Антипенко Николай Александрович
На главном направлении

Проект "Военная литература": militera.lib.ru
Издание: Антипенко Н. А. На главном направлении. — М.: Наука, 1967.
Книга на сайте: militera.lib.ru/memo/russia/antipenko_na/index.html
Иллюстрации: нет
OCR, правка, HTML: Андрианов Пётр (assaur@mail.ru)
Дополнительная обработка: Андриянов Пётр (assaur@mail.ru)

Антипенко Н. А. На главном направлении (Воспоминания заместителя командующего фронтом) —М.: Наука, 1967.

Маршал Жуков Г.К: ...книга Н. А. Антипенко представляет несомненную ценность. По существу это первый труд, обобщающий сложную и многогранную работу органов тыла Красной Армии в Великой Отечественной войне. Как говорит сам автор, он не претендовал на полное описание работы тыла Красной Армии, а стремился лишь осветить и научно обобщить самоотверженный труд многотысячного коллектива неутомимых тружеников тыла тех фронтов, где ему приходилось работать в должности заместителя командующего войсками фронта по тылу. И это ему безусловно удалось.

С о д е р ж а н и е

Предисловие
На границе
Начало войны
На подступах к Москве
Разгром гитлеровцев под Москвой
На Брянском фронте
На Курской дуге
Освобождение Белоруссии
От Вислы до Одера
Тыл в берлинской операции
Это и есть тыл
Указатель имен
Примечания

Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной информацией - откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera: архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).

Предисловие

Великая Отечественная война была суровой проверкой обороноспособности нашей социалистической Родины. Советский народ и его Вооруженные Силы под руководством ленинской партии в годы войны продемонстрировали перед всем миром свое могущество, несгибаемую волю к победе, величайший патриотизм и преданность пролетарскому интернационализму.

Победа нашего народа и его Вооруженных Сил над фашистской Германией стоила больших жертв. Преодолевая необычайные трудности первого периода войны, когда важнейшие экономические районы страны были временно захвачены врагом, Советское государство постепенно достигло превосходства в силах и средствах над фашистской Германией, что позволило довести всенародную борьбу до полного разгрома врага.

Гигантская работа партии и народа по перестройке всего хозяйства страны на военный лад, по организации массового производства вооружения и боевой техники, боеприпасов, горючего, продовольствия, обмундирования и других материальных средств обеспечила победу Советских Вооруженных Сил.

Поволжье, Урал, Западная Сибирь и другие восточные районы СССР, куда эвакуировалось промышленное оборудование из западных и юго-западных [6] областей СССР, были превращены в крупнейшие военные арсеналы, поставляющие фронту все необходимое для ведения напряженной войны.

Труженики тыла, рабочие заводов, фабрик, колхозное крестьянство, советская интеллигенция, глубоко переживая нависшую над Родиной смертельную опасность, до предела напрягали свои физические и духовные силы, давали войскам фронтов все необходимое для окончательной победы над гитлеровской армией.

Советский тыл в годы минувшей войны представлял собой неиссякаемый источник силы и могущества Красной Армии и Военно-Морского Флота.

Наши воины, героически сражавшиеся с врагом на всех фронтах, непоколебимо верили в прочность тыла, повседневно ощущали его помощь, а советский народ, напряженно и самоотверженно работавший в тылу, верил в свою армию, в ее победу над врагом.

Связующим звеном между сражающимся фронтом и народным хозяйством страны был тыл Красной Армии. Его роль в войне трудно переоценить.

В небывало сложных условиях протекала работа тыла в первый период войны. Временная потеря западных и южных областей резко снизила военно-экономический потенциал Советского Союза.

В начале войны из-за недостаточной организованности в управлении войсками и неудовлетворительной работы тылов Красной Армии наши войска зачастую оказывались в тяжелой обстановке. Значительные запасы материальных средств, находившиеся перед войной на территории приграничных округов, были уничтожены или захвачены противником. Вследствие этого Красная Армия лишилась огромных запасов горючего, боеприпасов, вооружения, продовольствия и вещевого имущества. Подвоз из центральных складов был затруднен, так как фронтовые железные дороги находились под постоянным интенсивным воздействием авиации противника. Положение с обеспечением фронтов осложнялось еще тем, что с первых дней войны начались большие встречные перевозки.

Кроме перевозок войск и воинских грузов на фронт, из угрожаемых районов проводилась большая эвакуация людей, промышленных предприятий и народнохозяйственных грузов в глубь страны.

Серьезным тормозом в организации обеспечения войск в начале войны была разобщенность служб тыла, не имевших единого органа управления.

До августа 1941 года тыл не имел такой стройной организационной структуры, какая сложилась позже. В то время [7] вопросами оперативного устройства тыла Красной Армии ведали Генеральный штаб и штабы военных округов, они же осуществляли общее планирование поставок для армии материальных средств из народного хозяйства и определяли объем материальных издержек на предстоящую операцию, а материальные средства находились в руках различных служб, которые общевойсковым штабам не подчинялись.

Существовал, таким образом, разрыв между функциями планирования, подвоза и снабжения.

Но главная трудность состояла в том, что общевойсковые штабы физически оказались не в состоянии заниматься повседневными вопросами тылового обеспечения войск, будучи до крайности перегружены оперативной работой, не могли вникать в многогранную и сложную деятельность тыла, повседневно управлять им. Начальники служб снабжения стремились решать вопросы снабжения через командующих, как и полагалось по схеме мирного времени, но в условиях войны это оказалось почти невозможным.

Вот почему так остро возникла необходимость разгрузить командующих и общевойсковые штабы от повседневных забот о тыловом обеспечении войск, дать им возможность главное свое внимание сосредоточить на управлении войсками и организации их боевой деятельности.

Всесторонне оценив состояние и деятельность тыла действующей армии в первый месяц войны, Государственный Комитет Обороны поручил заместителю Председателя Совета Народных Комиссаров, впоследствии члену ГКО А. И. Микояну непосредственное руководство обеспечением Вооруженных Сил горючим, продовольствием и вещевым имуществом. Секретарю ЦК Коммунистической партии А. А. Андрееву было поручено руководство работой железнодорожного транспорта. На члена ГКО Н. А. Вознесенского, заместителя председателя СНК СССР А. Н. Косыгина, председателя ВЦСПС Н. М. Шверника также была возложена ответственность за организацию снабжения действующей армии.

При ЦК партии был создан комитет помощи раненым, который через партийные, советские и профсоюзные организации страны взял под контроль лечебно-эвакуационное обеспечение раненых и больных.

28 июля 1941 года ГКО принял решение о создании самостоятельных органов тыла Красной Армии.

1 августа 1941 года были образованы Главное управление тыла Красной Армии и управления тыла фронтов и армий. Во главе тыла Красной Армии был поставлен генерал А. В. Хрулев, исключительно энергичный и опытный организатор. [8]

Новая структура тыла Красной Армии, фронтов и армий вполне соответствовала новым условиям ведения войны.

Вновь созданные органы управления тылом получили больше прав и возможностей для проявления широкой организационно-хозяйственной инициативы. Объединение в одних руках функций планирования, управления и организации тылового обеспечения войск, подчинение начальнику тыла всех коммуникаций и транспортных средств позволило более гибко решать сложный комплекс вопросов по тылу, рационально использовать все виды транспорта и навести должный порядок на всей территории тыла фронтов и армий. Новая структура тыла позволила коренным образом улучшить постановку лечебно-эвакуационного дела на фронтах. Установилась более тесная связь военно-тыловых органов с народным хозяйством страны, что дало возможность полнее и лучше использовать в интересах фронта местные ресурсы.

Первоначально новая структура была введена только в центре, на фронтах и в армиях, а в корпусах и дивизиях сохранялся прежний порядок — там за всю работу тыла отвечали общевойсковые штабы. Это приводило к тому, что начальник тыла армии вынужден был давать указания по тылу службам, которые ему не подчинялись. Поэтому в мае 1942 года и в соединениях была учреждена должность заместителя командира по тылу, несшего ответственность за организацию тылового обеспечения частей и соединений. Таким образом, к этому времени было достигнуто единообразие организационной структуры тыла.

Военная обстановка потребовала организовать железнодорожные, дорожные и автомобильные войска. В ходе операций выявились большие неудобства в управлении этими войсками. Восстановление железных дорог велось войсками двух ведомств — Наркомата обороны и Наркомата путей сообщения, что, естественно, отрицательно сказывалось на восстановительных работах.

Решением ГКО 2 января 1942 года руководство всеми восстановительными и заградительными работами на железных дорогах было возложено на Наркомат путей сообщения СССР, в системе которого было образовано Главное управление военно-восстановительных работ.

С этого времени все железнодорожные восстановительные войска перешли в подчинение НКПС, оставаясь в оперативном подчинении военных советов тех фронтов, где они работали.

Дорожные войска в начале войны также находились в системе двух наркоматов — НКО и НКВД. Двойное руководство [9] и здесь сказывалось отрицательно на восстановлении и эксплуатации военно-автомобильных дорог. Поэтому в мае 1942 года дорожные части Главного управления шоссейных дорог НКВД были подчинены вновь созданному Главному управлению автомобильно-дорожной службы Красной Армии.

Разумеется, столь значительная перестройка органов тыла в начале войны не могла не сказаться на боевой деятельности войск и не создать трудностей в работе органов тыла. Напрашивается естественный вывод: структура и готовность всех органов тыла Вооруженных Сил еще в мирное время должна в основном соответствовать требованиям военного времени и уровню боевой готовности войск. В начале минувшей войны этого не было, и войска зачастую не имели надлежащего материально-технического обеспечения, что отражалось на их боеспособности.

В современных условиях успех боевых операций, как никогда прежде, зависит от бесперебойного материально-технического и медицинского обеспечения.

Неустанная забота о быте личного состава войск и о своевременном обеспечении их вооружением, боеприпасами, горючим и другими материальными средствами составляет первейшую обязанность командиров и начальников всех степеней, прежде всего работников тыла.

Личный состав органов тыла Красной Армии в минувшую войну проявил большую изобретательность и оперативность в работе, исключительный трудовой и боевой героизм. Особенно ответственные задачи стояли во время войны перед медицинской службой. Быстрейшая эвакуация раненых с поля боя, своевременное оказание им квалифицированной помощи, максимальное число возвращенных в строй после излечения — этими показателями измерялся успех медицинского обеспечения войск на фронте. Конечно, и все другие службы тыла активно помогали медикам в решении их трудных и благородных задач.

Благодаря согласованной и плодотворной работе всех служб тыла за годы войны 73 процента раненых и заболевших были возвращены в строй.

Успех работы тыла на войне зависит прежде всего от умелой, продуманной организации тылового обеспечения, соответствующей замыслу и целям операции. Пути сообщения, транспорт должны быть в таком состоянии, которое обеспечило бы своевременный маневр войсками, а размещение тыловых частей и учреждений — своевременный подвоз материальных средств к войскам и безостановочное передвижение элементов тыла в ходе операции. [10]

Опыт минувшей войны показывает, что войскам не удавалось достигнуть конечных целей наступательных операций, если они не были хорошо обеспечены в материальном отношении. Так, наши войска не смогли достигнуть надлежащего успеха в зимнюю кампанию 1942 года на всех стратегических направлениях и в летне-осеннюю кампанию 1943 года на Западном направлении из-за недостаточного материального обеспечения запланированных операций.

От руководства тыла требуется глубокое понимание замысла планируемой операции, способность организовать тыл в соответствии с ее характером. Чем шире размах операции, тем тщательнее должны отрабатываться все практические мероприятия по тыловому обеспечению войск на каждом этапе операции.

Учитывая сложность и объем работы, которую тыл фронта должен преодолеть, командующему войсками необходимо как можно раньше ознакомить своего заместителя по тылу с замыслом, сроками и характером предстоящей операции, с группировкой сил и средствами фронта, в противном случае тыл не сможет решить стоящие перед ним задачи. Так, при подготовке Висло-Одерской операции осенью 1944 года, о чем упоминает автор книги «На главном направлении», мы за 45 суток до начала наступления ориентировали заместителя по тылу генерал-лейтенанта Н. А. Антипенко во всех вопросах этой операции. Нам было совершенно ясно, что руководство тыла 1-го Белорусского фронта без знания основных аспектов оперативного плана не сможет оправиться с предстоящим объемом перевозок, с накоплением и правильным эшелонированием боеприпасов, горючего, продовольствия и других материальных средств.

При любых ограничениях в допуске лиц к разработке плана операции заместитель командующего войсками по тылу наравне с начальником штаба должен быть полностью осведомлен о замысле, сроках и характере предстоящей операции. Всякое запоздалое ознакомление заместителя командующего войсками по тылу с планом предстоящей операции неизбежно приведет если не к срыву, то к серьезным затруднениям в обеспечении действующих войск.

Искусство организации тыла и управления им составляет одну из важнейших сторон современного военного искусства в целом.

Правильная организация тыла не терпит шаблона и заученных схем. Каждый раз она требует совершенно конкретных решений, основанных на реальном учете оперативной и тыловой обстановки. [11]

Во время Великой Отечественной войны в силу ряда причин, и в первую очередь из-за ограниченных транспортных возможностей тыла, нередко приходилось пренебрегать уставными положениями и порой даже чрезмерно приближать силы и средства тыла к войскам, идя на известный риск, и это было тем не менее оправданно.

Читатель найдет в книге генерал-лейтенанта Н. А. Антипенко несколько примеров такого творческого и смелого решения вопросов организации тыла, в частности тыла Центрального фронта в битве на Курской дуге в 1943 году и тыла 1-го Белорусского фронта в Висло-Одерской операции в январе 1945 года. Здесь общепринятые нормы размещения тыловых частей и учреждений пришли в противоречие с конкретно сложившейся оперативно-стратегической и тыловой обстановкой. Если бы организаторы тыла фронта слепо придерживались формальных положений, то Висло-Одерская наступательная операция, проходившая в небывало высоких темпах, не была бы материально обеспечена так успешно.

Работа оперативного тыла в минувшую войну в значительной степени зависела от наличия, пропускной и провозной способности железных дорог, значение которых в тыловом обеспечении войск было решающим. Без хорошо работающих железных дорог мы не смогли бы осуществлять не только большие оперативные перевозки, сравнительно частые во время войны, но и бесперебойный подвоз материально-технических средств на большие расстояния.

Железнодорожники, работая под постоянным воздействием авиации, а иногда и артиллерии, проявили массовый героизм и законно заслужили признательность Красной Армии и всего советского народа.

Театры военных действий охватывали территорию в тысячи километров, включая районы труднопроходимые, особенно весной, осенью и зимой. Грунтовые дороги имели в этих условиях исключительное значение. Военные дорожники в тесном содружестве с инженерными войсками, местным населением успешно справлялись со своими задачами. Без хорошо налаженного дорожного обеспечения в оперативном и войсковом тылу нельзя было бы своевременно подвезти к войскам материальные средства, эвакуировать раненых и быстро оказывать им квалифицированную медицинскую помощь.

Хорошая техническая оснащенность дорожников, постоянное совершенствование их мастерства с применением индустриальных методов в дорожно-мостовом строительстве будут и впредь способствовать высокой мобильности тыла в целом. [12]

В современных условиях в связи с угрозой большого разрушения железнодорожных коммуникаций, сплошной моторизацией и механизацией войск военно-дорожная служба приобретет еще большую значимость.

Наличие воздушных, трубопроводных и водных средств сообщения не уменьшает потребности в дорогах.

Воздушный транспорт из-за отсутствия большого числа транспортных самолетов в минувшую войну не играл в перевозках большой роли. Но были моменты, когда не было других возможностей совершать перевозки, как только самолетами, и воздушный транспорт играл тогда решающую роль. Так было со снабжением блокированного Ленинграда, партизанских отрядов и войск, действующих в тылу врага.

В настоящее время транспортная авиация и вертолеты будут играть более значительную роль в перебросках как войск, так и материальных средств, особенно через зоны, подвергшиеся ударам ядерных средств.

Одной из положительных сторон опыта и структуры оперативного тыла в минувшей войне было комплексное использование всех видов транспорта (в том числе даже конного и вьючного). Комплексное использование всех видов транспорта давало большой эффект, а применительно к современным условиям эта особенность в работе тыла приобретает еще большее значение.

В целом тыл Красной Армии успешно справлялся с задачами обеспечения войск в крупнейших стратегических операциях, проведенных в высоких темпах и на большую глубину. Только с 1 по 23 июня 1944 года при подготовке Белорусской операции войскам 1-го Прибалтийского и 1-го, 2-го и 3-го Белорусских фронтов было подвезено свыше 75 тысяч вагонов с войсками, техникой и различными грузами. В ходе операции (с 23 июня по 29 августа 1944 года) войсками названных фронтов было израсходовано 400 тысяч тонн боеприпасов, 300 тысяч тонн горючего и около 450 тысяч тонн продовольствия. Такое же количество материальных средств поглотила Висло-Одерская операция. В ходе Восточнопрусской операции войска 2-го и 3-го Белорусских фронтов израсходовали около 200 тысяч тонн боеприпасов, свыше 183 тысяч тонн горючего и 403 тысячи тонн продовольствия. Чтобы подвести войскам фронтов такое количество материальных средств, потребовалась титаническая работа тыла Красной Армии.

Советское Верховное Главнокомандование и командование фронтов хорошо понимали значение материального фактора на войне. Поэтому, прежде чем принять решение о проведении стратегической операции, Ставка и Генеральный штаб глубоко [13] и всесторонне изучали возможности материального обеспечения фронтов.

Тыл Красной Армии в ходе войны был тесно связан с народным хозяйством страны, с советским народом, который в неимоверно трудных условиях самоотверженно трудился, чтобы дать войскам все необходимое для победы. Если позволяла обстановка, войска и тыл Красной Армии сами включались в промышленное и сельскохозяйственное производство, оказывая населению помощь транспортом, рабочей силой, топливом и сырьем. Достаточно сказать, что за время войны автотранспорт Красной Армии перевез для народного хозяйства свыше 21 миллиона тонн различных грузов.

На освобожденной советской территории армия восстанавливала предприятия угольной, нефтедобывающей, нефтеперерабатывающей, пищевой, легкой и других отраслей промышленности. Силами войск и личного состава тыла было построено много жилых домов для колхозников разоренных оккупантами населенных пунктов.

На зарубежных территориях также оказывалась всемерная помощь народам, освобожденным Красной Армией от фашизма, в том числе и немецкому трудовому народу. Эту характерную особенность советских войск, воспитанных в интернациональном духе, автор ярко показал на страницах своей книги.

К сожалению, в изданной до сих пор военно-мемуарной литературе очень мало отражена работа тыла Красной Армии и почти ничего не сказано о его организаторах и рядовых работниках.

В книге Н. А. Антипенко правдиво показан массовый героизм работников тыла Красной Армии. Широко освещен труд врачей, санитаров, действующих на поле боя, поваров, водителей машин, дорожников, военных строителей, которые своим самоотверженным трудом ускорили победу наших войск над врагом. Хорошо показана также и деятельность женщин-воинов, которые с первых дней войны шли на фронт вместе с мужчинами и были горячими патриотами нашей Родины. Среди женщин были опытные летчики, разведчики, снайперы, связисты, партизаны, врачи, медицинские сестры, повара, регулировщики и другие воины-специалисты.

В годы Великой Отечественной войны Н. А. Антипенко работал в должности заместителя командующего по тылу Брянского, Центрального и 1-го Белорусского фронтов. Имея богатый опыт организации тылового обеспечения выдающихся операций Великой Отечественной войны на главном стратегическом направлении, он, как крупный специалист в этой области, теоретически умело обобщил его.

Практический опыт, теоретическая подготовка и способность к критическому анализу позволили Н. А. Антипенко написать предлагаемую читателю интересную и полезную книгу о работе тыла фронта во время войны.

В книге «На главном направлении» имеется ряд поучительных примеров, связанных с деятельностью органов управления тылом в сложной военной обстановке. В ней рассказывается о том, как старшие начальники в любых условиях умели мобилизовать подчиненных на выполнение задач, как в своей работе опирались на партийную и комсомольскую организации.

В книге охарактеризованы взаимоотношения военачальников с местными партийными, советскими и общественными организациями; приведены примеры подлинного советского патриотизма, проявленного войсками; показано, как войска помогали местному населению ликвидировать последствия войны.

Работа Н. А. Антипенко отличается от многих военных мемуаров и исторических трудов объективным и самокритичным изложением. Она представляет интерес для широкого круга советских читателей, которые найдут в ней много поучительных примеров и для современных условий. Кроме большого научно-познавательного, она имеет воспитательное значение, особенно для нашей молодежи, жаждущей узнать о великом событии в жизни народа по правдивым свидетельствам участников.

Книга «На главном направлении» проникнута духом безграничной преданности советскому народу, ленинской партии. Читатель найдет в ней волнующие примеры того, как надо заботиться о советских воинах на фронте, создавать благоприятные условия для их трудной боевой жизни.

Подрастающее поколение должно хорошо знать боевые и трудовые подвиги советских людей старшего поколения в годы Отечественной войны на фронте, в тылу врага, на производстве. Молодежь должна знать, как верные сыны и дочери нашей Родины героически сражались с опытным и злобным врагом и, когда приходилось, мужественно умирали.

В будущей войне, если ее не удастся предотвратить, будут применяться средства массового поражения. Поэтому тыловое обеспечение всех родов войск значительно усложнится. Тыл центра, тылы фронтов, ряд экономических баз страны могут серьезно пострадать, что создаст тяжелую обстановку для обеспечения действующих войск.

Современная война сразу же развернется на суше, на морях, в воздушном пространстве. Большое число государств, охваченных военно-политическими группировками двух противоположных лагерей, их социально-политическая природа и [15] классовая сущность заранее определяют колоссальный пространственный размах будущей мировой войны, ее ожесточенность и бескомпромиссность.

Современные средства безотказной доставки ядерных, химических и других средств массового поражения позволяют в первые же часы и минуты обрушить смертоносные удары на всю глубину стран, в том числе самых отдаленных, находящихся за морями и океанами.

В современных условиях понятие о тыле коренным образом меняется. К фронтам в прежнем понятии добавились новые мощные средства и войска, расположенные в тылу страны, которые с первых же минут войны будут вести вооруженную борьбу с противником, нанося ему удары и поражая средства его дальнего нападения.

Следовательно, функции тыла Советской Армии в современных условиях значительно усложнились и расширились. Теперь надо обеспечивать действующие войска не только на внешних фронтах, но также и в тылу страны.

Однако и в условиях ведения ядерной войны богатейший опыт материально-технического и медицинского обеспечения войск, полученный в период Великой Отечественной войны, может быть широко использован. Важно не растерять рациональные зерна этого ценнейшего опыта, который достался нашему народу дорогой ценой.

Мы обязаны из уроков войны извлечь все ценное и полезное в организации обороны страны, в строительстве Вооруженных Сил, в материально-техническом, медицинском и ином обеспечении безопасности страны, глубже изучить недостатки и просчеты, которые были допущены в предвоенные годы в организации обороны страны и в подготовке Вооруженных Сил, без чего нельзя успешно строить оборону нашего государства.

В ядерной войне от советского народа и его Вооруженных Сил потребуются колоссальное напряжение физических и духовных сил, исключительная организованность, выдержка и героизм, способность мужественно преодолеть воздействие средств массового поражения и сохранить волю к борьбе и победе.

Ни один народ в минувшей войне не был так един с войсками в борьбе с врагом, как наш героический советский народ. Единство армии и народа имеет огромное значение для обороноспособности Советского Союза и всех стран социалистического содружества.

Ценный опыт и традиции нашего народа в обеспечении армии всем необходимым надо всемерно оберегать и пропагандировать в исторической и художественной литературе. [16]

В битвах под Москвой, Ленинградом, Сталинградом, на Украине, в Белоруссии и других районах, где мне довелось руководить войсками фронтов, советские люди оказывали войскам такую помощь, которую нельзя вспомнить без волнения и гордости за наш народ. Отказывая себе в питании, отдыхе, невзирая на смертельную опасность, советские люди сутками стояли за станками на заводах, фабриках и ремонтных предприятиях, работали в госпиталях, пошивочных мастерских, обеспечивали войска вооружением, боевой техникой, материально-техническими средствами, медицинской помощью и всем необходимым для жизни и боя.

Структура материальных издержек в современных боевых операциях, несомненно, изменится в связи с огромным ростом технической оснащенности войск.

Одной из нерешенных проблем минувшей войны была недостаточная моторизация тыла. Уровень моторизации его не должен отставать от общего уровня моторизации войск. Подвижность оперативного и войскового тылов должна соответствовать подвижности войск.

Высокий уровень моторизации и оснащение войск ракетно-ядерными средствами требуют оснащения и всех звеньев тыла такими мощными транспортными средствами, как полевые магистральные трубопроводы, большегрузная транспортная авиация, мощные автомобили. Все эти средства уменьшают зависимость тыла от железнодорожного транспорта — войска дольше смогут обходиться без подвоза по железной дороге. Однако было бы крайне неосмотрительно придавать железным дорогам лишь вспомогательное значение. В подвозе материальных средств важно умение комплексно использовать все виды транспорта.

Совершенно очевидно, что в новых условиях железные дороги будут подвергаться значительно большим разрушениям. Это обязывает иметь в готовности хорошо оснащенные железнодорожные войска и специальные формирования для ликвидации последствий ядерного нападения противника на железнодорожные коммуникации.

Особо важное значение приобретает расширение военно-политических и экономических знаний руководящих военно-тыловых кадров. Успешно управлять сложной системой современного тыла можно лишь при учете всей совокупности военных, экономических и политических факторов. Поэтому начальники тыла, начальники служб снабжения должны иметь хорошую подготовку в оперативном, политическом и экономическом отношении, хорошо знать характер и способы ведения современной войны и операций, а также новейшие принципы организации тылового обеспечения войск,

Начальник тыла фройта — крупный организатор и руководитель сложного военного хозяйства, огромного коллектива людей, среди которых имеются тысячи различных квалифицированных специалистов. Сочетание в его работе высокой оперативности, организованности и творческой инициативы достигается как жизненным опытом, так и хорошей оперативно-тыловой подготовкой в высших военно-учебных заведениях.

Военно-экономическая подготовка руководящих кадров тыла должна быть значительно повышена. Речь идет не о попутном расширении военно-хозяйственного кругозора, а о приобретении этими кадрами глубоких и прочных знаний в области военной экономики.

Правильное решение проблемы подготовки руководящих кадров тыла армии облегчит задачу подбора организаторов тыла крупного масштаба. Как показал опыт войны, выдвижение на эту работу даже высококвалифицированных военных специалистов далеко не всегда приносило хорошие результаты, если эти специалисты не обладали организаторскими способностями, широким политическим кругозором и военно-экономическими знаниями.

Задача выиграть войну с наименьшими потерями личного состава и материальных средств — одна из важнейших основ подготовки командно-начальствующего состава. Между тем этой стороне вопроса при обучении, воспитании командных кадров не всегда уделялось должное внимание. В ходе войны были случаи, когда из-за плохого знания оперативной обстановки, недостаточной изученности огневой системы противника безрезультатно выпускались десятки тысяч тонн боеприпасов. А сколько необоснованных и неоправданных перегруппировок и различного рода передвижений войск проводилось во время войны! На все это расходовалось колоссальное количество горючего и другого дорогостоящего имущества, а главное — силы людей тратились без всякой пользы...

Проблема экономного использования человеческих и материальных ресурсов в период войны была и всегда останется одной из самых ответственных.

Отдавая должное героическому подвигу советского народа, воинам фронта и тыла советских войск в Великой Отечественной войне 1941 — 1945 гг., мы не должны забывать, что она началась внезапным нападением на нашу Родину заранее подготовленных и развернутых немецко-фашистских войск.

В современных условиях внезапные ракетно-термоядерные удары могут причинить громаднейшие разрушения важнейшим жизненным центрам страны и нанести большие потери вооруженным силам и населению, что может серьезно отразиться на последующем ходе войны. [18]

Учитывая все еще не прекращающиеся агрессивные происки империалистических кругов и реваншистские замыслы возрождающихся фашистов, мы обязаны держать оборону страны и наши Вооруженные Силы всегда в постоянной боевой готовности.

В свете всего сказанного книга Н. А. Антипенко представляет несомненную ценность. По существу это первый труд, обобщающий сложную и многогранную работу органов тыла Красной Армии в Великой Отечественной войне.

Как говорит сам автор, он не претендовал на полное описание работы тыла Красной Армии, а стремился лишь осветить и научно обобщить самоотверженный труд многотысячного коллектива неутомимых тружеников тыла тех фронтов, где ему приходилось работать в должности заместителя командующего войсками фронта по тылу. И это ему безусловно удалось.

Остается пожелать автору продолжить дальнейшее обобщение героической работы тружеников тыла Красной Армии, памятуя при этом о необычайно возросшей требовательности современного читателя к объективному изложению событий минувшей войны. [19]

Маршал Советского Союза
Г. К. Жуков

На границе

В феврале 1922 года я был назначен политруком роты в дивизионную школу 3-й Казанской дивизии. Штаб и школа стояли тогда в Симферополе.

В городе свирепствовал голод, по улицам бродили истощенные люди, их бледные лица были покрыты черным налетом — угольной пылью от паровоза, на тендер которого они взбирались, чтобы доехать до хлебного места, а может быть, и просто грязью, наслоившейся за недели и месяцы жизни где придется — на вокзале, в холодном сарае, под забором.

По всей стране были организованы тогда особые комитеты для помощи голодающим — «Помголы». Делали, что могли, и другие правительственные и общественные организации. Повсеместно отчисляли часть своего пайка в пользу голодающих и советские воины.

Новая экономическая политика (нэп) лишь недавно была введена, и только через несколько месяцев начало сказываться ее благотворное влияние на хозяйство страны.

Из-за особого рода своей работы пограничники резче, чем большинство населения, [20] видели нэп с другой, опасной стороны. Одновременно с оживлением частной предпринимательской деятельности усилилась также активность антисоветских элементов, надеявшихся на реставрацию капитализма. Воспрянули духом враги Советской власти и за рубежом: участились нарушения советской государственной границы, особенно контрабандистами; они пристально следили за нами и использовали любое ослабление пограничного режима.

Морская граница в Крыму в то время фактически была открытой — контрабандисты почти безнаказанно высаживались на советском побережье, пересекая море от турецкого берега. Не всегда им сопутствовало счастье; случалось шторм опрокидывал перегруженную шлюпку, и тогда погибали не только товары, но и люди. И все-таки они шли на риск, зная, какой куш им отвалят хозяева в случае удачи. К нам везли наркотики, турецкий табак, рожки и прочие «восточные сладости», «колониальные товары» и всякую мелочь, а от нас вывозили золото и драгоценности, и этому надо было положить конец. В 1922 году Наркомвоенмор приказал выделить из состава Красной Армии специально отобранные воинские части для передачи их в пограничные войска. Сформированный в Симферополе отдельный батальон выступил пешим порядком в Евпаторию и взял под охрану побережье от Перекопского вала через Ак-Мечеть, Евпаторию и далее до стыка с Севастопольской пограничной частью протяженностью 350 — 400 километров. В составе этого батальона прибыл на границу и я. С того времени и началась моя служба в погранохране.

Отдельный взвод, политруком которого я был назначен, занимал участок на самом правом фланге — от Перекопского вала до пункта в 30 километрах от Ак-Мечети — общей протяженностью около 100 километров.

Для нас все здесь было ново. Устава пограничной службы тогда не было; вскоре мы получили временную инструкцию на папиросной бумаге, отпечатанную на пишущей машинке; по ней учились сами и обучали рядовой состав. Наиболее действенным методом обучения искусству охранять границу служили примеры из практики. Главная «теория» заключалась в изучении способов, которыми пользуются нарушители.

Командир нашего взвода Курбатов и я постоянно размещались в деревне Бакал, личный состав был распределен по пограничным постам, отстоявшим один от другого на 15 — 20 километров.

Жили преимущественно в крестьянских избах, в самых примитивных условиях. Если хозяйка дома отказывалась кухарничать для красноармейцев, они сами поочередно выполняли обязанности повара. Продукты заготавливали в близлежащих [21] татарских деревнях по нарядам местных властей. Нередки были перебои в снабжении продовольствием.

Пограничная служба заключалась в том, что от каждого погранпоста выделялись пешие дозоры (лошадей, а тем более машин тогда не было), задачей которых было неослабное наблюдение за морем. Места, наиболее удобные для причала, брались под постоянное скрытное наблюдение.

Поначалу войска погранохраны не имели своих катеров, и нарушителей задерживали главным образом на суше, после высадки их на берег. Важно было не упустить момента этой высадки, чтобы они не успели скрыться в какой-нибудь деревне, где у них были свои люди; правда, в тех же деревнях были почти повсюду и наши люди, и они заблаговременно сообщали нам об ожидаемых из Турции контрабандистах.

Не обходилось, конечно, без неприятностей. Однажды была задержана большая груженая шаланда с четырьмя контрабандистами. Их обезоружили. Начальство приказало шаланду с товарами и экипажем под конвоем доставить в Евпаторию. Почему-то для конвоирования было выделено лишь два человека, очевидно, в расчете на то, что шаланда будет следовать все время вблизи берега. Однако в пути конвоиры ослабили свое внимание, и контрабандисты овладели их оружием. Шаланда удалилась от нашего берега и в конце концов очутилась у турецких берегов. Немало было хлопот у наших дипломатов, пока турки возвратили двух наших пограничников. Долго мы потом «прорабатывали» этот случай на поучение молодым!

Политические беседы с пограничниками проводились главным образом по вопросам, связанным с новой экономической политикой, а также с международным положением. Трудно было работать политруку в то время, находясь вдали от штаба пограничного батальона: во всем полная самостоятельность, никаких «инструктажей» и семинаров.

Транспорта у нас во взводе не было, кроме той повозки, на которой каптенармус развозил продукты по погранпостам. А за месяц надо было на каждом посту провести не менее 12 — 14 докладов или бесед, потому что приходилось повторять их для тех, кто находился раньше в наряде. Кроме того, надо было по разным поводам выступать с докладами перед местным населением — в то время партийных организаций на местах было очень мало.

Не знаю, хорошо ли мы это делали, но твердо знаю, что работали со всем напряжением и даже перенапряжением сил. Правда, в те годы мы по молодости этого почти не чувствовали...

Налаживался пограничный режим, и меньше становилось безнаказанных нарушений границы, но это не лишало работу увлекательности. [22] Наоборот, служба с каждым днём становилась интереснее: вырабатывая более квалифицированные методы борьбы, мы многому учились.

Росла и наша политическая сознательность. Когда умер Владимир Ильич, мы встретили потрясшее нас известие о его смерти уже сплоченным партийным коллективом.

Как большинству из нас, мне не пришлось лично видеть и слышать Ленина. Но, как все, я безгранично верил ему и любил его. Он нам не казался каким-то сверхъестественным существом, его имя не приводило нас в богобоязненный трепет. Мы любили Ильича чистой любовью, какую чувствуют к товарищу, с кем связаны не узами чинопочитания, а единым делом и стремлением.

Помню, как все сирены и гудки заводов, кораблей, стоящих на рейде, катеров, паровозов в течение 5 минут возвещали о прощании советского народа со своим любимым вождем. С этого дня у нас установилась традиция: партийные собрания мы всегда начинали ровно в 18 часов 50 минут по понедельникам, т. е. в день, час и минуту кончины вождя. Эта традиция, думали мы, нас ко многому обязывает. Мы отчетливее чувствовали близость Ленина и советовались с ним, горячо споря между собой о дальнейших путях строительства социализма в нашей стране.

Прошел еще год пограничной службы. Она мне нравилась. Но не покидала меня и мысль о продолжении прерванного войной сельскохозяйственного образования. Евпаторийский уком партии знал об этом моем желании и когда пришла разверстка по набору в Петровско-Разумовскую сельскохозяйственную академию (ныне Тимирязевская), меня включили в список первым кандидатом. Попасть туда не пришлось, штаб округа не разрешил мне демобилизацию. Но как бы в виде компенсации меня все-таки послали на учебу в Москву, в Высшую пограничную школу ОГПУ, которая размещалась тогда в Безбожном переулке. С осени 1925 года по март 1927 года я учился в этой школе.

Замечательное это было военно-учебное заведение!

Отлично была поставлена строевая, тактическая и стрелковая подготовка. Физкультура и спорт также были там в почете. Большое внимание уделялось изучению истории нашей партии, истории революционного движения в России и на Западе, политической экономии. С самого начала слушателям прививали навыки самостоятельной работы с книгой. Учились мы по первоисточникам, изучая как марксистскую, так и немарксистскую и даже антимарксистскую литературу, приучаясь самостоятельно разбираться, что правильно, что нет. [23]

Перед слушателями выступали такие известные деятели, как Емельян Ярославский, Феликс Кон. Побывал у нас и А. Мартынов. Еще до его приезда в школу мы знали, что на II съезде партии он рьяно выступал против Ленина. Поэтому, когда нам сказали о предстоящей встрече с Мартыновым, мы ждали ее с немалым волнением. Выяснилось сразу же, что, несмотря на свой преклонный, как нам тогда казалось, возраст, Мартынов сохранил ясность мысли и способность к самокритике: «В те ранние годы, когда мы боролись с молодым, устремленным к революции Лениным, нас, несмотря на несогласие с ним, поражала его необыкновенная, железная логика, его безграничная вера в рабочий класс. И теперь мы, своими ошибками причинившие столько неприятностей Владимиру Ильичу, глубоко сожалеем о своем прошлом», — говорил Мартынов. Эта встреча навсегда осталась в моей памяти. Я вспомнил о ней и тогда, когда разгорелась борьба с Троцким, который травил Мартынова, попрекая его былым меньшевизмом.

В партячейке, где я был секретарем, еще в 1925 году читали выдержки из «завещания Ленина», как тогда называли письмо к съезду. Мы страстно обсуждали этот документ и приходили к выводу, что надо поддержать Сталина и его единомышленников против троцкистов и отстаивать единство партии. Споры были горячие, порой ожесточенные, каждый хотел спреев делить свою позицию и участвовать в голосовании, руководствуясь своим внутренним убеждением. На XIV партсъезде, проходившем в обстановке напряженной борьбы за определение путей развития Советского государства, Сталину принадлежала немалая заслуга в отстаивании принципов Ленина.

В 1927 году я окончил Высшую пограничную школу. Выслушал, стоя в шеренге выпускников, приказ, кто на какую границу направляется.

С волнением мы ожидали своей участи. Почему-то всем хотелось попасть на какую-нибудь европейскую границу или на дальневосточную, и смутная тревога охватывала многих при мысли о Средней Азии. Признаться, мне тоже не хотелось забираться в невероятную глушь, какой представлялись тогда эти края, тем более что я был молодым семьянином — моему сыну исполнилось три года. И вдруг — Средняя Азия!

Невесело было мне, когда я ехал впервые в эту, казалось, непостижимую страну. Каких только страстей не наговорили нам «бывалые» люди: там и басмачи, и тигры, и шакалы, и скорпионы с фалангами, гигантские ящерицы, и прочая нечисть; особенно много ужасов рассказывали про каракумские пески... Пугали и тем, что трудно приноровиться к бытовому укладу местных жителей, к особенностям пограничной службы в тех условиях. [24]

Надо сказать, что за восемь с лишним лет мне многое пришлось увидеть из того, о чем мне рассказывали. Но все это в натуре воспринималось совсем иначе, чем на словах, не пугало и, пожалуй, больше привлекало.

Штаб пограничного округа находился в Ташкенте. На пятый день езды по железной дороге мы прибыли в этот «город хлебный».

— Главное — постарайтесь не попасть в Каракумы, — советовал мне еще в поезде один из попутчиков.

