
Первым развязал вещевой мешок Федя Калугин. Вслед за
ним, будто сговорившись, освободились от дорожного пайка и вещей остальные
летчики. Сухие Продукты, белье, свитера, теплые шарфы отнесли в вокзал. Женщины
прослезились. Седобородый старик стянул с головы шапчонку, хотел было
поклониться. Я поймал его руку, сказал:
— Не надо, дедушка.
— Родненькие, а вы как же? — спросила женщина
С младенцем на руках.
— Ничего, мать, перебьемся. На фронте что-нибудь
выдадут.
— Дядя летчик, возьмите меня... Папка на фронте,
Маму потерял, — жалостливо попросил паренек лет двенадцати. — Один я.
— Как один? — зашумели беженцы, оттягивая
паренька в свой круг. — С нами он. А маму его разыщем. Старик наклонился
ко мне, зашептал.
— Убило мать во время бомбежки. Говорим —
отстала. Пусть думает, что живая она. Не обидим сироту.
Раздались предупредительные гудки паровоза. Мы Кинулись
в вагон. Поезд тронулся.
— Ничего, — сказал Калугин, словно
оправдываясь перед товарищами. — Так надо.
— Да чего там, — оживились летчики. —
Проживем как-нибудь.
Встреча с забайкальцами
Зима выдалась на редкость холодной и метельной. Сутками
не стихали снежные бураны, и командованию полка приходилось бросать на
расчистку аэродрома не только весь летно-технический состав, но и привлекать
для «того местное население. Люди буквально валились с мог, стараясь поддержать
в рабочем состоянии взлетно-посадочную полосу, стоянки самолетов, рулежные
дорожки. Аэродромной техники не было, работали вручную, лопатами и кирками.
В разгар таких работ мы и прибыли в 8-й ИАП. Встретили
нас радушно. Командир полка Я. А. Курбатов и комиссар М. И. Гожеревич
побеседовали с каждым, рассказали о боевом пути полка — у него была
славная боевая история.
...Забайкальская станция. Третьи сутки летчики,
технический состав 8-го истребительного авиационного полка заняты непривычным
делом — ведут разборку самолетов, их тут же грузят на железнодорожные
платформы, укрывают брезентом. Авиаторы работают и днем и ночью. «Быстрее,
быстрее!» — подгоняют бойцов командиры. Наконец 18 июня 1941 года эшелоны
тронулись в путь.
Ехали скрытно, никто не знал куда, никому не разрешалось
выходить на станциях.
В ночь на 22 июня миновали Улан-Удэ. К утру в теплушках
посвежело — дохнул известный по песням баргузин.
Эшелон, в котором они ехали, внезапно выскочил на
открытый простор, и в лучах полуденного солнца заблестела; заискрилась
величавая голубая ширь Байкала, окаймленного зубчатыми вершинами гор и синеющей
вдали прибрежной тайгой.
Все как-то сразу притихли, жадно всматриваясь в
раскрывающиеся в дверном проеме картины.
На одной из остановок от вагона к вагону покатилась
тревожная весть — «война!». Известие о вероломном нападении фашистской
Германии на Советский Союз вызвало в полку бурю гнева: «Как могли, как посмели?
Заключили договор о ненападении, а сами полезли...» — негодовали авиаторы.
Это был народ бывалый: около трети личного состава полка
участвовали в боях на Халхин-Голе, многие имели государственные награды. К этим
летчикам и техникам тянулись еще необстрелянные воздушные бойцы. Но что узнаешь
в пути?..
В купе штабного вагона сидят двое, командир и
политработник. Командир полка майор Яков Архипович Курбатов коренаст, плотен,
лицо круглое с густыми бровями, высокий лоб. Взгляд властный, но улыбка мягкая,
голос твердый, решительный, движения неторопливы. На отутюженной гимнастерке в
голубых петлицах сверкают рубиновой эмалью по две «шпалы». На Широкой груди
горят ордена Ленина и Красного Знамени — награда за смелость и отвагу,
проявленные в боях с японскими захватчиками.
Под стать командиру и батальонный комиссар Петр
Федорович Никиша. Высок ростом, в плечах широк. По окончании Ленинградского
университета партия направила его своим представителем в Военно-Воздушные Силы.
Летное дело освоил быстро, стал первоклассным Летчиком-истребителем.
Командир и батальонный комиссар лучше других понимали
всю сложность боевой задачи, которую придется решать личному составу полка, и
старались ничем не выдать своего волнения. Но разве скроешь от подчиненных все,
что у них накипело на сердце. В глазах каждого летчика, техника, механика
как-то сразу пропала былая веселость, свойственная юности, и каждый из них
будто стал старше на несколько лет. И еще посуровели эти парни, строже стал их
взгляд. Но впереди предстоят смертельные бои. И как они начнут воевать? Все это
сейчас заботило командира и комиссара.
Не восьмые сутки эшелоны прибыли в Борисоглебск, И
личный состав приступил к выгрузке и сборке самолетов, А их было 65. Четыре
эскадрильи по 15 самолетов в каждой и 5 самолетов в управлении полка.
За двое суток все самолеты были собраны, опробованы на
земле и облетаны в воздухе, произведена выверка прицелов и пристрелка оружия.
Командование полка докладывало в вышестоящие штабы о
готовности самолетов, просило немедленно направить эскадрильи на фронт. Но 8
июля поступил приказ сформировать из одного полка два — по 32 самолета в
каждом. 8-й ИАП — истребительный авиационный полк — вошел в состав
38-й истребительной авиационной дивизии и вылетел на фронт. Посадку произвели
на аэродроме севернее Вязьмы.
10 июля группа в составе 12 самолетов И-16 вылетела на
свое первое боевое задание. Вел группу командир полка майор Курбатов, во главе
звеньев летели командиры эскадрилий.
Июльское небо было чистое, лишь изредка попадались
белесые клочья облаков. Летели по маршруту Вязьма — Дорогобуж — Ярцево —
Смоленск. Вскоре летчики заметили большое скопление войск на шоссе. Колонны
пехоты, боевой техники двигались на восток. Курбатов понял: под напором
гитлеровцев отступают части Советской Армии.
Подлетая к Ярцеву, летчики увидели разрывы бомб, а вскоре
обнаружили и группу фашистских бомбардировщиков «Дорнье-217», которые бомбили и
обстреливали советские войска и гражданское население, продвигавшиеся по шоссе.
Наших истребителей не было, и фашистские летчики действовали нагло.
Курбатов покачал крыльями и пошел в атаку. Вслед за
командиром ринулись на врага летчики ведомых звеньев. И вот два фашистских
стервятника после короткой яростной схватки вспыхнули в воздухе, а третий,
подбитый, плюхнулся на фюзеляж недалеко от дороги. Остальные гитлеровские самолеты
поспешно повернули назад.
С этой первой победы и начался отсчет боевого пути 8-го
истребительного авиационного полка. Летчики по пять-шесть раз в день вылетали
на прикрытие наших наземных войск, на штурмовку живой силы и боевой техники
противника.
К 15 июля, когда прибыло управление дивизии во главе с
ее командиром Героем Советского Союза генерал-майором авиации И. И. Евсевьевым,
полк имел на боевом счету уже восемь сбитых фашистских самолетов, не потеряв
при этом ни одного своего.
Получив несколько ощутимых ударов советских
истребителей, гитлеровцы приняли ответные меры. Вражеские бомбардировщики
теперь прикрывались усиленными группами истребителей.
В середине июля звено под командованием старшего
лейтенанта Егорова, патрулируя в районе Ярцева, встретило одиннадцать вражеских
бомбардировщиков, которые под прикрытием четверки истребителей «мессершмиттов»
шли плотным строем на высоте полутора километров на боевые порядки наших войск.
Сближаясь с противником, Егоров быстро оценил
обстановку: наших — три, вражеских — пятнадцать. Скорость Ме-109
километров на сто в час больше, чем у И-16. «Мессершмиттам» придется
пикировать, отчего скорость их увеличится. Значит, надо атаковать врага на
встречных курсах, ударить наверняка, упредить ответный маневр «мессершмиттов»,
которые на такой большой скорости не успеют развернуться для атаки сзади или
сбоку.
Гулко запели моторы. Тупоносые И-16 шли компактно, крыло
в крыло с ведущим, и будто не замечали Противника. «Мессершмитты» пологим
разворотом уходили вверх, их замысел понятен: набрать большую высоту,
развернуться и согласованной атакой сзади уничтожить тройку советских
истребителей. Егоров плавно перешел на снижение и оказался под строем
бомбардировщиков. Затем последовал энергичный рывок вверх. «Дорнье» оказались
вписанными в сетку прицела. Огонь! Сверкнули пушечные залпы.
— Молодцы! — закричал Егоров, хотя знал, что
ведомые не могли услышать его.
Четыре «мессершмитта», круто пикируя на разворотах и
разгоняя скорость, зашли сзади. Но поздно: звено Егорова проскакивает сквозь
огонь турельных установок врага и оказывается над бомбардировщиками. Три До-217
загорелись и пошли вниз, оставляя за совой дымные шлейфы. Введя самолет в
глубокий вираж со снижением, Егоров вышел для атаки бомбардировщиков сверху,
открыл заградительный огонь, стараясь сбить противника с боевого курса.
Бомбардировщики, боясь то ли прицельного огня, то ли столкновения с пикирующими
на них краснозвездными истребителями, шарахались в стороны, уходили поодиночке,
беспорядочно сбрасывая бомбы. «Мессершмитты», взмыв вверх, атаковали звено
Егорова сзади, но не стреляли — свои бомбардировщики тоже мелькали в
прицеле. Но когда звено Егорова, проскочив сквозь строй бомбардировщиков,
попыталось выйти из боя, «мессеры» атаковали советских истребителей с разных
сторон. Тройка И-16 крутилась на виражах и постепенно оттягивалась на свою
территорию. Боеприпасов не осталось, и наши летчики, бросая свои верткие
«ястребки» в энергичный разворот навстречу врагу, сходились в лобовых атаках с
«мессершмиттами», которым так и не удалось произвести прицельную стрельбу.
Наконец фашисты ушли вверх и отстали — видимо, у них иссякли запасы
горючего.
...Вечерело. Смотреть в сторону заходящего солнца было
трудно, и все же Курбатов, находясь на высоте 3000 метров, обнаружил тридцать
бомбардировщиков До-217, которые тремя группами на высоте около 2000 метров
приближались к Ярцеву.
— За мной, в атаку! — подал он сигнал своим
ведомым.
Звено И-16 с полупереворота ринулось вниз. Придав
самолету устойчивое пикирование, Курбатов прицелился по головному
бомбардировщику и нажал на гашетки. Огненные трассы ударили по центроплану и
кабине врага. «Дорнье» загорелся и, объятый пламенем и дымом, пошел к земле.
Второй бомбардировщик загорелся от прицельной очереди ведомого летчика Боровченко.
Остальные бомбардировщики продолжали лететь к цели.
— В атаку! — качнул крыльями самолет Курбатова
и развернулся навстречу второй группе бомбардировщиков.
Первыми открыли огонь вражеские стрелки. Но дальность
была велика, и они стреляли неточно. Наши истребители, подойдя ближе, ударили
из всех пушек. Самолет ведущего группы вражеских бомбардировщиков взорвался в
воздухе.
— Есть еще один! — радостно выкрикнул
Курбатов.
Третью группу бомбардировщиков настигли на развороте: не
желая разделить участь впереди летящих, гитлеровские летчики замыкающей группы
повернули назад, сбрасывая бомбы еще на подходе к цели. Но звено Курбатова
догнало их и дружной атакой сбило еще один До-217.
Преследовать уходящего врага Курбатов не решился: солнце
уже скрылось за горизонтом, и садиться пришлось в сумерках.
Поставив самолеты в укрытия, летчики собрались в
землянке КП, на опушке леса, окаймляющего аэродром. Начальник штаба Токарев
обратился к летчикам;
— Ну, докладывайте, кто сколько сбил? Но летчики
молчали, они не знали точно, есть ли его трофеи среди семерки сбитых вражеских
бомбардировщиков.
— Стреляли все! — решительно заявил лейтенант
Приказчиков.
Но Курбатов, расспрашивая летчиков, все же сумел восстановить
в общих чертах картину боя и выявить непосредственных победителей. На их счет и
записали сбитые фашистские самолеты.
— Надо перестраивать боевой порядок, — сказал
Курбетов, подводя итоги дня. — Будем рассредоточиваться и в глубину и по
высоте. Тогда появится больше возможности для наблюдения за противником и для
маневра при выборе направления атаки. Разомкнутый веяной порядок позволит
организовать непрерывное и надежное взаимодействие в бою. Для прикрытия посадки
будем выделять пару самолетов.
Летчики и сами чувствовали ограниченность маневра в
сомкнутом строю, но проявлять инициативу не решались; вдруг не получится, а
самовольное изменение боевого порядка чревато нежелательными последствиями. И
они жались друг к другу, а когда «мессершмитам» удавалось разбить их строй,
переходили на одиночные воздушные бои оборонительного характера, надеясь каждый
на себя самого, на высокую маневренность своего самолета, и нередко
подвергались смертельной опасности; гитлеровцы имели большой опыт воздушных боев
в Европе, и самолет-одиночка был хорошей для них мишенью.
… Взлетели на рассвете. Девятку из трех звеньев
возглавил командир полка Курбатов, комиссар Никиша вел нижнее звено, лейтенант
Приказчиков — верхнее. Боевой порядок истребителей рассредоточен на высоте
от двух до трех тысяч метров. Интервалы между самолетами тоже увеличены. Так
договорились накануне, радио на самолетах И-16 нет, поэтому для надежности
управления боем приходится постоянно держать зрительную связь, следить за
сигналами друг другом и быть готовыми в любую минуту к взаимной выручке.
В безоблачном небе пока спокойно. Вот Курбатов, заметив
над полем боя черные движущиеся точки, легким покачиванием крыльев подал
ведомым сигнал «внимание», и девятка тупоносых И-16, словно связанная невидимой
нитью, устремилась к земле, где части Советской Армии сдерживали яростный
натиск фашистских захватчиков.
Большая группа бомбардировщиков Ю-87, прикрываемая
шестеркой «мессеров», то пикируя, то взмывая вверх, бомбила передний край
обороны советских войск. Эх, была бы радиосвязь, станция наведения давно бы
нацелила истребителей Курбатова, и «юнкерсы» не кружились бы так безнаказанно.
Бомбардировщиков атаковали с ходу, один «лаптежник» (так
наши авиаторы называли пикирующий бомбардировщик Ю-87) взорвался в воздухе,
второй, распустив за хвостом густой дымный шлейф, потянул к лесу и завалился на
крыло, остальные нырнули вниз, рассыпались, поодиночке удирая на бреющем
полете.
Ведущий группы «мессершмиттов» помедлил немного и, когда
советские истребители ввязались в бой с «юнкерсами», повел своих ведомых в
атаку, надеясь на верную победу. Но гитлеровский ас опоздал. Курбатов с
группой, нанося смертельный удар по бомбардировщикам, использовал свое
преимущество в высоте для разгона скорости и теперь, когда потрепанные
«юнкерсы» удирали, энергичным маневром вывел свою девятку из-под удара шестерки
«мессершмиттов». Пятнадцать истребителей, сбившись в один ревущий, вертящийся
клубок, сцепились в смертельной схватке. Вот огненная трасса впилась в
продолговато-хищное тело фашистского стервятника. «Мессершмитт», будто
споткнувшись, вздыбился, перевернулся через крыло и горящим факелом пошел к
земле. Почувствовав силу и мастерство советских истребителей, гитлеровцы
глубоким пикированием вышли из боя.
Курбатов многократным покачиванием с крыла на крыло
скомандовал «сбор». К его самолету пристроились только семь летчиков. А где же
самолет батальонного комиссара Никиши? Внимательно осмотрелся: на земле
догорали три фашистских самолета, в воздухе никого не видно. На аэродром
прилетели восьмеркой...
После посадки выяснилось: все летчики видели, как
отважно дрался в общем строю батальонный комиссар Никиша. Но что с ним
произошло в ходе боя, никто не заметил. Догадки и предположения высказывались
разные, в том числе и самые горькие: «Сбили!»
— Не могли сбить! — уверенно заявил
Курбатов. — К вечеру должен вернуться.
— Интуиция подсказывает? — спросил начальник
штаба Токарев.
— Да, сердце и боевой опыт, если это можно назвать
интуицией. — Курбатов помолчал, вспомнился воздушный бой, пристально
всмотрелся в напряженные лица своих подчиненных и уточнил: — Фашисты
наглеют, когда их много. Но стоит хорошенько дать им по зубам — они бегут!
Как убежали сегодня, когда наша взяла.
Эккончился разбор воздушного боя, летчики, техники, механики
расходились неохотно. Всеобщая тревога за жизнь комиссара не давала покоя.
Догорела неяркая летняя заря, сгустились лиловатые
сумерки, но комиссар не возвращался. Наступила полночь. Курбатов не уходил из
штаба, напряженно думал, перебирая в памяти подробности боя, вспоминая случаи
из прошлого, когда летчики через день-два, а то и через неделю возвращались на
аэродром. Если Никишу сбили вражеские стрелки во время групповой атаки
бомбардировщиков и он внезапно вышел из боя, — что могло произойти дальше?
Отказал мотор? Серьезное ранение? Но почему никто не заметил, при каких
обстоятельствах они потеряли из виду истребитель комиссара, осмотрительность в
бою должна быть непрерывной. Но как достичь ее? У фашистов на самолетах есть
рации, им легче наладить связь и взаимодействие. Это было видно по тому, как
почти одновременно все бросаются в атаку или пускаются наутек, как случилось в
последнем бою. Видимо, при появлении нашей девятки кто-то по радио предупредил
их об опасности.
Неожиданно скрипнула дверь, и в комнату, где сидел
Курбатов, вошел начальник штаба майор Токарев...
*
* *
Комиссар Никиша, приняв сигнал Курбатова к общей атаке,
ринулся со своим звеном на четырех «юнкерсов» входивших в пике для
бомбометания. Меткая очередь из пушек врезалась в фюзеляж «лаптежника» и он
взорвался в воздухе от своих же бомб. Ведомые летчики одновременно с комиссаром
атаковали других «юнкерсов»: беспорядочно сбросив бомбы, гитлеровцы метнулись в
разные стороны, как воронье от ястребов. Никиша довернул свой истребитель и
послал очередь в хвост одному из них. И тут же посмотрел вверх. И вовремя.
Со стороны солнца, рассредоточившись уступом влево, на
звено Никиши пикировала шестерка Ме-109. Вдруг Никиша по беловатым струям,
сорвавшимся с крыльев, узнал Курбатова. Да, это он резким разворотом бросил
свой самолет наперерез врагу. «Мессершмитты» разошлись в стороны и вверх
поодиночке, используя свое преимущество в высоте и скорости, они начали
обстреливать наших истребителей. И-16 ловко увертывались от огня и сами
переходили в наступление. Гитлеровцы стремились держаться поодаль, избегая
лобовых атак, но девять самолетов И-16 образовали карусель и втянули их в
жестокую и непрерывную схватку. Тогда-то и закружились в яростном клубке
самолеты, поливая друг друга огнем, завертелись перед глазами летчиков земля и
небо.
Стараясь охватить взглядом всю панораму боя, увертываясь
от атак «мессершмиттов», Никиша увидел, как один из них напоролся на чью-то
губительную трассу, вспыхнул и пошел к земле, другой «мессершмитт» круто
пикировал, уходя от карусели, сверху к нему приближались еще двое.
Никиша, качнув крыльями, дал полный газ и перевел
самолет на снижение, разгоняя скорость; довернулся, вынес сетку прицела на
длину трех фюзеляжей «мессершмитта», но нажать на гашетку не успел. Гитлеровец,
каким-то образом почуяв опасность, одним точным движением рулей резко крутнул
свой истребитель вокруг продольной оси и с дымной копотью за хвостом на полных
оборотах проскочил под самолет Никиши. При этом угловая скорость перемещения
цели настолько увеличилась, что открывать стрельбу было бесполезно. Пара
«мессершмиттов» почему-то не пошла за своим ведущим, а потянула в сторону и
вверх. Никиша подумал, что это его ведомые летчики, увидев комиссара в
опасности, отогнали вражескую пару. Левым энергичным разворотом вверх он бросил
свой послушный «ишачок» на спину и далеко внизу увидел пикирующего
«мессершмитта». Но не погнался за ним — все равно не догонишь. Полого
снижаясь, направил нос своего самолета туда, где будет выходить из пикирования
гитлеровский ас. А выходить ему придется: высота меньше тысячи, скорость,
наверное, за шестьсот, угол пикирования градусов семьдесят — как ни хитри,
а теперь не крутнешься вокруг продольной оси и не уйдешь в сторону — не
хватит высоты, врежешься в землю.
Никиша мысленно определил в пространстве траекторию
полета «мессера», сопоставил ее со своей и рассчитал точно. Когда гитлеровец
оказался на предельно малой высоте и, резко выхватив самолет из пикирования,
полез вверх, исход поединка был предрешен. Оставаясь сзади сверху, Никиша не
торопясь прицелился и почти в упор расстрелял фашиста.
Но ушедшая в сторону пара «мессеров» неожиданно
обрушилась на Никишу сверху. Он ввел свой самолет в глубокий вираж и через
несколько секунд сам оказался к положении атакующего. «Мессершмитты» не приняли
его лобовой атаки, взмыли вверх и в стороны, веером, как на параде. Теперь они
атаковали с разных сторон одновременно, доворачивая свои самолеты по ходу его
виража. Никиша едва успел уйти вниз, как огненные шнуры сверкнули над кабиной его
самолета.
Никиша давно понял, что оторвался от группы, что своих
поблизости нет, потому фашисты и затеяли с ним игру в «кошки-мышки», потому их
ведущий и заманивал за собой, чтобы эти двое могли довершить дело. Когда
«мессершмитты» приблизились на дальность открытия огня, он, все время снижаясь
со скольжением и разгоняя скорость, метнулся вверх, развернул «ишачок» для
лобовой атаки, прицелился, нажал на гашетки, Пушки, выбросив остаток снарядов,
смолкли — кончился боекомплект.
«Мессершмитты», явно избегая атак на встречных курсах,
ушли вверх. Никиша полупереворотом — вниз! Он долго пикировал, снизился
так, что при выводе из пикирования в горизонтальный полет самолет, казалось,
срезал остроконечные верхушки елей. Преследователи находились на высоте 700
метров и на фоне леса потеряли из виду зеленоватый советский истребитель.
Комиссар облегченно вздохнул: «Теперь не возьмете».
Ладонью смахнул с лица обильно струившийся пот. Стрелки бензиномера клонилась к
нулевой отметке, «Неужели до аэродрома не долечу?» — встревожился Никиша.
Плавным движением ручки перевел самолет на высоту 300 метров. «Остановится
мотор — спланирую на площадку», — решил он. И стал внимательно
смотреть вниз. Холмы, овраги, перелески, извилистые речки, на полях желтеют
дозревающие хлеба.
Мотор гулко чихнул, выбросив из патрубков красноватые
искры, и замер. Стало непривычно тихо. Никиша плавно перевел самолет на
снижение, довернул на скошенный луг. Безопаснее было бы приземлиться на
фюзеляж, с убранным шасси, но жаль самолет. Да и мало их в полку, а драться с
врагом надо. Нет, садиться только на шасси и сохранить машину. Левой рукой он
взялся за ручку управления самолетом, правой — за лебедку, сделал ею сорок
три оборота, взглянул на механические указатели на переднем обводе борта кабины
и в тишине услышал, как щелкнули под фюзеляжем замки шасси. «Теперь не
промахнуться бы», — подумал Никиша. Введя самолет в левое скольжение, как
это делал на аэродроме, он уточнил расчет, снизился до высоты начала
выравнивания и увидел кочковатую поверхность выкошенного луга. В голове
мелькнула тревожная мысль: «Наскочит колесо на бугорок, на камень или попадет в
рытвину — перевернется, скапотирует самолет». Вспомнил, что привязан был
только поясными ремнями, а плечевые плотно прижаты парашютом в чашке сиденья.
Без плечевых ремней свободнее в воздухе, крутись, смотри вперед, назад. Из-за
этого и пристегнулся не по правилам. А теперь, при опрокидывании самолета на
нос, летчика может выбросить из кабины или намертво прижмет, раздавит
самолетом...
Но мимолетное сомнение в вынужденной посадке на шасси не
поколебало решимости комиссара. «Спокойно!» — приказал он самому себе и
уверенно повел самолет на посадку...
*
* *
Курбатов метнул раздраженный взгляд на Токарева:
— А вы почему не спите?
— Комиссар вернулся! — радостно сообщил
Токарев.
— Живой!?. — закричал Курбатов.
— Живой, живой!.. Целехонек наш Петр
Федорович! — ответил Токарев.
Никиша успел умыться и почистить обмундирование.
Подтянутый, стремительно вошел в кабинет, доложил:
— Вынужденная посадка. Без горючего. На шасси.
Самолет исправен.
Курбатов поднялся из-за стола, шагнул навстречу
комиссару. Они обнялись крепко, порывисто.
— А я — верил! Не сбить фашистам такого
сокола. Садись, рассказывай, — попросил Курбатов.
— Всякое могло быть, — проговорил Никиша. Он
рассказал о своей жестокой схватке с врагом, о тактической хитрости
гитлеровского аса, пытавшегося увлечь за собой, чтобы другая пара
«мессершмиттов» ударила наверняка.
— Сорвалось?
— Сорвалось, — ответил Никиша. — Но какая
приманка для малоопытного летчика! Вроде бы очумел фашист, сам подставил
хвост — вот он, почти рядом, догони и сбей его. Я тоже чуть было не
поддался соблазну, но вовремя спохватился. Засек стервеца на выходе из
пикирования и врубил очередь. А те, двое, тут как тут. Глядь — несутся
сверху, вот-вот стрелять начнут. Рванул «ишачка» — и в лобовую.
Фашисты — вверх, я полупереворотом вниз. Пикировал отвесно, вывел над
Самым ельником. Лечу, а внутри подмывает — бензиномер на нуле...
Приземлился на скошенном лугу. Самолет замаскировал охапками сена, попросил
колхозницей посторожить, а сам на лошадь — и к шоссе. Никиша достал из
планшета карту, показал:
— Вот здесь. Километрах в двух от этого озерца,
Щучье называется. Подъехать на грузовике можно, заправить горючим и взлететь.
Глядя на полетную карту, Курбатов прикинул в уме: по
прямой километров семьдесят, по проселкам — все сто.
— Направьте на поиски техника звена, —
приказал начальнику штаба. — Выделите в его распоряжение одного механика,
десять красноармейцев с карабинами. Погрузите на полуторку инструмент,
подъемники, триста литров бензина в бочках, амортизатор для запуска. Время
выезда — шесть часов утра. Предупредите, чтоб смотрели в оба. Линия фронта
недалеко, к месту пост могут просочиться немцы. Летчика мы подберем и
проинструктируем особо. Действуйте, Иван Власович.
— Есть, товарищ командир, — лихо козырнул
Токарев и пошел выполнять приказание.
— Не надо летчика, сам поеду, — сказал
комиссар. — И знаю дорогу, площадку для взлета осмотрел. Самолет мой, мне
его и перегонять.
— Не пущу, Петр Федорович, — тихо проговорил
Курбатов, — не могу пустить!
Он достал из выдвижного ящика стола «Правду» за 17 июля
1941 года с напечатанным в ней Указом Президиума Верховного Совета СССР «О
реорганизации органов политической пропаганды и введении института военных
комиссаров в Рабоче-Крестьянской Красной Армии», постучал по газете согнутым
указательным пальцем: вот, мол, какая ситуация.
— Знаю Указ... Ну и что? — спросил комиссар.
— А то, что не могу приказывать тебе, —
ответил Курбатов. — Но как друга прошу; измени свое решение.
Никиша высоко ценил душевную чуткость Курбатова,
понимал, почему командир полка не хочет без надобности подвергать риску жизнь
комиссара, но поступить иначе не мог: совесть коммуниста он ставил превыше
всего.
— Послушайся моего опыта, — настаивал на своем
Курбатов. — Незачем без нужды лезть на рожон.
— А ты, Яков Архипович, разве не лезешь? — с
укоризной спросил комиссар. — Как сложное задание — «Сам полечу!»
— Я командир полка, мне положено.
— А я комиссар. И мне положено. Никише вдруг стало
как-то неловко перед Курбатовым и за эти высокие слова, и за свое упрямство.
Командир полка ни разу не вмешался в служебную деятельность своего замполита.
Всегда обращался за советом, видя в нем своего сподвижника и близкого друга.
— Не имею власти запретить, а запретил бы, —
твердо сказал Курбатов. — Никогда не приказывал, а сейчас приказал бы.
Сознаю необходимость Указа. Восстановление в равных правах и в равной ответственности
командира и политработника понимаю. Обстановка архисложная. Ясный ум и
твердость убеждений — главное сейчас. Очень хорошо, что партия сделала нас
равными...
— Вот и позвольте мне, товарищ командир,
воспользоваться этим равенством и перегнать свой самолет, —
официально-вежливо попросил комиссар. Подумал: «Ну зачем я так?» И заговорил
по-дружески: — Войди и в мое положение, Яков Архипович. Не могу же я,
комиссар Никиша, прикрываться крылом своего командира полка. Разве не поехал бы
ты за своим самолетом? — возбужденно спросил Никиша. — Поехал бы. Вот
и я поеду. Не беспокойся, Яков Архипович. Все будет хорошо.
- — - Поезжай, — Курбатов отрешенно махнул
рукой. — Тебя не переубедишь. — Поднялся из-за стола, положил свою
крепкую руку на плечо Никиши: — Иди, отдохни часок перед дорогой.
Никиша задержался у порога:
— И ты отдохни, Яков Архипович, Глаза-то красные.
— Ладно, ладно, комиссар. Отоспимся после войны.
Сопровождать Никишу вызвался секретарь партийной организации полка воентехник 1
ранга Иван Степанович Прилипко. Авиационную технику он знал отлично, в полевых
условиях мог лучше других выполнить Любые ремонтные работы. Красноармейцев
подобрали крепких, сноровистых — не подведут!
Из-за плохой видимости вылетов на боевое задание не
предполагалось, и командир полка, пользуясь случаем, провел с летным составом
обстоятельный разбор полетов за прошлые дни. Анализируя примеры из боевой
практики эскадрилий полка и дивизии, он напомнил летчикам о том, что в воздухе
надо непрерывно искать противника, а непосредственно в бою постоянно видеть или
знать, где находятся и что делают товарищи твоей группы. Воздушный бой Никиши с
тремя «мессершмиттами» был разобран во всех подробностях.
— Противник тоже думает, изобретает, идет на
хитрость, — говорил Курбатов. — Чтобы уничтожить врага одного желания
мало. Знание его тактики, трезвое Мышление, точный расчет, меткий огонь в
сочетании с храбростью — вот залог успеха в бою. А для этого каждый летчик
должен запоминать тактические уловки фашистов, разгадывать их замысел,
парировать их маневр, бить с малой дистанции, наверняка.
— А если враг жмет числом? — бросил реплику
один из летчиков. — Если у них скорость?..
— Все равно нападать! Оборона в воздушном бою
гибели подобна, — разъяснял Курбатов. — Никиша нападал, когда у врага
были и число, и скорость. Один против трех! И вышел победителем.
И полудню погода улучшилась. Поступил приказ на вылет.
Курбатова вызвал командир дивизии генерал Евсевьев.
— Начинаем работать по графику, — доложил
Курбатов по телефону. — Первое звено уже в воздухе.
— Где комиссар? — строго спросил генерал.
— Еще не вернулся, — ответил Курбатов. —
Ждем. Может, где в дороге задержался. — И, услышав упрек комдива,
сокрушенно добавил: — Вы же знаете Никишу, товарищ генерал. Хоть под
колеса ложись — не удержишь. Всю ночь уговаривал...
Разговор с командиром дивизии еще больше растревожил
Курбатова. Уходили и возвращались с задания летчики, а он не мог найти себе
места. Хотелось самому слетать во главе группы и посмотреть, что там с
комиссаром, почему задержка. Но сегодня зона патрулирования в другом районе,
далеко от места вынужденной посадки.
Летчики докладывали, что «мессершмитты» стали нахальнее
рыскать в воздухе, но в бой на виражах не вступают, а по вертикали не
размахнешься — мешает низкая облачность. Подкарауливают с бреющего полета,
того и гляди срежут.
И все же с последним, по графику, звеном Курбатов сам
вылетел на задание. В воздухе было сумрачно и тревожно. Летели, прижимаясь к
облакам, на высоте 300–400 метров. На пересекающихся курсах промелькнула
вражеская пара Ме-109.
«Разведчики. Аэродром ищут, — подумал командир
полка. — Вот и пригодилась наша тщательная маскировка; гляди — не
увидишь. Как бы не подсекли Никишу!»
Подошли к переднему краю. С чужой стороны постреливали
вражеские зенитки, но мигающие трассы «эрликонов» гасли в облаках. Впереди
заметили несколько «мессершмиттов». Курбатов вел звено по ломаному маршруту,
змейкой, над позициями наших войск, зорко всматриваясь в мутноватую даль.
«Мессершмитты» все так же барражировали над своими войсками. Но когда они
скрылись, звено Курбатова атаковало вражеские окопы, огневые позиции
минометчиков, артиллерии. Внезапной штурмовкой заканчивалось патрулирование
каждого звена. Так предусматривалось заданием.
Уклониться в сторону озерца Щучье и поискать Ни-кишу не
оставалось времени, да и не было смысла — поздно уже. Посадку произвели в
сумерках. На границе аэродрома стояла знакомая полуторка, рядом с ней поджидали
командира начальник штаба, инженер и воентехник Прилипко со своей командой.
