В феврале 1942 года я был назначен политруком 6-й батареи 77-го артполка 29-й стрелковой дивизии и приехал в Караганду, где только начал формироваться полк. До этого два года служил в Новочеркасске, был секретарем политотдела Краснознаменных кавалерийских курсов усовершенствования командного состава Красной Армии.

В Караганде я прежде всего представился комиссару артполка Семену Марковичу Рогачу.

В Акмолинске меня напутствовали: «Батальонный комиссар Рогач, в недавнем прошлом рабочий Донбасса, а затем — комсомольский вожак в Виннице. У него уже есть боевой опыт».

...Навстречу мне поднялся невысокий мужчина лет 28 с орденом Красного Знамени на широкой груди. Крепко пожимая мне руку, сказал, как старому знакомому:

— Давно тебя жду. Время не терпит. Батарею надо энергично готовить к боям.

Он поглядел на меня внимательными карими глазами, словно решая, следует ли с первой минуты говорить о том, что вскоре я и сам непременно узнаю. И, очевидно, решил, что все же следует.

— Комбат — лейтенант Рябуха. Старателен, но... опыта командирского — с гулькин нос. Сам он с Черниговщины, до армии окончил Киевский техникум механизации. Затем служил в Среднеазиатском военном округе [4] старшиной батареи. Далее — краткосрочные командирские курсы — и это все. Не густо?

«У меня самого нет опыта воспитания и обучения солдат. Как же мы...» — промелькнула мысль. Словно прочитав ее, батальонный комиссар ободряюще сказал:

— Но лейтенант Рябуха энергичен, полон желания хорошо подготовить батарею... Сдюжите... Люди в батарее прекрасные... Надо только усилить политработу да навести порядок... Вот и берись за дело без раскачки...

* * *

Рябуха, правду сказать, сразу понравился мне. Атлетического сложения, с крупным удлиненным лицом, с черным чубом, свисающим на лоб, он оставлял впечатление силы и решительности. Как ни странно, но было в нем что-то от разудалой партизанщины времен гражданской войны.

— Будем работать, комиссар, — сказал Рябуха грубоватой скороговоркой, вкладывая в эту фразу и желание, и веру, и ожидание. И руку пожал так, что слиплись пальцы.

Вечером захожу в казарму. Тускло горит свет, прячутся тени по углам.

— Батарея, смирно! Товарищ младший политрук... — это мне докладывает старшина батареи.

Знакомлюсь... Оказывается, большинство батарейцев — шахтеры и колхозники. По составу — форменный интернационал: русские, армяне, украинцы, казахи, грузины, узбеки...

Крестьянин казах Байзула Тасыбаев, приложив руку к груди, просит:

— Дай мне, товарищ политрук, лошадей — не пожалеешь...

...Неожиданно в дальнем конце казармы наталкиваюсь на такую картину: повернувшись лицом к стене, без ремня, стоит «смирно» плотный боец небольшого роста. А около него — часовой с винтовкой. [5]

— Что это? — опрашиваю старшину.

— Командир батареи наказал... — пряча глаза, отвечает он.

Я иду, не откладывая, к Рябухе.

— Сергей Максимович, — обращаюсь к нему, — что за странное наказание отбывает боец? — И рассказываю о том, что увидел.

Рябуха нисколько не смутился.

— А как иначе накажешь? — спрашивает он грохочущим басом. — Гауптвахты нет, да и некогда там болтаться бойцам — учиться надо. А наказать следовало...

— Но такое наказание не предусмотрено уставом. Если не хочешь ссориться со своим политруком, отмени неверное приказание под любым благовидным предлогом. Не вправе мы своевольничать.

Я думал, комбат вломится в амбицию, будет упорствовать, а он — улыбнулся по-хорошему и произнес скороговоркой:

— Нет, со своим комиссаром я ссориться не хочу...

Вскоре собрал я коммунистов, комсомольцев, рассказал, что предстоит нам делать.

Первые дни были, пожалуй, самыми трудными. Метет пурга, стужа страшенная, а одежонка у нас жиденькая, в столовую ходим, держась за канат, баня стоит без воды — замерзла. Но ни одного нытика...

На батарею часто наведывается командир полка 37-летний майор Михаил Сергеевич Северский. Мы уже знали, что он с отличием окончил Киевское артучилище, семь лет командовал взводом, топографическим отрядом и батареей в частях СКВО, потом — батальоном курсантов в Орджоникидзенской военной школе, преподавал тактику в артучилище, а сам учился заочно в академии имени Фрунзе.

Живые глаза, залысины на высоком лбу, волевая складка у губ, решительная походка, энергичные жесты. Майор Северский сразу пришелся нам по душе. Был он требовательным, [6] собранным, подтянутым, аккуратным, приказания отдавал четко, твердым голосом и не забывал проверить их исполнение.

Сначала на весь полк мы получили для обучения одно-единственное орудие образца... 1902/30 года. Ну и поработала же эта пушечка!

Был составлен жесткий график огневой подготовки, и с шести утра до поздней ночи Северский пропускал весь полк. Только раздавались команды:

— К бою!

— Угломер 19–50!

— Уровень 30–05!

— Один снаряд — огонь!

Вместе с начальником штаба полка капитаном Александром Константиновичем Карповым Северский обучал командиров управлению огнем, тщательно готовил штабы.

Карпов — очень деликатный, чеховской интеллигентности человек — был немного сутул. В прошлом офицер царской армии, он, не колеблясь, перешел на сторону революции и все свои знания, опыт отдал строительству подлинно народной Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Участник финской кампании, награжденный за умелые боевые действия орденом Красной Звезды, человек аккуратный и точный до педантизма, любящий во всем порядок и организованность, Александр Константинович, как нам казалось, был вездесущ. Он оборудовал миниатюрный полигон, он вместе с Северским пристрастил командиров к верховой езде.

— Бросить стремя! Учебной рысью — ма-арш! — слышалось на плацу.

Овладевали военным искусством и мы, политработники, но не забывали при этом готовить политинформаторов, выпускать боевые листки, читать лекции, проводить беседы.

У нас в батарее оживилась партийная и комсомольская работа. С теми бойцами, кто прежде нарушал дисциплину, [7] я вел беседы с глазу на глаз. Рассказывал, какая обстановка сложилась сейчас на фронте, к чему должны готовиться мы. Все проштрафившиеся говорили мне, что хотят скорее попасть на фронт.

— Почему же, — спрашиваю, — вы допускали нарушения?

Молчат. Но один признался:

— Порядка в батарее не было. Командир знай себе только ругает, а взводные и сержанты ничего не требуют.

Вот, оказывается, где собака зарыта!

Не обладая достаточным опытом партийно-политической работы, я старался возместить его избытком своей анергии, упорным желанием добиться цели. С жадностью перенимал опыт старших, прислушивался к их советам, рекомендациям. А батарею часто навещали комиссар полка С. М. Рогач и пропагандист Б. В. Изюмский. Борис Васильевич, бывало, оставался в батарее на весь день. Это очень помогало мне. Слушая его беседы, я учился методике их проведения, учился увязывать политические вопросы с жизнью и задачами батареи. Иногда он проводил инструктажи агитаторов, редакторов боевых листков. Рогач же давал практические советы, как провести то или иное мероприятие, интересовался моими планами, подсказывал, что упущено.

...Чем больше работал я с подчиненными, тем больше они мне нравились: настоящие патриоты, молодцы один к одному. И что бы вы думали, 6-я батарея вскоре вышла в число лучших.

Я далек от мысли приписывать себе одному этот первый успех. Просто мне удалось сплотить коммунистов и комсомольцев батареи, а главное — дружно работать с Рябухой.

В конце февраля в полк прислали пушки на конной тяге. Много пушек! Теперь занятия по огневой подготовке и тактике велись с еще большим напряжением. Развернулось соревнование батарей, дивизионов. [8]

...Ночь. В казарме тишина. Спят утомленные бойцы. Спит город. И вдруг:

— Батарея, подъем! Тревога!

Ярится ветер, несется по широким, уходящим в степь улицам Караганды, лютует мороз. У массивного, с колоннами, здания кинотеатра, в центре Нового города, прохожие льнут к щиту с последними сводками Совинформбюро.

Порывы ветра доносят команду: «Шире шаг!» Все, кто стоят у щита, поворачиваются. Площадь пересекают артиллеристы. Они в белых полушубках, ушанках, валенках.

— Не иначе в степь, на боевые стрельбы, — знающе говорит пожилой рабочий.

— Вся надежда на сыночков наших, — тихо произносит женщина в темном платке, из-под которого со скорбной нежностью глядят вслед артиллеристам добрые глаза.

А снег вихрится, кажется, выбелил весь свет.

Вон, в открытой машине, начальник артиллерии нашей 29-й стрелковой дивизии майор Н. Н. Павлов. Снег и на его плечах. Николай Николаевич человек редкостной храбрости. Он добровольно вступил в Красную Армию в 1921 году, а через три года — в партию большевиков. Незадолго до появления в нашей дивизии прошел трудные бои сорок первого года под Смоленском, на Десне, на ближних подступах к Москве. За эти бои награждены орденом Красного Знамени и он и его полк.

Мой дружок рассказывал мне, он сам видел, что, когда 18 октября фашистские танки прорвались по Малоярославецкому шоссе, командир полка майор Павлов выдвинул у деревни Доброе 107-миллиметровую пушку, открыл огонь, подбил немецкий головной танк и задержал на несколько часов еще 16 вражеских машин. Раненный пулей в ногу, Николай Николаевич остался в строю и вывел свой полк из-под огня.

После госпиталя попал сюда, в Казахстан. Теперь вот [9] приехал проинспектировать наш полк — готов ли к отправке на фронт. Николай Николаевич щедро делится своим боевым опытом, особенно подчеркивает роль командира в бою, значение его смелости, инициативы, самообладания.

...Бескрайняя казахская степь. Жгучий 45-градусный мороз, кажется, пронизывает холодными струями даже полушубки. Из-за метели трудно наблюдать за разрывами снарядов. Но голубоглазый комбат Николай Савченко одобрительно кричит батарейцам:

— Так стрелять!

А его помощник Патлен Саркисян, человек южного темперамента, ободряет:

— Молодцы! Еще огонька!

Удивительно они разные — Савченко и Саркисян. Круглолицый, светловолосый Николай — человек сдержанный, любящий выверенные, продуманные решения.

Жгуче-черный Патлен легко воспламеняется, то и дело попадает во власть эмоций.

Но Патлен с Николаем в чем-то и очень схожи. Вероятно, в своем отношении к деду, к людям батареи. При всей своей отзывчивости, человечности, оба «гоняют» артиллеристов и днем и ночью до мокрого чуба.

Рядом с майором Павловым я вижу на полигоне первого секретаря Карагандинского обкома КП(б) Казахстана Хабира Мухарамовича Пазикова. Он, кажется, доволен результатами стрельб.

1 апреля 1942 года, накануне отъезда на фронт, в городском кинотеатре была устроена прощальная встреча с трудящимися города. Зал полон гостей. Играет оркестр. На сцену выходят рабочие, партийные работники, домохозяйки.

— Крепче бейте ненавистного врага! Возвращайтесь с победой! — напутствуют они.

Делегация трудящихся Караганды передает воинам нашего полка шефское знамя. Командиру полка, комиссару, [10] начальнику штаба секретарь обкома партии X. М. Пазиков вручает именные шашки. Женщины и школьники дарят воинам любовно расшитые кисеты, шерстяные носки, варежки.

Вижу среди гостей и ясноглазую мою Надю — встретил я ее здесь, в Караганде, полюбил, договорились мы, что после войны найдем друг друга.

— А теперь наш подарок карагандинцам — концерт силами артиллеристов! — объявляет залу один из офицеров.

На прощание полковой ансамбль песни и пляски исполнил песню «До свиданья, города и хаты...»

Утром 2 апреля жители пришли на вокзал провожать свой полк. Последние взмахи платков, последние пожелания:

— Не забывайте, пишите!

— Верим в вас!

На глазах у Нади слезы, но она крепится.

Эшелоны покидают гостеприимную Караганду.

* * *

Уходит, отодвигается вдаль милая, заботливая Караганда, ставшая для многих родным городом, где остались близкие сердцу люди. И среди них — моя невеста.

Нас ждет фронт — и все мысли о нем. Скорей бы попасть туда, где решается судьба Родины, где тебя ждут, где ты необходим и наконец-то сможешь выполнить свой сыновний долг перед народом.

Два эшелона — один за другим — мчатся на фронт. Путь лежит через Акмолинск, Карталы-Илевск, Уральск, Саратов, Балашов, Поворино, Грязи, Елец... И все уже передвинуто, перекроено так, что каждый чувствует: едем на фронт. Настороженно застыли, уставившись в небо, пулеметы на паровозе и хвостовом вагоне — начальник ПВО лейтенант Николай Савченко обеспечивает боевое дежурство. В вагонах, предусмотренные строгим распорядком, [11] идут занятия по топографии, материальной части. Батальонный комиссар Рогач инструктирует агитаторов, а те позже проводят политинформации, беседы, выпускают боевые листки.

Настроение у всех воинственное. Только бы попасть на фронт! Будем бить фашистов яростно и насмерть!

Не смолкают в пути песни, чисто звучит голос гармошки, слышатся шутки. Один боец, прикрепляя плакатик «Мой руки перед едой», нечаянно проглотил... кнопку. Немедля появился новый плакатик: «Кнопки не глотать!»

Эшелоны мчатся вперед, делая лишь короткие остановки, но во время этих остановок мы успеваем и встретиться с ранеными фронтовиками, следующими в тыл, и провести митинг среди населения.

Запомнился митинг в Петропавловске. На привокзальной площади с проникновенными словами обратился к собравшимся С. Рогач. Петропавловцы дарят едущим на фронт горячие коржи и другую вкусную снедь. Экспромтом возник здесь же прощальный концерт.

И снова в путь — на фронт, на фронт!

Недалеко от Тулы на эшелон обрушились вражеские самолеты.

— Пулеметчики, по местам! — крикнул лейтенант Савченко. — Огонь!

Почти одновременно с разных концов эшелона навстречу самолетам хлестнули пулеметные очереди. То ли не ожидали этого фашистские летчики, то ли решили не подвергать себя риску, но самолеты низко пронеслись над вагонами и скрылись.

...Полк пока что в резерве, находимся у села Медведево. Все здесь говорит о близости фронта: ночью на западе видны зарева пожарищ, над головами бороздят небо свои и вражеские самолеты, день и ночь, почти непрерывно, стучат колеса тяжело груженных поездов, спешащих на фронт, наши поисковые группы выловили ракетчика и [12] двух диверсантов. Часты ночные боевые тревоги, идут занятия по отработке движения батарей, по наведению орудий с подсветкой панорамы. Командиры учат бойцов бросать бутылки с горючей жидкостью, гранаты. Способность ПТР поражать танки противника демонстрируется на стальных плитах. Дивизионы соревнуются между собой на лучшую боевую выучку. В процессе соревнования четкость работы орудийных номеров, прибористов, связистов доводится до автоматизма. Лучших успехов добивается 1-й дивизион старшего лейтенанта П. М. Михайлова, а среди батарей — батарея лейтенанта Савченко.

Северский вместе с Карповым снова и снова шлифуют действия штабов дивизионов, разведки, связных, учат артиллеристов лазанью по деревьям, ориентированию в лесу.

Благодаря этому растет не только умение, растет уверенность людей в своих силах.

Командующий артиллерией дивизии Павлов, часто появляющийся в полку, требует бороться с танкобоязнью. С этой целью гусеничные тракторы многократно утюжат окопы, в которых находятся бойцы, — идет так называемая обкатка.

Майор Северский прочитал волнующую лекцию. Он говорил о том, как должен советский воин дорожить честью боевого Знамени. Батальонный комиссар Рогач упорно готовил к боевым действиям своих политработников. В характере Рогача — чисто командирское пристрастие к технике, способность к мгновенной тактической ориентации. Эти качества он всячески старался передать нам, своим подчиненным.

Усилился приток заявлений о приеме в партию. По всему чувствовалось: вот-вот выступать на фронт. И интуиция не обманула нас: в ночь на 13 июля полк был поднят по тревоге. На глухой железнодорожной станции под Волово погрузились в эшелоны и двинулись к Дону. Пришло наше время! [13]

Ныне хорошо известно, какие далеко идущие планы были у Гитлера на лето 1942 года. Одной из составных частей этих планов являлись активные наступательные действия на Дону. Осуществляя их, фашисты лавиной устремились к Дону. Советские войска, ведя тяжелые оборонительные бои, отходили, создавая между Доном и Волгой эшелонированную оборону для защиты Сталинграда на дальних подступах к городу.

На Дону были развернуты отступающие войска, а также подошедшая из тыла резервная 64-я армия, в которую входила и наша дивизия. 64-й предстояло на очень широком участке помешать противнику форсировать реку, а затем как можно дольше задержать его, пока не будет подготовлена оборона Сталинграда.

Части нашей дивизии, совершив переезд по железной дороге, 16 июля выгрузились из эшелонов на станции Жутово и начали выдвигаться на отведенный пятидесятикилометровый рубеж обороны вдоль левого берега Дона — от хутора Ильмень-Суворовский до Верхне-Курмоярской.

Дон... По правому его берегу тянется небольшая возвышенность, покрытая бурой травой. Склонив к воде кудрявые ветви, задумчиво стоят зеленые ивы. Старое русло реки омывает огромный остров, тоже весь заросший ивами. На воде то там, то здесь расходятся большие и малые круги от всплесков рыбы. Посидеть бы бездумно на берегу, глядя на застывший поплавок. Да разве до этого!

Сколько героического в твоем прошлом, Дон! Игорево войско, Дмитрий Донской, Разин, Булавин, Ермак, разгром Краснова и Деникина... Сколько видела эта река на своем веку!..

Жарко. Хочется окунуться в пока еще чистую прохладную воду. А в голову лезут грустные мысли. Красивая река, прекрасные станицы, вольнолюбивые гордые [14] люди, раздольные степи. Возможно ли, чтобы эту благодатную землю топтал фашистский сапог? Разум отказывался воспринимать подобное.

— Что задумался, комиссар? — подошел ко мне лейтенант Савченко и улыбнулся, словно бы ободряя.

— Эх, Микола, до чего мы дожили! Стоим на Дону. А почему не на Эльбе?

— Придет время, будем на Эльбе, — спокойно сказал Савченко. — Ты это знаешь не хуже меня. А обстановка действительно трудная... Да ведь нам не привыкать. — И энергично зашагал в сторону наблюдательного пункта...

Заняв оборону, мы стали готовиться к встрече о врагом: наша дивизия замыкала левое крыло Сталинградского фронта.

27 июля все полки дивизии вступили в соприкосновение с противником. Меня и командира батареи особенно волновало, как наши артиллеристы выдержат первый бой. Ведь от этого так много зависит в будущем! Части вынуждены были драться в исключительно тяжелых условиях: в бескрайних танкодоступных степях, не имея прикрытия с воздуха, подвергаясь неистовым бомбовым ударам авиации. Самолеты с черными крестами гонялись по голой степи даже за отдельными машинами, повозками, всадниками: они расстреливали из пушек и пулеметов все живое.

В первые дни боев больше всего потерь мы несли от авиации. Наша батарея, окопавшись, вела огонь почти непрерывно, и снаряды достигали целей.

...Как-то в сумерках, в час затишья, разведчик Бородулин — небольшого роста мужчина с добрым, лукавым лицом — пришел на батарею за пищей для разведчиков и связистов наблюдательного пункта. Получив паек, Бородулин у самого Дона заплутал. Стал пробираться вдоль реки, громко причитая:

— Товарищ сержант Задовысвичко! Где вы? Я — Яков Бородулин, несу вам есть, где вы? [15]

А на НП волнуются: есть хочется, а обеда нет. Командир отделения разведки Задовысвичко выслал навстречу Бородулину Ивана Мрачковского.

А Бородулин все зовет:

— Товарищ сержант! Ну, где же вы? Не найду вас — вам же худо будет. Обед у меня!

Мрачковский услыхал причитания Бородулина и решил подшутить над ним. Когда тот подошел близко, громко крикнул:

— Хенде хох!

— Чего? Какой хох? — испуганно спросил Бородулин.

— Руки вверх, значит! Балда, не понимаешь немецкого языка?

— А это ты, Ваня?! — обрадовался Бородулин, узнав своего дружка.

Но Мрачковский, изменив голос, командует:

— Ложись! Стрелять буду!

— Сдурел ты, что ли? Я же Бородулин.

— Ложись, и без разговоров!

— Ну лягу, если тебе так хочется, — поставив обед на землю, покорно лег Бородулин.

— Это другое дело, — подходя поближе и улыбаясь, сказал Мрачковский. — Считай, что получил задаток за задержку обеда, а сполна тебе все отдаст сержант.

Мрачковский подошел к лежавшему Бородулину, а тот молниеносно схватил его за ноги и, повалив на землю, сел верхом.

— Сумасшедший! Пусти!

— Я тебя научу, как надо обращаться с настоящим разведчиком.

— Да пусти, задушишь.

— То-то! — довольно проговорил Бородулин и отпустил Мрачковского.

— Яша, а почему ты так долго нес этот несчастный обед? — уже мирно спросил Мрачковский. — Знаешь, теперь и есть расхотелось. [16]

— Заплутал. Несколько суток не спал. Бес меня попутал, — оправдывался боец.

— На беса вали, а сам не плошай.

— Вань, а зачем ты меня положил? Думал, я немец?

— Гауптвахты здесь нет, чтобы тебя посадить, так я и решил наказать тебя по-своему.

...Ожесточенные бои продолжались. В помощь 6-й армии Паулюса фашистское командование бросило на Сталинград 4-ю танковую армию, которая до того была нацелена на Кавказ. Теперь она вышла через Котельниково к реке Аксай, где заняла оборону наша 29-я стрелковая дивизия.

Шесть суток артиллеристы, поддерживая огнем полки дивизии, били прямой наводкой, отражали многочисленные атаки трех немецких дивизий, входивших в состав 4-й танковой армии.

На одном из участков нашей обороны, в районе батареи лейтенанта М. В. Дякина, через реку Аксай переправилось свыше батальона пехоты противника. В этой сложной обстановке майор М. Северский, оказавшийся на наблюдательном пункте батареи, взял на себя управление огнем. С первых же выстрелов была разрушена переправа, и враг оказался отрезанным. Наши орудия начали бить картечью, поражая его живую силу. Бой, не затихая ни на минуту, длился несколько часов. Перед позициями, обороняемыми батарейцами Дякина и стрелковым подразделением младшего лейтенанта Нерсесяна, осталось множество трупов: противник, переправившийся в этом месте за Аксай, был уничтожен.

На другом участке батарея Николая Савченко 6 августа рассеяла и уничтожила до двух рот пехоты и эскадрон конницы. Поддерживая свою пехоту, фашисты вели минометный огонь. Во время одной из вражеских атак прервалась связь наблюдательного пункта батареи с огневой позицией. И тогда старший сержант Василий Власенко и красноармеец Григорий Макаров поползли разыскивать [17] место обрыва. Под градом пуль и осколков смельчаки восстановили связь. Командир взвода управления младший лейтенант Алексей Балашов тут же передал на огневые позиции данные о противнике. Несколько метких выстрелов — и немецкая минометная батарея была подавлена.

9 августа, с рассветом, 128-й и 229-й стрелковые полки после короткого, но мощного артналета стремительной атакой выбили гитлеровцев из хуторов Чилеков, Шестаков, Ромашкин, с высоты 78,9 и вышли на южный берег Аксая. Успех этих полков — первый после двухнедельных тяжелых оборонительных боев — вдохновил людей.

Как бывает важна даже скромная победа, поднимающая дух, внушающая веру в свои силы! Позже брали и большие города, и огромные трофеи... Но вот эти первые захваченные в бою 5 орудий, 3 автомашины, трактор, тягач, 3 мотоцикла, 230 мин и снарядов, 33 гранаты РГД и 2 ящика гранат Ф-1 эти скромные трофеи запомнились навсегда. Ведь все это добро в беспорядке побросали солдаты хваленой фашистской армии, обращенные нами в паническое бегство. Значит, могут гитлеровцы и бросать все на свете, и бежать, выпучив глаза...

Многие наши бойцы ранены. Их отправили в медсанбат, разместившийся в избе на хуторе.

— Сергей Максимович, — говорю командиру батареи, — зайдем проведаем своих, подбодрим, простимся.

— Пойдем, — охотно соглашается Рябуха.

Когда мы вышли от раненых, комбат признался:

— Веришь, Тимофей Захарович, грызет меня совесть, словно повинен я в их ранении... Но что я мог сделать против самолетов?

— Ты ни в чем не повинен, и бойцы это понимают, — успокаиваю друга. — Осколок мог задеть и тебя и меня. А людей жаль... Жалко тех, кого ранило, а еще больше тех, кто убит... Надо Абельдинова похоронить по казахскому [18] обычаю, без гроба... Об этом просят артиллеристы — его сородичи.

Это были первые жертвы, и мы с командиром переживали гибель товарищей особенно тяжело.

...Бескрайняя приволжская степь. На десятки километров протянулась желто-серая, сухая, изрезанная балками и оврагами равнина с растущей в изобилии полынью и верблюжьей колючкой. В знойном небе, как приклеенный, постоянно висит над головой двухфюзеляжный немецкий самолет-корректировщик «фокке-вульф» — ненавистная «рама».

Третьи сутки по голой, выжженной огнем и солнцем степи по приказу фронта отходят с боями полки дивизии. И вновь вражеская авиация господствует в воздухе, подвергая непрерывным бомбежкам наши колонны. Вместе с бомбами часто летят на землю с пронзительным свистом пустые металлические бочки, плуги, тележные колеса. Такими приемами фашисты пытаются воздействовать на нашу психику, парализовать волю.

...Горит степь. Горький запах полыни и гари пропитал воздух. Даже по ночам то и дело возникает ружейно-пулеметная стрельба, и тогда темное звездное небо высвечивается разноцветными огненными трассами и сполохами ракет.

Но вот взошло солнце. Уходит ночная прохлада. Мы с помощником начальника штаба нашего полка старшим лейтенантом Ю. Чередниченко идем рядом с орудием, вспоминаем свою Украину.

— Очень соскучился по дому, Юра, — признаюсь я.

— И не говори! — вздыхает Чередниченко, лицо его становится печальным. — Даже сердце болит, когда думаю о нашем крае...

— У меня там родители остались. Живы ли? Если фашисты узнают, что сын политработник, расстреляют.

— И у меня родители в Киеве. — Лицо Юрия мрачнеет, [19] он сжимает кулаки. — Надо скорее разгромить этих гадов.

Оба слышим гул. Он нарастает. Фашистские самолеты заходят со стороны солнца, чтобы их трудно было заметить. Прикрыв глаза ладонью, мы с Юрой напряженно смотрим в сторону солнца. В его ярких лучах появляются серебристые точки, они быстро приближаются, увеличиваясь в размерах. Уже четко видны черные кресты на крыльях.

— Воздух! — пронеслась команда над степью.

Мгновенно рассредоточиваем орудия, да ведь спрятаться некуда. А идти надо и днем. Фашистские самолеты бомбят колонны нашей дивизии, обстреливают их из пулеметов и улетают, а смена уже на подходе. И так до позднего вечера. Мы отстреливаемся из... карабинов, противотанковых ружей. Делаем это для острастки и чтобы успокоиться, ощутить, что борешься, не боишься этих стервятников.

Семена Марковича Рогача можно видеть то в одной, то в другой батарее. Он подбадривает артиллеристов, шутит, показывает, как делать наводку... И даже под непрерывными бомбежками легче становится на душе от присутствия комиссара, от его мужественного слова.

Солнце уходит за горизонт. Медленно угасает день. Можно вздохнуть с облегчением. Но фашистские самолеты на последнем заходе подпалили степь зажигательными бомбами. Дивизия оказалась в огненном кольце. Высокий, почти в рост человека, густой и сухой бурьян горит быстро. Кое-кто стал волноваться: как одолеть зону огня? Ведь проскочить через огонь не то что с боеприпасами и бензином, а даже одному человеку и то нелегко. Но командиры полков уже выслали вперед отряды — они должны проложить проходы в огненном кольце.

Подошедшие колонны принялись за дело. Дивизия благополучно преодолела зону степного пожара. [20]

...Стойко переносим мы все тяготы вынужденного отступления. Редко-редко в степи встречаются колодцы, вода в них горько-соленая, суп сваришь — есть нельзя, чай вскипятишь — сахар не может перебить вкуса соли. Еще реже попадаются колодцы, в которых вода пригодна для питья, но их, как правило, обстреливают минометы. Немцы методически посылают мину за миной в район колодца. И все же, рискуя жизнью, приходится идти за водой.

К вечеру 14 августа полки дивизии достигли конечной цели перехода — поселка Зеты. И зарылись в землю на южной окраине этого небольшого калмыцкого населенного пункта, старательно укрывшись от воздушных стервятников маскировочными сетями и верблюжьей колючкой.

Сколько пришлось выбросить земли каждому орудийному расчету, чтобы отрыть окоп для пушки или гаубицы, трудно даже представить.

Сталинградскую землю невозможно копать обычной лопатой, ее возьмешь только киркой. Лопатами лишь выбрасывают землю и маскируют окопы. Бойцы выбиваются из сил, но не до отдыха, не до сна. Вот когда можно вспомнить добрым словом учения в Караганде, где нас готовили к ратному труду. Но сейчас не до воспоминаний.

Наконец завершены оборонительные работы. Укрытия для орудий, ячейки, ходы сообщения так искусно замаскированы, что их невозможно разглядеть с расстояния в несколько шагов.