По его словам, самый трудный участок — это граница с Афганистаном, в зону которого входят и каракумские пески. Но случилось именно то, против чего меня так настораживали: мне вручили предписание о назначении инструктором политработы в пограничный отряд, который находился на этом участке. И это было, пожалуй, лучшим, что могло со мной случиться, если рассматривать всю жизнь до 1941 года как школу, подготовившую к величайшему испытанию — исполнению труднейшего долга на ответственном посту в боях с нашим смертельным врагом. Здесь, в Средней Азии, на заброшенных в песках пограничных заставах мне пришлось шаг за шагом узнавать нужды войск и каждого бойца, способы их удовлетворения, знакомиться с повседневной жизнью подразделений, находившихся на военном положении и тогда, когда еще вся страна жила мирной жизнью. Если в ходе войны я более или менее умело выполнял сложную работу начальника тыла, то немалое значение в подготовленности к этой работе, несомненно, имела служба на среднеазиатской границе.

Город Керки Туркменской ССР, куда я попал проездом в марте 1927 года, произвел на меня тягостное впечатление.

Началось с переправы на левый берег Аму-Дарьи.

Государственной переправы еще не существовало. Промышляли ею частные владельцы каюков. Сажали они пассажиров столько, что вода едва не перехлестывала борт. Трудно было сесть в каюк, потому что берег был не оборудован и надо было умеючи прыгнуть в суденышко, чтобы не попасть в реку, кипящую водоворотами с глубокими воронками; не менее трудно было и выйти из каюка. А каким беспомощным себя чувствуешь, когда находишься на середине полноводной реки и с тревогой следишь, как туркмен, выбиваясь из сил, орудует длинным шестом, сопротивляясь течению, — именно шестом, а не веслом, ибо только так можно бороться с могучей стремниной горной реки.

Здесь не было хорошего обычая — встречать приехавшего товарища, чтобы помочь ему, и первые мои впечатления были поэтому особенно неблагоприятны.

Керки хотя и называли городом, но это был кишлак, правда, не совсем обыкновенный, ибо в нем сходились торговые пути с Афганистаном. Одна из улиц называлась таможенной; здесь располагалось два ряда европейского типа домов, в них размещалась таможня и жили таможенные служащие. Остальные строения были глинобитные, с плоскими кровлями и высокими дувалами.

В центре города находилась базарная площадь, куда на верблюдах и ишаках приезжали продавцы и покупатели всевозможных восточных кустарно-ремесленных изделий. В базарные дни шла очень оживленная торговля. Немало здесь было купцов — туркменов и афганцев. Торговали мясом, шерстью, коврами, фруктами, а нелегально — контрабандными товарами и наркотиками. Всего было вдоволь, кроме рыбы, хотя рядом протекала Аму-Дарья; иногда, правда, нам приносили рыбу, но по высокой цене. Называется эта рыба скаферингус, с виду похожа на маленького сома, и на вкус она приятная, даже приятнее стерляди. Знатоки утверждали, что такая рыба водится только в двух реках мира: в Аму-Дарье и Миссисипи.

В наиболее многолюдных, а следовательно, и наиболее грязных уголках рынка располагались парикмахеры; бритву им заменял остро отточенный кусок косы или длинный стальной нож — ими они брили и головы, и бороды, предварительно долго массируя кожу мокрыми пальцами без мыла. Благодаря такому массажу бритье проходило совершенно безболезненно, не причиняя раздражения, — это я испытал на себе.

В Керках я остановился в комнате одного таможенного служащего, в углу. Спали мы на полу; старожилы разъяснили, что лучше всего спать на разостланной кошме — скорпионы не любят запаха шерсти. Обувь по утрам не рекомендовалось надевать, не вытряхнув ее предварительно, потому что скорпионы любят забираться туда, где есть хоть слабый запах человеческого пота. Но в конце концов я перестал считаться с тем, что любят и чего не любят скорпионы, и купил топчан.

С другой азиатской тварью — фалангой — мне пришлось вскоре познакомиться; она обычно взбирается как клоп по стенкам на потолок и оттуда падает на постель. Первое время мы по нескольку раз в ночь зажигали керосиновую лампу и осматривали стены. Потом надоело.

Почти все приезжие обзаводились настойкой убитого скорпиона на хлопковом масле или на спирте, чтобы смазывать места, укушенные ядовитой нечистью. Насколько эффективно подобное лечение, мне испытать не пришлось.

Жителей там в то время насчитывалось около 2 тысяч, из них около 600 русских. Среди последних большинство составляли бывшие ссыльно-поселенцы. [26] В городе были: один кинотеатр, одна русская школа и несколько школ на туркменском языке, больница и военный госпиталь.

Этот кишлак был окружным центром. Здесь размещались окрисполком и окружной комитет партии.

Не раз, по заданию командования, мне приходилось выезжать в отдаленные кишлаки. Подолгу беседуя там с местными жителями, я всегда убеждался в искреннем расположении туркмен к русским, особенно к военным, защищающим их от вторжения банд.

Но не только защита от вооруженных нападений развивала у туркмен дружеское чувство к русским. В первые годы жизни среднеазиатских советских республик значение санитарно-профилактических мероприятий и культурной работы в отсталых районах было особенно велико, ибо население здесь было почти сплошь безграмотное и зараженное различными болезнями. Работали приехавшие из Советской России врачи и учителя, по мере сил участвовали в этой работе также командиры и их семьи. Талантливый и трудолюбивый, но темный и приниженный туркменский народ на наших глазах разгибал спину, выходил из тьмы и нищеты.

За четыре с половиной года моей службы в погранотряде я проехал в седле много сотен километров по пескам южных Кара-Кумов, по горам Таджикистана, откуда берет свое начало Аму-Дарья (в верховьях она называется Беш-Капа, т. е. «Пять рукавов» или «Пять речек»), по густым камышовым зарослям, где едва заметно вьется пограничная тропа.

При выезде на границу с дозором приходилось пользоваться лошадьми, сменяемыми на каждой заставе. Этими поездками решалось несколько задач сразу: во-первых, можно было практически изучать условия несения пограничной службы; во-вторых, отпадала надобность в выделении специального наряда для сопровождения; в-третьих, за часы следования на лошади в составе дозора я успевал наслушаться рассказов наших бойцов не только об их служебных делах, но и о детстве, юности, о работе на заводе, в колхозе, даже о любимой девушке.

Приезд командиров из управления погранотряда на такие отдаленные заставы, как «Пяндж», «Буры», «Пархар» и др., был событием для пограничников. Ведь это бывало не так уж часто, а люди ждали новостей — радио на заставах не было, газеты сюда привозили с большими перебоями, когда же они приходили, сразу большими пачками, то читать их было уже мало интересно. К тому же и с освещением на заставах было плохо: лишь в Ленинской комнате стояли большие керосиновые шестнадцатилинейные лампы, а в казарме, на кухне, на конюшне и в других служебных помещениях обычно горели [27] маленькие, восьмилинейные, либо фонарь «Летучая мышь», а то и просто масляные каганцы.

Люди, живущие в таких условиях, от каждого приехавшего начальника ожидали услышать что-либо новое. Горе было тому из нас, кто выезжал на границу плохо подготовленным! Не случайно существовал такой порядок: каждый едущий должен был еще раз проштудировать уставы, наставления, получить консультацию от старшего политического начальника но важнейшим вопросам жизни страны. Лишь после такой подготовки можно было ехать на границу. Политработник обязан был, кроме политических бесед, провести на заставе практические занятия по тактике, по стрелковому делу, проверить знание погранслужбы.

Мне доставляло особое удовольствие проводить практические стрельбы, потому что я сам любил стрелять. Еще в Высшей пограничной школе меня научили любить стрельбу из винтовки и пистолета; по прибытии на границу я продолжал [28] увлекаться стрельбой и был избран председателем стрелковой секции общества «Динамо». Однажды летом в качестве председателя инспекторской комиссии мне пришлось в течение двух месяцев проверять стрелковую подготовку каждой пограничной заставы. Ну уж настрелялся я и сам вдоволь!

Хотя жизнь на заставе каждый день изобиловала множеством острых моментов — каждый день пограничник смотрел смертельной опасности в лицо и люди, конечно, основательно уставали, но они не переставали интересоваться общеполитической жизнью, и беседа с прибывшим из «центра» товарищем доставляла им по-настоящему радость.

Устраивались также и вечера самодеятельности, на которых пограничники пели, играли на музыкальных инструментах, танцевали, играли в шахматы, в шашки. Иногда эти совместные развлечения выливались в своеобразный смотр художественных сил — и как старались бойцы показать свою удаль и таланты! Хорошо, когда и ты, приезжий товарищ, можешь присоединиться к общему веселью. А если ты «сухарь», то о тебе именно такая слава разойдется по всей границе... Как говорится, «для себя» я умел играть на гармони, гитаре, мандолине, балалайке, сносно играл в шахматы, шашки, и это очень облегчало установление простых и дружественных отношений с бойцами.

Музыкальных инструментов на каждой заставе в то время было вдоволь, средств на это не жалели; не хватало другого — людей, умеющих владеть инструментами. Иногда даже приходилось регулировать распределение таких «умельцев» по заставам еще перед отправкой людей на границу (после прохождения ими начального воинского обучения).

Ежегодно на смену бойцам старших возрастов мы получали молодое пополнение. До того, как стать на защиту рубежей нашей Родины, молодые солдаты проходили на учебном пункте четырехмесячную строевую, политическую и специальную подготовку. Одновременно по определенному плану в эти четыре месяца шло и выявление талантов — певцов, танцоров, музыкантов, шахматистов, физкультурников и т. д. Сначала во взводном, затем в ротном, батальонном и, наконец, в полковом масштабе устраивались вечера самодеятельности, на которых выступали новобранцы — кто с чем мог. В результате становилось ясно, кем мы располагаем, и при распределении людей по заставам учитывалась и эта сторона дела. Ведь как важно, чтобы у себя на заставе, где-то в песках или в горах, пограничники могли послушать своего гармониста или гитариста, чтобы они имели хорошего запевалу, способного увлечь за собой остальных поющих, чтобы было им у кого поучиться игре в шахматы. [29]

Иногда на вечерах самодеятельности выявлялись более значительные таланты. Помню, проходили начальную подготовку призывники рождения 1907 года. Их было более тысячи. Я присутствовал на заключительном вечере самодеятельности. Ведущий объявил, что сейчас выступит молодой красноармеец Пушкарь Никита Сидорович. Раздались аплодисменты — кое-кто уже знал его голос. Он запел высоким тенором. Аккомпанировали ему на гармошке не очень удачно, но это не расхолаживало ни певца, ни слушателей. В его репертуаре было много украинских песен. Возможно, в тот вечер Пушкарь впервые испытал всю силу артистического волнения — его слушало столько не знакомых ему людей... Аудитория замерла. А когда он запел «Повий, витре, на Украину», взрыв восторга был неописуемый.

Да, это было настоящее дарование. Мы не хотели посылать Пушкаря куда-либо далеко и сделали возможное — определили его в школу младших командиров, которая размещалась при штабе погранотряда.

Правда, Пушкарю не раз приходилось выезжать вместе со школой в каракумские пески для вооруженной борьбы с басмачами; в боевых столкновениях поведение его было достойным.

Когда школа в конном строю совершала прогулку по городу, жители выходили на улицы, чтобы послушать голос Пушкаря.

Вскоре к нам в погранотряд прибыл молодой врач Максим Давидович Розенблюм с женой Елизаветой Яковлевной, только что окончившей Ленинградскую консерваторию по классу фортепиано. Елизавета Яковлевна сразу же обратила внимание на голосовые данные Пушкаря и взялась за разучивание с ним репертуара. За три года службы Пушкарь научился петь не только песни, но и очень сложные арии.

Когда наступило время увольнения из рядов армии, Пушкарь зашел ко мне проститься. Спрашиваю: куда путь держите?

— К себе на родину, на Украину, работать на железной дороге.

Поблагодарив Пушкаря за то удовольствие, какое он доставлял пограничникам своим пением, я на всякий случай дал ему записку к директору Большого театра в Москву. Записка была следующего содержания: «Директору Большого Академического театра, город Москва. Пограничник Пушкарь Н. С. за три года службы на границе доставлял большую радость людям своим выдающимся голосом. Не откажите в любезности прослушать его. Возможно, это дарование».

Так уехал от нас Н. С. Пушкарь. [30]

Прошло много лет с тех пор. Кажется, в 1958 году иду я по улицам Москвы к месту своей службы и вдруг вижу большой плакат, извещающий о чествовании солиста Московской филармонии Н. С. Пушкаря по случаю двадцатипятилетия его артистической деятельности. Чествование состоится в Доме ученых.

В Москве были и супруги Розенблюм. Решили вместе пойти на торжество. Пушкарю преподнесли адреса от Министерства культуры, от коллектива филармонии и других учреждений. Я поднялся и попросил слова. Это было неожиданным для устроителей юбилея и для юбиляра. Он кинулся меня благодарить.

Впоследствии Н. С. Пушкарь рассказал мне, какой дорогой ценой досталась ему учеба. Голос-то был, а общей музыкальной культуры и культуры пения не хватало. Восемь лет он учился, пока не закончил консерваторию, уже выступая до того на сцене. В дни, когда пишутся эти строки, Никита Сидорович продолжает свою артистическую деятельность в филармонии, выезжая на Камчатку, на Дальний Восток, в Целинный край. Коммунист Пушкарь не забывает и своих прежних друзей-пограничников, в рядах которых он возмужал и получил путевку в жизнь.

Три года службы в пограничных войсках — это была для бойца не только школа воинского умения и мужества, но и солидная школа общей культуры.

Проходили дни, месяцы и годы. Я уже стал помощником начальника погранотряда по политчасти. Но выезжать на границу мне приходилось так же часто, как раньше.

Редкий выезд обходился без приключений. Вспоминаю заставу Буры в верховьях Аму-Дарьи. Граница здесь проходит по реке, причем советский берег покрыт настолько высоким и частым камышом, что он казался непроходимым. Но в самой чаще камыша шла пограничная тропа шириной не более полуметра. Двигаясь по ней, обычно вели наблюдение пешие дозоры. А в 300 — 400 метрах от берега на открытой местности была проложена дорога для конных дозоров.

Следуя однажды по этой дороге с комендантом соседнего пограничного участка П. Козловым, я вдруг заметил метрах в двухстах от нас полосатое желтовато-бурое животное, шагавшее вдоль камыша в одном с нами направлении. Козлов воскликнул: «Тигр!» Он запретил нам ускорять шаг лошадей и делать какие-либо резкие движения, чтобы не дать повода зверю напасть на нас. Мы ехали ровным шагом больше километра. Потом тигр свернул в камыши. [31]

Пограничники заставы «Буры» рассказали нам, что этот тигр с семьей обитает в зарослях недалеко от этой заставы и дозоры не раз испытывали тревогу, когда рычание зверя сопровождало их движение по пограничной тропе.

На этой же заставе был случай, когда ночью навстречу двум пешим пограничникам, шедшим в дозор по густым высоким камышам (высота камыша достигала здесь 12 метров), буквально в 10 — 15 шагах показалась пара ярко светящихся глаз. В то время ходили в дозор с винтовкой, заряженной на все пять патронов со спусковым крючком на предохранителе. Впереди шедший пограничник мгновенно прицелился по стволу в направлении двух светящихся точек. Выстрел был на редкость удачным, и раненный в лоб тигр, упершись головой в землю, стал всем телом совершать круговые движения. Легко представить силу раненого зверя, который в радиусе 2 метров вокруг себя укатал гигантский по высоте и густоте камыш. Лишь через 30 — 40 минут зверь перестал подавать признаки жизни.

Другой случай произошел в районе кишлака Пархар, что в непосредственной близости у подножия Тянь-Шаня. Там тигр прыгнул на круп лошади, но последняя резким ударом отбросила зверя, и сидевший на ней пограничник был выброшен из седла на значительное расстояние. Тигр не тронул человека, а стал преследовать лошадь.

За время службы в Средней Азии мне не приходилось слышать о нападении тигра на человека, т. е. о тиграх-людоедах. Зато домашним животным от них доставалось, и не раз местные жители обращались к пограничникам с просьбой помочь им в проведении облавы. Иногда удавалось живьем изловить страшного зверя, заманив его в замаскированную яму.

Барсы тоже почти никогда не нападают на человека, но долго идут по его следу. Однажды, вскоре после выезда ночью с пограничным дозором на соседнюю заставу, мы заметили позади себя пару светящихся «фар». Опытные товарищи сразу же определили по повадкам, что это барс. Расстояние между нами было примерно 500 метров.

— Сейчас мы остановимся, — сказал один товарищ, — и барс свернет в сторону, а начнем движение — и он снова пойдет за нами.

Действительно, несколько раз мы останавливались, и «светляки» сворачивали в сторону. Так ехали мы под надзором барса километров двадцать пять.

Самое отвратительное ощущение испытываешь, когда проезжаешь мимо логова шакалов и гиен. Их вой и крики слышны за несколько километров. [32]

По всем пограничным тропам Таджикистана езда была трудна. Следуя на восток от Сарай-Комара к подножию Тянь-Шаня, часто приходилось, держась за хвост лошади, взбираться по крутым и высоким склонам почти отвесных берегов Аму-Дарьи. Впереди крутой подъем, а сзади — обрыв в 50 — 80 метров над рекой... Оглядываться или смотреть вниз не рекомендуется, если даже у тебя и крепкие нервы. Были случаи, когда лошади вместе с всадниками падали в пропасть.

Не менее опасна езда по горным карнизам. Представьте себе высокую крутую гору. Чтобы ее обогнуть, надо ехать верхом не менее 5 часов по тропе шириной всего 30 — 40 сантиметров. Самая большая неприятность, какую можно встретить в таком путешествии, это встречный всадник: мучительно долго приходится сдавать лошадь назад, пока достигнешь маленькой площадки для разъезда.

Некоторые всадники предпочитают ехать закрыв глаза, чтобы не видеть бездонных пропастей. Ведь все равно нельзя ни понукать лошадь, ни посылать ее шенкелем или шпорой, а повод лучше всего положить свободно на переднюю луку седла. Лошадь, если ей не мешать, выручит и себя, и всадника. В этих местах, как нигде, понятна любовь человека к лошади, верному другу.

Мы не ограничивали свои действия прямыми служебными обязанностями; иногда приходилось, например, призывать к порядку охотников, допускавших браконьерство, особенно в охоте на фазанов.

Случалось мне видеть большие стада диких коз, особенно в каракумских песках. Здесь эти животные часто подкрадывались к людскому жилью, чтобы попить воды. На некоторых заставах, расположенных в каракумских песках, строились широкие бассейны, выложенные кирпичом и зацементированные; они назывались «хаузами» и служили для сбора пресной воды из атмосферных осадков в зимнюю пору. К таким колодцам и подходили иногда козы, гонимые жаждой. Стрелять в них в такое время пограничники считали для себя делом недостойным.

Среди особенностей службы на среднеазиатской границе нельзя не упомянуть о положении семей командного состава, жившего на погранзаставах постоянно. Если мужчине не составляло в конце концов большого труда проехать несколько сот километров в седле, то каково приходилось женщинам? Большинство из них предпочитало сидеть в люльке, притороченной на боку верблюда. С одной стороны — люлька с женой и детьми, с другой — домашний скарб... Трудная это была езда — 100 — 200 километров покачиваться в такт поступи верблюда, а он иногда еще и спотыкался, а то вдруг наклонялся, [33] чтобы щипнуть сухой травы. Но большинство жен наших военных превозмогали суровые условия жизни и шли рука об руку с мужьями на протяжении многих лет их службы на границе.

Наиболее сложным для того времени вопросом в быту среднеазиатских пограничников было устройство детей. Как только ребенок достигал четырех-пятилетнего возраста, ему уже нельзя было обходиться без детского общества. Правда, вырастая среди пограничников, малыш рано приобретал самостоятельность, но нередко она превышала меру... Особенно остро стоял вопрос о детях школьного возраста: русских школ поблизости не было. Поэтому возникла необходимость создания детского интерната. Такое учреждение на 60 — 70 мест впервые было организовано нами в городе Мары. Предполагалось, что со всех пограничных застав дети старше четырех лет будут направлены в Детскую коммуну (так тогда именовалось это учреждение). Казалось бы, сомнений в целесообразности подобного учреждения не могло быть. Интернату нашли хорошее помещение, для него подобрали отличный педагогический персонал. Содержание этого учреждения было взято государством на свой счет, и лишь в небольшой части расходы покрывались за счет специального фонда погранотряда. Однако нелегко было убедить некоторых матерей отправить ребенка за 300 — 400 километров на попечение чужих людей. В день открытия решено было провести съезд жен начальствующего состава, дети которых должны были оставаться в Коммуне. Собрание прошло в обстановке высокой торжественности. Два дня прожили матери в Мары, наблюдая за тем, как себя чувствуют их дети. Затем наступил день отъезда матерей на свои погранзаставы. И вдруг мне докладывают, что жены такого-то и такого-то ночью забрали своих детей и увезли их на границу! Это был большой удар по нашему начинанию,

К счастью, увезли всего двух-трех детей. Остальные прекрасно прижились, и слава о Детской коммуне пограничного отряда (куда я был переведен к этому времени) быстро разнеслась по всей среднеазиатской границе.

Когда наступили жаркие месяцы, нам удалось вывезти всех детей на лето под Москву. Теперь матери «похищенных» детей сами стали упрашивать нас взять их ребят в подмосковный лагерь.

Бывали у нас такие обстоятельства, когда по многу суток подряд без сна и без воды бойцы преследовали нарушителей границы по Кара-Кумской пустыне. Здоровье таких бойцов требовало особой заботы. В Мары был организован санаторий для пограничников с двухнедельным сроком пребывания. Сюда принимались не больные (таких в погранохране не должно быть!), [34] а наиболее отличившиеся по службе. Им были созданы условия для отдыха, я бы сказал, идеальные, по тому времени и по сравнению с весьма суровым повседневным бытом. Отдыхающий получал белоснежное обмундирование, он ежедневно — и даже не раз в день! — принимал душ (а это роскошь для жителя безводной пустыни), ел пять раз в день, участвовал в играх и слушал, если пожелает, лекции.

Даже такие города, как Ташкент, Самарканд и Ашхабад, утопавшие в зелени, все же испытывали тогда нехватку воды. Другие же населенные пункты, удаленные от рек, особенно погранзаставы в песках, почти круглый год страдали от ее недостатка. Дислокацию погранзаставы определяло в основном наличие колодца, пусть даже линия государственной границы проходила южнее и между нашими и афганскими заставами неохраняемая зона в песках достигала кое-где сотен километров. Впрочем, линия границы в некоторых местах носила скорее символический характер, нежели юридический, поскольку пограничных знаков не ставили, а там, где они были, пески их быстро заметали.

Помню названия погранзастав: Джей-Рали, Ширам-Кую, Осман-Уюк, размещавшихся одна от другой «по соседству» — их разделяли от 60 до 100 километров безводной пустыни. Колодцы этих застав представляли собой некую загадку. Как могли определить наши предки, что именно здесь есть вода? Ведь пробного бурения скважин не существовало. Чем же руководствовались древние жители пустыни, приступая к рытыо глубочайших колодцев, в которых вода стояла на 300 метров ниже поверхности земли? Неудивительно, что многие верят, будто в старину были такие «провидцы», которые обладали таинственным даром чувствовать глубоко спрятавшуюся воду.

Вероятно, тысячелетний опыт научил подмечать какие-то верные приметы, ныне позабытые... Как бы там ни было, все равно: отыскание воды здесь — дело удивительное.

Поражало меня и устройство колодцев. Смотришь в трехсотметровый ствол и изумляешься выносливости, смелости и упорству героев-одиночек, которые несколько лет изо дня в день извлекали грунт кожаными мешками — именно кожаными, ибо твердый материал, если сделать из него ведро, мог бы, ударяясь о стенки колодца, вызвать обвал и свести на нет всю титаническую работу.

Известно, что в штольне на глубине 200 — 300 метров ощущается недостаток кислорода. [35] Как же человек, работая, выдерживал такой недостаток? Каждый подъем земли из колодца вытеснял на поверхность часть углекислоты, а каждое опускание пустого мешка вниз приносило немного воздуха, более богатого кислородом... Но, разумеется, надо было обладать поистине богатырским здоровьем, чтобы выдержать столь тяжелое испытание.

Существуют эти колодцы много веков. Приученные верблюды сами, без погонщика и присмотра, изо дня в день черпают из них воду. На канате толщиной в 5 — 8 сантиметров верблюд тянет бурдюк с водой, идя по проторенной за многие годы тропе протяженностью до 300 метров. Почувствовав толчок бурдюка, верблюд, никем не понукаемый, поворачивается и идет в обратную сторону. За те секунды, что верблюд поворачивается, человек должен вылить воду из бурдюка в громадную бочку, установленную возле колодца, или в бетонированную открытую емкость. И днем, и ночью совершалась на заставе эта работа, ибо воды требовалось много. Велика цена каждой капли воды в пустыне!

Мы часто читаем и слышим теперь по радио об успешном продвижении на запад Кара-Кумского канала, протяженность которого превышает уже 800 километров. А ведь в 1929 году я был свидетелем того, как стихийно возникал этот грандиозный канал.

Это было в районе кишлака Кизыл-Аяк, вблизи которого проходил построенный незадолго до этого Бассага-Керкинский канал протяженностью около 60 километров. Голова этого канала находилась у пограничного кишлака Бассага, где Аму-Дарья поворачивает на север и где речная граница с Афганистаном прерывается, уходя на запад по каракумским пескам.

Каждое лето все местное население и близлежащие войсковые гарнизоны поднимались на борьбу с паводком. В связи с резким повышением уровня Аму-Дарьи напор воды в канале бывал настолько велик, что при этом всегда была угроза размыва правого или левого берега, что могло причинить огромный ущерб крестьянским дворам и хлопковым полям. Спасение канала становилось тогда задачей первейшей важности. Десятки тысяч мешков с песком выкладывались вдоль его берегов, многие сотни крестьян несли круглосуточную вахту по всей трассе.

И вот однажды, в 1929 или 1930 году, вода поднялась настолько высоко, что никакие мешки с песком не могли ее сдержать. Уже только сантиметрами исчислялось расстояние между зеркалом воды и верхней точкой берега. Катастрофа казалась неизбежной: еще миг, и масса воды ринется на беззащитные населенные пункты, смоет посевы, лишит людей крова и хлеба. [36]

Но вода сама нашла себе иной выход. В районе кишлака Кизыл-Аяк, прорвав левый берег канала, она устремилась в сторону каракумских песков, не причинив никакого ущерба.

Позднее установили, что путь, по которому пошла избыточная вода, был старым руслом Аму-Дарьи; именно в этой местности, у современного кишлака Кизыл-Аяк, несколько тысяч лет назад произошел поворот могучей среднеазиатской реки на северо-запад, и она стала впадать не в Каспийское, а в Аральское море.

Кто из наблюдавших прорыв водой левого берега Бассага-Керкинского канала мог подумать, что на наших глазах совершается природное чудо: воды Аму-Дарьи вновь устремились в сторону Каспийского моря по своему древнему руслу!

Бывший тогда председателем ЦИК Туркменской ССР Айтаков проплыл на лодке по водосбросу, положившему начало знаменитому теперь Кара-Кумскому каналу, пройдя в глубь песков более 15 километров, — вот и все ... Но вода и дальше сама пробивала себе дорогу. Нередко ей приходилось встречать на своем пути большую гряду барханов, закрепленных зарослями саксаула; упершись в эту гряду, вода все выше поднималась, и тогда возникало огромное озеро, которое исчезало, как только вода прорывала барханы и устремлялась дальше на запад, чтобы вновь встретить препятствие и вновь образовать озеро.

Лишь много позже вмешались человеческий ум и руки в эту стихийную работу воды, направляя ее по наиболее благоприятному пути, чтобы миллионы кубометров драгоценной влаги не уходили зря в ненасытную толщу каракумских песков.

Из природных явлений, характерных для зоны Кара-Кумов, мне еще хорошо запомнился «афганец». Так назывались пыльные бури, надвигавшиеся обычно со стороны Афганистана.

Картина приближения «афганца» и его чудовищная сила, поднимающая на километры вверх огромные слои песка, не раз описывались в научной и художественной литературе. Я хочу лишь сказать, что многие напрасно думают, будто опасность оказаться во власти «афганца» существует только в пустыне. Слов нет, в пустыне выдержать его удары труднее, по и на пограничной заставе, как равно и в любом другом населенном пункте, «афганец» доставляет массу неприятностей.

Сначала устанавливается какой-то таинственный штиль, людей охватывает смутная тревога. Затем южный небосвод [37] заволакивается желтовато-бурой пеленой, как бы накрывается снизу огромным пологом, растущим вверх и вширь с каждой минутой. Яркий солнечный день быстро сменяется сумерками. Желтая пыль летит все плотнее, проникая во все щели. Как бы вы ни закрывали уши, нос, рот, глаза, какой бы одеждой ни пытались прикрыть свое тело — все бесполезно, пыль проникает всюду. Сначала вам удается выплевывать ее, потом во рту пересыхает, и вы уже едва шевелите языком и губами, и на зубах хрустит песок, словно битое стекло. Некоторые хозяйки заранее конопатили окна своих квартир, заклеивали их бумагой, и все же, как только налетит «афганец», на любом предмете в доме можно было выводить пальцем буквы или рисовать по слою проникшей в дом пыли...

У каждого пограничника и у многих местных жителей есть защитные очки, плотно прилегающие к лицу, они очень нужны в такое время, хотя и приходится, крепко зажмурясь, протирать их чуть ли не каждые 20 — 30 минут.

Но эта напасть не бывает долгой. Гораздо больше волнений и тревоги приносили пограничникам и местным жителям разливы таких могучих рек, как Аму-Дарья (несмотря на поворот ее в новый отвод), Вакш, Пяндж и другие. Обычно это случалось в июле, когда происходит наиболее бурное таяние снегов и льда в горах, откуда берут начало реки Средней Азии. Преодоление реки в это время и при тогдашних переправочных средствах было делом весьма рискованным. Чтобы попасть на противоположный берег, надо было подняться вверх на 4 — 6 километров и здесь сесть на плотик из поплавков системы Полянского. Быстрое течение относило плотик к другому берегу, отгоняя его на 4 — 5 километров вниз по течению за 1 — 2 минуты. На двоих пограничники делали один плотик из трех или четырех поплавков, раздевались на всякий случай догола, винтовки и одежду держали в руках. Холодная вода обжигала свисающие с плота ноги. Мне пришлось переправляться таким образом всего раза три, но забыть это трудно. Запомнилась мне также переправа через устье реки Вакш в таком месте, где ширина превышала полкилометра. Здесь переправочным средством служил «каюк». Не случайно эта лодка носила столь безотрадное название. Мы переправлялись на каюке с комендантом погранучастка П. Козловым. Спустив лодку на воду, мы быстро прыгнули в нее, и Козлов взял в руки кормовое весло. Вдруг в лодке стала быстро прибывать вода. Кроме моей фуражки, выливать ее было нечем. И могу сказать не преувеличивая: я действовал очень усердно, зачерпывая воду и выливая ее за борт.

Нередко думаешь: нам, старшим начальникам, не так уж часто приходилось подвергать свои нервы подобным испытаниям, [38] а ведь солдаты и командиры пограничники, несущие каждый день службу, ежечасно находились в обстановке, требующей высокого физического и нервного напряжения...

Ни разу позднее мне не пришлось побывать в тех местах, но не думаю, чтобы служба там сделалась намного легче даже в наши дни высокоразвитой техники.

Представляет, на мой взгляд, особый интерес и то, как снабжались пограничники продовольствием.

Теперь приходится слышать от старых снабженцев, ветеранов погранохраны, что им удавалось в 20 — 30-х годах обеспечивать продовольствием и фуражом большую массу разбросанных по границе людей и лошадей, имея весьма ограниченный штат работников, а вот-де в наши дни, хотя людей на границе не увеличилось, штаты снабженцев непомерно разбухли. Но как осуществлялось снабжение в 20-х годах? Откуда пограничники получали муку, крупу, мясо, жиры, картофель, овощи, сено, зернофураж? В годы нэпа их поставляли купцы, либо советские, либо, еще чаще, афганские подданные. С ними заключались ежегодно договоры, и от хозяйственников погранотряда требовалось лишь следить за точным выполнением договорных обязательств; это было нетрудно, ибо заинтересованные в возобновлении договора оборотистые купцы обычно поставляли продукты хорошего качества и без перебоев. А сахар, табак, мыло и специи доставлялись на заставы, тоже без больших хлопот, со складов погранотряда. При такой системе снабжения требовалось, конечно, совсем немного штатных работников.

Ревизии финансовой и хозяйственной деятельности каждой погранкомендатуры, которая вела расчеты с купцами, производились ежегодно.

Я должен рассказать об одном эпизоде в связи с такой ревизией.

Однажды поступили сведения, что Сарай-Комарская погранкомендатура, во главе которой стоял тогда старый чекист Калнин, допускает злоупотребления в расходовании средств на оплату продовольствия и фуража и что некоторые лица из погранкомендатуры участвуют в грязных сделках с афганскими купцами. Начальник погранотряда решил провести более глубокую ревизию хозяйственной деятельности этой комендатуры, для чего была создана комиссия под моим председательством, в которую был введен и оперативный работник Николаев. По прибытии в Сарай-Комар, я встретился [39] с Калниным как с хорошим своим товарищем по работе; к нему я питал большое уважение. Калнин отнесся к ревизии с полным спокойствием и просил меня помочь ему навести должный порядок в хозяйстве. По прошествии нескольких дней оперуполномоченный Николаев, державшийся от остальных членов комиссии особняком, стал доказывать мне необходимость домашнего ареста Калнина, так как без этого якобы невозможно вести следствие. Я такими полномочиями не располагал, и Николаев специальной шифровкой запросил начальника погранотряда. Он получил разрешение на домашний арест Калнина. К большому моему огорчению, мне самому пришлось приводить в исполнение распоряжение об аресте, в связи с чем и я, и Калнин пережили тяжелые минуты... Лишь значительно позже мне стало известно, что Николаев преступно злоупотребил своим служебным положением и из чисто личных побуждений добивался изоляции Калнина. Уже находясь в другом погранотряде, я узнал, что Калнин был условно осужден на год заключения за бесхозяйственность.

Прошли годы. Фашисты подошли к самой Москве. Войска 49-й армии, оборонявшие Серпухов, отражали натиск противника. В критические дни ноября 1941 года небольшая группа вражеских танков пересекла шоссе между Серпуховом и Тулой на участке, где располагалась одна из дивизий 49-й армии. Командарм Захаркин приказал мне немедленно отправиться в расположение этой дивизии и выяснить обстановку на месте. Ночью, добравшись по сугробам до избушки, в которой располагался штаб дивизии, я выслушал доклад начальника разведотделения. Изба освещалась одним масляным каганцом, и мне трудно было разглядеть лица присутствовавших. Но голос начальника разведотделения показался мне очень знакомым. Слушая его, я все чаще задавался вопросом, кто же это? В конце концов я поднял кверху каганец и узнал Калнина. Его заросшее и почерневшее лицо свидетельствовало о трудных условиях его фронтовой жизни. Мы дружески поздоровались, но поговорить, как мы хотели бы, не пришлось — не до того нам было, чтобы рассказывать о себе.

Прошло еще 15 лет. Приехав по служебной командировке в Ригу, я узнал, что Калнин постоянно живет в этом городе. Мне дали его телефон и адрес. Но он был тяжело болен, и врачи не позволили навещать его в больнице.

И поныне я не могу забыть той подлой роли, какую сыграл Николаев по отношению к Калнину — этому замечательному человеку.

Вернемся к службе на среднеазиатской границе.

В связи со сплошной коллективизацией резко обострилась классовая борьба. [40] Пограничная служба в Средней Азии в конце 20-х — начале 30-х годов стала особенно трудной. Противники коллективизации в Средней Азии с помощью зарубежных антисоветских организаций переходили в Иран и Афганистан, перебрасывая туда не только свое, но и награбленное колхозное и государственное имущество. Такая «эмиграция» наносила нам большой экономический ущерб. Чтобы ее остановить, недостаточно было вести разъяснительную работу по кишлакам, нередко приходилось вступать в вооруженную борьбу с крупными и мелкими бандами, формируемыми на сопредельных территориях специально для того, чтобы переводить байские семьи от нас за границу.

Об одной такой банде расскажу подробнее. Ее возглавлял известный курбаши Ана-Кули. Он прославился своей неуловимостью. Много раз переходила его банда советско-афганскую границу — и каждый раз безнаказанно; его несколько раз «убивали», но он вновь появлялся.

В феврале 1932 года, когда я работал помощником начальника погранотряда в Мары, было получено сообщение, что его банда численностью свыше 400 хорошо вооруженных всадников вновь перешла границу. Вторжение было предпринято для того, чтобы вывести из хивинских песков за границу несколько сот байских семей, собравшихся там с разных концов Туркменской ССР.

Из Москвы поступила телеграмма, извещавшая, что Сталин лично следит за операцией по ликвидации банды и что начальник погранотряда несет персональную ответственность за успех.

Ясно было, что на этот раз высшее начальство не простит нам безнаказанного ухода Ана-Кули. Из Ташкента даже потребовали, чтобы вместе с донесением об успешной ликвидации банды был доставлен и сам Ана-Кули — живой или мертвый, в противном случае донесение будет рассматриваться как очередная утка.

М. А. Орлов, начальник погранотряда, решил сформировать истребительный отряд в составе 140 сабель из специально отобранных пограничников, включая сюда лучших курсантов школы младшего начальствующего состава во главе с начальником школы Корниенко — человеком тактически хорошо грамотным, находчивым и решительным. Нужно было выделить политработника для выполнения обязанностей комиссара истребительного отряда. Я предложил свою кандидатуру. Начальник погранотряда был этому рад: «Тебя как моего помощника по политической части мне инструктировать не нужно».

Мы отправились в путь. Со мной поехал и мой «практикант», красноармеец срочной службы В. Ф. Шевченко, впоследствии видный политический работник в пограничных войсках, [41] тогда работавший в политическом аппарате нашего погранотряда.

Нам предстояло выйти наперерез банде, двигавшейся в сторону афганской границы. По предварительным расчетам наша встреча должна была произойти в глубине Кара-Кумов, не ближе 140 — 160 километров от границы.

Так и случилось. Более чем в 100 километрах от г. Мары, исходного нашего пункта, мы увидели следы множества недавно прошедших лошадей и верблюдов. Моросил февральский дождик, и на сыром песке следы были хорошо видны. Полоса следов занимала не менее 800 метров в ширину. До. границы оставалось около 140 километров. Вскоре передовые дозоры донесли, что банда положила на землю всех верблюдов в одной из долин, а басмачи заняли сопки, выгодные для принятия боя.

Туман лежал густой пеленой. Лишь изредка в просветы можно было наблюдать с сопки расположившийся в долине караван — не менее 4 тысяч верблюдов, из которых почти каждый был навьючен, мы знали, коврами, ценностями и продовольствием. От противника местность просматривалась гораздо лучше, чем с нашей стороны, поэтому хорошо замаскировавшиеся басмачи имели возможность вести более прицельный огонь.

Спешившись и отправив коноводов с лошадьми за пригорок, наш отряд пошел в наступление. Первый бой, продолжавшийся около 4 часов, проходил с большим напряжением; мы потеряли несколько человек убитыми и ранеными. С наступлением темноты все стихло. Банда двинулась дальше.

Утром следующего дня часть наших людей занималась розысками и опознаванием трупов, а остальные пошли в преследование. Вскоре снова настигли банду и опять завязали напряженный бой, длившийся до темноты.

На третий день повторилось то же. И хотя убитых басмачей насчитывалось изрядное число — после трех боев более 300, активных винтовок у противника по-прежнему насчитывалось около 400; винтовка убитого басмача переходила в руки одного из тех, кого сопровождала банда.