Зарулив самолет выскочив из кабины, Курбатов побежал им навстречу.
— Где комиссар? — хрипловатым голосом спросил
он.
— Взлетел... Потом и мы приехали... Давно
уж, — сбивчиво доложил воентехник Прилипко.
— Где комиссар? Я вас спрашиваю!
— Не прилетел Никиша, — угрюмо сказал Токарев.
Курбатов вспомнил промелькнувших по курсу «мессершмиттов». Он почувствовал, что
у него внутри разлилось что-то жаркое, и при этом сердце его болезненно
сжалось.
Рано утром поступили первые сведения: «Вчера, во второй
половине дня сбит самолет...»
«Чей? Кто?» — нетерпеливо спрашивали авиаторы.
Вскоре выяснилось, что погиб Никиша. Однополчане Тяжело переживали утрату.
Никому не хотелось верить, что любимого комиссара не стало...
За комиссаром и самолетом отправился воентехник Анатолий
Петров. С ним поехал врач, механик, пятеро бойцов. Место падения истребителя
определили по сбитым верхушкам деревьев. На небольшой поляне стоял самолет,
уткнувшись лопастями винта в кустарник.
Первым к нему подбежал Петров, вскочил на центроппан,
открыл фонарь кабины. Комиссар Никиша сидел прямо, слегка откинувшись на
бронеспинку...
Лет через двадцать начальник политотдела авиационной
части подполковник Анатолий Иванович Петров, по долгу службы оказавшийся в
гарнизоне, в том же самом клубе, под сводами которого звучали пламенные речи
батальонного комиссара Никиши, расскажет молодым воинам об этом удивительном
человеке. А сейчас Петров сквозь влажный туман, застилавший глаза, смотрел на
неподвижного, уснувшего навеки Никишу и, судорожно глотая слезы, удрученно
спрашивал:
— Как же так, товарищ комиссар?.. «Быть тебе,
воентехник Петров, политработником», — - вспомнился ему голос Никиши.
Комиссар часто бывал на политических занятиях,
проводимых Петровым, присматривался к воентехнику, и эти его слова были
произнесены еще там, в Забайкалье.
Никиша помог выбрать жизненный путь не только Петрову.
Пытливо, зорко присматривался комиссар к своим подчиненным и товарищам, ясным
умом своим и чутким сердцем умел понять человека, помочь ему духовно окрепнуть,
стать бесстрашным и сильным.
Хоронили Никишу на исходе дня. В глубокой печали стояли
около мертвого комиссара товарищи. Прозвучали прощальные речи, раздался залп
прощального салюта, дрогнул недвижимый воздух, мелкой рябью всколыхнув игольчатые
пряди ветвей и листву деревьев. Вдали блеснула молния, осветив суровые лица
однополчан и свежий холмик с пятиконечной звездой на фанерном обелиске.
Утром установилась ясная погода. Но она не радовала
летчиков — с ними не было комиссара Никиши. Не было в боевом строю и
Виктора Кочеткова, Геннадия Чиркова — они не вернулись с задания. Придут
ли?..
На задание летим двумя звеньями, рассредоточившись по
высоте. Курбатов, сличая карту с местностью, сориентировался в обстановке.
Танковые клинья противника обошли Смоленск с юга и севера и нацелились на
Ярцево, Ельню. Это он хорошо видел: дымки выстрелов и разрывы снарядов
отчетливо просматривались внизу.
Самолеты противника появились неожиданно. Тремя группами
«юнкерсы» приближались к переднему краю обороны и намеревались нанести бомбовый
удар по нашим войскам, упорно сдерживавшим наступление немецко-фашистских
захватчиков. Несколько выше и впереди барражировали «мессершмитты». Замысел
врага был ясен: сковать маневр наших истребителей и обеспечить свободу действий
своим бомбардировщикам. Какое решение примет он, командир полка Курбатов? Успех
может обеспечить хорошая слетанность, твердая дисциплина, тактическая
сообразительность летчиков. Но поймут ли ведомые летчики, что надо атаковать
бомбардировщиков всей группой?
Курбатов подал сигнал эволюциями самолета, увеличил
обороты до максимальных, пошел на разгон со снижением.
Летчики держатся в строю звеньев точно, уверенно, крыло
к крылу. Решимость командира передалась им, и Курбатов понял, что каждый из его
боевых товарищей готов на все ради победы.
Гитлеровцы заметили шестерку «ишачков», приближавшихся к
«юнкерсам», и ринулись с высоты, пытаясь отсечь группу советских истребителей.
Курбатов, оказавшись под «юнкерсами», резко взмыл вверх. Пушечные залпы ударили
почти одновременно из всех И-16. Ведущий девятки «юнкерсов» просел вниз,
задымил и развернулся назад, вывалился из строя еще один стервятник, группа
рассыпалась. «Мессершмитты» проскочили сверху, не открыв огня, — советские
истребители Смешались с вражескими бомбардировщиками и стрелять стало
невозможно, возникла опасность поразить своих.
Воспользовавшись замешательством противника, Курбатов
повел свою шестерку на высоту и оттуда спикировал на вторую девятку «юнкерсов».
Вражеские стрелки открыли огонь из турельных установок, но дальность стрельбы
была велика, и огненные шнуры шли вниз, не причиняя вреда нашим самолетам. Две
пары «мессершмиттов» неслись сверху, со стороны солнца, и тоже выпустили
заградительные очереди. Летчики ведомого звена, не выдержав напряжения боя,
тоже открыли огонь из своих пушек с большой дистанции.
«Рано! Рано!» — кричал Курбатов, продолжая атаку,
зная, что никто не слышит его. Когда силуэт ведущего «юнкерса» вписался в сетку
прицела, нажал на гашетку. Почти одновременно с командиром открыли огонь
летчики его звена. Один из «юнкерсов» вспыхнул, завалился на крыло и понесся к
земле.
«Это вам, сволочи, за Никишу!» — выругался
Курбатов, Проскакивая сквозь строй бомбардировщиков, он заметил, что «юнкерсы»
расползаются в стороны, сбрасывают бомбы.
«Мессершмитты» приблизились, вот-вот они откроют разящий
огонь. Энергичным полупереворотом Курбатов вывернулся из-под атаки и, увлекая
за собой ведомых, ушел вниз. Но ведомое звено с некоторым опозданием повторило
маневр ведущего группы и попало под прицельный огонь пары «мессершмиттов». Один
И-16 задымил, стал терять высоту. «Мессершмитты», разогнав скорость во время
атаки, проскочили: вверх и ушли в сторону солнца. Их явно не устраивали
результаты боя, и Курбатов понял, что они, взмыв и рассредоточившись, вновь
нанесут удар. Надо было немедленно предпринимать контрманевр.
В момент ухода противника вверх кто-то из летчиков не
выдержал и открыл огонь.
«Зачем попусту расходовать снаряды?» — с досадой
подумал Курбатов.
Гитлеровцы снова атаковали его двумя группами с разных
сторон, у них по-прежнему было преимущество в высоте и скорости, и
ликвидировать такой разрыв — как ни старайся! — не удастся.
Курбатов и его ведомые хорошо знали преимущество врага
на вертикали и решили драться на виражах. Но «мессершмитты» свободно уходили на
высоту и повторяли одну атаку за другой, ведя заградительный огонь, пытаясь
разбить группу «ишачков». Высокая маневренность советского истребителя
позволяла нашим летчикам выворачиваться из-под огня противника. В ходе боя
Курбатов постепенно оттягивал группу в глубь своей территории, надеясь на
возможную подмогу. Но в небе не было ни одного нашего истребителя. Вскоре,
однако, «мессершмитты» ушли на высоту и не повторили атаки. Возможно, у них
кончался запас горючего. На исходе было горючее и у наших истребителей. Поэтому
посадку произвели с ходу...
Вечером на разборе полетов подвели итоги: за день каждое
звено сделало по четыре-пять боевых вылетов, в воздушных боях сбито четыре
самолета противника, своих потерь не было, но в крыльях и фюзеляже многих
самолетов техники насчитали десятки пробоин, а командир звена Константин
Колыхалов едва дотянул на подбитом самолете до своего аэродрома.
— Как видите, не они нас, а мы их, — сказал
Курбатов. — Но без надобности нечего палить в воздух, врага этим не
напугаешь, его надо бить наверняка. В бою держаться всем вместе, повторять
маневр командира, постоянно видеть свои самолеты и самолеты противника.
— Фашистам изрядно всыпали, и они предпримут
ответные меры, — сказал старший политрук Гожаревич. — Возможно,
ударят и по аэродрому. Поэтому ремонт самолетов надо производить в хорошо
подготовленных укрытиях, усилить наблюдение за воздухом, особенно в утренние
часы.
Михаил Иванович Гожаревич работал в политотделе дивизии.
После гибели комиссара Никиши был назначен на его место. Авиаторы полка
внимательно прислушивались к его мнению. Это хорошо видел Курбатов. И хотя
рассредоточение самолетов и их маскировка быи произведены тщательно, он сказал:
— Комиссар правильно говорит: натиск врага на
участке обороны Ярцево — Ельня усиливается, а мы срываем его попытки
бомбить наши войска, поэтому не исключается удар по нашему аэродрому...
Предположение командования полка подтвердилось: 22 июля
утром двенадцать самолетов Ме-109 появились м районе аэродрома. Звено старшего
лейтенанта Колыхалова, поднятое в воздух заранее, встретило врага еще на
подходе. Завязалась ожесточенная схватка трех самолетов И-16 с двенадцатью
«мессершмиттами». Дерзкими атаками три отважных сокола сковали действия врага.
Воспользовавшись этим, взлетело второе звено под командованием Алексея
Приказчикова. Теперь над аэродромом сражались шесть против двенадцати.
«Мессершмитты» не смогли штурмовать аэродром и были отогнаны. Это еще больше
озлобило врага следовало ожидать нового налета.
Звено под командованием командира эскадрильи капитана
Боровченко прикрывало наши наземные войска, отбивавшие яростные атаки фашистов
в районе Вязьмы. Шестерка «мессершмиттов» набросилась на звено «ишачков», но
получила отпор: в воздушном бою капитан Боровченко лично сбил «мессера»,
остальные были отогнаны за пределы зоны патрулирования. Но при заходе на
посадку наши самолеты были внезапноно были атакованы другой группой
«мессершмиттов». Прикрывая ведомых, производивших посадку на исходе горючего Боровченко
один сражался с «мессершмиттами» над аэродромом. Но силы оказались слишком
неравны. Отогнав фашистов, отважный командир с трудом посадил свою машину.
Товарищи бережно подняли его из кабины и доставили к санитарному самолету. И
все дивились, как это он, раненный в обе ноги и руки, еще дрался, управлял
самолетом, произвел посадку. Самолет Боровченко был настолько изрешечен пулями
и снарядами, что его пришлось списать.
«Это ж надо — весь как решето, а прилетел. И сел,
как положено. Сила!» — восторгались авиаторы, обсуждая итоги дня.
Но «сила» тоже не бывает беспредельной. После жестоких
боев пришлось списывать еще несколько самолетов. 25 июля в неравном бою погиб
заместитель командира эскадрильи Константин Федотов. Несли потери и наземные
войска.
Бои разгорались. Враг рвался на восток, вклиниваясь в
нашу оборону. Под вечер, когда немного стихало, до аэродрома докатывался
отдаленный гул артиллерийской канонады, западный ветер доносил запахи горелой
соломы, жженой резины, порохового дыма, и летчики подолгу не могли заснуть,
вспоминая бои, толпы бредущих по пыльным дорогам беженцев, объятые пламенем
созревшие хлеба.
В условиях непосредственной угрозы со стороны наземных
войск противника поредевшие эскадрильи полка перебазировались на восток. Ни
один вылет не обходился без ожесточенных воздушных боев, возрастали потери. В
августе не вернулись на свой аэродром летчики Василий Воронов, Михаил Сафонов и
Сергей Квардаков...
В редкие перерывы между боями, когда техники
ремонтировали и заправляли самолеты, Курбатов проводил занятия по тактике
воздушного боя, подбадривал летчиков. Он водил группы на задания, сражался в
воздухе, привозил пробоины в своем самолете. Летчики гордились Курбатовым.
«Орел наш командир!» — говорили они.
Комиссар Гожаревич не раз слышал эти гордые слова и
проникался еще большей симпатией к командиру полка. Хотелось и самому быть
вместе с летчиками в боях, но он не был обучен летному делу. Это обстоятельство
угнетало Гожаревича, хотя летчики и относились к нему доверительно, с уважением,
как к комиссару Никише.
Проницательный Курбатов, понимая душевное состояние
Гожаревича, сказал однажды:
— Не всем же летать, Михаил Иванович. Ваше
дело — в моральном и политическом отношениях подготовить летчиков к боям.
Гожаревич успевал делать многое; днем беседовал с
летчиками о положении на фронтах, о победах летчиков соседних полков, а ночью
помогал инженерам и механикам готовить самолеты к боевым вылетам.
За положением дел на фронте зорко следило Верховное
Главнокомандование. Не затерялся в дыму сражений и полк майора Курбатова.
Приказом из Москвы предписывалось: 8-й истребили
авиационный полк отвести в тыл на переформирование, а девять исправных
самолетов вместе с летчиками и техниками были переданы в 12-й истребительный
авиационный полк для его усиления.
В запасном авиационном полку собралось много частей и
подразделений, ждущих своей очереди для переучивания на новой материальной
части. Личный состав 8-го ИАП оказался в очереди последним. Курбатов видел, что
летчики рвутся в бой и немедленно поехал Москву, обратился за помощью к Герою
Советского Союза С. А. Данилину, тот позвонил генералу А. В. Никитину, и полк
перевели в Монино, где летчики и техники прошли переподготовку на самолетах
Як-1. Некоторые летчики и техники были направлены на пополнение других полков.
В 8-м ИАП осталось две эскадрильи. Под Саратовом получили новые самолеты Як-1,
и 18 сентября полк уже был на аэродроме северо-западнее Гуляй-Поля. Он вошел в
состав 5-й резервной авиагруппы, Южного фронта. Отсюда и начались боевые дейстивя
за Ростов.
Обстановка на Южном фронте с каждым днем обострились. К
концу октября немецко-фашистские войска захватили Таганрог и намеревались
обойти Ростов с севера и северо-востока, овладеть переправами через
юго-восточнее Новочеркасска и уничтожить войска 9-й и 56-й Отдельной армий,
планируя в последующем развить наступление на Кавказ. Потеря Ростова —
крупного промышленного центра и важнейшего железнодорожного узла —
создавала бы серьезную угрозу советским войскам, прикрывавшим Кавказ. Ожесточенные
бои шли на всем протяжении Южного фронта.
В этой напряженной обстановке включение в боевые
действия полка, имевшего большой фронтовой опыт и вооруженного новейшими по
тому времени истребителями Як-1, приобретало исключительно важное значение.
Весь личный состав ясно сознавал это и с первых дней оправдал надежды
командования. Действуя с аэродромов Марсименки, Андреевка, Луганское, летчики
полка совершили сотни боевых вылетов, в во душных боях уничтожили десятки
вражеских самолетов. Наиболее напряженную боевую работу полк провел в сражениях
за Ростов, где ему довелось участвовать в боях по разгрому танковой группы
Клейста.
В октябре штаб 5-й резервной авиагруппы разместился в
Ворошиловграде, на аэродроме летного училища, а 8-й истребительный авиационный
полк обосновался на аэродроме Макаров Яр неподалеку от Северского Донца.
Летчики совершали по пять-шесть боевых вылетов в день. Штурмовка танков и
мотопехоты противника, сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков прикрытие
наших наземных войск, воздушная разведка — такое разнообразие выполняемых
задач требовало от командования полка, от летного и технического состава
большой оперативности, тактической грамотности.
Воздушные пираты не прошли к боевым порядкам наших
наземных войск.
29 ноября войска Южного фронта 56-й Отдельной армии
очистили город от немецко-фашистских захватчиков.
Это было крупное поражение немецко-фашистской армии,
имевшее огромное военное и политическое значение. План гитлеровского
командования прорваться на Кавказ в ноябре 1941 года потерпел крах. Успешное
контрнаступление войск Южного фронта под Ростовом сковало крупную группировку
врага и лишило его возможности снять с этого направления часть сил и
перебросить их под Москву, где в то время развернулась великая битва.
...Младшего лейтенанта Полевого, сержантов Маркова,
Ларионова, Клейнова и меня назначили во вторую эскадрилью.
Мы сразу же включились в работу. От однополчан узнали о
последних событиях в полковой жизни. Первое произошло в ноябре.
Кончился напряженный боевой день, авиаторы о брались,
чтобы отметить праздник Великого Октября На торжественное собрание пригласили и
местных жителей. Как же все удивились, когда узнали, что среди присутствующих
находится отец героя гражданской войны Александра Яковлевича Пархоменко. Седой
старичок для своих лет выглядел молодцом. Его избрали в президиум. В столовой,
где проходило собрание, как бы воцарилась атмосфера революции и гражданской
войны. «Нет, не сдобровать Гитлеру и его приспешникам, посягнувшим на страну
Октября, на страну великого Ленина», — думал каждый. Этот боевой настрой
радовал авиаторов и обязывал воинов ко многому.
Вторым событием был Новый, 1942 год. Праздновали в
Ворошиловграде. Командование и политотдел 5-й резервной авиагруппы провели
большую подготовительную работу. На праздник собрались три братских полка.
Командир авиагруппы полковник Д. П. Галунов начальник политотдела бригадный
комиссар Ф. И. Виноградов тепло поздравили авиаторов с новым боевым годом.
А 1 января командир полка Курбатов решил «поздравить»
фашистов. С новогодним «визитом» вылетели пять лучших летчиков полка:
Приказчиков, Наумчик, Осипов, Рожков, ведущий — Егоров. Погода была
нелетная: шел снег, мела поземка, и гитлеровцы чувствовали себя в безопасности.
К Дебальцево подошли скрытно, маскируясь складками местности.
Взмыли вверх и ударили эрэсами по штабу и клубу, где пировали фашистские
офицеры и генералы. В расположении врага поднялась невообразимая паника.
Отважная пятерка открыла пулеметно-пушечный огонь. Домой вернулись
благополучно. Как потом сообщили партизаны, новогоднее пиршество превратилось
для захватчиков в траур: около 50 гитлеровцев было уничтожено, десятки ранено.
Так, буквально перед нашим приездом командир звена мл.
лейтенант Осипов, прикрывая кавалерийскую дивизию генерал-майора А. А. Гречко
от ударов с воздуха вступил в бой с «юнкерсами». В бою израсходовал все
боеприпасы, а когда вражеский бомбардировщик все же прорвался к цели, Осипов
дерзкими атаками вынудил противника к бегству, настиг удиравшего врага на
бреющем полете и винтом своего самолета отрубил ему хвост. Ю-88 врезался в
землю и сгорел. Осипов приземлился благополучно.
Воздушный таран на бреющем полете сопряжен с виним
риском, так как при неблагоприятном исходе воспользоваться парашютом уже
нельзя. Летчик это прерасно знал, но ненависть к врагу оказалась выше
смертельной опасности.
Лейтенант Осипов и раньше сражался мужествен и отважно,
показывал высокое летное мастерство Только в боях на ростовском направлении он
лич» сбил 5 фашистских самолетов и 3 самолета в в групповых боях, при штурмовке
уничтожил до 100 автомашин войсками и грузами, 4 танка, подавил много огневых
точек противника. Грудь Осипова украшали два ордена Красного Знамени, а в
начале февраля командовав полка представило его к присвоению звания Героя
Советского Союза.
22 февраля 1942 года он был выдвинут на должность
заместителя командира 2-й эскадрильи, в которую назначили меня.
Мы, новички, видели, что и здесь всех авиаторе связывала
крепкая фронтовая дружба. Конечно, я тосковал по своему полку. Но понемногу эта
тоска стал стираться. В новой части был такой же дружный коллектив, способный
выдержать любые испытания.
Вскоре нас с Калугиным, после проверки в воздухе
командир полка допустил к боевой работе. Обстановка на Южном фронте
складывалась благоприятно. Недавно закончилась Барвенково-Лозовская операция, в
ходе которой советские войска продвинулись на 90 километров в глубину обороны
противника и образовал так называемый барвенковский выступ.
В период Барвенково-Лозовской операции нашим летчикам
пришлось драться с новыми немецкими самолетами Ме-109Ф. Это был
модифицированный «мессершмитт», который имел более высокие летно-тактические
данные. Чтобы найти наиболее эффективные способы борьбы с ним, в полку была
проведена конференция по обмену опытом. На ней выступили лучшие летчики Егоров,
Приказчиков, Наумчик, Коробов, Осипов. Командир полка, обобщив опыт, дал
указания об изменении тактики воздушных боев.
Первый бой с новыми истребителями Ме-109Ф нам пришлось
вести при невыгодном соотношении сил.
Под командованием Осипова пятеркой вылетели на
сопровождение штурмовиков, с одновременной разведкой войск противника в районе
Славянска и Краматорска. Штурмовики шли на малой высоте, мы — с
превышением над ними.
От солнца рябило в глазах, в остеклении фонаря кабины
играли «зайчики», мешая осмотрительности.
На подходе к цели обнаружили 14 «мессершмитов»
патрулировавших выше нас метров на тысячу. Они заметили нас и разделились на
три группы: шестрка, вытянувшись в острый пеленг, ринулась вниз, на
штурмовиков, две четверки, полого снижаясь, с двух сторн охватывали нас.
Тактический замысел врага не отличался новизной: сковать боем истребителей и
уничтожить штурмовиков.
Командир группы Осипов дал сигнал к атаке и с ведомыми
летчиками пошел, с набором высоты, на сближение. Я с лейтенантом Зуевым
устремился на встречу шестерке, которая намеревалась ударить по нашим
штурмовикам. Доворот вправо, штурмовики проходят по прямой и оказываются
несколько впереди, фашисты — справа и тоже впереди. Если они будут должать
сближаться со штурмовиками, то сами попадут под огонь. Думаю только о том, как
бы отогнать, сорвать прицельную атаку врага. Выношу вперед оптическую сетку
прицела, по видимой длине фюзеляжа определяю угол упреждения. Краем глаза вижу,
что ведомого: лейтенант Зуев идет сзади справа и, видимо, прицеливается по
замыкающему вражеской шестерки. «Молодец, Петро, — мысленно подбадриваю
Зуева, — Сейчас мы им врежем».
Вспоминаю непреложную заповедь: прежде чем открыть
огонь, посмотри назад. Быстро оглянулся. И вовремя: со стороны солнца пикирует
на нас пара «мессершмиттов». Так вот почему ведущий гитлеровец пренебрегает
атакой и лезет к штурмовикам! Но дистанция между нами и угрожающей сверху парой
велика, мы тоже идем с пологим снижением, и на такой скорости Ме-109Ф догнать
нас нелегко. Незначительным движением рулей уточняю прицеливание, но в это
время ведущий вражеской шестерки не выдерживает и с резким креном скользит
вниз. Плавно доворачиваю свой «як», жму на боевые кнопки. На крыле атакованного
«мессершмитта» сверкнули огненные блестки. «Попал!» — хотелось выкрикнуть
от радости. Но сзади хвост пара, нельзя даже проследить, что будет с подбитым
самолетом противника. Резко перевел самолет положение на левое крыло, и в этот
почти неуловимый миг огненно-красная струя из пуль и снарядов вытянулась вдоль
моего самолета. Как вовремя! Опоздай маневром на секунду, и вражеская очередь
прошила бы мой самолет. Энергично тяну ручку управления на себя, ломаю
траекторию полета так резко, что с крыльев самолета срываются беловатые косы.
«Мессершмитт» тянется за мной, но он тяжелее «яка», проваливается вниз, делая
«просадку», и оказывается подо мной. Стараясь не потерять его из виду,
выкручиваю самолет вокруг продольной оси и оказываюсь сверху над Ме-109Ф и
несколько сзади него. В таком положении противник не видит меня. Но и я не могу
атаковать его немедленно. Продолжаем лезть вверх; он левым боевым разворотом, я
с отрицательным креном в 30 метрах от него, почти повис над его кабиной, жду удобного
момента, чтобы подловить врага на выводе. Но гитлеровец сделал энергичный
полупереворот и с глубоким креном понесся вниз. Гонюсь за ним и бью из всех
точек с дистанции метров пятьдесят. Модернизированный «мессершмитт» задымил и,
не изменяя траектории полета, врезался в землю.
Быстро осмотрелся, вижу, как лейтенант Зуев крутится в
глубоком вираже, на него с разных сторон наседают четыре «мессершмитта». Спешу
на выручку, пристраиваюсь в хвост одному из них. Гитлеровец, заметив атаку,
полупереворотом уходит вниз, вслед за ним таким же маневром вышел из боя
второй. Оставшаяся пара потянула на высоту, где в неравной схватке сцепилась
тройка Осипова с двумя четверками «мессеров». Зуев на ходу пристраивается ко
мне. По радио слышен голос штурмовиков: «Работу закончили, уходим бреющим».
Нам тоже пора уходить, задание выполнено. Спешим на
помощь тройке Осипова. Вижу горящий самолет в воздухе. Он летит со снижением,
оставляя за собой черный траурный след. «Неужели наш? — обжигает пугающая
мысль. — Нет, это «худой» потянул к своему аэродрому». Добить бы. Но не до
личных побед, если товарищи в опасности. Набираем высоту и со стороны солнца
заходим для атаки. Теперь нас пятеро против семи.
«Мессершмитты», словно сговорившись, ринулись вниз и
оторвались от нашей группы. Мы уже по опыту знали, что у них очень хорошо
отработано управление воздушным боем по радио. Наш ведущий группы Осипов взял
курс на аэродром, и мы на ходу собрались вместе.
После посадки произвели разбор полета. Оказалось, что
лейтенант Зуев в первой атаке сбил самолет противника и успел резким маневром
уклониться от прицельного огня сзади, а я, увлекшись, этого и не заметил.
Подбитый мною «мессершмитт» вышел из боя, а шестерка, потеряв сразу двоих, в
том числе ведущего ушла в сторону и больше не появлялась. Лейтенану Осипову
удалось поджечь «мессершмитт» в лобовой атаке. Я сбил одного из пары,
находившейся в «засаде», на высоте. Это были два новых Ме-109Ф, которые, по
замыслу противника, должны были срезать меня и Зуева в тот момент, когда мы
атаковали шестерку. Летали на Ме-109Ф старые воздушные волки, стреляли они с
большой дальности, но довольно-таки точно. Подойти ближе они просто не успели,
так как мы угрожали огнем их шестерке. Воздушный бой нашей пятерки с
четырнадцатью самолетами Ме-109 и парой Ме-109Ф закончился успешно. Штурмовики
выполнили свою задачу вернулись без потерь. Но было очевидно, что нас ожидают
более суровые испытания: враг наращивал свои силы.
Конец вражеского штаба
Наступил март, запахло весной, светлое время суток
заметно увеличилось, возрастала и напряженность боевой работы. Но сегодня во
второй половине дня сплошная облачность нависла над аэродромом, и сумерки
сгустились раньше обычного. «Стало быть, полетов больше не будет», —
подумал я. Захотелось сходить в кино, чтобы разрядиться с трудных боев,
отдохнуть и набраться сил перед новыми схватками с хитрым и коварным
противником. Внезапно мысли мои были прерваны. Меня с Михаилом Осиповым срочно
вызвали на КП полка. Через несколько минут мы были на месте.
Завтра с рассветом полетите на уничтожение штаба
гитлеровской пехотной дивизии, — сказал начальник штаба полка майор
Токарев.
Мы подошли к расстеленной на столе карте. Конец остро
заточенного карандаша начальника штаба скользнул на юго-запад от Краматорска и
описал кружок.
— Здесь, в этом хуторе, находится ваша цель.
Разведданные надежны, — продолжал Токарев. — Нам известно также, что
штаб усиленно прикрывается зенитной артиллерией, которая хорошо замаскирована.
Точное расположение ее огневых точек, к сожалению неизвестно. Вылет в шесть.
Подняли нас еще до рассвета. Мы, как всегда, сделали
короткую физзарядку, легко позавтракали и поехали на аэродром. Погода стояла
отличная: в небе ни облачка, на земле искрился выпавший за ночь снежок.
— «Небесная канцелярия» опять сработала против
нас, — невесело обронил мой ведущий. — В такую благодать хорошо
только на парадах.
— Проскочим, — уверенно заявил я, хотя тоже
понимал, что ясная погода не сулит нам ничего хорошего.
Взлетели парой, Осипов качнул крыльями. Это условный
сигнал для КП аэродрома: «Все в порядке уходим на задание». По радио молчим,
чтобы нас не засек противник. Летим над Старобельскими степями. Внизу
проплывают припорошенные снегом неглубокие балки, овраги, речки, деревенские
дворы с дымками над печными трубами; вспугнутые гулом наших самолетов, мечутся
во дворах овцы, коровы; на улицах видны фигурки людей. Сюда враг не прошел. «И
никогда не пройдет!» — подумал я.
Пересекли Северский Донец, а вскоре показалась и линия
фронта. До боли сжимается сердце: внизу мертвая тишина над исковерканной,
выжженной советской землей.
— Четверку «мессов» видишь? — спрашивает
Осипов. — Справа вверху...
На его командирском самолете установлена
приемопередающая радиостанция.
В ответ покачиваю крыльями (на моем самолете только
радиоприемник; позднее передатчики устанавливались на всех самолетах).
Прижимаемся к земле, увеличиваем обороты до максимальных, разгоняем скорость на
случай воздушного боя. Наше главное задание — уничтожить штаб, поэтому лучше
не ввязываться в бой, проскочить незамеченными. Но при такой ясной погоде,
когда видимость безгранична, трудно укрыться даже в низинах, и фашисты
обнаружили нас. Это было видно по тому, как дрогнул их строй, как засуетились
они, расходясь попарно и занимая выгодное для атаки положение. Эта едва
уловимая нервозность движений гитлеровских летчиков, проявившаяся в характерном
поведении самолетов, заметна только опытному глазу, но Осипов видел все.
Фашисты знают боевые качества советского «яка» и не очень-то охотно вступают в
бой на равных. Но тут на их стороне и число и высота. И они, предвидя легкость
победы, спешат воспользоваться своим преимуществом.
Я будто читаю мысли Осипова: «Пусть думают, что мы видим
их. Начнут атаку всей четверкой, снизятся, а рванем вверх. Сильно рванем в тот
момент, когда начнут прицеливаться. Только бы не опоздать. Уходить вверх
преждевременно нельзя: одна пара «сядет» на хвост, вторая может подловить на
высоте».
Больше смотрю назад, вижу, как «мессершмитты», прибавив
обороты, всей четверкой переходят в пикирование и устремляются на нас. За счет
потери высоты скорость у них внушительная. Но и мы идем на максимальной. Идем
бреющим, и стрелять на пикировании они не станут: с большой дальности не
попадешь, при малой — не хватит высоты для вывода. А им хочется ударить
наверняка, и они стараются.
Осипов точно предугадал намерение врага и теперь
выжидает. А «мессершмитты» совсем близко. Самолет Осипова стал незаметно
смещаться влево, нажимаю на правую педаль и тоже иду со скольжением. Когда
противник сзади, такая предосторожность необходима: по самолету, идущему со
скольжением, попасть значительно труднее. Верчу головой то вперед, то назад,
слежу за ведущим, за землей (не врезаться бы в бугор!), за противником. Вижу,
как ведущий «мессершмитт» заводил носом. Это он уточняет прицеливание. Еще
секунда-другая — и губительные трассы «эрликонов» сделают свое дело. По
спине пробегает холодный озноб, хочется выкрикнуть: «Миша, пора!» Но усилием
воли загоняю этот непрошеный крик куда-то вовнутрь, мысленно вычерчиваю
траекторию, по которой взметнутся наши самолеты из-под удара врага.
— Пошли! — спокойным голосом скомандовал
Осипов и рванулся вверх так стремительно, что я чуть было не отстал от него.
Неимоверная тяжесть перегрузки вдавила меня в сиденье, с крыльев самолета
сорвались дымчатые струи, а мы все тянули ручки управления на себя, закручивая
косую петлю. «Мессершмитты» полезли на вертикаль несколько позже, проскочили
вперед и оказались ниже нас. Но это продолжалось несколько секунд. Крутым виражом
в верхней точке петли мы вышли в горизонтальный полет и увидели противник на
одинаковой с нами высоте. «Мессершмитты» тянулись за нами, но гитлеровцы скоро
поняли, что на вираже с «яком» они тягаться не могут, и попытались выйти из боя
уходом вниз.
Осипов, казалось, только и ждал этого. Когда ведущий
«мессер» крутнул переворот через крыло, он крутнул полубочку со снижением,
резким и точным движением выровнял свой самолет, выпустил длинную очередь,
«Мессершмитт» загорелся и понесся к земле:
— Один готов! — невозмутимо сказал
Осипов. — Другие не сунутся.
Преследовать тройку удирающих «мессершмиттов» не
решились, сориентировались, внесли поправку в курс. К цели подошли со стороны
вражеского тыла, чтобы не всполошить противовоздушную оборону противника. Вот и
хутор. В центре его виднеется большой кирпичный дом. Во дворе — несколько
зеленоватых машин, кузов радиостанции с антенной. А к окнам дома, таинственно
отсвечивающим в утренних лучах. солнца, тянутся паутинные сплетения телефонных
проводов.
Это явно штаб. И нас здесь не ждут. Я немного отстал от
Осипова. Наблюдаю за ним и за местностью вокруг. Что это там, в садочке? Темные
извилины окопов, хищно поднятые вверх стволы орудий, которые незаметны при
первом беглом осмотре. Да это же батарея! Нажимаю на педаль, отхожу немного в
сторону, готовясь к пикированию. Вижу, как из-под крыльев самолета Осипова к
домику потянулись огненные ленты. Значит, он дал сразу половину ракет по штабу.