В самих Зетах расположились штаб полка, медпункт, службы тыла. Воспользовавшись небольшой передышкой, подразделения приводят себя в порядок. Люди бодры, энергичны. Тон общему боевому настрою задает командир полка, хотя он и сам недавно побывал в переплете. Направляясь на нашу батарею, майор Северский вблизи огневых позиций попал под сильную бомбежку. Чудом остался в живых. Но лишился любимого серого жеребца, подаренного в Караганде, — осколок разорвавшейся бомбы сразил его наповал. [21]

В короткие минуты отдыха я как-то случайно оказался в штабе. Здесь доверительно беседовали между собой комиссар Рогач, начальник штаба Карпов и Северский.

— Два дня назад получил письмо от жены, — задумчиво говорил Рогач, — пишет, что сынишка, Валерка, растет хорошо. Все спрашивает: «А папа мой много фашистов убил? Когда он приедет домой?» Если дети играют в войну, он хочет быть только комиссаром! Соскучился я по нему...

— Мой Юрка такой же по возрасту и такой же шалун, — тихим голосом произнес Северский, — А дочка постарше, та серьезная. Сожмет губки и решительно командует своим братишкой. И вдруг Михаил Сергеевич стал читать симоновские стихи:

Все притихли. Каждый мысленно перенесся в родной дом. А сколько еще впереди боев, фронтовых дорог, потерь, крови...

* * *

17 августа в полк поступил приказ о выдвижении к ночи в район станции Абганерово. Именно здесь ударные силы 4-й немецкой танковой армии в пять утра перешли в наступление и к концу дня вклинились в нашу оборону на несколько километров. 29-я стрелковая дивизия, вводимая вместе с двумя танковыми бригадами, должна была восстановить положение.

Тихо, сосредоточенно продвигаемся мы к участку прорыва. Сильно пахнет гарью, снуют посыльные, связисты, доносятся приглушенные обрывки команд. Особенно часто упоминаются три названия: совхоз имени Юркина, разъезд семьдесят четвертого километра, станция Абганерово.

С рассветом 106-й стрелковый полк с 1-м дивизионом при поддержке танковой бригады перешел в контратаку. Двигаясь сразу за пехотой, артиллеристы выкатывают [22] орудия на прямую наводку, своим огнем прокладывают путь танкам, стрелковым подразделениям. Не смолкая ни на минуту, весь день длится ожесточенный бой. К 18.00 противник отброшен с захваченных накануне позиций к южной окраине станции Абганерово. Овладев совхозом имени Юркина, 29-я стрелковая дивизия помогла выйти из критического положения своему соседу — 126-й стрелковой дивизии, оказавшейся под угрозой окружения.

В течение следующего дня неприятель, не смирившись с неудачей, без конца предпринимает яростные атаки. Мы потеряли им счет. Против нас брошено в бой три дивизии, до шестидесяти танков. Три немецкие вооруженные до зубов дивизии — против одной нашей, самым мощным оружием которой были 76-миллиметровые пушки и 122-миллиметровые гаубицы артиллерийского полка. Но каким мощным и разящим оказалось это оружие в умелых руках мужественных пушкарей! Какой огромный урон понес враг от их огня!

А дело было так. В 11 часов дня 18 августа после упорного боя батальон озверевших гитлеровских солдат вклинился в нашу оборону в полутора километрах северо-восточнее совхоза имени Юркина. Здесь их встретила огнем в упор наша 6-я батарея, выдвинутая на прямую наводку в боевые порядки пехоты. После первых же выстрелов вражеские артиллеристы накрыли наши огневые. Но батарейцы ни на миг не прекратили огня. Лихорадочно работали у орудий расчеты. Стало совсем жарко, когда на батарею набросилось более 20 бомбардировщиков. С включенными сиренами, почти из отвесного пике, поливали они огневые из пушек и пулеметов. Но не отходили от панорам наводчики Павел Домбровский, Павел Федоров, Темирхан Касибов. Круглое, всегда в улыбке, лицо Темирхана было залито кровью: во время налета его ранило в голову, однако наводчик не покинул огневых, пока мы вместе с подоспевшими на помощь автоматчиками не отбили очередную атаку. [23]

Под непрерывным огнем, в грохоте и дыму бомбежек связист 7-й батареи Петр Белевцев за день устранил более 80 порывов на линии связи. Сделать это было бы сложно даже в учебной обстановке. А здесь — 80 раз выходил бесстрашный связист навстречу смерти! Он знал: во время боя нельзя оставить пехоту без артиллерийской поддержки. И связь работала исправно!

Тяжелым оказался этот день. К вечеру мы многих не досчитались. Опасное ранение получил и наш комбат старший лейтенант Сергей Рябуха — смелый человек, верный, отзывчивый друг. Мне пришлось вступить в командование батареей. В темноте, когда началась эвакуация раненых, простился с Рябухой. Низко наклонился над ним: у Сергея запали щеки, потрескались губы, волосы прилипли ко лбу. Я с трудом различил слова, он проталкивал их словно через силу:

— Прощайте... ребята... бейте гадов... крепче...

— Поправляйся, Сергей Максимович, вместе еще будем бить фашистов, — старался я приободрить его. А на душе лежал камень — трудно было поверить, что увижу когда-нибудь дорогого сердцу друга.

* * *

Коротка холодная летняя ночь в степи. Едва окопались и отрыли укрытия для орудий, рассвело. И сразу загудело над головами. Около 50 бомбардировщиков принялись обрабатывать наши позиции: противник возобновил атаки на совхоз имени Юркина.

В течение дня шли ожесточенные бои. Командир 2-й батареи лейтенант Н. И. Савченко написал домой: «20.8.42 г. Враг лезет к Сталинграду. Мы упорно отстаиваем занятый нами рубеж. Немцы бросают в бой крупные силы. Мы их перемалываем».

...Немецкие автоматчики с тремя танками двигались справа, чтобы отрезать наших воинов. Старший сержант Сычев развернул орудие и, открыв огонь, накрыл автоматчиков, [24] поджег два танка. Комсорг сержант Уразбек Казыбаев бил по вражеской пехоте прямой наводкой. И гитлеровцы отхлынули.

...На наблюдательном пункте остался в живых один боец — комсомолец Григорий Азаров. Просочившаяся в нашу оборону группа немецких автоматчиков обнаружила НП и стала окружать его. Азаров смело принял неравный бой и начал стрелять из карабина. Упал один немец, второй, третий! Остальные — все ближе, ближе. А у смельчака — последний патрон. Оставить для себя? Нет! Пусть еще одним врагом будет меньше. Азаров сделал последний выстрел. Наблюдательный пункт был полностью окружен. Что делать? Быстрее к телефону!

— Алло, алло, «Фиалка»! Я — «Грозный», третьего{1} к телефону! Товарищ третий, докладывает красноармеец Азаров. Окружен фашистами. Кончились патроны, дайте огонь по нашему НП. Скорее, враг рядом!

Последовала команда, и залпы батареи накрыли НП. Батарейцы обнажили головы. От их огня геройски погиб Григорий Ильич Азаров. Но не спасся ни один фашист. Азаров был посмертно награжден орденом Красного Знамени. А в сводке Совинформбюро появилась еще одна строчка...

С наблюдательного пункта батареи сообщают: «Против нас занял позицию шестиствольный миномет. Гитлеровцы готовятся к стрельбе!»

Несколько метко пущенных снарядов — и шестиствольный миномет, который мы называли «лающей собакой», вместе с прислугой взлетел на воздух.

23 августа. Фашисты опять в наступлении. Едкий дым заволакивает позиции наших артиллеристов, снаряды и бомбы рвутся рядом с орудиями, но расчеты продолжают упорно отбивать атаки. [25]

Наша оборона напоминает стальную пружину: гнется под мощным натиском, кажется, вот-вот лопнет, но, распрямившись, отшвыривает ту силу, которая на нее давит.

Командир полка приказал мне выдвинуть батарею на прямую наводку и отражать пехоту и танки, штурмующие нашу оборону. Чтобы не понести потерь от авиации при смене огневых позиций батареи, решил выдвигать орудия по одному. Маневр удался. Все орудия без потерь заняли новую огневую на совершенно открытой местности. И вовремя. Метрах в пятистах вдруг выползла из лощины группа немецких автоматчиков под прикрытием нескольких танков. Наши пехотинцы отступили и залегли около батареи. По моей команде четыре гаубицы одновременно открыли огонь, и сразу, словно тоже повинуясь одной команде, с флангов застрочили наши пулеметы. Немецкие автоматчики поползли назад в овраг. Дали задний ход и танки...

Выбыли из строя все командиры взводов. Мне одному стало очень трудно. На мое счастье, в разгар жаркого боя в батарею пришел пропагандист полка Изюмский. Я очень обрадовался другу.

— Борис Васильевич, прыгай ко мне в ровик! Как хорошо, что пришел! Помогай, а то я зашился.

— Я и пришел, чтобы помочь. Обстановка — хуже не придумаешь, — спокойно ответил он. — В штабе сейчас делать нечего, мое место здесь...

Сразу стало легче на душе: в батарее появился политработник полка, спокойный, рассудительный человек. Довольны были и бойцы: их закопченные лица озарила улыбка.

Пропагандист полка остался в расчете 4-го орудия. А тут как раз пошли танки. Наводчик Кравченко, поймав в перекрестье панорамы фашистский танк, долго не выпускал его из поля зрения, но не открывал огня.

— Бей гада, чего тянешь! — не выдержал Изюмский.

— Жду, пока подставит бок. [26]

Через несколько секунд пушка подпрыгнула от выстрела. Фашистский танк задымил.

— Молодец! Поздравляю! — радостно крикнул наводчику Борис Васильевич. А тот уже ловил вторую цель.

Танки сменили курс и поползли в сторону.

Политрук же пошел по орудийным расчетам, рассказывая, как Кравченко подбил немецкий танк, а во время затишья собрал наводчиков в орудийный окоп и попросил отличившегося бойца поделиться опытом.

— Товарищ политрук, мы и сами танки подбивали, — не без лихости заявил молодой наводчик.

— Честь вам и хвала. И все же надо по крупицам собирать опыт, тогда ни один немецкий танк от нас не уйдет...

Кравченко рассказал, как и куда целился, какое брал упреждение. Выяснилось, что все наводили по-разному и результаты были разные: один гусеницу перебил, другой в бензобак попал, третий боковую броню прошил. Стало ясно, какие места у танка самые уязвимые.

— Хорошо, что поговорили, — заключил Изюмский. — Опыт вам пригодится...

Тут же в окопе вместе с редактором боевого листка он выпустил листок-молнию. В нем был изложен рассказ Кравченко. Заканчивался он призывом: «Боец! Наводи точно, стреляй метко, не трусь, и фашистские танки превратятся в груды металла!»

* * *

Немилосердно жжет солнце, кажется, прожигает легкие. Рубашки прилипли к телу. Бой, не утихая, продолжается. Ко мне подходит Изюмский:

— Загляну в другие батареи, посмотрю, что там делается, а позже вернусь к вам...

— Переждал бы, пока немного утихнет... Кругом снаряды рвутся, авиация по головам ходит... Не время для «заглядываний», — пытаюсь отговорить его. [27]

— Нет, пойду... Хочу с бойцами потолковать... Побыть рядом... Не волнуйся, я скоро...

— Ну, будь осторожен.

...Недолгое затишье, и 29 августа — новая попытка гитлеровцев прорваться к Сталинграду с юга. На участке обороны 29-й стрелковой дивизии и соседних с ней соединений они сосредоточили мощный танковый кулак — ударные силы 4-й танковой армии Гота.

В 5 часов 30 минут силами двух пехотных дивизий при поддержке 70 танков, самолетов, большого количества бронетранспортеров с пехотой противник нанес удар по нашему правому соседу — 126-й стрелковой дивизии — и вклинился в его оборону.

Мотопехота немцев вместе с танками непрерывно атакует наши позиции, но всякий раз откатывается, наткнувшись на плотный огонь артиллерии и пехоты.

На огневых позициях 6-й батареи рвутся бомбы, пыль, дым, нечем дышать. Кругом горит сухая трава, огонь подбирается к боеприпасам. Едва затушили очаг пожара, снова налетела немецкая авиация. По ней открыла огонь зенитная батарея, расположенная недалеко от наших позиций. Прямым попаданием бомбы там уничтожено вместе с расчетом зенитное орудие. Остальные продолжают стрельбу по самолетам.

Бой длится уже около 12 часов. Редеют ряды артиллеристов. У Ильи Толчина перебиты ноги. Майор Северский вынес из боя своего рыжеволосого адъютанта и едва успел втиснуть его в последнюю машину, до отказа заполненную ранеными...

Во второй половине дня большая группа вражеских танков и мотопехоты прорвала оборону в полосе 126-й стрелковой дивизии и вышла в тылы нашей. Нарушена связь НП полка со штабом дивизии, с огневыми позициями. Связисты, посланные для ее восстановления, назад не возвращаются.

Фашистские танки прорвались со стороны правого соседа [28] в балку, где расположились огневые позиции батарей полка. Развернув орудия на прямую наводку, артиллеристы отражают их атаку.

По краю кукурузного поля прямо в район наблюдательного пункта командира полка вышли танки и бронетранспортеры с автоматчиками. Майор Северский пытается остановить врага подвижным заградительным огнем, но некоторые танки все же преодолевают огневой заслон и приближаются к НП. В ход пошли гранаты. Из автоматов и карабинов разведчики расстреливают немецкую пехоту. Отбив с группой бойцов и командиров эту атаку, командир полка решил перенести свой наблюдательный пункт левее, поближе к 3-му дивизиону. Во время смены наблюдательного пункта командир с комиссаром полка и прибыли на нашу батарею.

Их появление на огневых позициях ободрило батарейцев, а похвала командира полка «хорошо воюете, молодцы!» придала новые силы. Майор Северский тут же приказал выдвинуть гаубицы на прямую наводку. Пытаемся подвести к ним трактор, однако налет немецких самолетов не позволяет это сделать. Вдруг справа, примерно в 400 метрах от нас, показалось 19 танков противника. Заметив орудия, они открыли огонь. Одновременно на батарею налетела новая группа самолетов. Северский отдал мне приказ: выводить гаубицы влево, примерно на один-полтора километра, и там поставить батарею на прямую наводку. Подтягиваю под бомбежкой тракторы — один, другой. Кругом сплошной грохот от разрывов бомб и снарядов. С новых позиций открываем огонь. А танки, стреляя на ходу, ползут на батарею. Уже горят две вражеские машины, но разбиты и две наши гаубицы, восемь батарейцев ранено, трое убито. Два орудия продолжают вести огонь. Вокруг батареи рвутся снаряды и бомбы.

Лица артиллеристов почернели от копоти и дыма, гимнастерки — от пота. Выбывают из строя командиры расчетов. [29] Получил осколочное ранение батальонный комиссар С. Рогач.

В разгар боя начальник штаба полка капитан А. К. Карпов приказал своему помощнику Ю. Я. Чередниченко позаботиться о сохранении Знамени и штабных документов. Вместе со старшим писарем секретной части штаба полка сержантом Николаем Петровичем Нагаевым он приступил к выполнению этого задания: ведь пока есть Знамя, существует полк.

Николай Петрович — боец Конармии, из рук С. М. Буденного получил именное оружие за храбрость. Перед войной он преподавал географию и был директором средней школы в Акмолинске. В этом городе родился, отсюда пошел на войну.

Имея такого помощника, можно быть спокойным в самой сложной обстановке. Действовать пришлось решительно и быстро: вражеские автоматчики под прикрытием танков уже несколько раз прорывались в балку, где располагался штаб полка, проселочные дороги простреливались, за отдельными повозками и машинами остервенело гонялись фашистские летчики... Чередниченко и Нагаев под непрерывной бомбежкой, обходя группы фашистских танков и автоматчиков, вынесли Знамя и штабные документы...

Все новые и новые группы танков и мотопехоты обрушиваются на позиции артиллеристов. Снова, уже в который раз, командир полка остался без связи — она оборвалась окончательно. В сложившейся обстановке майор Северский подчиняет себе командиров батарей 120-миллиметровых минометов, у которых сохранилась связь с огневыми позициями. До самого вечера майор, организовав круговую оборону НП, ведет огонь по врагу из минометов.

Ожесточенные бои достигли своего апогея.

7-я батарея беспрерывно бьет то по танкам, то по пехоте. Все меньше остается боеприпасов, один за другим [30] выбывают артиллеристы. Не осталось ни одного командира. В это время, шатаясь от усталости, пришел в батарею пропагандист полка Изюмский. Бойцы обрадовались ему. А бой идет. В один наш орудийный окоп попала бомба. Все, кто там был, погибли. Исковерканное орудие легло на бок.

Впереди, где движутся танки, мигнула вспышка, и в окопе второго орудия раздался страшный лязг металла. Снаряд попал в орудие, разбил его, погиб весь расчет.

Оставшиеся два орудия беспрерывно посылают в гущу медленно наползающих танков снаряд за снарядом. Все меньше остается бойцов. И вот уже разбито третье орудие, а орудийные номера — кто убит, кто тяжело ранен.

В первом расчете — лишь командир орудия и заряжающий.

— Что нам делать, товарищ политрук? — обращается сержант к Изюмскому.

— Будем вести бой прямой наводкой! — отвечает политработник. — Я подношу снаряды.

И опять снаряд за снарядом летят навстречу врагу. А кругом не утихает бой, самолеты пашут небо, танки — землю во всех направлениях. Даже трудно разобраться, откуда наступает противник.

— Не робей, ребятки, мы еще повоюем! — подбадривает политрук.

Бой идет глубоко в нашем тылу.

— Что-то не пойму, где наш передний край, — ни к кому не обращаясь, говорит сержант.

— Не сомневайся, друже, мы на самом переднем крае. Вон справа танк ползет, разворачивай орудие! — командует Изюмский и припадает к панораме.

После третьего снаряда танк окутался дымом, но в ту же секунду пушка словно клюнула стволом в землю и застыла, получив зияющую пробоину. Изюмский этого уже не видел, он лежал в луже крови и пришел в себя только поздно ночью... [31]

К вечеру перед позициями нашей дивизии застыли 28 вражеских танков. Поле битвы было усеяно трупами гитлеровцев. Вокруг чадили догорающие танки, бронетранспортеры, виднелись разбитые автомобили, раздавленные пушки. В местах, где выгорела трава, степь покрылась черными пятнами. Казалось, горит сама земля и ничего живого быть там не может. Но это только казалось. Металл не выдержал. А человек устоял!

Велики были потери противника. Велики и наши. В тот день трудно, пожалуй даже невозможно, было разобрать, где наши войска, а где вражеские. На поле боя все сдвинулось, смешалось, перепуталось. Шла смертельная схватка, в которой участвовали все виды оружия и боевой техники. Здесь не было тыла — везде передовая. Здесь не было траншей и окопов. Мы дрались с гитлеровцами в открытую, на ровном месте.

С наступлением темноты майор Северский собрал на НП командиров, которые вместе с ним оказались отрезанными от своих, и приказал им вместе с бойцами пробираться мелкими группами через боевые порядки фашистов, установить связь со штабом полка и командирами дивизионов для продолжения боя на новых огневых позициях.

Сам майор Северский, раненный в руку, остался на месте с небольшой группой офицеров управления полка, разведчиков и связистов. Он ждал указаний из штаба дивизии.

Несмотря на исключительную сложность обстановки, командир полка сохранил выдержку, спокойным голосом отдавал приказания.

Все время рядом с ним — начальник разведки 3-го дивизиона С. Ю. Аржевский. Он четко выполнял поручения майора, а когда автоматчики приближались к наблюдательному пункту, вместе с другими отбивался гранатами. Лишь когда Северский сел на трактор и повел [32] 3-ю батарею, Семен Юрьевич отстал от него, так как с группой бойцов выполнял приказ майора.

К исходу 29 августа соединения левого крыла 64-й армии получили приказ отойти на рубеж реки Червленная. Около 22 часов этот приказ передал командиру 77-го артиллерийского полка разведчик, посланный подполковником Павловым.

С большим трудом майору Северскому с группой командиров удалось пробраться на огневые позиции. Перед ними были исковерканные, иссеченные осколками, перевернутые орудия. Навсегда замерли возле них те, кто до последнего вздоха бился с врагом. Особенно большие потери понесли 2-й и 3-й дивизионы, принявшие на себя основной удар вражеских танков.

Едва стемнело, на огневых позициях 2-й батареи собрались офицеры 1-го дивизиона.

— Что будем делать, друзья? — обратился к ним младший лейтенант Патлен Саркисян. — Связи нет ни с кем, даже с командирами батарей. Почти всех лошадей перебила авиация. Но орудия целы, в третьей батарее сохранились тракторы. Предлагаю оставшихся лошадей передать 1-й батарее, а четыре исправных трактора разделить между 2-й и 3-й батареями. Будем тянуть одним трактором по два орудия...

Обсудив создавшееся положение, все согласились с предложением Саркисяна. Окончательно его утвердил командир полка, появившийся в расположении 1-го дивизиона вместе с комбатом Савченко.

Майор Северский приказал, соблюдая меры предосторожности, побатарейно двигаться на новые рубежи поселка Зеты. Головной трактор с первым орудийным расчетом и отделением разведки 3-й батареи решил вести сам командир полка.

Перед началом движения Савченко пригласил к себе комиссара батареи Дейну и Саркисяна.

— Друзья! Выходить из окружения не просто. Нам [33] предстоит многое испытать и выдержать, бой может быть еще более тяжелый. Я считаю, что каждый из нас должен находиться при одном из орудий — и в пути, и во время боя. Мы должны вывести батарею.

— Пока есть снаряды — будем бить немцев! — воскликнул Саркисян. — Кончатся снаряды — личным оружием и гранатами пробьемся из окружения. Зубами будем грызть фашистов, но выйдем.

— Обожди, не горячись, Патлен. Здесь надо решать все спокойно. Сделаем так: я с комиссаром Дейной буду на первом тракторе, ты с парторгом Задорожным — на втором. Если начнется бой, каждому из нас надо находиться при одном из расчетов. Немецкие танки постараемся обходить стороной. Если не удастся избежать боя, придется разворачиваться и пробивать себе дорогу, выкатив орудия на прямую наводку. Нам помогут танкисты 6-й танковой бригады. Правда, их осталось немного. Но и несколько танков в сочетании с огнем батареи — немалая сила. Итак, в путь, друзья!

Темно. Не видно ни звездочки. Небо затянуто низкими тучами. Моросит мелкий дождь. Наша 2-я батарея начинает движение на Зеты. 1-я и 3-я уже ушли. Дороги нет. Ориентиров тоже. Савченко ведет нас по компасу. Вражеские танки со спящими экипажами темнеют совсем рядом. Так и подмывает расстрелять их в упор. Но это равносильно гибели. Ведь выходит из окружения не только 2-я батарея, выходят стрелковые части, штабы. Поэтому необходима тишина. Нам надо выиграть время и закрепиться на новом рубеже.

Маневрируя, двигаемся всю ночь. Сереет. С востока медленно наплывает рассвет. Над степью, над шагающими колоннами еще висит тяжелый мрак. Лица батарейцев суровы: они знают, что новый день принесет новые испытания. Но в каждом их движении, взгляде, коротко брошенной фразе чувствуется непреклонная решимость...

— Товарищ командир, танки! Идут на нашу пехоту! [34]

В голой степи, где ни куста, ни деревца, ни укрытия, наши обескровленные части, находящиеся на марше, вновь попали под удар танков и мотопехоты противника.

«Мне уже представлялось, — вспоминает об этом трагическом эпизоде Николай Николаевич Павлов, — что ничто не спасет отходящие части и они неизбежно будут разгромлены, истреблены огнем и гусеницами. Но именно в этот грозный момент на высоту втягивается батарея лейтенанта Савченко. Со всех ног бросаюсь к спасительным и как воздух необходимым сейчас орудиям. Передовая группа танков врага метрах в 800 от нас, за ними еще и еще. Они отлично видят батарею и открывают по ней огонь.

— Прикрой отход пехоты! — кричу я Савченко.

Но командир уже и сам оценил обстановку. Под огнем врага развертывает он батарею, бьет по надвигающимся танкам.

Я понимаю, что этот огонь с дистанции 700–800 метров малоэффективен, но не удерживаю командира. Орудийные выстрелы подбодрят пехоту, погасят растерянность, батарея привлечет к себе танки, свяжет их маневр и прикроет отход наших стрелков. Пусть же Савченко стреляет и, даже жертвуя батареей, спасает пехоту! Это — высшая честь для артиллериста!

Вражескую мотопехоту как ветром сдуло с транспортеров, машины резко снизили ход, поотстали, танки тоже замедляют движение, задние останавливаются. Вижу: из верхней балки, в километре от нас, прямо под второй эшелон танковой группы, выскакивает батарея младшего лейтенанта Богдашина и... попадает под пушечно-пулеметный шквал противника. Гитлеровцы расстреливают ее в упор...»

* * *

Огонь батареи лейтенанта Савченко действительно приковал к себе внимание врага. [35]

Около 15 танков и 25 бронетранспортеров ползли на героическую батарею с нескольких направлений. Прильнули к панорамам и, кажется, слились с орудиями наводчики. Уже отчетливо видны черные кресты на броне.

— Огонь! — скомандовал Савченко.

Метким выстрелом Николай Осадчий подбил ближний танк, затем еще одну машину. Факелом запылали головные танки. Огнем орудий Александра Несина, Василия Шейко и парторга батареи Задорожного расстреливались отсеченные от танков бронетранспортеры с пехотой.

В это время подоспели и наши танки. У врага началось замешательство. Получив отпор, гитлеровцы попрятались в ближайшей балке.

Но это было еще не все. Появились вражеские самолеты. Один за другим заходят со стороны солнца 20 бомбардировщиков. Поливая землю свинцом из пушек и пулеметов, «юнкерсы» идут на бреющем полете прямо на батарею. Наводчик младший сержант Иван Дмитриев не растерялся и послал снаряд навстречу первому воющему самолету. И тут свершилось чудо: бомбардировщик, объятый пламенем, рухнул. Земля вздрогнула от взрыва. Остальные самолеты, сбросив бомбы куда попало, улетели на запад.

Теперь вновь выползли из балки танки и начали атаковать батарею. Гулко рвутся вблизи орудий снаряды. Осколком смертельно ранен парторг Задорожный.

Байзула Тасыбаев, глотая слезы, склонился над своим командиром.

— Не надо умирать, товарищ командир! У-у, шакалы, — погрозил он кулаком в сторону фашистских танков.

Задорожный последним усилием воли открыл глаза, прошептал:

— Отомстите за все, я не ус... — и навсегда умолк на полуслове.

— Погиб мой родной брат, — причитал Байзула, — родной брат... [36]

Тасыбаев очень любил своего командира. Когда этот круглолицый крепыш прибыл в полк, его назначили в расчет Задорожного. Вайаула плохо говорил по-русски, был стеснителен, боялся, что не овладеет боевой техникой, что его не возьмут на фронт. Задорожный чаще других спрашивал Тасыбаева, заставлял его работать за все номера расчета, даже во время короткого перекура задавал ему вопросы, объяснял устройство пушки. Боец поверил в свои силы и скоро стал лучшим артиллеристом не только в расчете, но и в батарее. Это еще больше сблизило его с Задорожным...

Первыми за гибель Задорожного отомстили младший лейтенант Саркисян, наводчики Дмитриев и Япаров, подбившие тяжелый танк и три бронетранспортера. Затем батарея уничтожила еще семь легких танков и до роты пехоты.

Неравный бой длился 8 часов. Глухо доносились до нас то отдельные редкие, то частые выстрелы. Батарея Савченко, продолжая сковывать врага, дала возможность своей пехоте отойти подальше.

Только израсходовав почти все боеприпасы, батарея начала отходить к Сталинграду и к утру оторвалась от врага.

* * *

...Взошло неотдохнувшее солнце. Его лучи вяло скользнули по высохшей степи. То тут, то там бойцы небольшими группами стягивались к Бекетовке. Два трактора медленно тащили по две пушки на прицепе, оставляя за собой хвост пыли. Впереди головного трактора, едва волоча ноги, с потным, запыленным лицом шел Савченко, на лафете везли раненого Дейну. Дейна уже немолод. Он бесстрашен, щепетильно честен и умеет сплотить вокруг себя людей, повести их в бой. Не зря его любят на батарее и верят безгранично.

Впереди второго трактора с автоматом на груди шагает [37] Саркисян. Глаза его сверкают яростью, когда он оглядывается назад. Пилотка сбита на затылок.

За орудиями, иссеченными осколками, с отбитой и потемневшей от накала стволов краской, устало движутся батарейцы. У одного белая повязка на голове пропиталась кровью, покрылась пылью. У другого — рука подвешена на лоскуте, оторванном от гимнастерки. Третий припадает на ногу, опираясь на карабин вместо палки. Небритые лица покрыты слоем пыли. Обмундирование насквозь пропотело и тоже пропиталось пылью.

Увидев приближающуюся батарею, навстречу ей вышел вступивший в командование полком капитан Александр Константинович Карпов. Заметив командира, Савченко распрямил грудь, поправил пилотку, расправил складки на гимнастерке и, пересиливая смертельную усталость, четко доложил, что батарея вышла из окружения и готова к выполнению боевой задачи.

— Голубчик ты мой, вижу, что батарея готова выполнять боевую задачу, — обнял Карпов лейтенанта, с любовью глядя на него. — Да только перед этим вам бы поесть и поспать... — Густые брови его дрогнули. — Но не могу обещать этого, не могу... Надо немедленно занимать оборону, за спиной Сталинград. Сколько у вас боеприпасов?