Последний, четвертый бой развернулся с утра в долине Намаскар, всего в 12 километрах от афганской границы. Было ясно, что если в этом бою банда не будет полностью уничтожена, то ночью остатки ее окажутся на территории Афганистана. К нам на подмогу прибыла из Кушкинского стрелкового полка группа бойцов в 40 сабель под командованием начальника полковой школы А. А. Лучинского. Чтобы выйти в тыл банде, они совершили форсированный переход на конях вдоль границы свыше 100 километров. Вскоре к нам приехал командир Кушкинского полка Шарков, [42] который до конца боя принимал непосредственное участие в ликвидации остатков банды. Бой начался с самого утра и длился до темноты. Чтобы оставшиеся в живых басмачи не ушли ночью через границу, все выходы из долины Намаскар были заняты нашими дозорами.

Ранним утром мы установили результаты проведенной операции.

Возглавлял банду сам Ана-Кули. Его ближайшими помощниками были сын и брат. В каждом из боев басмачи недосчитывались то одного, то другого из своих главарей. К концу операции все главари банды были убиты. Из 4 тысяч верблюдов, бывших в караване, уцелело не более 2 тысяч. Мы погрузили на них раненых, женщин и детей, чтобы отправить их в Кушку для дальнейшего следования поездом. Чуть ли не целый поезд заняло отбитое нами у басмачей добро, которое они хотели увезти за границу.

Банда Ана-Кули была полностью ликвидирована. Пожалуй, с той поры таких крупных бандитских формирований на среднеазиатской границе уже не было.

В чем заключались обязанности комиссара истребительного отряда в этой операции?

Если командир отряда должен был находиться там, откуда ему удобнее управлять ходом боя, то комиссар в этой обстановке наилучшим образом мог выполнить свою роль, находясь с бойцами, а иногда и впереди них. Вот где мне пригодилась моя старая страсть к стрелковому делу, которая сделала меня когда-то «стрелком-мастером» по винтовке и пистолету! Выезжая на операцию, я взял с собой винтовку с оптическим прицелом системы Лаймана. Хотя басмачи маскировались очень тщательно, их чалмы все же были различимы на общем фоне, а для стрельбы с оптическим прицелом на расстоянии 150 — 200 метров достаточно было иметь мишень размером в спичечную коробку. Бойцы видели, как при каждом моем выстреле еще одна чалма подскакивала вверх и исчезала; возможно, поэтому они и старались держаться поближе ко мне. Нередко увлеченные ходом боя, пограничники стремились сойтись в рукопашную схватку, но я их удерживал, видя, что для этого еще момент не наступил. Меня ни на минуту не покидало чувство ответственности за успешное выполнение столь важного задания, и это руководило также моими личными поступками, не давая увлечься боем до потери контроля над собой.

Между командованием погранотряда, погранкомендатур и погранзастав и местными организациями были самые дружественные отношения. Местные жители, городские и сельские, с одобрением говорили о том, как представители погранвойск осуществляют принципы ленинской национальной политики, не допуская каких-либо проявлений великодержавного шовинизма. Дружбу с пограничниками ценили и туркменские руководящие работники.

За годы работы в Туркмении я избирался в состав Керкинского окружного комитета партии, Керкинского окружного исполнительного комитета советов, состоял членом партийной тройки ЦКК по Марыйскому району, был делегатом Всетуркменского партийного съезда. Я с гордостью и признательностью ношу орден Трудового Красного Знамени, которым меня наградило туркменское правительство за активное участие в общественно-политической жизни республики.

Зимой 1932/33 г. я был назначен на должность начальника и комиссара Ташкентской пограничной радиошколы. Эта школа готовила радистов и радиотехников для пограничных войск Европейской части СССР и для всей Средней Азии. Начальник войск округа Н. М. Быстрых, напутствуя меня, сказал: «Вам предстоит выполнить наказ партии: большевики должны овладеть техникой. Беритесь смелее за новое дело!»

Не так это просто — командовать частью в тысячу человек и самому обучаться такому сложному делу, как радиослужба. Наряду с организацией учебного процесса надо было еще руководить строительством огромного учебного корпуса, курсантского общежития, а также двух домов для начальствующего состава.

Это было для меня первое и, пожалуй, наиболее серьезное испытание на организаторскую зрелость. Впервые мне пришлось почувствовать всю сложность и ответственность работы командира-единоначальника. Одно дело — критиковать «со стороны» командира за те или иные неполадки, не неся формальной личной ответственности; другое — самому отвечать за все: за боевую и специальную подготовку, за партийно-политическую работу, за моральное состояние части, за хозяйство и быт людей, заблаговременно думать о приближении зимы, о заготовке топлива, о противопожарных мероприятиях, о заготовке овощей на предстоящий год, а весной организовать ремонт всего жилого фонда, техники и всего прочего.

Хорошая воинская часть не может обходиться без подсобного хозяйства, и руководство им составляет также заботу командира части. [44]

Разумеется, у командира есть помощники по различным отраслям работы, но разве может его беспокойное сердце не откликаться на повседневные трудности и нужды?

Быть командиром части — это значит брать на себя львиную долю ответственности за всех своих подчиненных, не всегда имея притом уверенность, что тебя правильно поймут и поддержат в трудную минуту «сверху».

Никак не ожидал я, что такое множество щелчков посыплется на меня в первую же пору руководства частью. До этого на протяжении 14 лет службы в армии я не имел ни одного взыскания, а за два с половиной года командования школой, несмотря на то, что последняя превратилась в образцовую воинскую часть в округе, я умудрился получить четыре выговора!

Поводов для взысканий было сколько угодно. Сорвалась лошадь с привязи, наступила ногой на оборвавшийся провод под током и тут же погибла — начальнику школы выговор. До этого случая я не знал, что лошадь мгновенно погибает даже от 50 вольт напряжения в сети. Она сама является носителем большого электрического заряда. Темной ночью, особенно в сильную грозу, от лошади отскакивают огромные искры, и больше всего от ее гривы (это мне пришлось неоднократно наблюдать во время ночных поездок по границе).

Курсант сорвал яблоко в саду колхозника-узбека, проезжая верхом на лошади мимо его усадьбы, — начальнику школы выговор за плохое воспитание подчиненных... А ведь столько раз мы настойчиво разъясняли, как это важно строго соблюдать правильные взаимоотношения с местным населением вообще, особенно с теми колхозниками, на территории которых размещались радиостанции школы, ведь таких станций было больше 100!

Из окружного склада получили соленую рыбу взамен мяса, сварили суп, а рыбу выдали на второе блюдо. У нескольких курсантов расстроились желудки — начальнику школы выговор за плохой контроль по пищеблоку.

Фельдшер наш любил выпить; однажды, напившись, он три дня отсутствовал, и его нигде не могли найти — начальнику школы выговор за... И т. д.

Разумеется, начальник школы не оставался безучастным к тем или иным правонарушениям, он реагировал на них «по административной и общественной линиям». Но этого было мало для окружного начальства — ему тоже нужно было «реагировать». ..

Я чувствую, что вторгаюсь в недозволенную для критики область. Но что скрывать? Не раз в то время я думал о том, как важно беречь авторитет командира не только ему самому, но и начальникам, стоявшим над ним. [45]

Годы командования радиошколой были школой и для меня самого — и не только в смысле умения командовать отдельной частью. Я обязан был овладевать техникой: где же можно было лучше, чем здесь, решить эту задачу!

Моим первым заместителем был начальник штаба школы М. М. Монасевич — большой специалист в области радио; он охотно согласился преподать мне основы электротехники и радиотехники. Для этих занятий мы отвели два часа в сутки. Чаще всего это бывало по утрам, от 8 до 10 часов. Настойчиво занимаясь, я получил месяцев за шесть общее представление об этих дисциплинах. Другой мой подчиненный — А. Г. Сурин — обучал меня работать на ключе по азбуке Морзе. В кабинете у меня был установлен ключ, каждую свободную минуту я на нем упражнялся и вскоре стал принимать на слух и передавать на ключе 50 — 60 знаков в минуту, что тогда считалось «удовлетворительным». Я мог теперь с большим пониманием дела присутствовать на занятиях с курсантами, а следовательно, более уверенно руководить радиошколой.

Не совсем обычными были тогда у нас формы и методы воспитательной работы. Упомяну некоторые из них.

Когда я был непосредственно на границе, мы широко применяли как способ поощрения письма от командования родителям отличившихся пограничников. Такой обычай я ввел и в радиошколе. Писали мы не только родителям, но также и на заводы, в шахты, в совхозы — туда, откуда прибыл новобранец. Случалось, наши письма попадали там в местную печать. Это не были сухие, стандартные письма «под копирку». Нет, в каждом таком письме отмечались действительные черты личности курсанта и его поведение, сообщались конкретные показатели его учебы. Большой честью для курсанта было удостоиться такого отличия. Пожалуй, не было более сильного способа морального воздействия. Да и для родителей бойца эти письма много, значили: они нередко обрамлялись и под стеклом вывешивались на видном месте. Мы получали ответные письма от родителей, братьев, сестер, директоров предприятий, правлений колхозов. Переписка была настолько обширной, что нам пришлось создать для руководства этой корреспонденцией специальное бюро, как теперь говорят, на общественных началах.

По инициативе партийной организации был введен обычай собираться на чашку чая у начальника школы, куда приглашалось 20 — 25 курсантов-отличников во главе с командиром подразделения. Огромное здание школы было полностью радиофицировано, и каждый курсант мог слышать у репродуктора, о чем говорят на этой неофициальной встрече. Обычно вечер сводился к откровенному обмену мнениями о жизни школы; курсанты чувствовали себя свободно, а мы все — и командование, [46] и партийное бюро — постоянно помнили о том, что самая строгая воинская дисциплина не должна ущемлять чувства собственного достоинства. Душой этих собеседований обычно был молодой секретарь партийного бюро В. Ф. Шевченко, служивший ранее со мной в погранотряде.

Одним из видов премирования лучших курсантов было посещение Ташкентского оперного театра. В те годы начальник школы располагал по параграфу «культпросветработа» значительными средствами, из которых приобретались на весь год 6 — 8 постоянных билетов на субботу и воскресенье в оперный театр. Около 800 билетов в год предоставлялось лучшим работникам школы. Курсанты очень ценили эту форму поощрения. Многие из них впервые приобщались таким образом к высшим формам театрального искусства.

Памятным для всех наших курсантов и командиров был приезд в школу всемирно известного радиста Героя Советского Союза Эрнеста Теодоровича Кренкеля, участника челюскинской эпопеи. Кренкель увлекательно рассказывал курсантам о роли радиосвязи в момент гибели парохода «Челюскин» и снятия со льдины советских мореплавателей. Курсанты слушали, затаив дыхание. Потом один из них задал вопрос Кренкелю: «Какой системы была та радиостанция, на которой вы работали, находясь на льдине?» Эрнест Теодррович улыбнулся и после некоторой паузы ответил: «Системы НСПЛ». Курсанты к тому времени находились накануне выпуска и успели ознакомиться с множеством систем радиостанций, но о такой не слышали. В зале воцарилась неловкая тишина. Переспрашивать неудобно — подумают, что курсанты недостаточно грамотны. Кренкель видел, что люди недоумевают, но молчал. Наконец, один из преподавателей радиодела робко и тихо заявил, что ему неизвестна система «НСПЛ». Эрнест Теодорович пояснил: «НСПЛ» — значит «на соплях», т. е. в ней не было, как он сказал, живого места, она вся состояла из спаек и узелков. Так в лексиконе наших радистов появился еще один ходовой «технический» термин. Помнит ли теперь Эрнест Теодорович, с какой теплотой и любовью встречали его курсанты Ташкентской радиошколы в 1934 году?

Упорный, самозабвенный труд замечательного коллектива командиров-специалистов радиошколы был вознагражден высокой успеваемостью курсантов — 90 % имели оценки «отлично» и «хорошо».

А сколько заботы и внимания уделяли быту курсантов жены начальствующего состава! В то время рекомендовалось вовлекать жен командиров в работу по улучшению казарменного быта. Красная казарма должна была быть чистым, светлым, уютным общежитием, где все кровати отлично заправлены, [47] покрыты покрывалами, подушки не соломенные, а перовые, на тумбочках стоят графины с водой, а между кроватями расстелены коврики.

Я знаю, что теперь это многим кажется излишеством, изнеживающим людей, но вряд ли с этим можно согласиться: наряду с такой заботой об уюте в Красной казарме мы настойчиво тренировали людей в частых переходах с большой выкладкой, приучали курсантов стойко переносить жару, возможно дольше обходиться без воды — приучали к физическим лишениям. .. Тем слаще был отдых в хорошо оборудованной казарме. Приезжавшие из разных гарнизонов представители командования неизменно отмечали в школе строгий порядок.

Не без грусти я оставлял командование школой в 1935 году, получив назначение на должность военного комиссара железнодорожной бригады в Киев.

За восемь с лишним лет службы в Средней Азии я успел настолько привязаться к этому краю, к местным жителям, к товарищам по работе, что переезд даже в такой красивый город, как Киев, не мог подавить грусть от разлуки с полюбившимся краем.

В конце 1938 года я вернулся в погранвойска. Меня перевели в Харьков на должность помощника начальника пограничных войск округа, а позже назначили там же на должность начальника окружного управления снабжения пограничных и [48] внутренних войск НКВД. С этого времени и началась моя специализация как организатора снабжения.

В систему снабжения входило обеспечение войск вооружением, боеприпасами, автотранспортом, горючим, продовольствием, вещевым имуществом, финансами, квартирным довольствием. К тому времени я уже закончил заочный факультет Военной академии имени Фрунзе и получил воинское звание комбрига.

В начале 1940 года мне было поручено формирование окружного управления снабжения Львовского пограничного округа с одновременным исполнением обязанностей заместителя начальника пограничных войск. При назначении во Львов мне достаточно убедительно разъяснили всю сложность наших взаимоотношений с Германией, высокую ответственность пограничных войск на юго-западе. В связи с этим мне было также сказано, что перевод на западную границу СССР я должен рассматривать как повышение. Недолго пришлось нести здесь «мирную» пограничную службу. К тому же и этот короткий срок оказался весьма насыщенным событиями.

Вместе с заместителем начальника пограничных войск округа — И. А. Петровым мне довелось участвовать в прокладке новой государственной границы с Румынией и выбирать наиболее подходящие пункты для размещения застав. На машине и пешком мы пробирались по горно-лесистой местности южнее Черновиц. [49] Наше внимание привлекла самая высокая здесь гора Поп-Иван — около 4 тысяч метров над уровнем моря. Решено было разместить на вершине этой горы пограничную заставу.

Сам я на эту гору взобрался лишь в начале мая 1941 года, решив посмотреть, как там живут пограничники. (Погранзастава так и называлась «Поп-Иван».) Подъем в гору мы начали около 8 часов утра, одетые по-летнему; пришли мы на заставу около 8 часов вечера. Примерно на полдороге нас встретил дозор; нам принесли валенки и полушубки. Вскоре мы вступили в полосу вечного снега. Чем выше мы поднимались, тем становилось холоднее; останавливаться на отдых мы опасались, боясь простуды, и хоть медленно, но безостановочно шли. По дороге мы нашли в одном месте обоймы с русскими винтовочными патронами, на которых была выбита цифра �» — здесь были русские солдаты в первую мировую войну.

Прибыв на заставу, мы увидели небольшой домик, занесенный снегом. Рядом стояла тригонометрическая вышка. Передвижение по границе возможно было только на лыжах.

Из личного опыта восхождения на эту гору и из рассказов пограничников я узнал, что основная трудность здесь — это доставка продовольствия. Одну треть пути его доставляли на вьючных лошадях, а дальше только на себе. Промышлявшие этим местные жители совершали за сутки один оборот; на спине [50] одного человека умещалось 40 — 45 килограммов продуктов. Когда я во Львове читал жалобу начальника заставы «Поп-Иван» на то, что слишком низко оплачивается труд носильщиков, мне его жалоба показалась неосновательной. Но теперь мне стало ясно, что надо повысить оплату по крайней мере вдвое. Лишний раз пришлось мне убедиться, как необходимо личное знакомство командира с обстановкой.

Бывая часто на заставах, я наблюдал оживленное движение на сопредельной стороне. Если полгода назад у пограничного шлагбаума можно было увидеть одного-двух немецких солдат, то в апреле и мае 1941 года, когда я прибыл на заставу у Перемышля, как по команде, выскочило не менее трех десятков немецких офицеров, которые вели себя крайне возбужденно. Признаков нарастания активности немцев вблизи границы с каждым днем становилось все больше. И не только на земле, но и в воздухе оживилась их деятельность. Немецкие самолеты совершали регулярные разведывательные полеты, углубляясь иногда в нашу сторону на несколько десятков километров; паши зенитные части и истребительная авиация могли лишь созерцать эти наглые выходки — стрелять им не разрешалось из опасения провокации.

Случилось так, что очередной отпуск был предоставлен мне с 22 июня 1941 года. По совету начальника погранвойск округа я решил далеко не уезжать, а отдохнуть в одном из санаториев Прикарпатья. Нужда в хорошем отдыхе была большая — четыре последних года, заочно учась в Академии, я все отпускное время использовал на выполнение академических заданий. С вечера приказал водителю Д. М. Груню подать машину к 6 часам утра. Как ни в чем не бывало в отпуск уходили и другие командиры. Правда, учитывая тревожную обстановку, начальник погранвойск округа установил порядок, согласно которому по выходным дням дежурство по штабу округа нес один из его заместителей.

В ночь на 22 июня по штабу пограничного округа дежурил начальник политотдела округа Я. Е. Масловский (ныне генерал-майор в отставке) — ему и пришлось получить первую информацию и доложить в Москву о начале войны. Но там не сразу поверили... [51]

Начало войны

В 4 часа утра 22 июня 1941 года начался обстрел нашей территории. Около 5 часов утра дежурный по штабу округа оповестил об этом нарочным и по телефону всех офицеров. Едва успев одеться, я услышал гул самолетов, затем разрывы авиабомб. Отправил семью в подвал трехэтажного дома, а сам побежал в штаб округа, находившийся в 2 километрах от моей квартиры. На улицах Львова уже лежали трупы, слышны были стоны раненых. Я видел очередной заход вражеских самолетов над тем районом, где оставалась моя семья. В результате этого налета был сильно поврежден дом, в котором мы жили, и моя квартира, но, к счастью, все укрывшиеся в подвале остались невредимыми.

Авиационные налеты на Львов продолжались почти непрерывно несколько дней, притом безнаказанно: наша истребительная авиация понесла большие потери в этом районе на аэродромах в первый же час войны, зенитные средства также вскоре были подавлены.

Надо сказать, что вблизи Львова нашей авиации было немало, но жилья для летчиков возле аэродромов не было. [52] Поэтому летный состав почти ежедневно, а в субботний вечер всегда, следовал пригородными поездами на ночлег во Львов, оставляя у боевых машин дежурного. Это обстоятельство оказалось на руку фашистам, начавшим войну рано утром в воскресенье, когда все население, включая и военных, мирно почивало.

В штабе погранвойск Я. Е. Масловский рассказал, что в ночь с 21 на 22 июня 1941 года на участке одного из наших отрядов перешел границу немецкий солдат и сообщил, что в 4 часа утра немцы переходят в наступление. Масловский немедленно донес об этом в Москву дежурному по штабу погранвойск СССР. Через некоторое время из Москвы последовало указание: не поддаваться провокации, а перебежчика утром направить самолетом в Киев.

Аналогичные сигналы были и на других участках западной границы Советского Союза. Наша страна располагала непревзойденными по отваге и находчивости кадрами разведчиков, которые собрали и сообщили в соответствующие инстанции важные сведения. К сожалению, из поступавшей информации не всегда делались необходимые выводы.

Даже предупреждение, полученное за четыре часа до вражеского вторжения, могло бы иметь большое значение, если бы ему поверили. Четыре часа — срок ничтожно малый для принятия больших ответных мер, но эти часы могли быть драгоценными, если бы в это время подняли по тревоге все пограничные войска, а также войска Красной Армии, располагавшиеся непосредственно у границы. За эти четыре часа можно было бы вызвать на аэродромы значительную часть летного состава и поднять самолеты в воздух до того, как они были сожжены на земле.

О значении этих четырех часов красноречиво свидетельствуют некоторые эпизоды первых столкновений с противником тех частой, где люди были подняты по тревоге за три-четыре часа до этого, а то и менее. Пример — незабываемый подвиг располагавшейся в районе Рава-Русская и прикрывавшей Львов 41-й стрелковой дивизии. Бывший начальник штаба этой дивизии Н. Еремин в своих воспоминаниях рассказывает, что с весны 1941 года, как только началась боевая подготовка, дивизия была распылена и не представляла боеспособного соединения. Оба артиллерийских полка, противотанковый и зенитный дивизионы, другие спецподразделения находились на учебных полигонах и сборах вне границ дивизии.

Ввиду того, что немецкая авиация с каждым днем наглела, летая на малых высотах над советской территорией, а разведка доносила, что гитлеровцы наращивают силы непосредственно у границы, командир 41-й стрелковой дивизии генерал-майор Н. Г. Микушев принял 19 июня самостоятельное [53] решение — вернуть весь личный состав со специальных сборов и полигонов, а также с работ на оборонительных рубежах и всем частям и подразделениям полностью сосредоточиться в дивизионном лагере.

— А как же корпус и армия? Это с их ведома? — спросил начальник штаба дивизии.

— Об этом не будем говорить. Вы сами понимаете, каково наше положение, — уклонился от прямого ответа генерал{1}.

Генерал Микушев погиб смертью храбрых в боях за Киев в 1941 году, и остались навсегда неизвестными обстоятельства, в которых он принял свое необычно смелое для того времени решение: сделал ли он это полностью на свой риск или согласовал с кем-то свои действия. Как бы там ни было, благодаря своей прозорливости и решительности он принял ряд мер, повысивших боеготовность дивизии, и это имело немаловажные последствия.

К вечеру 21 июня 1941 года вся дивизия была в сборе. Между штабом дивизии и начальником погранотряда майором Я. Д. Малым, очень энергичным и смелым командиром, поддерживался постоянный контакт; командир дивизии был хорошо информирован о положении дел на границе.

В субботу вечером 21 июня, по рассказу Н. Еремина, генерал Микушев, созвав для совещания начальствующий состав, обратился к собравшимся со следующими словами:

«Мы с вами находимся в приграничной дивизии, и наша задача заключается в защите государственных интересов здесь, непосредственно на границе. Эта задача ... с нас не снимается сейчас, когда в приграничной зоне, как вам известно, создалась довольно-таки неясная и тревожная обстановка. Среди местного населения продолжают упорно держаться слухи о скорой войне. Вы сами видите, как немецкие самолеты нарушают границу и летают над нашей территорией. Непосредственно перед нами к самой границе только за последние дни немцы подвели крупные силы... Мы с вами должны быть готовы к самому худшему... Начальник штаба дивизии остается в лагерях до утра. Командиры частей тоже. Начсоставу отпуска сегодня сократить до минимума, лучше всем быть в лагерях...»{2}

Начало войны не застигло дивизию Микушева врасплох. Ее части и подразделения действовали по заранее намеченному плану. [54]

Она оборонялась сначала в полосе 50 километров по фронту. Против нее действовало пять пехотных дивизий противника, ибо это было важное операционное направление. Противник планировал к исходу 22 июня 1941 года овладеть городом Рава-Русская, а еще через два дня взять Львов. Но он просчитался. Советские воины проявили небывалое мужество, стойкость, боевое умение. Нередко сходились врукопашную, и каждый раз немцы не выдерживали, оставляли своих раненых, технику и отходили. Лишь на шестые сутки дивизия, согласно приказу, оставила свой оборонительный рубеж. А ведь она дралась без поддержки танков и авиации, с плохо обеспеченными флангами...

Вот что значит не дать себя застигнуть врасплох, заблаговременно проявить инициативу и решительность, действовать самостоятельно, чувствуя свою ответственность перед народом!

Из этого факта напрашивается много важных и поучительных выводов, относящихся не только к военному делу. Но прежде всего он доказывает, что даже не два дня, а несколько часов имели в той обстановке большое значение.

Вот еще такой факт: 99-я стрелковая дивизия, находившаяся перед началом войны в районе Перемышля, была приведена в боевую готовность лишь после того, как начался артиллерийский и авиационный обстрел нашей территории. Но первый удар фашистских войск приняли на себя пограничники 92-го отряда, и это дало возможность командиру 99-й стрелковой дивизии привести ее в боевую готовность. Ю. Стрижков{3} сообщает, что до 12 часов дня 22 июня 1941 года линия государственной границы стойко удерживалась главным образом силами пограничного отряда. Это позволило частям 99-й стрелковой дивизии выдвинуться в назначенные им полосы обороны. Завязались кровопролитные бои. Правда, Перемышль был все же взят немцами к исходу 22 июня; но в результате решительных и умелых действий частей 99-й стрелковой дивизии под командованием полковника Н. И. Дементьева и сводного пограничного батальона под командованием старшего лейтенанта Г. С. Поливоды, а также подразделения Укрепрайона к 17 часам 23 июня город был нами освобожден. Противник оставил на улицах свыше 300 трупов, 12 пулеметов, несколько орудий и 2 танка. В этой ожесточенной схватке с врагом в тыл немецким частям, ворвавшимся в Перемышль, ударил отряд, составленный из партийного актива города; 200 человек во главе с секретарем Перемышльского горкома партии [55] П. В. Орленко создали угрозу тылу противника и вынудили его отойти за пограничную реку Сан.

Гитлеровскому командованию не удалось здесь достичь какого-либо значительного успеха за шесть дней упорных боев, и это облегчило нам маневрирование на других участках фронта. Лишь 28 июня 99-я дивизия и пограничники 92-го отряда оставили город по приказу вышестоящего командования.

«Несмотря на внезапность нападения противника, в дивизии не было потеряно твердое и четкое управление со стороны командования, нормально функционировала хорошо налаженная связь с подразделениями», — заканчивает свой рассказ Ю. Стрижков.

Известны и другие подобные же случаи в первые часы войны. Вспоминая о них, приходишь к выводу: дорого обошлась бы Гитлеру его авантюра уже в самом начале вторжения в СССР, если бы этому вторжению предшествовала с нашей стороны большая бдительность. Даже неотмобилизованная Красная Армия не позволила бы противнику так глубоко вторгнуться в нашу страну.

Уместно ли каждый раз кивать на то, что центр не дал своевременных директив о повышении боевой готовности войск? Действительно ли только центр был виноват в притуплении бдительности в войсках, находившихся непосредственно на границе? Неужто от центра зависело решение такого вопроса, как оставление самолетов на попечении дежурного старшины в ночь на 22 июня 1941 года и отпуск всех летчиков во Львов к их семьям?

Такое толкование, хотя в нем есть правда, весьма недостаточно; оно не позволяет сделать правильных выводов на будущее. Когда войска находятся на границе, да еще на такой неспокойной границе, уже это одно обязывает командование соединений и частей ко многому. И, как мы видели из приведенных фактов, некоторые командиры соединений, действуя инициативно и искусно, задержали впятеро-вшестеро превосходящего противника в тот период военных действий, когда каждый час был так дорог для нашей страны.

Обстановка в самом Львове в первые дни войны сложилась крайне напряженная. Противник почти круглосуточно бомбил город, число жертв среди населения росло с каждым днем. Среди военнослужащих были, правда, немногочисленные, жертвы также и от выстрелов из-за угла: активизировалась «пятая колонна» из числа местных шовинистических групп, а также из просочившихся в город немецких диверсантов.

24 июня 1941 года мы отправили свои семьи на грузовиках в направлении на Киев без указания определенного адреса. Квартиры заперли и дали наказ дворникам следить за порядком, [56] заверив их, что скоро возвратимся. Мы сами этому верили.

В тот же день, по приказанию из центра, мы начали отправлять на восток весь железнодорожный порожняк и паровозы. Я позвонил в Москву своему прямому начальнику генералу Вургафту и попросил его разрешения загружать отходящие вагоны имуществом, находящимся в качестве неприкосновенного запаса на окружном складе, подчиненном мне. Там хранилось 15 тысяч пар кожаных сапог, столько же валенок, шинелей, полушубков; было там и артиллерийское имущество. В ответ я был обруган, и мне пригрозили расстрелом за «панические настроения».

К исходу дня 25 июня последовало новое распоряжение из Москвы — немедленно эвакуировать окружной склад. Но было уже поздно, у нас не осталось ни одного вагона: железнодорожники проявили высокую мобильность и успели отправить в тыл один за другим, вероятно, более сотни поездов порожняка. ...А звонки из Москвы все учащались. Теперь мне грубо и грозно напоминали, что я лично отвечаю за эвакуацию складов. Тот же Вургафт на мой неизменный ответ, что, выполняя приказ центра, мы остались без единого вагона, хладнокровно повторял: «Вам там на месте виднее, где изыскать средства. Вы несете за это имущество персональную ответственность».

Не менее трех раз в сутки я ездил на окружной склад, на окраину Львова. С трех сторон территория склада была обрамлена четырех- и пятиэтажными жилыми домами, из их окоп и с чердаков все чаще раздавались выстрелы. Ходить по территории склада становилось небезопасно. Можно было ждать и попыток каких-либо диверсионных групп завладеть военным имуществом. Я приказал начальнику склада подготовить все хранилища к уничтожению.

Такое распоряжение я отдал по обязанности старшего начальника, но, откровенно говоря, не мог примириться с возможностью привести его в исполнение, ибо не хотелось верить, что уже в самом начале войны мы вынуждены будем быстро отходить. Между тем по улицам Львова проходили на восток все новые и новые колонны наших войск, уже выдержавших тяжелые бои, отразившиеся и на их экипировке. А я должен был сжечь столько ценного обмундирования и обуви!

Советоваться было не с кем — никто не хотел брать на себя ответственность за то или иное решение.

Я приказал начальнику склада погрузить в машины кожаную обувь и летнее обмундирование, вывезти все это на перекрестки и раздать проходящим войскам. Естественно, в этой обстановке ни о каких раздаточных ведомостях или расписках и речи не могло быть. [57]

Исполнение этого дела было сопряжено с немалыми трудностями и острыми переживаниями. Из-за процедуры переодевания, несколько задержавшей прохождение войск, на перекрестках образовались «пробки». В условиях непрекращавшихся налетов авиации противника это могло стать причиной больших неприятностей. Но все обошлось благополучно.

Все, что осталось после этого на складе, облили бензином и сожгли. Сгорало драгоценное зимнее обмундирование. Ужасное это было зрелище! Но предлагать солдатам теплые вещи в то время, когда стояла жара, было бессмысленно: и без того они были перегружены оружием и боеприпасами.

А ведь можно же было все эвакуировать двумя-тремя днями раньше!

30 июня наши войска оставили Львов. Случилось так, что я оказался во главе небольшой группы военнослужащих. В их числе были прокурор и председатель трибунала округа, работники политотдела и все мои подчиненные по управлению снабжения. Двигались мы на автомашинах. Руководить этой группой выпало на мою долю: все знали, что я по званию комбриг, что имею некоторый боевой опыт, — а в той обстановке каждому хотелось иметь подготовленного в военном отношении начальника. Независимо от своих прежних должностей все чувствовали себя в нашей группе рядовыми бойцами и, останавливаясь в лесочке на привал, несли обязанности бойцов в круговой обороне. Почти через каждый час наша колонна автомашин вынуждена была останавливаться на обочинах или маскироваться у лесных опушек от обнаглевших немецких летчиков, свободно выбиравших себе цели и охотившихся не только за мелкими группами, но и за одиночками. Во время одного из таких нападений мой «шевроле» получил несколько пулевых пробоин.

Через два-три дня до нас дошел слух, что фашистов повсеместно гонят обратно, что Львов снова занят нашими войсками и туда возвращаются областные организации. Ликованию не было границ.

В тот же час ко мне подошел наш прокурор. Он предложил мне дать письменное объяснение: кто разрешил сжигать склад и раздавать войскам обувь и обмундирование без соответствующего оформления? Тон, которым были заданы эти вопросы, дал мне понять, что меня ждет...

Делать нечего. Присев у дерева, я стал писать обстоятельное объяснение. Не прошло, однако, и часа, как ко мне снова подошел прокурор:

— Порвите, Николай Александрович, что написали. Никому это не нужно, — сказал он. — Немец не только удерживает Львов, но и продвигается на восток. Хорошо сделали, что [58] уничтожили склад и хоть часть имущества роздали своим войскам,

Я только подумал: «А что он мне скажет, когда обстановка снова изменится?..»

Своеобразно складываются условия, при которых твоя жизнь может оказаться висящей на волоске... Немало оружия, боеприпасов, горючего, продовольствия, обмундирования оставлено было противнику на глазах наших войск, отходивших с боями и остро нуждавшихся в этом имуществе. Но трудно винить в этом начальников складов. А вдруг война прекратилась бы в тот самый момент, когда они без разрешения свыше раздавали имущество? [59]

На подступах к Москве

Немедленно по прибытии в Киев я был вызван в Москву. Несколькими днями раньше специальным самолетом был вызван в Москву и начальник Львовского округа генерал В. А. Хоменко; его назначили на должность командующего 30-й армией, с ходу вступившей в тяжелые бои на смоленском направлении. В ту же армию был назначен и я на должность армейского интенданта.

В середине июля 1941 года я находился уже в районе города Белый Смоленской области (юго-западнее Ржева). Не так легко оказалось найти штаб армии: обстановка менялась чуть ли не каждый час. Командный пункт, отмеченный на моей карте в Москве, уже был в руках противника. Я двигался к нему по шоссе до тех пор, пока не увидел несколько групп бежавших в нашу сторону солдат; среди них было много раненых. Остановив машину, я спросил: «Где здесь какой-нибудь штаб?» Солдат ответил: «Где штаб — не знаю, а немцы вон за тем бугорком, метров 300 от нас». Пришлось повернуть назад.

Штаб армии я нашел в заболоченном лесочке, [60] именуемом на карте «лес Подзайцево», всего в 3 километрах от противника. Нетрудно понять, почему тогда так часто терялось управление войсками и штабы нередко попадали в плен! Лишь спустя месяц или два последовал приказ командующего фронтом об упорядочении дислокации штабов соединений и объединений в обороне, после которого значительно повысилась устойчивость управления войсками в очень маневренных оборонительных боях того времени. Но когда я прибыл в 30-ю армию, этого приказа еще не было, не было и деления армейских органов управления на два эшелона. Вернее, формально деление такое было, но все органы управления располагались в одном и том же месте. Так было и в 30-й армии: второй эшелон управления находился на опушке, ближе к противнику, а штаб армии размещался в лесу, в 300 — 500 метрах позади второго эшелона.

Командарм приказал мне возглавить все службы материального обеспечения, включая артснабжение, автомобильный транспорт, железнодорожный подвоз и пр. Это было необычным тогда совмещением обязанностей, ибо по схеме, принятой до войны, названные службы подчинялись разным начальникам снизу доверху. Соответственно не было и должности начальника тыла, а были лишь отделы и отделения при штабах, ведавшие организационно-тыловыми вопросами.

Еще до войны чувствовались недостатки подобной структуры, но, как это бывает, в мирное время сила привычки и инерция надолго сковали инициативу людей. Понадобился тяжелый жизненный урок, чтобы понять все значение слаженного, хорошо управляемого тыла.

В августе 1941 года были введены должности заместителя командующего армией по тылу, заместителя командующего фронтом по тылу и начальника тыла Красной Армии. Получив новые штаты и структуру тыла, Военный совет 30-й армии сделал представление о назначении меня на ту должность, на которой я и без того фактически был. Но пока я ехал в штаб фронта с этим представлением, навстречу мне попался генерал-майор В. И. Виноградов, уже назначенный на должность начальника тыла 30-й армии.

В конце августа (или в начале сентября 1941 года — точно не помню) мне предложена была должность начальника штаба погранвойск в Чите или Тбилиси и даны сутки на размышление.

С формальной стороны это было повышением по службе. А с фактической стороны? Еще вчера я находился среди товарищей в труднейших условиях фронта, лицом к лицу с врагом, а сегодня вдруг уеду за тысячи километров в тыл... [61]

К заместителю наркома я явился с рапортом об откомандировании меня в действующую армию. На рапорте была наложена резолюция: «Удовлетворить просьбу тов. Антипенко». С этим я и прибыл к начальнику тыла Красной Армии генералу А. В. Хрулеву. Он принял меня очень любезно.

Впервые мне довелось познакомиться с человеком, на плечи которого в самом начале войны была возложена ответственнейшая задача — обеспечение Вооруженных Сил Советского Союза всеми видами материально-технического снабжения. В те дни лишь создавался новый орган — Главное управление тыла Красной Армии, подбирались кадры работников для центрального аппарата, для фронтового и армейского звеньев.

Андрей Васильевич не стал тратить время на разговоры анкетного характера. Двух-трех вопросов о последней работе было достаточно, чтобы он принял решение. Через несколько минут мне было вручено предписание о назначении начальником тыла 49-й армии Резервного фронта (под Москвой).

Быстрота ориентировки, острый ум, живой, беспокойный характер — этих черт Хрулева нельзя было не заметить даже при первой кратковременной встрече с ним.

В виде напутствия Андрей Васильевич заметил: «Поезжайте в эту армию, не смущайтесь ворчливым характером командарма Захаркина; Ивана Григорьевича я давно знаю. Он значительно старше вас, заподозрит вас поначалу в несолидности. Но он умеет ценить работников. Берите в свои руки все армейское хозяйство. Покажите твердую руку в наведении порядка, там все разболталось. Нет хозяина в тылах. Нам вообще предстоит создать заново систему управления тылом Красной Армии».

Проехав несколько часов в автомобиле по Можайскому шоссе, я прибыл в 49-ю армию, штаб которой находился в 20 ? 30 километрах к западу от железнодорожной станции Ново-Дугинская. Представился командарму И. Г. Захаркину и члену Военного совета А. И. Литвинову. Мой сорокалетний возраст действительно показался ему несолидным, он дал мне это понять, встретив меня с холодком. Хорошо, что я был предупрежден Хрулевым! Но веря и второй части рекомендации Хрулева, я не сомневался, что в работе мы поймем друг друга. А сейчас надо было без промедления браться за дело.

Армия недолго стояла в обороне. Вскоре наступили трагические дни.

Скажу несколько подробнее о сложившейся там обстановке. Находясь в тылу 30-й армии, которая вела тяжелые бои, войска 49-й армии подготовили новый оборонительный рубеж в 30 — 40 километрах от линии фронта. Была создана глубоко эшелонированная система инженерных сооружений, занятых [62] войсками и боевой техникой. Дивизии, входившие в состав 49-й армии, были хорошо укомплектованы и готовились к активным действиям. Особенно большую работу проделали артиллеристы; они пристрелялись к каждому направлению, отработали взаимодействие с пехотой, выложили на огневые позиции по два боевых комплекта боеприпасов.

Еще и еще раз проверял командарм И. Г. Захаркин надежность оборонительной системы подчиненных ему войск. Личный состав армии хорошо усвоил задачу — стоять насмерть! — и это не было фразой, ибо высоким был дух патриотизма у каждого воина. Казалось, что если противник прорвет боевые порядки стоявшей впереди 30-й армии, то он тут же наткнется на мощную оборону 49-й армии и дальше не пройдет.

И вдруг приказ Ставки: 49-й армии сняться с занимаемых рубежей, погрузиться в вагоны и переместиться на курское направление, где занять оборону на рубеже Харьков, Курск, Орел. Многие из нас недоумевали: неужто следовало бросать столь хорошо подготовленный оборонительный рубеж на главном направлении? Не получится ли так, что мы снимемся с позиций, погрузим людей в вагоны, а в это время и будет нанесен удар по 30-й армии? В этом случае врагу открылся бы на десятки километров свободный путь.

Но вышло еще хуже — 30 сентября и 2 октября гитлеровцы начали свое генеральное наступление на Москву. Нанеся поражение ослабленной трехмесячными боями 30-й армии, они прошли полосу, занимаемую ранее 49-й армией. Одновременно ими был нанесен авиационный удар по железнодорожной рокаде Ржев — Вязьма, где сосредоточилось несколько десятков железнодорожных эшелонов с техникой и войсками 49-й армии.