«Ой, как обидно, — подумал я. — Ни один
реактивный снаряд не нанес существенного урона противнику». Осипов делает
второй заход. Я слежу за ним, не спуская глаз с батареи. Замелькали огненные
трассы, в воздухе повисли грязноватые кляксы разрывов. За садом вижу другую
огневую точку, она тоже ведет стрельбу. Резко бросаю самолет на подавление
зенитных точек, обстреливаю то одну, то другую, с креном и скольжением взмываю
вверх, уклоняюсь от прицельного огня зениток. Снова пикирую, веду огонь,
перехожу на бреющий, разворачиваюсь и с малой высоты стреляю по окопам,
проношусь, едва не цепляясь за стволы орудий. Это опасно, но зато я добился
своего: плотность зенитного огня заметно поубавилась.
Тем временем Осипов вышел на дистанцию пуска реактивных
снарядов и дал заключительный залп. Крыша здания приподнялась и рухнула, в
воздух взметнув клубы огня и дыма. Я тоже захожу для атаки штаба, выпускаю все
эрэсы залпом. Первые из них угодили радиостанцию и здание, несколько эрэсов
метнулось вперед. Мощный взрыв выворотил из земли деревья, с необычайной
легкостью поднял вверх зенитные установки. Это мои эрэсы угодили в тщательно
замаскированный склад боеприпасов. Делаем последний заход и поливаем бегающих в
панике фашистов пулеметно-пушечным огнем,
— Сбор! — по радио командует Осипов, переходя
в набор высоты.
Беру ручку управления на себя, и самолет стрелой уходит
в необъятное и теперь кажущееся мне безопасным небо. Шапки разрывов остаются
позади. Скоро линия фронта, а там — свои! Неожиданно из-за бугра ударила
огненная метель. Счетверенные установки «эрликонов» брали нас в кольцо, и зенитчики,
видимо, неплохо знали свое дело.
Послышался резкий хлопок и треск, мой самолет будто
споткнулся о невидимую преграду. Тяга уменьшилась, двигатель смолк. Резко
перехожу на снижение, создаю крен, пытаюсь выскользнуть из зоны обстрела, но на
поврежденном самолете противозенитный маневр щупается не энергичный. Еще одно
попадание. Снаряд разворотил пол кабины, зацепил приборную доску, разбил фонарь
кабины. В лицо ударил холодный, обжигающий ветер. Пробую запустить мотор —
безуспешно.
С нарастающей тревогой думаю: «Только не загорелся бы и
не взорвался самолет. Как дотянуть до своих?». Самолет хорошо слушается рулей,
но с неработающим мотором неудержимо теряет высоту. А земля набегает на меня с
ужасающей быстротой.
Осипов ничем не может мне помочь. В самолете я один, и
надеяться не на кого. Если не дотяну до своей территории, то могу погибнуть. «В
любой обстановке надо быть уверенным и не терять, самообладания», — из
глубины сознания доносится голос командира полка Курбатова. Нет, в самолете я
не один, здесь еще и летчик-инструктор, и командир эскадрильи, и много других
старших товарищей, терпеливо передававших мне опыт летного мастерства, мужества
и отваги. Успокоившись, четко и ясно думаю только о том, как выиграть время и
возможно дольше продержаться в воздухе, дотянуть до своих. Подбираю
наивыгоднейший режим планирования. Однако земля, покрытая снегом, где должна
произойти вынужденная посадка, неуклонно приближается. Смотрю и вижу: Осипов
находится поблизости, подбадривает меня спокойным, мягким голосом;
— Тяни-тяни! Скоро наши...
Эта дружеская поддержка еще больше успокаивает меня.
Высота полета уменьшается, и самолет неудержимо скатывается к земле. Уже
отчетливо видны все неровности, прикрытые снегом. Все. Запаса высоты почти не
остается, нет и свободы маневра. Остается только одно — с прямой
произвести расчет на посадку и приземлиться там, где поровнее. Чуточку
отворачиваю от бугра. Но что под снегом? Попадется канава или валун —
достанется мне и самолету.
Чтобы предупредить пожар, который может возникнуть при
посадке, выключаю зажигание и перекрываю бензокран. Для предотвращения удара
лицом о приборную доску левой рукой опираюсь о передний обвод борта кабины.
Кажется, все меры предосторожности приняты, теперь можно садиться. Подвожу
самолет ниже обычного и плавно «притираю» его на фюзеляж. Пробороздив в снежной
целине глубокую траншею, самолет замер, как распластанная на земле
подстреленная птица. В кабину ворвался горячий пар из водяного радиатора,
поврежденного во время приземления.
И тут я услышал рокот мотора — надо мной на бреющем
полете пронесся самолет Осипова.
— Спасибо, друг! — закричал я радостно. —
Теперь доберусь...
Михаил Осипов, стараясь подбодрить меня, сделал
несколько кругов на очень малой высоте и, качнув крыльями, скрылся за
горизонтом. Он, конечно же, говорил мне по радио, но приемник на моем самолете
уже не работал. Я понял, что приземлился на своей территории, иначе Осипов
наверняка сел бы рядом и выручил меня из беды. Он и кружился на малой высоте,
потому, что высматривал удобную площадку для приземления. Но убедился, что я в
безопасности, качнул крыльями и улетел.
Довольный тем, что все обошлось сравнительно неплохо
(меня даже не ранило), я вылез из самолета, взял бортовой паек, ракетницу,
задвинул фонарь кабины на защелку и тронулся в путь.
Идти по снегу было трудно. От только что пережитой
смертельной опасности и от физического напряжения из-под шлемофона скатывались
по лицу крупные капли пота, звенело в ушах, пересохло в горле. Наклонясь,
ладонью зачерпнул снега, но донести его до рта не успел: над головой прорычала
мина, и поодаль ухнул разрыв. Комья земли взметнулись вверх, а в лицо и уши
ударил резкий, упругий воздух. Я пошатнулся, но устоял на ногах. Где-то совсем
близко прожужжали смертоносные осколки. «Не попали», — радостный вздох
вырвался из груди.
Обстрел усиливался. Вслед за минометами в работу
вступили артиллерийские орудия, заливисто зарокотали пулеметы, застрочили
автоматы. Летчику, впервые попавшему в перестрелку на земле, трудно понять, кто
в кого палит. Мне было ясно, что стреляют по самолету или по мне. Но кто и
откуда — попробуй-ка разберись. Продолжил движение вперед, в том
направлении, куда улетел Осипов. Чувствовал, что там наши. На ходу вытащил из
кобуры и поставил на боевой взвод пистолет; вдруг встретятся фашисты. Бегу,
пригибаясь к земле, и падаю, когда зловещий вой снарядов или мины раскалывает
воздух над головой. Из-за снежного сугроба показались скрадываемые расстоянием
силуэты солдат. Чьи они? Лежу в сугробе, прицеливаюсь. От волнения мушка
пистолета дрожит перед глазами. Не промахнуться бы. В воздухе опять режущее
завывание снаряда. Солдаты тоже залегли, машут руками. Осилив волнение, кричу
сдавленным голосом;
— Кто вы?
— Свои! — доносится в ответ.
От радости срываюсь с места, бегу, прыгаю в окоп
Оказываюсь в крепких объятиях пехотинцев. От их полушубков пахло кисловатой
овчиной, солдатским потом и влажной землей, а от побуревших на морозе лиц веет
таким теплом и таким мужественным спокойстви ем, что я окончательно пришел себя
и тоже заулыбался.
— Мы видели, как ты падал. Земля ничейная. Фашисты
накрыли самолет минами, а мы их — снарядами. Думали, хана тебе, парень. А
живой вот!
— Живой, живой! — в тон им приговаривал я,
удивляясь их спокойствию и привычке смотреть смерти в глаза.
Вскоре меня сопроводили в штаб стрелковой дивизии. Там я
доложил о выполненном задании и о вынужденной посадке. Командир дивизии
приказал дежурному офицеру, чтобы тот помог мне добраться до штаба ВВС Южного
фронта.
— Помыться бы, — сказал я офицеру, когда мы
вышли из блиндажа.
— И пообедать, — улыбнулся офицер, глядя на
мое чумазое от копоти и грязи лицо. — Пойдемте в столовую...
После короткого фронтового обеда офицер вызвал
автоматчика и приказал ему:
— Возьмите дежурную машину и отвезите товарища
летчика в их хозяйство. Шофер дорогу знает.
В штабе ВВС Южного фронта выделили самолет По-2, на нем
летчик связи доставил меня в родной полк.
В полку обо всем уже знали и приготовились к встрече.
Оказавшись в крепких объятиях Курбатова, Осипова, Приказчикова, других боевых
друзей, я почувствовал, как от радости защемило сердце. Такие минуты не
забываются.
Инженеры и техники эвакуировали самолет с места
вынужденной посадки и приступили к ремонту. Повреждения оказались значительными,
особенно от зенитных снарядов. К тому же после приземления на фюзеляж надо было
проверить и опробовать в работе мотор, гидросистемы, систему охлаждения,
радиостанцию, вооружение, выверить показания пилотажно-навигационных приборов и
приборов, контролирующих работу винтомоторной группы.
Техник звена Аркадий Сергеевич Богдалевский, осмотрев
самолет и мотор, записал в свою рабочую тетрадь столько дефектов, что на их
устранение даже в условиях стационарных ремонтных мастерских потребовалась бы
не одна неделя. А тут фронтовой аэродром. Справятся ли?
— Не волнуйтесь, товарищ командир, сделаем, —
заверил Аркадий Сергеевич. — Денька через два-три полетите.
Богдалевский — высокий, могучего сложения
человек — дело свое знал превосходно и обладал большой физической
выносливостью. Богатырями оказались и щупловатый техник-лейтенант Селезнев, и
молодые сержанты Доронин, Беляев. Почти трое суток они не смыкали глаз,
проявляя сноровку и изобретательность. Наверное, все рекорды по
производительности труда они перекрыли, а за качество выполненных ремонтных
работ старший инженер полка Фомин выставил отличную оценку.
Появление в воздухе больших групп вражеских истребителей
настораживало летчиков. Командир полка Курбатов, подводя итоги за день,
говорил:
— Гитлеровцы стягивают крупные наземные силы и
стремятся скрыть их сосредоточение. Поэтому и высылают по пятнадцать —
двадцать истребителей, чтобы не дать возможности нашей воздушной разведке
проникать в глубину их обороны, А летать надо, чтобы добывать данные для нашего
командования. «Мессершмитты» будут подстерегать нас и в районе разведки, и на
маршруте. Смотреть во все глаза, в бой не ввязываться, для маскировки
использовать облачность. Задание на разведку должно выполняться при любых
обстоятельствах.
Как потом подтвердилось, Яков Архипович правильно
предсказал дальнейшее развитие событий, он доложил о своих соображениях
полковнику А. А. Анисимову, недавно вступившему в командование 5-й
разведывательной авиагруппой. Утром полку была поставлена задача на разведку. Летали
мелкими группами по два — четыре самолета. Ни один вылет не обходился без
воздушного боя. «Мессершмитты» буквально висели в воздухе и встречали наших
разведчиков на подходе к цели.
В апреле вражеская авиация активизировала свои действия.
Напряженность боев нарастала, увеличились и наши потери. 2 апреля не вернулся с
задания молодой летчик младший лейтенант Руданский, Это был его первый и
последний боевой вылет. 6 апреля в неравных и жестоких боях погибли опытные
воздушные бойцы командиры звеньев Коробов, Вавилов и летчик Лакизо. От этих
потерь еще большей ненавистью закипали сердца авиаторов, тверже становилась
решимость биться с врагом до последней возможности, пока глаз видят небо, и
отомстить за гибель товарищей.
Между тем весна вступала в свои права, вода размывала
полевые аэродромы и посадочные площадки выводя их из строя. Нам приходилось
часто перебазироваться. Кабанье, Николаевка, Ново-Александровка Славяносербск,
хутор Погорелово, станица Скосырская — вот неполный перечень тех мест, где
побывали мы весной и летом 1942 года, сражаясь на Южном фронте, прикрывая
Ростов, Дон и Кубань от вторжение фашистских полчищ. Эти малоизвестные
населенные пункты даже не на всех картах были обозначены, но как они дороги
нам, летчикам! Эти населенные пункты, как боевые вехи, навсегда остались в
памяти однополчан.
Новых самолетов в то время было еще недостаточно, и
нашему полку, вооруженному прекрасными истребителями Як-1, досталась очень
напряженная работа. Сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков, прикрытие наземных
войск и аэродромов от ударов с воздуха, полеты на разведку и штурмовку —
та кое разнообразие задач выполняли наши летчики Сколько изумительной
храбрости, тактического и летного мастерства проявляли они в каждом боевом
вылете На примере этих подвигов воспитывался весь личный состав. Командиры,
политработники, партийная и комсомольская организации полка широко
пропагандировали опыт лучших защитников Родины и сами показывали образцы
мужества и отваги в бою.
Воздушные разведчики
12 июня 1942 года мы передали 16-му гвардейскому
истребительному авиационному полку несколько уцелевших самолетов и убыли на
аэродром под Погорелово Ростовской области для переформирования и отдыха. Здесь
в полк прибыли 5 летчиков и 20 младших авиационных специалистов. Это были
девушки, окончившие авиашколу, они заменили оружейников, радистов,
парашютоукладчиков, которые ушли в наземные и воздушно-десантные войска.
Прибывшие летчики Исаев, Шатов, Козюберда, Степанов, Забелин приступили к
тренировочным полетам с опытными командирами. В Погорелове долго не
задержались. 20 июня сюда прилетели части на истребителях Як-1, И-16 и
штурмовиках Ил-2, и нам пришлось перебазироваться на аэродром под Скосырскую.
Прикинули на глазок: от передовой 200–250 километров, фашистам здесь не бывать,
можно работать спокойно и немного отдохнуть.
Для переучивания и тренировок летного состава в полку
имелось всего три самолета: два Як-1 и один
Як-7. Эти боевые самолеты были переделаны в
учебно-тренировочные, в них встроили вторые (инструкторские) кабины, а для
сохранения центровки сняли вооружение и бронеспинки. Отрабатывая групповую
слетанность или учебный воздушный бой, молодые летчики стойко переносили
неимоверные перегрузки, которые создавший для них полковые асы. Они давно усвоили,
что высший пилотаж — залог победы летчика-истребителя.
Молодежь усердно перенимала и тактические приемы, и
способы ведения огня по воздушным и наземным целям. Свободные от полетов
командиры, летчики, инженеры, техники, младшие авиационные специалисты
настойчиво занимались наземной подготовкой: изучали тактику врага, изыскивали
свои тактические приемы ведения воздушного боя. Трудились от зари до зари, а
зори в июне — июле почти смыкаются. В условиях войны это и называлось
отдыхом. Но и такой отдых вскоре был прерван.
По срочному заданию на разведку вылетел Калугин. В это
время два других самолета заруливали на дозаправку горючим. Теперь уж было не
до занятий! Авиаторы гурьбой высыпали из землянок. Опять что-то непредвиденное,
каждый думает только об одном: не прорвался ли враг?
— Да откуда тут фашистам взяться? — не
выдержал молчаливого напряжения воентехник Юрий Алексеевич Сергеев. Говорит
просто так, чтобы успокоить товарищей. — Откуда здесь быть врагу, —
повторил он, веря, что наземные войска прочно удерживают оборону.
— На войне всякое может быть, — уклончиво
заметил начальник штаба полка майор Токарев. — Надо быть всегда в
готовности отразить нападение воздушного и наземного противника.
А противовоздушную и наземную оборону аэродрома Иван
Власович Токарев готовил тщательно, все у него было предусмотрено. Благодаря
этому гитлеровцам никогда не удавалось застигнуть нас врасплох.
Кто-то поддержал Сергеева. Заговорили, что фашистам
теперь несдобровать, мол, в газетах пишут о договоренности с союзниками о
создании второго фронта в Европе.
— На второй фронт надейся, а сам не плошай, —
бросил реплику батальонный комиссар Щербак.
Его всегда приветливое лицо как-то погасло, брови
нахмурились, глаза сверкнули укоризненно. Все примолкли. Догадались, что командование
полка, вчера побывав в штабе дивизии, кое-что знает иное.
А знали командир, комиссар и начальник штаба полка
многое из того, что каждому солдату знать не положено. Например, что всеми
видами разведки, и особенно воздушными разведчиками, была вскрыта интенсивная
подготовка гитлеровцев к наступлению: концентрировались войска, подтягивались
резервы. Только 8 июля было обнаружено, что в сторону Сталинграда движется
огромная моторизованная колонна; в направлении Буденновки шли две колонны; из
Артемовска к линии фронта продвигается большое количество автомашин, танков и
орудий на механической тяге. О времени и направлении удара немецко-фашистских
войск могли знать командующий Южным фронтом и другие военачальники. Поэтому они
заранее привели войска в боевую готовность.
Но почему же так спешно понадобился разведывательный
полет Калугина, да еще на учебно-тренировочной машине?
— Летит, летит! — закричал воентехник Сергеев,
первым увидевший свой самолет.
Через несколько минут Калугин докладывал командиру
полка:
— Восточное Северского Донца и Айдара видел танки,
автомашины, мотоциклистов. Прут в четыре ряда. Много!
Командир полка, не медля ни минуты, по телефону сообщил
в штаб дивизии о результатах разведки. В штабе выразили сомнение; почему не
подсчитал точно, почему не доложил по радио на КП?
— На моих самолетах нет радиопередатчика, —
ответил Курбатов. — Калугин спешил на посадку и доложить о прорыве
противника.
— Хорошо, работайте пока по своему плану, —
ответил начальник штаба дивизии. — Факты будут проверены.
Часа через полтора на аэродроме приземлился связной
самолет По-2, торопливо зарулил, выключил мотор, не дождавшись, когда остынет.
Лопасти винта «чавкнули», остановились и, будто передумав, крутнулись в
обратный ход. Из выхлопных патрубков мотора вырвался резкий, как выстрел,
металлический авук.
— Мотор загонишь, растяпа! — сердито закричал
старший инженер полка военинженер 3 ранга Фомин, подбегая к самолету. Он
ревностно относился к сбережению материальной части и за небрежность «снимал
стружку», не давая спуску ни молодому, ни опытному летчику. Но, узнав командира
дивизии, смутился: — Виноват. Не ожидал...
— Нервничает, — успокоил инженера полка
Курбатов. — Но что-то произошло.
Командир дивизии спрыгнул на землю и, не дослушав
обычный в таких случаях доклад о том, чем занимается полк, сказал отрывисто;
— Позвать Калугина!
Федор Захарович, будто предчувствуя грозу, оказался тут
как тут.
— Панику поднимаете, младший лейтенант, —
упрекнул Калугина командир дивизии. — У страха глаза велики...
Калугин, стройный, плечистый, под строгим обвинительным
взглядом старшего начальника ссутулился, широкие плечи его обвисли, будто
нагрузили на них стопудовую тяжесть, но смотрел гордо, с достоинством. Он резко
крутнул головой. Из-под шлемофона выскользнула густая прядь русых волос,
прикрыла ясные серые глаза. Ловким движением руки отбросил со лба волосы,
сказал:
— Я? Паникер?..
— На доразведку только что посылали
бомбардировщика. Смотрели в три пары глаз: летчик, штурмана стрелок-радист...
— И ничего не видели? — раздраженно спросив
Калугин.
— Гурты скота перегоняют, — уточнил командир
дивизии. — У страха глаза велики, — повторил он расход жую поговорку.
Калугин понял — ошибка. Не его — плохо смотрел
экипаж бомбардировщика. Поднялись на высоту и ничего не разглядели толком. Да
еще ввели в заблуждение старших начальников. Теперь уж Калугину было не до
личных обид. Что стоит ложное обвинение по сравнению с тем, что он видел на
дорогах! Лавина моторизованных войск катилась на восток, скоро ее танковые
клинья дотянутся сюда, а лавину эту принимают за гурты скота.
— Разрешите повторить полет? — попросил он.
Командир дивизии молчал, раздумывая. Но не для того же он прилетел, чтобы
сделать выговор летчику за неудачную разведку? Это хорошо понимал и Курбатов,
сказал без околичностей;
— Пусть летит. Что-то не доглядел экипаж
бомбардировщика.
Тактичный и предупредительный комиссар Щербак решил
смягчить обстановку и сказал примирительно:
— Оснований не доверять экипажу бомбардировщика
нет. Калугину мы тоже верим. Надо лететь, уточнить обстановку. И немедленно!
— Ставьте задачу, — разрешил командир
дивизии. — Да повнимательнее там...
— С кем полетите? — спросил Курбатов. —
Вдвоем надежнее.
— С Лукичом, — не задумываясь, ответил Калугина
И тут же спохватился, вспомнив о правилах воинские взаимоотношений: — Со
старшим лейтенантом Приказчиковым.
Взлетели парой. Калугин без труда вышел в район
предполагаемого нахождения немецко-фашистских войск. Снизился до бреющего.
Алексей Лукич Приказчиков крутился вверху, прикрывая Калугина. Били
крупнокалиберные зенитные пулеметы и счетверенные установки «эрликонов»,
стараясь снять разведчиков метким выстрелом. Светящиеся трассы вспыхивали то
справа то слева, то впереди, то где-то вверху, Калугин бросал послушный «як» с
крыла на крыло и считал танки, автомашины, орудия, старался хотя бы
приблизительно определить количество вражеских войск и направлене их движения,
но сделать это было нелегко. На обстрел с земли не обращал особого внимания.
Знал: на той высоте подловить маневрирующий на большой скорости истребитель не
так-то просто. Хуже было Приказчикову: по его самолету, находившемуся на
километр выше, стреляло больше зенитных точек.
Калугин взмыл вверх, осмотрелся. И не увидел
Приказчикова. «Неужели сбили Лукича?» — обожгла тревожная мысль. Посмотрел
выше: три истребителя, издали похожие на стрелы, пронзающие небо, гонялись по
вертикали. Понял: Приказчиков сковал боем пару «мессершмиттов» и увлек их на
высоту, подальше от разведчика, чтобы те не помешали ему выполнить задание.
Боевым разворотом ринулся к ним, пошел в атаку. Дерзкие атаки на встречных
курсах в данной ситуации был единственный выход. Приказчиков делал то же самое.
«Мессершмитты» избегали лобовых атак, страшась тарана, уходили вверх и старались
зайти советским истребителям в хвост, ударить наверняка. Но «яки» маневрировали
так энергично и умело, что гитлеровцам нетрудно было понять: с этими —
гляди да гляди! Иначе, сам попадешь под огонь. О том, что «яки» не могли
стрелять, гитлеровцы даже не догадались, и «мессершмитты» глубоким пикированием
вышли из боя...
Командир дивизии поджидал разведчиков на аэродроме.
Через час они приземлились.
— Ну что, убедились? — спросил он нетерпеливо.
— Убедились, — доложили Калугин и
Приказчиков. — Фашисты нацеливаются в обход Миллерово...
Командир дивизии поставил полку боевую задачу следующий
день: тремя учебно-тренировочными самолетами вести усиленную разведку войск
противника. Уже вечерело, и он, взволнованный, улетел в штаб 4 воздушной армии.
Короткая июльская ночь прошла в тревоге и казалось
бесконечно долгой. Вылетели с рассветом на разведку Приказчиков и Осипов.
Вражеские войска за ночь не продвинулись и находились почти на тех же рубежах.
Но с восходом солнца опять закопошились.
«Мессершмитты» парами и четверками старались перехватить
и уничтожить воздушных разведчиков. Но всякий раз наши летчики уклонялись от
боя и привозив ли новые разведданные. И только к вечеру Калугин и старшине
Николаю Штукину пришлось-таки сразиться с гитлеровцами. Пара «мессершмиттов»
подкрадывалась к ним снизу, четверка висела сверху. Шесть против двух
невооруженных.
Калугин многократно покачал крыльями. Это сигнал
Штукину: постарайся выйти из боя, вернуться на аэродром и доложить результаты
разведки. Понимал, как трудно это будет Штукину. Но это — боевой приказ!
Он должен быть выполнен без колебаний. Главное — разведка!
«Пошли!» — мысленно произнес Калугин и потянула на
высоту. Как и рассчитывал, нижняя пара «мессершмиттов» не замедлила
воспользоваться тактической «ошибкой» советского летчика, оторвавшегося от
своего ведомого, К тому же расстрелять одинокий «як» на высоте удобнее, чем на
бреющем полете: можно взять в вилку снизу и сверху. Не ускользнет и тот, что
остался на малой высоте.
Оторвался ли Штукин от противника, Калугин уже не смог
увидеть. Висевшая сверху четверка накинулась на него, как набрасываются шакалы
на обреченную» жертву. Так он оказался зажатым со всех сторон. Резко вошел в
правый вираж, крутой, стремительный. «Мессершмитты» разошлись в стороны и вверх,
вниз. Кто-то из них первым попытается взять беззащитный «як» в прицел. Который?
Ах, вон тот, что доворачивается сверху. Глядь, а снизу те, двое, уже водят
носами из стороны в сторону. «Прицеливаются, гады, — успел подумать
Калугин. — Долго ли нажать на боевые кнопки — какие-то доли
секунды...».
Резкий рывок педали и ручки управления. С глубокого
виража «як» зарылся носом под горизонт, крутнул полубочку и штопором пошел
вниз. Даже огненные трассы, мелькнувшие над крылом, не заметил Калугин.
Уменьшил обороты мотора, сделал полтора-два витка штопора, остановил вращение
самолета. Свистел ветер, давило в ушах, лезла в нос и в глаза поднявшаяся с
пола кабины пыль, а он все пикировал и смотрел вниз где яркой панорамой
угрожающе быстро набегала на него земля. Различил темную воронку на
однообразном желтоватом фоне и ускоренным движением потянул ручку управления на
себя. Перед глазами поплыли розоватые круги — влияние чрезмерной
перегрузки. Встряхнул головой, круги размылись, и в бронестекле фонаря кабины,
совсем близко, качнулся степной горизонт. Но еще ближе была земля. Самолет,
более не повинуясь рулю высоты, плашмя проваливался вниз. Впереди, почти под
самым носом, показались пшеничные колосья. И в этот жуткий миг он почувствовал,
что не столкнулся с землей, а уходит от нее. Не дыша и не шевелясь (как бы
неосторожное движение вновь не ввергло машину в безудержное падение на землю!)
Калугин плавно отдал от себя ручку, осторожно увеличил обороты. Мотор запел
басовито и ровно.
— Выкрутился! — радостный крик вырвался из
груди Калугина. Осмотрелся: «мессершмитты» барражировали на высоте, видимо,
посчитав его сбитым, и уклонялись к западу. Можно было уходить в Скосырскую. Он
посмотрел вниз, на пшеничное поле, едва не ставшее его могилой. Почувствовал
тошноту, но усилием воли сразу же подавил ее. Подумал: «Вот он какой, страх. А
в критическую минуту просто не думается об этом — некогда!»
Через минуту-другую в кабине запахло подгоревшим маслом.
Посмотрел на приборы: стрелка термометра охлаждающей жидкости отклонилась за
красную черту и замерла на отметке 110 градусов. Это предел. Неужели придется
падать где-то в степи? Чтобы совсем не перегрелся мотор, уменьшил обороты. Но
температура воды оставалась прежней. Начала подниматься и температура масла.
Решил; «Сяду в Погорелово, это ближе километров на семьдесят...»
Садился с прямой, благо места знакомые. К самолету
подбежали два техника в выцветших на солнце комбинезонах: один —
молоденький, недавно из училища, второй — усач с обветренным лицом.
Кричат;
— Что случилось?..
— Перегрев, — сказал Калугин. —
Посмотрите, пожалуйста. И дозаправить бы, а?
— Это мы быстро, — пообещал усач и полез под
самолет. — Это же надо — пшеничку скосил! — удивительно
воскликнул он. — Весь радиатор забит колосьями. Хорошо, что соты не
пробило, а то пришлось бы тебе, здесь сидеть на вынужденной.
Прочищали осторожно и долго. Подкатили баллон со сжатым
воздухом, к нему присоединили шланг, продули, как могли, соты и весь радиатор.
На дозаправку горючим ушли считанные минуты.
К счастью, мотор запустился с первой попытки. Калугин
взлетел. Набрал высоту, довернул на курс.
Солнце скатилось за горизонт, и южная ночь не заставила
себя ждать. Сумрак сгущался быстро, наземные ориентиры будто размывались в нем.
Справа тускло блеснул Северский Донец и скрылся из виду. Впереди должна быть
Калитва, а затем и Быстрая, но пока этих речек не видно.
В наступающей темноте увидел извилистую ленту Калитвы и
совсем рядом — Быструю. Взглядом отыскал станицу Скосырскую, увидел
аэродром. Посмотрел на северо-запад: высоко в небе отражалось зарево.
«Миллерово горит, — догадался Калугин. — Ударили фашисты на
закате — и вот!.. А чем отразишь натиск? В полку одни «безлошадники»
остались».
Пока снижался в круг над аэродромом, стемнело совсем.
Садился осторожно: снизил самолет и щупал колесами землю. Сел! Сразу же на
пробеге откинул назад подвижную часть фонаря кабины. В лицо ударил свежий,
бодрящий воздух. Выключил мотор. В голове противно звенело от пережитого, а на
душе радость, среди сбежавшихся к капониру техников и летчиков увидел своего
ведомого Николая Штукина.
— Живой, Коля! — закричал Калугин, вылезая из
кабины...
Ночью поступил приказ на перебазирование.
На Северном Кавказе
На рассвете 12 июля 1942 года летчики, инженеры и
техники под командованием начальника штаба Токарева двинулись в путь в пешем
строю.
Мы присоединились к какой-то части, отступавшей к Дону.
Палило солнце, в раскаленном воздухе висела дорожная пыль, горьковато пахло
степной полынью. Но к горечи во рту примешивалась горечь душевная. Обидно было
нам, закаленным в боях летчикам-истребителям, привыкшим к стремительным
скоростям и головокружительным маневрам, плестись по выжженной солнцем
бескрайней степи и задирать голову, провожая наших крылатых братьев.
Мы знали, что враг преследует нас по пятам и ничего не
могли предпринять в свою защиту. Отвратительное это чувство —
беспомощность. Еще тяжелее было видеть, как старики и старушки выходили на баз
и, ладонью прикрыв глаза, с укором и тревогой смотрели на нас и вслушивались в
гул битвы за нашими спинами.
Мы видели пролетающие в небе группами штурмовики Ил-2,
пятерки бомбардировщиков Су-2 и Пе-2. Ним нетрудно было представить, как они,
прорываясь сквозь плотный заслон «мессершмиттов» и огонь зениток, наносили
удары по вклинившимся на просторы Дона и Кубани захватчикам. Черные тучи дыма
заволакивали степные дали, горькими запахами горящих хлебов и построек, гарью
перегретого железа пропитался воздух.
Прибыли на аэродром Кавказская (г. Кропоткин) и влились
в 6-й учебно-тренировочный авиационный полк. Вместе с ним перебазировались в
Армавир, город и аэродром подвергались интенсивным налетам вражеской авиации.
Во время одного из таких налетов «юнкерсы» и «мессершмитты» застигли нас на
аэродроме. Все разбежались по щелям, и только командир полка Курбатов оставался
на месте. К нему-то и привязался один ретивый «мессер». Он несколько раз
снижался до бреющего, остервенело строчил из пулеметов и все мимо.
Курбатов не растерялся, нашел выход: разостлал черный
реглан, а сам укрылся в бурьяне. При очередном заходе гитлеровец всадил четыре
пули в реглан и (крылся за холмистым берегом Кубани.
— Доберусь до тебя, мерзавец! — погрозил
кулаком Курбатов вслед улетевшему фашисту. — Придет время — сыграем
тебе отходную...
Вечером собрались в затемненном, полуразрушенном ангаре,
тускло горела аккумуляторная лампочка, слушали итоги боевой работы полка.
Командир сказал, но на ростовском направлении летчиками полка совершено 1843
боевых вылета, проведено 225 воздушных боев, в результате которых сбит 61 самолет
противника. Только в боях за Ростов эрэсами, бомбами, пулеметно-пушечным огнем
уничтожено 34 танка, 855 автомашин с войсками и грузами, 14 штабных автобусов,
19 зенитных установок.
Эти успехи полка — заслуга не только летчиков. В
нашу общую победу был вложен огромный, героический труд инженеров, техников,
механиков, всех воинов. Наиболее отличившиеся командиры, сержанты и бойцы были
награждены боевыми орденами и медалями. Среди награжденных Д. И. Фомин, В. В.
Хайдуков, М. Ф. Курочкин, Ю. А. Сергеев, А. С. Богдалевский, А. А. Туров, А. А.
Николаев.
На одном из привалов к нам прибыл Курбатов.
— Перед нами Успенское, — сказал он,
прохаживаясь перед строем. — Сюда мы добирались долго. Причина тому —
отсутствие попутного транспорта и наша неподготовленность. Теперь мы готовы,
дорога одна. Приказываю: каждой группе добираться самостоятельно! Использовать
попутные автомашины и железнодорожный транспорт. Пункт сбора — Минеральные
Воды. Срок — двое суток...
Проворнее всех оказались наши девушки. Водители, заметив
на обочине дороги «голосующую» красавицу, притормаживали машину, выскакивали из
кабины и находили для счастливой «землячки» место поудобнее.
Нам же приходилось ловить грузовики на ухабах, когда
водители вынуждены были сбрасывать скорость; многие авиаторы устраивались на
железнодорожных платформах. К исходу вторых суток весь полк был в сборе.