— Три снаряда на батарею и те осколочные. Если пойдут танки, отбиваться нечем...

— Начальник штаба, — обращается Карпов к Чередниченко, — выделите в помощь батарее людей для инженерных работ. Примите меры, чтобы доставили боеприпасы, накормили артиллеристов, перевязали раненых.

К командиру полка подошли батарейцы.

— Вы проявили большую храбрость и умение в бою. Спасибо за службу, — проникновенно сказал Карпов.

— Служим Советскому Союзу! — ответили бойцы.

— Вам бы отдохнуть. Да обстановка не позволяет. Найдите силы, ребята... [38]

— Какой там отдых, — послышалось в ответ. — Не понимаем, что ли? Полезет на Сталинград — по зубам надо дать!

Весь личный состав батареи был представлен к правительственным наградам...

Тяжелым, черным для нашей дивизии, да и не только для нее, стал день 30 августа 1942 года. В этот день тысячи воинов сложили головы в неравном и ожесточенном бою с врагом в бескрайних сталинградских степях. Лишь о немногих из них напишут потом в извещениях, что они погибли смертью храбрых и похоронены где-то в районе станции Абганерово, поселка Зеты или хутора Блинников. Для большинства же родственников место гибели их близких останется неизвестным на многие годы, и очень долго еще скупые, полные трагизма, надежд и ожидания слова «пропал без вести» будут тревогой и щемящей болью отдаваться в сердцах. А над едва приметным в степи бугорком, обозначившим последнее пристанище солдата, лишь ветер печально склоняет степные травы да укрывает его в непогоду верблюжьей колючкой и перекати-полем...

* * *

Нестерпимо горьким был для нас и следующий день, когда небольшими группами, а то и поодиночке выходили бойцы и командиры артполка к Бекетовке, на южной окраине Сталинграда. Шли смертельно усталые, потрясенные увиденным и пережитым. Недосчитывались многих солдат, сержантов, командиров. Не вышел из последнего боя у хутора Блинников и наш командир полка Михаил Сергеевич Северский.

...Совсем недавно сын М. С. Северского Юрий познакомил меня с последним фронтовым письмом отца, написанным 27 августа 1942 года: «Все эти дни клокочет ураган. Мои артиллеристы просто молодцы... покрыли себя славой. Полк представлен к ордену Красного Знамени. Я — к Александру Невскому, Рогач — к Звезде. Ни на [39] одном участке, где действует наша дивизия, немцы не прошли. На нас бросили 60 пикирующих бомбардировщиков, 50 танков, 3 дивизии. Нас засыпали минами. И все же, когда фрицы пошли в атаку, мы их встретили уничтожающим огнем артиллерии...»

В другом письме домой Михаил Сергеевич писал: «Как ни хорошо было бы мне около вас, мои милые, хорошие, но все же радость участия в великой битве — превыше всего...»

Огромные потери в людях и боевой технике понесли мы в этих боях. Но пехотинцы, танкисты, артиллеристы дрались до последней возможности. Мы обескровили врага. Он не прорвался в Сталинград. Жиденькие цепи пехоты, немногочисленные артиллерийские расчеты грудью преградили путь фашистам. Мы остановились на рубеже, дальше которого отступать было нельзя. С него впоследствии и начался разгром фашистской армии.

Отступив к Сталинграду, войска 62-й и 64-й армий преградили врагу путь к городу с севера, запада и юга.

Обстановка оставалась крайне тяжелой. Хотя на подступах к городу враг понес колоссальные потери (позже немцы сами называли путь к Сталинграду «дорогой смерти»), обе наши армии тоже были значительно ослаблены в боях.

Фашисты превосходили нас в силах и рвались к своей цели.

Остатки полка, вышедшие к Бекетовке, тут же заняли оборону у небольшого хутора Елхи. Костяком полка стала батарея лейтенанта Савченко, сохранившая все свои орудия.

Еще одно орудие — гаубицу — привел к Сталинграду из района поселка Зеты орудийный мастер 6-й батареи старший сержант Сергей Чертков. Проявив поразительное [40] самообладание, смелость и находчивость, он в исключительно тяжелой обстановке вывел исправное орудие с поля боя. В пути не однажды оставался без топлива для трактора, но всякий раз, рискуя жизнью, добывал его. Свыше 30 километров проехал Чертков открытой степью под бомбежками и обстрелами, скрываясь в неглубоких балках от шныряющих повсюду немецких танков и бронетранспортеров.

В первых числах сентября сильно поредевшим частям 29-й стрелковой дивизии пришлось вести ожесточенные бои на внутреннем оборонительном обводе, отбивая по 14–16 атак в день. В стрелковых полках осталось к этому времени всего по одной роте, их поддерживали огнем пять орудий артполка — это было все, что уцелело от 36 орудий после августовских кровопролитных боев...

Итак, мы прикрываем южные подступы к городу, действуя совместно с войсками 62-й армии, обороняющей центральную часть Сталинграда. Из числа артиллеристов, оставшихся без материальной части, создана группа прикрытия огневых позиций под командованием лейтенанта М. В. Дякина.

В светлое время суток противник бомбит непрерывно. Сразу после налетов следуют атаки. Пьяные, с закатанными выше локтя рукавами, волна за волной лезут гитлеровцы на наши позиции. Орудия ведут огонь почти непрерывно.

А как трудно доставлять на огневые позиции боеприпасы! На их подвоз брошен весь транспорт дивизии. День и ночь под вражеским обстрелом и бомбовыми ударами авиации работает переправа через Волгу. Оттуда снаряды привозят на огневые.

Здесь — ад кромешный. Пыль, смешанная с дымом и гарью, разъедает глаза, лезет в нос, скрипит на зубах.

Во время внезапного артналета от прямого попадания снаряда погиб у орудия весь первый расчет, кроме командира Александра Несина. Едва заменили разбитую [41] пушку другой и пополнили расчет, опять прямое попадание. Но разбитые пушки вновь возвращались в строй, отремонтированные орудийным мастером батареи Павлом Морожниковым. Золотые руки и неистощимая изобретательность оказались у него!

4 сентября противнику удалось смять боевые порядки пехоты и вплотную подойти к огневой позиции артиллеристов. Кончаются боеприпасы, один за другим падают раненые подносчики. Но, даже истекая кровью, подползают они со снарядами к своим орудиям.

Потеряв около 200 человек убитыми и ранеными, враг откатывается.

Усталые, оглохшие от непрерывного грохота, потерявшие представление о времени, забывшие о еде, медленно приходят в себя после этого побоища батарейцы. Нестерпимо хочется пить: кажется, все мысли, каждая клетка усталого тела требуют одного — воды, обыкновенной, земной, холодной воды! Но вода далеко. Из оцепенения и какого-то равнодушия вывел всех приход комбата Савченко.

С тревогой смотрел Николай Савченко на результаты ожесточенного боя. Вся огневая перерыта снарядами, повсюду стреляные гильзы. Неподалеку — трупы вражеских солдат.

Савченко сел на поклеванную осколками станину орудия, снял вылинявшую пилотку, вытер платком вспотевшее круглое лицо, задумался.

Я словно читал его мысли: «Сколько горя и страданий вокруг! Вот они, боевые друзья, лежат мертвые. Их ждут дома, а получат похоронки. Надо найти время, написать письма родным погибших».

И наверное же, мысленно он побывал в Караганде. Этот казахский город стал родным и для него. Там жена, маленькая дочурка Людочка. «Как они? Здоровы ли? Некогда письмо написать, а надо. Ждут».

Из задумчивости лейтенанта вывел телефонист. [42]

— Летучего к телефону! — громко прокричал он. «Летучий» — это кодированный позывной Савченко. Само слово «летучий» очень подходило комбату. Передвигался он быстро: только что был здесь, а глядишь, через короткое время — уже в другом месте. Да и в облике его была словно бы устремленность в полет: выдвинута вперед раненая рука, быстрый, пружинистый шаг....

Звонит командир полка Карпов.

— Ты сдал батарею Дякину? — спросил он комбата.

— Еще нет. Пришел сдавать. Очень жаль расставаться со своими батарейцами.

— Они остаются у тебя в дивизионе. Торопись, время не ждет. Вступай в командование первым дивизионом.

— Есть. Через тридцать минут буду на НП дивизиона...

Мы дружили с Николаем Ивановичем Савченко и тогда, когда были в разных батареях. А еще больше сблизились после того, как меня назначили в его дивизион заместителем по политчасти. С Николаем Савченко работать было легко. Он хорошо понимал партийно-политическую работу, охотно принимал в ней активнейшее участие. Его часто можно было видеть беседующим с орудийным расчетом, со связистами, разведчиками. Николай Иванович интересовался, что пишут бойцам из дома, сытно ли их кормят, как они оценивают вчерашний бой, рассказывал о событиях на других участках фронта.

— Николай Иванович, поменяемся ролями? — в шутку как-то спросил я.

— Думаешь, хлеб у тебя отобью? — также шутливо ответил он. И уже серьезно добавил: — Каждый коммунист должен быть по душевной потребности политработником, воспитателем людей...

* * *

Еще несколько суток противник, не считаясь с потерями, атаковал наши позиции. Фашисты стремились любой [43] ценой взять Сталинград, нам же нельзя было отступать — позади Волга!

Малочисленные части дивизии зарылись в землю, срочно укрепляли свою оборону: ставили проволочные заграждения, минные поля, пополнялись людьми, материальной частью, боеприпасами.

После боев под Абганерово, особенно 29 и 30 августа, гитлеровцы уже не могли наступать с прежним упорством, их пыл с каждым днем остывал, они выдыхались. На юге противника остановили. Теперь главное — не пустить его в город. Однако он был еще силен. К середине сентября немцы вклинились в оборону на стыке двух армий, заняли ключевые позиции и навалились на защитников города. 3–4 километра отделяли фашистов от центра Сталинграда. Но сожженный, израненный город держался героически: его защитники умирали, но — ни шагу назад!

На огневые позиции артиллеристов пришли комиссар дивизии старший батальонный комиссар В. И. Шурша и начальник политотдела дивизии батальонный комиссар А. С. Киселев. Оба долго беседовали с солдатами, а когда собрались уходить, противник открыл сильный артиллерийский огонь. В результате этого налета мы понесли тяжелую потерю — от разрыва снаряда погибли комиссар дивизии и начальник политотдела.

...Идет бой. Вражеская артиллерия и минометы массированно бьют по нашим боевым порядкам. Прервалась связь между НП и огневой позицией 4-й батареи. Надо отражать наступление гитлеровцев, а связи нет. Нервничает командир батареи В. А. Мирян — совсем еще юноша с карими восточными глазами. Недавно он послал на линию связиста, но тот не устранил обрыва и не вернулся — видимо, погиб. Послал второго — то же самое.

— Товарищ командир! Разрешите выйти на линию, — обратился к Миряну связист комсомолец Кабудак Омаров. Его круглое широкоскулое лицо, доверчиво глядящие глаза выражают мольбу. Ожидая согласия командира, Кабудак [44] всем корпусом подается вперед: он готов мгновенно бежать и во что бы то ни стало исполнить приказ.

— Действуйте!

— Есть! — Омаров натянул покрепче пилотку, закинул за спину автомат, схватил катушку с кабелем и быстро вышел из землянки.

Пошел на линию... Легко сказать. А на деле это означает, что боец где пополз, где побежал, согнувшись, а где и покатился по земле под непрерывными разрывами мин и снарядов. На НП замерли в ожидании связи. Как там Омаров? Проходит несколько томительных минут.

— Товарищ младший лейтенант, связь работает! — радостно сообщает телефонист.

— Передай команду на батарею: НЗО (неподвижный заградительный огонь), «Гром», пять снарядов, беглый огонь!

Рассеялся дым, фашисты залегли: боятся приблизиться к заградительному огню. Мирян вносит коррективы, и огонь батареи накрывает противника.

В тот день Омаров шесть раз выходил на линию. В последний раз его оглушил взрыв разорвавшегося вблизи снаряда. С большим трудом связист добрался до НП и рухнул, потеряв сознание. Ему оказали медицинскую помощь, хотели отправить в медсанбат. Но комсомолец Омаров, придя в себя, отказался уйти с огневых.

* * *

Несколько дней немецкая батарея не давала нам жизни. Видимо, с ее наблюдательного пункта хорошо просматривалась наша оборона. Обнаружить батарею никак не удавалось, она была спрятана где-то в балке.

— Товарищ командир, — просит разведчик Сидоренко, — разрешите нам с Ржевским засечь батарею противника?

— А как вы думаете это сделать?

— Вон на нейтральной полосе стоит комбайн. Ночью [45] проберемся к нему, залезем в бункер и будем вести наблюдение.

— Разрешаю, но будьте осторожны. Я договорюсь с командиром роты, чтобы вас ночью пропустили за передний край.

Долго сидели разведчики в комбайне, наблюдая за гитлеровцами. Батарея сделала выстрел лишь на исходе дня. Этого оказалось достаточно: ее засекли.

Стемнело. Потянуло осенней прохладой. Стали возвращаться. Пулеметная очередь задела Ржевского. Сидоренко, перевязав его, помог добраться до НП, откуда Андрея направили в госпиталь. Сидоренко доложил результаты наблюдений. На другой день батарея была уничтожена нашим огнем...

На огневые позиции артиллеристов часто приходил подполковник Николай Николаевич Павлов, обладавший неиссякаемым запасом энергии. Он очень помог нам в укреплении обороны. От его опытного глаза не ускользали малейшие недоделки.

— Дякин, как у тебя с инженерным оборудованием позиции? — спрашивает Павлов.

— Все сделано, товарищ подполковник. — Орудийный окоп отрыт, ровики для личного состава — в полный профиль, боеприпасы спрятаны в нише.

— Батарея сможет стрелять на 180 градусов? Окоп позволит?

— А зачем нам по своим тылам стрелять?

— Разве командир батареи уверен, что противник не может появиться с тыла? Даю вам сутки сроку, товарищ лейтенант. За это время сделать так, чтобы орудийный окоп позволял разворачивать орудие. Обязательно отройте и хорошие землянки.

* * *

В полк прибыла из Сталинграда большая группа девушек. В короткий срок их обучили специальностям телефонисток, [46] радисток, топовычислителей, высвободив солдат-мужчин для зачисления в орудийные расчеты.

Нелегок труд солдата на фронте. А девушкам труднее вдвойне. Они делали все то же, что мужчины, и в храбрости им не уступали. Стойко переносили неудобства и тяготы фронтовой жизни. Лучшей телефонисткой дивизиона стала девятнадцатилетняя комсомолка Татьяна Хмырова; по двое суток без смены дежурила ее подруга Александра Брытченко; заботливо ухаживала за ранеными Таня Конева и совсем юная (ей было только 17) Нина Букова. Если требовалось, девушки ползли восстанавливать обрыв на линии, оставляли на время телефон и под огнем вытаскивали раненых. А выдавалась свободная минута — Нина Букова становилась парикмахером, и не было отбоя от желающих попасть «на стрижку»...

Оборона укреплялась с каждым днем. В это время Ставка Верховного Главнокомандования планировала разгром немецко-фашистских войск, прорвавшихся к Волге. Но мы не могли этого знать, хотя все ожидали начала каких-то решительных действий.

Противник не в силах был уже наступать по всему фронту, а штурмовал главным образом Сталинград. В районе Купоросного вышел к Волге, разрезав фронт между 62-й и 64-й армиями.

Советские дивизии не только оборонялись, но зачастую сами переходили в наступление на отдельных участках.

Перед нашей дивизией находился небольшой, всего 18 изб, хуторок Елхи, расположенный в лощине, где свободно гуляли волжские ветры да свирепствовали метели. Справа виднелись коробки разрушенных домов Сталинграда, слева в таких же лощинах прятались Гавриловна, Варваровка. Хорошо просматривались подходы к переднему краю противника, так же, как и наши.

Хутор Елхи врезался всем нам в память. Мне, например, он снится и ныне. 18 изб... Степной ветер... Хуторок, [47] превращенный фашистами в крепость... Сколько раз то один, то другой полк дивизии пытался овладеть хутором — и все тщетно, лишь новые жертвы и горечь неудач.

Дело было не только в том, чтобы выбить гитлеровцев из хутора. Надо было помешать Паулюсу снять с этого участка и перебросить в город свои части. Этим мы помогали нашей 62-й армии выстоять в городе и отвлекали силы врага от Мамаева кургана.

....Откинув плащ-палатку, которая вместо дверей закрывала вход, захожу в штабную землянку дивизиона. В левом углу жарко горит железная печка, в правом — земляной лежак, на нем охапка соломы, прикрытая плащ-палаткой — постель начальника штаба. Посреди стол, сбитый из нескольких неотесанных досок. На столе горит коптилка, сделанная из гильзы 45-миллиметрового снаряда, она блекло освещает стены землянки. Пахнет дымом и сыростью. За столом, низко склонив голову, что-то старательно пишет начальник штаба 2-го дивизиона Мирян.

— Над чем трудишься, Василий Андреевич? — спрашиваю его. Мирян поднял темные усталые глаза, откинул прядь смоляных волос, нависшую на лоб.

— Разве бывает начальник штаба когда-нибудь свободным? — смущенно улыбается он.

— На то штаб, хотя и крохотный.

— Вот-вот... В порядке перекура решил написать письмо жене Танюше.

В голосе Миряна тоска.

Не разуваясь, лег я на земляные нары, накинул на себя шинель, закрыл глаза и сразу вспомнил Караганду, домик на Нижней улице. В нем живет белокурая дивчина с тоненькой талией и серыми глазами. Я вижу, как она в белой пуховой шапочке, сером пальтишке и белых валенках бежит в сорокаградусный мороз на работу в Новый город. Я слышу ее нежный, чуть глуховатый голос и ощущаю прохладу замерзших на морозе рук.

Что она делает сейчас? Спит? А может, пишет мне [48] письмо? Письма она обычно писала поздно, придя с работы из обкома комсомола и управившись по дому. Я встал.

— Василий Андреевич, дай лист бумаги, — попросил я Миряна. — Напишу Наде. Душа ласки просит.

...Во время одной из наших атак вместе с пехотой отправился вперед начальник разведки 1-го дивизиона лейтенант Алексей Балашов. Он решил подобраться ближе к передовой, чтобы получше разведать оборону противника и систему огня.

До переднего края 600–800 метров. Но перейти их атакующим не просто: наткнувшись на плотный огонь, пехота залегла. С небольшой группой разведчиков Балашов стал незаметно ползти к переднему краю гитлеровцев. Остановился он только тогда, когда до немецких траншей оставалось не более 50 метров. Сразу за первой линией окопов разведчик обнаружил около одиноко торчащих печных труб, оставшихся от сожженных изб, закопанные в землю танки.

Так вот в чем дело! Вот почему не удавалось подавить искусно замаскированные огневые точки фашистов!

Нанеся их на карту, лейтенант Балашов приказал разведчикам возвращаться и сам пополз вслед за ними... Пулеметная очередь прошила тело Алексея Балашова. Истекающего кровью, в бессознательном состоянии, вынесли его разведчики из-под огня.

Похоронили Алешу в центре Бекетовки, возле памятника героям гражданской войны. У его могилы мы поклялись еще беспощаднее бить ненавистного врага.

* * *

Елхи! Елхи! Сколько этот хуторок отнял у нас сил и жизней!

— Баталов, — обращается командир дивизии к начальнику оперативного отдела. — Елхи надо взять. Возглавь команду.

— Есть! [49]

Капитан Г. М. Баталов собрал до батальона пехоты, три танкетки. Сел сам в одну из машин. Достигли окраины Елхов.

Противник открыл ураганный огонь. Термитным снарядом поджег танкетку, в которой был Баталов. Тоненькая струйка дыма поползла вверх.

Капитан разрешает пехоте отойти. Танкетка дала задний ход. Внутри дым, нечем дышать. Надо оставлять машину. Механик-водитель вылез через нижний люк, Баталов с большим трудом открыл верхний, его крупная голова показалась над люком. Вылезти нет сил. Он ранен. Механик-водитель, как кошка, вскочил на танкетку, и изо всех сил стал тащить командира. Шквальный огонь продолжался, вокруг свистели осколки. Но механик-водитель с капитаном Баталовым доползли до нашего переднего края.

...День 19 ноября 1942 года был необычным. В 7 часов 30 минут земля между Волгой и Доном содрогнулась от артиллерийских залпов: войска Юго-Западного и Донского фронтов перешли в наступление, окружая врага.

Настроение у всех приподнятое. Каждый понимает, что бои предстоят очень тяжелые, но в успех верят все.

20 ноября 1942 года в 14 часов 20 минут наша дивизия пошла на штурм обороны противника.

К исходу четвертых суток наступления войск Юго-Западного и Донского фронтов вражеская группировка в составе 22 дивизий, насчитывавших 330 тысяч человек, была окружена.

В эти дни в полк пришла радостная весть: Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 декабря 1942 года наш 77-й артиллерийский полк первым в армии награжден орденом Красного Знамени за бои на реке Аксай и у поселка Абганерово.

В подразделениях — митинги. Дивизионная газета «Советский богатырь» вышла под шапкой: «Слава нашим артиллеристам, получившим высокую награду Родины». Целую [50] полосу отвела нам газета Сталинградского фронта «За Родину».

Захожу в землянку орудийного расчета. На низких нарах полулежат бойцы, светит коптилка, сделанная из гильзы винтовочного патрона. Ярко горит печка, раскалившаяся докрасна, кое-кто посасывает козьи ножки, дым махорки густыми клубами заволакивает лица. Один читает газету, другой — письмо из дома, полученное сегодня, третий достает из нагрудного кармана гимнастерки потертые, дорогие сердцу фотографии.

— Что, Тасыбаев, письмо из дому получил? Как там дела в Казахстане? — подсаживаюсь к командиру орудия.

— Получил от родителей, — охотно откликается он. — Все трудятся, помогают фронту. Спрашивают, когда разобьем фашистов.

— Вопрос по существу, хотя нелегко на него ответить.

— Я им отвечу: наш полк воюет как надо...

— Правильно. В этой грандиозной битве каждый из нас должен видеть свою, пусть очень маленькую, задачу и любой ценой выполнять ее.

— Ишим-река какой большой, а начинается маленькими ручейками, — с пониманием произносит Тасыбаев.

— Верно, Байзула. Каждый из нас — как тот ручеек. А все вместе мы создаем фундамент победы и очень скоро погоним врага от Волги.

...Войска 64-й армии, в их числе и наша 29-я стрелковая дивизия, замыкали кольцо окруженной группировки врага к югу от Сталинграда.

Командование предупреждало нас, что надо быть готовыми к любым неожиданностям. И мы строили свою оборону с учетом всех возможных вариантов действий окруженных гитлеровцев, дошедших до последней степени отчаяния. Не забывали и о реальной угрозе ударов по кольцу окружения извне немецкими войсками, которые обязательно попытаются выручить своих попавших в беду головорезов. [51]

12 декабря 1942 года группа Манштейна начала из Котельниково операцию по деблокированию окруженных. За три дня немцы продвинулись на 45 километров. Такое же расстояние отделяло их теперь от окруженных войск.

...Огневая позиция нашей батареи. Пушки стоят в окопах, замаскированные снегом. Копошатся расчеты, протирают механизмы, подносят боеприпасы.

— Готовы к бою? — спрашиваю командира орудия Вдовина, человека хладнокровного и смелого.

— Готовы, товарищ старший лейтенант. Окопы позволяют вести круговой обстрел.

— А где генерал Манштейн? — интересуется маленький, вертлявый ефрейтор и вглядывается в заснеженную даль, словно ждет, что трижды проклятый Манштейн прямо сейчас появится перед его орудием.

— Есть сведения, что немцы вышли на реку Мышкова, в сорока километрах отсюда, — поясняю я.

— Значит, их танки могут оказаться у нас за спиной в любое время, — спокойно заключает Вдовин.

— Приглядывайте не только за Манштейном, но и за Паулюсом, — советую ему. — Паулюс может попытаться совершить прорыв именно здесь...

— Задача ясна... Все, что от нас зависит, будет сделано, — отвечает мне Вдовин.

...Долгая зимняя ночь. Лютует мороз, пурга слепит глаза. Под завывание ветра хочется забраться в теплый угол и там, не раздеваясь, упасть и уснуть. Но делать это нельзя, враг близко! Наблюдатели у орудий всматриваются во мрак, прислушиваются.

Звоню командиру дивизиона на наблюдательный пункт.

— Не спишь, Николай Иванович? Чем занимаются немцы?

— Немцы немного постреливают, ракетами освещают передний край, особой активности не проявляют, наблюдаем за ними. А как на огневых? [52]

— Спокойно. Батарейцы, кто не дежурит, спят, остальные — у орудий. Сейчас обойду расчеты, проверю.

Взяв ординарца, я обошел огневые позиции. Бойцы бдительно несут свою нелегкую вахту. Побеседовав с ними, возвращаюсь в землянку.

* * *

29 декабря 1942 года пришло сообщение, что группа Манштейна разгромлена и отброшена, освобождено Котельниково.

Для нас это радостно вдвойне. Все эти дни мы жили под угрозой и с фронта и с тыла. Теперь наш тыл в безопасности. Можно не оглядываться, уменьшилась напряженность, возникла уверенность в том, что группировка Паулюса доживает последние дни. Подготовка к ее ликвидации идет полным ходом. Части пополняются людьми, оружием, боеприпасами, разведчики уточняют цели. На глазах у гитлеровцев днем устанавливаются орудия, минометы, подвозятся боеприпасы.

Артиллерии тесно, орудия располагаются «в затылок» друг другу: впереди сорокапятки, за ними — полковая, дивизионная, корпусная и артиллерия РГК. Противник молчит. Дает нам возможность открыто занимать огневые позиции и делать все, что хотим. Это непривычно. Значит, дела у немцев плохи, боеприпасов мало, берегут их к началу нашего наступления.

Приказ о наступлении войск Донского фронта не заставил себя ждать. Его зачитали всем бойцам и командирам. Тут же состоялись короткие партийные и комсомольские собрания, активно поработали агитаторы, были выпущены боевые листки.

Личный состав рвался в бой. «Родина требует и ждет!» — эти слова были девизом для каждого.

...Как только стемнело, командир дивизиона Савченко прибыл на огневую позицию батарей и провел беседу с огневиками. [53]

— Вы понимаете, товарищи, — раскрасневшись от пышущей жаром печурки, а еще больше — от волнения, обращается он к бойцам. — Понимаете, какой ответственный момент наступает! Нам предстоит уничтожить врага на Волге! Хороший сюрприз сделаем Гитлеру!

— В самую печенку угодим! — вставляет один.

— Всадим ему нож под лопатку! — добавляет другой.

Савченко, человек высокодисциплинированный, обычно не терпит, когда его перебивают, но здесь даже обрадовался таким репликам.

— Вот-вот, — заулыбался он. — Надеюсь на вас, боевые друзья. Приказ надо выполнить любой ценой...

Наступило утро 10 января 1943 года. Светлое, морозное... Еще затемно старшины накормили воинов горячей пищей. Выдали сухой паек на руки (будет ли возможность обеспечить людей горячим обедом во время боя?).

Расчеты подносят снаряды, наводчики протирают панорамы, ориентируют орудия. На наблюдательных пунктах направлены на цели приборы управления огнем. Лица бойцов и командиров торжественно сосредоточены. Внутренне все напряжены, подтянуты.

И вот команда:

— Зарядить орудия!

Мучительно медленно движется минутная стрелка часов.

— Телефонисты, связь есть? — глухим от волнения голосом спрашивает Савченко.

— Есть.

— Радисты?

— На приеме.

Раздается команда:

— Внимание!

И следом:

— Огонь!

Вздрогнула земля, приняв на себя тысячи снарядов и мин. Выстрелы и разрывы слились в сплошной гул. Весь [54] передний край противника окутался дымом. Земля горела под ногами фашистов.

— Началось! — говорит мне сияющий Савченко, оторвавшись от стереотрубы.

Грохот стоит такой, что я не слышу его, но по движению губ отлично понимаю, что он сказал.

В воздухе мы увидели эскадрильи нашей штурмовой и бомбардировочной авиации. А в 9 часов в атаку пошли наши танки и пехота. Фашисты остервенело сопротивляются. Но остановить наступающих советских бойцов не могут.

Появились первые пленные. Группу их ведут в тыл пехотинцы. Артиллеристы прибежали посмотреть: еще никогда не видели пленных гитлеровцев. Какой же у них жалкий вид! Куда девались самоуверенность и нахальство? Стоят смирными овечками.

— Ну что, фашист, допрыгался? Теперь, наверное, Гитлер капут?

— Я, я, Гитлер капут, — униженно повторяют пленные.

— Ясное дело — капут. А о чем раньше думали, сволочи? Жизненного пространства захотели! Многие из вас его получили.

Ни один наш боец не ударил пленного, не пристрелил его. А ведь сколько у каждого ненависти к ним. Но пленный есть пленный. Издеваться над ним — не в характере советского воина.

* * *

Медленно, словно нехотя, подымается солнце. Всеми цветами радуги искрится снег, слепя глаза. Мороз ломит кости. Пехотинцы полка Баталова (он недавно назначен на эту должность) ворвались в оборону врага, выбили фашистов из траншей. Старший лейтенант Кристаллов с разведчиками находился в одной из рот и, корректируя артиллерийский огонь, прокладывал путь пехоте. Вдруг [55] командир роты мягко осел на землю, лицо его залила кровь — он тяжело ранен. Других командиров в роте не оказалось, а наступать надо. Кристаллов выпустил несколько мин по противнику из трофейного миномета, а затем хрипловатым баском прокричал пехоте:

— Слушай мою команду! За мной, вперед! — и, не оглядываясь, с пистолетом в руке, бросился на врага.