Вместо Курска командованию и штабу 49-й армии пришлось возглавить войска в районе Калуги; это были разрозненные части и подразделения. Вскоре была сдана и Калуга. Наши войска, отходящие на восток, обходили этот город. В тот момент мне было приказано командармом И. Г. Захаркиным отправиться в Калугу, чтобы лично выяснить, кто зажег спичечную фабрику; она пылала огромными языками пламени, и пожар еще усиливал панику. Явившись в горком и горисполком, я там никого не обнаружил. Телефонная связь продолжала действовать, но никто не отвечал на вызов.

На соседних с фабрикой улицах уже появились немецкие солдаты. Надо было уходить. Так мне и не удалось выяснить, по чьему распоряжению была подожжена спичечная фабрика в Калуге. Этот поджог создал в войсках и среди населения уверенность, что город обречен на сдачу врагу...

Штаб армии с подразделениями обслуживания отходил на город Алексин. К вечеру дороги размокли от проливного дождя. [63]

Транспорт «по брюхо» засел в грязи. Если его не удавалось вытащить, то продолжали путь пешком.

Вскоре сдали и Алексин, взорвав предварительно железнодорожный мост через Оку; однако примерно через месяц противник открыл по нему движение. Возникло сомнение — достаточно ли полно был взорван мост? Почему противник его так быстро восстановил?

Началось затяжное следствие. Офицеру-заградителю из службы ВОСО{4} пришлось пережить немало неприятностей (если можно так деликатно выразиться). Лишь впоследствии, когда снова был занят нашей армией Алексин и нам пришлось восстанавливать мост, теперь уже разрушенный немцами, всем стало ясно, что никакой ошибки офицер ВОСО при взрыве моста не допустил. Но урок из опыта подрыва Алексинского моста через Оку нами был извлечен, мы его помнили, когда 49-я армия занимала оборону вокруг Серпухова и стоял на очереди вопрос, когда и как взрывать Серпуховской железнодорожный мост.

В середине октября противник располагался полукольцом в 6—7 километрах западнее Серпухова. Здесь у нас произошло любопытное эшелонирование штабов. В самом Серпухове находились все службы, подчиненные начальнику тыла армии. Начальник тыла армии со своим штабом был там же. [64] Поскольку я был старшим начальником в войсках Серпуховского гарнизона, то командующий армией назначил меня начальником гарнизона. По положению я вошел в состав городского Комитета обороны («наш маленький ГКО», как мы его шутя называли); председателем его был секретарь горкома партии Гусев. Восточнее Серпухова, в деревне Бутурлино, т. е. в 15 — 18 километрах от противника, размещался штаб армии — первый эшелон его.

По общепринятой схеме второй эшелон должен был бы располагаться на восток от деревни Бутурлино, т. е. дальше от линии фронта. Но в этом случае район Серпухова пришлось бы поделить между дивизиями. Кроме того, здесь проходила железная дорога Москва — Тула — Орел, а также важное и единственное в тех условиях шоссе Москва — Симферополь. Было бы нелепо уходить из города всем органам армейского тыла лишь в угоду схеме, да еще в те дни, когда все население Серпухова готово встать на защиту своего города, на защиту Москвы!

Для Москвы середина октября была самой трудной, самой напряженной. В газетах появлялись статьи, призывающие стойко и мужественно защищать столицу нашей Родины.

Чтобы иметь хоть небольшую, но вполне боеспособную воинскую часть, подчиненную городскому Комитету обороны, мы сформировали из рабочих серпуховских предприятий, а также за счет ежедневно приходивших из окружения военнослужащих отряд численностью свыше 600 человек, прекрасно одетых, обутых и вооруженных. Этим наши труды по формированию, конечно, не ограничились. В Серпухов продолжали прибывать в одиночку и группами солдаты и офицеры, выходившие из окружения или отставшие от своих частей. Был учрежден сборный пункт, где этих людей принимали и обеспечивали всем необходимым. Для выходящих из окружения очень важно было простое человеческое внимание, не говоря уже о товарищеском отношении к ним командования и политических органов. Вырвавшимся из окружения товарищам у нас создавались максимально благоприятные условия (к сожалению, не везде так было). Благодаря этому 49-я армия получила довольно значительное пополнение людьми и техникой. Командарм был очень этим доволен.

Немаловажное значение имели в то время направлявшиеся в тыл, так сказать, «бесхозные» автомашины, да еще с зенитными установками или ценным военным имуществом, которые мы брали в свой отряд. Отряд рабочих и солдат, подчиненный горкому партии, был оснащен зенитными средствами в два-три раза выше любой нормы.

Одной из важнейших обязанностей начальника тыла армии в то время была эвакуация промышленного оборудования на [65] восток. Нельзя было упустить ни одного дня навигации по еще не скованной льдом Оке. Ранние морозы угрожали ледоставом. День и ночь загружались баржи и отправлялись в сторону Горького. Какое только имущество не проследовало в этом направлении! В те дни прибыл в Серпухов один из заместителей наркома легкой промышленности (фамилии его не помню). Его задачей было ускорить эвакуацию текстильных предприятий, сырья и др. Он видел, как много дел у начальника тыла армии, когда обстановка на фронте так тревожна. И все-таки он неотступно нажимал на меня, иногда припугивая, а иногда патетически заверяя меня в глубочайшем ко мне уважении, и обещал, что «наркомат и вся Москва никогда не забудут вас, вашу помощь и отблагодарят, как только кончится война».

Тыловики 49-й армии делали все, чтобы спасти, что возможно. Но главное сделали наши доблестные воины, которые не отдали Серпухов на поругание и разграбление врагу.

Учет и распределение имущества были постоянным нашим занятием, но эта работа ставила нас порой перед весьма странными задачами.

Однажды явился ко мне некий невоенный человек и попросил принять от него машину, доверху наполненную деньгами, сложенными в мешки. Сколько денег в этих мешках — он не знал, так как не считал их при выносе из госбанка какого-то города, куда с минуты на минуту мог ворваться враг. Откровенно говоря, это «имущество» меня смутило: я не сразу решил, как поступить с ним. Да и начфин армии не мог предложить мне чего-либо путного. Один мешок денег — и то много. А тут целая машина! Кто их будет считать? Куда девать их? И время ли нам возиться с этим делом, если вокруг столь напряженная обстановка? Я дал этому человеку солдата для сопровождения и посоветовал поскорее отправляться в Москву, а если и там не примут, то ехать дальше на восток. Правда, наши автомобилисты не прочь были заменить его новенькую машину ЗИС-5 на более изношенную, но пришлось им отказать в исполнения этого соблазнительного намерения. Так и ушла куда-то на восток машина, полная денег...

Между тем обстановка на фронте все более обострялась. В эти дни со стороны Высокиничей на Серпухов двигалась колонна немецких войск, не встречая на своем пути какого-либо серьезного сопротивления. Войска нашей армии до крайности растянулись в обороне, и командарм вспомнил о серпуховском отряде рабочих, проходивших повседневно военное обучение. Он приказал бросить этот отряд навстречу противнику. Командование отрядом добровольно взял на себя комбриг Фирсов, человек решительный и храбрый; в те дни, сдав [66] мне обязанности начальника гарнизона Серпухова, он временно оказался не у дел. Под его командованием отряд серпуховчан не только остановил немецкую колонну, но и разгромил ее, захватив пленных и трофеи — немалое событие для того времени! Фирсов вскоре стал командовать дивизией, затем корпусом и закончил войну в звании генерал-лейтенанта, Героя Советского Союза.

Успех под Высокиничами воодушевил серпуховских рабочих, которые и до этого охотно выполняли любые задания, чтобы помочь Красной Армии.

Москвичи и жители подмосковных районов от мала до велика поднялась на защиту столицы. Строительство оборонительных рубежей составляло тогда одну из самых важных и неотложных задач, и вот на всех дорогах, ведущих к Москве, установлены были тысячи металлических «ежей», были прорыты многие десятки километров противотанковых рвов. В самой Москве на каждой магистральной улице возвышались баррикады. По существу почти стерлись грани между фронтом и тылом. Небольшие заводы и мастерские, цехи больших предприятий на оставшихся после эвакуации станках изготовляли минометы, гранаты, собирали самолеты У-2, ремонтировали пушки, танки, автомашины. Изготовлялись — на фабриках, в ателье и по домам — теплые вещи для воинов, собирались теплые вещи и у населения.

Серпуховчане, коломенцы, жители других населенных пунктов, входивших в полосу обороны 49-й армии, были охвачены стремлением помочь фронту. Женщины добровольно брали на себя обязательства — сшить определенное количество ватных курток, шаровар, теплого белья. Мы давали им материалы, лампы и керосин, а особенно нуждающихся поддерживали продовольствием и топливом. Как пригодились изготовленные коломенскими и серпуховскими рабочими бидоны и ведра из нержавеющего сплава (с ватными утеплителями) для доставки горячей пищи и чая бойцам на передний край! Летом во время отступления наши войска потеряли почти все походные кухни, термосы и питались долгое время всухомятку. Стало еще хуже, когда начались морозы и снегопады. К тому же в обороне на переднем крае трудно было подогревать пищу, так как немецкие наблюдатели выслеживали появление струек дыма, чтобы обрушить по месту, где раздавали пищу, минометный огонь. Позже, когда появились банки с сухим спиртом и можно было разогреть пищу без всякого дыма, условия снабжения войск горячей пищей значительно улучшились. Но в первую военную зиму от длительного отсутствия горячей пищи участились желудочно-кишечные заболевания на передовых позициях. [67]

Примерно в половине ноября 1941 года в Перхушкове, где размещался штаб Западного фронта, Военный совет этого фронта созвал совещание начальников тыла армий, чтобы обсудить вопросы, связанные с материальным обеспечением бойцов. Первое место занял вопрос о подаче горячей пищи на передовые позиции. Первый член Военного совета фронта Н. А. Булганин неоднократно подчеркивал, что И. В. Сталин лично интересуется тем, что делается для улучшения продовольственного снабжения воинов на переднем крае.

После этого совещания мы обратились за помощью к серпуховским и коломенским рабочим, и буквально за одну неделю были изготовлены тысячи ведер с крышками, с чехлами, а также несколько сот ручных салазок. На этих салазках бойцы в маскировочных халатах доставляли горячую пищу непосредственно в окопы. Нередко подвергались они при этом обстрелу врага. Бывали случаи, когда снайперы простреливали ведро. Но в общем доставка горячей пищи на передний край была налажена, и это сразу же сказалось на здоровье солдат.

Казалось бы, мелочь? Но такие «мелочи» были важны. Какую, например, пользу принесли изготовленные серпуховскими женщинами матерчатые маски против обмораживания! Они особенно нужны были кавалеристам корпуса Белова, входившего тогда в состав 49-й армии, а также ездовым и повозочным всех частей и соединений. Возможно, серпуховские труженицы и забыли теперь об этой «мелочи», за которую тогда шли в их адрес бесконечные письма с благодарностью от наших воинов. Я позволю себе и теперь еще раз сказать большое солдатское спасибо трудящимся Серпухова и Коломны.

Население помогало нам в оборудовании госпиталей, в уходе за ранеными и больными. Ведь бывали дни, когда в город прибывало с фронта по тысяче и более раненых. Далеко не всегда можно было сразу или через короткое время эвакуировать их дальше в тыл, а многих и из медицинских соображений надо было оставлять на месте, обеспечив им квалифицированную врачебную помощь и удовлетворительный режим питания и быта. Госпитали и медсанбаты дивизий были загружены вдвое-втрое против штатной численности, не хватало медсестер, санитарок, уборщиц, истопников, и многим раненым пришлось бы очень худо, если бы не помощь местных жителей. Им принадлежит великая заслуга в спасении тысяч наших советских воинов.

Секретарь Серпуховского горкома партии Гусев и председатель горсовета Соколов посетили бойцов на самом переднем крае. Я их сопровождал. Почти весь последний километр ползли по-пластунски, часто отдыхая. Добрались до переднего [68] окопа, из которого хорошо были видны фигуры немецких солдат. Я порекомендовал Гусеву побеседовать с бойцами в землянке с тремя накатами, но он предпочел устроиться за обратным скатом, где можно собрать побольше людей. После беседы были вручены подарки. Приближался вечер, люди разошлись по своим местам, и нам надо было возвращаться, но вдруг в 20 — 30 метрах начали рваться мины, пришлось укрыться в землянке. Минометный налет повторялся несколько раз. Когда совсем стемнело, руководители города благополучно добрались домой. Не пришлось даже ползти, как днем.

Городские власти предоставили под армейские и дивизионные медицинские учреждения все сколько-нибудь пригодные помещения, в первую очередь школы и больницу. Трудная задача легла на медицинский персонал, которому приходилось работать без отдыха по нескольку суток подряд. У врачей, часами не отходивших от операционных столов, отекали ноги — были даже случаи, когда им приходилось разрезать обувь. Работа хирургов нередко проходила под авиационными налетами и дальним артиллерийским огнем противника. Случалось, штукатурка сыпалась во время операции на головы врачей, в открытые раны. Бывало и хуже...

Забота о раненых составляет одну из важнейших задач управления тыла на протяжении всей войны. А в те дни противник нависал над Серпуховом с трех сторон, вторжение его в город было весьма вероятной опасностью; ясно, что от всех служб тыла требовалось предельное напряжение усилий, чтобы обеспечить, если надо будет, полную и быструю эвакуацию нескольких тысяч раненых. Я считал своей обязанностью возможно чаще бывать в госпиталях, выяснять нужды раненых.

Из разговоров с ранеными мне пришлось убедиться в странном явлении: почти никто из них не знал ни армии, ни дивизии, ни даже той части и подразделения, в составе которого они были, когда получили ранение. (Ни о каких медкартах передового района и речи тогда не было; первичная документация на раненого бойца заводилась в армейском госпитале или медсанбате.)

Отчего так получалось? Дело в том, что в армию поступало пополнение почти ежесуточно по одному-два эшелона, преимущественно ночью. Под прикрытием темноты солдат выгружали из вагонов, тут же сажали в автомашины и везли прямо на передовую. А с рассветом они вступали в бой, не успев узнать фамилию даже своего командира отделения. Таких были тысячи. И поныне многие из них говорят правду, что воевали за Москву, ранены под Москвой, но где ранены — не знают...

Больше всего жаловались бойцы в госпиталях на нехватку табака и писчей бумаги. Недовольны были и отсутствием [69] фотографов — каждому хотелось послать родным свой снимок: идет война, мало ли что случится! Но были не только жалобы. Многие раненые с благодарностью говорили о том или ином враче, о медсестре, няне, о навещающих госпиталь серпуховских гражданах. В одном из госпиталей мне пришлось услышать слова благодарности хирургу Хмаре. Я удивился, знакомясь с этим хирургом, совсем молодой девушкой; почему-то я ожидал увидеть пожилого и опытного врача. И уж никак я не мог предположить, что впоследствии Елена Дмитриевна Хмара и я станем навсегда неразлучны.

Много хлопот доставлял нам железнодорожный мост через Оку у Серпухова. В тревожные октябрьские дни 1941 года, когда положение на фронте казалось малоустойчивым, командарм объявил мне, что я лично отвечаю за своевременность и полноту его разрушения. При этом командарм напомнил мне об Алексинском мосте, по поводу которого тогда еще продолжалось следствие. Серпуховский мост надо было разрушить.

Этот мост, вероятно, известен многим. Если соседний с ним автомобильный мост был знаменит в то время своей ветхостью и невероятно скрипел, когда по нему проезжали, то прочный и изящный железнодорожный мост составлял гордость нашей технической мысли. И вдруг такой красавец окажется изуродованным и повергнутым на дно реки...

Почему это задание было возложено на меня? Вероятно, потому, что мой штаб располагался в самом городе, неподалеку от железнодорожного моста. При определении нашей дислокации мыслилось так, что в случае необходимости управление тыла армии будет отходить позже первого эшелона штаба армии и начальник тыла сможет дать в нужный момент команду на взрыв моста. Ведь речь шла об объекте стратегического значения: поспешишь со взрывом — причинишь огромный ущерб; опоздаешь — противник воспользуется уцелевшим мостом.

Несколько раз вместе с майором Прохоренко из службы военных сообщений армии мы выезжали на мост, проверяли надежность приготовлений к взрыву. К каждой балке были подвешены гирлянды шашек. Во всех опорах были вырыты метровые ниши, и в них заложена взрывчатка. Вся эта сложная схема была соединена проводами, и стоило лишь повернуть ручку прибора на несколько градусов, чтобы весь мост превратился в бесформенную груду металла. В километре от моста в специальном укрытии находился сержант с «машинкой». От движения руки этого сержанта зависела судьба столь любимого нами сооружения. Навещая саперов-мостовиков, я видел по лицу сержанта, что он понимает трагизм возложенной на него задачи. [69]

Противник в течение нескольких недель вел методический обстрел этого моста дальнобойными орудиями, и лед был испещрен множеством лунок от снарядов, пролетавших сквозь мостовые фермы, однако не было случаев, чтобы снаряд попал в балку или в опору.

Наши войска, отстоявшие подмосковные рубежи, спасли мост не только от артиллерии врага, но и от наших разрушительных приготовлений. Проезжая по этому мосту в послевоенные годы, я всякий раз живо вспоминаю то трудное время.

В октябре и ноябре 1941 года наши войска отражали непрерывные атаки противника и одновременно готовились к решающим боям. Накопление боеприпасов для предстоящего контрнаступления считалось в то время самой неотложной задачей.

Основным способом накопления снарядов тогда была экономия их. Строжайше запрещалось вести артиллерийский огонь по малозначимым целям. Расход планировался поштучно, по два-три выстрела на орудие в сутки — так мало было снарядов. Можно себе представить, как обидно бывало артиллеристам видеть перед собой цель и не дать по ней залпа.

Однажды мне случилось быть в деревне, одну половину которой занимали немцы, а другую — наши. На краю деревни стояла полковая батарея. Ее командир отдал мне рапорт и доложил о наблюдаемом передвижении противника группами на противоположном конце улицы, примерно в 2 километрах. Я спросил, почему они не накроют их огнем?

— К сожалению, не имею права, — огорченно доложил он. — Суточную норму мы уже израсходовали.

Я пообещал ему в виде исключения пополнить запасы снарядов (и даже с лихвой), если он не упустит благоприятного момента.

После нескольких метких выстрелов по видимой цели передвижение людей на стороне противника прекратилось, и воцарилась длительная тишина. Наши артиллеристы отвели душу.

В результате ежедневного подвоза боеприпасов с фронтовых складов и жесткой экономии в расходовании их к 5 декабря 1941 года армия накопила не менее двух боевых комплектов, т. е. по 160 — 200 снарядов на орудие. Этого было достаточно для артиллерийского обеспечения прорыва немецкой обороны. [71]

Разгром гитлеровцев под Москвой

Долгожданный момент наступил. 6 декабря 1941 года Западный фронт перешел в контрнаступление. 49-я армия, находясь на его левом крыле, наступала в направлении: Таруса, Алексин, Калуга, Кондрово, Юхнов.

Стояли лютые морозы. Слой снега достигал 70 — 90 сантиметров. Трудно было тыловикам в осеннюю пору, когда казалось, что весь транспорт безвозвратно засел в трясине. Но не легче стало и зимой. Боец с личным и групповым стрелковым вооружением кое-как мог продвигаться вперед, преследуя противника. Но как быть с крупной боевой техникой, с автотранспортом? Нельзя сказать, что армии, которые имели в полосе своего наступления шоссейные дороги, находились в лучших условиях, нежели мы, наступавшие в менее благоприятной полосе. Всем было трудно. Всюду надо было расчищать снег, прокладывать дороги по снежной целине. Именно в это время мы научились строить дороги, напоминавшие снежные коридоры протяжением до 100 — 150 километров. [72]

Для дорожников то было время суровых испытаний. Как показал опыт, им меньше всего приходилось считаться с ранее существовавшими дорогами; крайне разбитые в период осенней распутицы, они не вполне отвечали требованиям, предъявляемым к «снежной дороге». Удобнее были открытые поля, пусть даже перепаханные. На них свободнее можно было выбрать кратчайшее направление, легче применить дорожную технику.

Правда, техники было мало, и не так она была хороша, как теперь. Но даже грейдер на тракторной или конной тяге — большое подспорье в строительстве армейских дорог. Расчищались обычно 3 — 4-метровые полосы с разъездами. По обеим сторонам дороги возвышались снежные стены высотой в 2 — 3 метра. Когда едешь по такой дороге, кажется, что проезжаешь почти прямо проложенный белый тоннель. Выгода таких дорог была и в том, что, окрасив машины в белый цвет, мы добились минимальной видимости их с воздуха.

Отступая, немцы сжигали и разрушали почти все населенные пункты. Не оставалось дорожных знаков, за исключением наименований деревень, написанных по-немецки. Между тем в условиях, когда вся местность покрыта толстым слоем снега и очень мало топографических карт такого масштаба, как 1 : 25 000 или 1 : 50 000, крайне важно было обставлять необходимыми дорожными указателями не менее двух направлений в полосе каждой дивизии. Как же решили эту задачу армейские дорожники, во главе которых стояли опытные, трудолюбивые, весьма находчивые инженеры Николаев и Ткачев? Они открыли «полевую художественную мастерскую» по изготовлению дорожных знаков. Знаки заготовлялись и для тех населенных пунктов, которые еще находились в руках противника. Руководствовались при этом картами самого крупного масштаба, на которых видны улицы, переулки. Пока шла борьба за тот или иной населенный пункт, машина, нагруженная дорожными знаками, находилась в непосредственной близости к нему, и через 2 — 3 часа после его освобождения уже устанавливались указатели на всех въездах и выездах. И командарм, и командиры дивизий не раз выражали свое восхищение четкой работой наших армейских дорожников.

Первые же дни московского контрнаступления зимой 1941 года показали, насколько недооценивалась роль тыла общевойсковым командованием. Поэтому Военный совет Западного фронта указывал, что практика боевых действий наступающих армий показывает очень слабое управление тылом со стороны Военных советов армий и командиров соединений. Управления тылом армий, как правило, отрываются от первых эшелонов, от оперативной обстановки и теряют всякое управление тылом... [73] Многие командиры в ходе успешного наступления забыли про свой тыл..., забыли, что без хорошо организованной работы тыла самая хорошая операция может захлебнуться.

Это указание сыграло немалую роль в укреплении системы тылового обеспечения.

Не обошлось без крайностей: командарм И. Г. Захаркин и его начальник штаба Верхолович по-прежнему придерживались практики размещения штаба тыла армии и некоторых служб тыла в той же деревне, что и оперативный, разведывательный и другие отделы первого эшелона. Так продолжалось до получения директивы о строгом соблюдении принципа эшелонирования органов управления.

Зимнее наступление продолжалось. Благодаря снежным дорогам автотранспорт более или менее бесперебойно доставлял боеприпасы и продовольствие дивизиям. Но как подать все это в полки? Здесь на смену машине пришли сани.

Легко сказать — сани! Об оснащении войск санями тоже надо было подумать заблаговременно. Ведь на военных складах их не было, не было и специальной упряжи. Пришлось опять же обратиться за помощью к местному населению и одновременно налаживать изготовление саней своими силами. К концу декабря 49-я армия имела уже более 3 тысяч саней с упряжью, сформировано было несколько гужевых и транспортных рот. В январе и феврале 1942 года вся масса перевозок в войсковом тылу легла на гужевой транспорт.

Однако чем больше гужевого транспорта, тем больше нужно лошадей, а следовательно, и фуража. Чем кормить 4 тысячи лошадей? Мы уже начали скармливать уцелевшие соломенные крыши и остатки фуража, покинутого эвакуированными жителями. Вскоре на всем фронте наступил жесточайший фуражный кризис.

Далеко в тылу, в пойме Оки, стояли десятки тысяч копен сена, скошенного в июне 1941 года. Никто это сено не вывозил, и ему грозила полная гибель от весеннего паводка. Уже давно мы прослышали про это сено и подумывали, как бы воспользоваться им прежде, чем разольется река. Но для этого требовалось бросить в район сенозаготовок сотни саней с лошадьми и сотни солдат, раздобыть сенопрессовальные машины, проволоку или шпагат... Мы тщательно разработали план сенозаготовок и доложили его Военному совету. Он сразу и решительно поддержал инициативу своих тыловиков. В течение декабря 1941 года и января 1942 года было запрессовано и вывезено к железной дороге свыше 5 тысяч тонн отличного сена, и в те дни, когда 49-я армия осталась почти совсем без фуража, к нам стали поступать один за другим железнодорожные составы с сеном. [74] Мы не только избежали такого ужасного бедствия, как массовый падеж коней, но оказались так обеспеченными по сравнению с соседями, что часть нашего сена, хотя мы и возражали, начальник тыла фронта взял в свое распоряжение и передал другим армиям. В 50-й армии, у нашего соседа слева, конский падеж достиг наибольших размеров, в связи с чем начальник тыла армии генерал Сурков и начальник штаба тыла армии полковник Комлев были преданы суду военного трибунала. Справедливости ради, следует сказать, что в этой беде надо было винить не одних тыловиков. Конечно, и нашим лошадям пришлось бы так же плохо, как лошадям 50-й армии, если бы за четыре месяца до этого командующий армией генерал И. Г. Захаркин не поддержал инициативу своих тыловиков.

Надо сказать, что у нас с командармом очень скоро сложились отношения, основанные на взаимном доверии и уважении. Как это часто бывает на войне, дружная работа перешла у нас в личную дружбу. Мы даже условились оставаться неразлучно в одной армии до конца войны.

Один случай показал, как относился ко мне командарм. В январе 1942 года в ходе наступления штаб нашей армии переместился в деревню Барсуки, восточнее Юхнова. Здесь же находился и я с небольшой группой офицеров тыла. Возвратившись из какой-то дивизии весь продрогший, я был рад [75] жарко натопленной избе. Раздевшись, я повесил на стену бурку, полушубок, ППШ, а сам присел за столик и стал рассказывать офицерам о положении дел в дивизии. Тут же был секретарь парторганизации управления тыла армии И. И. Панкратов.

Стоял морозный солнечный день. Хозяйка с девочкой возились у печки. Вдруг все обрушилось. Я пришел в сознание лишь после того, как меня извлекли из-под развалин и тлеющих обломков. Немецкий самолет, бесшумно планируя над деревней, угодил 100-килограммовой бомбой прямо в нашу избу. Было убито семь человек, в их числе и хозяйка избы с девочкой. Мой автомат, висевший на стене, был перебит осколком пополам, в моей бурке была добрая сотня дыр, а сапоги, лежавшие на полу, были изрешечены. Я отделался легкой контузией.

В этот момент возвращался с передовой командарм. Увидев догоравшие обломки моей штаб-квартиры и узнав, что в момент прямого попадания бомбы в избе был я, командующий заплакал. Когда я пришел в себя, он сказал радостно: «Нам с вами суждено еще долго работать вместе!»

Все мы долго горевали по И. И. Панкратову, которого не стало после этой бомбежки. Это был необыкновенный человек. Партийную работу он начал еще в 1906 году как один из организаторов забастовки на Казанской железной дороге. Позднее он жил несколько месяцев на Капри, общаясь там с Горьким и Луначарским. Немало лет провел в ссылке в Сибири. В 1941 году ему было за 50 — возраст не призывной, и Иван Иванович решил вступить в ополченскую дивизию. В райвоенкомате ему в этом отказали, принимая во внимание его возраст и служебное положение. Тогда он пошел в другой военкомат, где умолчал о своей работе, предъявив лишь партийный билет. Тут же он был зачислен в ополченцы и через несколько дней уже сражался под Москвой. Когда его дивизия, понесшая большие потери, переформировалась, И. И. Панкратова перевели в 49-ю армию на должность офицера связи при начальнике тыла армии. Люди, занимавшие эту должность, обычно ездили по войскам с разными поручениями, но, естественно, мы не могли «гонять» такого солидного человека по командировкам. Как раз в это время создавалась парторганизация управления тыла армии, и Панкратов был избран секретарем. Скоро он завоевал всеобщее уважение.

Вспоминая катастрофу в деревне Барсуки, я думал, что Иван Иванович погиб. И вот в 1946 году, подойдя однажды к телефону, я услышал: «С вами говорит Панкратов, Иван Иванович...» Признаться, я сначала оторопел: со мною говорил покойник! [76] Опомнившись, я попросил Ивана Ивановича немедленно приехать ко мне.

Оказывается, когда авиабомба попала в наш домик в деревне Барсуки, И. И. Панкратов, тяжело раненный, провалился в подпол, где хранился картофель, и долго пролежал там без сознания. Наконец, его, потерявшего много крови, извлекли из-под развалин и доставили в госпиталь одной из соседних армий, откуда затем эвакуировали в Среднюю Азию. Он полтора года пролежал в гипсе. Мы, его друзья по 49-й армии, за короткий срок много раз перемещались из одного района в другой, переходили на службу в другие соединения, и он не мог нас найти, а мы его и не искали, считая убитым. К концу войны его доставили в Москву. Ходил он на протезе — одна нога стала короче на 8 сантиметров.

И. И. Панкратов умер в 1962 году.

Овладев городом Юхновом и выйдя за Угру, наша 49-я армия перешла к обороне. Иногда и в этот период относительного затишья бои носили ожесточенный характер. Противник не раз пытался отбросить наши войска на восточный берег Угры.

Около месяца штаб армии, включая и управление тыла, располагался в деревне Кувшиново, в 3 — 4 километрах от противника, находившегося на противоположном берегу реки. Противник хорошо знал, что здесь находится штаб армии, и держал деревню под непрерывным артиллерийским обстрелом. Сначала мы уходили в щели, потом надоело, и мы сидели в домах и работали.

Близилось время весеннего паводка. Низководные мосты, построенные армейскими инженерными и дорожными частями, вот-вот могли быть снесены ледоходом. День и ночь работали в течение двух недель мостостроительный и дорожностроительный батальоны, воздвигая высоководный мост. Наконец, донесли рапортом о его постройке Военному совету армии. За несколько дней до этого командующий артиллерией генерал Н. А. Калиновский выставил вокруг моста зенитное прикрытие.

Мы знали, что немцы тщательно наблюдали с воздуха за нашим строительством. Наблюдали, но не нападали. А когда мост достроили и командарм торжественно разрезал ленточку для пропуска автомобильного транспорта, на другой же день противником был произведен мощный налет авиации. Сначала были подавлены наши зенитные сродства, а затем был разрушен мост. Стоя под деревом вместе с И. Г. Захаркиным в каких-нибудь 500 — 600 метрах от моста, мы наблюдали картину его гибели.

Не описать обиды, какую испытывали мы, когда увидели его упавшим в реку. Такой сложный и красивый мост мы построили впервые. [77] Пришлось приниматься за восстановление на том же месте с использованием уцелевших подходов (Угра разлилась в то время на 6 — 8 километров). Наконец, по новому высоководному мосту пошли транспорты с боеприпасами, горючим, а затем и тяжелая материальная часть.

Как раз в эти дни к нам в армию приехала монгольская делегация во главе с С. Лувсаном{5}. Эта делегация проехала по только что восстановленному мосту в сторону боевых порядков войск. К счастью, ей удалось выйти без потерь из зоны интенсивного артиллерийского огня противника; все же командарму пришлось давать объяснение вышестоящему начальству, почему он допустил такую рискованную для гостей поездку.

В ходе зимнего контрнаступления Военный совет армии неослабно следил за материальным обеспечением наступающих войск. С этой же целью не раз выезжал в войска и начальник тыла армии. Один из таких выездов мне надолго запомнился.

По дороге к линии фронта я узнал от командарма, что деревня, куда я ехал (не помню ее названия), уже занята нашими войсками и там можно разыскать командира полка. Вместе с адъютантом и шофером Д. М. Грунем мы прибыли [78] туда и действительно нашли в школе командира полка с группой офицеров. Но деревня была в наших руках лишь наполовину, во второй половине еще оставались немцы. Шла оживленная ружейно-пулеметная перестрелка.

Пока я говорил с командиром полка, в 15 — 20 шагах от нас собралась группа офицеров, отошедших в сторону, чтобы не мешать разговору. Вдруг раздался громкий хлопок, все заволокло дымом от разорвавшейся мины. Командир полка пригласил меня немедленно отойти за угол здания. Там я встретился с бойцом, прибывшим из какой-то роты, и только успел спросить его, как обстоят дела с питанием и обмундированием, как мой собеседник упал, тяжело раненный в висок осколком от второй мины. Тогда командир полка сказал: «Прошу вас, товарищ генерал, немедленно отсюда уехать. Мы были неосторожны, противник заметил скопление людей и не оставит нас в покое». Однако прошло не менее часа, пока нам удалось выбраться из зоны минометного огня.

Комиссаром тыла армии был А. Н. Рассадин. Вот уж был настоящий комиссар! Я сам немало лет был на комиссарской работе и хорошо знал, какие требования предъявляются к такого рода военным руководителям. А. Н. Рассадин счастливо сочетал в себе черты партийного работника, хозяйственника, смелого военного человека и надежного товарища. Его незаурядные качества вскоре были замечены, он был назначен членом Военного совета в соседнюю армию.

На замену ему прибыл И. С. Фурсов, с которым мы поработали недолго, так как я вскоре убыл из 49-й армии. Но даже за короткий срок нашей совместной работы я увидел в нем те же черты выдающегося партийного работника: А. Н. Рассадин был до войны секретарем Бакинского горкома партии, И. С. Фурсов, инженер по образованию, — секретарем Сталинградского обкома.

Чувство уважения и благодарности к моим фронтовым комиссарам не покидает меня и поныне. [79]

На Брянском фронте

Отношения у нас с командующим армией сложились настолько хорошие, что у меня и в мыслях не было менять место работы. Но вот раздался звонок из Москвы (у меня в то время был свой высокочастотный аппарат (ВЧ), на проводе был начальник штаба тыла Красной Армии М. П. Миловский. Справившись о моем здоровье и самочувствии, Михаил Павлович стал расспрашивать, как идут дела в армии. Докладывая все по порядку, я чувствовал, что не за этим он ко мне позвонил, потому что не в обычае было, чтобы центральное начальство обращалось в армию, минуя фронтовое управление. «Сколько времени вам потребуется на сборы?» — спросил он меня. От неожиданного вопроса я даже растерялся и не сразу ответил. М. П. Миловский продолжал: «Хрулев приказал вам быть готовым к отъезду через 24 часа. Куда ехать — указание последует дополнительно». Мне только оставалось ответить: «Слушаюсь». Тут же я доложил командарму и попросил его заступиться за меня. Ведь мы собирались не разлучаться и вместе заканчивать войну. [80] Но через два дня поступило приказание из Москвы немедленно сдать должность начальника тыла 49-й армии и отбыть на Брянский фронт, где вступить в должность заместителя командующего фронтом по тылу. Это произошло в конце июня 1942 года. На прощанье мы с И. Г. Захаркиным обнялись и поцеловались. Фронтовая дружба!

Уезжая с Западного фронта, я увозил с собой уже немалый опыт, полученный в исключительно трудной обстановке. Надо отдать должное И. С. Хохлову — члену Военного совета фронта по тылу, — он сумел разбудить в нас энергию, инициативу, изобретательность и любовь к своему делу. Человек незаурядных организаторских способностей, он глубоко знал экономику страны и нужды населения; на работу в армии он перенес все, чему научился, будучи председателем Совнаркома Российской Федерации. Главной его отличительной чертой было знание «мелочей» и замечательное умение сочетать эти «мелочи» с общегосударственными нуждами и задачами, умение заставить «военных» в полной мере использовать все, что есть вокруг них, чтобы поменьше обращаться к правительству со всякими просьбами. Ему принадлежит большая заслуга: он перевоспитал многих военно-хозяйственных работников, вступивших в войну с «классическими» представлениями о безотказности и бесперебойности поставок в армию любого имущества — была бы представлена по начальству «заявка».

Жизнь безжалостно опровергла розовое представление о том, что все блага будут нам поданы на блюдечке. В первое время даже представлять заявки было некому. Приходилось самому соображать, что и откуда взять, чтобы солдата накормить, чтобы скорее доставить на фронт все необходимое. И Хохлов показывал пример кадровым военным, как надо решать организационно-хозяйственные задачи, возникавшие на каждом шагу. Выходец из трудовой семьи, он мог сам взять в руки топор или косу и доказать, что всякий, кто хочет, может научиться ими владеть. Когда он узнал, что я еду в район Окской поймы, чтобы наладить там сенокошение, он изъявил желание поехать вместе и попросил приготовить для него косу по росту. Посланные мною на сенокос солдаты увидели его подлинно богатырский размах косой, широкий захват и чистоту косьбы. Чтобы не отстать от него, мне пришлось пойти на небольшую хитрость — брать в два раза меньший захват, над чем вдоволь посмеялся Иван Сергеевич.

Начальник тыла Западного фронта В. П. Виноградов открыто признавал, что у И. С. Хохлова есть чему поучиться и в смысле знания хозяйства, и в смысле такта в обращении с людьми. Такая способность признавать превосходство над собой того или иного товарища — прекрасная черта. Но в ней [81] таилась и некоторая опасность. Владислав Петрович пользовался большим уважением у подчиненных и коллег. Но ему не хватало уверенности в своих действиях, не хватало необходимой твердости и самостоятельности в принятии решения. Слишком давил на него авторитет И. С. Хохлова, который как бы вынужден был в какой-то мере подменять начальника тыла фронта. Это видели мы, армейские работники, и, сами того не желая, иногда обходили своего прямого начальника, обращаясь непосредственно к члену Военного совета...

Правда, дело от этого не страдало: Иван Сергеевич заботился, чтобы авторитет начальника тыла оставался не задетым.

Следуя на машине к новому месту службы, я старался мысленно представить себе обстановку, в которой придется решать задачи уже не армейского, а фронтового масштаба.

Проехали Тулу, Ефремов. День клонился уже к вечеру, когда водитель Грунь обратил мое внимание на едва заметные черные точки в воздухе: «То ли птицы, то ли самолеты». Не прошло и минуты, как мы увидели клубы дыма над Ельцом. Пока мы приближались к этому городу, фашистские стервятники сделали несколько заходов, сбросив сотни бомб. На главной улице города мы встретили лишь нескольких рыдающих женщин с детьми. Казалось, город мертв. Поваленные телеграфные столбы, густой дым из горящих домов, еще не убранные трупы — следы совершенного фашистами преступления. [82]

В 12 километрах юго-восточнее Ельца располагался штаб Брянского фронта. Бывший командующий этим фронтом генерал Ф. И. Голиков отбыл на вновь созданный Воронежский фронт. Ожидали другого командующего.

Должность начальника тыла фронта я принял от генерала В. Н. Власова. Встретились мы с ним в избушке, наполненной табачным дымом. Состояние рабочей комнаты генерала Власова было как бы отражением его настроения. Небритое лицо, грязь под ногтями, взъерошенные волосы, измятый костюм — все это производило отталкивающее впечатление. По его письменному столу ползали клопы... По всему видно было, что он переживает глубокую депрессию в связи с неудачами: противнику недавно удалось глубоко вклиниться на стыке между 13-й и 40-й армиями Брянского фронта, и, несмотря на то, что Ставка придала фронту несколько танковых корпусов, противник здесь не был ни разбит, ни даже оттеснен.

Из короткой беседы с В. Н. Власовым мне стало ясно: Брянский фронт испытывает острую нужду буквально во всем: в продовольствии, горючем, боеприпасах. Главное же — ему не хватает автомобильного и конного транспорта. По этой причине госпитали забиты ранеными — эвакуация по железной дороге была затруднена непрерывной бомбежкой.

Неприглядную картину нарисовал мне Владимир Николаевич...

— Нельзя ли нам попить чайку? — спросил я.

— А почему бы нет? — ответил Владимир Николаевич. — Хоть сию минуту. Сейчас мы сядем в машину и поедем попить чаю.

Действительно, пришлось проехать около 5 километров, прежде чем мы обнаружили в одном из оврагов палатку с харчами. Из-за стакана чая тратить столько времени!