1 августа 1942 года. Мы — на месте! Обносившиеся, с
потертыми ногами, неимоверно уставшие стояли в строю авиаторы. Все — как
один! Позади сотни километров трудных дорог. Под бомбежками и обстрелами, на
скудном пайке, с ночевками под открытым небом в степи. И еще запомнился нам
обшарпанный грузовик на правом фланге, заваленный штабным имуществом и
документами — самыми беспристрастными свидетелями героической истории полка.
Наконец мы получили прекрасные истребители Як-7. Прибыло
и пополнение — летчики, окончившие авиационное училище; Горбунов, Печеный,
Калинин, Колдытаев, Шалибаев. Под руководством наших опытных командиров они
быстро вошли в строй, и полк перебазировался в район Моздока, в расположение
217-й истребительной авиационной дивизии.
Нас ознакомили с общей обстановкой. Положение советских
войск оставалось тяжелым. Части горнострелковых дивизий гитлеровцев захватили
важнейшие горные перевалы Центрального Кавказа. Бои развернулись Ин подступах к
Новороссийску и Моздоку.
Ставка ВГК и командование Закавказского фронта принимали
срочные меры к наращиванию сил и средств ни угрожающих направлениях, к созданию
глубоко эшолонированной обороны. Теперь нам, авиаторам, предстояло сражаться
вместе с воинами Закавказского фронта, обеспечивая боевые действия с воздуха
Северной группе войск.
Обо всем этом рассказал нам специально прибывший на
связном самолете начальник разведотдела штаба 4-й воздушной армии. В тени под
деревом, где мы сидели, была развешена карта. Синие стрелы обозначали
предполагаемое наступление противника одновременно на трех направлениях.
Штабной обстановку на фронте знал превосходно, говорил четко, не заглядывая в
записи, подробно рассказал и об авиации противника.
— Да, поработала разведка, — похвалил его наш
командир полка.
Опасность страшна своей неожиданностью. Теперь те мы
были достаточно осведомлены, чтобы сделать собственные выводы: враг не пройдет!
А из убежденности каждого воина, его личной решимости победить Врага и
складывается моральный дух армии как один из решающих факторов в войне.
На повышение морально-боевого духа авиаторов была
направлена и вся политико-воспитательная работа. В тот же день в полку побывали
начальник политотдела армии полковник Ф. И. Жмулев и его помощник По комсомолу
капитан И. Н. Бурляй. Они провели семинары с партийными и комсомольскими
активистами, напомнили им, что требования приказа № 227 должны разъясняться
воинам глубоко, ясно, доходчиво.
В те суровые дни у меня возникло твердое решение
навсегда связать свою жизнь с Коммунистической Партией. Поговорил с Федей
Калугиным. Оказалось, что и он давно мечтает об этом. Но примут ли нас в ряды
ленинской партии? Ведь мы еще не вышли из комсомольского возраста, каждому чуть
больше двадцати нет. Обратились за советом к комиссару.
— Вполне могу за вас поручиться, — ответил
Сергей Михайлович Щербак. — Пишите заявления.
В боевых условиях все решалось быстро. Не проводилось и
многочасовых собраний. Принимали нас прямо у самолетов. Длинных речей не было.
Перед лицом своих старших товарищей-коммунистов мы поклялись сражаться с врагом
мужественно, умело. И, дав эту клятву, через несколько минут взлетели навстречу
врагу.
Нашу головную восьмерку ведет Курбатов, ему присвоено
звание подполковника. Шестерка под командованием командира 1-й эскадрильи
капитана Егорова идет несколько в стороне и с превышением, еще одна восьмерка
осталась на земле в готовности к немедленному вылету. По первому же сигналу ее
поведет в бой майор Гарбарец — заместитель командира полка.
Теперь мы — сила! Не то что на дорогах отступления.
Под крылом самолета Як-7б на подвесках шесть реактивных снарядов, у других по
две 100-килограммовых бомбы, из кока винта грозно нацелился вороненый ствол
20-миллиметровой пушки, из капота мотора выглядывают два крупнокалиберных
пулемета, в контейнерах — снарядные и патронные ленты.
Рядом с командиром летит Калугин. Чуть поодаль вижу
самолеты комиссара Щербака, коммунистов Приказчикова, Наумчика. Думаю о высоком
доверии, которое они оказали нам, голосуя «за» на партсобрании. Значит, они
тоже поручились за нас.
В район цели подходим на высоте 2000 метров. Видимость
хорошая. Самолетов противника не видно, но они могут появиться, как только
начнем штурмовку. Поэтому командир и решил наносить удар последовательно;
сначала восьмеркой, а шестерка Егорова в это время должна оставаться на высоте,
после одного-двух заходов восьмерка уходит вверх, а Егоров переходит к
штурмовым действиям. Так определено заданием еще на земле, перед вылетом.
Внизу показались черные коробки автомашин, длинные
гадючьего цвета колонны пехоты. Над дорогами клубится пыль, ветер относит ее в
сторону, облегчая нам выбор цели. Командир уменьшил обороты и потянул в
сторону, и со снижением, на развороте вытягиваемся в пеленг, заходим для атаки
с пикирования, слышим:
*
* *
— На горизонте точки... Восемь, двенадцать...
Это Егоров предупреждает нас о появлении самолетов
противника. Успеют ли они помешать нам штурмовать колонну автомашин, на которую
пикируем? Нет, опоздали. Курбатов уже выпустил серию эрэсов, почти одновременно
дали прицельный залп все наши летники. В колонне вражеских машин вспыхнули
костры, клубы черного дыма смешались с огнем и пылью.
Взмываем вверх и видим всплески огня вокруг наших
самолетов. Но снаряды «эрликонов» остаются где-то вишу; нелегко зенитчикам
поймать в прицел маневрирующий истребитель.
— Атаковать попарно! — командует Курбатов. Это
для того, чтобы рассредоточить огонь зениток. Вторично заходим на автоколонну,
ведем прицельный огонь из пушек и пулеметов. Бью по длинному бензовозу.
Огненный шнур снарядов вписался в серый от пыли корпус, и красный клубящийся
огонь взметнулся вверх, едва не опалив мой самолет. Проскочив над взорвавшимся
бензовозом, снижаюсь еще ниже и бью из пулеметов по пехоте. Азарт штурмовки
настолько захватил меня, что я даже не видел, стреляют ли с земли. Стреляли,
наверное.
— Всем сбор! — командует Курбатов.
Быстро считаю свои самолеты: «Восемь, все целы!»
Пристраиваюсь к ведущему. Теперь мы освободились От бомб и эрэсов, спешим к
группе Егорова. Моторы на максимальном режиме, высота растет с каждой секундой.
Шестерка Егорова идет на сближение с «мессершмиттами».
Сейчас и мы видим, что их двенадцать. разбившись на три четверки, они подходят
с разных сторон, выжидая, когда шестерка советских истребителей ввяжется в бой
с одной из четверок; тогда две другие четверки будут безнаказанно сбивать наших
одиночек, оторвавшихся во время боя от своей группы. Ио мы уже набрали высоту.
Шестерка Егорова развернулась для атаки ближайшей группы
«мессершмиттов», что и надо было гитлеровцам. Две четверки «мессершмиттов»,
находясь выше, незамедлительно воспользовались своим преимуществом в высоте и
ринулись на Егорова. Атакованная Егоровым четверка резко пошла на высоту,
затягивая всю группу под неотразимый удар верхнего яруса «мессершмиттов». Но
Егорова трудно было соблазнить ни легкую победу. Обладая большим боевым опытом,
спокойным характером, аналитическим умом, в воздухе он видел все, точно
разгадывал замысел противника, поэтому и сейчас не потянулся за хвостами
уходящей вверх четверки, а развернулся для лобовой атаки пикирующих на него
«мессершмиттов». Гитлеровцы то ли не приняли вызов Егорова и отвернули в
сторону, то ли заметили нашу восьмерку: мы приближались сзади, разгоняя
скорость в горизонтальном полете. Курбатов скомандовал Егорову:
— Идите работать, а мы сейчас...
Егоров повел свою группу на штурмовку автоколонны и
пехоты. По радио он ничего не ответил, но, проходя со снижением под нами, качнул
крыльями: «Вас понял!»
Курбатов энергично потянул на высоту. Мы не отставали от
него. «Мессершмитты» находились несколько в стороне и не спешили атаковать нас.
Видимо, уход шестерки Егорова вниз и в сторону сбил их с толку. Вот и пойми
этих русских: то лезут в лобовую очертя голову, то уходят, когда на выручку им
подоспела восьмерка. А почему ушли? Не для того ли, чтобы набрать побольше
высоты и ударить со стороны солнца? Что ж, замысел ясен. Фашисты и сами
частенько использовали этот нехитрый прием. А что главная задача Егорова —
штурмовать наземные войска, — об этом фашисты сообразили не сразу. Так,
стараясь разгадать замысел противника, Курбатов понял причину замешательства
гитлеровцев, скомандовал:
— Каждой паре атаковать четверку, а я возьму вон
того! Желто-но-о-сого!
Всегда спокойный голос Якова Архиповича на этот раз
дрогнул. То ли от того, что давненько не сходился в решительном поединке с
противником и сгорал от нетерпения всадить в него пушечно-пулеметную очередь,
то ли вспомнился ему армавирский аэродром, простреленный реглан и обнаглевший
«мессершмитт» с желтым драконом на фюзеляже. Может, это и был тот самый
гитлеровец. Тогда кок винта его самолета не был окрашен, теперь кок и
дракон — одного цвета. Выбился в ведущие группы и подкрасился?..
Комиссар Щербак со своим ведомым, заняв исходное
положение, пошел в атаку на нижнюю четверку, одновременно другая наша пара
атаковала вторую четверку, находившуюся метров на 200 выше, а Курбатов с
Калугиным решили ударить по четверке, возглавляемой «желтоносым».
Приказчиков (я у него ведомым) прикрывает командира на
случай непредвиденных обстоятельств.
«Мессершмитты», будто оглядываясь, не появилась ли где
отошедшая в сторону шестерка советских истребителей, неохотно ввязывались в бой
и, разгоняя огромную скорость, стали уходить на запад. «Желтоносый» крутнул
переворот и отвесно пошел к земле. Его ведомый запоздал с переворотом и попал
под огонь Калугина. Но фашист довернулся и ушел в сторону от своего ведущего.
Зато ведомая пара «мессершмиттов» потянулась за «желтоносым» и создала угрозу
атаки сверху. Приказчиков отбил пару заградительным огнем. Курбатов и я,
преследуя «желтоносого», тоже оторвался от Калугина, затратившего несколько
секунд на прицеливание и стрельбу по «мессершмитту», и остался без прикрытия,
«Желтоносый» чутко уловил, что остался один на один с русским, и решил
разделаться с ним. Курбатов увидел, как гитлеровский ас резко сломал траекторию
своего полета и полез боевым разворотом вверх. крыльев «мессершмитта» полыхнули
дымчатые струи — срыв потока воздуха. Какой след оставался за крыльями
«яка», Курбатов не видел. Вцепившись взглядом в хвост стервятника с желтым
носом и желтым драконом на фюзеляже, он ловил врага в сетку прицела и держал большой
и указательный пальцы на боевых кнопках. «Мессершмитт» залез на предельную
вычту, мотор его выдохся; распустив за хвостом дымную копоть, стервятник
беспомощно качнул с крыла на крыло и, будто вскрикнув «Гитлер капут!», неуклюже
перевалился вниз.
— Вот тебе, мерзавец, отходная! — раздался в
эфире победный голос Курбатова. И в тот же миг сверкнула пулеметно-пушечная
трасса. Словно огненный меч, она разрубила на части желтого дракона, кресты и
свастику. Обломки «мессершмитта» даже не загорелись. Как перья расстрелянного
коршуна, медленно падали они, кружась в воздухе. И только передняя часть
фюзеляжа с мотором и гитлеровцем в кабине обугленной головешкой воткнулась в
землю...
Снизу подходил к Курбатову Калугин; пристроились и мы с
Алексеем Приказчиковым. Комиссар Щербак со своей четверкой приближался к нам.
Самолетов противника в воздухе не было.
— Всем сбор, — уже спокойно скомандовал
Курбатов.
Минут десять мы патрулировали на высоте. Этого оказалось
достаточно для того, чтобы закончил штурмовку майор Гарбарец, вслед за Егоровым
появившийся над целью. По коротким радиопередачам можно было понять, что
штурмовка вражеской автоколонны завершилась успешно.
Угасал день. Огромное солнце расплавило над седым
Эльбрусом бело-розовые облака и спряталось за гранитной спиной Большого
Кавказа, уронив призрачные тени в долину, где приютился наш аэродром. Все
благополучно приземлились. А поздно ночью на стол начальника штаба дивизии
легло боевое донесение с приложением фотопленки, отснятой заместителем
командира эскадрильи Наумчиком, на самолете которого был установлен
фотоаппарат. В донесении говорилось;
«15 августа 1942 года штурмовыми действиями полка в
районе Русский-1, Русский-2 уничтожено 43 автомашины с войсками и грузами, 11
бензовозов, 1 штабной автобус, 1 тягач, 2 радиостанции, в воздушных боях сбит
один Ме-109Ф...»
Возвращение Калугина
Вражеская истребительная авиация, стремясь прикрыть свои
войска от ударов с воздуха, предпринимала отчаянные попытки завладеть
инициативой. Но советские летчики противопоставили врагу свое мужество, отвагу,
высокое боевое мастерство.
17 августа пятерка «яков» под командованием капитана
Наумчика вылетела на штурмовку автоколонны захватчиков в районе Прохладного.
При подходе к цели наши летчики обнаружили 14 самолетов типа Ме-109, Хе-113,
Ю-88. Несмотря на трехкратное превосходство противника, отважная пятерка смело
атаковала вражескую группу.
В этом бою капитан Наумчик один дрался с четырьмя
фашистскими истребителями и сбил одного Ме-109, одного Хе-113. И хотя сам
Наумчик был ранен, но продолжал сражаться и руководить боем, а затем привел
группу на свой аэродром и благополучно посадил подбитый самолет.
Летчик этой группы старший сержант Алексей Шатов
атаковал пару «мессершмиттов». Одного из них сбил таранным ударом консоли крыла.
В результате тарана получил серьезные повреждения и его истребить. Однако Шатов
продолжал вести бой. Пилотируя плохо управляемый самолет, он все же сумел
выполнить искусный маневр и меткой очередью сразил второго фашиста. После боя
старший сержант Шатов возвратился на свой аэродром.
20 августа капитан Приказчиков и младший лейтенант
Калугин вылетели на разведку войск противника. Пробившись сквозь плотный заслон
вражеских истребителей, они обнаружили главные силы противника. Вражеская
колонна — автомашины с войсками и грузами, танки — наступала на
Моздок.
Руководствуясь данными наших разведчиков, штаб 4-й ВА
направил значительные силы авиации для ударив по этим целям. В результате
продвижение немецко-фашистских захватчиков было задержано.
«Ни шагу назад!» Это приказ партии и правительства. Но
зов нашей Родины, Летчики понимали всю полноту ответственности, возложенной на
них, и не щадили себя в бою.
Несколько дней авиаторы нашей воздушной армии изматывали
противника, нанося ему значительный урон в живой силе и технике. Но соединениям
1-й танковой армии Клейста ценою огромных потерь все же удались продвинуться к
Нальчику, Прохладному и Моздоку. Противник теснил ослабевшую в кровопролитных
боях 37-ю армию к лесистым предгорьям Кавказского хребта; справа от нее войска
9-й армии зарывались в землю на берегу Терека, чтобы прикрыть подступы к
Военно-Грузинской дороге и к Грозному. В этой обстановке наш полк уже не мог
оставаться на аэродроме Терская под Моздоком, и мы получили приказ на
перебазирование.
Под вечер вылетели на штурмовку вражеских войск с
последующей посадкой на новом аэродроме. Восьмерку наших Як-7б перехватили
двадцать «мессершмиттов». Решительными и умелыми действиями советские летчики
рассеяли группу истребителей противника, сбив одного из них. Командир группы
«яков» майор Гарбарец был ранен, но сумел оторваться от преследователей и
вернулся на аэродром Терская. Пуля прошла вдоль его левой руки. Оказались
разбитым» охлаждающая система и радиатор, вода вытекла, мотор заклинило.
Вскоре прилетел на самолете По-2 командир дивизии и увез
раненого летчика, а техники под руководством Михаила Федоровича Курочкина, не
медля, приступили к погрузке подбитого «яка» на автомашину ЗИС. Удобнее было бы
буксировать самолет в полуразобранном состоянии, но для этого не оставалось
времени. Отъехав километров пятнадцать, остановились на горном перевале,
отстыковали крылья, закрепили их в кузове. К утру самолет был на аэродроме,
куда мы перебазировались.
Техники сразу же приступили к восстановлению
покалеченного в бою самолета, и через сутки истребитель ушел на боевое задание.
Примеров мужества и отваги, проявленных инженерами,
техниками, механиками, водителями автомашин, было много. Однополчане
восхищались самоотверженностью А. Николаева, Я. Курдюкова, М. Паршукова, И.
Терещенко, В. Чекая, Я. Кучеренко, Ю. Сергеева, Г. Петросяна и многих других
наших авиаторов, которые под огнем врага, пренебрегая смертельной опасностью,
проявляя исключительную смекалку и находчивость, эвакуировали с передовой
подбитые в воздушных боях самолеты и восстанавливали их в рекордно короткие
сроки. За время войны техническим составом полка были спасены десятки боевых
машин.
С нового аэродрома мы продолжали наносить удары по
врагу. Всего за десять дней боевой работы в районе Моздока (с 13 по 24 августа
1942 года) полком было произведено 303 боевых вылета. Штурмовки и воздушные бои
носили напряженный, яростный характер. За это короткое время, когда полк
действовал главным образом по наступающим наземным войскам противника, было
сбито 12 фашистских самолетов.
Мы потеряли пять самолетов и четырех летчиков. При
штурмовке вражеских колонн погибли от зенитного огня бесстрашные летчики
Николай Сергеевич Штукин и Виктор Романович Шалибаев.
Не вернулся с задания и мой боевой друг Федор Захарович
Калугин, Случилось это 23 августа.
Был полдень, мы отдыхали в палатке, тщательно
замаскированной травой и зелеными ветками. И вдруг слышим гул самолета. Наших в
воздухе вроде бы не было.
— Чужой! — выразил кто-то общую догадку.
Так оно и оказалось. Над аэродромом кружил фашист. По
приказу командира эскадрильи Калугин побежал к своему истребителю, вскочил в
кабину и взлетел.
Погода стояла ясная, и «раму» обнаружить было нетрудно.
Калугин быстро догнал ее и атаковал. Подбитый разведчик потянул к линии фронта,
пытаясь уйти, отстреливался. Снаряды и пули сверкали совсем рядом с самолетом
Калугина, но Федор не отступал. Он сбил фашиста уже над Моздоком. И тут попал в
зону зенитного огня противника. Несколько снарядов угодило в машину. Двигатель
запарил, кабина «яка» была сильно повреждена, наполнилась паром, запахло
горелым авиомаслом.
Говорят, беда не приходит в одиночку. Калугин обнаружил
выше себя два истребителя Ме-109, вызванных на подмогу пилотом «рамы». А у
«яка» не было запаса высоты, и, подбитый, он летел над самыми вершками
деревьев. Калугин успел передать по радио:
— Машина почти не управляема. Стараюсь дотянуть до
кукурузного поля. Пожалуй, дотяну...
В этот день Калугин на аэродром не вернулся. Не было его
и на следующее утро. «Если ему удалось сесть на кукурузное поле, то наверняка
был расстрелян фашистами. Да и вряд ли он мог сдаться в плен живым», —
думали мы. Думали и о других наших товарищах, которые не вернулись из боя. Но
мы не считали их погибшими. Как живые, они стояли у нас перед глазами.
За десять дней мы нанесли врагу огромный урон, но и сами
понесли ощутимые потери. На войне, как известно, без этого не бывает. Во время
штурмовок наши «яки» получили настолько серьезные повреждено от зенитного огня
противника, что продолжать боевую работу на таких изрешеченных машинах было
невозможно. В связи с этим 24 августа поступил приказ передать 9 самолетов в
ремонтные мастерские, 6 самолетов, еще способных совершать боевые вылеты,
перегнать на аэродром под Орджоникидзе.
Солнце стояло в зените, когда мы поднялись в воз дух.
Уклонившись к линии фронта, дважды проштурмовали артиллерийские позиции
фашистов, засевших на северном берегу Терека, снизились до бреющего и
развернулись курсом на аэродром. При подходе к Орджоникидзе слышим по радио
властный голос:
— Посадка по одному. Первым садиться ведущему
Остальным — ждать!
Захожу на посадку, планирую, уточняю расчет И тот же
голос, но уже потише, произносит:
— Грунт мягковат...
Опытному летчику такого предупреждения достав точно;
будь внимателен, садись на три точки, на пробеге резко не тормози. Делаю
посадку по всем правилам. И едва успеваю выбросить руки вперед, чтобы упереться
в передний обвод кабины и не удариться головой о прицел. Замечаю, как от
автофургона с радиостанцией бежит ко мне крупный человек в пилотской куртке и
возбужденно кричит:
— Живо-ой! Живо-ой!..
— Живой, — говорю, когда он подбежал совсем
близко. — Но зачем сажали, если аэродром не при годен?
— Докладывал, что не пригоден. А мне; «Хватит
осторожничать, Дзусов». Приказывают выпускать летчиков на задание. Теперь-то
поверят, что нельзя...
Командир 45-го истребительного авиационного полка
подполковник И. М. Дзусов, в распоряжение которого передавались эти шесть
самолетов и четыре летчика нашего полка, рассказал мне, что ночью сорвалась с
гор тучка, повисла над аэродромом и вылила столько воды, что летное поле
оказалось непригодным для взлета и посадки.
— Понимаешь, дорогой, во всей Осетии сухо, а здесь
было море. Кто поверит? И я не поверил бы, — сокрушался он, жестикулируя
сильными руками.
Я вылез из кабины и увидел жутковатую картину: сразу же
после приземления колеса просели в размокший грунт, стойки шасси оторвались, а
мой самолет, как и глиссер на днище, прополз на фюзеляже, оставив собой
рытвину. Все три лопасти воздушного винта тупись, как бараньи рога. Теперь
настал мой черед сокрушаться и размахивать руками:
— Такой самолет изуродовать, а... Такой самолет!..
— Получишь справку, что самолет принят, —
невозмутимо сказал командир полка. — Я знал, что ты сядешь. Блестяще
сядешь, потому и разрешил посадку.
А остальных отправил назад. Он проводил взглядом
удаляющуюся пятерку остроносых «яков» и заговорил взволнованно:
— Ах, как нужны мне эти самолеты! И ты не ранен.
Слушай, дорогой, оставайся у меня штурманом полка, а? Не пожалеешь.
— Не могу, товарищ командир.
— Почему не можешь? Комдив разрешил, но только с
твоего согласия.
— Вы же знаете, что значит для летчика боевое
братство.
— Как не знать! — угрюмо ответил Ибрагим
Магометович и посмотрел на синеющие в безоблачном небе вершины гор. Его глаза
сверкнули темным, жгучим огнем, высветив глубоко запавшую боль и неукротимую
волю человека, готового на подвиг во имя Родины.
Я знал, что враг подошел к порогу его дома и не стал
тревожить сердце этого человека. К чему распросы, когда и так все ясно: «Ни
шагу назад!» Словно нагадав мои мысли, он сказал:
— На Тереке наши стоят крепко. Теперь подготовиться
хорошенько и дать фашистам так, чтобы без оглядки катились с Кавказа. А за свой
самолет не беспокойся, мои орлы-техники к вечеру все отладят.
На связном самолете По-2 меня перебросили на свой
аэродром. Через два дня мы перегнали возвратившуюся пятерку «яков», попрощались
с командиром 45-го полка и убыли на аэродром, где нам предстояло получить новые
самолеты и пополниться летным составом.
Вернувшись в родной полк, первым делом я
поинтересовался, есть ли какие сведения о Калугине. Товарищи как-то странно
переглянулись. Все было уже давно ясно. Но меня не покидали тревожные мысли о
судьбе товарища. Ни умом, ни сердцем не принимал я, что не стало среди нас
одного из верных соратнике. Вспоминались совместные полеты с ним. Сколько раз
мы выручали друг друга в бою!
Однажды он вылетел на опробование мотора после ремонта.
И вдруг над облаками увидел силуэт самолета, который шел встречным курсом.
Момент для атаки был удобным. Можно было расстрелять «чужака» с этой дистанции,
можно было подпустить его ближе, что бы ударить наверняка. Но не наш ли это
самолет? Нет, это, кажется, «рама».
В это время самолет изменил курс, развернулся, и Калугин
опознал его. Это была «рама». Разведчик... Упустить его нельзя ни в коем
случае. Мало ли какие данные о сосредоточениях и передвижениях наших войск у него
на борту?
Гитлеровец тоже заметил самолет с красными звездами на
крыльях. Между самолетами оставалось всего несколько сот метров, когда
стрелок-радист с «фокке-вульфа» открыл яростный огонь по Калугину. Пренебрегая
опасностью, Калугин сократил дистанцию и выпустил длинную очередь. Фашистский
стрелок сразу умолк, из левого мотора повалил густой дым, и «фокке-вульф»,
резко снизившись, начал уходить к линии фронта. Калугин, сделав вираж, пустился
за ним в погоню, догнал стервятника, но... пушка и пулеметы молчали, а снаряды
и патроны не все были израсходованы: видимо, перебило провод электроспуска.
В самый напряженный момент этого поединка я тоже
находился в воздухе и возвращался на аэродром.
«Чего он тянет? — услышал я по рации. — Уйдет
ведь, сволочь. С разведданными уйдет...»
Эти слова дежурного по командному пункту встревожили
меня. И тут же — знакомый голос: «Кто сейчас в воздухе в том районе?» Это
спрашивал дежурного подполковник Курбатов. «В том-то и дело, что
никого», — отвечает дежурный.
Сообщаю свои координаты и получаю приказ. Разогнав
скорость, увидел: Калугин прижимает фашиста, к земле, хочет его таранить.
Кричу:
— Отстань, отойди в сторону, Федя!..
Калугин взмывает вверх и кружится надо мной. Понимаю его
замысел: Терек рядом, а там фашисты, и их самолеты могут появиться в любой
момент. Вот Калугин и решил прикрыть меня. Для летчика, который был практически
безоружным, поступок очень смелым — ведь первый удар ему поневоле пришлось
бы принять на себя.
Быстро сближаюсь с противником и меткой очередью вгоняю
его в землю. Пристраиваюсь к самолету Кулугина, вдвоем возвращаемся на
аэродром. Ну как можно поверить, что такого человека не стало?
«Нет, жив Федор Захарович!..» — так думал я ночью.
Так думал и днем, находясь у самолета. На тритий или четвертый день мои
размышления прервал лейтенант Горбунов. Подходит ко мне и говорит:
— Вас там какой-то конюх спрашивает.
— Какой еще конюх? — удивился я. Смотрю, из-за
хвоста самолета выходит человек в рваной телогрейке И замасленных штанах, на
ногах лапти, а на голове какая-то немыслимая кепка. Из-под вихрастого чуба,
приплывавшего лоб, глянули на меня смелые глаза, и тут я вскрикнул: —
Федор!..
Мы кинулись друг к другу и крепко обнялись. Минуты две
стояли молча.
— Всего час назад прибыл. Только что от командира,
даже переодеться не успел, — будто оправдываясь, сказал мне Калугин.
Вечером он рассказал авиаторам о том, что с ним
произошло.
...Ему все-таки удалось спланировать на кукурузу. От
удара потерял сознание. Очнуться помогли «мессершмитты», они для гарантии
сделали над ним два заходя, прострочили из пушек. Впереди слышалась канонада, и
Федор понял, что попал в район расположения передовых фашистских частей. Где
перебежками, а где по-пластунски он добрался до окраины Моздока, постучал в
крайний дом. Там ему и помогли переодеться в гражданское. Моздок уже заняли
фашисты, мост через Терек взорван, а фронт рядом. Решил пробираться к своим.
— Только вышел на улицу, — вспоминал
Калугин, — напоролся на фашистов. Два мотоциклиста с пулеметами, а у стены —
толпа местных жителей. Здоровенный верзила с автоматом допрашивает: «Летчик,
рус, где, куда пошел?»
Местные жители, наверное, признали во мне летчика,
которого искали фашисты, но никто не выдал меня. Одна из женщин вышла вперед и
указала рукой в противоположную сторону. Мотоциклисты умчались в направлении.
В Моздоке я познакомился с переодетым матросом, После
ранения он получил отпуск, приехал к родным — и угодил к немцам. Решили
пробираться к фронту вместе. Зашли попрощаться с его отцом. Весь седой, с
большими пышными усами, он был одет в национальный костюм, на поясе черкески
висел старинный кинжал. Светлые, почти выцветшие, но очень живые глаза его
сверлили меня насквозь.
«Как это могло случиться, что немцы оказались у порога
моего дома? — спрашивал он. — Вы же знаете, что значит для горца
впустить врага в свой дом...»
Сын строго посмотрел на отца.
«Знаю, знаю, что неправ. Так что, не обижайся, сынок,
Верю, что прогоните фашистов. А теперь иди...» — вот его слова. Посмотрел
он на нас и узловатой рукой крепко сжал рукоятку кинжала.
До поселка Русский, что невдалеке от Моздока, они
добрались без происшествий, но на окраине их остановил гитлеровский патруль.
Думали, вот-вот раздастся очередь. Пронесло. Что-то другое заботило
гитлеровцев, и они не тронули двух оборванцев...
— Вот, пожалуй, и все, — сказал Федор
Захарович. — Правда, когда переправлялись через Терек, заметили танковую
колонну. Штук двести припрятано, и маскировочка что надо. Об этом я доложил
командирам наземных войск и нашему командиру Курбатову. Так что эту мою историю
можно назвать разведкой.
— Жахнуть бы эрэсами, а у нас самолеты
отобрали, — посетовал один из летчиков.
— Что толку — жахать растопыренными
пальцами, — убежденно сказал Алексей Приказчиков. — Генерал Вершинин для
того и создает мощные кулаки, чтобы жахнуть. Зачем, думаете, нас вывели на
переформировку? Чтоб собраться в кулак, подготовиться.
— Верно, верно, — одобрительно зашумели
летчики. — А мы свое сделаем. Будет и на нашей улице праздник!..
Готовимся к новым боям
Но пока что праздник ожидался скромный, хотя для всех
нас и значительный, — полк отметил свою четвертую годовщину. По такому
случаю был издан приказ. В нем отмечались большие заслуги всего личного состава
в защите Родины.
И каждый из нас понимал, что до большого праздника, до
заветной победы над оголтелым врагом еще далеко, что предстоят тяжелые бои, и
мы готовились и ним упорно. Находясь на переформировке и отдыхе, тоже старались
сделать все возможное, чтобы приблизить победу.
Наконец из других частей мы получили 23 истребителя
Як-1. Вместе с самолетами на пополнение нашего пилка прибыло четырнадцать
летчиков, в том числе и эскадрилья под командованием капитана Петра Коновалова.
Среди прибывших были и опытные летчики — штурман
полка капитан Михаил Шевченко и младший лейтенант Ахмет-Хан Талович Канкошев,
но остальные — старшины и сержанты, недавно окончившие авиационные школы.
Боевого опыта никто из них не имел, и им, фронтовикам, предстояло в короткий
срок пролети с ними тренировочные полеты на закрепление групповой слетанности в
составе пары, звена, эскадрильи, отработать учебные бои, стрельбы по конусу и
ни наземным целям, научить тактическому и огневому взаимодействию в бою, а
затем, уже на фронте, помочь им обрести качества настоящего воздушного бойца.
К тому времени в полку сложилась продуманная и
подтвержденная практикой методика ввода в бой необстрелянных летчиков. Дело это
сложное, тонкое, требующее от командиров всех степеней основательных знаний
психологии личности, летных и моральных качеств пилота. Нередко от первых
боевых вылетов зависела вся дальнейшая судьба новичка: слетал удачно, одержал
первые победы — окрепли крылья, попал в жестокую переделку — не
миновать неуверенности в своих силах.
Теперь иное дело: рядом с молодыми, необстрелянными
пилотами будут летать закаленные в жестоких боях наши полковые асы. Они
расскажут и покажут, что и как делать, научат искать, распознавать и побеждает
врага, первыми ринутся в атаку, защитят в мину смертельной опасности, Я и сам
не раз испытывал на себе это всесильное влияние в бою неустрашимых, умных
командиров Я. А. Курбатова, М. М. Осипова А. Л. Приказчикова, Н. К. Наумчика.
Рядом с ними всегда чувствуешь себя уверенным и непобедимым.
Для тренировочных и учебно-боевых полетов с новичками
использовали благоприятную, а иногда и не совсем благоприятную погоду, стараясь
подготовить пары, звенья, эскадрильи к боевым действиям в сложных условиях. На
аэродроме находились с утра до наступления полной темноты. А длинными вечерами
изучали театр предстоящих боевых действий, разрабатывали и затем закрепляли в
полетах наиболее эффективные тактические приемы борьбы с воздушным и наземным
противником.
12 декабря 1942 года полк в составе трех эскадрилий
перелетел на новый аэродром, вошел в состав;
230-й смешанной авиационной дивизии и приступил к боевой
работе в районе Грозный, Моздок, Прохладный. К этому времени советское
командование накопило достаточно сил и средств, чтобы приступить к изгнанию
захватчиков с Кавказа.
Наступление Северной группы войск, частицу которых
составлял и наш полк, началось 1 января 1943 года. Развивалось оно успешно. В
тот же день 1-я немецкая танковая армия начала отход, а советские войска,
переправившись через Терек, преследовали противника на всем фронте.