В короткой, но жаркой схватке рота уничтожила десять гитлеровцев и 32 были взяты в плен.

* * *

Вражеские пулеметы прижали нашу пехоту, не дают возможности наступать. Артиллерия не смогла их уничтожить — они хорошо зарылись в землю.

Вечереет. Серая мгла окутывает заснеженное поле.

— Михеев, — говорит командир 106-го стрелкового полка заместителю командира роты автоматчиков по политчасти, — бери взвод Чубирова и отправляйся в тыл к фашистам. Надо уничтожить те пулеметы, что нам мешают.

— Есть! — с готовностью отвечает лейтенант Владимир Михеев.

Совсем стемнело. Смельчаки в белых халатах поползли, вдавливая свои тела в снег. Они пробрались в расположение врага, зашли с тыла и беззвучно уничтожили три немецких пулемета. Но Михееву этого показалось мало.

— Чубиров, — обращается он к командиру взвода, — давай пощекочем фашистам за ухом?

— Можно и пощекотать, — весело откликается тот.

Пробираясь по расположению врага, группа набрела на блиндаж, откуда едва пробивался свет и доносились голоса. Михеев расставил бойцов, а сам с Чубировым ворвался в землянку. Несколькими автоматными очередями они уничтожили 20 гитлеровцев. Остальные подняли руки и под конвоем были доставлены в наш тыл. [56]

Выполняя новое задание, Михеев с товарищами обнаружил приближавшуюся к месту их засады колонну фашистов. План созрел мгновенно: напасть!

Михеев приказал приготовиться к бою и открывать огонь только вслед за ним. Когда вражеская колонна подошла совсем близко, бойцы дружно ударили из автоматов. 40 человек свалились замертво, 100 — сдались в плен. Закрепившись на достигнутом рубеже, группа Михеева удерживала его до подхода полка.

Лейтенанту Владимиру Михайловичу Михееву первому в нашей 29-й стрелковой дивизии было присвоено звание Героя Советского Союза.

* * *

Зима 1942/43 года даже для этих мест была очень суровой: завалы снега, сильные морозы.

Наши солдаты одеты в полушубки, валенки, ватные брюки, телогрейки, меховые шапки с шерстяными подшлемниками, они в меховых рукавицах поверх шерстяных перчаток. Родина позаботилась, чтобы как следует обуть и одеть своих защитников.

Немцы же, в расчете на кратковременную кампанию, одеты в легкие шинелишки, на голове у них пилотки.

Наших воинов хорошо кормили. Правда, хлеб замерзал, пока его довозили со складов. Но мы разогревали его на железной печке и были сыты.

Гитлеровцы ели дохлую конину, сорок, у них начались инфекционные заболевания. Иногда их транспортные самолеты сбрасывали на парашютах боеприпасы, продукты питания. Но грузы часто попадали в расположение советских войск.

И все же немцы продолжали отчаянно драться: страшила расплата за содеянное, верили, что подоспеет помощь.

...По толще снега, скованного морозом, невозможно тянуть орудия на лошадях или автомашинах. [57]

И вот два-три орудийных расчета на руках тащат одно орудие, затем возвращаются за вторым. Продвигаются медленно, но все же огнем прокладывают пехоте путь вперед.

19 января 1943 года дивизия подошла к важному пункту обороны противника — селу Песчанка. Это та самая Песчанка, с водонапорной башни которой Сталин и Ворошилов еще в гражданскую войну разглядывали местность, где развернулась оборона Царицына.

Два дня идет бой за Песчанку. Командир дивизии недоволен: приостановилось наступление. Полки ведут атаку за атакой, но каждый раз откатываются, не выдержав мощного огня противника. Вновь и вновь артиллерия и минометы бьют по Песчанке, село горит, а немцы держатся.

Командир 299-го стрелкового полка Григорий Михайлович Баталов, человек внешне суровый, вызвал к себе командиров батальонов.

— Вот что, орлы, в двадцать три ноль-ноль атакуем Песчанку, — сказал он низким голосом. — Хватит нам в снегу сидеть, пора погреться в хатах...

Как всегда, непроницаемо его неулыбчивое, задубевшее на ветрах и морозе лицо.

— Вся дивизия будет атаковать село? — осторожно поинтересовался один из командиров батальона.

— А разве я дивизией командую? — в свою очередь спросил Григорий Михайлович. — Я ставлю задачу полку.

— Но ведь уже в течение двух суток полки дивизии не могут овладеть Песчанкой, — продолжает недоумевать все тот же комбат. — Как же мы одни это сделаем? Огневых средств у них много...

— А мы перехитрим. Артподготовки не будет, пусть враг поспит. Открыто подойдем с севера. Коротким броском ворвемся в Песчанку и начнем очищать дома... Дивизион Савченко пойдет за нами следом, чтобы закрепить успех. Командирам находиться в цепях атакующих. Все! [58]

...Ночь выдалась темная. Небо затянуто серыми тучами. Вспыхивают ракеты, которые немцы усердно пускают из Песчанки, освещая подступы к ней. То там, то здесь раздаются автоматные очереди, изредка подают голоса пулеметы. Обычная фронтовая ночь.

Вдруг в самом селе застрочили автоматы, захлопали разрывы ручных гранат, чаще стали прочерчивать небо осветительные и сигнальные ракеты. Это баталовцы ворвались в Песчанку и завязали бои, выбивая фашистов. Те засели в центре, в церкви и на кладбище. Их выковыривают даже штыками. Подоспел отдельный противотанковый истребительный дивизион майора Рогача — артиллерия сопровождения. Наш комиссар полка давно рвался на командирскую должность, и вот теперь мечта его сбылась.

В 3 часа ночи Баталов радировал из центра села командиру дивизии:

— Нахожусь в Песчанке...

— Ты что, хлебнул лишнего? Какая еще Песчанка?

— Лишнего не было. Выпил только наркомовскую норму. А нахожусь в Песчанке. Полк очищает село от противника.

— Присылай проводника, я сейчас вместе с Павловым приду к тебе.

Разведчик полка привел командира дивизии в Песчанку, которую в течение двух суток не могла взять дивизия.

Генерал Лосев дал команду всем полкам войти в село, закрепиться и продолжать наступление.

— А ты, Баталов, молодец, — говорит Лосев. Это у него высшая похвала, и заслужить ее не так-то просто.

Утром противник попытался отбить у нас Песчанку, но успеха не имел. Хотя дело доходило до рукопашной, до прикладов и кулаков.

* * *

...Младший сержант Кабудак Омаров в десятый раз вышел на линию под огнем устранять обрыв провода. Заметив [59] двух гитлеровцев, автоматной очередью скосил их и, восстановив связь, пополз назад. В пути встретил сержанта Сидоренко. Не успели они переброситься несколькими словами, как глухой свист летящей мины заставил обоих вжаться в землю. Сидоренко застонал.

— Что с тобой? — встревожился Омаров.

— Ранен...

— Давай перевяжу.

Ранение оказалось тяжелым: перебита нога. Сидоренко не мог двигаться. Взвалив его на спину, Омаров дотащил раненого до штаба дивизиона.

— Спасибо, Кабудак, — слабым голосом благодарит Сидоренко, когда его грузят в машину для отправки в госпиталь.

— За что спасибо, дружище? Разве ты не сделал бы то же самое?..

* * *

Наступление идет успешно. В глубине нашей обороны бродят немцы, ищут сборный пункт пленных. Их никто не конвоирует, бежать им некуда, они, вероятно, рады, что война для них закончилась. Где нам взять столько конвойных? Каждый боец на учете, воевать надо, добивать тех, кто изо всех сил сопротивляется, пытаясь отсрочить последний свой час.

24 января наша дивизия заняла Верхнюю Ельшанку, а на следующий день — Нижнюю Елыпанку и элеватор на окраине Сталинграда. В боевых порядках пехоты — артиллерийские разведчики. Одним из первых ворвался в город разведчик из дивизиона Савченко коммунист Лихополь. Он водрузил Красное знамя на элеваторе. Савченко устроил здесь же свой наблюдательный пункт...

Уличные бои в Сталинграде носят ожесточенный характер. Борьба идет за каждый дом, точнее, за каждую развалину. Это не просто развалины — узлы сопротивления, огневые точки. [60]

За лето и осень мы успели привыкнуть к степным просторам, а теперь надо приспособиться к этому каменному хаосу, нагромождению развалин, находить удобные позиции среди завалов. Расчеты сорокапяток Семена Рогача творят чудеса. Артиллеристы втаскивают пушки на верхние этажи и оттуда сбивают вражеские пулеметы с соседних чердаков.

Двадцатилетняя комсомолка сталинградка Мария Абакумова{2}, лучшая телефонистка дивизиона Савченко, не однажды во время этих боев и выходила на линию устранять обрывы, и перевязывала раненых.

Мы наступаем к центру. Многие артиллеристы действуют в городе как пехотинцы. Вон из развалин дома бьет немецкий пулемет. Создается группа автоматчиков, они подползают к пулемету, забрасывают его гранатами и освобождают путь пехоте.

Артиллерия в городе ведет огонь в основном прямой наводкой. Орудия перетаскиваем на руках. Наши пехотинцы медленно сжимают кольцо. В их боевых порядках движутся разведчики артполка, засекают огневые точки врага и корректируют огонь по ним.

Вражеские пулеметы и автоматы бьют из-за угла, снизу, сверху. Рвутся мины. Пехота залегла. Откуда противник ведет наблюдение?

Разведчик штабной батареи заметил в одном из домов блеск стереотрубы. Огонь батареи накрывает этот наблюдательный пункт. Но пули подстерегают всюду. Надо выбивать гитлеровцев из подвалов, с чердаков.

...Пехотинцы, а с ними и Савченко ворвались в первый этаж разрушенного дома. [61]

— Командир отделения разведки! Быстро на второй этаж! Установить там стереотрубу, телефон! — командует Савченко.

— Нельзя.

— Почему?

— На втором этаже засели немцы.

— Выбить!

Рывок на второй этаж, разрыв гранаты, автоматные очереди, крики на русском и немецком языках. После двухчасовой борьбы несколько оставшихся в живых фашистов спустились вниз с поднятыми руками.

Савченко уже у телефона на втором этаже, передает команды на батареи...

Неожиданно пришла горестная весть: 29 января 1943 года в бою на реке Царица в Сталинграде от снайперской пули погиб майор Семен Маркович Рогач, так много сделавший для того, чтобы успешно воевал наш полк. Со всеми почестями похоронили мы боевого друга в Бекетовке, на центральной площади. Не дождется тебя, дорогой Семен Маркович, твой сын Валерик. Сколько бы ни ждал, не дождется...

* * *

Наблюдательный пункт 1-го дивизиона. Вблизи рвутся снаряды.

— Товарищ старший лейтенант, начальник штаба полка ранен, — докладывает разведчик командиру дивизиона Савченко о беде с Чередниченко.

— Юрий Яковлевич, что с тобой? — склоняется над капитаном Чередниченко командир дивизиона.

— Ногу задел осколок, — как можно спокойнее отвечает раненый, хотя видно, что спокойствие дается ему нелегко.

— Где фельдшер? — поворачивается Савченко.

— В землянке разведчиков.

— Быстро сюда! [62]

В землянку вошла невысокая, с ямочкой на щеке, девушка. На ней валенки, ватные брюки и телогрейка, сверху полушубок с отвернутыми лацканами, шапка-ушанка не без кокетства сдвинута немного набекрень, из-под нее выбился черный локон. За плечами санитарная сумка.

— Быстро снимите валенок, — властно командует разведчикам санинструктор Нина Букова. Те послушно стягивают с ноги капитана пропитанный кровью валенок.

— Снимите брюки!

— Что ты, что ты! — чуть ли не вскочил Чередниченко. — Тоже мне — придумала!..

— А ну снимите, кровь остановить надо!

Разведчики быстро стянули с Чередниченко брюки.

Сделав перевязку, Нина строго распорядилась об отправке раненого в госпиталь.

— Никуда я не поеду из полка! — категорически объявил капитан. — Буду лечиться здесь.

— Юрий Яковлевич, — вмешался Савченко, — я доложил командиру полка о твоем ранении. Карпов приказал немедленно отправить тебя в Бекетовку.

— Ну, тогда везите, — безнадежно махнул рукой Чередниченко.

Прошло несколько дней. Рана его стала заживать. В это время в госпиталь прибыл старший врач нашего полка Веприцкий. Юрий обрадовался несказанно.

— Лев Николаевич, каким счастливым ветром тебя занесло? Что нового в полку?

Веприцкий среднего роста, сухощав, у него смуглое лицо, приветливая улыбка, ласковые глаза.

— Был в штабе армии и решил тебя навестить. А в полку все как на войне.

— Забери меня отсюда! Долечусь в санчасти. Рана заживает, чувствую себя хорошо. Попроси, тебя послушают. [63]

Переговоры были бурными, но короткими и закончились «капитуляцией» начальника госпиталя.

— Ладно, — согласился он, — пусть едет в свой полк, коли боится, что после госпиталя его пошлют в другой. Но вы, — обратился полковник к Веприцкому, — должны сами лечить больного.

К вечеру выехали в полк на автомашине. Мороз усилился. Начал мести пока еще редкий снег, а в поле закружила настоящая метель. Дорогу занесло. Машина остановилась. Не пробиться!

— Иван, — обращается Веприцкий к шоферу, — иди в полк за трактором, а мы подождем тебя здесь. Без трактора не доберемся.

Шофер ушел. Прошло несколько часов. Вьюга кружила еще пуще. Казалось, мороз подбирался к сердцу. Сидеть в машине стало невозможно.

— Лев Николаевич, давай пойдем, иначе замерзнем.

— Как же ты пойдешь?

— Дойду, возможно, и трактор в пути встретим.

— Ну что ж... Выхода нет.

В начале пути двигались медленно, но довольно браво, немного согрелись. Опираясь на палку, Чередниченко, почти по пояс в снегу, буквально таранил толщу снега и очень быстро выбился из сил.

— Не могу больше, — наконец признался он, останавливаясь, и даже присел.

— Крепись, дойдем.

— Иди сам, а за мной пришлешь какой-нибудь транспорт.

— А ты за это время превратишься в ледяшку и будешь служить наглядным пособием при изучении истории сталинградской битвы... Так, что ли? Пошли, нечего рассиживаться, как у тещи в гостях. Взбирайся мне на спину — и «строевым» шагом марш!

Прошли несколько десятков метров. Обессиленный, [64] упал в снег врач, упал и больной. Полежали, чуть-чуть отдохнули и — опять вперед.

— Нет, Лев Николаевич, дальше я не могу даже верхом на тебе ехать... Бросай меня, иди сам.

— Ты с ума сошел! Бросить такого парня! Да меня за это девушки растерзают...

— Полно шутить. Не до этого. Рисковать действительно не стоит.

— А я не шучу. Какая мне цена, если я брошу в беде товарища? А ну переворачивайся на спину, давай свою палку, я зацеплю крючком палки за воротник и потащу тебя по снегу.

— Тебя самого надо тащить. Через каждые два шага падаешь.

— То от резвости... Я жилистый, как дед Щукарь.

И опять тяжелый и ужасно медленный путь. И так всю ночь. К утру добрались в полк смертельно усталые, обессиленные.

— Ну вот и дошли, а ты говорил... — полушепотом произнес Веприцкий и тут же добавил: — В следующий раз будешь знать, как досрочно выписываться из госпиталя...

Эту историю я услышал от самого доктора Веприцкого и, чего греха таить, строго отчитал его.

1 февраля 1943 года капитулировала южная группировка немецких войск в Сталинграде, а 2 февраля — и северная. Над городом победно взвилось Красное знамя.

Последний выстрел по противнику здесь сделал наш наводчик Иван Дмитриев. А сделав, снял шапку, вытер обильно вспотевшее, несмотря на зимнюю стужу, лицо. Сел на широкую станину орудия, вздохнул. Минуту помолчал, вспоминая своих друзей-батарейцев, которые не дожили до этого счастливого дня. Еще раз вздохнул.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите курить? — обратился он ко мне. [65]

— Кури, дорогой, кури! Теперь-то можно устроить и перекур, хотя длиться он будет недолго.

Вынимаю кисет, искусно вышитый руками моей Надюши, и пускаю его по кругу:

— Курите, ребята!

Только что здесь был ад, ни на минуту, ни днем, ни ночью, не умолкали выстрелы, а сейчас — тишина. Мы в глубоком тылу. Праздник!

Только наша 29-я стрелковая дивизия уничтожила и пленила под Сталинградом почти 20000 фашистов.

* * *

...В развалины дома, где размещается штаб дивизиона, протискивается связист Омаров. На нем шапка-ушанка и некогда белый полушубок, который за время боев в развалинах приобрел кирпичный оттенок. Из карманов выглядывают меховые рукавицы, за спиной — автомат, в руках — две катушки телефонного кабеля. Полные щеки разрумянились, глаза блестят, на губах играет улыбка. Каждому ясно: человек доволен жизнью.

Поставив катушки на пол, Омаров снял шапку и присел.

— Что, устал? — спрашивает его начальник штаба.

— Зачем устал? Фашист нет, связь не нужен, что делать? Сиди, жди, письмо домой пиши.

— Вот и хорошо! Пока есть возможность, пиши письма, обрадуй родителей, отчитайся перед знакомой девушкой. Есть же кызымка?

— Есть, — смущенно отвечает Омаров. — Как не быть... — Удивительно, как быстро он научился говорить по-русски.

В штаб вошел Николай Савченко. Он чисто выбрит, на голове лихо сидит шапка. Черный полушубок перехвачен офицерским ремнем, несколько оттянутым вниз кобурой с пистолетом. На груди — бинокль, сбоку — планшетка с картой. Увидев нас, Николай Иванович улыбнулся [66] доброй, открытой улыбкой и, чуть картавя, заговорил, пожимая руки:

— Поздравляю... С победой! Поздравляю... Это только начало. А тишина какая непривычная! Правда? Сталинград и... тишина! Вышел я из наблюдательного пункта, чтобы сюда идти, и, верите ли, пригибаюсь. Разведчики хохочут. Не пойму — почему? А они говорят: «Фашистов нет, а вы, товарищ старший лейтенант, по привычке пригибаетесь».

И рассмеялся радостно, ямочка заиграла на его круглой щеке.

— Куда-то нас теперь перебросят? — задумчиво и мечтательно спрашиваю я.

— Если бы Украину освобождать! — словно прочитав мои мысли, восклицает Николай Иванович и смотрит просительно, будто от меня зависит решение этого вопроса.

На огневой позиции артиллеристы оживленно обсуждают нашу победу.

— Оцэ, хлопцы, далы хрицу пид самы печенки.

— Ох, бить его, паразита, да бить. Далеко гнать придется.

— Он и нам еще надает.

— Ничего! Теперь мы ученые!

— А я получил письмо от дочурки. Она у меня пионерка. Спрашивает, когда разобьем фашистов. Теперь-то можно ответить: начало сделано...

— Приятно на душе от такой работы!

— Мы со Сталинградом кровно породнились...

...В эти торжественные дни вызывает меня заместитель командира полка по политчасти майор Иван Андреевич Харченко, степенный, неторопливый человек с украинским юморком, с манерами сельского учителя, и говорит:

— Поедете, товарищ старший лейтенант, в командировку. [67]

— Есть, поехать в командировку. Разрешите узнать — куда и зачем?

— О, цэ вже дило другэ, — улыбаясь, отвечает майор, — поедете в Караганду... — и смотрит, какое впечатление произведет на меня слово «Караганда».

А я действительно опешил и не понимаю — шутит, что ли, мой начальник? Какая командировка может быть сейчас в Караганду? Заметив мое замешательство, Иван Андреевич продолжает:

— Да, да. Поедете в Карангаду. Вы были в кинотеатре, когда полку вручали Знамя и давали наказ: беспощадно бить фашистов. Артиллеристы обещали выполнить этот наказ. Кое-что нами уже сделано. Вот вы и доложите трудящимся Караганды, как выполняют свой долг перед Родиной их сыновья. А они расскажут, как своим трудом помогают нам бить врага.

Меня радовала возможность побывать в полюбившейся нам Караганде, посмотреть, как живут и трудятся советские люди. И конечно, увидеть Надю, по которой стосковалось сердце. Смущало одно: не хотелось даже на время расставаться с полком. Но если надо...

— А кто еще поедет со мной?

— Старший сержант Ржевский. Он родом из Казахстана, хорошо воевал. Завтра в штабе получите документы и отправляйтесь.

Разведчик 4-й батареи старший сержант Андрей Ржевский — невысокий, худощавый, русоволосый, с серыми живыми глазами, быстрой речью. Ехали мы с ним в кузовах автомобилей и на тормозных площадках, в товарных вагонах и в пассажирских. Поливал нас дождь, сек снег. Почти 20 дней добирались до Караганды.

У Петропавловска Ржевский завздыхал:

— Здесь мои родители живут — отец, мать, — и посмотрел с надеждой.

— Родителей нельзя обижать, — говорю, — а время в пути наверстаем... [68]

Какая великая радость была в семье Андрея! Сын с фронта приехал, да еще с медалью «За отвагу» на груди! А я глядел на этих людей, и радовалось сердце, что еще в одну семью пришло счастье. Мысли невольно перенеслись к родной Украине, изнывающей под фашистским ярмом. Как там мои-то родители? Живы ли они?

* * *

В Караганде нас встретили очень тепло, поместили в гостиницу. У каждого кровать и чистая постель! Мы забыли за время боев, что есть на свете такая благодать. Уже год, как покинули Караганду, и все это время спали на земле, подстелив ветки, траву или завернувшись в шинель.

Мы со Ржевским выступили на пятнадцати шахтах угольного бассейна, в ФЗО, в ремесленном училище, в спецшколе ВВС, в учреждениях, на семинаре секретарей комсомольских организаций области.

С каким напряженным вниманием слушали люди наши рассказы о боевых действиях артиллеристов! Как душевно принимали! В клубе шахты № 20, выслушав наш фронтовой отчет, горняки дали клятву повысить добычу угля, В письме к бойцам-гвардейцам написали: «...Знайте, дорогие товарищи, что мы с затаенным дыханием следим за вашей борьбой, за вашими успехами. Мы в тылу вместе с вами куем победу. Днем и ночью добываем великолепный карагандинский уголь».

Учащиеся и сотрудники Карагандинской школы ФЗО № 17 обещали добывать уголь во внеурочное время, а заработанные деньги отдать на строительство танковой колонны «Шахтер Караганды». В счет этого обязательства ими уже отгружено 1800 тонн угля, а в помощь жителям городов и сел, освобожденных от оккупантов, собрана крупная сумма денег.

Когда мы уезжали в часть, карагандинцы вручили нам целый вагон подарков для гвардейцев. Мы доставили [69] эти подарки по назначению, доложили артиллеристам о том, что видели и слышали, привезли письма от родных и близких.

Вскоре после нашего возвращения полк ушел из Сталинграда навстречу новым боям.

Эшелоны нашей дивизии двигались на запад. Чем ближе к фронту, тем чаще появлялись в небе фашистские самолеты. На станциях и железнодорожных разъездах валялось множество брошенной вражеской техники.

В конце марта, проследовав Валуйки, мы достигли разъезда Солодь. Здесь было приказано выгружаться. Узнаем, что бои идут по реке Северский Донец, в 100–120 километрах от места нашей выгрузки. У всех одно желание: скорее на запад, на фронт, где уже вступили в бой передовые стрелковые части нашей дивизии, преобразованной теперь в 72-ю гвардейскую. Но движение замедляет непроходимая грязь. Надрываясь, буксуют автомашины, выбиваются из сил лошади в артиллерийских упряжках и повозках, хотя им помогают орудийные номера, разведчики, связисты, все, кто только может.

Лишь 5 апреля артиллеристы достигли района сосредоточения Шебекино, Крапивное, Ржавец. Все измучены, валятся с ног и грязны, как черти.

72-я гвардейская стрелковая дивизия в составе 7-й гвардейской армии разворачивалась по восточному берегу Северского Донца, к югу от Белгорода. Армия вошла в состав Воронежского фронта, которым командовал генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин.

...Зимой 1943 года советские войска начали наступление на ленинградском, воронежском и харьковском направлениях. Гитлеровцы ответили усилением активности на Юго-Западном и Воронежском фронтах. 15 марта 1943 года противник вновь овладел Харьковом, 18 марта [70] — Белгородом. Он намеревался продвинуться еще дальше в направлении Обояни и Волчанска.

С выходом к Северскому Донцу 7-й гвардейской армии немецкое наступление приостановилось. Однако главные военные события 1943 года были еще впереди: на курском направлении только-только начали сгущаться грозовые тучи...

Головные полки 72-й гвардейской дивизии прибыли на Северский Донец еще 19 марта и, сменив части 6-го кавалерийского корпуса, немедленно вступили в бой.

...По западному берегу реки тянутся небольшие высотки. Часть из них покрыта лесом. Некоторые сверкают на солнце белизной, словно заснежены. Это меловые горы, обнаженные со стороны реки. С их вершин на многие километры просматривается восточный берег, покрытый небольшими перелесками, переходящими в Шебекинскпй лес.

Гитлеровцы хорошо видят нашу оборону и подходы к ней. То и дело налетает их авиация. А на нас после изнурительного марша сразу, без роздыха, навалилась работа, связанная с оборудованием и освоением нового рубежа.

...В просторной избе хутора Ржавца расположился командный пункт артиллерийского полка. Командиры дивизионов, их заместители и начальники штабов вызваны сюда для получения боевой задачи. Радуемся возможности повидать друг друга, поговорить, обменяться рукопожатием, последними новостями. Старший лейтенант Арнаутов рассказывает очередную байку из фронтовой жизни, и через минуту-другую дружный хохот сотрясает ветхие стены крестьянской избы. Арнаутов высокий, светловолосый атлет. Человек беспредельной смелости, открытой души, он геройски проявил себя и у Абганерово, и в Сталинграде.

— Тимофей Захарович, — обращается ко мне Савченко, — скверно, что люди давно не мылись в бане. [71]

— Верно, Николай Иванович, завтра же постараюсь решить эту проблему.

Скрипнула дверь, и на пороге появился, несколько сутулясь, командир полка подполковник Карпов. Он здоровается и передает приказание: перейти к жесткой обороне, зарыться в землю, хорошо оборудовать наблюдательные пункты, установить тесную связь с пехотой, усилить разведку, пристрелять реперы и рубежи заградительных огней...

На развернутые карты, в блокноты мы наносим и записываем поставленные задачи.

Утром накоротке собираю партийный и комсомольский актив. Мои помощники — парторги и комсорги батарей — твердят в один голос: все воины горят желанием скорей перейти в наступление. Мне понятно это желание, я бы и сам хотел двинуться на ту сторону Северского Донца. Но приказ, как говорится, есть приказ. Значит, надо создавать неприступную оборону, встретить врага, если он сунется к нам, во всеоружии.

Окопные работы проводятся хорошо, а перекрытия делаются слабые, хотя отменный строевой лес буквально рядом: сказывается привычка людей, привыкших к степной полосе.

Поехал я как-то на огневую позицию 2-й батареи, поехал не один, а в сопровождении ее командира А. З. Киселева. При первом знакомстве все выглядело весьма солидно: орудия по самые стволы зарыты в землю, сверху закрыты маскировочными сетями. Широкое веснушчатое лицо комбата 2, освещенное лучами заходящего солнца, выражало спокойствие и уверенность. Но вот один неосторожный шаг в сторону — и... я проваливаюсь куда-то. Все произошло так неожиданно, что я барахтался в яме, пока мои сопровождающие не пришли в себя. Оказалось, что погребок для снарядов, отлично замаскированный сверху, был перекрыт только ветками.

Вечером по проводам последовал устный приказ командира [72] дивизиона: в двухдневный срок двумя накатами из бревен перекрыть блиндажи, снарядные погребки и укрытия для личного состава... Позднее, в жаркие июльские дни, мы убедились в мудрости этого приказа. А в марте — апреле приходилось порой внушать некоторым, что потрудиться просто необходимо.

Мы уже привыкли к тому, что по утрам над нами появляется проклятая «рама». Она рыщет над боевыми порядками, выискивает цели. И стоит только открыть огонь или плохо замаскировать ночные земляные работы, как начинают действовать вражеские батареи. После одного из таких налетов осколком снаряда пробило накатник в 1-й батарее, на следующий день то же произошло во 2-й батарее.

В течение нескольких дней апреля в полку было выведено из строя пять орудий. Это не на шутку встревожило нас. Командующий артиллерией дивизии распорядился: немедленно оборудовать укрытия для материальной части, на каждую батарею иметь не менее одной запасной позиции, штабу полка спланировать работу кочующих орудий. Прошло несколько дней напряженного труда. Потери материальной части прекратились, зато ежедневно выходили из строя многие «орудия» на ложных позициях. В тылах полка пришлось даже создать специальную мастерскую для изготовления макетов.

Каждая батарея оборудовала позиции для огня прямой наводкой на танкоопасных направлениях.

...Все теплее пригревает апрельское солнце, зеленым нарядом оделась земля, вот-вот должны покрыться листвой деревья... Этот радостный настрой природы передавался людям. Именно в апрельские дни в заросшей молодым лесом балке Чураевская, где теперь размещался штаб полка, стали собираться любители художественной самодеятельности.