— А как питается командующий фронтом? — поинтересовался я. — Неужто и он за каждым стаканом чая ездит в этот овраг?

— Да, у нас такой порядок. Велено никаких столовых вблизи штаба фронта не держать, — невесело разъяснил В. Н. Власов.

При этих словах я вспомнил Ивана Григорьевича Захаркина, не раз благодарившего меня за созданные ему бытовые условия. Кому же, как не начальнику тыла, позаботиться о бытовых условиях «мозга» фронта, т. е. штаба фронта! Ведь у его работников на учете каждая минута, потеря минуты иногда влечет за собой потерю многих жизней.

Конечно, прокормить штаб — это небольшой вопрос по сравнению с обеспечением всего фронта; но если ты [83] не можешь его решить, то как будешь решать большие вопросы?

Опять вспомнил 49-ю армию. Там столовая Военного совета армии хорошо обслуживала командование. Недоразумение возникло лишь раз в связи с тем, что обслуживающий персонал столовой допускал злоупотребления в списании в расход спиртных напитков.

Забегая вперед, расскажу об одной детали из работы столовой второго эшелона 1-го Белорусского фронта. Как известно, 100 граммов водки в сутки полагалось во время войны всем солдатам и офицерам от переднего края до штаба дивизии. Штаб корпуса, а тем более штаб армии и фронта не имели права на получение этого наркомовского «пайка». Но разве можно было соблюсти этот порядок? Особенно в тех случаях, когда нашим войскам удавалось отбить у противника склады с сотнями тонн различных спиртных напитков?

Посоветовавшись с командующим фронтом, я установил порядок, чтобы в столовой второго эшелона полевого управления фронта всегда было достаточно водки. Рядом с графинами с водой на столе стояли графины с водкой. Лишь в первый день один из столующихся напился, как говорят, «в стельку». В последующие дни — и так до конца войны — не было лиц, злоупотреблявших спиртными напитками. От заведующей столовой мне неоднократно приходилось слышать, что потребление водки в столовой значительно сократилось.

Вскоре прибыл новый командующий Брянским фронтом генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский. О нем, о его 16-й армии много писали в газетах. Имя Рокоссовского не сходило с уст, когда речь шла об отражении немецких атак на Волоколамском шоссе, о переходе наших войск в наступление на этом направлении, а еще раньше — о кровопролитных боях под Ярцево.

Теперь мне пришлось встретиться с ним как со своим командующим. Хотя мы увиделись впервые, у меня было впечатление, будто мы уже много лет знаем друг друга.

Я коротко рассказал о себе, о своей службе.

— Мы попали в очень сложное положение, — сказал Рокоссовский. Глядя на карту, он рассказал об обстановке на фронте.

13-я армия, ставшая теперь левофланговой нашего фронта, вела напряженные бои с противником. Надо было всячески ей помочь.

Выслушав мой доклад о состоянии тыла фронта, командующий пожелал мне успеха в работе. [84]

— Еще раз прошу побеспокоиться о раненых 13-й армий, — сказал он на прощание.

В тоне, каким это было сказано, не было ничего похожего на приказ, но я почувствовал серьезную тревогу за 13-ю армию. По прибытии к себе в штаб, я попросил начальника санитарного управления фронта генерала М. С. Ицкина подробно доложить мне о положении дел. По донесению начсанарма 13-й в деревне Барановке скопилось много раненых, и он просил помочь эвакуировать их. По словам Ицкина, армия имеет достаточное число свободных госпиталей и санитарных машин, и ему непонятно, как могла образоваться «пробка» в Барановке. Я решил немедленно выехать с ним в Барановку, находившуюся в 70 — 80 километрах от моего штаба.

Уж очень поучительная картина беспомощности и неорганизованности бросилась нам в глаза. На участке примерно в 20 — 30 километров вдоль линии фронта располагалось четыре госпиталя в 5 — 8 километрах один от другого, в затылок к медсанбатам дивизий. По схеме как будто правильно. Но три госпиталя совершенно бездействовали, а четвертый, в Барановке, принял свыше 2 тысяч раненых. «Принял» — это даже не то слово. Раненых не принимали, а просто разгружали по крестьянским дворам шоферы машин, идущих за боеприпасами на армейский склад, у ближайшей железнодорожной станции. Была одна-единственная дорога от войск на армейский склад — она шла через Барановку. А так как санитарная эвакуация осуществлялась главным образом с помощью обратного порожняка, то водители транспортных машин, стремясь как можно быстрее доставить боеприпасы на фронт, не тратили время на поиски госпиталей, укрытых в лесу, а считали более удобным воспользоваться ближайшим госпиталем. К тому же служба пикетирования была поставлена из рук вон плохо, никаких указательных знаков в сторону развернутых в тылу госпиталей мы не обнаружили.

А что делается в госпитале, рассчитанном на 200 коек, когда в него завезли 2 тысячи раненых, разбросав их по всей деревне?

Нельзя было ограничиться частными мерами административного воздействия. Из создавшегося здесь трагического положения надо было сделать серьезные выводы. На этом примере надо было показать, к чему ведет несогласованность действий различных служб тыла армии. За эту несогласованность в первую очередь отвечает начальник тыла армии.

Начсанарм 13-й разместил свои госпитали по принятой схеме, вне связи с общей организацией тыла армии. Он не принял во внимание того, что в напряженной боевой обстановке трудно заставить водителя транспортной машины делать [85] крюк по бездорожью в поисках госпиталя, к тому же так сильно замаскированного, что даже своим людям трудно его найти. Обстановка подсказывала, что целесообразнее всего разместить госпитали вблизи дороги, идущей через Барановку. Пусть это было бы нарушением схемы устройства санитарного тыла, зато раненым было бы намного лучше. В данном случае штаб тыла армии действовал по шаблону, не приложив сил для обдумывания задачи, не проявив инициативы.

Тяжелый урок, извлеченный нами из барановской трагедии, был немедленно доведен до сведения других армий. Со стороны санитарного управления фронта была оказана действенная помощь 13-й армии. Командующий фронтом одобрил меры, принятые по этому поводу.

Близилась осень. Надо было подумать об обеспечении войск на зиму. Ясно было, что сидеть сложа руки в ожидании, когда центр даст все необходимое, было бы преступлением. Осень — значит надо было заготовлять продовольственное зерно, фураж, картофель, овощи, организовать нагул скота, поступающего к нам в живом виде, и т. д.

Не раз пришлось советоваться по этим делам с секретарем Орловского обкома партии Н. Г. Игнатовым. Но кроме Орловской области, в границы тыла фронта входили области: Тульская, Рязанская, Пензенская, Тамбовская.

Военному совету был доложен план мероприятий по заготовкам. Командующий внимательно рассмотрел наш план и помог его выполнению.

— Как ни трудно отвлекать с фронта машины, людей, но еще хуже будет, если будем голодать зимой, — заметил К. К. Рокоссовский.

На самолете У-2 вместе с начпродотдела И. И. Макаровым я облетел Тульскую, Рязанскую, Пензенскую, Тамбовскую области, всюду доложил гражданским руководителям о предпринимаемых фронтом шагах и всюду заручился поддержкой. По согласованию с областным руководством были расставлены кадры военных заготовителей и автотранспорт, определены пункты хранения всего заготовленного. Что касается Орловской области, то здесь перед нами стояла задача не только помочь убрать урожай, но и оказать помощь оставшемуся, сильно поредевшему местному населению в проведении осенних полевых работ. Мы дали семенной материал, горючее, автотранспорт, а там, где было возможно, и тракторы.

Надо заметить, что не всегда существовало должное взаимопонимание между военными работниками и руководителями областей, частично оккупированных противником. Например, один из членов Военного совета Брянского фронта, С. И. Шабалин, сам бывший до войны крупным партийным работником, [86] а теперь ставший военнослужащим и удостоившийся звания генерала, с непонятным высокомерием относился к «штатским» руководителям областей и нередко называл их «генералами без армии», будто они были повинны в создавшемся положении. Но другие руководители фронта не были склонны следовать его примеру. Наоборот, у нас легко складывались с обкомами и райкомами, с облисполкомами и райисполкомами прифронтовых областей дружественные рабочие связи. Особенно хорошие отношения были с руководством Орловской и Тульской областей. Секретарь Тульского обкома партии В. Г. Жаворонков и председатель облисполкома Н. И. Чмутов с исключительным вниманием относились к нуждам фронта. У них еще свежи были в памяти дни героической обороны Тулы. Таких руководителей не надо было убеждать, чем нужно помочь фронту. Они сами организовали в Туле ремонт оружия, изготовление минометов, предоставили все лучшие помещения под фронтовые госпитали, нашли, где разместить ремонтные базы. Со своей стороны и фронт делал все, чтобы помочь области в восстановлении хозяйства, особенно угольных шахт. Тыловые органы фронта своими силами полностью восстановили две затопленные шахты и наладили там добычу угля.

О нашей работе с секретарем Орловского обкома партии Н. Г. Игнатовым стоит сказать подробнее. [87] Командующий, относившийся к нему с глубоким уважением, не раз обращал мое внимание на меры помощи сильно пострадавшим районам. Эта многострадальная область долго была театром вооруженной борьбы с немецким фашизмом, ее люди подверглись массовому уничтожению, экономика — разрушению. Когда в августе 1943 года Орел был освобожден, мы увидели область почти сплошь в руинах.

На долю Н. Г. Игнатова выпала тяжелая обязанность руководить всеми восстановительными работами в Орловской области: заново надо было создавать промышленные предприятия, больницы, школы, возрождать сельское хозяйство и первым долгом позаботиться о том, чтобы люди были накормлены, обуты, одеты и могли работать. Мы, военные, помогали Орловщине до конца войны, поддерживая связь с обкомом партии.

Может быть, наши деловые тесные взаимоотношения с гражданскими властями содействовали тому, что во всех областях заготовки шли успешно. Хуже обстояло дело с вывозом заготовленного к железной дороге.

Считать ли заготовленным то, что находится в глубинках? Опыт минувших лет показывал, что не вывезенное оттуда зерно так и оставалось там до следующего года, и заготовительные органы не рассматривали его как реальный ресурс. [88]

Военный совет фронта принял специальное решение о мерах усиления работ по вывозу, в первую очередь из глубинных пунктов. После этого к пристанционным заготовительным пунктам было подвезено различного зерна и фуража почти на годовую потребность фронта. Было чему радоваться — приближение зимы нас не страшило!

Вскоре стало известно, что член Государственного Комитета Обороны А. И. Микоян созывает в Кремле совещание начальников тыла фронтов для обсуждения вопроса о готовности к зиме в продовольственном отношении.

Партия возложила на А. И. Микояна наблюдение за обеспеченностью Вооруженных Сил продовольствием, горючим, за своевременную доставку на фронт боеприпасов, вещевого имущества. Кроме того, А. И. Микоян как член ГКО ведал тогда заготовками, импортом для армии, внешней и внутренней торговлей, в его ведении находился морской и речной флот. Самым острым вопросом в первый год войны было обеспечение армии теплым обмундированием и валеной обувью. Зима, как известно, была очень лютая, снежная. Но благодаря героическим усилиям советского народа и хорошей организации дела действующая армия получила своевременно добротную обувь и одежду, и поэтому случаи обморожения были редки. В 1942 году на первый план выдвинулось снабжение армии продовольствием. Для этого и было созвано упомянутое совещание.

Из газет и из рассказов товарищей я знал, что А. И. Микоян — очень энергичный, требовательный человек, хорошо знает народное хозяйство, не терпит пустых, формальных ответов, вроде «так точно», «никак нет».

Для участия в совещании я пригласил с собой начальника продовольственного отдела фронта И. И. Макарова, который до войны не раз встречался с Анастасом Ивановичем по работе. Поскольку Брянский фронт проделал немалую работу по заготовкам продовольствия и я знал, где, что и в каком количестве заготовлено, предстоящая встреча меня не очень беспокоила.

Совещание в Кремле продолжалось одну ночь. Первым выступал начальник тыла Волховского фронта. Поднявшись, он стал перелистывать свою записную книжку в поисках данных, но темпераментный А. И. Микоян переходил от одного вопроса к другому, и докладчик не успевал найти нужную страницу, а наизусть ничего не помнил. Крайне раздраженный такой неосведомленностью начальника тыла, А. И. Микоян тут же приказал освободить его от занимаемой должности. Затем выступил с докладом начальник тыла Западного фронта генерал В. П. Виноградов. У него обошлось все благополучно.

Наступила моя очередь. Я привез с собой схемы и диаграммы на ватмане, наглядно показывающие состояние запасов продовольствия. Анастас Иванович, находившийся на противоположном конце стола, подошел ко мне и сел рядом. Мой доклад фактически превратился в оживленную беседу с ним.

И поныне остается в памяти огромный масштаб практических дел, которыми непосредственно занимался Анастас Иванович. Невозможно было представить себе сколько-нибудь значительного государственного мероприятия по обеспечению нужд действующей армии без его активного участия.

За короткое время пребывания на Брянском фронте у меня сложились дружеские отношения с начальником штаба фронта генералом М. С. Малининым, с командующим артиллерией фронта генералом В. И. Казаковым. В создании дружеского расположения, связавшего руководящих работников фронта, весьма важную роль играл К. К. Рокоссовский. Мои отношения с ним стали еще более сердечными, чем в первые дни знакомства.

Вскоре по приезде на Брянский фронт я получил орден Красного Знамени, к которому был представлен еще Военным советом Западного фронта. По тем временам орден Красного Знамени для начальника тыла армии представлял необычно высокую награду, и я им очень гордился.

30 сентября 1942 г. К. К. Рокоссовский был назначен командующим вновь формируемого Донского фронта. Он пригласил с собой на новое место работы генералов М. С. Малинина, В. И. Казакова и меня, чему я был рад. Но А. И. Микоян запретил мне перемещение впредь до полного завершения успешно начатых заготовок. Не прошло и полутора месяцев, как новому командующему Брянским фронтом генералу М. А. Рейтеру было приказано передать Донскому фронту большую часть заготовленного нами продовольствия, находящегося в тех областях, которые непосредственно примыкали к Донскому фронту. Это огорчило нас до крайности, хотя мы и понимали, что лучшего выхода у центра не было.

Положение на Брянском фронте в конце 1942 года было неспокойным: то на одном, то на другом участке противник пытался атаковать. Особенно трудной была обстановка на участке 48-й армии, у генерала П. Л. Романенко, и как раз в этой армии в то время не оказалось начальника тыла.

Помощник начальника тыла Красной Армии по кадрам генерал И. Т. Смелов позвонил мне из Москвы и спросил, знаю ли [90] я дивизионного комиссара М. К. Шляхтенко и могу ли принять его на работу на свой фронт. Еще бы мне не знать товарища Шляхтенко!

В 1937 году, когда я служил в Киеве, он не поверил клеветническому доносу на меня и не дал хода уже заготовленному документу на мой арест. По тем временам это был акт необычайного мужества и принципиальности. Разумеется, я немедленно согласился с назначением его на должность начальника тыла 48-й армии. Первое время трудно пришлось Шляхтенко на этой должности. Всю свою жизнь по роду своей работы он видел деятельность хозяйственников лишь со стороны. А тут пришлось самому возглавить большой и сложный армейский тыл, да еще в напряженной боевой обстановке.

Командарм 48-й П. Л. Романенко не всегда умел справедливо судить о своих подчиненных вообще и, в частности, не сумел понять вновь назначенного начальника тыла. Армия в те дни едва сдерживала натиск противника, и малейшую неудачу на фронте генерал объяснял плохой работой тыла. Дошло до того, что командарм поставил перед командующим фронтом вопрос о смещении Шляхтенко. Как сейчас помню разговор командующего фронтом, находившегося в штабе 48-й армии, со мной по телеграфному аппарату «Бодо». «Откуда вы взяли этого Шляхтенко? Известно ли вам, что он проваливает дело? Я требую от вас принятия решительных мер». Прочитав на ленте эти слова, я заверил генерала Рейтера, что приму меры, и в ту же ночь сам прибыл в расположение штаба тыла 48-й армии. Еще до отъезда из своего штаба я приказал немедленно загрузить и отправить в 48-ю армию автобатальон с боеприпасами и другой с горючим.

Я не сразу узнал Шляхтенко. Лицо его стало землистым, он давно не брился, несколько ночей не спал, и мне казалось, что он ко всему стал равнодушен, потерял способность сказать что-либо внятное в защиту свою и подчиненных. «Трудно, очень трудно», — только это и услышал я от него.

По-разному можно было подойти к этому человеку. Самым распространенным в то время методом было снять с должности и поставить другого начальника, и это в наибольшей мере оправдало бы меня в глазах командующего фронтом. Но ведь это был Шляхтенко. Я знал всю его жизнь. Член партии с 1919 года, стойкий коммунист, человек высокой культуры, пользовавшийся всеобщим уважением среди пограничников Среднеазиатского, а затем Киевского округов. Я верил, что этот человек способен будет хорошо и быстро освоить новое для него дело.

Размышляя об этом и будучи совсем не весел, я начал с того, что самым веселым тоном порекомендовал Михаилу Кондратьевичу [91] немедленно побриться, затем позавтракать со мной и отдохнуть. Он так и сделал, а я в эти часы как бы замещал его. Благодаря принятым мерам положение со снабжением армии заметно улучшилась. Попутно были рассмотрены другие организационные вопросы. А сам Шляхтенко, отдохнув, выглядел совсем иным человеком.

Оставалась неразрешенной одна «деталь». Дело в том, что из Москвы Шляхтенко прибыл ко мне со знаками дивизионного комиссара на петлицах. Когда вводились погоны, я предложил ему надеть погоны полковника, сам же имел в виду договориться с Романенко о последующем представлении его к присвоению этого воинского звания. Однако при сложившейся тогда в 48-й армии обстановке трудно было рассчитывать на благосклонность командарма.

Однако, как нередко бывает на фронте, жизнь буквально «переворачивает мозги» людей. 48-я армия не только устояла против превосходящих сил противника, но и нанесла ему большой урон. Командарм после этого не раз выражал свое удовлетворение работой начальника тыла армии Шляхтенко и сам, без моей просьбы, добился того, чтобы Шляхтенко стал «законным» полковником.

Командующий Брянским фронтом генерал-полковник М. А. Рейтер уделял немало внимания работе тыла. Он сам в первые месяцы войны был начальником тыла Брянского фронта и ушел с этой работы после ранения. Главным, по его мнению, в работе тыла, а также в работе командиров всех степеней должна была быть постоянная забота о бойцах, особенно о людях, находящихся на передовой. Рейтер любил вспоминать при этом, что он сам прошел суровую жизнь солдата еще в империалистической войне.

Когда наступила зима 1942/43 года, для изучения быта солдат и боеготовности войск фронта в целом командующий создал несколько комиссий во главе с начальником штаба, прокурором, начальником политуправления, начальником тыла фронта.

Мне пришлось обследовать одну из дивизий 13-й армии. От дивизии до полка добирался на санях, а далее — в маскировочном халате пешком до батальона и, наконец, по ходам сообщения — в роту и взвод. Со мной шли мой адъютант и командир батальона. В беседе принимали участие 15 — 20 солдат. Я просил их без всякого стеснения рассказать о житье-бытье, заверив, что их пожелания будут доложены на заседании Военного совета фронта.

Прежде всего коснулись вопроса об одежде, обуви и питании. Ведь стояла зима, сильные морозы чередовались с оттепелями, а это — бич для снабжающего фронт обувью: в валенки или ботинки обуть солдата? [91] Обременять его хранением в вещевом мешке лишней пары обуви, конечно, невозможно. Не только килограмм, 100 граммов добавочного груза на плечи пехотинца заметно его утомляют. Где же хранить запасную обувь, которая может понадобиться при смене погоды?

По-разному решался этот вопрос в дивизиях и армиях. В одних при выдаче валеной обуви всю кожаную обувь собирали на склад дивизии, там ремонтировали и хранили до весны. В других вся обувь концентрировалась на армейском складе, и это был более надежный способ сбережения обуви. Но и в том, и в другом случае боец не мог сменить обувь в случае внезапной перемены погоды. Вот почему этот вопрос и был мною задан при встрече с солдатами. Пришли к выводу, что без валенок оставаться до конца зимы нельзя ни на один день, а для всякого случая хорошо бы иметь два-три десятка пар кожаной обуви разных размеров в батальоне.

Далее я просил показать паек НЗ, который по уставу должен храниться в неприкосновенности в вещевом мешке каждого солдата. Увы! Ни у кого НЗ не оказалось. Командир батальона объяснил, что все пайки НЗ хранятся в специальном укрытии при штабе батальона и выдаются на руки в случае необходимости. Практика показала, по словам командира батальона, что такой способ хранения пайков НЗ более надежен. Я проверил на обратном пути порядок хранения пайков, и мне оставалось лишь поблагодарить командира батальона за его внимание к сохранению неприкосновенного запаса продовольствия.

Как часто моетесь и меняете нательное белье? — спрашивал я солдат. Несмотря на весьма суровую обстановку, командир полка и полковой врач обеспечивали всему личному составу мытье со сменой белья регулярно один раз в декаду. За год войны мы научились соблюдать гигиену в любой обстановке.

Горячая пища подавалась в окопы, по словам солдат, регулярно, но не хватало специй. Надоели концентраты. «Колбаса второй фронт», как называли иронически солдаты американские мясные консервы, лишь отчасти восполняла недостаток мяса. Но все в один голос заявляли, что наши, советские мясные консервы более приятны на вкус.

Получили солдатское одобрение банки с сухим спиртом, благодаря которым можно было подогревать пищу в окопе без риска демаскировать себя: ведь такой огонь дыма не дает. К сожалению, на фронте мало было сухого спирта.

Перебои в обеспечении махоркой или табаком оказались наиболее жгучим вопросом, и мне пришлось выслушать немало справедливых жалоб. Но положение табачной промышленности оставалось еще тяжелым. Мы должны были восстановить одну [93] махорочную фабрику сами и заготовили изрядное количество табачного листа; однако приходилось еще ждать некоторое время, пока фронт станет производить махорку своими силами.

Солдаты довольно хорошо были осведомлены об обстановке на других фронтах и о международной жизни. Пленение многотысячной армии Паулюса под Сталинградом воодушевило наших воинов. Буквально через несколько дней после этой победы им пришлось участвовать в наступлении на Касторное, преследовать немцев в курском направлении, и они понимали, что, собственно, это было продолжением Сталинградской битвы.

По возвращении в штаб фронта всех участников обследования состоялось расширенное заседание Военного совета, на котором председатели комиссий сделали подробные доклады. Полученный таким образом материал послужил основой для практической работы всех служб фронта, особенно служб тыла и Политуправления.

В январе и феврале 1943 года возникли большие затруднения с железнодорожными перевозками. На курское направление шли один за другим железнодорожные эшелоны с войсками Донского фронта. Елецкий узел был забит до крайности, и, заметив это, противник усилил авиационные налеты на этот объект. Вот тут-то и сказалось значение обходного железнодорожного пути, построенного вокруг Ельца еще до войны. Фактически мы не имели ни часа перебоев в пропуске поездов по обходному пути, когда станция и главные пути были уже начисто разрушены.

Совершено неожиданно появился в моей штаб-квартире генерал-полковник К. К. Рокоссовский. На его груди был еще не виданный мною никогда орден Суворова I степени — наивысшая полководческая награда, как гласит статут. Прошло более пяти месяцев после его отъезда с Брянского на Донской фронт. Назначенный теперь командующим вновь созданного Центрального фронта, он спешил в район его боевых действий. Где-то в районе Курска должен был расположиться его штаб. Два часа нашей встречи пролетели, как одна минута. Ему предстояло проехать на машине в условиях зимнего бездорожья еще не менее 250 километров. Он уехал из Ефремова на Елец и далее на Курск; 8 февраля 1943 года Курск был очищен от немцев. В освобождении этого города участвовали и войска Брянского фронта.

К нам на фронт часто приезжали журналисты, писатели и ехали, куда кто хотел. Мы даже радовались, когда от нас, кроме еды и горючего, ничего больше не требовали. [94] Но всего хуже было чувствовать себя в положении объекта писательского наблюдения. Почти трое суток журналистка Раиса Азарх сидела у меня в кабинете. На руках у нее был мандат, достаточно авторитетный, чтобы давать ей право вникать во все детали. Я бы не сказал, что мне доставляло удовольствие работать, чувствуя на себе взгляд пытливой журналистки и отвечая на ее довольно неожиданные и не идущие к делу вопросы. И до сих пор не знаю, как использовала Р. Азарх свои записи в Ефремове...

Неистовствовали февральские метели. Продолжали прибывать по железной дороге в район Ельца и Ливен войска и боевая техника в состав Центрального (бывшего Донского) фронта. Штабу его было указано разместиться в деревне Свобода севернее Курска. Прибывал штаб сюда отдельными эшелонами на протяжении многих дней. Перемещаясь на курское направление, командование фронта оставило на Волге все свои дорожные части и дорожную технику, недооценив роль тыла в подготовке и проведении предстоящих операций. Для перевозки личного состава и учреждений полевого управления было предоставлено 30 поездов, много всякого имущества было погружено в них, но для дорожной техники места не нашлось.

Дорого обошлось это войскам!

Частям, выгруженным из вагонов в Ельце и Ливнах, предстояло совершить пеший переход в 150 — 200 километров.

Пехоте и артиллерии надо было преодолеть сугробы на дорогах, достигавшие местами двухметровой высоты.

Особенно тяжелая участь выпала на долю 70-й армии, прибывшей в состав Центрального фронта. Она состояла только из пограничников. Прибыв на станции Елец и Ливны в феврале 1943 года, 70-я армия должна была следовать своим ходом в район Фатежа и далее на рубеж соприкосновения с противником. В пургу люди двигались пешком по пояс в снегу. Мало того, они сами вместо лошадей, которых армия почти не имела, тащили на себе артиллерию и другие грузы, да и трудно было бы идти лошадям по таким сугробам. Если бы командование Донского фронта при погрузке в районе Волги захватило с собой хотя бы прицепные грейдеры, какое бы это дало облегчение войскам!

Не без вины был в этом и начальник тыла Донского фронта, который не сумел настоять на более правильном использовании подвижного состава и не пропустил своей властью впереди войск два-три эшелона с дорожными войсками и техникой. Впоследствии начальнику тыла фронта генералу И. Г. Советникову пришлось хлебнуть из-за этого немало горя. [95]

* * *

Для первой половины Великой Отечественной войны, вернее, для 1942 — 1943 годов характерным было такое положение, когда на значительном пространстве войска подолгу стояли в обороне, а ожесточенные бои шли на отдельных направлениях. В периоды затишья войска отдыхали, совершенствовали свою боевую выучку, укрепляли оборонительные рубежи. Медицинские учреждения занимались лечением раненых, а органы тыла приводили в порядок боевую технику, транспорт и т. д.

В такое время не лишне было подумать и о «ремонте» командного состава, в первую очередь низшего звена (рота, батальон). По директиве из центра фронтам рекомендовалось создать возможность для них кратковременного отдыха.

На Брянском фронте мы решали эту задачу различными способами. На базе фронтовых и армейских госпиталей были открыты двухнедельные дома отдыха. В тылу дивизий (на стыках между ними) были открыты «чайные» с комнатами отдыха на 20 — 30 коек. Здесь офицер мог отдохнуть в течение трех — пяти дней и при необходимости быстро возвратиться в свое подразделение. На фронтовых и армейских военно-автомобильных дорогах открывались «гостиницы», где приезжий командир мог получить по аттестату хорошее питание и отдых. Основная трудность состояла в том, что недоставало женских кадров для выполнения обязанностей поварих, официанток, уборщиц и т. п.

Недолго просуществовали все эти «чайные» и «гостиницы». Но значительная часть офицеров получила возможность хоть на короткое время уйти от окопной жизни. Многим была оказана та или иная медицинская помощь. Но главное — человек мог спокойно отоспаться без артиллерийской и пулеметной «музыки».[96]

На Курской дуге

Необычно рано наступила оттепель в районе Курска в 1943 году. Несмотря на заморозки, дороги были в плохом состоянии. Размякли суглинки и чернозем. Наступила жесточайшая весенняя распутица. Лишь по Курско-Орловскому шоссе можно было добраться на машине до линии фронта, а вправо и влево от шоссе с трудом переступала даже лошадь. Хуже всего было в полосе 70-й армии, от Фатежа в сторону Дмитриев-Льговский; да, пожалуй, и соседняя с ней 65-я армия находилась в не лучших условиях. Десятки тысяч людей, лошадей, множество орудий и минометов 70-й и 65-й армий оказались отрезанными от баз снабжения.

На фронте возникли осложнения с продовольственным обеспечением войск. Ни о каком продолжении наступления и речи быть не могло, хотя Ставка не отменяла приказа о наступлении.

Не помню точно, 10 или 11 марта я получил телеграмму от А. В. Хрулева с приказанием прибыть самолетом в штаб Центрального фронта. Доложив об этом командующему нашим фронтом, я приказал [97] подготовить самолет У-2, находившийся в моем распоряжении.

Мне предстояло лететь из города Ефремова до деревни Свобода — 1,5 — 2 часа. Вылетели еще затемно, чтобы не нарваться на немецких истребителей, и около 8-ми приземлились, шлепнувшись в лужу. С трудом преодолев больше километра непролазной грязи, я разыскал домик, в котором располагался К. К. Рокоссовский; в этот момент там находился и А. В. Хрулев. По всей вероятности, мой далеко не парадный вид немало смутил Хрулева, предложившего мне сначала привести себя в порядок. Я успел узнать, что предполагается освободить генерала И. Г. Советникова от должности начальника тыла Центрального фронта и мне предложено вступить в эту должность. На мое назначение требовалось согласие Государственного Комитета Обороны.

К. К. Рокоссовский и А. В. Хрулев сделали мне соответствующие указания. При этом Андрей Васильевич дал мне 48 часов, чтобы ознакомиться с положением, после чего я должен взять в свои руки управление тылом полностью. Недавно изданный им же самим приказ о том, что в подобных случаях сдающему и принимающему дела предоставляется 15 суток на оформление акта, в данном случае, как он сказал, не берется в расчет.

Через час я был уже в Курске, где были расположены штаб тыла фронта и все ого службы снабжения. Познакомившись с генералом И. Г. Советниковым, я почувствовал к нему симпатию. Мне показалось, что решение снять его с должности возникло в результате неблагоприятных обстоятельств, не зависящих от него. Он рассказал, что беда не в одной лишь распутице, парализовавшей подвоз: перемещаясь в район Курска, управление тыла, его штаб и ряд руководящих тыловых работников оказались разбросанными на пути от Дона до Курска: начальник штаба тыла генерал И. М. Карманов находился в тот момент в Ельце, откуда командовал всем грузопотоком в сторону Курска... Иными словами, войска фронта уже вели боевые действия, а сколоченного аппарата управления тылом не было. Возможно, «вина» Ивана Герасимовича заключалась в его чрезмерной уступчивости по отношению ко второму члену Военного совета фронта по тылу полковнику М. М. Стахурскому, имевшему тенденцию подменять начальника тыла.

Тут же я убедился, что находящиеся в Курске тыловики фактически не работают, потому что люди едва успевают бегать в щели, а выйдя из них, снова бежать обратно — фашисты бомбили Курск днем и ночью. Штабы и службы несли немалые жертвы, но уйти из Курска не могли из-за полного [98] бездорожья: для размещения служб тыла требовалось не меньше 10 — 15 деревень, и нужны были дороги.

Давая мне наказ, А. В. Хрулев объявил, что я могу взять с собой с Брянского фронта любого работника, если это нужно для дела. Чтобы воспользоваться столь широким позволением, я должен был как можно скорее и лучше узнать работников тыла Центрального фронта. При тогдашней обстановке важнейшее место занимала продовольственная служба, и мне стало ясно, что эту службу надо усилить новым, более энергичным и знающим руководителем. Таким был Н. К. Жижин, которого я хорошо знал по работе на Брянском фронте. Пришлось также укрепить руководство и некоторыми другими службами. В целом же коллектив работников произвел на меня хорошее впечатление, и со многими мне довелось потом пройти путь до самого конца войны, чего я и желал. Самыми сильными работниками были начальник штаба тыла генерал И. М. Карманов, начальник Дорожного управления фронта полковник, впоследствии генерал Г. Т. Донец, начальник Санитарного управления фронта генерал А. Я. Барабанов.

Прежде всего надо было решить проблему, как доставлять продовольствие на передний край. На фронтовых и некоторых армейских складах продовольствия было даже с избытком, но как одолеть распутицу?

Говорят, что лучшее решение отличается сравнительной простотой. Я вспомнил, как перед войной подавались продукты на погранзаставу «Поп-Иван»: один носильщик доставлял 40 — 50 килограммов продуктов в рюкзаке на плечах. Почему бы не испробовать такой метод и в труднейшей обстановке Центрального фронта? Была, правда, разница в масштабах. Там речь шла о полсотне людей, а здесь — о десятках тысяч...

В первую очередь нужно было позаботиться о войсках 70-й армии. После всестороннего обмена мнениями решили применить метод эстафеты, т. е. организовать вдоль линии фронта передачу по цепи из рук в руки мелко затаренных грузов. Для этого надо было иметь десятки тысяч мешочков и мешков, а где их взять?

Обратились за помощью к курским женщинам. В кратчайший срок они изготовили нам потребное количество мягкой тары. В небольшие мешочки вкладывался трех-четырех-дневной запас продуктов на одного или несколько человек. Затем все это затаривалось в один общий мешок весом 15 — 20 килограммов и доставлялось на машинах по шоссе до тех пунктов, до которых позволяли ехать боевая обстановка и состояние дорог. И далее начиналась эстафета конных и пеших солдат вдоль линии фронта на расстояние до 40 километров. [99] При таком способе транспортирования особенно бережного обращения требовали табак, сахар, соль, иначе все могло перемешаться. Вот почему и понадобилось нам так много мелких мешочков.

Прошло немного дней, и положение решительным образом изменилось. Если раньше в сводках, получаемых из дивизий, в графах «хлеб», «сахар», «табак» и др. чаще всего стояли нули, то теперь в этих же графах стали появляться единицы, затем двойки, тройки. Обеспеченность войск продовольствием в суточном исчислении с каждым днем повышалась и была доведена по 5 — 7 суток.

На некоторых участках 70-й армии снаряды к артиллерийским позициям доставлялись также носильщиками. Конечно, не таким способом можно удовлетворить потребность полностью, но ведь не вечно длится и распутица!

Авиационные налеты на Курск продолжались. Основные удары приходились по железнодорожному узлу. Не успевали закончить восстановление путей, как противник снова и снова их разрушал. Движение поездов через Курск в сторону Льгова, Понырей и к нашему соседу слева в сторону Обояни временами вовсе прекращалось. Учитывая эффект, полученный от обходных путей, проложенных еще до войны вокруг Ельца, мы опять обратились за помощью к курянам, чтобы построить [100] временную обходную линию протяженностью свыше 7 километров вокруг их железнодорожного узла. В небывало короткие сроки такой обход был готов, и дальнейшие бомбежки Курска уже не влияли на пропуск поездов на Льгов и на Обоянь.

В конце апреля 1943 года штаб тыла фронта переместился в деревню Терепша, в 14 километрах от Свободы. Службы тыла разместились вокруг, в соседних деревнях.

Стремительное наступление советских войск не дало возможности фашистам сжечь деревню Терепша. Она сохранилась во всей своей красоте: чистые, сверкающие белизной дома с раскрашенными оконными наличниками, похожие на уютные украинские хаты; зацветающие сады и палисадники; вербы, раскинувшиеся по обоим берегам неширокой, но довольно глубокой речки Терепши.

Не раз приходилось удивляться искусству наших квартирьеров в подыскании мест для расположения штабов и управлений. Эти квартирьеры подходили, конечно, не с позиций художника к оценке той или иной местности. Главный принцип, которым они руководствовались, — это, по возможности, непримечательность, так сказать, будничность пейзажа, чтобы с воздуха данная местность ничем не выделялась, не бросалась в глаза. Поэтому окончательное решение на размещение в новом районе принималось лишь после того, как офицер штаба несколько раз просмотрит район с воздуха на различных высотах. Но в данном случае деловой выбор Терепши и других прилегающих деревень вполне совпал бы даже со вкусом художника-пейзажиста — так красив этот район курских пригородов.

Полковник М. С. Новиков, заместитель начальника моего штаба, имел опытных квартирьеров, у которых был наметан глаз: они хорошо определяли потребное количество населенных пунктов и домов в них, возможный радиус рассредоточения учреждений с учетом дорог, транспорта, средств связи, количества столовых, а главное — средств зенитного прикрытия. Ведь дело касалось размещения почти 2 тысяч солдат, офицеров, генералов, гражданских служащих. Их надо было так переместить, чтобы ни на один час не терялось управление всей системой тыла фронта. И надо отдать должное нашим связистам, отлично справлявшимся с обеспечением большого и сложного тылового механизма проводной и радиосвязью одновременно, как говорится в армии, «на двух положениях» — частью оставаясь на старом месте, частью перейдя на новое.

Не менее сложную задачу решали при передислокации штабов работники питания. [101] Надо сказать, что наши военторговцы научились работать так, что всюду в любой момент их «точка» с необходимым набором продуктов оказывалась тут же, рядом со штабами фронта и армий, часто — дивизии. Сколько раз этим людям приходилось попадать под бомбежку, и они оставались на своей работе, хотя формально как вольнонаемные могли и не подвергать себя таким испытаниям.

И о расположении «точек» военторга на новом месте должны были подумать квартирьеры.

Не забывали, конечно, квартирьеры во время передислокации также и о строительстве бань.

Вблизи деревни Терепша была проведена общефронтовая хирургическая конференция, на которой присутствовало более 500 врачей, а также вся группа главных медицинских специалистов, прибывшая из Москвы с начальником Главного медицинского управления Е. И. Смирновым.

С особым вниманием и интересом выслушала конференция выступление Е. И. Смирнова. [102] Он скрупулезно изучил постановку лечебно-эвакуационного дела на различных фронтах, во всех звеньях и главным образом в медсанбатах. Свои наблюдения и опыт он вынес на обсуждение собравшихся, и это обусловило деловой и творческий характер конференции.

Главное в медицинском обеспечении на фронте — это организация. Эту мысль с предельной ясностью высказал Н. И. Пирогов. Ту же мысль повторил Е. И. Смирнов, иллюстрируя ее ярчайшими отрицательными и положительными примерами из практики нашего фронта. Конференция прошла под знаком подготовки к предстоящим решительным схваткам с врагом.

Выдержка и неослабная боевая готовность требовались от воинов на Курской дуге. Нарастающее с каждым днем напряжение в войсках в полной мере передавалось службам тыла. Надо было до деталей все проверить, еще и еще раз убедиться в том, что огромный тыловой механизм работает исправно. Очень важно было правильно расставить людей, довести до сознания каждого исполнителя ответственность его задачи.

Данные разведки и анализ обстановки не оставляли сомнений в том, что назревает гигантское сражение на Курской дуге. В эти недели мне приходилось почти ежедневно бывать у командующего фронтом, у начальника штаба. Однажды (это было в середине мая) я поехал на КП с докладом. Приближаясь к деревне, я видел, как немецкий самолет сделал на нее два или три захода. Когда же мы въехали в деревню, нам открылась страшная картина: домик Рокоссовского был полностью уничтожен, и на развалинах лежал раненый дежурный адъютант. Велика была наша радость, когда мы увидели Рокоссовского, идущего нам навстречу. Он ходил завтракать в столовую, в 100 метрах от его домика, поэтому остался в живых. Он немедленно захотел меня выслушать. Докладывая обстановку, я обратил внимание командующего на то, что противник совершенно безнаказанно производит налеты на железнодорожную линию Касторное — Курск и даже ночью уничтожает подвижной состав и паровозы. За два месяца противник сбросил на этот участок 4 тысячи бомб. К слову сказать, было известно, что за каждый подбитый паровоз немецкий летчик получал железный крест.