7 января 1943 года, выполнив очередное боевое задание,
группы самолетов нашего полка приземлились на аэродром Моздок. С этого дня полк
вошел в состав 216-й истребительной авиационной дивизии.
Печальная картина предстала перед нашими глазами; здания
и целые улицы лежали в руинах. Жители Моздока восторженно встречали своих
освободителей.
Страшные злодеяния гитлеровцев вскрылись и в Ставрополе,
освобожденном советскими войсками и партизанами 21 января. В общей могиле здесь
были обнаружены сотни трупов, среди которых оказалось немало женщин, малолетних
детей и стариков. У могилы жертв гитлеровских палачей состоялся многолюдный
митинг, на который приезжали авиаторы и нашей дивизии.
Армейская газета «Крылья Советов», подробно рассказав о
митинге, состоявшемся в Ставрополе, призывала летчиков мстить за убитых и
замученных, не дать палачам уйти от возмездия.
Весть о преобразовании нашего 8-го истребительного
авиационного полка в 42-й гвардейский застала нас на аэродроме Журавская.
Приказ Народного комиссара обороны № 64 от 8 февраля 1943 года перервался по
радио и был напечатан в центральных и армейских газетах.
Вечером, когда на аэродроме собрался весь личный состав,
новый командир полка гвардии подполковник Гарбарец открыл митинг. Заместитель
командира по политчасти теперь уже гвардии майор Щербак произнес вступительную
речь. Желающих выступить было много. Трудно рассказать, что творилось у нас на
душе командира 2-й эскадрильи гвардии капитан Наумчик, на груди которого
сверкали три боевых ордена, заявил:
— Волей партии и правительства с сегодняшнего дня
мы носим почетное звание советских гвардейцев. Но еще большая честь —
оправдать это звание боевыми делами на фронте борьбы с фашистскими
захватчиками. Поклянемся, товарищи, бить врага с утроенной силой, бить его без
пощады и без промаха, бить по-гвардейски.
Мы произнесли хором:
— Клянемся! Клянемся бить врага по-гвардейски!..
В тот незабываемый день мы прежде всего вспоминали тех,
кто в жестоких боях с захватчиками пал смертью храбрых. Не было рядом с нами и
тех, кто вместе с полком прошел по трудным дорогам войны и внес огромный вклад
в наши победы над врагом.
На должность заместителя командира 217-й истребительной
авиадивизии убыл всеми любимый командир Подполковник Яков Архипович Курбатов,
под руководством которого полк заслужил звание гвардейского.
Подполковник Иван Власович Токарев был откомандирован на
должность начальника штаба 229-й авиационной дивизии, а начальником штаба полка
стал теперь гвардии майор Петижев Умар Ибрагимович.
Один из лучших наших командиров эскадрилий,
прославленный ас полка, майор Петр Дмитриевич Егоров был назначен командиром
484-го истребительного авиационного полка.
Было радостно сознавать, что они находятся рядом в
составе 4-й воздушной армии, продолжают громить захватчиков в небе Северного Кавказа.
Узнав о присвоении полку гвардейского звания, все прислали своим бывшим
подчиненным и боевым товарищам-однополчанам сердечные поздравления.
Бьем врага по-гвардейски
Ставка Верховного Главнокомандования вывела Северную
группу войск из состава Закавказского фронта и преобразовала ее в
самостоятельный Северо-Кавказский фронт.
Зима на Северном Кавказе выдалась мягкая, весной
начались дожди, кругом стояла непролазная грязь, бездорожье, но, несмотря на
это, советские войска продолжали преследовать отступающего противника. Был
освобожден Ставропольский край, Чечено-Ингушская и Кабардино-Балкарская
автономные республики, Черкесская автономная область, южные районы Ростовской
области и часть Краснодарского края. Попытка гитлеровского командования вывести
группу армий «А» через Ростовскую горловину была сорвана, и враг начал поспешно
отводить свои основные силы к низовьям Кубани и на Таманский полуостров.
В это время нам приходилось часто менять аэродромы. С
Журавской перебазировались в Поповическую, затем в Тихорецк и в
Ново-Величковскую. Посадка на новом аэродроме производилась обычно после
выполнения боевого задания и под вечер. Передовая команда техников и
авиаспециалистов выезжала заранее, встречала прилетающие самолеты и приступала
к подготовке их к боевым вылетам. Утром самолеты опять уходили на задание.
С подлинно гвардейским упорством и высоким мастерством
сражались не только наши опытные асы. Молодые летчики Исаев, Канкошев, Цветаев
и другие авиаторы под руководством своих командиров с каждым боем набирали
силу.
14 марта семерка истребителей Як~1 под командованием
командира эскадрильи Наумчика вылетела на свободную охоту. В районе Темрюка
ведущий обнаружил аэродром, на котором находились пять самолетов ФВ-189 и два
Ю-52.
— В атаку! — скомандовал Наумчик и повел
группу на штурмовку.
Через несколько минут все семь фашистских самолетов
запылали кострами. Но во время штурмовки на гвардейцев напали с высоты четыре
Ме-109Ф и два Хе-113. Наумчик потянул своих ведомых на вертикаль. Умело
используя маневренные качества самолета Як-1, советские летчики ликвидировали
преимущество противника в высоте и завладели инициативой боя. Задымили и
врезались в землю два «мессершмитта», сбитые Канкошевым и Цветаевым. Гитлеровцы
вызвали по радио еще одну группу на подмогу. Около двадцати машин завертелись в
воздухе. Командир эскадрильи Наумчик атаковал ведущего вражеской группы и
меткой Очередью из пушки и пулеметов сбил его. Это еще более воодушевило
гвардейцев. В очередной атаке Исаев сбил еще одного «мессершмитта», «хейнкель»
загорелся от огня Цветаева, Однако атаки вражеских истребителей прекратились не
скоро. Выбрав удобный момент, тройка «мессершмиттов» зажала в кольцо самолет
Горбунова.
Фашистам и в голову не пришло, что советский летчик
медлит с маневром для того, чтобы оттянуть на себя «мессершмиттов» и этим
отвести угрозу от наших молодых пилотов, и гитлеровцы приняли его за неопытного
новичка. Бросившись в атаку на Горбунова, они готовы были торжествовать легкую
победу, но Горбунов резким неожиданным маневром вывернулся из-под удара, сам
перешел в атаку и меткой очередью сразил врага: Ме-109Ф провалился вниз и,
объятый огнем, развалился в воздухе. К месту схватки подошла откуда-то со
стороны еще одна пара «хейнкелей». И в тот неуловимый миг, когда Горбунов прицеливался
по имессершмитту», светящаяся трасса снарядов промелькнула рядом с консолью
крыла «яка», несколько снарядов ударило по фюзеляжу, осколком зацепило руку
Горбунова. Летчик резко взял вверх, занимая выгодное для атаки положение.
Гитлеровцы, поняв, очевидно, с кем имеют дело, ушли вниз, бой прекратился.
— Тяну к своим! — радировал Горбунов.
— Видим, прикроем, — ответил Наумчик. Горбунов
спланировал в расположение наших войск и удачно приземлился на полевой
площадке, выскочи из кабины, погасил пламя, выбившееся из-под капота мотора.
Поднялся на центроплан, включил передатчик?
— Самолет спасен, пришлите машину с
техниками! — прокричал он вслед улетающим «якам».
На аэродроме Наумчик доложил командиру полка:
— Во время «охоты» уничтожили двенадцать самолетов:
семь сгорело на земле, пять — в воздухе.
Григорий Кузьмич Гарбарец крепко обнял каждого летчика.
А потом уж взял под козырек;
— За отличное выполнение боевого задания объявляю
благодарность!..
Через несколько дней отличилась в бою группа наших гвардейцев
под командованием старшего лейтенанта Печеного. На задание вылетели семеркой. В
зоне патрулирования над нашими наземными войсками обнаружили четверку
истребителей противника и ринулись в атаку. Фашисты вызвали по радио
подкрепление, и, вскоре к вражеской четверке присоединилось еще восемь
«мессершмиттов».
Двенадцать против семи. Но такое численное превосходство
противника не смутило гвардейцев. Жестокая схватка продолжалась около получаса.
Дерзко и умело атакуя, командир группы Печеный, летчики Канкошев, Цветаев и
Русак сбили по одному вражескому истребителю. Одного «хейнкеля» расстреляли
группой.
Мастерски дрался в этом бою гвардии младший лейтенант
Сергей Коновалов. Молодой летчик один сражался против четырех «мессершмиттов» и
сбил при этом два из них. Но и сам Коновалов получил ранение. Однако из боя не
вышел и вместе со всеми прилетел на свой аэродром.
Начальник штаба полка гвардии подполковник Умар
Ибрагимович Петижев записал в журнале боевых действий: «Сбито восемь вражеских
истребителей. У наших потерь нет».
Благодаря заботам полкового доктора Литманова
заместитель командира эскадрильи Иван Михайлович Горбунов поправлялся быстро.
На седьмой день повязка с руки была снята, однако врач строго предупредил, что
с полетами надо повременить.
— Налетаешься еще, неугомонный, — мягко
улыбнулся доктор.
Но Горбунов был верен себе и направился к замполиту.
— Помогите, пожалуйста, уговорить командира полка,
чтобы мне разрешили летать.
— А рана? — удивился Щербак.
— Какая там рана — царапина! Можете спросить
доктора.
— Спрашивал, — ответил замполит. —
Повремените еще недельку...
Огорченный, раздосадованный Иван, после неудавшихся
переговоров с замполитом, явился к командиру полка.
— Разрешу завтра, — нехотя согласился
он. — Подготовьтесь как следует.
— Есть, подготовиться как следует! —
обрадовался Горбунов и побежал в эскадрильскую землянку.
Вечером вместе с молодыми летчиками он уточнил по
полетной карте предполагаемый район прикрытия наших наземных войск, наметил
ориентиры.
— Не спешить, но поторапливаться, следить за моим
самолетом, — внушал Горбунов — Лучше всего удается скоростная атака.
Прицеливание — индивидуальное, бить наверняка. И не отрываться.
С рассветом летчики собрались у самолетов, чтобы
осмотреть материальную часть и убедиться в ее готовности к полетам. К Горбунову
подошел врач Литманов, сказал сочувственно;
— Уговорил-таки Кузьмича. Будь поосторожнее с
рукой.
— Не волнуйтесь, доктор. За отличное лечение
подарочек привезу, — пообещал Иван.
Вылетели четверкой в район станицы Анастасиевка. При
подходе к зоне патрулирования Горбунов связался по радио со станцией наведения,
получил информацию о воздушной обстановке. Земля предупреждала, что поблизости
рыскает пара «мессершмиттов». Какое это великое чудо — радио! Летчики внимательно
осмотрелись. Со стороны солнца и несколько в стороне барражировали два Ме-109Ф.
Началось состязание в хитрости. Вражеские истребители, не проявляя активности,
уклонились на запад. Но по дымным шлейфам за хвостами их самолетов было видно,
что они разгоняют скорость, затем уйдут вверх и с высоты попытаются атаковать
четверку.
Горбунов не соблазнился возможностью преследования.
Потому что гитлеровцы сразу поймут — их тоже видят, и постараются удрать
от четверки. А врага надо сбить. Ну хотя бы потому, что доктору Литманову
обещан этот подарок.
Набирая высоту и уходя в сторону солнца, Горбунов зорко
следил за фашистами, которые, по всей видимости, потеряли четверку из виду и
находились ниже метров на 300. Теперь можно было упредить их маневр. Он покачал
крыльями. Летчики поняли: сигна, к атаке. Используя преимущество в высоте,
ринулись вниз.
— Ведущего беру я, ведомый — твой,
Спиридонов, — переключив самолетную радиостанцию на перо дачу, тихо, будто
боясь спугнуть фашистов, напомнит об индивидуальном прицеливании Горбунов и
перенес руку на сектор газа. В плечо кольнуло. «Рана зудит», — подумал он
и нажал на боевые кнопки. Почти одновременно сверкнула трасса, выпущенная
летчиком Спиридоновым. Оба «мессера» вспыхнули и пошли к земле.
— Порядочек! — удовлетворенно крикнул
Иван. — Даже не успели крикнуть «Гитлер капут!».
В боях за Кубань
К концу марта фронт на юге нашей страны относительно
стабилизировался, за исключением Кубани.
Использовав труднопроходимые приазовские плавни и реки,
гитлеровцы создали мощную оборонительную полосу — Голубую линию, которая
представлял! серьезную преграду для наших войск.
Воздушная обстановка к началу апреля 1943 года
характеризовалась обострением борьбы за господство в воздухе. На этом участке
враг сосредоточил 1000 самолетов 4-го воздушного флота. Большие надежды
возлагались на отборные соединения, вооруженные новейшими истребителями, —
3-ю эскадру «Удэт» 51-ю эскадру «Мельдерс», 54-ю эскадру «Зеленое сердце»,
летчики которых имели высокую подготовку большой боевой опыт.
С нашей стороны было 580 самолетов против 1000
вражеских. На это внушительное численное превосходство и надеялось
немецко-фашистское командование.
Наши военачальники хорошо представляли сложность и
размах предстоящих боев. Общее руководство и координацию действий объединенных
сил авиации осуществлял представитель Ставки Верховного Главнокомандования
командующий ВВС Советской Армии маршал авиации А. А, Новиков. Он поставил три
основные задачи; завоевать господство в воздухе, надежно прикрыть свои войска от
налетов вражеской авиации, бомбовыми и штурмовыми ударами по противнику
содействовать продвижению наших частей.
— Главное для нас — быть хозяевами
неба, — уточняя общую задачу полка, сказал гвардии подполковник
Гарбарец. — Господство в воздухе — это и надежное прикрытие, и
поддержка наших войск во время их наступления.
Мы были готовы к схваткам с любым, самым изощренным
противником. Летчики чувствовали свое превосходство над врагом!
Боевое ядро полка еще больше окрепло. Партийная
организация имела в своих рядах 112 членов и кандидатов в члены ВКП(б),
большинство молодых воинов были комсомольцами. Всем летчикам-сержантам
присвоено офицерское звание, повышены в звании многие опытные летчики и командиры,
инженеры и техники. Тогда же, весной 1943 года, для всех военнослужащих были
введены новые знаки различия — погоны.
Из новичков мне особенно приглянулся высокий бравый
младший лейтенант. Познакомились. Николае Глядяев в 1942 году окончил Сталинградское
авиационное училище имени Сталинградского Краснознаменного пролетариата. Воевал
в составе 66-го ИАП, совершил 50 боевых вылетов на сопровождение, участвовал в
воздушных боях.
— Давайте летать вместе, — предложил я
Николаю.
— Согласен, — ответил он. — Только
побыстрее.
— Это уж как получится.
Получилось все хорошо. Записи в моей летной Книжке
идентичны записям в книжке моего ведомого, Поэтому с уверенностью могу сказать:
только в период подготовки наших войск к наступлению мы с Глядяевым двенадцать
раз сопровождали штурмовиков, дважды вылетали на прикрытие боевых порядков 56-й
и 9-й армий, пять раз — на воздушную разведку. И почти в, каждом —
дрались с «мессершмиттами» и «фокке-вульфами», при этом три самолета сбили, а
наши штурмовики и мы сами повреждений не имели. Когда же начачалось
ожесточенное сражение за господство в кубанском небе, вылетали по пять-шесть
раз в день.
Разумеется, вылетали и дрались с фашистами не только мы
с Глядяевым — весь полк!
Иван Михайлович Горбунов повел свою четверку в район
станицы Троицкая. Наземная радиостанция наведения передала:
— Над линией фронта висит «рама», ее прикрывают два
«худых». Подвернитесь влево на сорок пять, идите на сближение.
Иван вскоре обнаружил ФВ-189, который корректировал
огонь дальнобойной артиллерии, и пару Ме-109Ф. Летчик преднамеренно уклонился в
сторону солнца. Его ведомые знали, что надо делать. Когда ведущий ринулся в
атаку на «раму», они взяли в прицел «мессершмиттов». Удар оказался внезапным и
точным. Три фашистских самолета почти одновременно задымили и врезались в
землю.
Наши солдаты, наблюдавшие за этим скоротечным боем,
ликовали: «Слава крылатым гвардейцам!» Эти их восторги передала по радио
станция наведения. В этот день благодарность наземных войск получило и другое
звено. А боеспособных звеньев в полку осталось всего два, и к вечеру мы
перелетели из Поповической в Тихорецк, чтобы на некотором удалении от передовой
заняться вводом в строй молодых летчиков, получить самолеты и с новыми силами
драться за родную Кубань, Тихорецк — узел железнодорожных линий
Ростов — Баку и Сталинград — Новороссийск. В период весенней
распутицы, когда из-за бездорожья резко сократились автомобильные перевозки, по
этим магистралям шел основной поток грузов. Достаточно было одного чувствительного
удара с воздуха, чтобы фронт перестал получать все необходимое. Поэтому, наряду
с тренировочными полетами, которые проводились всего лишь на трех самолетах, и
теоретической учебой, полку была поставлена задача — прикрыть
железнодорожный узел и аэродром от ударов с воздуха.
Летчики посменно дежурили в кабинах, приходя на аэродром
до рассвета и уходя ночью, Предусмотрительность на войне — гарантия
успеха.
Четверку Приказчикова подняли по вызову станции
наведения, где в это время находился командир нашей 216-й дивизии А. В. Борман.
Сгущались сумерки, в воздухе размывались очертания предметов, но с земли
берегли небо зоркие глаза нашего комдива. Подсказывая по радио, генерал Борман
вывел четверку над железной дорогой на участке между станциями Кропоткин и
Тихорецк.
Приказчиков увидел во мгле 19 «юнкерсов». Нагруженные
бомбами, они шли на высоте 2000 метров компактной группой. «На Тихорецк
прут», — догадался комэск и с ходу повел своих гвардейцев на сближение.
Строй вражеских бомбардировщиков расчленился на мелкие группы. Возможно, их
ведущий приказал это сделать для того, чтобы затруднить нападающим истребителям
выполнение боевой задачи. Может, нервы фашистских летчиков не выдержали, и они
шарахнулись в стороны: кто бы мог подумать, что в такой поздний час в воздухе
появятся «яки»?
Довернув на головную группу «юнкерсов», Приказчиков
атаковал ведущего. Летчики Виноградский, Куничев и Печеный выбрали свои цели.
Началась пулеметно пушечная дуэль. С бортов Ю-88 заструились огненные трассы.
Дал ответную очередь кто-то из наших.
— Не торопитесь, — предупредил
Приказчиков. — Бить вместе, с короткой...
Вечерний сумрак скрадывал расстояние до цели, и все же
Приказчиков сработал без ошибки.
— Ого-о-нь! — в такт длинной очереди,
выпущенной из всех огневых точек, скомандовал комэск, синхронно вдавив пальцами
кнопку радиопередатчика и боевые гашетки.
И в то же мгновение красноватые пунктиры снарядов и
пулеметных трасс четверки «яков», идущих разомкнутым фронтом, перехлестнулись с
трассами «эрликонов». Первым загорелся ведущий бомбардировщиков, затем пламя
выметнулось над другими. Но «юнкерсы» все еще держались. Полого разворачиваясь
назад и снижаясь, они вычерчивали в вечернем небе четыре факельные дорожки.
Четверка «яков», левым боевым разворотом уйдя вверх и
вытянувшись в правый пеленг, заняла исходное положение для атаки другой группы.
Но вражеских бомбардировщиков на предполагаемом месте не оказалось. Приказчиков
развернулся на Тихорецк, чтобы отсечь стервятников от цели.
— Все удирают назад, бомбы сбросили в степь, прозвучал
в наушниках знакомый голос комдива. Благодарю за отличную работу! Запишите
четыре сбитых...
«Нет, не тактический замысел флагмана расчленить группу
перед боем, — размышлял Приказчиков, направляясь домой. — Страх за
свою шкуру заставил фашистов метаться из стороны в сторону и повернуть назад. В
такой сгустившейся мути трудно увидеть, сколько остроносых «яков» находится в
небе. А вражеской станции наведения поблизости не было...»
Утром наземные войска подтвердили: «Четыре Ю-8 горящими
врезались в землю».
Растет семья героев
Командование ВВС фронта и воздушных армий лично
занималось вопросами организации четкого взаимодействия и управления авиацией с
земли. На главной станции наведения длительное время руководи! истребителями
генерал-майор авиации А. В. Борман. В боевых порядках наземных войск,
неподалеку от линии фронта, имелись вспомогательные станции, на которых
находились опытные офицеры.
Командиров полков и нас, ведущих групп, периодически
вывозили на станции наведения, где мы, наблюдая за воздушными боями, быстрее
подмечали положительное и отрицательное в действиях летчиков, убеждались,
насколько хорошо видна воздушная обстановка и как необходимы четкие и
своевременные указания с земли. Это укрепляло нашу уверенность в том, что
«земля» все видит и в критическую минуту поможет, подскажет.
На летно-тактических конференциях изучалось все
передовое, что удалось накопить за время боев в воздухе. На одной из таких
конференций прославленные асы нашей дивизии поделились своим боевым опытом,
высказали много ценных рекомендаций. Командир дивизии генерал Борман сделал
обстоятельный анализ действий групп истребителей. Затем он изложил свои выводы
и предложения в специальном письме на имя командующего ВВС фронта генерала К.
А. Вершинина. В письме говорилось:
«Я пришел к выводу, что надо в корне менять методы
ведения оборонительного боя, применявшиеся в первые дни войны. Они уже изжили
себя. Надо дать летчикам почувствовать их силу в паре. Нужен перелом. Переход к
новому должны начинать командиры полков. Сейчас они, опасаясь потерь, на любое
задание посылают группу из 8–12 самолетов и не дают инициативы ведущим пар.
Командиры группы, в свою очередь, боясь потерять из поля зрения самолеты, водят
их в скученных боевых порядках, связывая этим свободу маневра. В бою паре легче
маневрировать, атаковать и уходить из-под ударов. Находясь на радиостанции
наведения и наблюдая за действиями летчиков, я твердо убедился в этом».
Переход к новым методам диктовался качественным
изменением авиационной техники. К началу боев на Кубани на вооружение
авиационных частей в большом количестве поступили скоростные истребители, по
своим летно-техническим данным не уступавшие модернизированным «мессершмиттам»
и «фокке-вульфам», а по ряду показателей и превосходившие их. Но многие летчики,
ранее воевавшие на И-16 и И-153, придерживались старых, укоренившихся навыков
пассивного боя на горизонтальном маневре, что обусловливалось недостатком
скорости прежних самолетов и отсутствием радиостанций на них. Отсюда и
«строй-рой» — сомкнутый боевой порядок, основой которого была зрительная
связь.
Летчики-новаторы Покрышкин, братья Глинки, Речкалов,
Фадеев и другие асы 9-й гвардейской дивизии внесли много нового в тактику
воздушного боя. Немало полезного было и в нашем 42-м гвардейском. На истребителях
конструкции Яковлева мы начали воевать с сентября 1941 года на Южном фронте и
за минувшее время накопили значительный боевой опыт. Мы давно применяли
радиосвязь, расчлененные боевые порядки, вертикальный маневр, скоростные атаки,
о чем свидетельствуют уже описанные воздушные бои.
Это письмо генерала Бормана было размножено и разослано
в авиационные дивизии. Оно обсуждалось со всеми командирами полков и
эскадрилий, их предложения внимательно изучались, после чего генералов К. А.
Вершининым был издан приказ, которым пред писывалось: «В боевой работе
истребителей широко использовать свободные полеты; основой боевого порядка
считать свободно маневрирующие пары; паре, находящейся в боевом порядке группы,
предоставлять максимум инициативы в действиях; главным средством для достижения
четкого и устойчивого взаимодействие пар в бою считать радиосвязь, смелее вести
работу по воспитанию асов, предоставлять им самостоятельность в выборе целей и
методов атаки...»
Застрельщиком и активным пропагандистом всего нового
выступила армейская газета «Крылья Советов».
Но и противник не сидел сложа руки. Появление на фронте
новых скоростных самолетов и изменение в тактике боевых действий советских
истребителей вынуждало гитлеровцев менять прежние методы борьбы. Если еще недавно
фашистские бомбардировщики действовали в основном без сопровождения или под
прикрытием нескольких истребителей, то в последнее время они стали появляться
группами по 30–50 самолетов под прикрытием большого наряда истребителей. Теперь
«юнкерсы» не кружили подолгу над целью, они стремились отбомбиться без
повторных заходов; участились полеты в сумерках, когда с воздуха объект для
прицельного бомбометания еще хорошо виден, а возможность противодействия со
стороны советских истребителей ограничена быстрым наступлением темноты.
Обнаружилось стремление усовершенствованный Ме-109Ф и Ме-109Г поднять воздушные
бои на высоте 5–7 тысяч метров. Встречались и другие изменения в тактике боевых
действий вражеской авиации.
На разборах полетов и на занятиях мы внимательна изучали
сильные и слабые стороны противника, находив ли его уязвимые места, что
позволяло нашим летчикам своевременно разгадывать хитрые уловки гитлеровцев и
во время боя противопоставлять им свои, новые тактические приемы.
Чтобы разгромить усиленную группировку фашистской
авиации, Ставка Верховного Главнокомандования к 20 апреля перебросила на
Северо-Кавказский фронт из своего резерва три авиационных корпуса: 3-й
истребительный генерала Е. Я. Савицкого, 2-й бомбардировочный генерала В. А.
Ушакова, 2-й смешанный генерала И. Т. Еременко и 287-ю истребительную
авиадивизию полковника С. П. Данилова.
Ожесточенное сражение развернулось в небе над плацдармом
на Малой земле. Обстановка была сложной. Над Новороссийском, над Цемесской
бухтой кружились стаи «мессершмиттов», которые расчищали своим бомбардировщикам
путь к Малой земле. За три дня боев наши летчики сбили здесь 117 вражеских
самолетов. В их числе и сбитые моими однополчанами. Конечно, при первой же
возможности мы стремились перехватить врага на подходе к цели. Расскажу о таком
эпизоде.
Несколько групп «юнкерсов» и «хейнкелей», нагруженных
бомбами, с разных сторон приближались к Малой земле. Патрулируя в воздухе, мы
стали считать вражеские самолеты и сбились со счета.
Фашисты тоже заметили советских истребителей. Но что
сможет сделать небольшая группа летчиков против такой силы! Уж теперь-то они,
экипажи бомбовозов, сбросят свой смертоносный груз по назначению. А
«мессершмитты» зажмут эту ничтожную шестерку «яков». Экипажи вражеских
бомбардировщиков думали, что затерявшиеся в общем строю громадных «юнкерсов» и
«хейнкелей» истребители Ме-109 с их тонким и хищным профилем останутся
незамеченными и смогут внезапной атакой уничтожить наших патрулирующих
истребителей.
Но командир дивизии полковник Дзусов, находившийся ча
станции наведения, прекрасно видел воздушную обстановку и своевременно
предупредил истребителей о приближении больших групп вражеских
бомбардировщиков. Он приказал нам атаковать бомбардировщиков, на них же нацелил
и группу истребителей из соседнего авиационного полка, вылетевшую на прикрытие
десантников на Малой земле.
— Четверке Павлова атаковать
бомбардировщиков, — приказал по радио ведущий нашей группы Алексей
Приказчиков. — Я атакую «мессеров».
С разворота мы вышли на первую вражескую группу, ударили
сбоку. Тот, которого я накрыл пушечной пулеметной трассой, загорелся, начал
скользить на крыло, сбивать пламя. «Горит! Фашист горит!» — донеслись
взволнованные голоса летчиков. Быстро осматриваюсь; в небе вспыхнуло несколько
костров. Но считать некогда, на подходе еще две группы бомбардировщиков.
Передаю по радио:
— Бьем головную девятку справа и сзади.
Крутым разворотом вправо, прикрываясь лучами зал
ходящего солнца, выходим на курс, параллельный вражеским бомбардировщикам.
Смотрю за борт самолета, вниз, туда, где, тесно прижавшись друг к другу, в
четком строю девяток плывет лавина «юнкерсов». Перед атакой энергично качнул с
крыла на крыло. Это сигнал Для ведомых: рассредоточиться, как и было сказано
еще на земле. Напоминаю по радио:
— Приготовиться!..
Быстро оглядываюсь назад — все ли на месте, нет ли
сзади вражеских истребителей. Снова смотрю вперед, определяю момент ввода
самолета в пикирование. По радио передаю одно только слово:
— Атака! — И бросаю истребитель в пике.
Ведомые самолеты несутся за мной в длинному остром, как пика, пеленге. Машины
врага приближаются быстро. Уже видны кабины, черные, в белой окантовке кресты
на крыльях. Легким, привычным движением ручки, педалей выношу перекрестие
прицела в нужную, рассчитанную для поражения точку и, выждав еще какую-то долю
секунды, открываю огонь.
Проскочив над группой вражеских бомбардировщиков на
скорости, допустимой только в бою, наши «яки» легко от них отрываются, и, выйдя
вперед метров на тысячу, мы круто лезем вверх с разворотом вправо, чтобы выйти
в атаку спереди слева. При развороте глянул вправо вниз, туда, где летела
армада бомбардировщиков. Вижу: два «юнкерса», объятые пламенем, круто пошли к
земле, а еще два, дымя и теряя скорость, метались на пути идущей сзади десятки.
Один «юнкерс» торопливо развернулся и пошел ей навстречу, распуская за собой
шлейф черного дыма. Не выдержав «лобовой атаки» горящего «юнкерса», фашисты
отпрянули влево, подставив нам свои бока.
Согласованным и точным ударом советские истребители
разметали вторую девятку, привели в замешательство третью, четвертую. Кто-то из
фашистов, уходя от огня наших летчиков, бросил «юнкерс» в пике, кто-то принял
этот маневр за сигнал для атаки наземной цели, и бомбы, предназначенные для
отважных малоземельцев, посыпались в бухту...
— Всех летчиков представить к награде, —
приказал генерал Вершинин, лично наблюдавший за этим боем.
В конце апреля после длительного лечения возвратился наш
первый в полку Герой Советского Союза Михаил Осипов. И не один, а с женой
Машей. Медсестру Марию Осипову зачислили в санчасть БАО, а летчик Михаил Осипов
стал осаждать командование полка и дивизии просьбами допустить его к полетам.
— Не могу разрешить, дорогой, — невозмутимо
отвечал полковник Дзусов. — Со зрением у вас плохо. Работайте в штабе, дел
и на земле хватает.
— Не упрашивайте, капитан, — сердился наш
командир Гарбарец, которого тоже донимал Осипов, — Сколько мы будем
повторять одно и то же?..
Михаил улучил момент — и к командующему. Генерал
Вершинин сначала убеждал его;
— Подумайте сами. Хорошенько подумайте. Риск во имя
победы — оправданный риск. А ради чего будете рисковать вы? При вашем
зрении трудно рассчитывать на победу в воздушном бою. К тому же, всякое может
случиться. Вдруг попадете к фашистам. Прохвост Гитлер раззвонит на весь мир;
вот, мол, довоевался Сталин, одноглазых летчиков посылает в бой.
Осипов смежил веки, осторожно потрогал стеклянный протез
вместо глаза. Лицо его передернулось, побледнело, а затем залилось ярким
румянцем. Здоровым глазом он с укором посмотрел на генерала. Командующий понял,
что уговорами этого офицера не уймешь, сказал повышенным тоном:
— Запрещаю вам даже подходить к самолету...
Но очередное радостное известие как бы утешило Осипова.
1 мая 1943 года наши лучшие командиры эскадрилий Алексей Приказчиков и Николай
Наумчик тоже были удостоены звания Героя Советского Союза.
Вечером скромно отметили это важное событие Осипов
повеселел, сердце его начинало оттаивать, с обнимал своих боевых товарищей,
радовался вместе ними высокой награде.
Но торжество наше было кратковременным — начались
кровопролитные бои за станицу Крымская. Неб Кубани вновь огласилось гулом
моторов, запылал огнем.
После освобождения Крымской наступило непродолжительное
затишье.
26 мая войска фронта вновь перешли в наступление имея
целью прорвать Голубую линию, очистить территорию Кубани и Таманский
полуостров. Главный удар наносила опять же 56-я армия. Перед нашим полком
стояла задача — прикрывать боевые участки 56-й и 37-й армий от ударов с воздуха.
27 мая. 4 часа 50 минут. Чуть брезжит рассвет, десятка
Ивана Горбунова уже в воздухе. На высоте 4000 метров к зоне патрулирования над
войсками 56-й армии, взламывающей Голубую линию, подходила восьмерка
«мессершмиттов». Горбунов первым заметил истребителей противника и повел своих
гвардейцев в атаку. При этом он сразу же разгадал тактический замысел врага:
передовая группа «мессершмиттов» затем и пришла заранее, чтобы сковать боем или
отогнать советских истребителей и дать возможность своим бомбардировщикам
нанести удар по нашим наземным войскам. Предположение Ивана оправдалось.
Станция наведения передала:
— Идите на запад, приближаются «юнкерсы»...
Горбунов, оттеснив восьмерку «мессершмиттов умело вывел
свои пары из боя и развернулся в западном направлении. Вскоре он обнаружил 40
«юнкерсов» которые сплошной колонной приближались к полю боя надеясь, что
передовая группа «мессершмиттов» расчистила для них кубанское небо.
— За мной, в атаку! — скомандовал Иван и
ринулся на врага.
«Юнкерсы» открыли огонь. Гитлеровцы надеялись отразить
атаку советских истребителей. Краснозвездные «яки» стремительно приближались на
встречно-пересекающихся курсах, и поймать их в прицел было не так-то просто.
Дружная, стремительная атака по головной девятке... по
второй... по третьей... Ведущий бомбардировщик задымил и провалился вниз,
колонна «юнкерсов» распалась, в небе вспыхнуло еще пять костров, гитлеровцы в
панике заметались. Не долетев до цели, они торопливо сбросили бомбы, чтобы
самим не подорваться на них, и скопом ушли назад.