Началась подготовка праздничной концертной программы, совсем как в добрые довоенные времена... [73]

На большой поляне, расчищенной от мелкого кустарника, выстроились взволнованные «артисты». Зазвучали «Вставай страна огромная» Александрова, стихи Маяковского, лирические песни в исполнении топовычислителя Ани Лебедевой и санинструктора Тани Коневой. Песни сменялись лихой пляской, пляска — сатирическими куплетами...

Много воды утекло с той поры, но я до сих пор помню этот замечательный концерт. Каждый номер его восторженно принимался зрителями. Истосковавшаяся по искусству солдатская душа жадно впитывала живительный бальзам.

23 апреля дивизии вручалось гвардейское Знамя. На митинг были приглашены представители частей, лучшие из лучших, цвет нашего соединения. Настроение у всех приподнятое. Командующий 7-й гвардейской армией генерал-лейтенант Михаил Степанович Шумилов вручает гвардейское Знамя. Принимает его командир дивизии.

— Верю, что под этим славным Знаменем вы совершите новые героические подвиги во славу нашей великой Родины, — говорит командарм.

Ответное слово держит командир нашего дивизиона старший лейтенант Савченко. Он, как всегда, подтянут. Обвел взглядом окруженную со всех сторон лесом, начавшую зеленеть поляну, на которой замер строй гвардейцев. Откашлялся и громко начал:

— На этом Знамени кровь наших лучших бойцов и командиров, погибших у стен Сталинграда. Мы не забудем их и клянемся, что пронесем Знамя сквозь огонь сражений, не жалея ни себя, ни своей жизни. Разгромим врага, приумножим славу советской гвардии!

Николай Иванович не любит пышных фраз, но то, что он сказал сейчас, выражает наши сокровенные мысли.

Здесь же командарм вручает награды отличившимся в боях. Среди них и Н. И. Савченко, награжденный орденом Ленина. [74]

Объявляется приказ командующего Воронежским фронтом о присвоении Савченко воинского звания капитан.

Расходимся по частям и подразделениям. Надо поделиться радостью с теми, кто сидит в окопах, дежурит у готовых к бою орудий, зорко следит за врагом на наблюдательных пунктах.

А 26 апреля был вручен орден боевого Красного Знамени нашему славному, теперь 155-му, гвардейскому артиллерийскому полку, и полковник Н. Н. Павлов прикрепил орден к полотнищу Знамени. В ответ гремит троекратное «ура!».

Через два дня на новую должность убыл от нас подполковник Александр Константинович Карпов. Вместе со своим преемником — майором Ресенчуком он обошел и объехал огневые позиции, штабы, наблюдательные пункты, тылы полка, прощаясь с бойцами и командирами. Мы любили этого скромного, заботливого и требовательного командира, который многим из нас годился в отцы. Он всегда стремился научить подчиненного правильным действиям, передать ему свои знания, опыт. Командование по достоинству оценило эту драгоценную черту нашего комполка и поставило его во главе учебного артиллерийского центра 7-й гвардейской армии.

...Май начался серией учебных сборов. Многие командиры по вечерам сидели за книгами, разбирались в схемах, консультировались у артиллерийских техников. Душой и организатором всех этих сборов был заместитель командира полка по строевой части майор Хроменков, в прошлом преподаватель артиллерийского училища. В полку очень уважали этого замечательного человека, всегда внимательного и вежливого, спокойного и рассудительного, влюбленного в свою профессию. Его стройную, поджарую фигуру часто можно было видеть на наблюдательных пунктах и огневых позициях батарей. Ходил майор Хроменков, [75] слегка опираясь на палку: все еще беспокоили раны, полученные в сталинградских боях.

Вместе с командирами занимались и мы, политработники: осваивали стрельбу прямой наводкой, учились работать за наводчика и командира орудия, тренировались в пристрелке и поражении целей. Правда, один комбат заикнулся было, что с третьего снаряда накрывает цель, а потому-де ему лучше бы отдохнуть. Мне не понравилась такая самоуверенность. Я попросил руководителя занятий погонять всезнайку, чтобы тот понял, что еще многого не умеет...

По-прежнему я регулярно занимался бытом бойцов. Захожу однажды в орудийный расчет 1-й батареи. Под зеленым развесистым дубом энергично работают ложками солдаты. Только рядовой Кудуш Алимбеков, склонившись над котелком, словно бы что-то вылавливает в нем.

— Адин жир! — недовольно бурчит Алимбеков.

— Наверно, повар по знакомству подвалил столько?

— Какой такой знакомство?! Безобразие! Всего адин, — он поднял палец вверх, — адин маленький жир плавает...

— Ну, тогда дам старшине да и повару нагоняй.

— Не надо, — просит Кудуш. — Они добрые бойцы... Я им сам нагоняй дам...

На землю опустился вечер. Взошла луна, блеклым светом осветила небольшую рощицу. Вдали серебрится Северский Донец. Воздух насыщен запахом весны. На зеленой травке, недалеко от наблюдательного пункта, сидят командир 1-й батареи Горбатовский и военфельдшер Рита Максимюкова. Они, как голуби, прижались друг к другу, ведут тихий, нежный разговор. Я знал обоих — красивые, чистые люди. Кто мог подумать, что дни их юношеской любви сочтены: под Кировоградом погибла Рита, в Венгрии — Ваня Горбатовский.

* * *

...На наблюдательном пункте бурлит своя жизнь. Разведчик в стереотрубу рассматривает противоположный берег, [76] напряженно вслушивается в ночную тишину, стараясь уловить любой шорох. Телефонистка проверяет телефонную связь с батареями. Радист крутит ручку настройки рации. Командир дивизиона Савченко что-то быстро пишет при свете коптилки.

— Что сочиняешь, Николай Иванович? — спрашиваю его.

— Да вот... Рапорт жене и дочурке... Судя по всему, скоро некогда будет заниматься письмами.

Начальник штаба с карандашом и резинкой в руках наносит на карту новые цели.

Свободные от нарядов разведчики и связисты забивают «козла». Все они молодые, здоровые ребята, которым бы жить да жить. А завтра — в бой. Чья-то жизнь неминуемо оборвется.

Вот уже почти два месяца мы и немцы стоим друг против друга. Разделяет нас только узкая лента Северского Донца. Что замышляет противник — мы пока не знаем, но особой боевой активности он не проявляет. Мы же, хотя и остановились на берегу реки, считаем эту остановку кратковременной и с нетерпением ждем приказа о наступлении. И оно не за горами. Уже получена недостающая материальная часть, подвезены боеприпасы, обучено пополнение, а позади нас накапливаются новые части и соединения. Все это снижает интерес к оборонительным работам. «Напрасный труд, — рассуждают многие. — Пойдем вперед, и все это никому не пригодится...»

И вдруг в последних числах мая приказ: еще прочнее окопаться, создать жесткую, непреодолимую для врага оборону на занимаемых рубежах! Вот тебе и наступление! Но ничего не поделаешь: солдат только предполагает, а решает начальство, ему виднее.

И снова закипела работа. Стрелковые полки развивают систему траншей и ходов сообщения, оборудуют отсечные позиции, саперы минируют местность на участках возможных переправ противника. У нас, артиллеристов, [77] планируются дополнительные огни на стыках с соседями, на танкоопасные направления выдвигаются пушечные батареи, отдельные орудия ставятся в капониры, вырытые в насыпи железной дороги между деревнями Нижний Ольшанец и Маслова Пристань.

Основной НП полка расположен на огромном дубе. С площадки, искусно оборудованной на двенадцатиметровой высоте и укрытой кронами деревьев, открывается чудесный вид. Очень хорошо просматривается передний край немцев, справа — деревня Соломине на западном берегу Северского Донца, влево от нее — Топлинка, еще левее — Пуляевка, Ивановка, а из-за леса виднеются некоторые домики Графовки.

В один из июньских дней к нам на огневые позиции прибыла шефская делегация трудящихся Караганды. Друзья из далекого Казахстана, преодолев тысячи километров, привезли на фронт горячие приветы и подарки, тепло сердец и свет улыбок. Осмотрев блиндажи, устланные пахучими сосновыми ветками, шефы были приятно удивлены царившим там порядком и уютом. Они с удовольствием пробовали солдатский борщ и хвойный напиток, приготовленный нашими умельцами, побывали на огневых позициях и наблюдательных пунктах. Каждого фронтовика члены делегации приветствовали традиционными словами «салям алейкум», крепко жали нам руки, обнимали, как самых близких. Особенно трогательными были их встречи с воинами-казахами, и это было понятно каждому из нас.

* * *

Теплая летняя ночь. Пахнет скошенной травой. Слабый ветерок доносит с реки еле уловимый запах сырости и выброшенной на берег рыбы. Вспышки ракет бледным светом высвечивают то кусок реки, то кусок леса. Низко над лесом протарахтел ночной бомбардировщик. Через несколько минут ночную тишину всколыхнут взрывы [78] бомб в глубине вражеской обороны, а затем облегченный самолет проследует на свой аэродром...

Я возвращался с огневой позиции 1-й батареи, где проверял боевую готовность, в штаб дивизиона. Ехал верхом на Иволге, мерно покачиваясь в седле. Ночная тишина настраивала на лирический лад. Я задумался. Вспомнил гостеприимную Караганду, Надю... Потом почему-то мысленно перенесся в родное село на Киевщине, в нашу хату. Я ничего не знал о родных, они — обо мне. Стало грустно, тоскливо.

Иволга вдруг резко остановилась, словно наткнувшись на преграду. Сойдя с лошади, я тут же обнаружил проволоку, натянутую между двумя столбами с табличками «мины». Один неосторожный шаг моего четвероногого друга мог стать роковым для нас. Решил идти впереди Иволги. К счастью, все закончилось благополучно. И только в штабе дивизиона узнал, что есть приказ, запрещающий передвигаться по той дороге.

* * *

Установилось удивительное затишье, лишь редкие выстрелы снайперов и короткие автоматные очереди иногда рассекают жаркий июньский воздух. Зато в ночное время противник ведет себя подозрительно: участились артналеты, начала действовать немецкая ночная бомбардировочная авиация, с наблюдательных пунктов мы все отчетливее слышим шум мощных моторов в расположении гитлеровцев. «Зашевелился немец», — говорят наши разведчики. Чтобы выяснить намерения противника, командир 229-го гвардейского стрелкового полка Г. М. Баталов снарядил разведгруппу в тыл врага. В эту группу по нашей просьбе был включен лучший разведчик артполка Григорий Коваленко. Капитан Савченко поставил ему задачу доразведать цели в районе деревни Топлинка.

...Над рекой спускаются сумерки. Командир дивизиона стоит у стереотрубы и внимательно смотрит на запад, туда, [79] где скрылась разведгруппа. Стоит молча. Только и произнес: «Присмерк». Одно слово — и опять умолк. Присмерк — по-украински сумерки. Я понял, о чем думает капитан Савченко. Положив руку на его плечо, сказал тихо: «Ничего, Николай, мы разорвем эти сумерки и принесем свободу родной Украине». Он повернулся ко мне, словно всматриваясь, и на лице его появилась удивительно мягкая улыбка. Савченко радовался тому, что я понял его состояние. Как бы скрепляя душевный союз, он также тихо ответил: «Мы ще з тобою, Тимофию, попьемо водычки з Днипра, погуляемо ще по Хрещатику!» Затем посмотрел на часы, взял телефонную трубку и энергично скомандовал 3-й батарее:

— «Неман», цель двадцать шесть, три снаряда, десять секунд выстрел, огонь!

Хорошо разработанная и обеспеченная вылазка принесла успех: разведгруппа вернулась без потерь и доставила «языка» — рыжего неказистого связиста из 320-й пехотной дивизии. На предварительном допросе у майора Баталова пленный дал важные показания о сосредоточении танков нового типа в районе Бродок, Никольская, Недоступовка (в шести-семи километрах от переднего края). Танки нового типа, о которых сообщил немецкий связист, были те самые «тигры», «пантеры» и «фердинанды», с помощью которых Гитлер мечтал добиться перелома в войне. Ефрейтор Коваленко не только уточнил, находясь в разведке, расположение 105-миллиметровой артбатареи, но еще обнаружил охраняемый склад боеприпасов, засек скопление автомашин, а также подтвердил, что на западном берегу Донца действительно имеется НП, о котором ранее доложили наши наблюдатели.

Ценные разведданные вскоре были подтверждены результатами нового рейда во вражеский тыл и показаниями захваченного обер-лейтенанта. Все свидетельствовало о том, что гитлеровцы готовятся к решительному удару, к реваншу за Сталинград. [80]

Вышестоящие штабы ориентировали нас на то, что противник может перейти в наступление в самое ближайшее время. Поэтому на наблюдательных пунктах было установлено круглосуточное дежурство командиров.

Все чаще стала появляться над нашим расположением «рама», оживилась (особенно в ночное время) немецкая артиллерия. Огневые налеты гитлеровцев по площадям не приносили нам большого вреда. Они проводились, как мы поняли, лишь для того, чтобы прикрыть и замаскировать выдвижение техники на исходные позиции.

...Ранним утром в последних числах июня начальник разведки дивизии Вязовец, наблюдавший за противником в стереотрубу, вдруг обратился к комдиву: «Товарищ капитан, посмотрите, что немец натворил за ночь». Николай Иванович прильнул к стереотрубе, подозвал и меня.

Вот это чудеса! За Донцом, поперек балки Топлинка, в течение одной ночи «выросла» роща. Эта рукотворная роща-маска закрывала от нашего наблюдения ранее хорошо просматриваемую балку.

Этот факт был еще одним свидетельством того, что противник готовится к скорому наступлению.

Мы тоже не теряли времени попусту. Изучали уязвимые места новых немецких танков, о которых получили сведения из дивизии, отрабатывали на макетах способы борьбы с этими танками, еще глубже зарывались в землю. А главное — морально готовили артиллеристов к предстоящим боям.

Накануне решающих дней нас, политработников, пригласил к себе в блиндаж майор Харченко. Иван Андреевич не был профессиональным военным: до войны обучал ребятишек. И надо сказать, специальность педагога очень пригодилась в лихую годину войны, когда партия поручила ему заниматься политическим воспитанием артиллеристов. Поглаживая пшеничную шевелюру, майор Харченко спокойно, рассудительно разъяснял наши задачи во время наступления гитлеровцев. [81]

...В начале июля Ставка Верховного Главнокомандования предупредила войска о возможном переходе противника в наступление между 3 и 6 июля 1943 года. С этого момента еще напряженнее заработали командиры и штабы.

В ночь на 3 июля дивизия силами 229-го гвардейского стрелкового полка проводила разведку боем на вероятном направлении главного удара фашистов. Батальон старшего лейтенанта Шалимова, действуя на левом фланге полка, после артподготовки форсировал Северский Донец, сбил боевое охранение и завязал бой. На правом фланге полка группа разведчиков просочилась в тыл противника и захватила пленного. Им оказался ефрейтор Шельцер — связной командира роты 6-й танковой дивизии. Пленный показал, что 2 июля войскам было зачитано обращение Гитлера, в котором он призывал солдат приложить усилия и «выиграть это последнее, решающее сражение, которое принесет победу великой Германии».

Как стало известно, в полосе нашей дивизии наступающая группировка противника включала 80 танков из оперативной группы «Кемпф», 320-ю и 106-ю пехотные дивизии, несколько артиллерийских полков и другие части.

В ночь на 4 июля за передним краем соседа справа был схвачен немецкий сапер, делавший проход в заграждениях. Той же ночью на сторону наших войск добровольно перешел другой солдат. Оба уточнили время наступления: 3 часа утра 5 июля...

На НП нашей части полковник Павлов собрал всех артиллерийских командиров дивизии.

— Для фашистов наша контрартподготовка будет полной неожиданностью, — отрывисто заговорил он, подергивая контуженным плечом. — Наступательные возможности врага сократятся еще до атаки... Немцы лишатся элемента внезапности. Бить будем по исходным позициям врага и районам сосредоточения его резервов. Нас поддержат [82] орудия и минометы 213-й стрелковой дивизии, стоящей во втором эшелоне...

...Ночь на 5 июля была на редкость тихой и темной. Луна еще не взошла, и только звезды мягко мерцали над сонной землей. Но тишина была кажущейся: по ту сторону реки изготовились к броску вражеские дивизии, по эту — были готовы к смертельной схватке с врагом наши гвардейцы.

Командир дивизиона проверил связь с батареями и убедился, что все на местах, все готово.

Разведчики внимательно вглядывались в затянутый темнотой вражеский берег. Небывалый случай: гитлеровцы даже ракет не пускают, хотят усыпить нашу бдительность.

В эту ночь по всему переднему краю на наблюдательных пунктах и огневых позициях были с бойцами политработники, рядом с ними спокойнее и увереннее чувствовали себя солдаты.

Я в те часы находился на огневой позиции 2-й батареи (все три батареи стояли почти рядом, в одну линию, на опушке).

Тишина... На фронте она часто таит опасность. В безоблачном небе показался узкий серп луны... Ничто не указывало на приближающуюся грозу. По данным разведки, немцы назначили начало своей артподготовки на 3.00. До этого момента оставалось еще некоторое время, когда командиры дивизионов получили команду от Николая Николаевича Павлова: «Зарядить орудия, натянуть шнуры!» И вот — залп сотен орудий расколол ночную тишину. Началась наша контрартподготовка! В течение 30 минут напряженно работали орудийные расчеты, посылая свои «гостинцы» в районы скопления пехоты и танков противника, изготовившегося для атаки.

...Фашисты молчали, у них было явное замешательство. По-видимому, наша контрартподготовка перепутала их карты. Только через час после первоначально намеченного [83] срока — в 4.00 противник смог начать свою артиллерийскую подготовку. Море огня обрушилось прежде всего на боевые порядки войск первого эшелона. В воздухе стоял невероятный гул, земля содрогалась от разрывов тысяч тяжелых снарядов и мин...

Этой артподготовкой гитлеровское командование начало свою последнюю на советской земле наступательную операцию под кодовым названием «Цитадель». Большие надежды возлагало оно на новые танки Т-V («пантера») и Т-VI («тигр») с мощной броней и улучшенными боевыми качествами. Ни к одной операции второй мировой войны немецко-фашистские войска не готовились так тщательно, как к «Цитадели»...

...Итак, операция «Цитадель» началась. Мощный огонь гитлеровцев велся по всей глубине нашей обороны и достигал опушки Шебекинского леса. Когда взошло солнце, вся полоса обороны дивизии была окутана таким густым дымом разрывов, что переднего края обороны не было видно. На высоком берегу Северского Донца — правее нас — где-то в районе Соломине гитлеровцы подняли в воздух аэростат-корректировщик. Уже несколько раз немецкая артиллерия плотным огнем накрывала огневые позиции 1-го дивизиона, однако пока обошлось без потерь, так как мы хорошо укрыли людей и орудия.

Где-то впереди, в районе первой траншеи, ударили батальонные пушки и минометы: враг начал форсирование. Командир 229-го гвардейского стрелкового полка непрерывно требовал огня по переправе в районе Масловой Пристани. Раздалась команда, и первые снаряды 122-миллиметровой гаубичной батареи накрыли цель. 1-я батарея вела огонь по пехоте, скопившейся на западном берегу реки. 2-я — прямой наводкой расстреливала автомашины, бронетранспортеры и переправочные средства противника. В щепки разлетались лодки, горели тягачи и автомашины, падали, сраженные огнем, фашистские солдаты и офицеры. [84]

И все же, несмотря на потери, противник под прикрытием огневого вала большими группами переправлялся через реку. Масса гитлеровцев на подручных средствах и вплавь непрерывным потоком двигалась к нашей обороне. Тысячи солдат при поддержке 50 танков атаковали боевые порядки на правом фланге дивизии. В районе Приютовки — в центре полосы обороны — несколько немецких пехотных батальонов вместе с танками ворвались в первую траншею. Тысячи вражеских солдат, преодолев реку, атаковали 224-й гвардейский стрелковый полк на левом фланге дивизии. Таким образом, в кровопролитное сражение были втянуты сразу все части первого эшелона дивизии.

Но главный свой удар враг обрушил на участок 229-го гвардейского стрелкового полка. Командир полка майор Баталов возбужден, но собран. С его наблюдательного пункта у железнодорожной насыпи видна панорама боя: 30 тяжелых танков с десантом пехоты атакуют боевые порядки 3-го батальона. Ясно, что здесь, на правом фланге, противник наносит главный удар. Боевые действия его наземных войск поддерживает штурмовая авиация: десятки Ю-87 с воем пикируют на наши огневые точки, наблюдательные пункты, позиции орудий и минометов. Наземный таран словно сочетается с тараном воздушным.

Бои идут у северо-западной окраины Масловой Пристани. От огневых ударов артиллерии и авиации горят постройки деревни. Здесь фашистские танки остановлены огнем батарей Саркисяна и Киселева. Уже подбито несколько танков, а прорвавшиеся обходят боевые порядки, стремятся расчленить наши подразделения. Баталов просит помочь огнем батальону Стриженко, который ведет очень тяжелый бой. Батареи дивизиона развернуты в сторону правого фланга, но стрелять очень трудно: на этом участке так перемешаны боевые порядки, что напоминают слоеный пирог. [85]

А противник между тем продолжает форсировать реку под прикрытием дымовой завесы. Это затрудняет ведение прицельного огня. Но вот слышен лязг гусениц, и из пелены белого густого дыма выползает огромный танк с крестами на борту. На несколько секунд он останавливается, как бы присматриваясь, принюхиваясь к происходящему. Эта остановка оказалась для танка роковой. Звучит команда «Орудие!», снаряд впивается в бортовую броню стальной махины, и она превращается в пылающий факел. Слева по фронту из дымовой завесы выползают все новые танки. Они отвечают на наш огонь. Батарея Киселева несет потери: рядом с комбатом падает, сраженный осколком, телефонист Сорокин; прямым попаданием разбито четвертое орудие, убит наводчик Исаев, ранено несколько человек. Тогда к панораме встает командир орудия Байзула Тасыбаев. Посланный им снаряд попадает в головной танк, машина останавливается, охваченная языками пламени. Две другие начинают пятиться и затем скрываются в лощине...

Несмотря на обстрел, 1-я и 3-я батареи ведут огонь с предельным напряжением. У лафетов быстро растут горки дымящихся снарядных гильз. Лица солдат почернели от пороховой копоти, пота и грязи. Появились убитые и тяжело раненные, многие работали у орудий, несмотря на ранения.

Исключительно тяжелое положение сложилось на правом фланге 229-го гвардейского стрелкового полка. Смертью храбрых пал командир 3-й стрелковой роты старший лейтенант Прилипко. Майор Баталов приказал принять роту старшему лейтенанту Кузнецову. Шестнадцать часов 3-я рота сдерживала натиск гитлеровцев. Перед ее фронтом застыли три танка и валялось более двухсот вражеских трупов. Василий Григорьевич Кузнецов сам подбил из ПТР два танка, а огнем «максима» истребил не один десяток гитлеровцев. За мужество и отвагу, проявленные в этом бою, он был удостоен звания Героя Советского [86] Союза. Бойцы пулеметной роты лейтенанта Владимира Колесникова вывели из строя около четырехсот немецких солдат и офицеров.

А напряжение все нарастало. У Карнауховки и Масловой Пристани прорвались до 80 танков и начали утюжить окопы нашей пехоты. Дивизионы Н. И. Савченко и А. С. Михайловского успешно отразили танковые атаки. Семь машин тут же загорелись бледным, в лучах яркого солнца, пламенем.

И все же на некоторых участках вражеским подразделениям удалось выйти в глубину нашей обороны и создать угрозу тылам. Командир дивизии ввел в действие свой второй эшелон — 222-й гвардейский стрелковый полк...

То и дело поднимал своих врукопашную командир батальона 222-го гвардейского стрелкового полка капитан Василий Иванович Сагайда.

На всю жизнь запомнил я его смуглое лицо с темными усами, выразительные глаза, атлетическую фигуру, опоясанную ремнями. Держа по маузеру в каждой руке, Сагайда, пересиливая шум боя, подавал команды, а затем первый бросился на врага, увлекая за собой подчиненных.

Заметив, что в трудное положение попал соседний батальон старшего лейтенанта В. А. Двойных, капитан Сагайда перенес огонь пулеметов на правый фланг и лихой контратакой выручил друга, отбросил прорвавшегося врага.

Сложная ситуация возникла на НП командира дивизиона Н. И. Савченко. Вражеские автоматчики вышли в тыл, отрезали дивизион от своих войск. Николай Иванович организовал круговую оборону. Связь с батареями прекратилась. Савченко повел людей на прорыв, к запасному наблюдательному пункту. Прикрывая перемещение товарищей, рядовой Кагиров забросал гранатами наседавших гитлеровцев, а потом оказался на железнодорожной насыпи и вдруг увидел ручной пулемет. Рядом лежал убитый [87] пулеметчик. Кагиров прильнул к пулемету и стал поливать огнем группу фашистов. Но патроны вскоре кончились. Боец огляделся, как бы решая, что делать дальше. Увидев неподалеку 45-миллиметровую пушку, бросился к ней и принялся заряжать. Снарядов хватило на несколько выстрелов. Затем Кагиров вернулся на свой наблюдательный пункт, но через несколько часов его с тяжелым ранением отправили в госпиталь.

В этом бою разведчик Анатолий Борисович Кагиров уничтожил около 70 фашистских солдат, за что был представлен к ордену Красного Знамени.

В тот трудный момент, когда враги окружили наблюдательный пункт командира дивизиона, Савченко говорил со мной по телефону (я был на огневых), но речь его оборвалась на полуслове, связь прекратилась.

С командирами батарей она прервалась раньше. А потому мне пришлось временно принять на себя командование дивизионом. Послал двух связистов, чтобы разыскали командный пункт полка и связали с ним дивизион. Пока бойцы устанавливали телефонную связь, организовал отражение вражеской вылазки. Вскоре связь с КП полка была установлена. Управлять огнем дивизиона стали оттуда. Через некоторое время на огневые позиции прибыл командир дивизиона со своим управлением. Пушки всех батарей дружно ударили по наступавшим гитлеровцам.

Во время смены наблюдательного пункта Савченко был ранен в плечо, но остался в дивизионе.

Между прочим, именно Николай Иванович рассказал мне о действиях Анатолия Кагирова и разведчика ефрейтора Ивана Коваленко. Ведя огонь из автомата, Коваленко непрерывно передвигался по траншее. Создавалась видимость, что на этом участке обороняется целое подразделение. Когда же гитлеровцы подошли совсем близко, Коваленко начал бросать в них гранаты. Затем, захватив оружие и приборы, присоединился к своим. За мужество [88] и находчивость ефрейтор Иван Никифорович Коваленко был награжден медалью «За отвагу», а командир дал ему рекомендацию для вступления в партию.

...Ожесточение боя нарастало с каждой минутой. От непрерывного огня раскалились стволы орудий. Множество пустых гильз валялось у орудий, все меньше оставалось неизрасходованных боеприпасов. И уже назревала тревога: а что, если не хватит? Сообщил я о своих сомнениях командиру, затем доложил в штаб полка. «Не беспокойтесь, снаряды будут», — успокоили меня. И действительно, вскоре, лавируя между разрывами, примчал на огневые трудяга ЗИС-5. Из кабины выскочил начальник артснабжения и на ходу бросил: «Выгружайте, да поскорее».

В этот день наш дивизион отразил восемь атак врага и подбил семь танков. Все батареи дивизиона стояли на прямой наводке неподалеку от переднего края нашей пехоты, а потому мы быстро узнавали о том, как обстоят дела у соседей.

Воины 2-й батареи подбили за день три танка, самоходное орудие «фердинанд», уничтожили пять пулеметов, три противотанковых орудия и до роты солдат. Много раз фашисты безуспешно атаковали позицию батареи. Сержанты Байзула Тасыбаев, Иван Коротков, Василий Шейко не раз поднимали врукопашную свои поредевшие расчеты. В ход пускались автоматы, ручные гранаты, саперная лопата и даже... артиллерийский банник. Когда же немцы обошли батарею и создалась угроза ее полного окружения, поступил приказ сменить огневые позиции.

...Весь день я находился с артиллеристами. Вместе с ними отражал вражеские атаки, в критические минуты управлял огнем, регулировал снабжение боеприпасами, благодарил отличившихся, подбадривал добрым словом тех, у кого силы оказались на пределе... Батарейцы напоминали мне сказочных героев, о которых я читал в детстве. С такими хлопцами никакой враг не страшен. [89]

Устоять, не пропустить фашистов! Этим жил 5 июля 1943 года каждый из нас и все вместе, вся 72-я гвардейская дивизия. Только к вечеру утих бой. Несмотря на большие усилия и огромные потери, гитлеровцы не смогли прорвать нашу оборону; лишь на правом фланге они потеснили некоторые подразделения, углубившись на три-пять километров.

От усталости подкашивались ноги, но отдыхать было некогда. Предстояло накормить людей, подвезти воду и боеприпасы, подсчитать потери, перераспределить личный состав, побеседовать с бойцами. Одним словом — подготовиться к дню завтрашнему.

* * *

На искромсанную огнем и железом землю легла желанная тишина, лишь изредка нарушаемая короткими очередями автоматов да шипением осветительных ракет. Догорают подожженные днем танки и автомашины, догорают постройки в прибрежных селениях. Медики полка, шатаясь от усталости, принимают раненых, наскоро делают перевязки и отправляют в тыл. Из артиллерийских мастерских, расположенных в лесной балке, тягачи подтаскивают отремонтированные орудия. Дымят походные кухни. Живыми зелеными цепочками движется пополнение. Начальник артснабжения полка В. П. Севастьянов организует ремонт и замену неисправного и разбитого вооружения, налаживает подвоз боеприпасов в батареи. Напряженно работают штабы, планируя новый бой.