Командующий поставил перед зенитчиками задачу — отбить у немецких летчиков охоту совершать ночные налеты на наши поезда. К чести зенитчиков, они успешно выполнили эту задачу. Любопытна была практика: паровоз ставили в середину поезда, составленного из платформ без всякого груза. На некоторых из них устанавливались зенитные орудия и пулеметы. Если обычно машинисты старались не допустить, чтобы искры из трубы демаскировали паровоз, то в данном [103] случае, наоборот, они привлекали к себе внимание противника. Несколько раз таким приемом вовлекали немецких стервятников в сферу действенного огня. После того как десятка полтора самолетов рухнуло на землю, ночные налеты на поезда прекратились. Продолжались налеты днем на мосты линии Касторное — Курск. Но железнодорожники, военные и гражданские, приспособились быстро справляться с последствиями этих нападений. Вблизи каждого моста постоянно находилась дежурная команда с набором восстановительных материалов. После налета, если случались повреждения, мост тотчас же восстанавливали, и перерывы в пропуске поездов не превышали 3 — 4 часов.

Конечно, несмотря на все это, пропускная способность железной дороги Касторное — Курск была для нас слишком недостаточна. В этих условиях большим подспорьем стала транспортная авиация под руководством Н. С. Скрипко, ныне маршала авиации. По воздуху подавались боеприпасы наиболее дефицитных калибров, консервированная кровь, кровезамещающие жидкости и др. Наши медики весьма эффективно использовали обратные рейсы самолетов для эвакуации: за короткий срок было вывезено по воздуху более 21 тысячи раненых. Насколько мне известно, нигде санитарная эвакуация по воздуху подобных размеров не достигала на протяжении всей прошедшей войны.

С каждым днем становилось все более очевидным, что противник готовит два удара большой силы — с севера, со стороны Орла, и с юга, со стороны Белгорода. Войска противника, действующие с двух направлений, должны были встретиться в Курске. В случае успеха противника, в окружение попадали два фронта — Центральный и Воронежский. Так гитлеровцы замышляли отомстить за Сталинград!

К предстоящей операции, названной ими «Цитадель», они готовились со всей решительностью, перебрасывая сюда часть сил с Запада.

Против Центрального фронта на орловском направлении находилось 8 пехотных, 6 танковых и моторизованная дивизии немцев; против Воронежского фронта на белгородском направлении — 5 пехотных, 8 танковых и моторизованная дивизии. Всего же для проведения операции «Цитадель» Гитлер сосредоточил до 50 дивизий общей численностью около 900 тысяч солдат и офицеров, 10 тысяч орудий и минометов, 2700 танков и свыше 2000 самолетов.

Замысел врага был своевременно понят нашей Ставкой. Центральный и Воронежский фронты получили значительное подкрепление живой силой, танками, артиллерией, авиацией, боеприпасами, горючим. [104] Мало того, восточное этих двух фронтов расположились войска резервного Степного фронта, могущего нанести удар в любом направлении.

Создавая мощную стратегическую группировку на курском направлении, Ставка Верховного главнокомандования не ограничивала ее задачу оборонительной целью. В предстоящую летне-осеннюю кампанию имелось в виду разгромить немецкие группы армий «Центр» и «Юг» и освободить значительную часть Белоруссии и Украины. Иначе говоря, в основе стратегического плана советского командования лежали наступательные цели. Чтобы достичь их Ставка решила использовать выгодные условия обороны, измотать и обескровить противника, а затем перейти в контрнаступление: наши войска, отстояв свои заранее подготовленные рубежи, должны были без промедления наступать.

Такая обстановка гораздо более сложна для тыла, нежели «чистая» оборона или «чистое» наступление.

Стратегические цели операции определяли собой и принцип организации тыла. Изучая в послевоенное время документы, относящиеся к тылу Центрального и Воронежского фронтов на Курской дуге, я пришел к выводу, что командование Воронежским фронтом обязывало начальника своего тыла организовать его по принципу, если так можно выразиться, классической обороны, т. е. в соответствии с теорией военного искусства глубоко эшелонировать силы и средства, отнести подальше в тыл склады, госпитали, ремонтные базы и пр.; эшелонирование допускалось на глубину 300 — 400 километров. На Воронежском фронте это требование теории было полностью соблюдено, и это гарантировало известную устойчивость тыла в случае глубокого вклинения противника. Но при такой организации тыл не мог обеспечить быстрый переход войск фронта в контрнаступление, неизбежна была длительная пауза для «подтягивания тылов». Так оно и случилось.

Другого взгляда придерживалось командование Центрального фронта. Оно исходило из предположения, что оборонительные бои будут непродолжительными, что противник быстро исчерпает свои силы. В соответствии с таким пониманием обстановки начальник тыла фронта, веривший в успешность действий наших войск, предложил командующему план организации тыла не по оборонительному, а по наступательному варианту. Конечно, допускались некоторые отклонения: наиболее «тяжелые» элементы фронтового тыла — ремонтные заводы, нетранспортабельные эвакогоспитали, мукомольно-крупяные перерабатывающие предприятия и т. п. — относились подальше от линии фронта. Все же остальное, в первую очередь полевые подвижные госпитали, боеприпасы, горючее, продовольствие и другие материальные средства, [105] сосредоточивалось возможно ближе к войскам и главным образом в районе Курска.

Военный совет фронта после придирчивого изучения одобрил такой план.

Но что будет с нашими материальными запасами, если противник прорвет оборону и захватит Курск? Такой тревожный вопрос ставили многие товарищи. Однако командующий фронтом твердо держался такой точки зрения: не войска для тыла, а тыл для войск. Тыл должен обеспечить максимальную устойчивость обороны, а не думать о возможном отступлении.

Это решение повлекло за собой ряд крупных практических мероприятий. Если раньше мы выкладывали на огневые позиции артиллерии полтора-два боевых комплекта снарядов, то на Курской дуге по целому ряду калибров было выложено на землю у орудий до пяти боевых комплектов. Это имело исключительно важное значение. Наша пехота в морально-политическом отношении была готова стоять насмерть, но пехота знает, что ее самоотверженность и отвага приводят к успеху в том случае, если артиллерия, «бог войны», безотказно ее поддерживает, т. е. когда, кроме высокого духа, войска имеют в достаточном количестве боеприпасы. Поэтому и выложили мы на огневые позиции столь значительное количество снарядов. Если бы мы оставили половину их на фронтовых складах в расчете на подачу в войска автотранспортом в ходе оборонительного сражения, мы не успевали бы их подвозить в короткий срок, а голод на боеприпасы не мог не отразиться на устойчивости обороны в целом.

Отрицательно сказался бы на оборонительном сражении, особенно в период нанесения контрудара и перехода в контрнаступление, недостаток горючего и продовольствия, неизбежный, если бы мы не разместили максимум того и другого в непосредственной близости к войскам.

Весь последующий ход событий подтвердил правильность решения командования Центрального фронта.

Остановимся еще на некоторых моментах подготовки к операции. Немалое значение для устойчивости обороны имела помощь со стороны местного населения. В строительстве оборонительных рубежей участвовали жители прифронтовых районов Курской, Орловской, Воронежской и Харьковской областей. На одном лишь Курском выступе работало в апреле 105 тысяч, а в июне — 300 тысяч человек. Мы уже рассказали, что неоценимую помощь обоим фронтам оказали курские жители в строительстве обходного железнодорожного пути, в восстановлении железных дорог и мостов, часто разрушаемых противником. [106]

В рекордно короткий срок — за 32 дня (июль — август 1943 г.) — была построена железная дорога протяженностью 95 километров от Старого Оскола до Ржавы, связавшая Московскую железную дорогу с Донбасской. В строительстве этой дороги принимало участие 25 тысяч местных жителей. 400 человек из них, особо отличившиеся на строительстве, были награждены орденами и медалями.

В связи с этим строительством вспоминается забавный случай. В одном из разговоров с командующим фронтом мне был задан вопрос: «Известно ли вам, что в нашем глубоком тылу, где-то в районе Ливны, разбирается железная дорога и куда-то увозятся рельсы и шпалы?» Я ничего не знал об этом и с тем же вопросом обратился к начальнику военных сообщений фронта А. Г. Чернякову. Он тогда также ничего не знал, но через сутки доложил, что действительно вся дорога от магистрали Касторное — Курск до Ливны протяженностью свыше 40 километров разобрана и увезена, главным образом в ночное время. Удалось задержать лишь несколько машин, загруженных рельсами, причем у сопровождающих были на руках мандаты за подписью члена Военного совета Воронежского фронта Н. С. Хрущева. Пришлось признать, что наши восовцы здесь прозевали, ибо это имущество было нужно нам самим. Замечу, что такое, так сказать, соревнование между тыловиками фронтов, армий, дивизий случалось довольно часто...

Курские комсомольцы взяли шефство над многими госпиталями. За 1943 год они собрали по области и передали госпиталям 3500 матрацев, 2233 подушки, 750 одеял, 1847 кроватей, 3447 полотенец, посуды разной свыше 20 тысяч единиц, большое количество литературы и писчебумажных принадлежностей. Было вручено раненым свыше 20 тысяч индивидуальных посылок и, кроме того, доставлено много молока, сметаны, яиц, меда, табака. В госпиталях Курска работало 1300 сандружинниц, посменно дежуривших у раненых. 650 массовиков или агитаторов каждодневно проводили в госпиталях читку газет, брошюр, листовок, помогали раненым писать письма родным или в печать. Силами комсомольцев области было дано для воинов 97 концертов. 5275 доноров из числа местных жителей дали кровь, необходимую для раненых. За время боев Курской станцией переливания крови было заготовлено и отправлено в госпитали несколько тысяч литров крови.

Промышленные предприятия города и прифронтовых районов, несмотря на частые бомбардировки, не прекращали работы. Они производили для нужд армии теплое обмундирование, сани артиллерийские и обозные, колеса, упряжь, подковы, спецукупорку для снарядов, фонари для окопов, лыжи и пр. [107]

Ремонтировали также орудия и танки. Рабочие и инженеры ремонтного завода привели в исправное состояние моторы 300 танков и бронемашин и отправили их снова на фронт. Миллионы рублей были собраны по добровольной подписке на строительство боевой техники.

Немало изобретательности и инициативы проявляли армейские и войсковые работники тыла на Курской дуге.

В трудных дорожных условиях была 65-я армия генерала П. И. Батова, и работники этой армии сами нашли выход из создавшегося положения. Непосредственно в район войскового тыла 65-й армии входила железнодорожная ветка Льгов — Дмитриев-Льговский, перешитая немцами на западноевропейскую колею. Там было захвачено несколько десятков вагонов той же колеи, но паровоза не было. Решили приспособить в качестве тягловой силы автомобиль ЗИС-5, но для этого нужно было вместо резины надеть специальные бандажи. Их изготовили силами самой армии. Так начал работать на участке Льгов — Дмитриев-Льговский своеобразный автопоезд. Одна машина ЗИС-5 вела за собой 5 — 6 вагонов с грузом по 10 — 12 тонн в каждом. Основная трудность при этом заключалась в слабости тормозной системы: даже на небольших уклонах приходилось принимать особые меры к тому, чтобы удержать поезд от крушения. За то время, пока армия находилась в обороне, таким автопоездом было перевезено в обе стороны более 20 тысяч тонн грузов. В этом немалая заслуга начальника тыла армии и начальника ВОСО армии. Командарм 65-й со своей стороны помог им, поддержав их инициативу.

Такую же инициативность и изобретательность проявили работники тыла 13-й армии под руководством начальника тыла этой армии генерала Г. А. Курносова, приспособив для своих нужд узкоколейную железную дорогу протяженностью свыше 25 километров. С помощью мотовоза по этой дороге в вагонетках доставлялись боеприпасы и продовольствие в войска.

Немало усилий потребовалось от тыла фронта, чтобы обеспечить всем необходимым пришедшую к нам 2-ю танковую армию под командованием генерал-лейтенанта А. Г. Родина. Подробную информацию о нуждах танкистов я получил от начальника тыла 2-й танковой армии Суркова — того самого Суркова, который весною 1942 года под Москвой был предан суду военного трибунала за бесхозяйственность.

От него я услышал прелюбопытную историю. Вышестоящие инстанции заменили ему расстрел разжалованием в рядовые и посылкой на передовую (в то время нередко практиковалась подобная мера). Сурков был направлен в одну из армий, [108] оказавшуюся потом на Волге в составе Донского фронта. Глубоко потрясенный несправедливостью обвинения, он утратил всякий интерес к жизни и стал искать случая, чтобы умереть.

Но далее события развернулись самым удивительным образом. Перед началом наступления Донского фронта К. К. Рокоссовский прибыл на участок одной из армий, чтобы лично осмотреть позиции. Командующий фронтом и командарм, тщательно маскируясь, приблизились к высотке, откуда хорошо просматривалась местность в сторону противника. Вокруг свистели вражеские пули. Каково же было возмущение командующего, когда он заметил впереди человека, идущего во весь рост! Он приказал немедленно доставить к нему этого злостного нарушителя маскировочной дисциплины. Ползком и короткими перебежками посыльный приблизился к солдату и передал ему приказание.

Тот явился и доложил:

— Товарищ командующий! По вашему приказанию рядовой Сурков явился.

Рокоссовский, не успев остыть от гнева, резко спросил:

— Какой Сурков?

— Тот самый Сурков, который вместе с вами служил на Дальнем Востоке в кавалерии в мирное время.

Трудно было в нем узнать старого знакомого: весь в грязи, небритый, в рваной шинели.

И удивление, и доброта появились на лице командующего. Уже лежа рядом с ним в кустах, Сурков рассказал ему обо всем, что с ним произошло, и получил распоряжение явиться в штаб фронта.

Через несколько дней Суркову было объявлено, что решением Верховного главнокомандующего он восстановлен в звании генерал-майора. Вскоре он был назначен начальником тыла 2-й танковой армии, с которой и прибыл на Центральный фронт.

Потом эта армия вышла из состава нашего фронта, и я снова потерял Суркова из вида. Лишь много позднее мне стало известно, что после войны генерал Сурков был назначен интендантом Прикарпатского военного округа во Львове. Там ему снова не повезло: его малолетний сын взял из ящика письменного стола заряженный револьвер и случайно выстрелил отцу прямо в живот. Лишь немедленная врачебная помощь спасла Суркова от смерти. Он и поныне живет и здравствует. Не суждено этому человеку умереть от пули!

Незадолго до начала оборонительного сражения командующий фронтом выехал в войска, в первую очередь в 13-ю армию, расположенную на главном направлении. Я сопровождал его. Везде, где мы ни появлялись, он неизменно задавал одни и те же вопросы: в достаточном ли количестве имеются боеприпасы, хорошо ли накормлен боец?

Объезжая боевые порядки войск, можно было подумать, что нет свободного места, где бы можно было выложить еще какое-то количество снарядов: 18 соединений и отдельных частей входили тогда в состав 13-й армии, плотность сосредоточения войск и артиллерии была необычайная. Но место, конечно, находилось, и подвоз продолжался. Все укладывалось в штабеля, по возможности укрывалось в землю или обваловывалось. Мне приятно было слышать заявление командарма Н. П. Пухова, что у него нет никаких дополнительных требований к тылу.

Повстречавшись с командирами соединений 13-й армии, командующий фронтом отбыл в соседнюю 70-ю армию.

Туда он ехал, чтобы определить, насколько соответствуют своему назначению руководящие работники армии. Мне, в частности, было поручено поближе присмотреться к работе начальника тыла и в случае необходимости без промедления заменить его.

Еще раньше у меня возникало сомнение в способностях этого генерала, но все же оставалась надежда, что он освоит новый для него масштаб работы. Эта надежда не оправдалась. Я упоминал о том, что 70-я армия состояла из ветеранов-пограничников; в связи с этим у меня возникла мысль перебросить сюда на должность начальника тыла бывшего пограничника полковника М. К. Шляхтенко из 48-й армии. Многие пограничники его знали и относились к нему хорошо. Командующий фронтом одобрил это предложение и поручил мне объявить об этом командарму 48-й генералу П. Л. Романенко.

В тот же вечер у меня состоялся разговор по ВЧ с П. Л. Романенко. Увы! Мне пришлось выслушать немало грубостей. Я начал с того, что напомнил ему, как он был недоволен работой М. К. Шляхтенко всего полгода назад, и предложил взамен полковника Шляхтенко одного генерала, рассчитывая, что приход генерала поможет мне получить согласие на уход полковника. Но Романенко почти дословно ответил следующее: «Не нужен мне твой генерал, я вполне удовлетворен работой полковника и ни за что не отпущу Шляхтенко, это я его вырастил, и он мне нужен в моей армии. Что же касается звания, то я об этом уже позаботился, и ты на днях получишь материал с представлением его в генерал-майоры». Я еще раз сказал, что мое сообщение есть решение командующего фронтом и я не могу его обсуждать. Все же, прежде чем положить трубку, командарм выругался — в пространство, разумеется. [110]

Не успел я на следующий день доложить командующему фронтом в общих чертах свой разговор с Романенко, как из Москвы раздался звонок по ВЧ: высокие инстанции запретили забирать Шляхтенко из 48-й армии. Я понял, что Романенко успел позвонить в Москву и добился своего. Я, конечно, был горд за Шляхтенко и даже за Романенко; бывает так, что люди хорошие, но они не сразу понравились друг другу, однако в боевой обстановке могут сложиться ситуации, в которых вырабатывается настоящая фронтовая дружба, и после этого они стоят друг за друга горой... Мне пришлось искать другого начальника тыла для 70-й армии!

Не раз обращал на себя мое внимание заместитель начальника штаба полковник П. Ф. Стрельцов. Он выделялся своими волевыми качествами и умением глубоко анализировать обстановку и давать деловые предложения. Я не сомневался, что он выправит положение в 70-й армии. Действительно, еще до начала большого оборонительного сражения он успел перестроить работу армейского тыла, и новый командарм И. В. Галанин был им доволен{6}.

Вместе с командующим фронтом мы посетили 60-ю армию генерала И. Д. Черняховского. После напряженной работы [111] он пригласил нас пообедать в бывшую усадьбу князей Барятинских. Усадьба находилась в 30 — 40 километрах южнее Льгова.

Это было в последние дни июня 1943 года. Погода стояла чудесная. Уже давно я слышал о необыкновенной красоте дома, где после революции размещался санаторий. Но то, что я увидел своими глазами, превзошло все мои ожидания. Свернув налево от главной дороги, мы въехали в липовую аллею, из которой виднелись в глубине очертания прекрасного здания. По обе стороны аллеи простирались фруктовые сады на добрый километр. Комнаты были превосходны по планировке, стены обиты шелковыми тканями. Правда, мебели не осталось, и наш обеденный стол состоял из наспех сколоченных досок... Территория парка была украшена множеством гротов и островков на фоне серебристой глади большого пруда. Один из островков знаменит тем, что князь Барятинский принимал здесь Шамиля.

Как уцелело это великолепное здание при отходе отсюда фашистов? Служащий рассказал, что весь дом и прилегающие к нему строения были сплошь заминированы. До последнего момента здесь оставался немецкий офицер, которому поручено было привести в исполнение план взрыва. Однако этот офицер, архитектор по образованию, не мог допустить такого варварства и ушел, перерезав провода. Благодаря ему сохранился этот архитектурный памятник. Уцелел ли сам этот офицер?

Возвращаясь в штаб фронта, я по дороге спросил К. К. Рокоссовского, когда же начнется «война»?

— Да вот, проклятые, не начинают..., — ответил он. — А нам нельзя торопить события. Пусть начнут и испытают силу нашей обороны, а затем мы им дадим духу.

М. С. Малинин на такой же вопрос ответил мне то же. Между тем с каждым днем обстановка становилась все более напряженной. Ставка предупреждала, что противник, возможно, начнет наступление между 3 и 6 июля. Захваченные в ночь на 5 июля пленные показали, что наступление назначено на утро.

В плане нашей обороны предусматривалось проведение контрартподготовки по районам сосредоточения ударных группировок противника. Эти районы были хорошо известны. Весь вопрос был во времени. Любой просчет мог иметь опасные последствия. Получив сведения о готовящемся фашистами наступлении на рассвете, командующий фронтом не мог тратить драгоценное время на консультацию с Москвой.

В те критические часы на нашем фронте с целью координирования действий с другими фронтами находился заместитель Верховного главнокомандующего маршал Советского Союза Г. К. Жуков. [112] В момент, когда надо было решать вопрос — начинать ли контрартподготовку, оба полководца пришли к единому мнению: немедленно открыть огонь!

Мощный артиллерийский удар обрушился на боевые порядки противника, на его командные и наблюдательные пункты, на огневые позиции артиллерии. То было начало исторической битвы под Курском — одной из великих битв Великой Отечественной войны. Враг понес большие потери, еще не начав наступления.

Немецкая атака все же началась в 5 часов 30 минут 5 июля 1943 года. К исходу первого дня противнику удалось вклиниться в нашу оборону на 2 ? 3 километра в сторону станции Поныри, причем на очень узком участке. По этому поводу М. С. Малинин сказал в ту же ночь, что это начало конца фашистского наступления на Курск, ибо первый его день не увенчался успехом: наши войска выдержали натиск.

На второй или третий день некоторым лицам из руководства фронта стало казаться, что противнику все же удастся прорвать нашу оборону и врезаться острием своего клина прямо в Курск. Были рекомендации: немедленно эвакуировать подальше в тыл все имущество, сосредоточенное на фронтовых складах, особенно продовольствие. Сомневаясь в правильности этих рекомендаций, я обратился лично к командующему.

К. К. Рокоссовский сказал:

— Немцам не удалось достичь решительного успеха за первые два дня. Тем менее это возможно теперь. А если уж произойдет такое несчастье, то мы будем драться в окружении, и я, как командующий фронтом, останусь с окруженными войсками.

Услышав эти слова, я подумал: «Зачем же тыл фронта должен спешить уйти подальше от войск на восток, увозя туда боеприпасы, горючее, продовольствие? Ведь на другой же день может встать задача — подавать по воздуху окруженным частям материальные средства, вывезенные вчера из-под Курска!» И тут же доложил командующему свое решение: всеми возможными транспортными средствами немедленно начать переброску материальных средств не на восток, а на запад, еще ближе к тем войскам, которые могут оказаться отрезанными от баз снабжения, примерно в район Фатежа и западнее его. Командующему понравилось такое решение. Оно было осуществлено ценой «тотальной мобилизации» всего транспорта и человеческой энергии.

Вывод из этого факта прост и убедителен: чем реальнее угроза для войск быть отрезанными от баз снабжения, тем решительнее надо сосредоточивать запасы материальных средств в непосредственной близости к войскам. [113]

Переброска материальных запасов в сторону Фатежа производилась без соблюдения таких формальностей, как выписка накладных, получение расписок за сданное имущество, взвешивание и перевешивание. Не до того было! Все работники тыла понимали, что дорога каждая секунда, и никто не возражал против «нарушения правил». Через несколько дней, когда наши войска наносили контрудар, а затем перешли в контрнаступление, имущество, находившееся в районе Фатежа, оказалось нам очень кстати.

По-разному оценивается этот опыт послевоенными историками. Мне пришлось однажды рецензировать одну кандидатскую диссертацию на тему о работе тыла в Курской битве. Автор обобщил богатейший материал, и у него получился солидный научный труд. Но когда он нашел переписку по поводу переброски из Курска в район Фатежа материальных средств, главным образом продовольствия, ему сначала представилась картина сплошного хаоса — прежде всего потому, что он не нашел в делах приходо-расходных ведомостей, накладных, расписок и пр. Лишь вникнув более глубоко в обстановку тех дней, он сделал другой, соответствующий действительности вывод.

За 5 суток ожесточенного сражения противнику удалось вклиниться в нашу оборону на глубину 10 километров, но и по ширине участок прорыва не превышал 10 километров. Это достижение обошлось немцам в 42 тысячи убитых солдат и офицеров и 800 уничтоженных танков. Попытка гитлеровского командования перейти к обороне в районе станции Поныри успеха не имела. Войска Центрального фронта, мощным контрударом восстановив положение, перешли в контрнаступление.

Таким образом, Центральный фронт выдержал натиск огромной силы. Славно поработали, насколько позволила погода, летчики и все рода войск, выполняя свой трудный долг перед Родиной. Непоколебимая стойкость нашей обороны обеспечивалась в эти первые дни более всего самоотверженными действиями артиллеристов, расстреливавших в упор ползущих на них «тигров» и «фердинандов». Безотказная же работа артиллерии опиралась на безотказно питавший ее тыл: не было ни одного часа перебоев в доставке снарядов к орудиям.

Труднее сложилась обстановка у нашего соседа слева. Противник нанес с юга сильнейший удар по войскам Воронежского фронта, направив главные силы на 6-ю гвардейскую армию генерал-лейтенанта И. М. Чистякова, занимавшую чрезмерно широкую полосу обороны. За четыре дня немцы продвинулись здесь на 30 — 40 километров, что по существу [114] означало прорыв не тактического, а уже оперативного порядка. Лишь благодаря своевременной помощи силами Степного фронта — резерва Главного командования — удалось выправить опасное положение.

Причиной такого глубокого вклинения наши историки считают неправильную оценку командованием Воронежского фронта намерений противника, чрезмерное рассредоточение своих сил на фронте в 164 километра, нарезку недопустимо широкой полосы обороны для 6-й гвардейской армии, на которую был нацелен главный удар противника.

Мне хотелось бы дополнить рассмотрение этого вопроса с точки зрения расхода боеприпасов, чтобы яснее стало, какую артиллерийскую поддержку получили в этом сражении войска Центрального и Воронежского фронтов.

По количеству стволов артиллерии и по весу боевого комплекта оба фронта находились в более или менее одинаковых условиях; вес одного боевого комплекта каждого фронта составлял около 20 тысяч тонн. На огневые позиции артиллерии 13-й армии Центрального фронта и 6-й гвардейской армии Воронежского фронта было выложено от четырех до пяти боекомплектов.

Сколько же снарядов было расстреляно в ходе оборонительного сражения с 5 по 12 июля? Иначе говоря, сколько огня и металла обрушилось на голову противника? Ведь от этого в огромной мере зависела устойчивость нашей пехоты, против которой шла невиданная за всю войну армада танков и самоходных орудий и действовала многочисленная артиллерия.

Об интенсивности огня нашей артиллерии можно судить по таким данным: за период с 5 по 12 июля 1943 года было израсходовано боеприпасов Центральным фронтом 1079 вагонов, а Воронежским — 417 вагонов, почти в два с половиной раза меньше.

Для большей ясности приведем данные о расходе боеприпасов с 5 по 12 июля 1943 года (в тысячах штук):

Эти данные показывают разницу в интенсивности артиллерийского огня. Отсюда напрашивается вывод о несоответствии группировки артиллерии Воронежского фронта характеру оперативной обстановки. Вернее сказать, группировка артиллерии была обусловлена неправильным оперативным построением в обороне войск в целом.

Меньше всего оснований предполагать, что не хватало боеприпасов, так как 6-я армия оставила противнику свой склад с боеприпасами, которые остались нетронутыми и после изгнания оттуда немцев.

13-я армия Центрального фронта израсходовала за тот же период свыше четырех боевых комплектов. Такого большого расхода за столь короткий срок не было ни в одной армейской оборонительной операции не только в годы Великой Отечественной войны, но и в истории войн вообще. Это стало возможным потому, что заблаговременно было завезено на огневые позиции такое количество боеприпасов, какого хватило и для отражения атак противника, и для обеспечения контрудара. Подвозились боеприпасы до огневых позиций как по железной дороге (в район станции Поныри), так и автотранспортом.

К незабываемым страницам из истории тыла Центрального фронта на Курской дуге следует отнести действия наших автомобилистов и дорожников в момент перехода войск фронта от обороны в контрнаступление.

Когда выяснилось, что противник оттянул из района Льгова силы, чтобы сдержать натиск наших войск на Орел, создалась благоприятная обстановка для нанесения удара в льговском направлении. Командующий фронтом решил перебросить туда резервный корпус в составе 25 тысяч бойцов с артиллерией и другой техникой. Он вызвал меня и поставил задачу: транспортом тыла фронта перебросить за 36 часов этот корпус на 100 — 120 километров к западу. Он добавил, что выигрыш каждого часа облегчит прорыв слабо защищенной обороны противника и увеличит шансы на то, что вашему корпусу с минимальными потерями удастся вырваться на далекий оперативный простор.

Транспорт под погрузку корпуса был подан за час-два. Трудность заключалась в том, что, кроме людей, надо было перевезти несколько сот артиллерийских лошадей, для чего пришлось дополнительно оборудовать автомашины; орудия же конной артиллерии шли на прицепе у автомашин, ограничивая скорость движения.

Благодаря четкости в работе штаба тыла и хорошо отработанному взаимодействию автомобильной и дорожной служб фронта задание командующего было выполнено не за 36, а за 24 часа. [116] Вырвавшись на оперативный простор, корпус совершил героический четырехсоткилометровый поход до Днепра, форсировал его и вышел в тыл киевской группировке противника. Военный совет фронта щедро наградил не только участников этого прорыва, но и исполнителей столь важной транспортной операции.

Великая битва под Курском была для всех ее участников суровым испытанием сил и организаторских способностей. После Москвы и Сталинграда это было третье стратегическое контрнаступление; мы, работники тыла, опирались, таким образом, на уже накопленный опыт. Этот опыт служит серьезной базой для обоснования и современных взглядов в советской теории военного искусства.

Оценивая работу тыла своего фронта на Курской дуге, маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский пишет:

«Нужно отдать должное тылу фронта... сумевшему в короткий срок организовать подвоз грузов, использовав для этого все средства: автомобильный, гужевой и даже водный транспорт»{7}.

* * *

В развернувшейся затем битве за Днепр от нас, тыловиков, потребовались новые усилия в связи с неожиданным перебазированием Центрального фронта.

В сентябре 1943 года войска нашего фронта успешно развивали наступление в направлении Конотоп — Бахмач — Нежин. Открывалась перспектива освобождения Киева. Сосед слева — Воронежский фронт — несколько отставал, и передовые части Центрального фронта, пренебрегая разграничительной линией, громили противника и овладевали населенными пунктами, входящими в полосу соседа слева. На этой почве были «недоразумения»: из информационных сводок ТАСС мы узнавали, что войска Воронежского фронта овладели целым рядом населенных пунктов, которые на самом деле были взяты войсками Центрального фронта.

Вскоре наш фронт получил новое направление — на Гомель и Жлобин, в связи с чем и сам фронт 20 октября 1943 года был переименован в Белорусский.

Мне случилось быть на левом берегу Днепра в тот день, когда наши войска форсировали реку в районе Лоева. Противник нещадно бомбил подходы к этой переправе, но несколько дивизий удалось перебросить на противоположный берег. [117]

Мы снова на Днепре. Был серый пасмурный день конца сентября, шел моросящий дождь, и от выстрелов нашей артиллерии стоял грохот, усиливаемый разрывами немецких бомб. Но как радостно и тревожно было вновь после долгой разлуки увидеть родную реку!

Глядя на Днепр, я вспомнил и о своем родном селе, расположенном недалеко от Днепра в Запорожской области. Что пережили мои дорогие земляки?

Позже я узнал, что село мое было разрушено фашистами, из 300 домов уцелело 5. Только печные трубы торчали среди развалин и пепелищ. Расстреляны были многие из жителей села, не успевшие эвакуироваться. Сложил свою седую непокорную голову и Митрофан Андреевич Лесняк, участник гражданской войны; немцы расстреляли его за антифашистскую агитацию. Немало имен моих односельчан в эти годы записано в историю партизанской войны с фашизмом. Но о горе и о героическом труде моих земляков, о радостях, пережитых ими после победы, я надеюсь еще рассказать в другом месте.

На обратном пути от Днепра до штаба фронта мы видели поля с перестоявшим хлебом, неубранный картофель. Часть зерновых была скошена и лежала в валках, остальное так и осталось на корню. Убирать было некому, населения осталось мало. Уборке мешало еще и то, что поля и дороги были заминированы и немцами, и нашими партизанами.

«Неужто так и погибнет под снегом все это добро?» — думал я с печалью.

Я сказал уже, что Центральный фронт был потеснен вправо, на гомельское направление. Для тыла Центрального фронта этот маневр оказался чрезвычайно сложным.

В течение предшествующих двух месяцев наступления в направлении на Киев войска Центрального фронта успели сосредоточить свои базы, склады, ремонтные пункты на железнодорожной магистрали Курск — Льгов — Конотоп — Бахмач; теперь предстояло все фронтовые и армейские базы в кратчайший срок перевезти на другое железнодорожное направление — Брянск — Унеча — Гомель. До той поры мне ни разу не приходилось встречаться с такой задачей. А теперь она встала со всей остротой и неотложностью.

В октябре — ноябре 1943 года еще удерживалась большая распутица. Рассчитывать на переброску фронтовых складов, госпиталей, ремонтных баз и прочего автомобильным транспортом было почти безнадежно: и дорог не было, и горючего [118] не хватало. Главная тяжесть перебазирования ложилась на железнодорожный транспорт.

Начальник военных сообщений фронта А. Г. Черняков, собравший заявки от всех родов войск и служб на потребное число вагонов для перебазирования, возбужденно доложил мне: требуется 7500 вагонов! Это почти 200 поездов! Где их взять? Притом пропускная способность рокадных железных дорог не превышала тогда 12 пар поездов в сутки. А ведь нам, кроме собственных перевозок, надо было еще и принимать непрерывно идущие из центра поезда с вооружением, боеприпасами, горючим!

Я хорошо понимал и вполне разделял волнение Чернякова. Ведь тылу фронта предстояло больше месяца пребывать «на колесах» как же ему повседневно обеспечивать боевую деятельность войск? И все же с этой задачей, казавшейся неразрешимой, хорошо справились наши славные железнодорожники. Преодолевая многие технические трудности, они значительно ускорили перебазирование Центрального фронта,

В истории минувшей войны 1943 год характеризуется как год перелома в восстановлении экономики Советской страны. Увеличилась по сравнению с 1942 годом добыча угля, стали, проката. Развивалась нефтяная промышленность в Урало-Волжском нефтяном районе, в Казахстане и Узбекистане. Военная индустрия наращивала темпы в производстве самолетов, танков, пушек, минометов, боеприпасов. Но в сельском хозяйстве положение оставалось до крайности напряженным. Зерна было собрано менее трети довоенного. Животноводство пострадало от войны еще больше.

Существенную роль в обеспечении армии продовольствием сыграли освобожденные от оккупации районы Украины и Северного Кавказа. Немалую помощь всем фронтам оказали области и районы, где заготовки проводились силами и средствами самих фронтовых тылов, иногда на значительном удалении от линии фронта. Так, Центральный фронт, находясь у Днепра, заготовлял мясо в Поволжье.

В мае 1943 года Наркомат мясо-молочной промышленности СССР известил, что для нас запланирован отпуск живого скота в количестве 10 тысяч тонн в убойном весе из Балашовской, Саратовской, Пензенской областей. При этом было сказано, что по железной дороге отправить скот на фронт Наркомат мясо-молочной промышленности не может, так как НКПС не предоставляет вагонов. Единственный выход — организовать перегон скота главным образом силами самого фронта.

Легко сказать! 10 тысяч тонн мяса — это значит 70 — 75 тысяч голов крупного рогатого скота, включая молодняк.

Это более 500 гуртов. И длина перегона могла быть более тысячи километров.

Нам не пришлось, однако, долго размышлять, брать или не брать на себя столь сложную задачу: фронт испытывал острую нужду в мясе, а все, что можно было заготовить в ближайших границах фронта, уже было исчерпано. Военный совет дал согласие на организацию дальнего перегона.

Много тревожных мыслей бродило в голове не только у меня, но и у моих ближайших помощников — интенданта фронта генерала Н. К. Жижина и непосредственного исполнителя задуманной операции подполковника Апексимова.

Чего только не может произойти? Тут и опасность инфекции, и нехватка кормов, и возможность гибели при растелах в пути, и трудность двух-трехкратного доения коров и т. д. и т. п. Надо было обеспечить трассы перегона транспортом, специальным инвентарем и оборудованием для приема молока и переработки его. А главное, надо было найти людей — найти там же, на месте! — тех людей, которые выполнят обязанности гуртоправов и помощников.

Важная роль падала в этом случае на ветеринарную службу фронта во главе с генералом Н. М. Шпайером: она обязана была предупреждать заболевания скота в пути.

В литературе того времени можно было найти описания перегона скота в Австралии и в царской России, по Сибири. [120]

Но в том и другом случае речь шла о 5 — 6 тысячах голов, а нам предстояло перегнать более 70 тысяч.

Нам пришлось сразу же приступить к решению двух задач. Одна группа представителей фронта во главе со специалистами, невоенными товарищами Синебыльниковым и Кольцовым занималась приемом скота на местах и формированием гуртов. Другая группа во главе с крупным специалистом М. Я. Марьясиным изучала и определяла трассы перегона через Саратовскую, Балашовскую, Пензенскую, Тамбовскую, Воронежскую, Курскую, Орловскую, а позднее и Гомельскую области.

Определить трассу — это не значит провести на карте линию «от и до», как думают некоторые, снисходительно поглядывающие на трудную работу интендантов. Надо точно знать, насколько благоприятна зона перегона в эпизоотическом отношении, достаточно ли подножных кормов, не будет ли связан перегон с потравами хлебов, как размещены водоемы, имеются ли мосты или переправы через многочисленные реки, достаточно ли ветеринарных пунктов на трассах, а если не хватает, то куда надо доставить группы ветработников фронта. Словом, организаторам перегона надо было предусмотреть все детали, чтобы по их недосмотру не случилось беды.

Наши товарищи определили две трассы. Изо дня в день через каждые 5 — 7 километров на обе трассы выходили гурты, образуя как бы живой конвейер по 120 — 150 голов в каждом гурте. Около 100 дней шли заготовки. В августе 1943 года в движении находилось уже более 400 гуртов; все они двигались к фронту, а фронт перемещался все далее на запад.

Это была грандиозная хозяйственная операция, во главе которой стоял Н. К. Жижин. Ему принадлежит большая заслуга в ее успешном завершении.

Как ею управляли? Во-первых, были использованы постоянные линии Наркомата связи: из установленных пунктов давались телеграммы в Москву на имя наркома мясо-молочной промышленности. Там сведения обобщали и передавали в управление тыла Красной Армии, а уж оттуда информация самолетом или по проводам доставлялась к нам на фронт. Во-вторых, офицер фронта капитан Волошко, зоотехник по образованию, на самолете По-2 совершал облеты трасс, подсчитывая с воздуха количество гуртов, засекал их местонахождение, а нередко и приземлялся вблизи них, оказывая помощь гуртоправам. Этим же самолетом доставлялись гуртовщикам газеты, сбрасываемые в свертках.

Всего в перегоне участвовало около 3 тысяч человек. Среди них были офицеры и солдаты служб тыла, но большинство [121] составляли местные жители, временно мобилизованные Советами специально для этой цели.

Наступил октябрь 1943 года. 530 гуртов благополучно дошли до назначенных пунктов. Скот проходил за сутки в среднем 15 километров. Потери в пути не превысили и половины процента, а привес за счет хорошего содержания составил 10 процентов. Как и предполагалось, в пути появилось много молодняка, его надо было сохранить и обеспечить его перевозку вслед за гуртом. Надаивались каждый день тонны молока, которое сдавалось госпиталям и больницам; часть его перерабатывалась на масло. Мясо от вынужденного забоя скота поступало на ближайшие предприятия Наркомата мясо-молочной промышленности. Шкуры, рога, копыта сдавались местным перерабатывающим предприятиям.

В составе прикрепленной к фронту полевой конторы № 2 Наркомата мясо-молочной промышленности во главе с начальником конторы Маршаком был походный завод, который изготовлял колбасы, сосиски и другие мясные изделия для столовых военторга и госпиталей. Во время перегона скота этот завод перерабатывал мясо и субпродукты. Начальник полевой конторы и его заместитель Марьясин показали себя инициативными и знающими работниками.