— Спасибо, соколы! Спасибо, родные! —
прозвучал в эфире голос командарма Гречко.
Через тридцать три года после этих событий, вспоминая
бои и походы, Маршал Советского Союза Андрей Антонович Гречко напишет;
«Летчики-истребители героически вели борьбу с вражеской авиацией. Они срывали
прицельное бомбометание и не допустили многие группы бомбардировщиков к нашим
войскам».
А тогда, в мае 1943 года, командарм благодарил летчиков
и требовал от них смелых и решительных действий. Приказ командования —
приказ Родины. И мы — старались!
Вслед за Горбуновым поднял в воздух десятку «як-первых»
гвардии капитан Коновалов. На смену Коновалова привел группу истребителей
заместитель командира дивизии Герой Советского Союза гвардии подполковник
Рыкачев. В ожесточенной схватке, длившейся сорок минут, летчики этой группы
сбили три и подбили два самолета противника. Сами потерь не имели.
Немецко-фашистское командование дополнительно привлекло
бомбардировщики с аэродромов юга Украины, доведя таким образом свою группировку
до 1400 самолетов. Это свыше чем полуторное превосходство в силах над нашей
авиацией. Сражение в воздухе разгорелось с еще большим ожесточением.
Упорные бои с превосходящими силами противника
происходили в конце мая и начале июня. За эти дни было сбито 14 и повреждено 5
фашистских самолетов. Наши потери — две машины.
3 июня. Весь день напряженные бои. Солнце скатилось к
горизонту, и все решили, что вылетов, кажется, больше не будет. Но в
предзакатной тишине хлопнул выстрел из ракетницы, В ту же минуту взревели
моторы.
На задание ушла дежурная шестерка под командованием
гвардии майора Шевченко. С высоты трех тысяч метров летчикам казалось, что
земля подернута легкой вуалью и сквозь нее сверкают теплые вечерние огоньки
станиц Киевской и Молдаванской. Но так могло только показаться. В
действительности же внизу кипел бой.
Всмотревшись в розовато-полыхающую даль заката, Иван
Горбунов увидел на размытом горизонте черные точки.
— Идут!.. С северо-запада, — предупредил он
ведущего.
— Вижу! — коротко ответил Шевченко.
Армада Ю-87, Ю-88 и Хе-111, нагруженная бомбами, издали
казалась сплошной черной лентой.
Четверка Як-1 (Горбунов, Печеный, Лыско, Коновалов)
стремительной атакой сбивает два бомбардировщика и, проносясь над колонной,
продолжает бить по второй, затем по третьей, четвертой девятке... «Юнкерсы» и
«хейнкели» шарахаются в стороны.
Разящий удар нанесла и шестерка ЛаГГ-3 лейтенанта
Пылаева. В небе еще вспыхнуло несколько костров. Розоватую на закате высь
заволокло дымными шлейфами. А вокруг струилась огненная метель — по
атакующим советским истребителям неистово били из пушек и пулеметов десятки
бомбардировщиков одновременно.
Самолеты противника пошли вниз с левым разворотом и
начали сбрасывать бомбы на свои войска. Через две-три минуты рассыпалась первая
группа бомбардировщиков, затем под ударами шестерки «лаггов» — вторая.
Летчики Мурашова атаковали врага по центру строя. Часть
самолетов сбросила свой груз куда попало, несколько машин прорвались к нашим
войскам, но бомбили в спешке неприцельно.
После первой атаки, нарушившей боевой порядок
противника, советские летчики начали действовать отдельными парами, маневрируя
среди беспорядочно снижающихся вражеских самолетов. В этом большом воздушном
сражении они сбили восемнадцать и подбили четыре машины, сами потеряли только
две.
Для согласования с наземными войсками ударов нашей
авиации по месту и времени в районе КП командующего 56-й армией находилась
оперативная группа 4-й ВА во главе с начальником штаба генералом А. З.
Устиновым. Прибывший сюда во время боя генерал К. А. Вершинин, наблюдая за
происходящим в воздухе, спросил:
— Кто этот орел, что ударил по голове и центру
колонны и разогнал черную стаю?
— Иван Михайлович Горбунов, — ответил на
запрос командарма полковник Дзусов.
— Всех представить к награде. Горбунова — к
ордену Александра Невского, — приказал Вершинин.
Последний бой Осипова
Конец мая. Над степью и плавнями колышется марево.
Легкий полуденный бриз доносит до аэродрома дыхание Азовского моря. Все
самолеты в воздухе. Только одинокий «як» сиротливо стоит в капонире. Тоскует и
техник. Он давно приготовил самолет к бою, но лететь некому — заболел
летчик, накануне его отправили в госпиталь.
Михаил Осипов вышел из штабной землянки и остановился на
невысоком, степном кургане. Отсюда он хорошо видел и рокочущее море, и капонир,
и техника. Быстро сбежал с кургана и — к самолету.
— Парашют! — приказал он гвардии
технику-лейтенанту Зиновьеву.
— Вам же не разрешается, товарищ гвардии
майор, — возразил техник. Однако парашют из-под плоскости взял, расправил
лямки, накинул их на плечи Осипова. Они давно вместе воюют, и Зиновьев на
правах старого сослуживца твердо заявил: — Не пущу!..
— Слушай, друг. Ты же меня знаешь. — Осипов
сел в кабину. — Не могу я прохлаждаться в штабе, когда товарищи в бою.
Слышишь? — И он взглянул на небо. — Хоть одного срежу.
— А приказ?
— В критическую минуту, если нет командира, солдат
сам принимает решение. Понимаешь, ни шагу — назад. А вперед, на
врага — можно. И командир разрешил бы, да там он, воюет... От винта! —
нетерпеливо крикнул Осипов, запуская мотор.
Винт завертелся, набирая обороты, и самолет с ходу пошел
на взлет. Теперь никакая сила не смогла остановить Осипова. Он не мог поступить
иначе. Неодолимая жажда мести звала его в бой.
Он взял курс на Киевское. Под крылом самолета блеснула
серебристая лента Кубани, дальше, на юг, начались плавни, сплошь затопленные
весенним половодьем.
Эскадрилью Приказчикова обнаружил быстро; восемь
остроносых «яков», кто парами, а кто в одиночку пронизывали пространство
вниз-вверх, атакуя и отстреливаясь. Их поливали огнем пятнадцать «юнкерсов» и
десятка два «мессершмиттов».
— Я «Сокол первый», противника вижу. Атакую!
Позывной и голос Осипова летчики узнали сразу у них
будто прибавилось силы и мастерства. Один «юнкерс» задымил, второй. А третий от
прямого попадания снарядов, выпущенных Алексеем Приказчиковым взорвался на
собственных бомбах.
Ох, как боятся этого фашисты. Ведь только одно попадание
в бомбу — и взрыв! Не надеясь больше на «мессершмиттов», «юнкерсы» освободились
от бомб и повернули назад.
Михаил прицелился по «юнкерсу» на развороте и ударил из
пушки и пулеметов. Дальность стрельбы оказалась большой, и трасса лишь зацепила
крыло бомбардировщика. Осипов пошел в догон, уточняя прицеливание, и выпустил
еще одну очередь. Из правого мотора «юнкерса» повалил густой черный дым. И в
этот напряженный момент Осипов почувствовал удар сзади. Красноватые шнуры
мелькнули над головой и вдоль фюзеляжа, несколько бронебойных снарядов стукнуло
по гаргроту, прошило бронеспинку. В плечо и грудь больно кольнуло, руки
ослабли. Мотор запарил, в кабине запахло гарью. Винт, словно зацепив за
булыжник, издал металлический скрежет и остановился. Самолет пошел вниз...
Осипов тряхнул головой, разгоняя темноту. Левая рука
послушно потянулась вверх и отбросила назад, подвижную часть фонаря кабины,
упругий воздух ударил в лицо, дышать стало легче. Отстегнул привязные ремни,
усилием воли приподнялся с сиденья, и набегающий поток выхватил его из кабины.
Левой рукой выдернул вытяжное кольцо, парашют раскрылся.
Вспомнил, что надо подтянуться на лямках, подправить
подвесную систему. И не смог — правая рука не действовала. Вверху узнал
свой самолет. Объятый огнем и дымом, он шел с пологим снижением и кренился в
сторону, как орел с перебитым крылом. «Прощай, боевой друг!» — как к
живому обратился Михаил к догорающему «яку».
Внизу, куда он; снижался, блестели на солнце топкие
плавни...
Это были последние минуты жизни Героя.
В перерыве между боями
По приказу Ставки в начале июня 1943 года Северо-Кавказский
фронт перешел к обороне. В этот период части пополнялись людьми, техникой.
Войска приводились в порядок, готовились к новым решительным боям. Одновременно
велась интенсивная воздушная разведка, уточнялась система обороны противника.
Противник занимался тем же, на отдельных участках пытался вернуть утраченные
позиции, но успеха не имел. В воздухе иногда вспыхивали короткие, но упорные
схватки. Советские летчики прочно держали в своих руках ключи от кубанского
неба.
В нашем полку тоже наступило относительное спокойствие.
Пять летчиков и три техника получили путевки в дом отдыха и уехали в Ессентуки.
Герой Советского Союза гвардии капитан Приказчиков убыл в отпуск в Москву. Это
были первые отпуска за время войны и имели для нас огромное значение. Значит,
общие дела на всех фронтах складываются в нашу пользу.
Командование высоко оценило боевые заслуги полка в
минувшей операции. Около шестидесяти авиаторов были отмечены правительственными
наградами. Ордена Красного Знамени засияли на груди летчиков Канкошева,
Глядяева, Исаева, Печеного, Коновалова, Лыско; за исключительную храбрость и
умение руководить подчиненными в бою штурман полка Шевченко награжден орденом
Отечественной войны II степени, а Горбунов — орденом Александра Невского.
Вездесущие техники и механики каким-то образом раньше
летчиков узнавали полковые новости. Именно от них всем стало известно, что на
Горбунова, Калугина, Канкошева и меня отправлен в дивизию, а из дивизии в штаб
армии и фронта, «материал» на присвоение звания Героя Советского Союза. Под
большим «секретом» сообщил эту новость мне мой механик гвардии старшина Николай
Пивовар. Про себя подумал: «Какой-такой героический подвиг я совершил? Воюю,
как все. Сбиваю. Но не Покрышкин же я. Нет, пошутил надо мной Пивовар».
Жизнь шла своим чередом.
Вскоре прибыло пополнение: в основном молодые летчики,
имеющие самостоятельный налет на боевых самолетах по 5–6 часов. Дмитрий
Максимович Саратов накануне войны работал летчиком-инструктором в Краснодарской
авиашколе, обучил две группы курсантов, после настойчивых просьб был направлен
на фронт, дрался в небе Северного Кавказа, совершил 170 боевых вылетов, в
воздушных боях сбил два фашистских самолета. Его назначили командиром звена во
2-ю эскадрилью гвардии капитана Наумчика. Данил Емельянович Кузьменко служил на
Дальнем Востоке, писал рапорт К. Е. Ворошилову с просьбой поскорее направить
его на фронт. И хотя в боях не участвовал, его быстро приобщили к боевой
работе. Молодых надо было основательно готовить. Для этих целей командир полка Гарбарец
и еще несколько опытных гвардейцев, которым теперь надлежало быть
летчиками-инструкторами, вместе с молодыми убыли на тыловой аэродром.
Заместитель командира эскадрильи Горбунов и командир
звена Канкошев отправились за самолетами в авиаремонтные мастерские, О них
следует сказать особо. Хорошо оснащенные электросиловым хозяйством, станками,
инструментом, испытательными стендами, мастерские работали круглосуточно. Для
ускорения ремонта создавались бригады из технического состава полков и
направлялись в помощь мастерским. Ремонтниками 4-й воздушной армии только за
период боев на Кубани было восстановлено 4013 самолетов и 297 моторов, огромное
количество вооружения и приборного оборудования.
Добрые отношения сложились у нас с коллективом
мастерских. Главный инженер Макаренко, начальник технического отдела Слонов,
начальник самолетного цеха Медведев, начальник моторного цеха Власов, начальник
ОТК Дмитриенко и другие специалисты делали все возможное, чтобы самолеты из
ремонта выходили как можно скорее и по своим летно-техническим качествам не
уступали новым. Именно в этих мастерских наша бригада работала в Баку.
Вспоминается такой случай. Как-то прибыл к нам на
аэродром старший техник-лейтенант Слонов. Летчики во главе с командиром
полка — к нему;
— Забивает переднее бронестекло маслом, прицела не
видно. Нельзя ли что-нибудь придумать?
— Придумали уплотнительное кольцо, вот оно, —
показывает Слонов. — Но его не разрешают устанавливать — конструкцией
не предусмотрено. Послали запрос конструктору Климову.
— До Климова далеко, а до фашиста близко. Стрелять
нельзя. Выручай, друг, — уговаривали летчики.
Слонов поддался уговорам, привез уплотнительные кольца
собственного производства и установил их более чем на двадцати наших самолетах
Як-1, не дожидаясь разрешения конструктора. Впоследствии Владимир Яковлевич
Климов устранил эту конструктивную недоработку. По его указанию в конце 1943
года войлочное уплотнение было установлено на всех моторах ВК-105.
Вот в эти мастерские и прибыли Горбунов и Канкошев за
отремонтированными самолетами. Слонов будто ждал их:
— Помогите испытать самолет.
Из дальнейших разговоров выяснилось, что неразъемное
деревянное крыло самолета Як-1, имеющее некоторую приподнятость консолей, при
вынужденной посадке на фюзеляж чаще всего повреждалось в его центральной части.
И именно этот участок не разрешалось ремонтировать. Самолеты списывались.
— Понимаете, мы разработали технологию, которая
гарантирует прочность, и восстановили два самолета. Бумаги послали по
инстанции.
— Давайте проверим вашу «технологию» в
воздухе, — согласился Горбунов.
Но главный инженер мастерских рассудил иначе:
— Жизнь летчика дороже, — сказал он. —
Повременим с испытанием до получения указаний свыше.
Горбунов и Канкошев облетали и перегнали в полк
несколько самолетов, а разрешения все не было. Потом поступило указание:
«Запретить». А на аэродроме стояли два сверкающих «яка». Куда их теперь? К тому
времени возвратился со штурманских сборов Калугин. С группой летчиков прибыл за
самолетами. Слонов к нему:
— Выручай. Гарантирую стопроцентную прочность
Ответственность беру на себя и сам подписываю во акты.
Федор Захарович испытал оба самолета на всех режимах и
сказал:
— Лучше новых. Один самолет беру себе.
Так разработанная Слоновым и его товарищами технология
ремонта наиболее ответственных узлов самолета была внедрена в практику. Что же
касается этих двух самолетов, то Калугину и мне довелось совершить на них много
боевых вылетов и сбить не один фашистский истребитель.
Личный состав полка усиленно готовился к новым) боям.
Как всегда, боевая подготовка проводилась с учетом накопленного опыта. Но опыт
не «копировался», а служил основой для поиска новых приемов и методов борьбы.
Наши лучшие асы — Приказчиков, Наумчик, Горбунов, Калугин, Канкошев,
Исаев, Глядяев и другие мастера воздушных боев предложили применять скоростные
атаки малыми группами (отдельными парами,) звеньями. Но при этом требовалась
особо высокая точность стрельбы. Когда выпущенная трасса попадает в цель и удар
переносится на другую группу бомбардировщиков, нервы противника не выдерживают,
его огневое противодействие ослабевает, и он несет, таким образом, наибольшие
потери. Для скоростных атак был предложен и новый боевой порядок — сильно
вытянутый, острый, как пика, пеленг или разомкнутый фронт. Такое
рассредоточение боевого порядка в момент атаки позволяло летчикам вести
индивидуальное прицеливание, что и обеспечивало надежное поражение цели.
Все это разыгрывалось на схемах и с помощью моделей
самолетов. Затем проверялось и закреплялось в воздухе. Очень много мы летали с
молодыми летчиками. Когда они прочно усвоили технику пилотирования, начались
практические стрельбы по наземным и воздушным целям.
Одновременно с передового аэродрома совершались полеты в
район расположения наших наземных войск, куда пытались проникать вражеские
воздушные разведчики. Для этого в постоянной боевой готовности находилась
группа наших самолетов. Вылеты производились по вызову станции наведения. Если
завязывались воздушные схватки, гвардейцы на практике «испытывали» свои новые
методы. Характерным в этом отношении можно назвать бой шестерки под
командованием Наумчика.
Рано утром в наше воздушное пространство вклинилась
восьмерка «мессершмиттов». Вылетев по тревоге, летчики быстро обнаружили
противника и дружно атаковали его.
В одном из таких скоротечных боев пришлось участвовать и
мне. Под командованием Горбунова вылетели в район Киевское —
Варениковская. На высоте 3000 метров обнаружили шестерку Ме-109 г. Наш ведущий
скомандовал:
— Атакуем «мессов» с ходу!
Противник тоже заметил нас и стал энергично
маневрировать, явно уклоняясь от боя на равных. В это время Саратов заметил еще
пару Ме-109, которая подкрадывалась к нам сверху. Все решали секунды. И ведомый
Саратов передал своему командиру пары Канкошеву:
— Атакую, прикрой!
Ударил метко. Ме-109Г врезался в землю. Остальные
фашисты, видя, что их замысел — втянуть нашу шестерку в бой, а верхней
парой нанести поражение — не удался, глубоким пикированием ушли в сторону своих
войск.
Удивительной стойкости этот человек — Дима Саратов.
День назад, увлекшись прицеливанием, сам попал под огонь «мессершмитта»,
подкравшегося сзади. От прямого попадания снаряда правый бензобак взорвался,
крыло «яка» отвалилось, самолет вошел в штопор. Дима с трудом выбрался из
кабины и открыл парашют у самой земли. На второй день санитарный самолет
доставил его в полк. Врач Литманов, осмотрев ноги Саратова, сильно поврежденные
ударом о стабилизатор во время вынужденного прыжка с парашютом, удивился:
— Как можно ходить! В лазарет. Немедленно в
лазарет. Недельки две придется полежать.
— Не буду лежать, — заявил Дима. —
Сжальтесь, доктор. Выдюжу я. Фашисту надо отомстить. Да и перед товарищами
неудобно...
В голосе Димы было столько мольбы, а в глазах столько
ненависти к захватчикам, что Исаак Львович сдался. И вот сегодня Саратов
расплатился с фашистом сполна, вогнав его в землю.
Вскрытие системы вражеской обороны — одно из
непременных условий подготовки наступательной операции. Нашему полку была
поставлена задача на фотографирование Голубой линии. За подготовку
фотоаппаратуры взялся гвардии старшина Гарегин Апетнакович Петросян.
Оборудовали три самолета Як-1. На них под прикрытием четверки истребителей
гвардейцы совершили до 70 вылетов на фотографирование. Дело это трудное.
Зенитного огня было столько, что от разрывов снарядов чернело небо. А надо идти
строго по заданному курсу. Но мы ухитрялись обманывать вражеских зенитчиков,
изменяя высоту и скорость полета. И все же им удалось сбить один наш самолет.
Летчик Константин Вернигора выпрыгнул с парашютом, но плена избежать не смог.
(После войны стало известно, что он перенес все муки ада фашистских концлагерей
и чудом остался жив).
В августе мне пришлось дважды сопровождать Пе-2 на
фотографирование. Пилотировал самолет бесстрашный летчик, один из лучших
разведчиков 4-й воздушной армии, Герой Советского Союза капитан Николай
Федорович Смирнов. Он прошел над Голубой линией и сфотографировал оборону
противника на всю ее глубину. Вражеских истребителей мы не допустили к
разведчику, но как ему удавалось проскакивать сквозь сплошной заслон зениток,
объяснить трудно. Самолет окутывали облака дыма и огня, а летчик вел его
заданным курсом и спокойно делал свое дело. Поистине железная воля у этого
воина. Впоследствии мне не раз приходилось летать с ним на такие же задания.
Мужество его всегда вызывало изумление.
Погожее утро. Торжественно-величаво стоят в строю
гвардейцы. К строю подходит командир полка гвардии подполковник Гарбарец.
— Товарищи гвардейцы! — звучит в тишине его
взволнованный голос. — Сегодня Указом Президиума Верховного Совета СССР за
мужество и отвагу, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками,
присвоено звание Героя Советского Союза командиру звена гвардии лейтенанту
Калугину Федору Захаровичу, заместителю командира эскадрильи гвардии старшему
лейтенанту Горбунову Ивану Михайловичу, командиру звена гвардии лейтенанту
Канкошеву Ахмет-Хану Таловичу, заместителю командира эскадрильи гвардии
старшему лейтенанту Павлову Григорию Родионовичу. Поздравляю с высокой наградой
Родины...
Объявил так, как значилось в телеграмме. Но все знали,
что самый выдающийся из нас летчик — это Иван Горбунов. Он везде первый.
Трудно передать словами те чувства, которые взволновали
наши сердца. Внешне мы, конечно, держались спокойно. Но, когда выступали с
ответной речью, голос невольно срывался, выдавая душевное волнение.
— Спасибо тебе, Родина, за награду, —
взволнованно говорил Иван Горбунов. И мы мысленно повторяли эти слова. —
Нет такой силы на свете, которая поставила бы тебя на колени. Мы сильны
величием твоего духа, бесстрашны твоей неустрашимостью, сильны твоей гранитной
твердостью. Ты вдохнула в нас мужество, и мы, верные сыны твои, будем сражаться
до полной победы над врагом. Сражаться за твою свободу, за народ, за идеалы
великого Ленина. Слава тебе, наша прекрасная Родина!
После этого торжественного церемониала нас поздравляли
боевые друзья, летчики и техники. Мы так же искренне благодарили их.
Вечером собрались в столовой. Каждая эскадрилья, как
всегда на ужине, сидела за одним общим столом. В нашу честь произносились
тосты, а мы говорили о наших командирах, о коммунистах, всегда идущих впереди и
вдохновляющих нас на ратные дела, вспоминали о погибших товарищах: в наших
высоких наградах был и их героический подвиг.
В клубе состоялся концерт. Выступали наши самодеятельные
артисты. «Вставай, страна огромная», — подпевали всем залом. Потом запели
«Ястребки». Впервые. Слова песни написали адъютант 1-й эскадрильи гвардии
лейтенант Владимир Садовников и гвардии сержант Анатолий Новиков, музыку —
гвардии сержант Иван Попов. Посвящалась песня Герою Советского Союза Михаилу
Михайловичу Осипову и другим авиаторам полка, погибшим в боях за Родину.
Позднее нашу песню подхватили и в других полках. И все
считали ее своей, донесли до Победы.
В боях за Тамань
В сентябре — октябре летчики 42-го гвардейского
истребительного авиационного полка прикрывали наступающие наземные войска,
сопровождали бомбардировщиков и штурмовиков, вели воздушную разведку, наносили
штурмовые удары по войскам отступающего противника.
Работу летчиков затрудняли плотные осенние туманы. В
условиях полета над горно-лесистой местностью и над прибрежными плавнями они
затрудняли ориентировку, поиск наземных целей и таили в себе немалую опасность,
так как нередко простирались до самой земли. Приходилось летать парами,
звеньями. Это облегчало маневрирование в полете, но увеличивало вероятность
поражения от зенитного огня, плотность которого была исключительно высокой.
Противодействие истребителей противника было незначительным, они летали
небольшими группами, прямых встреч с нами избегали и старались атаковать
внезапно, используя облака, характер местности. Однако это не означало, что
ожесточенных схваток уже не будет. При налете наших бомбардировщиков и
штурмовиков противник оказывал значительное сопротивление большими группами
своих истребителей.
Один такой бой произошел в районе Киевское,
Молдаванское, Нижне-Баканский. Мы вылетели на сопровождение штурмовиков,
которые должны были нанести) удар по оборонительным сооружениям центрального!
участка Голубой линии. На подходе к цели штурмовики пытались перехватить две
группы Ме-109Ф и одна группа ФВ-190. Шестерку «яков» возглавлял Герой
Советского Союза Приказчиков. По его приказу группа разделилась на пары. Мы с
Глядяевым остались около штурмовиков и отражали атаки прорвавшихся к нам
вражеских истребителей. Пара Ивана Горбунова стремительной атакой отогнала
четверку «мессершмиттов» и вступила в бой со второй группой Ме-109Ф, Алексей
Приказчиков атаковал шестерку ФВ-190. Два «фоккера» задымили и пошли вниз,
четверка ФВ-190 потянула вверх, но от дальнейших попыток атаковать пару
Приказчикова отказалась. Видимо, гитлеровцы почувствовали, с кем имеют дело.
Вот когда нам пригодились скоростные атаки и точное индивидуальное
прицеливание! Иван Горбунов со своим ведомым тоже сбили по одному
«мессершмитту». Наши штурмовики сделали несколько заходов по цели и вернулись
на свой аэродром.
Потеряв Новороссийск и основные узлы обороны в центре
Голубой линии и опасаясь быть отрезанными от переправ в Крым,
немецко-фашистские части с боями стали отходить на Таманский полуостров. 17–20
сентября полк ежедневно по 3–4 раза вылетал на сопровождение бомбардировщиков,
которые наносили удар по войскам и узлам сопротивления противника в районах
Темрюка и Анапы. Вражеские истребители пытались пробиться к нашим
бомбардировщикам. Но имея хорошо налаженное тактическое и огневое
взаимодействие между группами, гвардейцы встречали врага еще на подходе к
бомбардировщикам и решительными атаками обращали их в бегство. За эти дни мы с
Глядяевым сбили два «мессершмитта». По нескольку самолетов противника сбили
группы Приказчикова, Наумчика, Горбунова, Калугина, Шевченко, Канкошева.
Тем временем войска 56-й армии продолжали теснить
противника в центре, войска 9-й армии — на правом фланге Голубой линии, а
войска 18-й армии вели напряженные бои на юге Таманского полуострова.
Советские бомбардировщики и штурмовики наносили мощные
удары по отступающим гитлеровцам. Наряду с боевой работой, нам приходилось
сбрасывать в расположение неприятеля и необычный груз — листовки,
фотомонтажи и другую агитационную литературу. И «меткий выстрел» художника или
писателя усиливал смятение и растерянность в стане врага. Особенно запомнилась
листовка с фотомонтажом Александра Житомирского. На этом фотомонтаже популярный
среди немцев «железный канцлер» Бисмарк, тыча указующим перстом в бесноватого
фюрера, предупреждал;
«Этот ефрейтор ведет Германию к катастрофе». Как тут не
задуматься гитлеровцу над пророческими словами Бисмарка?.. Тем более, что они
сбываются.
Раненый фашистский зверь, хотя и бежал в панике, но
огрызался и был крайне опасен. Стремясь любой ценой остановить продвижение
советских войск, гитлеровское командование большие надежды возлагало на Темрюк.
Расположенный в самом устье реки Кубани, Темрюк замыкал левый фланг Голубой
линии и представлял собой прочный узел сопротивления. Подступы к нему с востока
и юга почти сплошь прикрывались лиманами и плавнями. Усиленные минными полями,
проволочными заграждениями и большим количеством огневых точек, эти
естественные препятствия считались противником непреодолимыми для советских
войск. Кроме того, в районе Темрюка и вдоль дороги на Пересыпь было
сосредоточено большое количество сил и средств для отражения ударов наших
частей. Стало известно также, что фашисты стянули в район Темрюка до 200
танков. Их нужно было найти и уничтожить как можно быстрее.
25 сентября 1943 года на разведку вылетел командир 1-й
эскадрильи Герой Советского Союза гвардии капитан Приказчиков со своим ведомым
гвардии младшим лейтенантом Гусаком. Прикрывать пару разведчиков он приказал
своему заместителю гвардии старшему лейтенанту Печеному. Вскоре четверка
остроносых «яков» растаяла в утренней дымке. Однако разведка не удалась, а мы
лишились двух опытных летчиков — Приказчикова и Гусака сбили.
Тогда на задание ушла четверка под командованием Ивана
Горбунова. Через полчаса (полк базировался в станице Анастасиевская, что в
сорока километрах восточнее Темрюка) разведчики обнаружили до 200 танков и
автомашин и по радио вызвали штурмовиков, находившихся на аэродроме
Варениковская, куда, кстати, через три дня перебазировались и мы. А 25
сентября, сопровождая штурмовиков, наши гвардейцы тоже били по танкам и
автомашинам, предрешая судьбу засевших в Темрюке гитлеровских захватчиков.
Неожиданная радость
Утром 10 октября меня пригласили в штаб, разместившийся
в уцелевшей хате на окраине станицы Варениковская. Командир, замполит,
начальник штаба полка встретили как-то по-иному, без той официальности, с какой
сталкиваешься при получении боевого задания.
— Предоставляем вам, Григорий Родионович, отпуск с
выездом на родину, — тепло поздоровавшись за руку, сказал Гарбарец, —
Устали? С первого дня воюете, без передышки.
— Усталости вроде бы не чувствую, товарищ
подполковник. — Говорю так, а про себя думаю: «Значит, войска будут
готовиться к новой наступательной операции. Что ж, домой — это здорово!»
— Посмотрите, как там в тылу, — сказал
замполит Щербак. — Советую побывать на предприятиях. Что сказать
людям — знаете. А вернетесь — нам расскажете.
Начальник штаба подполковник Петижев вручил мне заранее
оформленный отпускной билет, проездные документы, продаттестат, талоны на
питание. Наш Умар Ибрагимович знал, что летчику на радостях не до беготни по
канцеляриям.
— Не забудьте получить деньги в финчасти, — с
улыбкой напомнил он. — Счастливого пути.
Смотрел на своих начальников и чувствовал себя неловко
перед ними. Они тоже устали, особенно командир полка. У Григория Кузьмича под
глазами темные тени, скулы заострились, в поредевших волосах седина
появилась... Но крепится командир, виду не подает.
— Часов в десять будет Ли-два, долетите до
Краснодара, — сообщает Гарбарец еще одну приятную новость. — А там уж
сами...
— Большое спасибо, товарищи! — козырнул, а сам
чувствую, что голос не тот и внутри что-то щемящее подкатывается к сердцу.
Понимал: будь у них возможность, доставили бы меня прямо в Казань. Хочется еще
что-то сказать в знак благодарности за внимание И заботу. Но слова будто
растерялись. Так и ушел...
Летели над плавнями, прижимаясь к камышам, — на их
фоне зеленоватый Ли-2 трудно заметить. В воздухе спокойно, но фронт близко, и
летчик помнил об осторожности.
В Краснодаре оказалось еще несколько отпускников.
Устроившись в теплушке, вечером тронулись в путь, а утром были в Ростове. Здесь
пересели в пассажирский. Чем дальше отъезжали от фронта, тем значительнее
представал перед нами, отпускниками с фронта, размах восстановительных работ.
Вокзалы почти все были разбиты, но железнодорожники, военные комендатуры,
продпункты работали четко, так что по организованности тыл не уступал фронту.
Было отрадно видеть и сознавать, что вся наша великая страна представляет собой
единый боевой лагерь, а советский народ, руководимый Коммунистической партией,
прилагает титанические усилия, чтобы обеспечить фронт всем необходимым.
В Казань приехал на четвертые сутки. На вокзале
невообразимая толчея; много военных, эвакуированных, которые возвращались к
родным местам, освобожденным от фашистских захватчиков. Для раненых —
отдельный зал. Фронт от Казани далеко, но и здесь тяжесть военного времени
сильно ощущалась.
Зато не видели мы унылых лиц. Даже инвалиды держались
гордо, не выставляя свои болячки напоказ, Наоборот, во взглядах, в разговорах
улавливалась какая-то стеснительность, будто он, воин, пострадавший в схватке с
врагом, в чем-то виноват перед остальными людьми. Поистине удивителен,
непостижим духовный мир советского народа. Только такой народ, познавший
радость свободы, и мог явить миру массовый героизм, способный сокрушить
фашистских захватчиков.
Пока добирался до родной деревни Керосеново, семья
представлялась мне такой же многочисленной, какой была до войны. Четверо
братьев и две сестры. А когда умер двоюродный брат отца, наш дядя, в семью приняли
осиротевших Ивана, Сашу и Надю. Долго жила с нами еще и бабушка Оля. Двенадцать
душ! Отец Родион Григорьевич любил детей до самозабвения и прощал нам всякие
проказы. Мать Елизавета Аверьяновна — женщина малограмотная, но умная и
властная, верховодила во всем. Мы любили ее и побаивались, Жили дружно, весело.
Умели и не ленились работать. В сенокосную пору спозаранку выходили на
колхозные покосы. Взойдет солнце, заискрится обильная роса на валках скошенной
травы, и соседи удивляются: «Опять Павловы всех обскакали!» А мы никого и не
пытались обскакивать: просто нравилось работать, когда все вместе.
Зимой бегал на лыжах в школу-семилетку за десять
километров. Мороз, скрипит снег под ногами, шумят на ветру вековые сосны да
ели. Вслушаешься — поет свою нескончаемую песню дремучий бор. Красота!
...Мать с непокрытой головой выбежала на крылеч-1 о,
ветер подхватил седые пряди волос, отбросил их на лицо, смотрит, будто
завороженная. И вскрик:
— Гришенька! Сынок!..
Прижалась к груди, мелко вздрагивают плечи, на мои руки
упало несколько горячих слезинок.
— Не плачь, мама, — успокаиваю ее и не
замечаю, что и у меня по щекам расплывается что-то влажное.
Откуда-то прибежал отец — худой, но крепкий,
семижильный. Стиснул меня до хруста в костях.
— Хорош! Герой! Наша, Павловская, закваска, —
выпалил он с гордостью и заулыбался.
— Здорово, отец! Такой же крепкий!
— А нам нельзя быть слабыми... К вечеру собрались
родственники, соседи. У многих погибли родные и близкие. Вспоминая их, женщины
всплакнули.