С рассветом 6 июля противник возобновляет атаки. Бой складывается не совсем благополучно для нас. На правом фланге враг стремится развить успех в полосе соседа и на границе с ним, на левом — двигает в бой свежие резервы. Гитлеровцы наносят мощный огневой удар по западной опушке Шебекинского леса, несколько снарядов ложатся в непосредственной близости от НП артполка, и буквально через несколько секунд сообщили: тяжело ранен [90] командир полка. Командующий артиллерией дивизии приказывает майору Харченко принять командование полком, возложив управление артогнем на начальника штаба полка капитана Чередниченко.

...Командир 2-го дивизиона русый, невысокого роста капитан Михайловский докладывает по телефону:

— Организовал круговую оборону, Веду огонь по северо-западной окраине Безлюдовки. Противник готовит новую атаку: до двух батальонов пехоты и десять танков. Прошу дать сосредоточенный огонь по району с координатами... Огонь — по моей команде.

Угловатое лицо Михайловского спокойно, голос тверд. Все находящиеся на НП не перестают удивляться тому, что у Михайловского устойчиво работает телефонная линия. Оказывается, связисты 2-го дивизиона использовали заграждение из колючей проволоки, поставленное немцами вдоль дороги Безлюдовка — Чураево. Гитлеровцы и не подозревают, какую роль играет в ходе боя колючая проволока, возле которой они находятся.

Проходит несколько минут, и Савченко докладывает: «Неман» готов». Затем раздается голос командира 2-го дивизиона Почекутова: «Иртыш» готов». Михайловский просит дать контрольные выстрелы и после необходимой корректуры командует: «Три снаряда — беглый огонь!»

Введя в бой свежие части, противник стремится прорваться в направлении Маслова Пристань, Крутой Лог, Генераловка. Над головами назойливо висят пикировщики Ю-87: прокладывая дорогу пехоте и танкам, они четко обозначают направление главного удара. По мере продвижения бронированной немецкой армады майору Баталову приходится все больше растягивать по фронту свои поредевшие батальоны. Гитлеровцы заняли Крутой Лог, нанося основной удар по Генераловке, а вспомогательный — в направлении совхоза «Поляна». Это уже глубокий обход наших боевых порядков с севера. По приказу командующего [91] артиллерией дивизии срочно снимаю с позиций 3-ю гаубичную батарею и выдвигаюсь с ней в район Чураево, чтобы не допустить прорыва фашистской пехоты и танков. Прибыв в село, мы выяснили, что, кроме нашей батареи, там никого нет. Поставив орудия на прямую наводку и установив наблюдение за противником, стали ждать. С запада Чураево прикрывала высотка, с востока огибала небольшая речушка. Через несколько часов в село вошла резервная дивизия, а мы получили приказ присоединиться к своему полку. Там я и узнал о сложившейся обстановке. Она была примерно такой.

На баталовском (так мы его называем) участке во второй половине дня гитлеровцы опять потеснили правый фланг и вышли в район наблюдательных пунктов и наших огневых позиции. Все, что имеется у командира полка, брошено на передовую, в одну линию вытягиваются стрелковые подразделения, артиллерия, минометы, пулеметы, наблюдательные пункты. Особенно трудно артиллеристам: надо менять боевые порядки в разгар тяжелого боя, почти не прекращая огня.

Во время смены наблюдательного пункта осколок вражеского снаряда оборвал жизнь замечательного артиллериста гвардии капитана Леонида Ефимовича Почекутова.

Ухудшилась обстановка и на левом фланге: гитлеровцы предпринимают решительный штурм блокированных советских подразделений и наблюдательного пункта командира 2-го дивизиона. Капитан Михайловский дважды вызывает огонь на себя и этим добивается некоторой разрядки сложившейся ситуации.

Тяжелым был день 6 июля 1943 года для всех подразделений нашей дивизии.

А 7 июля враг по-прежнему направлял главные свои усилия на наш правый фланг. Во время нашего артиллерийского налета был подожжен и взорвался склад боеприпасов противника в районе церкви у Масловой Пристани. [92] Смелой контратакой, поддержанной артиллерией, 224-й гвардейский стрелковый полк прорвал кольцо окружения и полностью овладел Безлюдовкой, отбросив фашистов на противоположный берег Донца.

8 июля противник не проявлял особой активности в полосе дивизии, если не считать попытки батальона пехоты в сопровождении пяти «тигров» внезапной атакой прорваться через наши боевые порядки на Гремячий. Героем этого боя оказался парторг 2-й батареи командир 1-го орудия Иван Иванович Коротков. Заметив, что один из танков движется на его расчет, Коротков, используя складки местности, вместе с товарищами перекатил на руках орудие метров на 50 влево и вперед, установив его таким образом, что бортовой крест фашистского танка был хорошо виден в панораме. Зарядив бронебойным, Коротков сам стал у панорамы, тщательно прицелился, взял необходимое упреждение и нажал на спусковой рычаг. Прогремел выстрел, и головной «тигр» остановился как вкопанный. Из отверстия, пробитого снарядом, показался язык пламени, а из верхнего люка начали выскакивать обезумевшие фашисты. Попав под огонь соседних орудий, остальные «тигры» стали пятиться. В полку потом появилась крылатая фраза: «Бей фашистские «тигры» по-коротковски!»

А бои становились все ожесточенней.

...11 июля фашистские автоматчики просочились к опушке леса и обстреляли наблюдательные пункты командира артполка и командира дивизии. Бросив в бой свои резервы, гитлеровцы атаковали северную опушку Шебекинского леса и совхоз «Поляна». Здесь нам стремительной контратакой помогли задержать врага танкисты 27-й гвардейской танковой бригады.

Здесь, у совхоза «Поляна», в возрасте 28 лет погиб мой большой друг, герой Сталинграда, начальник штаба 2-го дивизиона лейтенант Василий Андреевич Мирян, отражавший атаки немецких танков. У Василия было [93] трудное детство. Мать умерла от тифа, когда мальчику едва исполнилось семь лет. Отца убили басмачи. Воспитывала его улица. Быстро нашлись «дружки»... Мальчик попал в детскую колонию, но с годами стал настоящим человеком: окончил педтехникум, сам учил ребятишек. Когда началась война, Василий прямо с курсов командиров пришел к нам в полк. Начал он командиром батареи, а под Сталинградом стал уже начальником штаба дивизиона. В свободную минуту Василий часто рассказывал мне о своем трудном детстве, с благодарностью отзывался о «дядечке» из ЧК, который подобрал его на улице, мечтал после войны поступить в институт...

Поздно вечером, когда затих грохот боя, мы хоронили нашего боевого друга в Шебекинском лесу...

Восьмой день операции «Цитадель» оказался роковым для гитлеровцев. Настало время решительного перелома в ходе Курской битвы: противник был обескровлен, понес колоссальные потери. Появились предпосылки для его полного разгрома.

В жестоких боях, как всегда, впереди были коммунисты. Они первыми бросались в контратаки, увлекали за собой роты и батареи.

25 коммунистов нашего полка были удостоены после Курской битвы правительственных наград. 47 человек за время этих боев были приняты в партию.

...Бесславно закончилась широко разрекламированная гитлеровцами наступательная операция «Цитадель», в которой участвовал цвет германского вермахта и была применена новейшая боевая техника.

Теперь, на восьмой день битвы, пошли вперед полки нашей дивизии, тесня немцев к реке. Наступательный порыв охватил всех наших воинов. Посветлели осунувшиеся было лица батарейцев. Ветеран полка коммунист Байзула Тасыбаев, улыбаясь, сказал мне:

— Скоро, товарищ капитан, будем освобождать твою и нашу Украину. [94]

— Да, дорогой Байзула. Очень скоро! А пока надо прогрызать вражескую оборону, отвоевывать метр за метром.

Мы тогда еще не знали, что наше даже медленное продвижение вперед сыграло немалую роль в осуществлении грандиозного замысла Ставки Верховного Главнокомандования.

Мы продолжали вгрызаться во вражескую оборону и в последующие дни. Наблюдательные пункты командиров дивизионов и батарей перемещались сразу за атакующими пехотинцами, а вслед за НП выдвигались вперед и орудия. 23 июля наша дивизия вышла на реку Северский Донец — на тот самый рубеж, который она занимала ранним утром 5 июля. Не узнать было прежних мест: зеленые луга, исковерканные воронками от бомб и снарядов, были похожи на лицо человека, переболевшего оспой; вместо пышного леса торчали голые, истерзанные осколками и взрывами стволы деревьев. Везде валялись стреляные гильзы, успевшее поржаветь оружие, рваное обмундирование, окровавленные бинты, разбитые орудия. Мрачно возвышались корпуса обгоревших танков и самоходок. От реки несло смрадом разлагающихся трупов.

В те дни мне выпало пережить горечь новой утраты — смерть вырвала из наших рядов любимца полка старшего техника-лейтенанта Игоря Владимировича Солина. Мои отношения с ним были полны дружбы и уважения. Я был многим обязан Игорю. Это он в бою под Абганерово перевязал меня и вынес с поля боя.

Солин погиб недалеко от огневой позиции батареи, когда машина с боеприпасами наскочила на вражескую мину. Погиб, так и не повидав родных, оставшихся в блокадном Ленинграде.

Навсегда остался в моей памяти образ этого чудесного человека: его плотная фигура, решительный шаг, открытые серые глаза на мужественном лице, каштановые волосы, [95] неторопливая речь. И удивительно добрая улыбка, необыкновенная мягкость при твердом характере...

Сколько же еще друзей мне приведется похоронить? И где взять силы каждый раз отрывать их от сердца?..

* * *

Наблюдательный пункт командира артиллерийского полка был отлично оборудован в инженерном отношении: ячейки наблюдения, ход сообщения и блиндаж, где размещалась оперативная группа, накрыты не только несколькими рядами просмоленных шпал, но и солидным слоем земли.

Во второй половине дня 23 июля я, передав помощнику начальника штаба полка сухощавому капитану Угриновичу наградной материал на воинов нашего дивизиона, с удовольствием пил на НП полка холодный чай, которым он меня угостил, и рассказывал о дивизионных делах. Капитан Угринович внимательно слушал, настроен он был радостно — получил письмо из дому.

Стены блиндажа содрогались от разрывов снарядов, но здесь шла боевая работа: подавались артиллерийские команды, принималась и отправлялась оперативная и разведывательная информация, топовычислители наносили на планшет новые цели, офицеры — было уже введено это звание — напряженно изучали карты. От артиллерийского обстрела непрерывно рвались телефонные линии, и так же непрерывно выбегали из блиндажа телефонисты, чтобы восстанавливать связь. Словом, наблюдательный пункт полка жил в напряженном ритме.

— Скоро махнем на ту сторону Донца, погоним фашистов — веселее будет, — сказал капитан, энергично махнув рукой в сторону реки.

Мы тепло распрощались. Решив свои дела, я, не задерживаясь, покинул гостеприимный блиндаж. А примерно через час узнал, что НП командира артиллерийского полка сильно пострадал в результате прямого попадания снаряда [96] большого калибра. Несколько человек были убиты и ранены. В числе убитых оказался и капитан Угринович...

* * *

После первых гвардейских контрударов немцы не пожалели сил, чтобы закрепиться на западном берегу Северского Донца. Перешла к временной обороне и наша дивизия. Необходимо было накопить свежие людские силы, боеприпасы, технику.

Еще 18 июля дивизия вошла в состав Степного фронта. На плечах противника передовые подразделения форсировали Северский Донец и зацепились за его западный берег. Форсировал реку и 229-й гвардейский стрелковый полк. Вскоре на западный берег переправился командир полка гвардии майор Баталов. Высадились артиллеристы. Возглавил их наш полковой разведчик старший лейтенант Николай Иванович Попов. Этот спокойный, невозмутимый, обаятельный человек со стеснительной улыбкой всегда оказывался в самом пекле, словно специально выискивал для себя наиболее трудные и опасные места. Здесь-то в проявлялась его исключительная храбрость.

Понимая опасность случившегося, гитлеровское командование бросило в бой за пятачок свежие резервы. Над плацдармом появилась вражеская авиация. Плотный артиллерийский, минометный и пулеметный огонь исключал возможность переправы в дневное время.

Отбиваясь от противника, полк Баталова оказался в очень тяжелом положении. Он не имел противотанковой артиллерии и минометов, фактически был оторван от своей дивизии. Удержать плацдарм в этих условиях было крайне трудно, хотя обороняющихся поддерживала с восточного берега вся артиллерия дивизии. Для нас, артиллеристов, осуществлять такую поддержку было сложно: густой лес мешал вести наблюдение, затруднял ориентировку и целеуказания. Поэтому координаты назывались [97] приближенно, данные для ведения огня готовились с прибавками прицела, чтобы не поразить своих. Баталов требовал и требовал огня, и мы давали его, понимая, что не только поражаем противника, но и морально поддерживаем обороняющихся.

Я в это время находился на НП дивизии, у самой реки. Григорий Михайлович Баталов, управляя боем, всегда появлялся там, где было жарче. После каждой отбитой контратаки командир дивизии кричал ему в трубку: «Молодцы! Продержитесь еще немного. Огоньком поможем! Вечером пришлем подкрепление. Только держитесь!» И гвардейский баталовский полк геройски держался, хотя в нем оставалось все меньше и меньше людей...

Как раз в это время возвратился из госпиталя в родной артиллерийский полк его командир майор Хроменков. Вызвав к себе старшего военврача Галину Даниловну Силкову, он передал приказ комдива: к исходу дня создать на плацдарме передовой медицинский пункт, взять с собой людей и медикаменты, готовность к переправе в 21.00.

Доктор Силкова точно выполнила приказ комдива. Ночью на пятачке у Баталова она развернула медпункт, и поток раненых устремился за реку. На плечи этой маленькой мужественной женщины легла колоссальная ноша. Помощь легко раненным оказывалась на передовой. Бойцов с тяжелыми ранениями доставляли на медпункт товарищи или санитары. Затем таких раненых переправляли на восточный берег.

Когда одна из групп противника неожиданно оказалась невдалеке от медпункта, капитан Силкова взяла автомат и вместе с ранеными отразила нападение гитлеровцев.

Храбростью на поле боя отличалась и медсестра сержант Таня Конева. Эта белокурая красивая девушка с сияющей улыбкой, недавняя студентка Сталинградского института иностранных языков, появилась в нашем полку в Бекетовке. Много раненых вынесла она с поля боя, защищая родной город. [98]

Шло время, а напряженная борьба за пятачок продолжалась. Трудная обстановка диктовала свои законы, здесь все были на равных. Каждому приходилось пускать в ход то автомат, то гранаты, ложиться за пулемет, наступать и обороняться, делиться с соседом последним сухарем и драгоценным глотком воды. Земля на пятачке была обильно полита нашей и вражеской кровью.

Недюжинную храбрость проявил телефонист 2-й батареи Александр Сергеевич Егоров, энергичный паренек небольшого роста с огненной шевелюрой. Связь через реку непрерывно рвалась, и Егоров исправлял ее сотни раз. «Я мигом», — говорил он комбату таким тоном, будто речь шла о прогулке, а не о преодолении вплавь кипящего от пуль и осколков Северского Донца. Те, кто видел связиста в атаке, говорили, что Саша Егоров с яростью бросался на врага, громче всех кричал «ура», метко стрелял из автомата... Он погиб, отражая очередную атаку. Руки его так и не выпустили оружия...

В самом конце июля, когда обстановка на плацдарме стала особенно сложной, на пятачок прибыл начальник политотдела дивизии гвардии полковник Григорий Иванович Денисов. Он обошел батальоны, побеседовал с бойцами и командирами, вручил награды отличившимся и партийные билеты тем, кто был принят в партию в дни напряженных боев. Горячее слово политработника будто прибавило сил оборонявшимся.

Пытаясь ликвидировать этот маленький плацдарм, противник предпринимал по 10–12 контратак в день. 2 августа в яростном бою были ранены командиры стрелковых полков Баталов и Уласовец, но они продолжали руководить боем. А в это время на восточном берегу на участок дивизии прибывали новые войска, танки, тяжелая артиллерия, «катюши».

— Скоро наступление! — безошибочно заключили бойцы. И не ошиблись.

3 августа мы услышали мощную канонаду где-то в [99] районе Белгорода, не утихавшую в течение всего дня. Активно стала действовать советская авиация. Наступление началось! 4 августа, после короткой артподготовки, перешли в наступление и мы с нашего пятачка. Противник, огрызаясь огнем, начал пятиться.

...Вечером 5 августа Москву озарил яркий свет первых праздничных салютов в честь советских войск, освободивших Орел и Белгород. Линия фронта стала быстро перемещаться на запад. 23 августа был освобожден Харьков!

Батареи артиллерийского полка, сопровождая стрелковые подразделения огнем и колесами, то и дело вступали в схватки с фашистами, пытавшимися задержать наше стремительное продвижение к Днепру.

На передовом наблюдательном пункте вместе с командиром стрелковой роты находился недавний выпускник Тбилисского артиллерийского училища младший лейтенант А. В. Костин. Этот стройный черноволосый юноша показал себя способным артиллеристом и храбрым командиром, он пришелся нам по душе.

С наблюдательного пункта, разместившегося на окраине хутора Кисляковский, хорошо была видна опушка дальнего леса, освещенная лучами утреннего солнца. Видны были и неубранные поля кукурузы, в которой прятались фашисты. Костин уже пристрелял два репера и готовил перенос огня на цели, когда наш передний край покрылся фонтанами разрывов. После десятиминутного мощного огневого налета из Нововодолажского леса выползли несколько немецких танков. Прячась за их броней, ринулись в атаку вражеские автоматчики.

Мелким группам автоматчиков удалось просочиться в наш тыл и даже приблизиться вплотную к наблюдательному пункту роты, но огнем пулемета и карабинов гитлеровцев удалось отогнать.

Во второй половине дня началось выдвижение танков противника из Новой Водолаги. Командир дивизиона приказал [100] 5-й батарее выдвинуться на прямую наводку. Загорелись два фашистских танка. Но артиллеристы расплатились за это тяжелой ценой: были ранены командир орудия и два бойца орудийного расчета, убит наводчик. А танки продолжали наползать, ведя огонь. Младший лейтенант Костин вдвоем с сержантом Кудрявцевым, заменив все орудийные номера, продолжали вести бой. Вдруг удар страшной силы швырнул младшего лейтенанта на землю, грудь ожгло чем-то горячим, сознание помутилось... Когда открыл глаза, то увидел, что первое орудие ведет огонь, а сам он лежит, перевязанный бинтами. Собравшись с силами, Анатолий Костин поднялся с земли и еще более двух часов, превозмогая страшную боль, продолжал командовать взводом. Кружилась голова, временами он словно проваливался куда-то, в ушах стоял шум, в груди больно жгло. Потом Анатолий потерял сознание.

Тяжело раненного Костина артиллеристы принесли на плащ-палатке в медпункт. Врач внимательно оглядел его обескровленное лицо, плотно сомкнутые губы, пощупал пульс и, повернувшись к стоявшим рядом батарейцам, сказал упавшим голосом: «Да... Видимо, отвоевался ваш командир».

Вернувшись на батарею, артиллеристы сообщили комбату, что младший лейтенант скончался.

Это сообщение пошло дальше, В штабе полка против фамилии Костина появилась запись: «Умер от ран». А спустя какое-то время мать Костина — Мария Васильевна — получила извещение о том, что ее сын пал смертью храбрых. В то время комсомольцу Костину было 19 лет.

...Много лет спустя ветераны нашей дивизии собрались в районном центре Шебекино, чтобы отметить тридцатую годовщину Курской битвы. И тут перед нами появился энергичный, жизнерадостный... Анатолий Костин. Время, конечно, наложило на него свой отпечаток: поредели волосы, появились морщины. Но Костин был перед нами живой и невредимый, и это было похоже на чудо. Он, [101] оказывается, успел еще и повоевать, но уже в составе другой дивизии.

...10 сентября в боях у хутора Кисляковский мы понесли огромную утрату: погиб ветеран и любимец дивизии, герой битвы за Сталинград, прекрасный артиллерист, самый большой мой друг — командир 1-го дивизиона гвардии капитан Николай Иванович Савченко. В этот день, чтобы ускорить темп наступления, он выдвинул свой наблюдательный пункт в боевые порядки стрелковых рот. Вражеский снаряд, попавший в окоп наблюдательного пункта, оборвал жизнь этого замечательного человека. Коммунисту Савченко было в то время двадцать четыре года.

В 1942 году младший лейтенант Савченко писал из Караганды: «Я поклялся матери-Родине, что отныне вся моя жизнь принадлежит делу освобождения ее от фашистских захватчиков». И он сдержал свою клятву.

Мы похоронили Николая в центре освобожденной Мерефы. На траурный митинг прибыли представители всех частей дивизии, его многочисленные боевые друзья. На артиллерийском лафете был установлен гроб, обтянутый красной тканью. Мы прощались с нашим другом, на глазах у многих были слезы. Выступавшие на траурном митинге поклялись отомстить фашистам за дорогого командира, поклялись бить врага до полного его уничтожения. Грянули залпы, и гроб стали опускать в могилу{3}.

* * *

Наши войска неудержимо рвались к Днепру. Стремительной ночной атакой пехотинцы совместно с танкистами и артиллеристами сбили немцев с высот западнее Мерефы, [102] и дивизия двинулась на юго-запад. По неоглядной степи была разбросана вражеская боевая техника. Наши водители без особого труда осваивали брошенные тягачи и автомобили. Тягачи на гусеничном ходу позволяли ускорить движение артиллерии даже в ненастье.

Промокшие и продрогшие бойцы-гвардейцы выбили гитлеровцев из Новой Водолаги и устремились к Краснограду — важному железнодорожному узлу, связывающему Павлоград, Днепропетровск и Полтаву. Каждый понимал: врагу нельзя давать передышки, надо гнать и гнать его дальше. «Даешь Красноград!» — этот пламенный призыв нашей дивизионки был в сердце каждого гвардейца.

На подступах к Краснограду противник встретил нас сильным огнем артиллерии и шестиствольных минометов. Плотный пулеметный огонь гитлеровцев заставил бойцов стрелковых батальонов залечь и окопаться. Началась подготовка к штурму города.

В 20.00 после мощного артиллерийского налета передовые подразделения полка ворвались в Красноград. Развернулись уличные бои. Старший лейтенант Саркисян, сопровождая своими орудиями продвижение пехоты, написал краской на воротах одного из домов: «Л/Б 20.00». Первые буквы означали фамилии командиров полков Лосева и Баталова, цифры показывали время занятия окраины города{4}.

Выбивая фашистов из домов и подвалов, наши части очищали улицу за улицей. Вместе с пехотинцами продвигались артиллеристы. Враг сопротивлялся, сжигал здания, забрасывал гранатами подвалы, где прятались местные жители. Красноград был полностью освобожден лишь к утру 19 сентября...

Бойцы охвачены одним стремлением: «Вперед, к Днепру!» Это чувство сильнее усталости. Миновав Лебяжье, [103] мы движемся на юго-запад. Наступательный порыв настолько силен, что некоторые штабы и даже тылы вырываются далеко вперед и неожиданно входят в соприкосновение с противником.

В Нагорной Игрушке, Залинейном, Малом Орчике вражеские отряды прикрытия пытаются остановить нас. Но полк Баталова вступает в короткие бои, сбивает противника с занимаемого рубежа и продолжает наступление. Ночью узнаем, что 20 сентября приказом Верховного Главнокомандующего нашей 72-й гвардейской дивизии присвоено почетное наименование Красноградской. В ту же ночь мы выбили немцев из Руновщины и Русского Орчика, а также форсировали реку Орчик.

Дивизия буквально шла по пятам 8-й немецкой армии, начальником штаба которой был кровавый палач генерал Шпейдель. Это по его приказам сжигали деревни и города, расстреливали десятки тысяч советских людей. Все эти зверства видели на своем пути наши воины, и лютая ненависть к врагу вела их вперед.

Гвардейцы Красноградской дивизии несли радость освобождения все новым и новым селам Украины. Жители их встречали нас цветами и караваями хлеба. Слезы радости блестели в глазах советских людей, избавленных от гнета фашистской оккупации.

Наступление шло в таком стремительном темпе, что начальник политотдела дивизии гвардии полковник Денисов, встретив на марше штаб нашего артиллерийского полка, «пожаловался» гвардии майору Хроменкову, что впервые за всю войну вот уже пять дней не может догнать полки дивизии, их замполитов и побеседовать с коммунистами...

— Ничего, Григорий Иванович, — с улыбкой утешал его майор, — побеседуете с ними за Днепром...

И вот наконец к вечеру 23 сентября на участке Краморево, Старый Орлик, в 190 километрах от Днепропетровска, дивизия пробилась к заветному Днепру. Пройдя [104] с боями 150 километров за трое с половиной суток, она освободила 38 населенных пунктов, уничтожила многие подразделения вражеских войск, захватила трофеи и пленных...

Батальоны Сагайды и Двойных выходят к реке. Почти у самого Днепра фашистские самолеты ведут яростную бомбежку — до нас доносятся захлебывающийся лай пулеметов и какой-то непонятный шум. Подойдя ближе, гвардейцы увидели чудовищную картину: несколько тысяч голов крупного рогатого скота скопилось на берегу реки. Сбившись в кучу, животные ревели от страха и боли, а на них продолжали пикировать самолеты с черными крестами.

Оказалось, что фашисты попытались угнать скот на правый берег. Поняв, что их настигают соединения Красной Армии, гитлеровцы решили уничтожить животных.

— Ну и паскудники!.. — выругался Сагайда. — Они, выходит, и с коровами воюют... За мной, вперед! — резче обычного подал команду Василий Иванович и, не оглядываясь, побежал к берегу.

Перед нами Днепр! Вместе с майором Харченко мы стоим ранним утром на берегу, прикрывшись лозняком, и не можем наглядеться на милую сердцу картину. Ярко светит сентябрьское солнце, чист и прохладен утренний воздух. Чуден Днепр, широк и глубок. Столетия катит свои темно-голубые могучие волны мудрый Славутич.

Западный берег горист, обрывист. На склоне высоты раскинулось большое село Бородаевка. Белые хаты разбросаны по склону, словно рука художника небрежно нанесла мазки на картину. Справа виднеются огромные обнаженные камни. Они нависли над водой. Высотки покрыты выгоревшей от солнца травой. На середине Днепра — острова в кудрявых вербах с начавшими желтеть [105] макушками и длинными, заглядевшимися в воду ветвями. А наш, восточный берег — низкий, песчаный, к самой реке подступает густой лозняк.

Чуден Днепр, да трудно будет его форсировать. Ох, как трудно! Именно потому, что широк, глубок, стремителен. И еще потому, что на правом берегу надежно укрылись вражеские артиллерийские и минометные батареи, пулеметные гнезда, зарытые в землю танки. Берег этот изрыт сплошными траншеями, опоясан колючей проволокой, усеян минами.

С высот правого берега хорошо просматриваются и простреливаются все подходы к реке. И — ни одной переправы. А в воздухе вражеские самолеты-корректировщики.

Враг, измотанный советскими войсками, надеялся отсидеться за Днепром, отдохнуть, набраться сил. За такой преградой можно чувствовать себя в безопасности. Эту мысль всячески поддерживала геббельсовская пропаганда, утверждавшая, что «река закована в железо и бетон», превращена в «восточный неприступный вал».

Вся партийно-политическая работа в те дни была подчинена одному: настойчивой пропаганде смелого и стремительного форсирования Днепра. Мы упорно разъясняли значение форсирования реки с ходу, вселяли в людей уверенность в успехе этой операции, убеждали, что внезапность — важное условие победы на Днепре. Продумали мы и то, как лучше расставить коммунистов на важнейших участках, позаботились о резервах на случай замены парторгов и комсоргов. Особое внимание обращалось в ту пору на работу тылов по обеспечению артиллеристов боеприпасами, горючим, продовольствием, обмундированием, медико-санитарным обслуживанием. Командиры учили бойцов пользоваться подручными переправочными средствами.

Несколько раз обошел я батареи дивизиона. Настроение у артиллеристов было приподнятое и решительное. [106]

Они прекрасно понимали сложность стоявшей перед ними задачи и были готовы любой ценой выполнить ее.

* * *

...Полковой инженер 229-го стрелкового полка двадцатилетний старший лейтенант Георгий Кузнецов, получив приказ готовить переправочные средства, обратился к местным жителям:

— Мы знаем, у многих припрятаны лодки. Помогите нам.

— Поможем, сынок, не сомневайся. И лодки дадим и покажем, где лучше переправляться. Все сделаем, — заверили его.

Через три часа Кузнецов располагал уже семью лодками. Кроме того, бойцы быстро сколачивали небольшие плоты из досок и бочек. Рядом с ними работал и старший лейтенант.

Переправа началась в полночь. Бесшумно отплыли от берега две лодки. В них находились восемь разведчиков. Одну лодку вел старшина Фокин, другую — сержант Петр Панежда. Гребли дощечками, вычерпывали воду пилотками. Высадившись на правом берегу, люди поползли по песку под нависшие над водой скалы, издали похожие на танки. Коротким сигналом карманного фонаря дали знать товарищам о том, что выполнили приказ. И тут же ударил вражеский пулемет.

В три часа ночи переправились остальные разведчики начальника разведки дивизии майора Е. И. Калмыкова. Следом — передовой отряд лейтенанта Дмитрия Фартушного из 229-го стрелкового полка. А к утру на плацдарме была вся пехота полка, две полковые пушки старшего лейтенанта Саркисяна, два 45-миллиметровых орудия и четыре 82-миллиметровых миномета.