Не будет преувеличением, если я скажу, что участники и организаторы столь блестяще выполненного перегона огромной [122] массы скота совершили настоящий трудовой подвиг во имя победы над ненавистным врагом. Эти труженики тыла достойны того, чтобы их подвиг был широко известен советскому народу.

Благодарности заслуживают и работники Наркомата мясомолочной промышленности, предложившие именно такое решение проблемы. Доставка скота обычным способом, по железной дороге, вряд ли могла быть более легкой и, уж бесспорно, обошлась бы дороже, ибо снабжение водой, кормление, поение скота в пути и ветеринарная помощь были бы связаны с еще большими трудностями. Почти наверное можно сказать, что потери в весе и в поголовье скота также были бы большими. Нечего и говорить, что надо было освобождать железные дороги, работавшие с крайним напряжением, от перевозки живого груза, могущего передвигаться своим ходом.

Опыт, приобретенный нами в этой необычной операции, весьма пригодился в самом конце войны.

Если принять во внимание, что суточная дача мяса для фронта составляла в среднем 150 тонн, то вышеописанная заготовительная операция, с учетом достигнутого привеса в пути, почти на 70 суток обеспечила фронт мясом, при этом свежим, а не консервами.

Таким образом, проблема снабжения мясом была решена. Гораздо хуже обстояло дело с хлебом. В октябре и ноябре 1943 года, когда войска Центрального фронта, завершив битву за Днепр, вышли на рубеж Жлобин — Калинковичи — Мозырь, во многих наших армиях и дивизиях хлеба и круп оставалось всего на один-два дня. На фронтовых складах было пусто. Острота положения будет понятна, если учесть, что фронт, насчитывавший 1,5 миллиона едоков, имел хлеба на одни сутки, и не было у него резервов. Как ни тщательно планируй распределение хлебопродуктов по всему фронту, в таких условиях какой-нибудь полк или подразделение в любой день может остаться без хлеба... Об этих трудностях командующий не раз доносил в Ставку. Но ведь тогда недоставало хлеба во всей стране!

Я уже говорил о многочисленных случаях, когда хлеб оставался в поле неубранным: так было в Курской, Орловской, Сумской, Черниговской, Гомельской областях. Мешали уборке боевые действия, да часто и некому было убирать. А в конце октября — начале ноября прошли настолько обильные снегопады, что хлеба не стало видно.

Там же, где после длительных дождей внезапно наступили морозы, валки скошенного хлеба были скованы льдом. Казалось, силами фронта заготовить хлеб нельзя, и нет иной надежды, как надежда на получение хлеба из глубины страны. [123]

Пока мы раздумывали, что нам делать, я получил шифрограмму — немедленно вылететь в Орел для встречи с А. И. Микояном, который прибыл, чтобы созвать руководящих работников недавно освобожденных областей на совещание о том, как наладить нормальную хозяйственную жизнь.

Я вылетел на самолете, оснащенном лыжами, так как поля уже были покрыты снегом. По пути пришлось один раз чуть ли не кубарем спускаться на заснеженное поле и выжидать, пока не скроются ходившие по краю неба немецкие истребители.

Направляясь в Орел, я еще не знал, зачем вызван. В Орловском обкоме партии представился А. И. Микояну. Он немедленно стал расспрашивать о положении дел на фронте. Разговор был примерно такой:

— Ну, как дела на фронте?

— Плохи дела, хлеба нет, товарищ Микоян.

— А хотите иметь хлеб?

— Я затем и прилетел к вам, чтобы попросить.

— А я затем и вызвал вас, чтобы предложить хлеб.

— А где же этот хлеб?

— Весь хлеб у вас. Вы по хлебу ходите.

— Не понимаю вас, товарищ Микоян.

— Мы даем вашему фронту области Орловскую, Сумскую, Черниговскую, Гомельскую для заготовок хлеба. Сумейте взять этот хлеб.

— Но ведь весь хлеб ушел под снег... К тому же я не уверен, что заготовленный нами хлеб достанется 1-му Белорусскому фронту.

— Откуда такое сомнение?

— Вы меня хорошо проучили в прошлом году, когда забрали у Брянского фронта почти все заготовленное нами продовольствие. Уж очень обидно было...

— Значит, остановка за гарантиями. Дадим, товарищи, — сказал он, обращаясь к секретарям обкомов, — слово генералу, что весь заготовленный хлеб достанется 1-му Белорусскому фронту?

— Дадим! — ответили голоса.

— Ну, спасибо, — отозвался я. — Будем стараться.

Сказать-то я сказал... Но ведь я своими глазами видел тот хлеб, который нам предстояло заготавливать! Да и сам Анастас Иванович, видимо, не очень верил в успех этого дела, давая мне «гарантии». (Забегая вперед, скажу, что он впоследствии сдержал свое слово и ни одного килограмма хлеба не взял у Центрального фронта в принудительном порядке. Правда, от излишнего хлеба мы потом сами отказались, но это уж другое). [124]

На рассвете следующего дня я отбыл в штаб фронта. Утром доложил Военному совету. Оказалось, прошедшей ночью из Москвы уже поступило распоряжение о предоставлении нам четырех областей для заготовки хлеба. К. К. Рокоссовский и присутствовавшие при этом члены Военного совета фронта К. Ф. Телегин и М. М. Стахурский поручили мне подготовить приказ командующего и другие документы.

Без преувеличения можно сказать, что по своему размаху и значимости предстоящая операция составляла еще более трудную задачу, нежели описанная выше эпопея борьбы за мясо.

Мы неплохо научились к тому времени использовать местные ресурсы. Но те работы протекали в более обычных условиях, в летне-осенние месяцы. Теперь же благоприятное время года осталось уже позади.

Зона заготовок простиралась почти на тысячу километров в глубину и 400 — 500 километров по фронту. В полосе фронта не было ни одной шоссейной магистрали. Железнодорожная сеть была весьма слабой. Снегопады и морозы чередовались с оттепелями, грунтовые дороги были непроезжими даже для гужевого транспорта.

Местные органы власти, недавно восстановленные, не располагали данными, сколько хлеба осталось в поле, не знали они и того, сколько и какого инвентаря можно собрать. Мы вступали в борьбу за хлеб в совсем неизученной обстановке. Но медлить было нельзя.

На заготовки зерна было направлено 27 тысяч солдат, 2500 офицеров, 2000 автомобилей. Правильно расставить все эти силы и средства — было первое дело. В каждую область, в каждый район были выделены представители Военного совета фронта. Часть территории была закреплена за армиями.

Через райисполкомы, сельсоветы, через уполномоченных отдельных деревень собирали сельскохозяйственный инвентарь. Хотя в этих областях осталось мало населения, но каждый сколько-нибудь трудоспособный человек участвовал в уборке и обмолоте хлеба.

Там, где хлеб находился в стогах, копнах или хотя бы в валках, главным делом было свезти его и обмолотить. Но было много совсем нескошенных полей, где полегший и слегка подмерзший хлеб ушел под снег. Значительная часть его осыпалась, но все же кое-что оставалось и для обмолота, а ведь нам дорог был каждый килограмм! Понадобились грабли, серпы.

Да, именно грабли и серпы.

Полегший хлеб собирали так: один солдат граблями счищал снег, благо в то время его было еще мало, а другой срезал [125] колосья серпом и складывал. Затем свозили колосья в пункты обмолота и развозили провеянное зерно для просушки или в хранилища. Немало зерна просушивали на русских печах, на лежанках, а то и просто на полу в хорошо натопленных избах... А какие были в то время хранилища? Мы рады были уцелевшим стенам разрушенных предприятий, конюшен, складов. Сами сооружали примитивные крыши и навесы, лишь бы уберечь зерно от дождя и снега.

Тылу хорошо помогало политуправление фронта во главе с генералом С. Ф. Галаджевым. Издавались специальные листки, посвященные уборке. Кинопередвижки и радиоустановки на машинах обслуживали заготовителей на местах. Самолеты распространяли по пунктам обмолота газеты, сбрасывая их с воздуха.

Приятно было видеть в ежедневных сводках обеспеченности войск фронта хлебом и хлебопродуктами возрастающие с каждым днем цифры: от одной-двух суточных дач до десяти, двадцати и более. К февралю 1944 года было заготовлено 13 миллионов 607 тысяч пудов зерна. Полуторамиллионный фронт был обеспечен хлебом на 160 дней вперед, т. е. до 1 августа 1944 года.

Да, это была настоящая битва за хлеб! И это была блестящая победа тыла во имя победы фронта.

Правда, как это обычно бывает с победами, она таила в себе немало всяких неожиданностей, в большой части неприятных: возникла угроза самовозгорания зерна, так как влажность его достигала кое-где 25% (при норме 12 — 14%). Я видел «хранилище» — бывшие конюшни — протяженностью в 100 метров и шириной 12 — 15 метров; зерно в них было насыпано в метр высотой. При таком способе хранения хлеб быстро согревался. Мы организовали массовое перелопачивание зерна, но пока работа шла в одном конце, зерно загоралось вновь в противоположном. Это был труд тяжелый, однообразный, но крайне нужный, единственно возможный в тех условиях. Хлеб был спасен.

Были, как следствие этой операции, и другие неприятности, такие, которых могло бы и не быть. В момент наибольшего трудового напряжения меня посетила весьма представительная группа начальственных лиц. В ее составе были прокурор фронта, председатель трибунала фронта и начальник особого отдела фронта. Я часто видел их, но только в столовой 2-го эшелона, а у себя — впервые. Как бы между прочим пришедшие повели разговор о случаях самовозгорания хлеба и поинтересовались, какие меры мною приняты, и вскоре ушли, оставив меня в неведении, насколько их удовлетворили мои разъяснения, и во власти тягостной мысли: а где вы, [126] друзья, были в то время, когда фронт располагал лишь одной суточной дачей продовольствия! Вот когда я так нуждался в добром совете и поддержке! Но такова уж планида начальника тыла: нет хлеба — ты в ответе, а много стало хлеба, так за него нервы дергают... Как будто работники тыла меньше, чем кто-либо другой, болели душой за сохранность намолоченного зерна!

Правда, на этом посещении «расследование» и кончилось.

К слову сказать, в конце войны прокурором фронта у нас был Л. И. Яченин, председателем трибунала — Б. И. Иевлев и его заместителем — Н. А. Венедиктов. С их стороны органы тыла чувствовали постоянную поддержку и объективный подход к людям, случайно оказавшимся в той или иной беде.

К концу января 1944 года доблестные войска Ленинградского и Волховского фронтов и моряки Балтийского флота отбросили врага от Ленинграда. Известно, какой ценой ленинградцы выдержали 900 суток осады. Прежде всего они нуждались в хлебе. В освобожденный Ленинград со всех концов страны направлялись эшелоны с продовольствием. Не остались в стороне и воины 1-го Белорусского фронта: от их имени и от имени трудящихся прифронтовых областей было отправлено в Ленинград из запасов фронта 60 тысяч пудов зерна.

У нас же, на фронте, перед органами тыла по окончании заготовок встала задача — как переработать зерно на муку и крупу. В распоряжении тыла фронта и некоторых армий были походные мельницы и крупорушки, но в дивизиях их было мало. И всего не хватало. Как двигательной силой еще можно было пользоваться мотором автомашины или трактора, но мельничное оборудование достать на месте было невозможно. Обратились за помощью к В. П. Зотову — заместителю члена Государственного Комитета Обороны по продовольственным вопросам. Нам не впервые было обращаться к нему, и не было случая, когда бы он нам не помог. И в данном случае фронт вскоре получил много комплектов оборудования для дивизионных походных мельниц. Почти каждая дивизия фронта (а их насчитывалось в разное время от 40 до 60) имела теперь свою походную мукомольную установку, способную перерабатывать 4 — 5 тонн зерна в сутки, и запасы муки на фронте даже превысили положенные нормы.

Заготавливали мы и табачный лист. Сначала отправляли его в тыл на переработку, — однако практика показала, что [127] возврат в виде махорки крайне задерживался; да и не полностью получал фронт обратно то, что посылал. Опять обратились за содействием к Зотову. Он ответил, что большая часть махорочных фабрик разрушена немцами и некому их восстанавливать. «Не можешь ли ты, Николай Александрович, взять себе одну такую фабрику с тем, чтобы вся махорка, выпускаемая ею, пошла на обеспечение 1-го Белорусского фронта?» — спрашивал Зотов.

Разумеется, я согласился. Начальником фабрики был назначен офицер-тыловик, и в его распоряжение были выделены силы и средства, необходимые для ее восстановления. Не прошло и двух месяцев, как восстановленная нами Прилукская махорочная фабрика начала обеспечивать фронт махоркой. Продвигаясь вперед, мы лишь отозвали оттуда своего офицера, а транспорт и различное имущество, выделенное с наших складов фронта, передали вместе с фабрикой Наркомату пищевой промышленности.

Органы тыла на фронте пользовались любой возможностью, чтобы побольше производить и заготавливать на месте. В 1943 году такой стиль хозяйствования был характерен для всей действующей армии. За этот год всеми фронтами было заготовлено зерна, картофеля и овощей 4 720 078 тонн — около 10 тысяч поездов. [128]

Нетрудно понять, какое значение имела эта работа для сокращения дальних железнодорожных перевозок в стране.

На фронтах и во многих армиях старались организовать побольше подсобных хозяйств. В 1941 году их насчитывалось около 400, а в 1943 году — 6220 с посевной площадью 300 тысяч гектаров. До миллиона тонн разных сельскохозяйственных продуктов давали эти хозяйства. Они поставляли молоко и молочные продукты в госпитали: ведь в подсобных хозяйствах числилось у нас, на 1-м Белорусском, более 40 тысяч коров.

От подсобных хозяйств мы отказались лишь в конце 1944 года. Последнее, самое сильное многоотраслевое хозяйство (недалеко от Луцка) было передано нами в 1944 году в распоряжение областных властей Волыни.

Таким образом, органы тыла Красной Армии, поддерживая постоянную связь с народным хозяйством, практически осуществляли единство фронта и тыла в войне; они не только получали все необходимое для действующей армии от народного хозяйства, но и сами оказывали ему помощь своими силами и средствами.

В то время как войска фронта продвигались на запад, мне не раз приходилось выезжать в тыл для проверки состояния госпиталей, осмотра железнодорожных и шоссейных мостов, восстанавливаемых нашими войсками, для проверки работы складов и т. п. Каких только дел не приходилось попутно решать начальнику тыла при таких поездках!

Помню, приехал я в одну деревню, недалеко от города Климовичи Орловской области. Ко мне обратился председатель сельсовета с вопросом, как ему поступить в одном трудном деле. В этой деревне до 1937 года жил пчеловод Климов. У него была пасека в 30 — 40 ульев. Ухаживал он за пчелами сам, помогали ему жена и сын. В 1937 году он переехал в Донбасс, где стал работать на шахте.

Избу Климова предоставили одной из жительниц села, Е. И. Песенко, — матери пятерых детей. Четыре сына этой женщины ушли в Красную Армию и стали летчиками. В Красной Армии служил также сын Климова: в годы войны он стал офицером-артиллеристом и находился в составе 1-го Белорусского фронта. Когда немцы оккупировали Донбасс, Климов-отец, чтобы не работать на противника, возвратился к себе в село и вновь поселился в своей собственной избе, состоявшей из двух комнат. Я видел эту довольно плохонькую избушку. Мать летчиков, жившая в ней, ушла оттуда, но своего [129] жилья еще не имела, она ютилась с дочерью где-то в передней сельсовета. И вот председателю сельсовета стало известно, что Климов получил письмо от сына-артиллериста. Одновременно получила письмо от сына-летчика и Е. И. Песенко. И тот, и другой собирались вскоре, пользуясь тем, что их воинские части стояли близко к Климовичам, навестить своих родных. Летчик даже запросил, можно ли сделать посадку вблизи деревни. Встал вопрос: что делать? Выселять Климова, чтобы вселить в его избу мать летчика? Это было бы несправедливо к Климову и обидно для его сына-фронтовика. Но нельзя же и оставлять семью летчика в ее «временном», затянувшемся на долгие месяцы невыносимо скверном положении!

Я сказал, что, по-моему, выселять Климова из его дома, безусловно, нельзя. Оставлять в передней сельсовета старушку с дочерью также недопустимо. Надо искать квартиру.

Где искать? Село было наполовину сожжено немцами.

На наше счастье при этом разговоре присутствовал начальник дорожного управления фронта генерал Г. Т. Донец. Он отозвал меня в сторону и предложил построить для старушки силами военных дорожников новый рубленый дом из четырех комнат. Такому предложению я, конечно, обрадовался, а председатель сельсовета — еще больше. Интенданту фронта было предложено выделить Е. И. Песенко кровати с постельными принадлежностями. Через 10 суток дом был построен и полностью обставлен. В него вселилась счастливая мать с дочерью. Дорожники подправили также и избу Климова.

Уже спустя несколько месяцев, когда мы ушли далеко на запад, к нам пришла местная газета, в которой подробно описывался этот случай и помещено было письмо Е. И. Песенко к начальнику тыла:

«Я, ранее лишенная крова, теперь обеспечена прекрасным домом, построенным по вашему распоряжению. Дом сработан хорошо, состоит из двух двухкомнатных квартир, в которых много света и уюта. Как рады будут мои дети, узнав о вашем внимании к моей старости. Теперь мне будет куда принять моих воинов по возвращении их после победы над немецкими извергами. А сейчас я благословляю моих четырех сыновей и дочь на ратные подвиги во имя защиты нашего отечества, нашего советского народа...»

В ноябре 1943 года войска Белорусского (ранее Центрального) фронта, продолжая наступать в северо-западном направлении, форсировали Березину и захватили плацдарм южнее Жлобина, в районе Шапилки. После этого движение приостановилось. Штаб фронта переместился в Гомель. [130]

В полосе нашего фронта оказались большие реки — Десна, Сож, Березина, Днепр, через которые все мосты, железнодорожные и автомобильные, были взорваны противником. Это значительно затрудняло работу по подготовке битвы за Белоруссию.

Однако, прежде чем перейти к белорусским делам, я хотел бы отметить участие органов тыла фронта в оказании помощи орловским и брянским партизанам, с которыми наш фронт тесно взаимодействовал на протяжении всего 1943 года. (Тогда в Орловскую область входила и нынешняя Брянская.)

Во главе примерно 43 тысяч орловских партизан стоял секретарь Орловского обкома партии А. П. Матвеев. Через него штаб фронта и осуществлял оперативные мероприятия.

А. П. Матвеев был частым гостем у нас, в штабе тыла фронта. Он обладал на редкость хорошей способностью заставить собеседника понять важность вопроса, которым он сам озабочен. Он не был многоречив, говорил всегда спокойно, несколько приглушенным голосом, но очень убедительно, особенно после возвращения с «малой земли», куда периодически вылетал, чтобы лично встретиться с героями-партизанами. Помощь ему требовалась во всем: в оружии, обмундировании, продовольственных концентратах, палатках, медикаментах. Все, что мы могли дать (а это было почти все, что им требовалось), должным образом упаковывалось и отправлялось на [131]

специальный аэродром, откуда наши неутомимые «уточки» доставляли все по назначению. Чтобы облегчить и ускорить прохождение всех дел, связанных с обеспечением партизан, на встречи с Матвеевым приглашались обычно начальники тыловых служб.

Как-то я спросил Матвеева: где нам искать добавочные источники для снабжения войск, особенно госпиталей, мясом? Врачи рекомендуют раненым куриное мясо или в крайнем случае кроличье. Не развести ли нам кроликов? Матвеев одобрил эту идею, но порекомендовал найти для фермы такое место, куда бы не доносились звуки канонады и самолетов. Видя мое удивление, он рассказал случай из своей партийной практики.

В начале 30-х годов у нас разводили кроликов при заводах, фабриках, воинских частях, на приусадебных участках и т. д. Матвеев был в те годы секретарем партийного комитета на одном из московских заводов. Заслуженно или незаслуженно, но ему объявили выговор за невнимание к кролиководству. После этого дело круто изменилось: кроликов начали разводить «гаремным» способом, т. е. в поле, без клеток, и они стали быстро размножаться. Все шло хорошо, завод даже ставили в пример другим, в рабочей столовой частенько подавали кроличье мясо. Вдруг начался падеж. Иной день погибало два-три десятка. Сведения об этом дошли до «вышестоящих инстанций», [132] приехала комиссия, признала в случившемся немалую вину секретаря парткома, который «самоуспокоился и ослабил контроль». Через день-два Матвееву был объявлен еще один выговор, но, увы, кролики продолжали гибнуть. Пригласили комиссию из компетентных ветеринарных врачей, отправили несколько тушек для лабораторного исследования. Выяснилось, что у всех погибших кроликов одна и та же причина смерти: разрыв сердца. Обнаружилась и причина таких массовых кроличьих инфарктов миокарда: недалеко от фермы была открыта взлетно-посадочная площадка для местных авиалюбителей. При захождении на посадку самолеты пролетали над кроликами на высоте нескольких десятков метров и своим оглушительным ревом приводили в трепет и без того не очень храброе животное. После каждого такого пролета сразу же погибало несколько кроликов.

— Вот какие обстоятельства должны иногда предусматривать секретарь заводского парткома и директор! — закончил свой рассказ Александр Павлович.

Он посоветовал мне учесть этот опыт:

— А то на фронте и самолеты летают, и стреляют из пушек, — чего доброго, пострадаешь из-за этих кроликов...

Немало интересных случаев рассказывал Матвеев и из своей практики на посту наркома внутренних дел Белоруссии в конце 30-х годов. Подлинный коммунист-ленинец, человек благородной души, Матвеев решительно боролся за соблюдение ленинских норм партийной и государственной жизни.

Скончался А. П. Матвеев безвременно и скоропостижно. Его дети и внуки с гордостью могут произносить имя своего отца и деда. Орловские партизаны и вся Орловская партийная организация не забудут доброе имя А. П. Матвеева. [133]

Освобождение Белоруссии

1944 году начался новый период Великой Отечественной войны: 1-й Белорусский фронт вместе с 2-м и 3-м Белорусскими фронтами и 1-м Прибалтийским участвовал в нанесении стратегического удара, завершившегося освобождением Белоруссии и выходом наших войск на Неман и Вислу. В январе и феврале 1944 года войска нашего фронта овладели Мозырем, Калинковичами, Рогачевом.

Ранней весной штаб 1-го Белорусского фронта все еще размещался в Гомеле. Там же находились и некоторые руководящие органы Белорусской республики. Штаб тыла фронта со всеми управлениями расквартировался в Добруше, в 25 километрах восточнее Гомеля, в полуразрушенных помещениях бумажного комбината. Примерно одна шестая часть республики была освобождена до начала летнего наступления.

Когда наступило время пахать, бороновать, сеять, встали вопросы: кому это делать? Чем? Где взять семена, тягловую силу, горючее?

Я вспомнил, как в 1942 году примерно так же стоял вопрос о помощи со [134] стороны войск Брянского фронта населению неоккупированных районов Орловской области. Командующий фронтом К. К. Рокоссовский пошел навстречу просьбам секретаря обкома партии Н. Г. Игнатова. Помощь была оказана большая, несмотря на то, что мы сами были недостаточно обеспечены. И командование Брянского фронта поступило тогда, как я убежден, совершенно правильно.

В 1944 году 1-й Белорусский фронт располагал гораздо большими возможностями, чем в свое время Брянский. Узнав от секретаря ЦК Белорусской коммунистической партии П. К. Пономаренко, в чем республика испытывает сильнейшую нужду, Военный совет поручил мне подготовить проект развернутого решения о мерах помощи народному хозяйству Белоруссии.

Это задание не могло быть выполнено посредством «кабинетного творчества». Подготовка решения превратилась в проверку возможностей всех управлений фронта, в выяснение, что думают начальники родов войск и служб. Одновременно наши представители выехали в армии, чтобы заручиться поддержкой армейского командования.

В сущности фронту во время войны нужно все, и ничего лишнего у него нет. Но в войне уже наступил перелом; уже три года, обеспечивая действующую армию всем необходимым, наша страна ограничивала другие свои потребности; теперь армия могла постепенно возвращать Родине часть полученных ресурсов и помогать ей в залечивании ран.

Решение Военного совета фронта было озаглавлено «О мерах помощи со стороны фронта в восстановлении народного хозяйства Белорусской республики».

Чем дальше уносит нас время от событий минувшей войны, тем с большим интересом воспринимаются многие явления и факты тех дней. К волнующим документам того времени я отношу постановление Военного совета фронта от 25 февраля 1944 года.

«На долю Белоруссии выпала тяжесть с самого начала войны попасть под иго германского фашизма. Издевательства немцев над белорусами беспримерны в истории. Все, что создал белорусский народ за 25 лет Советской власти, подверглось уничтожению, сожжению и разграблению немецкими варварами».

Так оценивал Военный совет фронта положение в той части БССР, которая была освобождена от фашистских захватчиков к весне 1944 года.

Как выяснилось впоследствии, еще не освобожденная тогда, основная, часть БССР была разрушена еще более зверски. Целые районы республики оказались стертыми с лица земли. [135]

В то время речь даже не шла о восстановлении нормальной жизни, а о создании сколько-нибудь приемлемых бытовых условий.

Перед Коммунистической партией и правительством Белоруссии в 1944 году встала неизмеримо трудная задача — хоть как-нибудь пригреть, накормить детей, чтобы после этого, не теряя времени, приступить к созданию городов и сел на месте развалин и пепелищ.

Могут показаться «немасштабными» по сравнению с нынешними временами мероприятия, намеченные в решении Военного совета. Например:

«Выделить для весенней пахоты 45 тракторов, обеспеченных горючим и трактористами; выделить команду специалистов с необходимым инструментом и запасными частями для ремонта сельхозинвентаря; построить высоководный мост через реку Сож в Гомеле; создать строительную бригаду с выделением стройматериалов для ремонта жилых помещений; найти и оборудовать помещения под детские интернаты и ясли, обеспечив их кроватями, постельными принадлежностями, одеялами, тумбочками, продуктами питания на год вперед, из общего расчета на 2000 детей; построить в селах 400 бань; передать правительству Белоруссии питомник с 300 племенными лошадьми и 2200 жеребятами; обследовать на сап 10 тысяч лошадей из хозяйств республики; поместить в госпитали фронта всех местных жителей, больных сыпным тифом; восстановить здания и оборудовать 15 больниц; послать на работу в местные больницы 10 врачей и 25 лиц среднего медперсонала; отпустить 350 тонн керосина, 200 тонн дизельного топлива и 100 тонн солидола; восстановить про-мышленно-коммунальные здания общей площадью 25 тысяч квадратных метров; передать 2500 кубометров лесоматериалов; передать народному хозяйству тысячи повозок, упряжи, дуг, большое количество гвоздей, столярного клея, бумаги, ученических тетрадей» и так далее и тому подобное.

А главное — побольше запахать и посеять. Для этого были выделены сотни тонн зерна и картофеля из ресурсов фронта.

В постановлении говорилось:

«Военный совет фронта обязывает все армии, дивизии, отдельно стоящие полки, тыловые части и учреждения, без ущерба для боевой деятельности войск, оказать всемерную помощь в подготовке и проведении весеннего сева. Каждый трактор, каждая лошадь, если позволяет обстановка, должны быть использованы на пахоте и севе. Личный состав частей должен принимать активное участие в возделывании колхозных и индивидуальных огородов, в первую очередь семьям красноармейцев, офицеров и жертв немецких оккупантов. Военный совет обязывает генералов, офицеров и политорганы добиться, чтобы каждая крупная и мелкая [136] часть, не находящаяся на нашей передовой линии, включилась в эту большую работу: пахота, сев, ремонт сельскохозяйственного инвентаря, колхозных построек, отдельных домов, принадлежащих вдовам, сиротам и т. д.».

Организуя выполнение этого важного решения, я снова перенесся мыслью в Запорожскую область, к своим землякам. Догадываются ли там наши товарищи, освободившие ту местность, чем-либо помочь местному населению, находившемуся в таких же неимоверно тяжелых условиях, как белорусы?

Опыт 1-го Белорусского фронта показал, что при любых условиях такую помощь оказать можно — было бы желание.

Считая постановление Военного совета фронта документом особого значения, я отсылаю читателей к № 6 «Военно-исторического журнала» за 1964 год, где оно напечатано полностью. Пусть читатель вдумается в каждую строку этого документа, помня при этом, что он написан более чем за год до конца войны. Еще предстояли такие операции, как Белорусская, Висло-Одерская, Берлинская.

Я уверен, что многие из ныне здравствующих товарищей, стоявших тогда у руководства республикой, многие генералы, офицеры и солдаты 1-го Белорусского фронта хорошо помнят, сколько инициативы, энергии, изобретательности вкладывали бойцы и офицеры в это большое всенародное дело.

В моих воспоминаниях, естественно, я рассказываю о своем фронте. Но то же происходило, как мне известно, и на всех других фронтах, где личный состав наших частей, как только представлялась возможность, участвовал в возрождении городов и сел, городского и сельского хозяйства, разрушенных фашистами.

Непобедима страна, воспитавшая такую армию!

* * *

Прежде чем мы непосредственно приступили к подготовке летней наступательной операции, пришлось решать много других организационно-хозяйственных задач. Среди них важное место занимал прием советских граждан, освобождаемых из фашистских лагерей.

Казалось бы, угроза окончательного военного поражения должна была заставить фашистов как-то подумать о том, чтобы смягчить справедливый гнев советского народа; но они не переставали глумиться над нашими гражданами. Почти непосредственно за передним краем они, готовясь отходить, сосредоточили в концентрационных лагерях тысячи советских женщин, детей и стариков, больных сыпным тифом. В связи с этим в полосе продвижения 1-го Белорусского фронта складывалась трудная эпидемиологическая обстановка. Положение осложнялось тем, что все больницы Полесья и других освобожденных [137] районов были разрушены врагом, а число зарегистрированных сыпнотифозных очагов в войсковых тыловых районах 3-й, 48-й, 65-й, 28-й армий 1-го Белорусского фронта составляло свыше 4 тысяч.

Огромная масса больных, завшивевших, голодных, разутых и полураздетых людей хлынула навстречу нашим войскам, ожидая помощи во всем — в лечении, одежде, питании, обогреве. Надо было спасти их и уберечь армию от эпидемии сыпняка.

В апреле 1944 года стояла холодная, неустойчивая, сырая погода. Дороги еще не полностью освободились от снежного и ледяного покрова; в оттепель была непролазная грязь. Населенных пунктов в прифронтовой полосе, где можно было бы разместить бредущих по дорогам больных людей, осталось ничтожно мало. Местные власти не в состоянии были решить эту задачу — она легла на органы и службы тыла.

Дорожники и медики установили на всех путях и перекрестках контрольно-пропускные пункты, где был организован первый опрос и осмотр граждан, идущих из лагерей. Одних тут же отправляли в лечебные учреждения, других — на специальные пункты, где выдавали чистое белье и продезинфицированную одежду, кормили по специальной диете для дистрофиков. Автомобилисты перевозили этих людей на фронтовом транспорте глубже в тыл. Военные железнодорожники предоставляли им санитарные или другие вагоны. Службы вещевого и продовольственного снабжения изыскивали дополнительные ресурсы, чтобы их одеть и накормить. Политотдел тыла фронта совместно с партийными и советскими органами областей и районов проводил разъяснительную работу среди этих людей. Лишь благодаря единству и многостороннему характеру системы тыла можно было успешно выполнить эту большую и спешную работу. Опасность сыпнотифозной эпидемии была устранена.

* * *

В апреле 1944 года у нас произошли большие изменения. Ставка приказала принять в состав 1-го Белорусского фронта часть войск 2-го Белорусского фронта, находившихся в то время на ковельском направлении под командованием генерала П. А. Курочкина.

Из Гомеля специальным поездом выехала большая группа руководящих работников фронта во главе с К. К. Рокоссовским через Овруч, Коростень на Сарны и далее до железнодорожной станции Маневичи. По дороге наш поезд дважды подвергался авиационному нападению. Больше всего доставалось тогда железнодорожным узлам Коростень и Сарны; над ними почти непрерывно висела авиация противника. [138]

Процедура принятия трех общевойсковых армий — 70-й, 47-й и 69-й, 2-го и 7-го гвардейских кавалерийских корпусов, входивших во 2-й Белорусский фронт, продолжалась недолго, — кажется, около суток. Во время войны расширение или сужение границ фронта было частым явлением и достигалось либо присоединением соседних армий, либо передачей соседу фланговых армий. Однако в данном случае упразднялся целый фронт, а 1-й Белорусский фронт увеличивался вдвое, получая, кроме трех вышеупомянутых общевойсковых армий, еще и 6-ю воздушную.

Состояние принимаемых нами войск выдвигало перед нами, тыловиками, немалую задачу. Число раненых на этом направлении в несколько раз превосходило возможности госпиталей, и они были переполнены. Санитарная эвакуация уже давно прекратилась — железные дороги противник разрушил, других эвакотранспортных средств не хватало.

Продовольственное обеспечение армий было близко к нулю, особенно плохо было с хлебом, но как раз это не могло нас смутить, и интендант фронта из заготовленного нами хлеба отпустил вновь принятым армиям запас на 30 суток сразу.

Плохо было также с горючим и боеприпасами — резервов никаких, а это было для нас тоже затруднением: хотя на складах 1-го Белорусского фронта было то и другое, но эти склады находились в 700 — 800 километрах от Ковеля. Пришлось осуществить спешный и значительный по масштабу маневр материальными средствами с правого крыла фронта на левое.

В тот день, когда мы формально принимали армии 2-го Белорусского фронта, К. К. Рокоссовский поручил мне выяснить возможность перевода к нам со 2-го Белорусского фронта главного хирурга этого фронта профессора Н. П. Еланского.

— Хотя бы на том основании, — сказал командующий, — что мы приняли от них столь большое количество раненых.

От медицинских работников своего фронта я много слышал о Еланском. О нем говорили как о крупном ученом, блестящем и опытном хирурге, участнике первой мировой и гражданской войн, боев на Халхин-Голе в 1939 году, финской войны в 1940 году. Он часто бывал в медсанбатах дивизий, в госпиталях первой линии и обучал молодых хирургов, сам становясь за хирургический стол для проведения сложных операций.

Меня предупредили, что он очень привязан к коллективу работников медицинского управления 2-го Белорусского фронта.

— Зря будете терять время на разговоры с Еланским — не согласится он перейти на наш фронт, — говорили мне мои сослуживцы-медики. [139]

Солнце ярко освещало здание и двор, где размещались штаб фронта и подразделения обслуживания. Мощенный булыжником двор был уже убран, пешеходные дорожки хорошо подсохли. Чтобы нам никто не мешал, я пригласил профессора Еланского пройтись по двору и завел с ним разговор, как говорят, издалека. Беседа наша продолжалась более часа. Когда мы совершали тур по дорожкам, куда выходили окна из помещений штаба фронта, я заметил, что Рокоссовский и другие стоявшие рядом с ним товарищи хохочут до упаду. А смеяться, видимо, было над чем. Николай Николаевич был очень велик ростом. Беседуя с ним, я вынужден был запрокидывать голову, чтобы видеть лицо собеседника, а чтобы солнце при этом не слепило мои глаза, я часто прикладывал руку ко лбу — как смотрят вдаль, когда желают получше вглядеться, а Еланский вынужден был сгибаться в поясе, чтобы смотреть мне в лицо. Именно это развеселило наблюдавших за нами. Но я тут же забыл о насмешниках. Мне было не до них. Еланский упорно отказывался переходить в наше фронтовое управление.

Так и не довелось мне поработать с ним вместе на одном фронте. Об этом мы с Николаем Николаевичем не раз жалели впоследствии, спустя несколько лет после войны, когда поселились под одной крышей в подмосковной зоне отдыха и прожили так ровно 15 лет. [140]

Занимая после войны почетные посты главного хирурга Вооруженных Сил страны и директора хирургической клиники 1-го Московского института имени И. М. Сеченова, Николай Николаевич не изменил главному своему призванию: он делал самые трудные, самые сложные операции и не переставал лично обучать молодых людей и передавать им свой богатейший опыт.

Еще одно неоценимое качество увидел я в этом человеке: он был прост и доступен. Не было случая, чтобы он отказал кому-либо во врачебном внимании у себя дома или на даче. Но горе было тому, кто начинал свою речь к нему не словами о болезни, а заверениями, что «отблагодарит» за помощь, за консультацию. С трудом стерпев оскорбление и оказав все же помощь, он после этого с досадой выпроваживал такого пациента.

Много раз мне приходилось слышать от Еланского о его опасениях, что в послевоенные годы ослабевает внимание к подготовке военных врачей. Всякая война требует военных врачей высокой квалификации — именно военных, т. е. таких, которые еще в мирное время прошли суровую школу воинского воспитания и дисциплины. В подтверждение этой мысли Николай Николаевич мог бы сослаться на свою собственную жизнь, долгую службу в армии, в которой он провел почти 50 лет, и свое беззаветное служение Коммунистической партии, членом которой он стал в наиболее тяжелую годину войны с фашизмом.

Таким был Николай Николаевич Еланский.

* * *

Необычной была конфигурация нашего переднего края: беря начало из района Быхов (БССР), линия его проходила по Днепру, восточнее Жлобина, затем шла на юго-запад, пересекая Березину, потом снова поворачивала на юг, пересекая Припять, далее по южному берегу Припяти уходила далеко на запад к Ковелю и, обогнув последний с востока, снова шла на юг.

Рассматривая схему полосы фронта после прирезки к нам армий, расположенных южнее Припяти, командующий обратил наше внимание на выгодность положения южного крыла нашего фронта по отношению к группировке противника, находившейся в Белоруссии и Прибалтике.

Высказывались предположения, что с наступлением устойчивой погоды и после усиления левого крыла фронта войсками и техникой Ставка наверняка примет решение ударить именно с этого направления во фланг и тыл белорусской группировки противника. Исходя из такого предположения, я и обдумывал план возможной организации оперативного тыла. [141]

В первой мировой войне Припять служила разграничительной линией между двумя фронтами, участвовавшими в боях с германцами и австрийцами. Но наша Ставка решила этот вопрос по-другому: она отдала одному фронту весь бассейн Припяти с ее многочисленными притоками, лесами и болотами. Фактически вся полоса 1-го Белорусского фронта делилась на два самостоятельных операционных направления: одно — на Бобруйск, Барановичи, Брест, Варшаву; другое — на Ковель, Хелм, Люблин, Варшаву. Это требовало резко выраженной группировки войск на каждом направлении, а следовательно, такой же организации тыла фронта. По сути дела здесь было два фронта, объединенных одним командованием.

В течение короткого времени в район Ковеля одна за другой прибыли 8-я гвардейская армия Чуйкова, 2-я танковая армия Богданова, 1-я польская армия Берлинга.

Ясно было, что здесь создается мощная ударная группировка. Для обеспечения ее были открыты фронтовые склады в районах Сарны и Киверце; сюда же были подтянуты транспортные средства и мощная госпитальная база фронта. Представлены были также заявки в центр на десятки тысяч тонн боеприпасов и горючего для южного крыла фронта.

В районах Овруча и Коростеня оборудовались складские и госпитальные базы фронта для обеспечения его левого крыла.

Короче говоря, все наши действия были направлены сюда, на ковельское направление. Да и штаб фронта переместился из района Гомеля в Овруч, откуда удобнее было руководить наступлением левого фланга.

Как выяснилось позже, ставка Гитлера также ожидала удара именно с ковельского направления, но не в сторону Белоруссии, а в юго-западном направлении, в сторону Карпат.