— Жаль каждого человека, но что поделаешь —
война, — рассудительно говорил отец. И все согласно кивали головами,
утирали слезы.
Нет, люди не привыкли к смерти. И не уменьшилась их
тоска по мужьям, сыновьям, братьям, павшим в борьбе за правое дело. Потому так
мужественно и переносили они потерю родных и близких...
— Мишенька на танке воюет, — как-то обыденно
роняет мать, словно речь идет о каком-то естественном, необходимом занятии.
— Александр в госпитале. После ранения. Обещает на
побывку, — в тон ей говорит отец.
Сашка, младший братишка, нетерпеливо ерзает на табурете,
хочет вставить свое словцо, но отец, добродушно посмеиваясь, охлаждает его пыл:
— Сиди, постреленок... В военкомат бегал. И это в
пятнадцать-то лет! Несмышленыш...
— А как там у вас насчет снарядов? С харчами
как? — спрашивает ветхий старичок, потряхивая сивой бородой. —
Помнится, в девятьсот пятом — ни те снарядов, ни те харчей. Икон
понавозили. А самурай тот же басурман, что и турок, их крестом не сшибешь. А
Гитлер, чтоб ему лопнуть, пуще турка и самурая нехристь.
— И танки, и самолеты, и пушки — все есть,
дедушка. Спасибо вам, труженики тыла. И за харчи спасибо — последнее
отдаете фронту.
— Да мы что, мы перебьемся, — дружно
заговорили женщины. — Лишь бы там все хорошо, да поскорее возвращались наши...
Деревня маленькая, дворов в сорок, за войну обеднела
мужиками. Не было семьи, которую война обошла бы стороной. Горе нетающей
льдинкой застыло в глазах женщин и подростков, которые теперь были главной
рабочей силой на полях и фермах. Здесь людям тоже нелегко, как и нам на фронте.
Они ждут, когда мы окончательно разобьем захватчиков. Но понимают, что до конца
войны еще далеко, и стойко переносят неимоверные трудности. «Лишь бы там все
хорошо, да поскорее возвращались наши» — эти простые слова вобрали в себя
и заботу, и тоску, и надежду, Хотелось поскорее уехать в полк и на деле
оправдать надежды моих земляков. Но у меня в запасе было еще несколько дней.
Съездил на завод, где я работал до армии. Из друзей там
почти никого не застал; все ушли на фронт, а на их рабочие места заступили
женщины, девушки, подростки. Не было никого из знакомых и в аэроклубе. Но
встречи и беседы с людьми состоялись. И у всем одни мысли и чувства: мы с вами,
боевые фронтовики. Что ж, вернусь в полк — так обо всем и расскажу.
В районе Керчи
Полк к моему возвращению оказался на самом передовом
аэродроме — в станице Запорожская, километрах в десяти от Керченского
пролива и косы Чушка. Стоял ноябрь, море часто штормило. Летать в такую
непогодь сложно и опасно. Чтобы противостоять разгулу стихии, нужны отличная
выучка и надежные самолеты. То и другое теперь у нас было.
К началу боев за Крым в полку произошли некоторые
перемещения командного состава. Первой эскадрильей, после гибели Героя
Советского Союза Приказчикова, командовал теперь Герой Советского Союза
Калугин. Командира второй эскадрильи Героя Советского Союза Наумчика проводили
на учебу в академию, а на его должность был назначен Герой Советского Союза
Горбунов. Третьей эскадрильей по-прежнему командовал гвардии капитан Коновалов.
Меня назначили командиром четвертой (резервной) эскадрильи. Убыл из полка
гвардии подполковник Умар Ибрагимович Петижев, а в должность начальника штаба
полка вступил гвардии подполковник Токарев. Старшим инженером полка назначили
гвардии капитана Курочкина вместо убывшего на курсы усовершенствования гвардии
инженера-майора Фомина.
Эти перемещения свидетельствовали о росте деловых и
политических качеств наших офицеров, способных успешно руководить подчиненными
в сложной фронтовой обстановке. К этому времени полк вошел в состав 229-й
Таманской истребительной авиационной дивизии, которой командовал полковник М.
Н. Волков.
Бои за освобождение Крыма начались высадкой десантов на
восточное побережье полуострова.
В Крыму противник сосредоточил большое количество
зенитных средств. Только в районе поселка Эльтиген было до 66 батарей зенитной
артиллерии разных калибров и 35 зенитно-пулеметных точек. Стояла очень плохая
погода, и чаще летать приходилось на малых высотах. Но, несмотря на трудности,
советские летчики работали согласованно и эффективно.
12 ноября, патрулируя в районе Керчи, я сбил первый,
после отпуска, «мессершмитт». 14 ноября Саратов вогнал в землю Ме-109. 18
ноября он один дрался с восемнадцатью бомбардировщиками.
Ведущим звена Дмитрий вылетел на прикрытие наших войск
на плацдарме. Сплошная облачность простиралась почти до самой земли, скрывая
даже невысокие холмы на берегу. Патрулировали над морем. Серое небо, серое
море, а волны — вот они, под самым крылом. Только допусти ошибку в
пилотировании — и нырнешь в морскую пучину.
— Следить за воздухом и координацией, —
подсказывает по радио бывший инструктор Саратов своим ведомым. — На
приборы не смотреть.
Это значит: на малой высоте точно соблюдай координацию
движений рулями, не смотри в кабину, расстояние до земли — главное в таком
полете.
— Справа четверка «худых», — все тот же
спокойный голос командира звена Саратова. — Атака спереди, ракурс две
четверти.
В кабине ведущего «мессершмитта», видимо, сидел опытный
воздушный волк. Заметив четверку «яков» и разгадав ее намерение атаковать, он
резко довернулся в сторону атакующих, и длинная трасса, выпущенная Саратовым,
опалила облака за хвостами четверки «мессершмиттов», развернувшихся за своим
ведущим. Саратов ввел свой послушный «як» в правый разворот. За командиром
звена потянулись его ведомые — Гуляев, Быстрицкий и Пушкарев.
Командир четверки «мессершмиттов» понял, что бой на
виражах в ограниченном пространстве между облаками и морскими волнами ему не
выиграть, и повел своих ведомых в облака. Летчик Гуляев, стремясь совместить
траекторию полета своего самолета с траекторией «мессершмитта», потянул ручку
управления на себя и незаметно надавил на левую педаль. Еще немного — и он
нажмет на боевые кнопки. Но в это время его самолет непроизвольно скользнул
вниз и 1 правым крылом срезал гребень волны. Неодолимая сила дернула
истребитель Гуляева вниз...
Саратов хорошо видел, как каскад взметнувшихся над
волнами брызг накрыл самолет Гуляева.
С КП воздушной армии поступил приказ: пробить облака и
перехватить вражеских бомбардировщиков. Саратов подтвердил по радио, что приказ
понял, и передал команду Быстрицкому и его ведомому Пушкареву. Пилотируя
самолет по приборам, он выскочил из непроницаемой мглы. Выше голубело небо и
светило яркое солнце. Внимательно осмотрелся. Далеко на западе шли
бомбардировщики. Куда направляются они? На плацдарм, конечно. Хотя он закрыт
облаками, гитлеровские летчики определяли момент сбрасывания бомб, ориентируясь
по двум радиопеленгам.
— Вижу три группы «хейнкелей», — доложил
Саратов на КП. — Иду на сближение.
Перед атакой хотел пристроить к себе пару Быстрицкого,
но два «яка» по одиночке пробивали облака, каждый уклонился в сторону, и
находились они далеко внизу. А бомбардировщики приближались, медлить было нельзя,
и Саратов один атаковал группу Хе-111. На встречных курсах ударил по головной
шестерке, затем по второй, по третьей, Гитлеровцы побаивались лобовых атак,
строй их нарушился. Саратов развернулся назад и пошел в атаку сзади,
намереваясь прочесать колонну с хвоста. «Хейнкель», возглавлявший колонну,
густо дымил и резко снижался, разворачиваясь на обратный курс. Остальные
бомбардировщики потянулись за ведущим, сбросили бомбы, не дойдя до плацдарма.
Во время атаки замыкающего в развороте «хейнкеля» пуля вражеского стрелка
прошла через капот мотора, пробила масляный трубопровод, приборную доску.
Саратов был ранен в левую ногу и левую подмышку. Пуля же пробила обшивку кабины
и ушла в воздух. Такое исследование Саратов провел потом, когда приземлился на
аэродроме Запорожская. А в бою он успел только доложить на КП, что
бомбардировщики отогнаны.
С КП воздушной армии видели все. «Один Хе-111 упал и
взорвался перед линией фронта», — передали нам.
Кровопролитные бои на плацдармах продолжались. К концу
ноября десантная группа полковника Гладкова, высадившаяся в районе поселка
Эльтиген, оказалась в исключительно сложной обстановке. По данным наших
воздушных разведчиков, противник сосредоточил здесь до трех полков пехоты,
танки, артиллерию. Эта группировка готовилась сбросить десант Гладкова в море.
Генерал К. А. Вершинин дополнительно переключил сюда
авиационные части, которые действовали на северном участке Керченского
полуострова. Несмотря на очень сложную погоду, летчики доставляли на Эльтиген
продовольствие и боеприпасы, бомбили и штурмовали вражеские танки, пехоту,
подавляли артиллерию, в воздухе дрались истребители.
В память о подвиге советских воинов, вписавших яркие
страницы в героическую летопись Великой Отечественной войны, рыбачий поселок
Эльтиген получил название Геройское. Командир десанта полковник (ныне генерал)
В. Ф. Гладков был удостоен за эту операцию звания Героя Советского Союза.
В декабре погода еще больше ухудшилась, плотные туманы
над морем и побережьем резко снизили активность авиации обеих сторон. Но когда
небо прояснялось, воздушные бои вспыхивали с новой силой.
Утром по вызову станции наведения вылетела девятка
истребителей под командованием Героя Советского Союза Калугина. Над Керчью
встретили 15 «юнкерсов», шедших под прикрытием четверки «мессер-шмиттов». Наши
летчики дружно пошли в атаку. Калугин расстрелял ведущего «юнкерсов», затем
подбил одного «мессершмитта». Канкошев и Раенко связали боем оставшихся
«мессершмиттов», двух сбили, а третий пустился наутек. Воздушный бой длился 20
минут. Противник потерял шесть самолетов. Наши потери — не вернулся с
задания летчик Морозов.
В тот же день после обеда, поднявшись в воздух в составе
группы, Канкошев сразился с четверкой Ме-109, одного из них сбил. В это время
остальные «яки» под командованием гвардии майора М. В. Шевченко разогнали
группу «юнкерсов». Но вслед за «юнкерсами» на большой высоте шли восемь Хе-111.
И снова бой — скоротечный, стремительный. Врагу так и не удалось
произвести прицельное бомбометание по плацдарму.
Однажды, патрулируя над морем, Ахмет-Хан Канкошев в паре
сразился с большой группой фашистских самолетов и вышел из схватки победителем.
Сначала на дороге он увидел большое скопление легковых автомобилей. Качнул
крыльями и повел своего ведомого в атаку. Лимузины, в которых, без сомнения,
находились высокие чины, заметались в разные стороны. Сделав несколько заходов,
Канкошев и его ведомый расстреляли несколько машин из пушек и пулеметов, И тут
Канкошев заметил группу «юнкерсов», которые направлялись к нашей переправе.
Дерзкая лобовая атака. «Юнкерс» загорелся и пошел к земле, второго
бомбардировщика подбил ведомый летчик. Остальные бомбардировщики повернули
назад. Выполняя маневр Канкошев оказался в облаках, а выйдя из них, ведомого
летчика не обнаружил. Тот докладывал по радио что его самолет подбит и он
возвращается на аэродром.
Невдалеке Канкошев увидел еще девять Ю-87, которые
растягивались змейкой и готовились к пикированию на переправу. По переправе
двигались наши войска. И нигде не было видно ни одного советского истребителя.
Канкошев ринулся навстречу врагам. Фашисты, решив, что поблизости есть еще
советские истребители, повернули обратно.
Вскоре появилась «рама» и два «мессершмитта». Канкошев
усмехнулся, поняв, что «рама» прилетела, чтобы сфотографировать «работу» своих
бомбардировщиков. Но, кроме горящего на земле «юнкерса», фашистские летчики
ничего не увидели. Для контроля за бомбометанием своих «юнкерсов», видимо,
подкатило к передовой и фашистское начальство на лимузинах...
«Орел умирает в полете»
Близился к концу хмурый декабрьский день. Канкошев
написал поздравительные письма своим многочисленным друзьям. Отправил открытку
и жене Зулихан: «Поздравляю вас с сыночком с Новым, 1944 годом, годом
окончательного разгрома врага».
Назавтра планировались политзанятия, и Ахмет-Хан пошел в
штаб на радиостанцию записывать сводки Совинформбюро.
Начальник связи полка Константин Легейда пригласил его
на ужин в землянку, где они жили вместе с инженером полка по вооружению
Николаем Чиликиным. В честь дорогого гостя хозяева выставили на стол все свои
запасы.
— Эх, ребята, закончить бы войну и вернуться
домой, — мечтательно сказал Канкошев. — Пойдем мы тогда, Костя, к
нам. И ты увидишь, что такое горское гостеприимство.
— Приедем, обязательно приедем, Ахмет, —
пообещал Легейда.
— Вот тогда я станцую для вас лезгинку. А можно и
сейчас.
Они сдвинули в сторону стол, и Канкошев выскочил на
середину землянки. В мягких коричневых сапогах, ловкий и быстрый, он пустился
по кругу...
В станицу Запорожскую, где жили летчики, Канкошев уехал
поздно вечером на дежурной машине.
— До встречи, — сказали, провожая его, Легейда
и Чиликин.
— До встречи, — ответил Ахмет-Хан, вставая на
подножку машины.
В комнате на нарах уже спали товарищи. Стараясь не потревожить
их, Канкошев осторожно прошел на свое место и лег рядом с Иваном Горбуновым.
— Долго ты что-то — проснувшись, тихо сказал
Иван.
— У начальника связи был, — ответил
Ахмет-Хан, — встречали Новый год.
— Как так? — удивился Горбунов. В напряжении
боевых буден он, как и многие летчики, перестал замечать памятные даты. —
До Нового года еще четыре дня.
— Спасибо, значит, спутали... Поздно. Спи. Но спать
не хотелось. Ахмет видел, что Иван тоже не спит.
— Ваня, как ты думаешь, кончится в сорок четвертом
война?
— Думаю, кончится...
— Тогда это будет великий год. Правда?
— Правда, — устало ответил Иван.
— Ваня, ты спишь?
— Нет еще.
— Что ты будешь делать после войны?
— Как — что? Летать, конечно.
— Я тоже. Никуда не уйду из истребительной авиации.
Вот бы нам в одном гарнизоне, рядом жить, семьями. Ты с женой будешь ходить к
нам в гости.. Зулихан будет готовить обед.
Погружаясь в сон, Ахмет увидел горящие темным пламенем
глаза Зулихан. «До встречи», — прошептал он. А утром написал ей еще одно
письмо, в котором сообщал о своих фронтовых делах: «Мы по-прежнему бьем
фашистов, хотя погода порядком мешает нам».
К полудню погода несколько улучшилась, и вскоре четверка
«яков» под командованием Горбунова ушла в серое, неприютное небо. С задания
вернулись трое. По одному. Над аэродромом опять сгустились облака их серые
космы свисали почти до самой земли, накрапывал зимний дождь. Угрюмые и
подавленные трагической неизвестностью, мы с надеждой смотрели в небо. Оно было
безмолвно. Не хотелось верить, что еще одного отважного сокола не стало...
Их было четверо — Горбунов, Канкошев, Печеный
Рубцов. Еще на пути к району прикрытия плавсредств в Керченском проливе Рубцов
случайно попал в облачность и отстал от группы. Выйдя из облаков, он
пристроился к группе ЛаГГ-3 и вместе с ними вступил в бой с «юнкерсами».
«Юнкерсы» развернулись и стали уходить.
Горбунов увидел удалявшуюся группу бомбардировщиков,
хотел преследовать их, но сверху сзади пикировала пара Ме-109Ф.
— В атаку! — скомандовал Иван и резко
развернулся на врага.
Во время разворота Печеный приотстал и оказался под
огнем атакующей пары Ме-109Ф; подбитый, он со снижением ушел в сторону косы
Чушка, Продолжая атаку, Горбунов подбил одного Ме-109Ф, вместе с Канкошевым они
погнались за вторым «мессершмиттом». Но в это время в наушниках прозвучал
тревожный голос; «Веду бой — помогите!»
— Ахмет, слышал? — спросил Горбунов.
— Слышал...
— Идем на помощь!
Они сделали энергичный разворот с набором высоты. И тут
же увидели Як-1 с незнакомым номером, на который наседали еще два
«мессершмитта». Горбунов и Канкошев ударили по ведомому одновременно.
«Мессершмитт» перевернулся через крыло и упал в море. Теперь очередь за ведущим
«мессершмиттом», погнались за ним. Но то был опытный гитлеровец. Энергично
развернувшись, он метнулся к облакам. Сквозь промоины светило солнце, и
Канкошев ясно различил цифру «21» в обводе пикового туза на фюзеляже и
бело-полосатый кок винта. Сердце Ахмета вздрогнуло. А может, это другой? Нет, «почерк»
тот же. Чуть раньше Канкошев видел, как этот стервятник с цифрой «21» на боку,
разрезая облака, налетел на запросивший подмогу Як-1 и короткими очередями
расчетливо бил по нему. И не поспеши на выручку Горбунов с Канкошевым, не
дотянуть бы «яку» до своего аэродрома. Несколько дней назад Канкошев уже
сходился в смертельном поединке с этим тузом, но гитлеровец ловко вывернулся
из-под удара и скрылся в облаках. «Теперь не уйдешь», — подумал Канкошев
и, Предупредив Горбунова, «вцепился» в хвост пикового туза. Фашист резко
маневрировал, с крыльев его самолета срывались беловатые струи, но Ахмет прочно
держался в хвосте и несколько выше, отсекая врагу путь к спасительным облакам.
На помощь тузу подошел Ме-109Ф из пары, которая подбила самолет Печеного, но Горбунов
стремительно атаковал фашиста в лоб.
Пиковый туз с цифрой «21» потянул вниз, уходя за линию
фронта. Канкошев настиг его, выпустил прицельную очередь из пушки и пулеметов.
«Мессершмитт» задымил и врезался в землю на северной окраине Керчи. По советскому
истребителю ударили зенитные батареи и крупнокалиберные пулеметы, серые облака
покраснели от струящихся трасс. Канкошев резко взмыл вверх, стараясь вырваться
из сверкающего моря огня. Вдруг несколько зенитных снарядов разорвалось рядом.
По крыльям самолета и фюзеляжу ударили осколки, пронзили кабину и тело
летчика...
Гвардейцы жестоко отомстили захватчикам за гибель своего
друга и боевого соратника. Но смерти у храбрых нет. Молодое поколение авиаторов
и сейчас учится мужеству и отваге, любви и ненависти у герое минувших сражений.
Именем Ахмет-Хана Канкошева названы школы улицы в
Нальчике, Тереке, в Дейском, промкомбинат в Баксане. Писатель Хачим Хабасович
Кауфов написал о Канкошеве документальную повесть «Орел умирает в полете».
Когда о тебе помнят
Отражая контратаки противника на земле и в воздухе,
летчики меньше всего думали о том, что за их действиями нередко наблюдали сам
командующий Приморской армией генерал армии И. Е. Петров или генерал-полковник
авиации К. А. Вершинин. Но каждый успешно проведенный бой не проходил
незамеченным. Незамедлительно издавался приказ по воздушной армии, отличившихся
представляли к наградам, объявлялись благодарности летчикам истребительных
групп. Поощрялись экипажи штурмовиков, принимавших участие в бою.
Нас, гвардейцев, воодушевляла такая чуткость и внимание
генерала армии И, Е. Петрова и генерал-полковника авиации К. А. Вершинина.
Авиаторы и сейчас с благодарностью вспоминают этих выдающихся военачальников,
которые создавали самые благоприятные условия для боевых действий подчиненных
им войск, заботились о каждом воине.
Так, по инициативе Вершинина впервые были применены для
управления боевыми действиями авиации с земли радиостанции наведения. На
Керченском плацдарме (тоже впервые) были успешно применены для обнаружения
воздушных целей радиолокационные станции.
Поэтому гитлеровцы были лишены возможности Прорываться к
Керченскому плацдарму на больших высотах. Тогда они пошли на хитрость: одну
малочисленную группу бомбардировщиков стали высылать вперед на малой высоте,
надеясь отвлечь наших истребителей, а вслед за первой шла основная группа на
большой высоте, которая и должна была нанести удар по войскам на плацдарме. Но
замысел противника не удался. По указанию Вершинина на главной станции
наведения наши радисты организовали подслушивание переговоров немецких
летчиков. Путем радиоперехватов обнаруживались самолеты, идущие на малых
высотах. Воздушная обстановка уточнялась, и дежурные истребители своевременно
поднимались с аэродромов. Это приводило К экономии средств и снижению нагрузки
на летчиков, так как уменьшилась надобность в постоянном патрулировании групп
истребителей.
Поистине отеческую заботу о летчиках проявил Вершинин во
время боев над морем, организовав спасательные медицинские посты. Центральный
пост располагался вместе с передовым командным пунктом воздушной армии,
находившемся на Керченском плацдарме, четыре поста — на радиостанциях
наведения. Вся организация поиска и спасения раненых летчиков была возложена на
дивизионного врача нашей 229-й Таманской майора медицинской службы Полонского.
В организации розыска и спасения летного состава непосредственное участие
принимал и полковой врач Литманов.
Спасение летных экипажей — дело трудное. Керченский
пролив и прибрежные зоны Черного и Азовского морей простреливались артиллерией
противника, в воздухе рыскали фашистские истребители. Если учесть, что при
вынужденной посадке самолет мог продержаться на воде считанные секунды, а
расстояние до берега значительное, то тут никакие спасательные средства не
помогут. Для этого тихоходные плавсредства не годились. Где же выход? Вершинин
обратился к командующему Азовской военной флотилией контр-адмиралу С. Г.
Горшкову:
— Выделим глиссера и торпедные катера, —
сказал адмирал.
Их оснастили спасательными лодками и поясами, необходимым
набором медикаментов и организовали восемь медицинских постов на воде.
Вылетая на задания, летчики знали, что в районе Жуковка,
Глейки, коса Тузла, Югаков Куст на плавсредствах дежурят медики, на двух
прибрежных аэродромах стоят в готовности к немедленному вылету по приказу
станции наведения самолеты По-2 с надувными лодками на борту, что помощь
терпящему бедствие экипажу будет оказана немедленно. И отважные медики, рискуя
жизнью, спешили попавшему в беду летчику.
Геройской смертью погиб военфельдшер Рубанюк, спасая
выпрыгнувшего с парашютом раненого летчика 88-го истребительного полка Наумова.
Под огнем врага медики спасли на мотоботе дважды Героя Советского Союза
Камозина, самолет которого был сбит над Керченским проливом.
Таких примеров беззаветной преданности авиационных
медиков своему воинскому долгу в нашей воздушной армии было много.
Воздушная фоторазведка
В феврале — марте сорок четвертого погода не
улучшилась: стояли туманы, шли дожди со снегом, аэрдромы раскисли. На
фронте — без существенных перемен, но бои местного значения не
прекращались. Об стороны усиленно вели воздушную разведку, совершенствовали
оборону.
Перед нашей авиацией в основном были поставлены две
важные задачи; первая — прикрывать войска на плацдарме, причалы в
Керченском проливе и свои аэродромы. Вторая — ведение воздушной разведки
коммуникаций и аэродромов противника.
Разведчики, которых нам приходилось сопровождать при
полете в Крым и обратно, с целью внезапности выбирали маршруты с заходом на
территорию, занятую временно противником, со стороны Азовского или Черного
моря. Иногда летали на малой высоте. Разведка группировки и базирования авиации
в Крыму велась визуально и фотографированием аэродромов несколько раз в сутки.
Оборона противника на Керченском полуострове вскрывалась многократным
фотографированием восточного побережья на глубину 20–40 километров. 31 марта и
1 апреля была завершена фотосъемка основного рубежа обороны, а 8 апреля
проведена фотосъемка запасных Ак-Монайских позиций. Штаб 4-й воздушной армии
размножил фотоснимки и снабдил ими всех командиров наземных и авиационных
частей.
Как добывались эти фотоснимки, можно судить по полетам
командира эскадрильи 366-го отдельного разведывательного авиаполка Героя
Советского Союза Смирнова, вместе с которым мне приходилось летать и раньше.
...Мы сидели рядом с самолетом в ожидании вылета.
Подошел разведчик Пе-2 и стал кружить над нами на малой высоте. Мы взлетели и
пристроились к нему, рации не включали. Уходили в сторону Азовского моря тоже
молча, следовали за ним, рассредоточившись для боя по высоте. Каждый твердо
знал, кому что делать, если вдруг появятся истребители противника. Одно только
слово, неосторожно сказанное по радио, могло демаскировать нас. А мы
углублялись в тыл противника, и фашисты частенько принимали нас за своих. Когда
же распознавали, было уже поздно: Смирнов шел заданным курсом и фотографировал
позиции противника. Яростно били зенитки, и вокруг разведчика висели хлопья
разрывов снарядов. Доставалось от них и нам, сопровождающим истребителям. Один
снаряд разорвался так близко, что мой «як» от взрывной волны перевернулся через
крыло. Сколько в нем было пробоин, я узнал после посадки.
В стороне и ниже нас промелькнули крестовидные тени. Считаю;
двенадцать «мессершмиттов». Разбившись на три четверки, они набирают высоту,
тянутся к нам. Их тактический замысел понятен: одна четверка попытается связать
нас боем, вторая — кинется на разведчика, а третья будет подстерегать,
выслеживать одиночный самолет. Так вот и рассчитывали фашисты уничтожить всех
нас вместе с разведчиком. Только забыли гитлеровцы, что мы теперь не на СБ и
«чайках», когда при встрече с этими «тихоходами» они чувствовали себя хозяевами
положения и могли играть с нами в «кошки-мышки». Теперь у нас пушки, высота и
скорость, теперь мы хозяева родного неба.
Выжидаю. Смирнов фотографирует Турецкий вал. Поперечник
в этом месте Керченского полуострова километров сорок, проскочим быстро.
— Спасибо, «маленькие». Идите домой, — спокойно
говорит по радио Смирнов. Он увеличивает газ и уходит в голубую даль моря. За
килями «пешки» сизовато струятся легкие дымки выхлопных газов. «Моторы на
полных оборотах, скорость за шестьсот, никакие «мессершмитты» его не
догонят», — думаю про себя и смотрю за воздухом.
Двенадцать «мессершмиттов» все еще тянутся за нами,
«Горючее у нас на исходе, задание выполнено, а турнуть фашистов с высоты ой как
хочется. Но тут нужен трезвый расчет. «Мессершмитты» взлетели недавно, горючее
у них не израсходовано, значит, они, имея трехкратное превосходство над нами,
будут затягивать бой и поставят нас в невыгодное положение».
Разворачиваюсь влево и оттягиваю свою четверку к мысу
Такыл, где над Керченским проливом должны быть наши патрулирующие истребители.
Вижу их в районе косы Тузла: одна четверка барражирует высоко, вторая —
несколько ниже:
— За мной, в атаку! — кричу по радио и бросаю
свой послушный «як» вниз.
Ближняя к нам четверка Ме-109 юркнула в глубь материка,
за ней повернули остальные. Заметили, видимо, и других наших истребителей над
проливом и удрали. Теперь будут оправдываться перед своим начальством; мол, не
смогли догнать.
Навсегда врезался в память и другой случай. Отправляя
нас с Глядяевым в разведку, командир полка предупредил;
— В воздушный бой не вступать. Помните главную свою
задачу — разведка.
В районе разведки рыскали «мессершмитты» эскадры «Удэт»,
и такое предупреждение оказалось не лишним. Уединившись с Глядяевым, мы долго
«репетировала ли» свой полет. Продумали, кажется, все до мелочей и как будем
преодолевать противовоздушную оборону противника, и как будем вести себя на
случай, если немцы навяжут нам воздушный бой, обсудили несколько запасных
вариантов.
Взлетев, мы уклонились в сторону Азовского моря, чтобы
лишить противника возможности обнаружить нас радиолокационными станциями.
Погода благоприятствовала, и море было нашим союзником — на бреющем полете
не так просто обнаружить «як», прижавшийся к самой воде. К объектам разведки
подошли с тыла, и гитлеровцы, видимо, приняли нас за своих, а когда
разобрались — было уже поздно. Прежде чем вражеские истребители успели
подняться в воздух, мы, пользуясь благоприятным рельефом местности,
стремительно исчезли, и «мессершмитты» не смогли нас перехватить.
Задание выполнили успешно и развернулись курсом на
Керчь.
— Слева вверху пара «худых!» — услышал я голос
ведомого.
Два «мессершмитта» барражировали на высоте и
намеревались атаковать наши самолеты Ил-2, которые, по всей вероятности,
отстали от основной группы и остались без прикрытия истребителей. Помня
указание командира полка, медлю с принятием решения.
— Разрешите атаковать, — просит
Глядяев. — Срежут «горбатых».
Я сразу согласился, хотя подумал: а не слишком ли мы
рискуем? Ведь свою задачу мы выполнили и возвращались домой с ценными разведданными
о противнике. Может быть, без этих данных наше командование не может принять
решение на проведение боя или операции? Но я хорошо помнил о главном принципе
советских летчиков — сам погибай, а товарища выручай. И потому под свою
личную ответственность принял решение занять исходное положение для атаки.
«Мессершмитты» поздно заметили нас и, отказавшись от
преследования «илов», в растерянности заметались, глубоким пикированием пошли
вниз.
— Струсили, гады, боятся боя против равных! —
ликующим голосом радирует Глядяев.
— Радоваться рано, — предупреждаю
Глядяева. — Мы еще не дома.
И будто в подтверждение этих слов на помощь паре
«мессершмиттов» подошли еще два «худых». Вот тут-то, осмелев, они и навязали
нам воздушный бой. Началась невообразимая карусель пары «яков» с четверкой
Ме-109Ф.
Отразив одну из атак «мессершмитта», захожу в заднюю
полусферу — в хвост второму, и вот он уже в сетке прицела. Но перед тем
как открыть огонь, бросаю взгляд на своего ведомого и вижу; на хвосте у него
висит третий «мессершмитт» на дистанции открытия огня. Изо всех сил тяну ручку
управления на себя, выполняю косую петлю и захожу атакующему Глядяева
истребителю в хвост, открываю огонь. «Мессершмитт» закачался, за ним потянулся
синий шлейф дыма, и «худой», круто снижаясь, потянул к берегу Керченского
пролива.
Увлекшись, я не успел оглянуться назад — нет ли
врага на хвосте? А он — четвертый, — оказывается, был там. И я
жестоко поплатился за свою оплошность. Раздался резкий удар по металлу, и,
будто отрезанная пилой, отлетела часть правой консоли крыла. Самолет
завертелся. Пытаюсь вывести его из штопора — и не могу; чувствую, что
машина не слушается. Вижу под собой воды Керченского пролива, правее —
Керчь, еще занятую противником. Покинуть самолет и воспользоваться парашютом?
Значит, плен? Нет! Коммунисты в плен не сдаются! Нет, думаю, смерть еще
подождет. Я буду жить, должен жить, не все потеряно... Вода еще далеко внизу.
Снова и снова пытаюсь вывести самолет из штопора. Не теряя самообладания, даю
полный газ, чувствую, как самолет начинает повиноваться рулям управления.
«Выводи! — говорю себе. — Быстрее, еще
быстрее!» Машина дернулась раз, другой и, прекратив вращаться, вошли в
пикирование. Тотчас набираю скорость и уже у самой воды перевожу ее в
горизонтальный полет. Курс — на свой аэродром.
Будто сбросив с плеч неимоверную тяжесть, облегченно
вздохнул, осмотрелся и вижу, что Николай Глядяев по-прежнему прикрывает меня.
«Мессершмитты» давно убрались восвояси.
В военное время летчик-истребитель привыкает к самым
неожиданным обстоятельствам. Но я не хотел бы повторения того, что пережил в
этом штопоре.
В бою жизнь летчика часто висит на волоске, но выручали
нас не случайности и не счастливая судьба, а умение и воля к победе.
Прилетел на аэродром, выпустил шасси и щитки, планирую и
с ходу произвожу посадку. Самолет, коснувшись взлетно-посадочной полосы,
уверенно бежит по укатанной дорожке. Заруливаю в капонир, выключаю двигатель и
выхожу из кабины самолета.
А Глядяев уже здесь, вместе с ним осматриваем машины. У
моего самолета изрядно покалечена правая плоскость, а у ведомого пробит картер
мотора. Воды для охлаждения двигателя почти не оставалось, и стоило ему еще
несколько минут пробыть в воздухе, как двигатель закипел бы, подобно тульскому
самовару. Говорю Глядяеву:
— Ты понимаешь, как нам повезло. Если бы хоть один
«мессершмитт» оторвался от группы и навязал бой, кормить бы нам теперь морских
рыбок. Видишь, чем твоя «инициатива» кончилась? От командира нам, конечно,
попадет...
— Зато «горбатых» спасли и фашиста сбили, —
невозмутимо отвечал Николай. — Победителей не судят, ну а командирское
внушение уж как-нибудь переживем.
Командир похвалил нас за успешную воздушную разведку, за
сбитый фашистский самолет и за то, что спасли экипажи самолетов Ил-2 (ему уже
сообщили обо всем из штаба дивизии). А за самовольство все-таки пожурил нас,
хотя и сам понимал, как трудно бывает удержать себя, когда кто-то другой, пусть
и не знакомый летчик, оказался в опасности.