Командир батальона старший лейтенант Василий Двойных смастерил огромную катушку, намотал на нее 1200 метров провода и закрепил ее на берегу. Сам комбат, [107] держа конец провода, прыгнул в лодку. Пока переплывал Днепр, провод надежно лег на дно, соединив связью оба берега. А переправа между тем продолжалась.

Преодолев Днепр, гвардейцы притаились под огромными камнями на берегу и стали готовиться к дерзкому броску, чтобы расширить этот маленький плацдарм, закрепиться на нем, создать условия для переправы полков дивизии. И вот ночную тишину разорвало грозное «ура». Это гвардейцы Баталова атаковали врага и выбили его из траншей у большого села Бородаевка. Благодаря этому плацдарм был расширен на 1500 метров по фронту и до 800 метров в глубину.

Опомнившись, гитлеровцы несколько раз атаковали баталовцев из Домоткани и Бородаевки, пустив в дело танки и автоматчиков. Но мы своевременно получали поддержку артиллеристов с левого берега, имевших устойчивую связь с подразделениями первого броска. И все же бой не утихал весь день. Отступать смельчакам было некуда, да никто и не думал об этом. Даже раненые упорно продолжали борьбу.

Обеспокоенное положением на плацдарме, командование дивизии подбадривало бойцов и требовало от артиллеристов, чтобы они усилили огонь по правому берегу.

Командиры артдивизионов Арнаутов и Пешков, переправившиеся на плацдарм с первыми подразделениями пехоты, управляли оттуда огнем своих батарей, а в перерывах вместе с пехотинцами бросались в контратаки.

— Пешков, что там у тебя на правом фланге? — спрашивает по телефону начальник штаба полка Чередниченко.

— Идет тринадцатая атака немцев...

— Может, огнем подсобить?

— Нет. Прекращаю даже огонь дивизиона. Слишком близко подошли фашисты. Не ударить бы по своим... Баталов уже поднимает в контратаку управленцев. Я иду с ними. [108]

— Не забывай, что ты не стрелок!

— Я-то помню... А вот немцы вряд ли захотят это понять. Нас десять человек, а их около тридцати. С танком прут на КП... Останусь жив, позвоню...

Завязалась рукопашная. Капитан Пешков сцепился с огромным гитлеровцем и с трудом прикончил его ударом пистолета в висок. Разведчик дивизиона Драйкоп в этой стычке застрелил двух немецких солдат. Остальных перебили пехотинцы.

Пешков сдержал слово и позвонил начальнику штаба полка. Чередниченко прежде всего поинтересовался личным результатом командира артдивизиона.

— У меня успехи скромные, — честно признался Пешков. — Только одного фрица одолел в рукопашной. Баталову повезло больше — он уложил троих. А вообще ребятам подфартило — подбили танк.

Чередниченко посоветовал артиллеристу усилить наблюдение за противником на левом фланге и пообещал, что в ближайшие часы на плацдарм прибудет батарея Горбатовского, а потом и его гвардейцы.

— Без артиллерии на правом берегу удержаться трудно, — резюмирует Чередниченко.

...На плацдарм в Бородаевку переправляется 1-я батарея артполка. Противник бьет по Днепру, пытаясь помешать переправе, контратакует.

Командующий артиллерией дивизии гвардии полковник Павлов требует усилить артразведку, выявить новые цели.

— А ржевский, — обращается он к помощнику начальника штаба артиллерии дивизии по разведке, — выявляйте вражеские батареи. Их надо уничтожить, чтобы не мешали переправе.

— Те, которые вели огонь, мы засекли.

— Не все, Семен, не все, — скороговоркой произносит [109] полковник. В тот же миг, будто в подтверждение его слов, невдалеке разрывается снаряд.

— Какая это цель? — быстро спрашивает Павлов.

— Новая, — смущенно отвечает Аржевский, не отрывая глаз от стереотрубы, направленной в сторону немецкой батареи.

— Вот тебе и все, — недовольно говорит бывалый артиллерист.

...Несколько плотов одновременно плывут к правому берегу. Вокруг них рвутся снаряды. На одном из плотов командир артполка немолодой, опытный артиллерист майор И. У. Хроменков. Он немногословен и всегда невозмутим, даже в самой трудной обстановке. Так и сейчас. Снаряды рвутся рядом. Один угодил в плот с материальной частью, плот пошел ко дну, но людей удалось спасти. А обстановка все усложняется. Пулеметы бьют по переправе, пули свистят над головой. Артиллеристы посматривают на майора Хроменкова. А тот скрутил козью ножку и, аппетитно затягиваясь махоркой, всматривается в безоблачное небо. Небо покрыто белыми комочками разрывов зенитных снарядов, преграждающих путь фашистским самолетам, которые нацелились на переправу.

Некоторым самолетам все же удалось сбросить на цель свой груз. Фонтаны воды взметнулись вокруг паромов, волны чуть не опрокидывали их. А Хроменков знай себе подбадривает артиллеристов: «Не робей, ребятки! Они только рыбу глушат, а в нас не попадут».

...С каждым днем расширяется плацдарм. Вот и сегодня противник потеснен, захвачена пушка с боеприпасами.

— Арнаутов, — обращается Хроменков к командиру 1-го дивизиона, — трофей-то хорош. Как считаешь, можно его использовать?

— Вполне...

— Ну, коли так, давай своих разведчиков в расчет. Пусть покажут свою выучку применительно к немецкой пушке. [110]

— Борисов, Гуляев, Омаров, ко мне! — командует Арнаутов.

— Ты становись за панораму, Арнаутов, а я буду за командира орудия, — предлагает майор Хроменков. Выбрали цель, открыли огонь. — А теперь давай я встану за наводчика, а ты командуй.

Еще несколько выстрелов, и НП противника разбит.

— Знаешь, Александр Иванович, трудное дело быть наводчиком. Руки дрожат... А коли по тебе еще и танк ведет огонь...

— Я что-то не заметил, чтобы у вас руки дрожали, товарищ майор.

— То, дружок, ты не заметил... Но я-то знаю: когда наводил орудие, очень волновался. На меня ведь подчиненные смотрят: каков, дескать, наводчик из командира полка?..

Противник ежедневно и почти непрерывно атакует, пытается сбросить наши части в Днепр, ликвидировать плацдарм. Немецкие самолеты большими группами еще бомбят наши боевые порядки, но превосходства противника в воздухе уже не существует.

* * *

— Товарищ старший лейтенант! Слева группа автоматчиков, — докладывает разведчик командиру 1-й батареи капитану Горбатовскому.

— К бою! — подает команду капитан.

Связисты и разведчики залегли с личным оружием. Командир отделения связи Омаров припал к трофейному пулемету, сам Горбатовский открыл огонь из трофейного гранатомета. Вражеские автоматчики поползли назад. Атака была отбита.

...Меня вызвали к телефону. Звонил майор Харченко:

— Как дела у твоих гвардейцев?

— Пока полный порядок. Атаки отбиваем успешно. Потери есть, но небольшие. [111]

— Недавно звонил полковник Павлов. Беспокоится. Немцы любой ценой попытаются сбросить нас в Днепр.

— Мы отдаем себе в этом отчет, товарищ майор. Все политработники находятся на огневых позициях батарей.

— Павлов сообщил, что погибла почти вся 1-я батарея истребительного дивизиона. Да, брат, люди погибли, но враг на их участке не прошел...

Батарея стояла на прямой наводке в боевых порядках пехоты западнее Бородаевки. Там же находился и заместитель командира дивизиона по политчасти старший лейтенант Алексей Албычев. Он позвонил командиру дивизиона капитану Демьянову:

— Александр Петрович, ранен Лысоконь. Разреши временно взять командование на себя.

— Разрешаю...

Новая атака врага — тяжелые танки и автоматчики. По батарее бьют минометы. Ее бомбит авиация.

Что может сделать 45-миллиметровая пушка против тяжелого танка, имеющего лобовую броню 80–100 миллиметров? Артиллеристы ждут, пока танк повернется уязвимым местом. Им удается подбить один танк, другой. Но разнесены все наши пушки. Немногие оставшиеся в живых батарейцы берутся за гранаты.

Соседняя батарея артполка, отразив противника перед своим фронтом, перенесла огонь по танкам, направлявшимся на батарею истребительного дивизиона. Враг был остановлен и откатился. Но на батарее остались в живых только старший лейтенант Албычев и два тяжело раненных бойца из орудийного расчета.

— Виноградов, — звучит в трубке голос Харченко. — Ты понимаешь, какие это храбрецы! Не имея впереди себя пехоты, вступили в неравную борьбу и дрались до последней капли крови... Расскажи о батарейцах своим подчиненным.

— Все подразделения дивизиона будут знать о подвиге героев. [112]

...Много дней подряд противник почти непрерывно атакует и с земли, и с воздуха. Вражеские батареи без устали бьют по нашей обороне.

— Товарищ полковник, — обращается Аржевский к командующему артиллерией дивизии Павлову, — с этого наблюдательного пункта не просматривается оборона противника слева, а оттуда бьют орудия... Разрешите мне с разведчиком выдвинуться в боевые порядки пехоты, чтобы засечь немецкие батареи.

— Действуй, старший лейтенант, действуй.

Полковник Николай Николаевич Павлов любил смелых офицеров.

Аржевский забрался на курган, обосновался с разведчиком в воронке от бомбы и начал вести наблюдение. Новые цели легли на карту.

— Товарищ старший лейтенант, — полушепотом произносит разведчик, — танки!

— У тебя есть гранаты?

— Одна.

— И у меня тоже одна, — спокойно признается Аржевский. — Маловато, правда, против пяти танков, но все же попробуем.

Когда два танка приблизились на бросок гранаты, разведчик изо всех сил швырнул свою гранату, но... промазал, танк продолжал двигаться. Семену Аржевскому повезло больше: после его броска танк задымил. Но сам Семен свалился рядом с воронкой. Осколок снаряда оцарапал ему голову. К счастью наших товарищей, огонь по вражеским машинам открыла батарея артполка. Еще один танк окутался дымом. Остальные дали задний ход. Разведчик перевязал старшего лейтенанта и довел его до наблюдательного пункта дивизии...

1 октября 1943 года целый день шел тяжелый бой в районе балки Погребная. Противник атаковал непрерывно. Отдельные танки прорывались даже к наблюдательным пунктам полка и дивизии. К вечеру при массированной [113] поддержке авиации и артиллерии гитлеровцы двумя большими группами танков стали обходить дивизию, пытаясь взять ее в стальные тиски. Но замкнуть кольцо им не удалось.

Рано утром восемь немецких танков попытались с ходу проскочить балку Погребная. На их пути непреодолимой огненной преградой стояли наши батареи.

Едва взошло солнце, немецкие самолеты совершили массированный налет на наши боевые порядки. Под прикрытием авиации танки, стреляя на ходу и прикрывая своей броней пехоту, снова стали приближаться к нашему переднему краю.

Им удалось прорваться на флангах.

Орудийный расчет сержанта Байзулы Тасыбаева встретил врага картечью и осколочными снарядами. Четыре раза на батарею пикировали «юнкерсы» и «фокке-вульфы». Рвались вокруг снаряды и мины. Один за другим упали замковый... наводчик... заряжающий... правильный... Некому было и подавать снаряды — вышел из строя подносчик. Байзула остался один: сам подтаскивал снаряды, заряжал, наводил орудие на цель, стрелял. Действовал он исключительно удачно. Скосил картечью до взвода гитлеровцев. С расстояния 150–200 метров подбил «тигр». Это был третий танк, уничтоженный Тасыбаевым за Днепром. Но и сам артиллерист, уроженец казахского аула Танагуль, геройски погиб на земле Украины...

— Арнаутов, — звонит командир полка, — подпускай танки как можно ближе, бей наверняка.

Танки совеем близко.

Раздается команда: «Огонь!» Загорается один танк, начинает дымить второй, остальные пятятся. Атака противника отбита. Маленькая передышка. Александр Арнаутов вытер рукавом вспотевший лоб, выхватил у меня из рук цигарку, аппетитно затянулся и, выпуская дым, улыбнулся. [114]

— И где ты такую приятную махорку достал?

— Чужая всегда вкуснее, — ответил я шутливо.

С Сашей Арнаутовым мы познакомились еще в Караганде. Сдружились. Не раз хлебали фронтовой суп из одного котелка, скрывались от бомбежки в одной воронке. И девушки наши оказались подругами.

— Будешь писать Наде в Караганду, не забудь передать привет Ане, — просит он, затаптывая окурок.

— Что я тебе — почтовый голубь?! Сам пиши. Нашел время для такого разговора...

Но Арнаутов не слышал моих слов. Он уже прилип к стереотрубе и, позабыв обо всем, наблюдает за противником.

...Пятый массированный налет авиации за день. Люди молча наблюдают за небом. Лица суровы, сосредоточенны. Глаза следят за полетом бомб: «Хоть бы мимо!» Видя, что все напряжены до предела, радист Борисов, известный шутник, берет телефонную трубку и кричит:

— Алло! Алло! Гитлера к телефону. Это ты, Адольф? Послушай, псих ненормальный, немедленно прекрати бомбежку, иначе пришибу!.. Что-что? Это работа Геринга? Значит, получите оба!..

И сразу пошли шутки-прибаутки, не обошлось и без крепких слов. Это была маленькая разрядка, но как она необходима в трудных ситуациях! Старшина 1-го дивизиона Благовестов, в прошлом эстрадный артист из Новосибирска, начинает рассказывать были и небылицы из своей актерской жизни. Аня Лебедева, взяв гитару, под собственный аккомпанемент поет: «Пусть мои цветочки шлют вам аромат»...

И снова атака немцев. Отброшена в сторону гитара. Все изготовились к бою. Вражеский танк долго утюжит наши окопы, а затем неожиданно идет дальше. Видимо, водитель решил, что уничтожил все живое. Но вслед танку летят связки гранат, бутылки с горючей жидкостью. Его охватывает огонь. [115]

Куда ни посмотришь — вражеские трупы. Тут и там виднеются подбитые танки. Кукурузное поле изрыто воронками. Батареи бьют прямой наводкой. Время от времени сходятся в рукопашной стрелковые полки. Противник то в одном, то в другом месте вклинивается в нашу оборону. Но вот опускаются сумерки, почти одновременно умолкают орудия, пулеметы. Что принесет нам день завтрашний? В таком положении долго оставаться нельзя. Командиры полков запрашивают штаб дивизии: он оказался вне кольца окружения.

— Анатолий Иванович, надо разрешить полкам выходить из окружения, — советует командиру дивизии полковнику Лосеву начальник политотдела полковник Денисов. — Иначе потеряем дивизию... А территорию, которую мы сегодня оставим, через день-два отобьем, — уверенно заключает он.

Командир дивизии полковник А. И. Лосев отчаянно храбрый офицер и хороший тактик. Он вел дивизию к Днепру от самого Сталинграда. Характер у комдива крутой, он редко прислушивается к советам. Но с мнением начальника политотдела очень считается.

Худощавый, с моряцкой походкой враскачку, Григорий Иванович Денисов обладал свойством располагать к себе всех, с кем общался. Был он безгранично храбр, но рассудителен, никогда не повышал голоса на подчиненных, но в требованиях своих проявлял завидную последовательность и твердость.

Услышав совет начальника политотдела, Лосев задумался.

— Григорий Иванович прав, — вмешался в разговор полковник Павлов. — Нельзя рисковать дивизией.

— Конечно. Я того же мнения, — твердо сказал полковник Лосев.

...В три часа ночи поступил приказ; полкам выходить из окружения. [116]

— Тимофей Захарович, — обращается ко мне Арнаутов, — я со своим управлением буду находиться с командиром стрелкового полка в голове колонны, а ты поведешь дивизион.

Ночь. Темно. Очень темно. Из танков, которые нас окружили, регулярно взлетают ракеты. При вспышке ракет бойцы залегают. Ракеты гаснут, и движение возобновляется. Но что это? После очередной вспышки темень сомкнулась над головой, а движения нет: стоит наш дивизион, лежат пехотинцы. Иду в голову колонны и выясняю, что пехотинцы отстали от своих. Ни командира полка, ни офицеров обнаружить не удалось. Я никогда не командовал пехотинцами. Но надо что-то предпринимать, ведь скоро рассвет. Для начала приказал, чтобы меня ждали, а сам направился в хвост колонны, вызвал командиров батарей, объяснил обстановку, поставил им задачу на ведение боя при встрече с гитлеровцами и, взяв с собой разведчиков, возвратился к пехотинцам. Им тоже поставил задачу. Ефрейтора Борисова и рядового Козлова послал разведать противника в полосе нашего движения. Вскоре они возвратились и доложили, что впереди только немецкие танки, а пехоты не обнаружено.

Тишина. Лишь вспышки ракет нарушают эту непривычную на фронте тишину. Медлить нельзя. Движемся молча. Неожиданно невдалеке от колонны прокатывается мощное «ура». Похоже, что выходит из окружения соседний полк. Когда мы спустились в неглубокую балку, я остановил колонну для уточнения обстановки, и тут мы все услышали, что параллельно движется большая масса людей.

Вскоре выяснилось, что это 222-й гвардейский стрелковый полк нашей дивизии. Переговорил с заместителем командира полка по политчасти майором Воронцовым и командиром полка майором Сабельниковым. Решили, что [117] каждая колонна будет продолжать путь по своему маршруту.

Используя темную ночь, полки дивизии удачно выскользнули из кольца окружения и, заняв оборону, преградили путь фашистам к Днепру.

...Командир орудия, наводчик, связист, разведчик — какие необходимые на фронте специальности! Вез них не навоюешь. Но есть и другие, не менее важные профессии: военврач, санинструктор, фельдшер. Мы по-настоящему начинаем ценить их только тогда, когда дело коснется каждого из нас. А сколь многим обязаны мы этим людям! Я уже упоминал о Тане Коневой. Стройная, как березка, строгая и обходительная, она была воплощением женственности и обаяния. Лица светлели при виде Танюши. Трудно было поверить, что эта хрупкая девушка только на Бородаевском плацдарме вынесла с поля боя под разрывами бомб около ста раненых. А еще до этого она была награждена орденом Красного Знамени и медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда».

Неожиданной и волнующей была встреча Тани Коневой с отцом — гвардии сержантом, командиром орудия. Он тоже прошел боевой путь от Сталинграда до Днепра, подбил со своим расчетом три немецких танка. Теперь отец и дочь воевали в одном подразделении. Но недолго. Преследуя врага, орудие сержанта Конева заехало в село, занятое врагом. С артиллеристами была и Таня... Фашисты долго глумились над девушкой на глазах у отца, а затем расстреляли обоих...

Доброй славой и как человек, и как медик пользовалась у нас старший врач полка ленинградка Галина Даниловна Силкова. Эта энергичная, быстрая, решительная женщина оставила на попечение родственников маленького ребенка и вместе с мужем добровольно ушла на фронт. [118]

...Советские войска, расширяя плацдарм, настойчиво продвигались вперед. Наша 72-я гвардейская стрелковая дивизия тоже продолжала наступление{5}.

За успешное форсирование Днепра, а также за мужество и храбрость, проявленные в боях за прочное закрепление и расширение плацдарма на западном берегу, многим в дивизии присвоено звание Героя Советского Союза. В числе тех, кто удостоен этой высокой награды, командир артполка майор Иван Устинович Хроменков и бывший наш командир батареи, а ныне начальник артиллерии 229-го гвардейского стрелкового полка Михаил Васильевич Дякин...

После того как мы одержали победу в битве за Днепр, великая река осталась у нас за спиной. Впереди лежали Правобережная Украина и Молдавия, дальше — государственная граница. А пока что дивизия вступила на территорию Кировоградской области.

Погода не балует нас. Несколько дней было солнечно и сухо, потом зарядили дожди. Грязь непролазная. Люди промокли до костей. Но никакая непогодь не остановит наше движение на запад...

8 января 1944 года мы участвовали в освобождении Кировограда, 72-я гвардейская стрелковая дивизия награждена за эти бои орденом Красного Знамени.

Зима оказалась суровой. Начались снежные бураны. Замело землянки, огневые позиции, весь белый свет...

В начале марта перешли в наступление три фронта, в их числе и наш 2-й Украинский. Несмотря на снег и сильный ветер, движемся к Бугу. Освобождаем села Федоровка, Червоновершка и Ровное Кировоградской области, а также Любо-Торфовку Одесской области. [119]

В те же дни с радостью узнал, что освобождено мое родное село Поток на Киевщине. Немедленно написал старикам.

Когда отгремел очередной бой, я зашел в землянку и, укрывшись шинелью, лег на нары. В железной печке потрескивают, никак не желая разгораться, сырые дрова. Неярко светит коптилка. От стен несет холодом. Я чертовски устал, а все равно не спится. Мысли переносят меня домой. Вижу свое село, когда-то утопавшее в садах. Школу. Родную хату с подслеповатыми окнами и белыми стенами, покрытую почерневшей от времени соломой. Вижу даже щербатый порожек. В конце огорода журчит ручей, прячущийся между старыми вербами. Из хаты выходит седой отец, останавливается у изгороди и, приложив ладонь козырьком к глазам, смотрит куда-то вдаль. Рядом с ним — мать с изрезанным морщинами лицом. Она передником вытирает слезы: несколько лет не был в их доме почтальон. А ведь у них три сына на фронте, и ни об одном ничего не известно...

Мысли... Мысли... А сна нет. Я встал и пошел на огневые позиции проверять охрану.

Только 21 марта получил ответ из дому. Радость отца можно понять. И горе тоже. Он радуется, что два сына живы. И оплакивает старшего, погибшего в первые дни войны.

...Трудно шагать по бездорожью, по снегу и грязи. Но мы идем. Медленно, тяжело, а идем. Вытаскиваем застрявшие автомашины, подталкиваем повозки с грузом, помогаем друг другу и упорно движемся вперед.

Санинструктор 1-й батареи П. Пинаев, парнишка-мечтатель девятнадцати лет, погибший на Курской дуге, написал незадолго до смерти стихотворение «Моя батарея». Я часто мысленно повторяю его, и сейчас оно не выходит из головы:

...В тот день, когда я получил письмо от отца, наша дивизия вышла к Западному Бугу. А 23 марта 222-й гвардейский стрелковый полк нашей дивизии переправился на западный берег реки и занял маленький плацдарм. Противник бешено контратаковал гвардейцев, но они стойко оборонялись, укрывшись за огромными камнями. Дело дошло до рукопашной, и фашисты, не выдержав, отступили, бросив свои укрепления на Буге. Мы переправляемся через Буг в городе Первомайск. Сколько здесь оставлено техники! По обе стороны улицы и в каждом дворе — автомашины, танки, пушки...

— Что это немцы столько добра бросили? — произносит командир орудия Кабкул Джураев, ни к кому не обращаясь. Однако реплика его не остается без ответа.

— И чему только ты удивляешься, Кабкул, — сохраняя серьезность, откликается друг Джураева — низенький круглолицый крепыш Щукин. — Дело ясное как дважды два. Немцы на машинах от Сталинграда до самого Буга ехали. Им это надоело, поскольку мозоли натерли. Вот они и решили на пеший ход переключаться...

— Эх, братцы, не завидую я трофейной команде, — замечает кто-то из бойцов. — Какие ей предстоят мучения! [121] Попробуй сосчитай, сколько тут чего, да еще срочно дай сведения... А Щукин наш, между прочим, главного Джураеву не сказал. Он насчет мозолей помянул, а дело тут, если говорить серьезно, вовсе не в мозолях. Горючего нет у немцев, вот они и бросают технику...

Погода отвратительная: дождь вперемешку со снегом, пронизывающий ветер гудит по бесчисленным балкам. А душа поет, ведь заканчивается освобождение родной земли от фашистской нечисти.

Противник отступает. Мы преследуем его. И все утраты, утраты...

Полем движется повозка с имуществом связи. Рядом идут начальник связи дивизиона старший лейтенант Жедябин и командир отделения сержант Омаров. Они оживленно беседуют: впереди наши части, опасности вроде бы никакой нет.

Неожиданно из тумана высовывается рыло станкового пулемета. Желябин и Омаров одним прыжком — к окопу. А там два гитлеровца. Артиллеристы навалились на них. Завязалась рукопашная. Желябин вырвал автомат из рук фашиста и тут же прикончил его. Второй припустился наутек. Омаров за ним. Дай сержант очередь из автомата — и делу конец. Зачем ему живой гитлеровец? Но Омарова захватил азарт преследования. А фашист вдруг остановился, резко обернулся и выпустил очередь из автомата. Омаров замертво рухнул.

Мы похоронили сына казахских степей на освобожденной от оккупантов украинской земле.

— Такого человека потеряли... Такого человека... — твердил сквозь слезы Желябин.

* * *

9 апреля 1944 года мы вступили на территорию Молдавии и двинулись к границе с Румынией.

Молдаване радостно встречают советских воинов, угощают, чем бог послал. Такие встречи действуют на людей, [122] как живительный бальзам: прибавляется сил, исчезает усталость.

Дивизион вытянулся в походную колонну. Впереди гора. Не такая и высокая, но для движения транспорта неудобна: крутой подъем, узкая проезжая часть. Машина по этой дороге не может тянуть пушку. Отцепляем орудие и дружно наваливаемся на автомашину. Только и слышно: «Взяли! Взяли!» И действует это слово безотказно: одну за другой мы вытаскиваем всем дивизионом автомашины, затем пушки, а потом и подводы. Весь день преодолевали высоту. Но все же преодолели.

На ночь остановились в селе Кунича. Чистые, опрятные дома его утопают в садах, виноградниках. В селе живут русские старообрядцы: не курят, каждый ест только своей ложкой, воду пьет из своей кружки. Нас встретили, как родных, угощали от души. Гостеприимные хозяева даже перепутали свои ложки и кружки.

Молдавию проходим быстро, почти не вступая в соприкосновение с врагом. Немцы поспешно откатываются.

Впереди граница с Румынией. Это не может не волновать бойцов.

До меня доносятся обрывки разговоров:

— Как дойдем до границы, так и... точку бы поставить.

— Да, колхозы надо восстанавливать, города строить.

— Свыкся я со своей пушкой, полюбил ее, а руки чешутся по мирному делу! Люблю землю. Запах ее весной! — мечтательно говорит пожилой солдат. — Пшеница тянется к солнцу! В небе жаворонок поет... А когда созреют духовитые хлеба, колосья начинают тихо шептаться... Был бы поэтом — описал...

— Соскучился я по семье... В баньке бы попариться с веничком. Когда дождемся этого?

— Нет, останавливаться нельзя... Зверя добить надо!

— Размечтались... [123]

— Размечтаешься... Шутка ли — на границу выходим! Где Сталинград, а где граница!

Какие простые человеческие желания! Но все прекрасно понимают, что пока они преждевременны. Граница — это только рубеж на пути к победе. Много еще предстоит пройти до Победы. И не каждый из нас увидит ее светлый лик.

Чуть шевелит голые ветки южный ветерок. Ярко светит солнце. По пыльной дороге бодро идут на запад советские пехотинцы. На небольшой скорости к реке подкатывает артиллерия. Все взгляды устремлены к границе.

Когда мы подъехали к реке, понтонный мост был уже наведен, работала переправа.

Большинство из нас видят границу впервые. Раньше она казалась нам чем-то сказочным. А тут все так просто: кончается наша земля, и начинается другой мир.

Противоположный берег невысок, покрыт прошлогодней сухой травой, через которую пробивается новая зеленая поросль. Земля изрезана узкими тропинками, спускающимися к реке.

— Итак, запомните: восемь часов тридцать пять минут московского времени, апреля месяца, 16 дня, года 1944, — обращается к своим спутникам помощник начальника штаба артиллерии дивизии С. Ю. Аржевский, — мы вышли на государственную границу. А как трудно было представить этот момент, друзья, когда мы стояли у Волги...

— Что и говорить, хорошо! Теперь бы еще представить, как будем входить в Берлин, — отвечаю ему.

— Далеко до Берлина! — задумчиво произносит начальник штаба полка Чередниченко.

Мы с командиром дивизиона майором С. А. Рацем вступили на понтонный мост и решительно зашагали через [124] Прут, На какой-то миг у меня сжалось сердце, навалилась тоска. Ведь мы покидали свою землю! Но грусть была недолгой.

Нашему взору открылась чужая земля. Дивизия подошла к полосе Тыргу-Фрумосского укрепрайона, построенного в 1939–1940 годах. Железобетонные доты, насыщенные вооружением, расположены здесь в два ряда. Подступы к ним прикрывают минные поля и проволочные заграждения. Вокруг дотов окопы и пулеметные гнезда, в глубину обороны идут многочисленные траншеи. По ночам около дотов патрулируют солдаты с собаками.

Попытка прорвать укрепленный район с ходу не удалась. Противник располагал мощными огневыми средствами и сидел крепко. Большие группы вражеских самолетов (по 100 и более единиц) непрерывно бомбили нас. Артполк стоял на прямой наводке: мы несли потери, но прорвать рубеж не могли. Тут-то и стало ясно, что без основательной подготовки не обойтись.

Поступил приказ — перейти к жесткой обороне. И всех нас захлестнули дела: огневики рыли окопы для пушек, маскировали их, оборудовали ходы сообщения и землянки для расчетов, пристреливали все новые и новые цели; разведчики день а ночь наблюдали за противником, выявляя и нанося на карту цели; связисты усовершенствовали связь, закапывали линии в землю, подвешивали провода на шестах; штабы разрабатывали программу повышения боевого мастерства всех специалистов; и, конечно же, проводилась политподготовка.