Вернулись мы с Николаем в землянку радостные, что все
обошлось благополучно, а там — новички, пополнение прибыло. Пришлось
вместо отдыха рассказывать им обо всем. Рассказал честно: как взял на себя в
разведке лишнее, как на риск пошел и приказ командира нарушил. Хорошо еще, что
все так кончилось.
Один из новичков спрашивает меня:
— А вы сильно перепугались, товарищ гвардии старший
лейтенант, когда в море на подбитом самолете падали? И полетели бы вы прямо вот
сейчас на новое задание?
— Откровенно, — отвечаю. — Наверное,
перепугал-... Только дело ведь не а этом. Мне приходилось слышать от других
летчиков, что в подобных ситуациях они не испытывали страха. По-моему, это все
не то. Дело в другом — нужно в руки себя взять, нервам не дать взбунтоваться,
испуг пересилить. Тогда из самой безнадежной обстановки победителем выйдешь. А
что касается нового задания — летчик всегда готов...
Десятки раз приходилось летать на визуальную и
фоторазведку многим летчикам-истребителям нашего полка. Так что состояние
оборонительных рубежей противника, интенсивность и характер движения на его
коммуникациях вплоть до Севастополя, размещение авиации на его аэродромах мы
знали хорошо и могли безошибочно судить о поведении фашистских захватчиков в
период начавшейся наступательной операции.
Наши в Керчи
Апрель в Крыму — месяц цветения. Но ликующее
обновление природы почти не занимало нас. Изгнание захватчиков и освобождение
родной земли — вот что волновало сердца советских воинов. И пробил
долгожданный час: ударили артиллерийские залпы, в небо взмыли сотни боевых
самолетов, с отвоеванных осенью и зимой плацдармов в районе Керчи неудержимой
лавиной двинулись танки, пехота.
Летчики нашего полка, летая на разведку и
патрулирование, видели все, что происходило на земле. Но о том, как развивались
события, мы узнали позднее.
А было так.
К концу дня 10 апреля 1944 года войска Отдельной
Приморской армии заняли исходное положение и ожидали приказа к наступлению.
Однако, когда наступило время «Ч», оказалось, что противник уже начал покидать
первые траншеи оборонительной полосы. Подвижные группы наших войск настигали
врага уже на марше.
Теперь надо было начинать не с нанесения массированных
ударов, как это предусматривалось планом, а с преследования и уничтожения
отступающих колонн врага.
А ведь могло, и не только могло, но и должно было
начаться все по-другому. Дело в том, что еще во второй половине дня наши
воздушные разведчики заметили интенсивное движение транспорта по дорогам от
Керчи на запад, взрывы и пожары в самом городе и прилегающих к нему населенных
пунктов. О явных признаках отхода гитлеровцев Вершинин доложил Военному совету
Отдельной Приморской армии. Но там усомнились в данных разведки.
— Проверьте еще раз, — приказали Вершинину.
Между тем начало смеркаться. В этих условиях на задание целесообразнее всего
было послать экипажи ночных бомбардировщиков По-2 из полка Бершанской. Так и
было сделано. При свете САБов летчицы отлично видели отступающие войска
противника, о чем немедленно доложили в штаб воздушной армии. Генерал Вершинин
тут же сообщил данные генералу армии Еременко.
— Хорошо, — ответил Еременко. — Посылайте
для верности еще раз своих разведчиков, а я прикажу перейти в наступление
передовым батальонам.
Передовые батальоны, конечно же, подтвердили объективность
данных воздушной разведки.
В ночь на 11 апреля войска Отдельной Приморской армии
перешли в наступление, сбили арьергардные части врага и в короткий срок
освободили все прибрежные города вплоть до Ялты. С восходом солнца 11 апреля
над одним из древнейших городов Крыма — Керчью — вновь взвилось знамя
свободы.
Тяжелая, удручающая картина предстала перед
освободителями. Ни одного уцелевшего здания, дымящиеся руины, заросшие
чертополохом улицы и дворы. Но откуда-то из подземелья, из щелей выходили люди
и со слезами радости на глазах приветствовали своих избавителей от фашистов.
Такое мы видели и в других городах и населенных пунктах.
И уже ничто не могло сдержать решимости советских воинов, их наступление
стремительно нарастало.
Боевые действия 4-й воздушной армии приобрели характер
ярко выраженного авиационного преследования; штурмовики наносили непрерывные
удары по отступающим колоннам врага, бомбардировщики бомбили железнодорожные
станции, эшелоны с войсками и грузами, морские порты и корабли захватчиков,
истребители прикрывали наши наземные войска с воздуха, частью сил штурмовали
пехоту и автоколонны противника, вели разведку.
Следом за продвигающимися нашими наземными войсками
перебазировалась и авиация. Дело это очень трудное. Необходимо было обезвредить
аэродромы от мин и сюрпризов, подготовить летные поля и помещения, подвезти
горюче-смазочные материалы, боеприпасы, наладить связь, организовать питание и
отдых личного состава. Но эти задачи решались успешно, Разведывательные и
аэродромно-восстановительные команды шли за передовыми частями, а иногда
одновременно с ними вступали в только что освобожденный населенный пункт.
Освоение освобожденных аэродромов шло интенсивно. С утра
12 апреля управление нашей 229-й Таманской истребительной дивизии перебазировалось
в Керчь, туда же прибыла передовая команда 230-й штурмовой дивизии, часть
366-го отдельного разведывательного полка.
Наш 42-й гвардейский полк, выполнив боевые задания на
сопровождение Ил-2 в район Джейлав, на разведку и штурмовку отступающих войск
противника, приземлился уже не в Запорожской, откуда вылетал, а на аэродроме
Багерово, только что освобожденном от захватчиков и к исходу дня очищенном от
мин и фугасов. Ночью над нами прожужжал вражеский самолет, но не стрелял, не
бомбил, и на него не обратили особого внимания. А утром один за другим
прогремели два взрыва, в результате семь человек из аэродромной команды были
ранены и одна автомашина подорвалась.
— Нашкодил ночник, — сказал командир полка
гвардии капитан Александрович. — Это новый прием минирования. Срочно
доложите в дивизию, организуйте осмотр аэродрома, — приказал он начальнику
штаба гвардии подполковнику Токареву.
На аэродроме минеры обнаружили свыше 700 немецких
авиабомб с часовым механизмом. Об этих бомбах-минах, сброшенных ночью с борта
самолета противника, вскоре стало известно в штабе армии и во всех авиационных
частях. Были приняты соответствующие меры предосторожности.
В боевых условиях нередко младшие по званию командовали
старшими, В нашем коллективе были и подполковники, и майоры, а на должность
командира полка прибыл капитан Яков Александрович Александрович.
Авиаторы многое знали о нем по газетам. Это он,
Александрович, в критическую минуту боя передал по радио: «Иду на таран!» И
уничтожил врага, а сам вернулся на аэродром и благополучно приземлил
поврежденный самолет. За этот подвиг бесстрашный летчик был награжден орденом
Ленина.
Капитан Александрович быстро сблизился с гвардейцами и
стал таким же уважаемым человеком, как Гарбарец, недавно переведенный в
управление дивизии.
— Маршал Новиков знает, кого назначить командиром
гвардейцев, — не без гордости говорили летчики, когда главком ВВС присвоил
Александровичу майорское звание. — А в воздухе наш командир — орел!
Это крылатое определение так и жило в полку со времен
Курбатова. Но давалось оно не должности, а мудрому человеку и храброму воину.
Александрович заслужил это звание своими личными подвигами в последующих боях и
умением командовать подчиненными. Его грудь украшали ордена Ленина и Красного
Знамени. Во время войны боевые награды были символом доблести и геройства и не
нуждались в комментариях.
Под командованием Александровича 42-й гвардейский
участвовал в освобождении Феодосии, Судака, Гурзуфа. Впереди был
Севастополь — героический город и главная военно-морская база
Черноморского флота.
Здравствуй, Севастополь!
Главная роль в авиационной подготовке прорыва обороны
противника отводилась 8-й воздушной армии, в оперативное подчинение которой
временно входила 4-я воздушная армия. Нашему полку предстояло вести разведку в
предместьях Севастополя, прикрывать наземные войска в районе Балаклава,
Ново-Шули, Бель-бек, Кадыковка. Летали мы и на штурмовку войск противника,
засевшего на Сапун-горе, на Мекензиевых горах, били по плавсредствам, но
которых удирали гитлеровцы.
Фашистская авиация пыталась активизировать свои
действия. Но что могли сделать самолеты противника против наших? В небе было
тесно от краснозвездных машин. Отдельные гитлеровские летчики дрались с
отчаянностью обреченных, но их моральное состояние было сильно надломлено. При
первой же угрозе с нашей стороны бомбардировщики сбрасывали груз, истребители
уклонялись от боя.
Мне особенно запомнился один интересный случай.
Сближаясь с «юнкерсом», я перекинул предохранитель гашетки и приготовился
выпустить прицельную очередь из всех огневых точек. Смотрю и не верю глазам
своим: от бомбардировщика отделилась черная точка, затем распустился белый
купол парашюта. Дальность была велика, и я не открывал огня, а стрелок-радист
уже капитулировал, выбросился из кабины, хотя раньше в подобных случаях он
обстрелял бы мой самолет.
Подхожу ближе. Гитлеровец резко, со скольжением бросает
свой Ю-87 в пикирование, надеясь спастись бегством. Но у него в бомболюках
смертоносный груз, он может прилететь еще. «Крестись, фашист! Это тебе не за
мирными жителями гоняться!» — кричу и жму на гашетку. Рокотнула пушка. От
прямого попадания снарядов взорвались бомбы и бензобаки, разметав по воздуху
обломки «юнкерса».
Энергично доворачиваю самолет и беру в прицел
парашютиста. Невольно вспоминаются жуткие картины, когда фашисты безнаказанно
расстреливали советских летчиков, спускавшихся на парашюте. Только в боях за
Ростов-на-Дону фашисты таким вот гнусным способом убили в воздухе командира
эскадрильи К. Е. Селиверстова и молодого летчика П. П. Коровкина {Трудящиеся
Мясниковского района Ростовской области поставили в селе Султан-Салы памятник
К. Е. Селиверстову. Во Дворце культуры Московского метростроя его фамилия
высечена золотыми буквами рядом с фамилиями других Героев Советского Союза —
строителей метрополитена. П. П. Коровкину сооружен памятник в районе
Ростовского аэропорта.}. Легко это и просто: беззащитный парашютист как бы
зависает на месте, подходи к нему и бей из пулеметов. Достаточно продырявить
или зажечь купол парашюта — и все кончено.
Но вдруг мне становится как-то не по себе. «Не фашист я,
чтобы расстреливать беззащитного врага. — Думаю и решаю; — Ветер
относит его за линию фронта, к своим. Ну и что? Пусть расскажет своим, какие
мы, советские люди. Может, еще не один гитлеровский вояка образумится и
последует его примеру». И я резко ухожу вверх. А мой ведомый Н. К. Глядяев уже
качнул крыльями: дескать, правильно, командир. Этот все равно больше не
прилетит к нам.
Громовой раскат взорвал тишину. Тысячи орудий
загрохотали разом, ударили залпами «катюши». Вал ревущего металла и огня,
непрерывного, не затухающего ни на минуту, обрушился на железобетонные
сооружения обороны противника. Чуть приутихла артиллерия, лавиной пошли грозные
«илы». Небо над Севастополем и над акваторией порта заслонили собой наши
крылатые гвардейцы-истребители. Летали целыми полками по строгому графику.
Чтобы отвлечь внимание противника от направления
главного удара, сначала пошли в наступление войска из района Бельбек, Камышлы.
К исходу второго дня боев они захватили Макензиевы высоты, маяк Восточный
Инкерманский и ряд промежуточных высот севернее Севастополя. Противник начал
переброску артиллерии с южного участка на север, ослабив оборону юго-восточнее
Севастополя, что и предусматривалось советским командованием. Утром 7 мая
основная группировка фронта нанесла главный удар по ослабевающей обороне
противника и к 18 часам овладела Сапун-горой, а 8 мая — Инкерманом. К
вечеру 9 мая 1944 годя Севастополь был полностью очищен от врага.
Передав уцелевшую материальную часть соседнему
соединению, три полка нашей 229-й Таманской дивизии отправились для
переучивания на новых истребителях конструкции Семена Алексеевича Лавочкина, а
мы — в тыл за новыми «яками».
Готовимся к новым боям
Нет, не забыл прославленный авиаконструктор генерал
Александр Сергеевич Яковлев просьбу наших гвардейцев. И не четыре, как мы
просили, а сорок новейших самолетов Як-9у получил на заводе наш полк.
Перелетев на один из подмосковных аэродромов, приступили
к полетам; тренировались сами, учили молодежь, прибывшую их авиашкол и запасных
полков. Настроение у всех было приподнятое.
На исходе третьего года войны союзники высадили десант в
Нормандии. Наши гвардейцы восприняли эту весть без особого ликования.
Вспомнились трудные дороги отступления и пустые обещания союзников открыть
второй фронт в 1942 году.
— Куда им теперь деться, — разъяснял замполит
Щербак. — Красная Армия ведет крупные наступательные операции у
Петрозаводска и Выборга, громит группу армий «Центр» в Белоруссии, жмет в
районе Яссы — Кишинев. Так что поняли союзники, что мы и без них
обойдемся. Советская авиапромышленность с каждым месяцем наращивает
производство, теперь у нас в пять раз больше самолетов, чем у Гитлера.
— А самолеты какие! — восхищенно говорили
летчики.
Як-9у имел мощную силовую установку — мотор
ВК-107 — и развивал максимальную скорость в горизонтальном полете свыше
700 километров в час. Вооружение — 20-миллиметровая пушка и два
крупнокалиберных пулемета. Просторная комфортабельная кабина с очень хорошим
обзором. Самолет прошел государственные испытания и был принят в серийное
производство. Нам же предстояло не только в совершенстве освоить его, но и
одновременно провести испытания, дать ему «путевку» в боевые части.
Для наглядного сравнения маневренных качеств Як-9у и
«мессершмитта» командование устроило своеобразное состязание. К нам на аэродром
прилетел на «мессере» летчик-испытатель капитан Л. М. Кувшинов. Даже бывалым
фронтовикам было интересно пощупать руками Ме-109Г2 — «мессершмитт»
последней модификации. До этого мы «щупали» его только огнем, а теперь он стоял
присмиревший, какой-то неуклюжий, растопырив «ноги» и вытянув длинный, поджарый
хвост. На консолях и фюзеляже — кресты в белой окантовке, на закругленном
киле — фашистская свастика в белом обводе.
— Лучшего экспоната не подберешь, — сказал
командир полка Александрович. — Смотрите, запоминайте, — советовал он
молодым летчикам.
Но самое интересное было в воздухе. Драться с
«мессершмиттом» пришлось Ивану Михайловичу Горбунову и мне. Несколько раз мы поочередно
взлетали, набирали высоту и начинали «воздушный бой» на равных. Чувствовалось,
что Леонид Кувшинов старался приложить все свое искусство воздушного бойца и
опытного летчика-испытателя, но Як-9у свободно брал «мессершмитта» на
горизонтальном и вертикальном маневрах.
— Слушай, Леонид, а ты не поддаешься нам? —
спросили мы Кувшинова. — Твой «месс» ни разу не зашел в хвост «яку».
— И не зайдет, если все будут так же
пилотировать, — ответил Кувшинов, радуясь нашим успехам.
Леонид Михайлович сделал объективный анализ летных и
боевых характеристик Ме-109Г2, пожелал молодым летчикам смелее бить противника
и улетел на следующий аэродром, где ему предстояло заняться тем же.
Эти учебно-тренировочные бои на трофейном «мессершмитте»
с «яками» и «лавочкиными» имели неоценимое значение для совершенствования
боевого мастерства не только молодых летчиков-истребителей, но и прославленных
советских асов; хорошая выучка — залог победы!
Летный боевой порядок отличается от наземного тем, что в
полете командир любого ранга идет впереди и атакует первым. Блиндажей, откуда
было бы удобно наблюдать и руководить боем, в небе нет, А надо не только
руководить, но и учить подчиненных летчиков по принципу «делай, как я», вести
их за собой.
Поучительным является ввод в боевую обстановку летчиков
3-го истребительного авиационного корпуса, которым командовал генерал Е. Я.
Савицкий. Летчики служили на Дальнем Востоке, имели высокий уровень техники
пилотирования и жаждали встречи с врагом, но в боях не участвовали. Опыт,
конечно, дело наживное, но в боевой обстановке он достигается слишком дорогой
ценой. Поэтому генерал Савицкий очень внимательно изучал особенности боев,
развернувшихся на Кубани, организовал встречи своих летчиков с бывалыми
фронтовиками, а для практической передачи боевого опыта пригласил наших
гвардейцев Героев Советского Союза Горбунова и Наумчика.
Сам генерал Евгений Яковлевич Савицкий обладал высокими
качествами летчика-истребителя. Своей дерзостью нередко вносил решительный
перелом в воздушном бою. За время Великой Отечественной войны он лично сбил 22
фашистских самолета и два в групповых боях, стал дважды Героем Советского
Союза.
Во время боев на Кубани газеты широко оповестили
советских читателей о том, что летчик капитан П. Т. Тарасов со своим ведомым
принудил к посадке на нашей территории фашистского летчика. Исправный
«мессершмитт» потом экспонировался на выставке трофейного оружия в Москве. Этот
редкий в боевой практике случай тоже произошел в корпусе Е. Я. Савицкого.
Вот такие они, советские асы, — летчики, командиры,
генералы и маршалы...
Снова в родном полку
Среди наших гвардейцев главными критериями все хождения
по ступеням служебного продвижения считались уровень летного и боевого
мастерства. Этот рост и определял служебное продвижение офицера. Ко времени
перелета на фронт штурман полка Шевченко был назначен заместителем командира
полка, он же инспектор-летчик по технике пилотирования; Калугин стал штурманом
полка; в командование первой эскадрильей вступил Печеный, второй —
командовал Горбунов, командиром третьей эскадрильи назначили меня.
Вылетели тремя группами, по 12 самолетов в каждой, и еще
четверка — командование полка. Сорок первоклассных боевых машин! «Вот бы в
начале войны иметь такую силу, — думал я. — Не разбойничали бы
фашисты в советском небе». Уверен, так думали все мои сослуживцы, глядя на
боевые порядки отлично слетанных эскадрилий.
За короткий зимний день отмахали от Москвы более тысячи
километров, трижды садились на промежуточных аэродромах для дозаправки горючим,
четвертая посадка — аэродром Вышкув, что под Варшавой.
Нас радовало, что полк вновь будет сражаться в составе
4-й воздушной армии под командованием генерала Вершинина. Радовало и
соотношение сил на данном участке фронта. Вроде бы все хорошо. Но
самоуспокоенность породила у некоторых командиров пренебрежительное отношение к
рассредоточению самолетов и к организации ПВО аэродрома. Этим незамедлительно и
воспользовался враг.
24 декабря 1944 года 30 самолетов ФВ-190 нанесли
внезапный удар по аэродрому Вышкув, на котором базировался еще один полк нашей
269-й истребительной авиационной дивизии, в которую вошел теперь 42-й
гвардейский. В результате соседний полк понес значительный урон. Генерал Вершинин
лично разобрался в обстоятельствах столь печального факта.
Мне же этот случай напомнил непростительную беспечность
некоторых командиров, допустивших безнаказанный штурмовой налет фашистской
авиации 23 июня 1941 года на аэродром в районе Ковеля, где было сосредоточено
до трех авиационных полков, но не было сделано ничего для защиты от ударов с
воздуха. К счастью, горькие уроки прошлого для наших гвардейцев не пропали
даром; самолеты всегда были рассредоточены и тщательно замаскированы. Вспоминаю
об этом потому, что бдительность и в настоящее время имеет актуальное значение.
Подготовка к Млавско-Эльбингской наступательной
операции, являвшейся составной частью Восточно-Прусской стратегической
операции, к середине января 1945 года была закончена. На войска и авиацию
фронта возлагалась задача — отрезать пути отхода противника на запад и во
взаимодействии с войсками 3-го Белорусского фронта ликвидировать
восточно-прусскую группировку противника.
Снегопады, туманы, низкая облачность ограничивали
действия крупных сил авиации. Летали парами, звеньями, вели разведку,
присматривались с воздуха к району предстоящих боевых действий. Внизу лежала
незнакомая, чужая земля. Севернее польской границы начиналась Восточная
Пруссия.
В нелетные дни, когда небо и землю обволакивала
непроницаемая мгла и жизнь на аэродроме замирала, мы «погружались» в глубины
истории, по картам и фотопланшетам заучивали непривычные названия населенных
пунктов, закрепляли в памяти взаимное расположение ориентиров, так необходимых
в полете над незнакомой местностью. Думали о том, что враг ожесточен и будет
сражаться не на жизнь, а на смерть. Я говорил своим летчикам:
— Помните, смелость, отвагу надо сочетать с
осторожностью, с разумным риском. Не допускать ошибок. Ошибка, просчет в
бою — это гибель. А нам надо победить врага и уцелеть самим. Для этого у
нас имеется все; первоклассная техника, боевой опыт, идейная и психологическая
закалка — важнейшая из составляющих победы над врагом...
16 января погода улучшилась, и соединения 4-й воздушной
армии поднялись на удар по врагу. Только в течение двух суток было совершено
5220 боевых вылетов. Войска 2-го Белорусского фронта буквально прорубились
через укрепления врага, разгромили его млавскую группировку и, развивая
наступление в глубину, вырвались в район Эльбинг (Эльблонг), Гданьск (Данциг).
Наступление советских войск было настолько
стремительным, что мы едва успевали осваивать новые аэродромы; Цеханув,
Коздепно, Костельный, Торунь (Торн).
В январе 14, в феврале 26 раз водил я свою эскадрилью на
боевое задание. На аэродроме Быдгощ начальник штаба полка гвардии подполковник
Токарев сделал в моей летной книжке итоговую запись, В ней значится: «С 22 июня
1941 года по 10 марта 1945 года произвел 507 боевых вылетов, провел 108
воздушных боев, в которых сбил лично 19 и в групповых боях 6 фашистских
самолетов...»
Но работа летчика-истребителя на фронте — не только
сбитые самолеты врага. Это и штурмовки войск и аэродромов противника, и вылеты
на разведку и сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков. И еще — уничтоженные
на земле самолеты (лично 4 и в группе 9), грузовики, танки, бензовозы, зенитные
установки. Все перечислить трудно. Говорю об этом потому, что хотелось бы
внести некоторую ясность: о заслугах каждого летчика-истребителя нужно судить
не только по количеству сбитых им самолетов. Бывает у истребителя работа не
менее важная, чем победы в воздушном бою. К примеру, не дать противнику
возможности сбить наших бомбардировщиков или штурмовиков при сопровождении и
обеспечить выполнение ими боевой задачи.
Вынужденное расставание.
Парад победы
Ни мне, ни Ивану Михайловичу Горбунову расставаться с
полком не хотелось.
«Наши товарищи будут довершать дело окончательного
разгрома гитлеровской Германии, а мы в это время должны зубрить
учебники? — с горькой обидой думали мы. — Нет, это просто
невозможно!»
— Не поедем в академию, — твердо решил Иван.
— Конечно, не поедем! — горячился и я. —
До Вершинина дойдем, а не поедем.
Однополчане, каждый на свой лад, искренне сочувствовали
нам, еще больше распаляя наше безудержное стремление остаться в боевом строю.
— Правильно! Стучитесь к самому Вершинину, —
одобряли они наше решение. — Командующий все сделает. Не даст летчиков в
обиду!
Дружная поддержка однополчан еще больше укрепляла нашу
твердость. «Не может же он, боевой генерал, под водительством которого мы
ходили в бой, лишить нас возможности участвовать в завершающем
сражении», — думали мы, намереваясь обратиться лично к командующему
воздушной армией.
Но генерал Вершинин сам вызвал нас к себе. Когда вошли в
его блиндаж, заулыбался этак тепло и радостно. Ну, думаем, командующий все
понимает и устроит кадровикам разнос, чтоб не отвлекали боевых летчиков от
настоящего дела.
— Знаю, что вы хотите сказать, —
проникновенным голосом заговорил он. — И одобряю ваше упорство —
Сражаться до конца.
На радостях Иван ткнул меня в бок: видишь, мол, как все
обернулось. Еще повоюем!..
— В нашей славной победе уже никто не сомневается.
Ни наши союзники, ни наши враги. Полное крушение гитлеровского рейха —
дело ближайшего времени, Теперь нам следует позаботиться о том, чтобы никто и
никогда больше не посмел напасть на нас. А для этого нам нужны боевые,
высокообразованные Офицеры и генералы, которые бы зорко стерегли мирное небо
нашей Родины.
Командующий поднялся с жесткого стула. Мы с некоторым
опережением рванулись из глубоких трофейных шезлонгов, притащенных сюда за
неимением других стульев и табуретов для посетителей.
— Благодарю за верную службу Родине!
— Служим Советскому Союзу! — дружно ответили
мы, взяв под козырек...
— А что поделаешь — устав! — развел
руками Иван, когда мы вышли из блиндажа командующего. — Так повел
разговор, что и возражать стыдно.
— Стыдно, — согласился я. Про себя подумал;
«Командующий смотрит дальше и видит больше нас. Грядущий
мир на земле, с таким величайшим трудом завоеванный для народов, придется
оберегать нам же. И всегда быть на страже!»
Уезжать из полка было очень тяжело. Но приказ есть
приказ, и утром следующего дня я передал командование эскадрильей одному из
лучших летчиков полка В. В. Исаеву. Мы с Иваном Горбуновым тронулись в путь.
Москва жила ожиданием скорой победы. Газеты, радио стали
теперь постоянными спутниками нашей жизни. Мы следили за происходящим на фронте
и мысленно были со своими боевыми друзьями, будто вместе с ними доколачивали
фашистов в Восточной Пруссии, штурмовали Берлин. И все же сообщение о
безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии подействовало на нас
ошеломляюще.
— Победа! Победа! — громоподобным раскатом
гремел над изумленным миром торжественно-величавый голос Юрия Левитана.
— Победа! Салют! — разноголосо кричали
фронтовики, приехавшие на учебу в академию.
Как долго ждали мы этот день! И вот он настал, этот
неповторимый, ликующий праздник. Кругом сияющие лица, гремят боевые марши,
слышатся песни, радость жизни и горечь утрат — все смещалось в бурлящем
потоке всенародного торжества.
Небо Москвы озарилось тридцатью артиллерийскими залпами
из тысячи орудий! Такого салюта еще не бывало. Не бывало и такого людского моря
на Красной площади. Огромное впечатление произвела и речь Верховного
Главнокомандующего И. В. Сталина, обратившегося по радио к советскому народу.
24 июня 1945 года состоялся Парад Победы. Таких
грандиозных парадов не было за всю историю Советских Вооруженных Сил, Ничего
подобного не видела Красная площадь.
В 9 часов 45 минут разместившиеся на трибунах депутаты
Верховного Совета СССР, передовики московских предприятий, деятели науки и
культуры, многочисленные гости из-за рубежа волной рукоплесканий встречают
Советское правительство и членов Политбюро, только что взошедших на Мавзолей.
Перед Мавзолеем на особой площадке стоят прославленные советские генералы и
военачальники. Командующий парадом Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский
на вороном коне занимает место для выезда навстречу принимавшему Парад Маршалу
Советского Союза Г. К. Жукову, который должен появиться на белом коне.
Бьют Кремлевские куранты. В 10 часов начинается объезд
войск. Маршал Г. К. Жуков поздравляет участников Парада, весь советский народ с
исторической победой. Многоголосое «ура» проносится над Красной площадью, над
башнями седого Кремля, вырывается на простор московских площадей и улиц, дружно
подхватывается сотнями тысяч москвичей.
Торжественным маршем прошли перед Мавзолеем сводные
полки всех родов войск, всех фронтов.
Авиационную роту сводного полка 1-го Прибалтийского
фронта вел командир 259-й истребительной авиационной дивизии гвардии полковник
Я. А. Курбатов — основатель нашего полка. На боевом знамени его
дивизии — ордена Ленина, Красного Знамени, Суворова 1 степени. В дивизии
19 Героев Советского Союза!
Отдельной колонной прошли посланцы Войска Польского. Их
возглавлял начальник генерального штаба польской армии В. В. Корчиц. За большой
вклад в совместную борьбу с немецко-фашистскими захватчиками они удостоились
этой высокой чести.
И вновь проходят сводные советские полки. 360 боевых
знамен наиболее отличившихся соединений и частей фронтов победно реяли над
парадными колоннами. На каждом знамени пламенели отблески минувших сравнений,
за каждой колонной воинов простирались многотрудные фронтовые дороги от стен
Москвы и Сталинграда, от предгорий Кавказа и колыбели Октябрьской
революции — города Ленина через Курск и Белгород, через Ростов,
Севастополь, Одессу, Смоленск, Киев до Бухареста, Варшавы, Вены, Будапешта,
Кенигсберга, Белграда, Праги, Берлина.
Знамя Победы, водруженное на куполе рейхстага и
доставленное на парад в Москву с особыми почестями, несли герои боев за Берлин
младший сержант Кантария, сержант Егоров, капитаны Самсонов и Неустроев. Знамя
1-го Украинского фронта нес трижды Герой Советского Союза А. И. Покрышкин.
1400 медных голосов оркестра сопровождали парад войск
боевыми маршами. И вдруг на предельном фортиссимо оркестр смолк. В
настораживающей тишине ударили барабаны. Под их дробный перестук выходит
колонна с двумя сотнями вражеских знамен. Немецко-фашистские штандарты,
размалеванные паучьей свастикой и обагренные кровью невинных народов Европы,
почти волочатся по мокрой брусчатке. Подойдя к Мавзолею, советские
воины-победители с отвращением бросают их на камни Красной площади.
Трибуны взорвались возгласами «ура» и бурным
рукоплесканием. Перед Мавзолеем В. И. Ленина вырастает огромный ворох
предаваемых позору вражеских знамен.
Вновь заиграл оркестр. На площадь выступают колонны
войск Московского гарнизона и военных академий. Рядом со мной идут слушатели
Военно-Воздушной Краснознаменной академии Герои Советского Союза Н. К. Наумчик,
И, М. Горбунов — прославленные асы нашего 42-го гвардейского
истребительного авиационного полка. Несколько раньше в составе авиационной роты
2-го Белорусского фронта прошел по Красной площади Н. А. Глядяев — мой
бывший ведомый, надежный боевой друг.
Шел спорый дождик, но радость была так велика, что мы не
замечали его. Не замечали его и тысячи москвичей. Они запрудили собой ближайшие
улицы, толпились на балконах, высовывались из распахнутых окон. Нас встречали и
провожали громкие возгласы и радостные улыбки.
В Москве я нашел и подругу. С женой, Зинаидой Ивановной,
мы уже тридцать лет идем по жизни.
Вместо эпилога
Прошли десятки лет. Мы сидели в тени ветвистых тополей
на берегу Дона и вспоминали былое, схватки в воздушных боях.
В дали минувших десятилетий померкли кровавые сполохи
войны. Но не меркнет слава всенародного подвига. Ярко высвечивается и величие
подвига, совершенного советскими летчиками, инженерами, техниками, авиационными
специалистами, тружениками тыла.
Празднично было у нас на душе и в тот памятный день в
Ростове-на-Дону, куда собрались наши летчики-гвардейцы. Радуясь величественным
достижениям нашей процветающей Родины, мы свято храним память о тех, кто не
вернулся с полей сражений. Они всегда с нами рядом.
При возложении венков к Вечному огню, к памятникам
павшим героям гвардейцы еще раз мысленно повторяли весь героический путь,
пройденный советским народом в напряженной борьбе за торжество свободы и
справедливости на земле, за мир и счастье людей.
Уезжали утром. Расставаясь друг с другом и с
гостеприимным Ростовом, гвардейцы давали обещание встретиться снова. До
свидания, земля Донская и Кубанская, Крым и Кавказ. Пусть всегда над вами
голубеет мирное небо, пусть цветут ваши сады, пусть радуются ваши люди. В лихую
годину они были вместе с нами и делали все для того, чтобы сокрушить врага.
На этой священной земле стояли насмерть и героически
бились с захватчиками воины всех родов войск; пехотинцы, танкисты,
артиллеристы, моряки, летчики, народные мстители — отважные партизаны.
Встречаясь с молодыми авиаторами, рабочими, тружениками
села, с учащейся молодежью, рассказывая им о боевых подвигах моих однополчан-гвардейцев,
я выслушивал и просьбы:
— Напишите о героях войны, — просили молодые
защитники Родины.
— Мы хотим учиться у них мужеству и отваге.
— Мы хотим больше знать о юности наших
отцов, — говорили молодые строители коммунизма.
Насколько мне удалось выполнить их пожелания и наказы,
пусть судит читатель.
Сердечно благодарю моих боевых друзей, товарищей и
командиров генерал-лейтенанта авиации в отставке Я. А. Курбатова,
генерал-майора-инженера С. С. Слонова, Героя Советского Союза Ф. З. Калугина,
Н. А. Глядяева, А. А. Николаева, З. Х. Канкошева, У. И. Петижева, Д. М.
Саратова, Ю. Ю. Сергеева, И. Г. Цветкова, С. Ю. Ясаниса за оказанную мне помощь
в подготовке материалов для написания книги, Благодарю и всех участников
встречи в Ростове — за их рассказы о себе и за добрые воспоминания о
друзьях-однополчанах.
Особую благодарность и признательность выражаю моему
другу — военному летчику подполковнику в отставке А. Р. Епифанову за
непосредственную помощь в работе над рукописью.