В тылу нашей обороны было создано учебное поле с укреплениями, которые являлись копией тех, что находились перед нами. Здесь пехотинцы отрабатывали на местности элементы разминирования полей, делали проходы в заграждениях, «подрывали» доты, забрасывали в их амбразуры учебные гранаты.

Командир артполка майор Шварев и его заместитель капитан Чередниченко занимались с командирами дивизионов [125] и батарей артиллерийско-стрелковой подготовкой, совершенствовали управление артиллерийским огнем. А когда на должность начальника штаба артполка к нам назначили старшего лейтенанта Семена Юрьевича Аржевского, он тут же подключился к работе.

В самый разгар напряженной учебы пришла весть о том, что 4 июня союзники заняли Рим, а шестого — форсировали Ла-Манш и высадились на территории Франции. Эти сообщения вызвали большой душевный подъем у бойцов. Было много разговоров о том, насколько эти события ускорят крах фашистской Германии.

Наша оборона длилась три с половиной месяца. За это время мы досконально изучили расположение неприятеля и его огневые средства. Штабы отработали всю документацию для наступления. Были завезены боеприпасы, приведена в готовность боевая техника. Партийные и комсомольские организации довели до личного состава предстоящие боевые задачи.

Командиров батарей, которые в наступлении выдвигались в боевые порядки пехоты, вызвал к себе и тщательно проинструктировал полковник Павлов.

19 августа дивизия приступила к прорыву полосы укреплений.

Перед нами гряда небольших высот, покрытых золотистой травой. Среди них выделяется высота 358,1. Она господствует над местностью. С ее вершины на многие километры просматривается наша оборона. На северных скатах высот зияют черные глазницы амбразур дотов. Справа течет река Серет. На ее западном берегу город Пашкани. На широком лугу склонились над рекой крупные ветвистые вербы.

После мощной артподготовки в атаку пошли пехотинцы. Впереди штурмовой отряд во главе с капитаном Романько. Погода безветренна, но в воздухе висят огромные тучи дыма и пыли. Объясняется это тем, что наши [126] артиллеристы каждый третий выстрел производят дымовыми снарядами.

Противник не может вести прицельный ответный огонь: проводная связь его нарушена, видимость крайне затруднена. Но едва наша пехота поднялась в атаку, как ударили вражеские пулеметы. Артиллеристы подавили эти цели. И пехотинцы сразу вплотную подошли к первой траншее противника, а затем короткой лихой атакой очистили ее.

Метр за метром гвардейцы подползали к высоте.

Шум боя не затихал ни на минуту. Вместе с пехотинцами ползли артиллеристы. Корректируя огонь батарей, они обеспечивали продвижение стрелков. Впереди наступавших находились подрывные группы капитана Ильченко с толовыми шашками за плечами.

Нещадно палило солнце. Бойцы обливались потом. Но бой не утихал ни на минуту. В самом пекле боя — заместитель командира полка Ю. Я. Чередниченко, управлявший артиллерией дивизии с передового наблюдательного пункта.

Наконец прогремели взрывы. Вздрогнула земля. Это подрывники подняли на воздух два дота. К вечеру их было подорвано уже восемь.

Днем и ночью работал штаб артполка. Его начальник С. Ю. Аржевский энергичен и вездесущ.

— Кравченко! Перенеси огонь на цель номер восемь, — прижав трубку к уху, осипшим голосом кричит он. — Арнаутов! Дот номер двадцать два прижал пехоту. Подави его! Начальник артснабжения! Фугасные на исходе, подбрось. Начальник связи! Нет связи с третьим дивизионом. Немедленно восстановить!..

Ночью наши пехотинцы захватили дот № 13 и, не задерживаясь, двинулись дальше. Чередниченко и Арнаутов приспособили дот для своего наблюдательного пункта. В доте — пушка и станковый пулемет, но противник не [127] сделал из них ни одного выстрела. Обильно смазанные, они словно приготовлены к смотру.

К доту № 13 сразу потянулись провода связи. Но плотность огня была столь велика, что связь не работала. Восемь раз наводили связисты линию, но ее мгновенно разносило в клочья. Обе радиостанции тоже вышли из строя. Старший лейтенант Аржевский поручает начальнику связи капитану Аржемякову взять на высоту радиотехника, найти там капитана Чередниченко и установить с ним связь.

— Есть! — четко отвечает Аржемяков и вместе с радиотехником Сычевым растворяется в темноте.

Радиостанции вскоре заработали, а ночью наши гвардейцы овладели высотой 358,1.

Из показаний пленных узнаем, что румынский диктатор Антонеску приказал восстановить положение и даже прислал подкрепление. Но гвардейцы прочно удерживали высоту, успешно отбивая по 10–12 контратак в сутки. Более семидесяти часов длился бой. 22 августа 1944 года во второй половине дня, не выдержав нашего напора, враг начал отступать.

Прорыв Тыргул-Фрумосского укрепленного района в предгорьях Восточных Карпат отвлек внимание и силы противника от основного — ясско-кишиневского направления, где развернулась сокрушительная операция 2-го и 3-го Украинских фронтов.

В результате завершения этой операции боярская Румыния капитулировала.

Патриотические силы Румынии свергли диктатуру Антонеску. Страна порвала с фашистским блоком и объявила войну Германии.

* * *

Вместе с 7-й гвардейской армией мы вышли к Восточным Карпатам. Медленно-медленно поднялись на вершину. По узкой извилистой дороге спустились вниз. Там, [128] пробиваясь между камней и прячась в густом кустарнике, журчала маленькая речушка. Как бы копируя ее, такими же зигзагами вдоль нее вилась дорога. Громадные горы обступили нас со всех сторон.

Хороши Карпаты, покрытые зеленой шубой хвойных и лиственных деревьев. С гор текут ручейки холодной, чистой, как хрусталь, ключевой воды. Юркие белочки резвятся на деревьях, с любопытством поглядывают на нас. Видимо, не часто беспокоит их человек.

Хороши Карпаты, да скупы на дороги. Поэтому по одной узкой колее приходится двигаться массе войск. Это на руку вражеским летчикам. Несколько эскадрилий внезапно появляются из-за высот и начинают бомбить нас.

В привольных донских степях, на золотых просторах Украины мы научились и приспособились вести бой на открытой местности. А тут горы, да еще и покрытые лесом. Топографические карты дают лишь приблизительное представление о местности. Очень трудно готовить данные и вести пристрелку целей из-за отсутствия ориентиров. Нужны дымовые и трассирующие снаряды.

Мучительно тяжело взбираться на гору. Орудийным расчетам приходится впрягаться в лямки и втаскивать наверх сначала пушки, а затем и автомашины.

— Хорошо было Суворову, он только пушки таскал по горам, а нам еще и автомобили достались, — вытирая вспотевший лоб, приговаривает командир орудия Щукин.

...30 августа 1944 года мы заняли огневые позиции, а утром следующего дня пошли в наступление и в 14.00 пересекли границу Румынии.

В штабе полка встречаю капитана Чередниченко.

— Юрий Яковлевич, что-то я тебя дней десять не видел. Где пропадал? — спрашиваю его.

Чередниченко загадочно улыбается краешком губ. Потом, расправив пальцами несуществующие усы, важно произносит: [129]

— Формировал восьмую артиллерийскую бригаду румынской армии.

Я уставился на него с недоумением: шутит, что ли?

— Весьма любезно встретил меня командир бригады полковник Данаку, весьма. — Чередниченко многозначительно приподнял выгоревшую бровь. Говорил он, как всегда, быстро, с характерным украинским акцентом. — Представляю, что было бы, попадись я ему в руки раньше... а сейчас... пожилой полковник, князь, покорно выполнял распоряжения советского капитана.

— Ну и как... сформировал?

Он метнул в мою сторону быстрый, лукавый взгляд...

— Конечно! И по-моему, неплохо...

С Чередниченко мы сблизились еще в Караганде, в дни, когда рождался полк. Мне с первой встречи понравился этот парень. Понравились его мягкая, энергичная походка, скупая улыбка и напускная серьезность. Все это, вероятно, шло от юношеской застенчивости, которую Юрий старательно скрывал. А главное — мне по душе пришлись его принципиальность, обязательное отношение к любому поручению, чувство ответственности, не всегда присущее молодости.

...Преодолев лесистые Карпаты, мы вышли в плодородные долины Трансильвании. Но наши батареи стояли на высотах (в долину еще не спустились). Поэтому авиация противника нагло бомбила огневые позиции.

...Идут тяжелые бои. Продвигаемся медленно. Теряем людей. Вот и сегодня похоронили несколько боевых друзей, среди них и телефонистку Лизу Тимошенко, попавшую к нам после освобождения Харькова. Недолго прожила на свете эта скромная девушка с нежным лицом и ласковым голосом. Недолгим было и ее первое чувство. Лизу полюбил начальник связи дивизиона лейтенант Михаил Желябин. Несколько дней назад при штурме дотов погиб в Румынии Миша, а теперь похоронили и Лизу... [130]

Особенно ожесточенный характер носили бои в районе селения Иобад-Телково. Контратака следовала за контратакой.

Командир 1-го дивизиона майор Рац со своим управлением выдвинулся в боевые порядки пехоты и занял наблюдательный пункт. Разведчики быстро отрыли окопы и приступили к выполнению своих обязанностей. Невысокий худощавый командир дивизиона приник грудью к брустверу окопа. Откинув прядь смолисто-черных волос с потного лба, сбив назад кожаную фуражку, он поднес к глазам бинокль и стал внимательно оглядывать местность. В прошлом Рац — преподаватель математики, кандидат наук. Прибыл он к нам во время боев на Днепре и выглядел весьма необычно. На нем были кожаная комиссарская куртка времен гражданской войны и такая же фуражка. С этой курткой майор не расставался даже в жаркую погоду.

Началась яростная контратака врага. Пехотинцы откатились. Наблюдательный пункт остался неприкрытым.

— Товарищ майор, может, сменить НП? — несмело предлагает командир взвода.

— Спокойно, Симушкин! В наших руках артиллерийский дивизион, — уверенно отвечает Рац, не отрываясь от бинокля.

Немецкие автоматчики полукольцом охватили наблюдательный пункт. Гвардейцы открыли огонь из автоматов, забросали врага гранатами. Но на помощь гитлеровцам подоспели новые силы. Теперь горстке гвардейцев самим не справиться с ними. Корректировать огонь батарей тоже стало невозможно — враг был слишком близко. Тогда Рац вызвал огонь на себя. Три батареи дивизиона обрушили огонь по наблюдательному пункту своего командира. С воем и свистом масса осколков пронеслась над головами гвардейцев, их засыпало землей. Но зато откатились оставшиеся в живых фашисты. [131]

Не успели бойцы прийти в себя после пережитого, как цепь немецких автоматчиков снова стала сжимать наблюдательный пункт.

Сраженный автоматной очередью, одним из первых упал майор Рац. Погиб и командир взвода управления младший лейтенант Симушкин.

— Слушай мою команду! — пересиливая шум боя, закричал сержант Сухарев.

И словно в ответ, рядом разделось мощное «ура»: к НП приближалась советская пехота...

* * *

В село Вайда-Сен-Иван ворвались немецкие танки и автоматчики. Замполит нашего полка майор Жерновой, возглавив отражение контратаки, управлял огнем. Когда неприятельские автоматчики подошли вплотную к батарее, он со словами «За Родину, за партию!» с пистолетом в руке бросился на врага, увлекая за собой артиллеристов и пехотинцев. Крупная фигура замполита замелькала в редкой цепи гвардейцев, поднявшихся навстречу фашистам. С левого фланга полоснула длинная очередь «максима». Ударили артиллеристы. Враг не выдержал, побежал. Преследуя гитлеровцев, Жерновой схватился с верзилой фашистом. Раздались два выстрела — один легкий пистолетный, другой — автоматный. Раздались одновременно. И одновременно рухнули замертво два тела. Мы бережно положили погибшего политрука на плащ-палатку и понесли на батарею.

Еще одну замечательную жизнь оборвала война.

* * *

В начале октября 1944 года я стал парторгом полка. Захожу на НП 1-го дивизиона. Сидит невеселый командир дивизиона Арнаутов, а его отчитывает военфельдшер.

— Что, Саша, такой хмурый? — поинтересовался я. [132]

— Понимаешь, из-за какого-то дурацкого осколка меня грозят отправить в санчасть. Туда только попади... А я хочу со своим полком дойти до победы. — И доверительно добавил: — Я просто не в силах расстаться с полком... Ты в состоянии это понять?

В санчасть Арнаутов все же отправился. Но чего мне стоило убедить его!..

Дивизия вступила в Трансильванские Альпы.

229-й гвардейский полк вместе с 3-м дивизионом артполка получил задачу перекрыть дорогу, по которой гитлеровцы перебрасывали свои войска.

Заняв под наблюдательный пункт двухэтажный дом на окраине хутора Фай, командир дивизиона Демьянов стал изучать обстановку. В это время ему и доложили, что по дороге, ничего не подозревая, движется колонна немецких бронетранспортеров и автомашин с солдатами.

Подпустив колонну, Демьянов накрыл ее залпами батареи. Но НП дивизиона окружили несколько фашистских танков и самоходок с автоматчиками. Трудно сказать, чем бы все закончилось, не подоспей на выручку советские пехотинцы...

Вот уже остались позади горные хребты. Мы вышли на Средне-Дунайскую равнину, на территорию хортистской Венгрии, правители которой так старались угодить Гитлеру.

Здесь, на венгерской земле, нас догнала радостная весть: за прорыв укрепленного района в Румынии наш 155-й Краснознаменный гвардейский артиллерийский полк награжден орденом Кутузова III степени...

Холодный дождь. Пронизывающий ветер. Топкая грязь. Темная, непроглядная ночь. Мокрые, уставшие бойцы бредут полем за натужно ревущими автомобилями, которые тянут на прицепах пушки. Продвигаемся медленно. А приказ требует быстро достигнуть границы Венгрии и Чехословакии: надо ускорить выход Венгрии из войны. [133]

9 января 1945 года, форсировав реку Грон и овладев городом Камендин, дивизия заняла оборону на небольшом плацдарме.

К этому времени советские войска освободили Польшу, достигли Одера и Нейсе, вышли к центральным районам Германии. Войска 2-го и 3-го Украинских фронтов освободили большую часть Венгрии, включая ее столицу Будапешт. Наши войска, вклинившиеся в оборону противника на северном берегу Дуная, восточнее Комарно, создали угрозу Вене и Мюнхену.

Борьба на Гроне, по сути дела, явилась первым этапом борьбы за Вену.

Гитлеровцы попытались сбить 7-ю гвардейскую армию с плацдарма, но получили отпор. После этого они стали готовиться к решительной схватке, а потому ежедневно то в одном, то в другом месте начали прощупывать нашу оборону. Это продолжалось немногим более месяца.

17 февраля на рассвете мощный грохот потряс землю — враг перешел в наступление. Вспышки разрывов осветили маленький плацдарм. Артподготовка длилась два часа. Под грохот артиллерийской канонады фашистские танки вышли на рубеж атаки.

В 8 утра, как только блеснули первые лучи солнца, до сотни танков пошли на штурм нашей обороны. Одна группа их ударила дивизии в лоб, другая — по стыку нашей дивизии и 6-й воздушно-десантной. Третья атаковала северо-западную окраину деревни Солдина.

Первый удар в артполку принял на себя 3-й дивизион, стоявший на прямой наводке. Пропустив танки, пехотинцы начали отсекать и уничтожать немецких автоматчиков.

7-я батарея открыла огонь по танкам, и сразу вспыхнули два из них. Обнаружив батарею, танки с трех сторон двинулись на нее, стреляя на ходу. Один за другим падали артиллеристы, Сраженные пулями и осколками. Еще два танка подбила батарея и уничтожила несколько [134] десятков автоматчиков. Но оказались разбитыми все пушки. Оставшиеся в живых батарейцы во главе с командиром батареи Радиным попытались остановить врага гранатами и автоматами. Но танки все-таки ворвались на огневую позицию, давя гусеницами не только пушки, но и живых и мертвых гвардейцев.

Я находился у орудия комсорга батареи Поддубного. Орудие стояло на прямой наводке. На него двигалось множество танков.

— Товарищ старший лейтенант, — не отрывая глаз от бинокля, доложил Поддубный командиру взвода, на нас идет большая группа танков. Я насчитал уже двадцать три, двадцать четыре...

— Отставить счет чужих танков! Приготовиться к бою! — спокойно, властно скомандовал командир взвода Гольдфельд.

Пока танки находятся далеко, бить по ним прямой наводкой бессмысленно. Зная это, Гольдфельд не стал терять времени и вызвал огонь батареи, стоявшей на закрытой позиции. В гуще машин стали рваться снаряды. Четыре танка были подбиты, остальные, подойдя чуть не вплотную, открыли огонь. Орудие Поддубного подбило еще три танка. Но и мы лишились одного орудия, оно было выведено из строя прямым попаданием снаряда. Две машины устремились на огневую. Гвардейцы притаились в окопах. Как только танки подошли поближе, в них полетели гранаты и бутылки с горючей смесью. Все окуталось черным дымом и огнем.

В то же время на орудие Любичева поползли пятнадцать танков. В завязавшейся схватке расчет подбил три из них, но потерял орудие. Многих ранило, в том числе и Любичева.

Куда ни посмотри — везде танки. Одни медленно ползут, стреляя на ходу, другие бешено несутся по полю, третьи стоят, словно высматривая новые жертвы и принюхиваясь к обстановке. На многих участках чадят, догорая, [135] подбитые стальные махины. Над ними вихрятся столбы дыма с длинными языками кроваво-красного пламени.

Бессмертный подвиг совершил в тот день красноармеец 229-го гвардейского стрелкового полка Иван Макарович Куценко. Танки прорвались в боевые порядки 1-го батальона. Пехотинцы отсекли автоматчиков от танков и принялись истреблять их. Куценко из хорошо замаскированного окопа уничтожил 25 гитлеровцев. Кончились патроны — он успешно пустил в дело гранаты. Но осколок разорвавшегося снаряда задел голову Ивана. Лицо залила кровь. Однако Куценко продолжал бой. На окоп, в котором находился смельчак, полез танк. Брошенная бойцом граната не долетела до цели, осколок впился ему в руку. Превозмогая боль, Куценко выбрался с гранатами из окопа и бросился под танк...

Бой шел по всему плацдарму. Только за первый день наш артиллерийский полк подбил 29 фашистских танков и самоходных орудий. Такого количества вражеской боевой техники полк не уничтожал за один день даже под Абганерово, Белгородом или на Днепре.

Но наши потери тоже были велики: погибли командир 222-го стрелкового полка полковник Ходжаев и его заместитель по политчасти майор Воронцов. Кроме того, мы лишились многих орудий.

В ночь на 18 февраля гитлеровцы предприняли четыре яростные атаки против 72-й гвардейской стрелковой дивизии. На правом фланге корпуса враг в разных районах вышел к Грону и к Дунаю. Наша оборона на плацдарме оказалась рассеченной на две части.

Командир полка Шварев решил уточнить огневые средства противника, его возможности, планы. Нужен был «язык». Времени для детального изучения местности и характера обороны фашистов не было. Выполнить эту операцию вызвался доброволец разведчик Попов. Удача сопутствовала ему. Проникнув в стан врага, разведчик снял часового и доставил его в расположение своего полка. [136]

Бои не прекращались и ночью. Причем артобстрел длился по 4–5 часов. Мы только диву давались: откуда враг берет столько снарядов? Никогда раньше гитлеровцы не вели наступления ночью. А тут одна за другой следовали ночные танковые атаки, поддержанные мощным артогнем и пехотой.

Надо сказать, что хорошо слаженному орудийному расчету танк не страшен ночью. Мы знали, что в ночное время танки действуют очень осторожно и нерешительно, и пользовались этим обстоятельством.

На восьмые сутки боев в 2 часа ночи 45 немецких артиллерийских батарей и четыре дивизиона метательных аппаратов{6} начали шестичасовую артиллерийскую подготовку по всему фронту 24-го корпуса. Я находился в то время на огневых позициях 1-го дивизиона. Мучительно долго тянулось время. Орудийные расчеты сидели в ровиках возле орудий, готовые немедленно открыть огонь. Наблюдатели напряженно всматривались в темноту.

В восемь утра началось наступление неприятеля, а через час наш 229-й гвардейский стрелковый полк дрался уже в окружении. Фашистские танки вышли в тылы дивизии. Интенсивность артогня достигла наивысшего предела. Город Камендин горел, части дивизии с трудом прорывались в него. Мосты через Грон оказались разрушенными.

Заместитель командира дивизии подполковник Баталов и командующий артиллерией полковник Павлов все еще находились на командном пункте дивизии. С ними вместе был командир танковой бригады с двумя танками, а вокруг никакого прикрытия.

— Ну что, братцы, — спокойно сказал Баталов, — сидеть здесь дальше нет смысла. Сзади у нас не только наши полки, но и враг. [137]

— Точно, — согласился Павлов.

— Заберемся в танки и будем пробиваться, — предложил командир танковой бригады.

Это предложение было принято. Наши танки, расстреливая врагов из пушек и пулеметов, устремились к реке и вскоре присоединились к дивизии.

В Камендине шли бои за каждый дом. Здесь дрались разрозненные роты и батареи. К 18 часам 24 февраля Камендин пал. Ценой огромных потерь враг ликвидировал плацдарм. Только 72-я гвардейская стрелковая дивизия уничтожила в этих боях 52 танка, 20 самоходных орудий, 16 бронетранспортеров, 29 полевых орудий, две тысячи немецких солдат и офицеров. Но дальше Камендипна фашисты так и не продвинулись. Прошло немного времени, и 7-я гвардейская армия, вторично форсировав Грон, погнала неприятеля.

Преодолев реку Морава, дивизия вступила на территорию Австрии. Враг цеплялся здесь за каждую складку местности. Особенно ожесточенное сопротивление оказали нам гитлеровцы у Цистерсдорфа — нефтеносного района, очень важного для них.

* * *

— Беспалов, — нервничая, обращается командир дивизиона майор Дякин к начальнику своего штаба, — почему нет связи с пятой батареей? Немедленно примите меры!

Беспалов подходит к топовычислителю Ане Лебедевой, сидящей у телефонного аппарата вместо связиста, и объясняет девушке, что совершенно некого послать на линию...

— Раз некого — пойду я. А вас попрошу прислушиваться к зуммеру, — спокойно говорит Лебедева.

Прошло не больше двадцати минут. Зазуммерил телефон. Схватив трубку, Беспалов радостно крикнул!

— Товарищ майор, есть связь! [138]

— Тогда передавай команду: цель номер семь... — оживляется Дякин.

Прошло еще полчаса, связь работала, но Аня не возвращалась.

Начальник штаба дивизиона вызвал фельдшера и приказал пройти по линии, узнать, что случилось.

Фельдшер обнаружил Лебедеву метрах в восьмистах от НП. Она лежала на линии, зажав зубами концы провода. Возле правой ноги девушки натекла лужа крови, глаза ее были закрыты.

Аня пришла в себя только в полевом госпитале, да и то не скоро.

* * *

Штаб полка разместился на опушке небольшого леса в котловине. Штабные офицеры, сидя на траве, занимаются каждый своим делом: один склонился над картой и наносит обстановку, другой пишет извещения родителям воинов, погибших в боях, писарь составляет строевую записку, военфельдшер пересматривает медикаменты в своей сумке.

На опушке вскоре появился капитан Симонов. Соскочив с коня, стал докладывать начальнику штаба полка Аржевскому о действиях 3-го дивизиона. Вдруг со страшным треском разорвалась невдалеке мина. Аржевский упал. Все бросились к нему: осколок впился в голову. Фельдшер полка Евдокия Филь перевязала рану и немедленно отправила Семена Юрьевича Аржевского в госпиталь.

29 апреля — новая утрата. Шел бой, обычный, ничем не примечательный бой.

Герой Советского Союза майор М. В. Дякин вел наблюдение в бинокль из траншеи НП своего дивизиона. Вражеский снаряд разорвался далеко, но шальной осколок долетел до траншеи и, попав в сердце, насмерть сразил Михаила Васильевича... [139]

После траурного митинга мы простились с погибшим и повезли его тело в Вену. Там, на площади перед зданием парламента, и похоронили Героя.

Долго стоял я в тот весенний день у могилы Михаила. Нас крепко связали почти три года фронтовой дружбы.

— Скоро дойдем до Берлина — и по домам! — сказал он мне за два дня до смерти.

И вот.... не дошел Михаил. Остался в Вене.

Чужой далекий город принял его на вечное поселение. А победа, во имя которой он отдал жизнь, была уже совсем рядом...

Последний раз поглядел я на могилу, обвел глазами огромные мрачные здания австрийского парламента, с трех сторон охватывающие площадь, и широкую улицу, уходящую вдаль, чтобы навсегда запомнить эти места...

Наступил май. Теплые солнечные дни и теплые встречи с народом Чехословакии (мы снова вышли на ее территорию), согревали сердца солдат.

2 мая было получено сообщение, что Красная Армия полностью овладела столицей фашистской Германии Берлином, а 8 мая командир полка майор Шварев передал по рациям в дивизионы, что в 00 часов 9 мая прекращаются боевые действия. Германия капитулировала!

Счастье наше было безграничным. Но до прекращения огня оставалось еще двенадцать часов. Не была отменена и поставленная перед нами боевая задача, наше наступление продолжалось. Навстречу советским войскам двигались американские войска, почти не встречавшие сопротивления на своем пути. Мы же каждый метр отвоевывали с боем. Хотя и шли последние часы войны, немцы сопротивлялись бешено. Было не похоже, что им известно о скором прекращении огня.

— Не иначе прикрывают свой отход на запад, хотят сдаться в плен американцам, а не нам, — высказал кто-то проницательное предположение.

...У каждого офицера и солдата часы переведены на [140] московское время. Стрелки медленно приближаются к цифре, указывающей полночь. Наступает девятое мая — день нашей великой победы. А с ней приходит конец долгой, трудной и кровопролитной войне.

* * *

Итак, закончилась война. Начиная от Праги — через Чехословакию, Австрию, Венгрию — мы шли домой под духовой оркестр, строевым шагом, гордые и веселые.

В конечном пункте нашего маршрута, в районе города Монор, недалеко от озера Балатон, раскинули лагерь в лесу и устроили официальные проводы бойцов...

Я выбыл из полка только в 1951 году и сразу почувствовал, как быстро стал утрачивать связи с боевыми друзьями. И все же старался не терять их из виду.

...В День ракетных войск и артиллерии, в 1970 году, ветераны нашего полка съехались в город Белая Церковь. Выбрали этот пункт потому, что в годы войны здесь, на Киевщине, полк вел тяжелые бои с противником, в которых погибло немало наших товарищей.

Стояло раннее осеннее утро. Серые тучи то закрывали солнце, то уплывали, словно не желая портить нам настроение. И тогда яркие лучи освещали чистые, аккуратные дома небольшого городка.

Первым я встретил Семена Юрьевича Аржевского, приехавшего из Днепропетровска. Несмотря на несколько ранений, он, как прежде, жизнерадостен и подвижен. По проектам Аржевского построены многие железнодорожные станции.

Преподаватель Высшего военного училища Юрий Яковлевич Чередниченко появился в гостинице, когда мы его уже не ждали. 14 боевых наград сверкали на его ладно подогнанном мундире с погонами. Все таким же мужественным было его лицо, разве что только поредели от времени каштановые волосы. [141]

Позже мы втроем отправились в а вокзал к ростовскому поезду, чтобы встретить боевого товарища Бориса Васильевича Изюмского, ставшего ныне известным писателем. Когда показался поезд, мы, как мальчишки, побежали за вагоном. Сколько лет не виделись, а сразу узнали друг друга, бросились в объятия.

Поздно вечером прилетел из Ленинграда сын первого командира нашего полка майора Северского — майор Юрий Николаевич Гуляев, ныне кандидат технических наук и преподаватель академии. Сыном полка называем мы его и по сей день.

Ночью пришла телеграмма от гвардии полковника Николая Николаевича Павлова. Немало сделал он, чтобы мы встретились. И хотя сам он не смог приехать из-за болезни, все мы ощущали его незримое присутствие. Скромная московская квартира Николая Николаевича давно превратилась в своеобразный «штаб» ветеранов нашего полка и дивизии. Сколько фронтовых друзей нашел он, годами разыскивая их, скольким по-отечески помог, как ратовал за то, чтобы была написана, пусть небольшая, книга об однополчанах!

Этот седой воин, кавалер многих боевых орденов, этот суровый и добрый человек, влюбленный в жизнь, поэзию, свою артиллерию и умевший заглянуть в самую душу человека, был совестью нашего фронтового братства{7}.

Разговорам, воспоминаниям о живых и павших не было конца...

Уже после этой памятной встречи удалось восстановить связь со многими ветеранами.

Иван Андреевич Харченко после войны учительствовал, заведовал облоно, а сейчас на пенсии и живет в Житомире.

Ушла на пенсию подполковник медицинской службы [142] Галина Даниловна Гудкова (Силкова).

Бесстрашный Александр Арнаутов работает инженером в тульском шахтоуправлении.

Андрей Петрович Ржевский — ныне майор войск МВД.

Скромная героиня Анна Георгиевна Лебедева живет в Волгограде.

Герой Советского Союза Иван Устинович Хроменков обосновался в городе Ленина.

Генерал-лейтенант запаса Григорий Михайлович Баталов навсегда связал свою судьбу с Киевом.

Но многих, очень многих уже нет...

А жизнь идет своим чередом. Выросли наши дети. Появились внуки. И голова поседела, и сердце работает о перебоями. Но боевая трудная юность навеки осталась с нами. И все, что связано с ней, для каждого ветерана дорогое — навсегда...