Однако в конце мая 1944 года положение резко изменилось. Ставка приняла решение нанести стратегический удар четырьмя фронтами на белорусском направлении, в связи с чем правое крыло 1-го Белорусского фронта приобретало первостепенное, ведущее значение. Это крыло усилили 28-й армией, одним кавалерийским и одним танковым корпусами, а также не менее чем 20 артиллерийскими полками. В соответствии с директивой Генерального штаба в течение 15 — 20 дней на фронт поступило дополнительно 300 — 350 эшелонов, и все они должны были быть разгружены в районе Гомеля, Жлобина, Калинковичей. Вместе с текущим поступлением приток железнодорожных поездов составлял 50 — 60 единиц в сутки, тогда как пропускная способность направления Бахмач — Ново-Белица не превышала 36 пар поездов в сутки. Железнодорожный узел Ново-Белица приобретал важнейшее значение. Как раз в мае было закончено восстановление крупного железнодорожного [142] моста Через Сож у Гомеля, но через него с большим трудом можно было пропустить 12 пар поездов в сутки.

Военный совет возложил на начальника тыла фронта персональную ответственность за пропуск поездов в заданном темпе и за быстрейшую разгрузку их в назначенных районах.

Как же обеспечить прием 50 поездов в сутки? Решение этой задачи вылилось в своего рода самостоятельную операцию тыла.

В эти дни — в начале июня 1944 года — прибыл в Гомель заместитель Наркома путей сообщения СССР В. А. Гарнык. Я впервые тогда познакомился с ним. Это был типичный представитель старой гвардии железнодорожных машинистов. Незаурядные организаторские способности, большой опыт работы на должности машиниста и на должности руководителя паровозной службы выдвинули его на высокий пост.

В Гомеле у нас образовался импровизированный штаб начальника тыла фронта, усиленный представителями служб, не входящих в систему тыла, — от отдела комплектования, от штаба артиллерии, от командующего БТМВ (бронетанковыми и механизированными войсками) и других. Все они хорошо знали «начинку» каждого поезда. И артиллерист, и танкист, и инженер — каждый из них хотел продвинуть свои грузы возможно ближе к войсковому району, а это означало, что поезда надо пропустить по Ново-Белицкому мосту. Но ведь всех поездов не пропустишь! Надо было выбрать те, которые имели наименее транспортабельную технику, т. е. наиболее тяжелые машины, артиллерию крупных калибров и т. п. А то, что могло двигаться своим ходом или на автомашинах, подлежало выгрузке еще за 20 — 30 — 50 километров до Ново-Белицы. Иначе говоря, фронт разгрузки растягивался на 50 километров к востоку от Гомеля и на 50 — 100 километров западнее его. Только так можно было обеспечить прием и выгрузку 50 поездов в сутки.

Но чем дальше от районов сосредоточения выгружаются войска, тем больше требуется бензина и дизельного топлива на их дальнейшее передвижение. А войска, как правило, прибывали с ничтожными запасами горючего. В обязанность начальника службы ГСМ входило выдвижение подвижных складов горючего и смазочных масел со средствами заправки ко всем пунктам выгрузки войск, а таких пунктов было не менее 20.

Большая задача ложилась в этой операции на дорожную службу — она должна была обеспечить войска дорогами от пунктов выгрузки до выхода их на основные фронтовые магистрали. [143]

Некоторые эшелоны находились в пути по две-три недели, люди нуждались в санитарной обработке и уже давно не получали горячей пищи; пришлось выдвинуть к пунктам разгрузки душевые установки, врачебно-контролъные группы и автомобильные кухни с горячей пищей. На обязанности вещевиков лежало обеспечение вновь прибывших нательным бельем и исправным летним обмундированием.

Автомобильная служба организовала тут же технический осмотр машин и текущий ремонт их.

Представители ветеринарной службы фронта проводили осмотр и лечение лошадей.

Особенно большая ответственность пала на службу военных сообщений, т. е. на военных железнодорожников. От их находчивости, энергии и порой готовности принять на себя риск за пропуск поездов на наиболее трудных перегонах в немалой степени зависел успех всего оперативного сосредоточения.

Из сказанного читатель видит, что, на первый взгляд, чисто железнодорожное мероприятие может вылиться в целый комплекс мероприятий сложной системы тыла. Этот пример из опыта войны еще раз доказывает, насколько правильным было решение правительства, которое ввело в 1941 году новую структуру тылового обеспечения Красной Армии. Только благодаря единству и многогранности системы тыла можно было выполнить в срок треборание Ставки о принятии в состав [144] фронта столь значительной массы войск и техники, предназначенной для проведения Белорусской операции. Начальник тыла был поставлен в такие условия, что он никому не должен был кланяться, ему не надо было никого просить о какой-либо материальной помощи — все необходимые службы ему подчинялись, и все зависело от его собственной инициативы, организованности, изобретательности. Это прекрасно понимал командующий фронтом, возлагая всю ответственность за выполнение указанной выше директивы Ставки о перевозках на своего заместителя по тылу.

Как я сказал, большая заслуга в организации этих перевозок принадлежала органам ВОСО фронта и, в частности, заместителю начальника ВОСО полковнику Неловко, который своим неутомимым трудом, находчивостью, отличным знанием обстановки, умением согласовывать свою работу с высоким начальством от НКПС (я имею в виду заместителя наркома В. А. Гарныка) добивался того, что поезда нигде не застаивались, быстро разгружались, а порожняк своевременно «выбрасывался».

Не каждый понимает, что значит своевременный возврат порожняка. Нарушив этот процесс, мы создаем «пробки» на дороге и резко снижаем их пропускную способность. Сколько принял вагонов, столько же и сдай за сутки — таков непреложный закон железнодорожного движения. Не зря же пропускная способность железных дорог исчисляется не числом поездов, а числом пар поездов, иными словами: сколько поездов может пропустить данный участок или все направление (с учетом наиболее узких мест) туда и обратно в течение суток.

Но в данной операции нам пришлось нарушить этот принцип. Ввиду чрезвычайно острой обстановки решено было в течение нескольких дней допустить одностороннее движение поездов — только в сторону фронта. Оперативные эшелоны шли один за другим, а порожняк, как правило, приходилось отгонять на свободные тупики и на малозначительные железнодорожные станции.

Необходимо ли это было? Да, необходимо.

Хорошо ли это было? Хорошо, но не со всех точек зрения.

Мы тут же почувствовали и отрицательные последствия такой меры: тысячи вагонов, заполнивших прифронтовые участки железной дороги, представляли очень соблазнительную цель для авиации противника... А сколько «шуму» было со стороны начальства! Надо было ждать, и мы ждали выговора либо в приказе по всей Красной Армии для всеобщего назидания, либо в «персональной телеграмме». Однако на сей раз все обошлось довольно благополучно. Часть порожних вагонов мы отправили в тыл сдвоенными поездами, а большую [145] часть с разрешения центра «сбросили» соседу слева — 1-му Украинскому фронту через Калинковичи, Овруч, Коростень, Киев.

Немалую помощь оказал нам Гарнык, который видел на месте всю сложность положения.

Как я уже сказал, противник следил за движением на наших дорогах. Его авиация непрерывно патрулировала и фотографировала, а наши зенитки грохотали днем и ночью, отгоняя немецких наблюдателей. Разумеется, противника привлекал не только порожняк, скопившийся на мелких станциях. Он выслеживал и более ценные составы, и ему удалось нанести несколько сильных авиационных ударов по станциям Ново-Белица и Гомель. После одного такого налета движение поездов временно прекратилось.

Однажды на рассвете нас разбудили разрывы бомб и грохотание зениток в непосредственной близости к той окраине Гомеля, где размещалась наша оперативная группа и где был оборудован мощный узел связи. Выйдя на улицу вместе с Гарныком, мы увидели группы фашистских бомбардировщиков, волнами налетавших на железнодорожный мост и узел Ново-Белица. Казалось, что мост будет разрушен. Но наши зенитки работали настолько дружно, что противник не добился ни одного точного попадания. Движение поездов приостановилось лишь из-за того, что недалеко от моста сошел с рельсов паровоз, тянувший за собой воинский эшелон.

Мы с Гарныком помчались на «Виллисе» к месту происшествия. Приходилось дорожить каждой минутой — тем более что над остановленным эшелоном авиация противника могла появиться вновь. Мы увидели паровоз, врезавшийся тремя парами передних колес в шпалы и насыпь. Он сошел с рельсов в результате воздушной волны от взорвавшейся мощной авиабомбы.

Что делать? Никаких подъемных механизмов поблизости не было. И тут помогла смекалка старого паровозника Гарныка. Повернувшись ко мне, он сказал:

— Если бы можно было собрать побольше людей с бревнами, я бы попробовал решить задачу без механизмов.

За 15 — 20 минут мне удалось собрать сотню солдат и офицеров из укрывшихся в блиндажах и щелях в ожидании очередного налета авиации.

Виктор Антонович руководил устройством нескольких рычагов из подручного материала, подведением их под колеса, сошедшие с рельсов. Он поставил в три цепочки людей с бревнами вокруг паровоза: одна линия упора бревен проходила у самого низа паровоза, другая — чуть повыше, а третья — еще выше. Сам Гарнык подставил свои могучие плечи под передний крюк. [146] Мне он поручил подавать команды: «Раз-два, взяли!» И произошло чудо: громадная металлическая масса была приподнята и установлена на рельсы. В ту минуту мне казалось, что сам Гарнык заменил собой несколько «лошадиных сил»! Через несколько минут паровоз был отогнан с главного пути...

Хорош был этот заместитель наркома!

Задание по сосредоточению войск было выполнено 20 июня 1944 года — в последний день данного нам на перевозку времени.

Каждый из нас понимал, что готовится грандиозная битва. Об этом свидетельствовал также и тот факт, что недалеко от Гомеля на вспомогательном КП фронта находился первый заместитель Верховного главнокомандующего маршал Советского Союза Г. К. Жуков, который, как было известно, зря не приезжает, а появляется только в чрезвычайных случаях, когда надо координировать боевые действия фронтов на том или ином стратегическом направлении. Он присутствовал при последнем инструктаже, проводимом К, К. Рокоссовским с командармами правого крыла фронта перед началом Белорусской операции.

Ежедневно я докладывал командующему фронтом о ходе оперативных перевозок; каждый представитель рода войск [147] из моей группы докладывал по своей линии о прибывших артиллерийских частях, о числе танков и др.

В то время совершался грандиозный маневр силами и средствами тыла фронта с левого крыла фронта на правое. Ведь совсем недавно мы сосредоточивали усилия на левом крыле, а теперь все надо было «перекантовать» направо и, по возможности, скрытно от противника.

Около 4 тысяч транспортных машин 18-й автомобильной бригады под командованием Б. Н. Кугутова, загруженные боеприпасами, горючим, инженерным и другим имуществом, совершили переход из района Сарны в район Гомеля — километров 300 — 400. Сюда же переместились многие госпитали фронта, находившиеся до этого на левом крыле.

Поезда с боеприпасами и горючим, шедшие из центра на левое крыло фронта, заблаговременно были повернуты в сторону Бахмач, Ново-Белица и далее по армейским базам снабжения.

На соседних фронтах этого направления проходила такая же подготовительная работа и накапливались материальные средства. В итоге наступательная операция в материально-техническом отношении была обеспечена на уровне требований Ставки и командования фронтов.

В каком же количестве были созданы запасы перед началом наступательной Белорусской операции, которая проводилась силами четырех фронтов?

К началу операции обеспеченность фронтов характеризовалась следующими данными:

Из данных таблицы видно, что обеспеченность фронтов в целом была равномерной и в общем достаточной, если не считать некоторой нехватки боеприпасов на 3-м Белорусском фронте и автомобильного бензина — на всех фронтах. [148] Нелишне знать, что в то время пробег машины на одной заправке составлял всего лишь 150 километров. Поэтому на четырех заправках больше 600 километров не проедешь. А если принять во внимание довольно частые случаи работы моторов на месте, а также всевозможные объезды и заезды, то четырех заправок хватит не более чем на 400 километров (или 200 километров в один конец). Как известно, фактическая глубина операции составляла для большинства фронтов свыше 600 километров; в связи с этим трудность обеспечения войск горючим в ходе боев была неимоверно велика.

Думаю, современному читателю небезынтересно знать, во что обошлась эта операция нашему государству в смысле расхода материальных средств.

Забегая вперед, назову цифру общего расхода материальных средств в Белорусской операции. Боеприпасов было израсходовано свыше 400 тысяч тонн, горючего — около 300 тысяч тонн, продовольствия и фуража — свыше 500 тысяч тонн. Если считать, что в зимне-весенний период в боях за освобождение одной шестой части БССР было израсходовано не менее 300 тысяч тонн боеприпасов, горючего и продовольствия, то в целом операция, в результате которой Белоруссия была освобождена полностью, потребовала не менее 1,5 миллионов тонн основных видов материально-технических средств (не считая сотен тысяч тонн всевозможных материалов, израсходованных на восстановление железнодорожных и шоссейных мостов).

Как обеспечивались наступающие войска в ходе операции? Насколько правильно планировался расход боеприпасов, горючего, продовольствия? Совпал ли фактический расход с запланированным? Справился ли тыл с подвозом?

Постараемся на все эти вопросы ответить как можно короче. Я буду при этом говорить лишь о работе тыла 1-го Белорусского фронта.

В продовольственном снабжении планирование простое: одна суточная дача в день — ни больше, ни меньше. Отклонения если и были, то не в сторону уменьшения, а в сторону повышенной нормы питания для солдат. Еще накануне наступления начальник продовольственного управления фронта распорядился выдать каждому бойцу сверх нормы сухой паек, в состав которого входили 300 — 400 граммов отварного мяса, кусок сала, сахар, бутерброд с маслом и др. Таких индивидуальных пайков было выдано 300 тысяч.

В ходе операции, как известно, войска несут потери. Подсчет их всегда отстает, вернее отчетность приходит со значительным опозданием. Людей стало меньше, иногда даже вдвое, втрое, а вышестоящая инстанция продолжает выписывать [149] продукты на первоначальную численность личного состава. Солдат в ходе наступления получал поэтому неограниченное количество пищи. Правда, не всегда можно было подавать горячую пищу в передовые части.

С водкой же дело обстояло так: выдавалась она обычно для того, чтобы человек мог согреться, находясь в окопе и чтобы повысить аппетит; но вместо обычных 100 граммов во время наступления каждому доставалось, как правило, больше.

В ходе войны не раз вставал вопрос: когда лучше выдать солдату водку, перед наступлением или после наступления? Некоторые считали, что водку лучше всего выдавать перед поднятием людей в атаку, чтобы было больше смелости и порыва. Но мнения по этому вопросу расходились. Большинство командиров соединений и частей пришли к выводу, что водка перед атакой далеко не всегда действует возбуждающе, чаще — угнетающе и даже вызывает сонливость. Поэтому в большинстве случаев выдача водки приурочивалась к концу боя, перед ужином, но тогда водки доставалось на человека зачастую больше нормы, и боец крепко засыпал.

В общем, каждый командир решал этот вопрос по-своему.

С продовольственным питанием войск во время Белорусской операции затруднений, можно сказать, не было.

В обеспечении войск боеприпасами перебои наступили уже на седьмой день наступления из-за неравномерности подвоза, и не потому, что не хватало автомобильного транспорта (его, кстати замечу, не хватало на протяжении всей войны), а потому, что здесь были особые условия подвоза. Откуда вывозить? По каким дорогам? Одно дело — брать с фронтовых складов, расположенных у хороших дорог и обеспеченных хотя и примитивными, но все же механическими средствами погрузки (рольганги и т. п.). Другое дело — собирать боеприпасы в лесу, в труднодоступных местах, где прежде находились огневые позиции артиллерии, и везти по бездорожью. Приходилось искать боеприпасы в белорусских лесах, и это оказалось нелегкой задачей.

Как мы вскоре убедились, при планировании артиллерийского обеспечения Белорусской операции был механически, по шаблону, использован опыт предыдущих операций, без учета особых условий. Но в битвах на Волге и под Курском обстановка была совсем не похожа на ту, что сложилась в Белоруссии летом 1944 года.

В 1943 году, находясь на Курской дуге в обороне, Центральный и Воронежский фронты стремились максимально обеспечить свою артиллерию боеприпасами на огневых позициях. По некоторым калибрам было выложено до пяти боевых комплектов. И это себя целиком оправдало, ибо артиллерия [150]

имела возможность вести непрерывный и сокрушительный огонь по наступающему противнику, не рискуя остаться без боеприпасов. Не будь на огневых позициях столь значительного количества боеприпасов до начала сражения, артиллерия не смогла бы выполнить так свою задачу, потому что тыл не обеспечил бы бесперебойного подвоза снарядов в ходе сражения.

Летом 1944 года положение на фронтах сложилось иное. Противник повсеместно перешел к обороне. Плотность нашей артиллерии на один километр фронта увеличилась в два-три раза по сравнению с 1942 — 1943 годами. Однако принцип эшелонирования боеприпасов и нормы расхода их в исходном положении были оставлены такие же, как в предыдущие годы. Считалось необходимым выложить на огневые позиции от двух до двух с половиной боевых комплектов, около одного боекомплекта содержалось на дивизионных и армейских складах и около четверти — на фронтовых складах. Продолжительность артподготовки планировалась не менее двух часов, в течение которых предполагалось израсходовать боеприпасы, выложенные на огневых позициях исходного положения.

Фактически продолжительность артподготовки почти везде сокращалась, и большое количество боеприпасов оставалось неизрасходованным. В какой-то мере это бывало результатом активных действий передовых отрядов накануне операции, посредством которых уточнялась система обороны и группировка войск противника. Но главная причина такого рода несоответствий и неожиданностей — шаблон в планировании. Для ясности приведу данные о запланированном и фактическом расходе боеприпасов войсками 65-й армии 1-го Белорусского фронта, находившейся на направлении главного удара (в боекомплектах) :

Таким образом, разница между запланированным и фактическим расходом достигала в среднем по всем калибрам за первый день более половины, а за последующие девять дней было израсходовано менее 30% запланированного количества боеприпасов. [151]

Сама по себе такая солидная экономия — факт отрадный. Но образовалась эта экономия не на складах, а в районе огневых позиций, оставленных войсками через несколько часов после начала наступления. В условиях Белоруссии огневые позиции артиллерии располагались чаще всего вдали от дорог, в лесах, на песчано-болотистом грунте. Сюда завозили боеприпасы в течение многих дней, нередко с помощью артиллерийских частей, их тягачей и личного состава. Когда же войска уходили вперед, этой помощи уже не было, а боеприпасы оставались в местах, куда подойти машинам было очень трудно; таких «островков» в полосе правого крыла 1-го Белорусского фронта насчитывалось около 100. В результате создалось такое странное положение, когда боеприпасы быстрее и удобнее было подавать со складов ГАУ (Главного артиллерийского управления) за 1500 — 2000 километров, нежели собирать их в исходных районах. Но просить у ГАУ боеприпасы не было формального основания, поскольку за фронтом их значилось в наличии более двух боевых комплектов, и центр справедливо требовал, чтобы мы приложили все усилия для сбора и вывоза оставшихся боеприпасов.

Бесспорно, что при подготовке Белорусской операции в исходном положении на огневых позициях артиллерии были выложены лишние боеприпасы, и отсюда возникли потом большие дополнительные трудности.

10 июля (если не ошибаюсь) было созвано совещание первых членов военных советов армий, начальников тыла армий и начальников артснабжения армий левого крыла фронта в деревне Мельница, в 20 километрах восточнее Ковеля. Я выступал с докладом на тему «Некоторые уроки из опыта материального обеспечения войск в Бобруйской операции и задачи тыла армий левого крыла фронта». Вопрос о правильном эшелонировании боеприпасов и о недопустимости образования мелких кучек их вдоль линии фронта был центральным. Сами артснабженцы признали целесообразным не выкладывать в данных условиях на огневые позиции сразу полтора-два боекомплекта, а сократить наполовину эту норму, остальные же боеприпасы складывать у узлов дорог, где и держать в готовности даже загруженный боеприпасами автомобильный транспорт. Перейдя через восемь суток (18 июля 1944 года) в наступление, левое крыло нашего фронта избежало отмеченных выше ошибок в планировании, и там не был потерян ни один снаряд. А на правом крыле поиски боеприпасов продолжались не только до конца Белорусской операции, но и до конца войны, и даже после войны еще находили штабеля боеприпасов, оставленные нашими войсками в белорусских лесах... [152]

При планировании своей работы тыл фронта исходил из директив Ставки относительно глубины и длительности операций. По директиве Ставки 1-му Белорусскому фронту, например, глубина задачи определялась взятием Бобруйска и выходом в северо-западном направлении всего на глубину 140 километров с продолжительностью операции 10 — 13 суток; далее — «в зависимости от обстановки». Для фронтового звена тыла обеспечение войск в операции глубиной 150 — 200 километров не составляло каких-либо трудностей. Однако такое малое по глубине ориентирование служб тыла объективно вело к ослаблению усилий этих служб, ограничивало перспективы, снижало готовность к маневру. При более глубоком планировании по-иному строились бы планы тылового обеспечения и меньше было бы просчетов.

Отрицательно влияла на планирование тылового обеспечения в 1944 году неполная и несвоевременная осведомленность руководящих лиц фронтового и армейского тыла относительно замысла операции. Начальника тыла не всегда приглашали на оперативные совещания, где уточнялись задачи и отрабатывалось взаимодействие. В результате неглубокого планирования Белорусской операции создалось совершенно неудовлетворительное положение с горючим. Его хватило лишь на 8 — 10 дней наступления, на глубину 200 километров, т. е. на запланированную глубину операции. С формальной стороны все обстояло благополучно, и начальник тыла фронта не имел основания требовать от центра более высокой обеспеченности; но потому-то спустя 10 — 12 дней после начала наступления фронт стал испытывать истинный голод в горючем. Правда, вся страна в то время испытывала в нем большую нужду.

Командование хорошо понимало обстановку, и поэтому у нас была развернута еще до начала наступления жесточайшая борьба против перерасходов. Значительная часть автомашин была поставлена на прикол, «на консервацию». Категорически запрещалось использование грузовых машин вместо легковых. Немалое значение имели регулировка моторов, недопущение «холостых» пробегов, инструктирование водителей, обучение их лучшему управлению машиной.

Но самым эффективным способом экономии горючего было быстрейшее восстановление железных дорог фронта. Опытным путем мы установили, что каждые 100 километров восстановленных железных дорог в сторону войск сокращают расход горючего на тысячу тонн. Поэтому командование фронта не скупилось на оказание всесторонней помощи железнодорожным восстановительным войскам. [153]

Обеспечению фронтов горючим мешал несвоевременный возврат в тыл наливного подвижного состава. Мы это прекрасно понимали, но вынуждены были задерживать цистерны на фронте, превращая их как бы в «передвижные склады на колесах». За это я получил однажды выговор в телеграмме начальника тыла Красной Армии А. В. Хрулева.

— Я вас отлично понимаю, Николай Александрович, у вас другого выхода не было, но я не могу не реагировать, на меня жмут, — пояснил мне по телефону Андрей Васильевич.

А задержка на сутки или двое происходила оттого, что мы ожидали открытия движения поездов на головном железнодорожном участке. Пропуская наливной поезд на 100 — 150 километров ближе к войскам, мы экономили не менее 1000 — 1500 тонн бензина. Вот и думаешь каждый раз: сливать ли бензин за 300 километров от войск, чтобы быстрее возвратить цистерны, или подождать день-два, пока восстановят железную дорогу, и сократить таким образом пробег автоцистерн на 100 — 150 километров.

Обычно избираешь второй путь, хотя за ним неизбежно следует «вздрючка».

В ходе Белорусской операции снабжение горючим было порой настолько плохим, что его приходилось выдавать армиям микродозами — по 30 — 40 тонн при потребности в 300 — 400 тонн.

Не число автомашин, а количество горючего было причиной перебоев в подаче войскам боеприпасов и другого боевого имущества. По той же причине в ряде случаев снижалась боевая активность танковых и артиллерийских частей. Например, 27 июля 1944 года значительная часть артиллерии 28-й армии отстала, потому что не было горючего. 3-й танковый корпус 2-й танковой армии не мог вести активных боевых действий под Варшавой, так как не имел дизельного топлива, и вся танковая армия фактически перешла к обороне на подступах к Варшаве. 29 июля 1944 года 6-я воздушная армия, имевшая в своем составе 1400 самолетов и превосходившая противника в два-три раза, произвела всего лишь 95 самолето-вылетов, а 30 июля — 232 самолето-вылета.

Со стороны центра принимались энергичные меры к тому, чтобы пополнить запасы горючего в фронтовых складах. С разрешения начальника тыла Красной Армии начальник ОСГ 1-го Белорусского фронта полковник Н. И. Ложкин сформировал 20 фронтовых железнодорожных «вертушек» на 1000 тонн горючего каждая. Смысл этого мероприятия состоял в том, что поезд цистерн закреплялся за нашим фронтом, во главе его стоял офицер службы ГСМ фронта, который сопровождал поезд до Баку или Грозного, там принимал меры к быстрейшему наполнению [154] его горючим, а затем в пути всеми правдами и неправдами «проталкивал» вверенный ему поезд. Доставив его до фронтового склада ГСМ, офицер быстро сливал горючее и снова отправлялся в Баку или Грозный. Надо сказать, что такой «чрезвычайный» способ самоснабжения, хотя и не очень прогрессивный, в то время играл положительную роль. Позднее мы сами отказались от «вертушек», так как, узнав о них, коменданты станций, подчиненные ЦУП ВОСО по пути от Баку до фронта стали переадресовывать эти цистерны, и наши «чрезвычайные» сопровождающие офицеры были бессильны что-либо против этого сделать. Впрочем и положение с горючим к концу 1944 года в стране настолько улучшилось, что отпала необходимость в таких необычных формах самоснабжения.

За период Белорусской наступательной операции наш фронт израсходовал более 100 тысяч тоны горючего, или около 170 поездов. Он мог бы по своей оснащенности техникой израсходовать гораздо больше, и наступательная операция от этого только бы выиграла.

Прямым результатом недостаточной глубины планирования операций была неудовлетворительная готовность железнодорожных войск к началу наступления, а также нереальность запланированных темпов восстановления железных дорог.

В составе 1-го Белорусского фронта к 24 июня 1944 года (начало наступления правого крыла) фактически была всего одна железнодорожная бригада, другая находилась в стадии формирования, а третья работала в глубоком тылу, вне границ фронта, по заданию НКПС. Между тем другие фронты, участвовавшие в данной операции, имели по две и три бригады. Правда, фронт получил уведомление об отправке ему с юга трех железнодорожных бригад во главе с Управлением военно-восстановительных работ № 20 (УВВР № 20), но эти бригады прибыли лишь к концу третьей недели наступления и не приняли участия в восстановлении наиболее разрушенных участков железной дороги. Причиной такого запоздалого маневра железнодорожными войсками было, по моему мнению, то, что эти войска на протяжении всей войны находились в подчинении Наркомата путей сообщения, который не всегда был в курсе оперативно-стратегических замыслов Ставки. Если бы железнодорожные войска находились в системе начальника тыла Красной Армии (наравне с дорожными и автомобильными), то в плане тылового обеспечения стратегической операции [155] вопросы железнодорожного восстановления стояли бы на первом месте; да и Генеральный штаб принимал бы более действенное участие в укомплектовании и своевременном нацеливании этих войск. (Нельзя, однако, отрицать, что подчинение железнодорожных войск НКПС в первый год войны себя оправдало.)

Что касается запланированных темпов восстановления железных дорог, то здесь мы явно не учли действительного размера и характера разрушения. Так, 1-й Белорусский фронт намечал вести восстановление железнодорожного участка Шацилки — Жлобин — Бобруйск темпом 5 километров в сутки. А что же оказалось в действительности? Посмотрев на карту, читатель увидит, что железнодорожный участок Шацилки — Жлобин протяжением около 40 километров лежал в непосредственной близости к линии фронта, а от Жлобина до Бобруйска железная дорога проходила в тактической зоне обороны противника; именно в этой зоне степень разрушения намного превысила все расчеты. Было разрушено не только верхнее строение, но и насыпь: противник изрыл ее сплошными нишами и укрытиями для техники и людей. В таком состоянии железные дороги бывали и на многих других участках и в других операциях, особенно там, где железная дорога шла параллельно линии фронта. [156]

Участок Шацилки — Жлобин — Бобруйск восстанавливался единственной у нас железнодорожной бригадой со скоростью 1 — 2 километра в сутки. Первый поезд подошел к Бобруйску лишь 15 июля 1944 года, т. е. на 21-й день наступательной операции, когда войска ушли вперед на 350 — 400 километров.

С приходом еще трех железнодорожных бригад во главе с генералом Н. В. Борисовым темпы восстановления резко повысились, в удачный день проходили 50 — 60 километров. Но это было уже после 15 июля, в оперативной глубине обороны отброшенного противника.

Здесь мне кажется уместной оговорка, относящаяся к «средним» показателям. В одном из трудов, изданных ЦУП ВОСО, мы читали, что средние темпы восстановления железных дорог в полосе 1-го Белорусского фронта в данной операции достигли 32 километров в сутки; но ведь общеизвестно, что средние темпы наступления войск составили в этой операции 16 километров в сутки... Как же это железнодорожники наступали впереди танков и пехоты? И чем же объяснить тот неопровержимый факт, что железная дорога отстала от наступающих войск на 400 километров? Объяснение этому несоответствию мы дали выше.

В оперативной глубине своей обороны противник редко успевал, за исключением подрыва крупных мостов, сколько-нибудь серьезно разрушить железную дорогу. Восстановление в этой полосе сводилось в основном к перешивке путей на нашу колею. А если еще учесть при этом, что генерал Борисов получил от тыла фронта около 200 автомобилей для развозки людей и стройматериалов вдоль железной дороги, благодаря чему работы можно было вести сразу на широком фронте и во встречных направлениях, то не удивительно, что «средние» темпы получились в начислении за всю операцию довольно высокие. В этой цифре нет преувеличения, но, конечно, рискованно пользоваться таким методом «средних» показателей при планировании восстановительных работ в будущем. Необходимо дифференцировать оценку состояния железных дорог в тактической зоне обороны противника и в оперативной глубине ее. Мы извлекли этот урок из Белорусской операции и воспользовались им в дальнейшем ходе войны.

Немаловажен правильный выбор направления железных дорог, подлежащих восстановлению. Опыт данной операции показал, что более выгодным является не самое короткое, а наименее разрушенное направление. Если есть возможность обойти сильно разрушенные участки и даже направления, то в интересах наступающих войск это надо делать со всей решительностью. [157]

В полосе правого крыла 1-го Белорусского фронта кратчайшим и к тому же двухпутным было направление Калинковичи — Лунинец — Жабинка (458 километров); но оно пересекалось множеством притоков Припяти с заболоченными поймами, кроме того, огромное число искусственных сооружений подверглось здесь разрушению. На другом, более длинном направлении — Калинковичи — Жлобин — Бобруйск — Осиповичи — Барановичи (650 километров) — железная дорога была значительно меньше разрушена; к тому же рядом с ней проходила шоссейная дорога, и это облегчило боковой подвоз строительных материалов на широком фронте. Военный совет утвердил для восстановления именно это, более благоприятное, хотя и более длинное направление. В результате дорога была восстановлена сравнительно быстро и с относительно небольшими затратами; а кратчайшее направление удалось восстановить лишь через два месяца по окончании операции.

В ходе Белорусской операции большую помощь тылу фронта оказали наши летчики, уничтожив злейшего врага — шпалоразрушитель, которым противник успел вывести из строя 25 километров пути между Жлобином и Бобруйском. Еще больше помогли танкисты, которые вышли в глубокий тыл противника в районе Осиповичей и помешали ему разрушить железные дороги; более того, немцы вынуждены были оставить в Осиповичах крупные продовольственные склады. [158]

Строительство железнодорожных мостов было в то время ключом к решению всех остальных задач тыла. Поэтому, например, на восстановлении моста через Днепр у г. Речицы использовалась разнообразная техника и работало около 2 тысяч человек. Работы велись одновременно с трех точек: из центра и от обоих берегов.

Особое значение имел в то время железнодорожный мост через Березину у деревни Шацилки. Здесь восстановительные работы велись на виду у противника. Железнодорожники несли большие потери от методического огня артиллерии и от налетов вражеской авиации, но не прерывали своей работы. Да и строители других мостов не уступали им в мужестве. Подъехав к одному из восстанавливаемых железнодорожных мостов через Припять, я увидел шестерку приближавшихся к нему немецких стервятников. Не менее 500 человек гнездилось в это время на фермах моста: они клепали, варили, укладывали шпалы, рельсы, тянули провода. Служба ПВО предупреждала о приближении самолетов противника минут за 10 — 15 — можно было успеть спуститься с моста и уйти в укрытие; но ни один человек не уходил, работа продолжалась. На мой вопрос к одному из солдат «Почему не идете в укрытие?» он ответил: «Надоело ходить. Если по каждой тревоге бегать в щели, то и работать будет некогда».

23 апреля 1944 года газета «Красная звезда» писала:

«Беззаветный труд, дерзновенная отвага и блистательное мастерство советских военных железнодорожников сыграли немалую роль в нашей борьбе с врагом. Проблема коммуникаций была всегда одной из важнейших, решающих проблем войны. Тем более возросло значение коммуникаций, когда потребности войск неизмеримо увеличились, когда успешная боевая работа возможна лишь при бесперебойном питании фронта резервами, техникой, боеприпасами, продовольствием в самых грандиозных размерах. И тот факт, что наши военные железнодорожники наперекор всем преградам, в труднейших условиях обеспечивают решение этой важнейшей задачи, делает их гордостью всей Красной Армии, всего советского народа».

Хочется сказать о наших больших боевых друзьях и помощниках — рабочих, техническом персонале и служащих фронтовых железных дорог, энергично помогавших войскам на всех этапах Белорусской операции. Среди начальников дорог хорошо помню А. М. Васильева (Калининская железная дорога), В. П. Егорова (Западная железная дорога), Н. И. Краснобаева (Гомельская железная дорога), Н. И. Петрова (Ковельская железная дорога). Под их руководством многочисленная армия гражданских железнодоржников самоотверженно проводила поезда непосредственно в расположение сражающихся [159] войск, зачастую подвергаясь ожесточенным воздушным бомбардировкам и артиллерийскому обстрелу.

Советские воины и советский народ никогда не забудут выдающегося патриотического подвига гражданских железнодорожников.

* * *

Если при подготовке операции главная тяжесть перевозок лежала на железной дороге, то в ходе ее, с первых дней наступления, решающую роль в подвозе играл автомобильный транспорт. Работать ему приходилось в условиях крайне ограниченной сети автомобильных дорог. В 1944 году в центральной части Белоруссии густота сети автомобильных дорог составляла 20 километров на каждые 100 квадратных километров площади, из них 3 километра шоссейных и 10 — 15 километров улучшенных грунтовых. В полосе 1-го Белорусского фронта густота дорог была в два раза меньше — около 6 километров грунтовых и 2 километра шоссейных на 100 квадратных километров площади.

На большей части дорог было множество искусственных сооружений, и требовалось много сил и средств для поддержания их в исправном состоянии.

Дорожная сеть нашего фронта составляла около 1500 километров в исходном положении. На каждом крыле фронта проходило по одной фронтовой дороге. Каждая армия имела одну или две армейские дороги, доведенные до войск.

Дорожные войска 1-го Белорусского фронта, насчитывавшие в то время около 25 тысяч человек, уже накопили большой опыт строительства мостов и дорог и показывали высокое мастерство в своей работе. Правда, механовооруженностъ в исчислении на одного дорожника не превышала в то время 2 лошадиных сил, тогда как вскоре после окончания войны она превысила 20 — 25 лошадиных сил. Особой заботой и вниманием были окружены мостостроительные части, так как от них требовалась особенно высокая производительность труда. Два-три мостостроительных батальона возводили низководный мост через такие реки, как Припять, Березина, Днепр, за три дня. В помощь мостовикам придавались, в случае надобности, обыкновенные дорожные части, личный состав которых в короткий срок приобретал нужные навыки.

Во главе дорожных войск фронта стоял выдающийся организатор генерал Г. Т. Донец, о котором я уже упоминал.

Очень важней задачей для нас было строительство дорог с твердым покрытием. Мы не имели тогда необходимых материалов, [160] не было у нас бетоноукладчиков, асфальтоукладчиков. Дорожили каждым бульдозером и грейдером. Были участки. протяженностью в 30 — 50 километров, по которым без предварительного покрытия их хотя бы кирпичной щебенкой нельзя было пропускать мощные потоки автотранспорта. А где ее взять? Использовали груды битого кирпича от разрушенных заводских строений, школ и пр. Но этого было мало. Предприимчивый генерал Донец и его заместитель по снабжению полковник П. С. Сочиенков решили обратиться к общинам верующих, чтобы те разрешили использовать камень от разрушенных церквей. И надо отдать должное этим общинам — они передавали военно-дорожным частям не только щебень, но и уцелевшие стены полуразрушенных церквей, желая помочь Красной Армии быстрее изгнать ненавистного врага.

Работали дорожники фронта в контакте с инженерными войсками. Начальник этих войск генерал А. И. Прошляков всегда помогал дорожным войскам всевозможными механизмами и материалами. В свою очередь дорожные войска немало оказывали услуг инженерным частям, когда возводились искусственные сооружения.

На обязанности военно-дорожной службы лежала забота и о строительстве дорог, и о правильной их эксплуатации, о соблюдении порядка на дорогах. На основных трассах были открыты питательные пункты для проходящих команд и одиночек-военнослужащих, пункты технической помощи для автомашин, заправочные пункты ГСМ, пункты сосредоточения тары для отправки ее в тыл обратным порожняком, медицинские пункты, витрины Совинформбюро. Для офицерского и генеральского состава через каждые 250 — 300 километров были открыты придорожные гостиницы.

Основная забота дорожников на фронте — пропустить возможно больше грузовых автомашин с боеприпасами, горючим, продовольствием, войсками.

В составе фронта в 1944 году насчитывалось около 70 тысяч автомобилей разного назначения. Из них около 8 тыс., т. е. 11%, специально транспортных машин войскового, армейского и фронтового подчинения. Подготовка к большой операции для автомобилистов — это прежде всего приведение всего автомобильного парка в хорошее техническое состояние. Техническая готовность машин к началу Белорусской операции достигла 95%. Каждая машина могла пройти не менее 5 тысяч километров.

Объем работы, осуществляемой автомобильным транспортом, определяется в основном количеством грузов, предназначенных к перевозке, состоянием дорог и их протяженностью. [161]

Войскам правого крыла фронта мы должны были подвозить ежедневно 3 — 4 тысячи тонн различных грузов, для чего требовалось 1,5 — 2 тысячи автомашин (в 2-тонном исчислении при одном обороте в сутки). В летних условиях суточный пробег автомобиля определяется в 200 километров. При планировании автомобильных перевозок в масштабе фронта автомобильный парк дивизий и частей в расчет не брался: он был мал, и отвлекать его на далекие рейсы не следовало. Транспортных автомашин фронтового и армейского подчинения насчитывалось 5697 грузоподъемностью 9600 тонн.

При среднем темпе наступления в 15 — 16 километров и при высоком напряжении сил водительского состава бесперебойный подвоз материальных средств автомобильным транспортом мог осуществляться в течение первых 12 — 14 суток, после чего, если не вступала в работу железная дорога, неизбежно должен был наступить кризис в подвозе материальных средств. Мы уже говорили о том, что железнодорожная магистраль Калинковичи — Жлобин — Бобруйск вступила в строй не на 12-й, а на 21-й день наступательной операции, что не. могло не отразиться на темпе ее развития.

Фактическая растяжка грунтовых коммуникаций была следующей (имеется в виду расстояние от головной железнодорожной станции до войск): к 1 июля, т. е. на 5 — 6-й день операции, — 170 километров, к 5 июля — 300 километров, к 16 — 17 июля — 400 — 500 километров. Отсюда ясно, что автомобильный транспорт был не в состоянии обеспечить подвоз всего необходимого войскам, особенно при постоянной нехватке автомобильного бензина и разбросанности боеприпасов по обширной лесисто-болотистой местности БССР.

И все же наш автомобильный транспорт сумел обеспечить выход войск на глубину 600 — 650 километров. Но и водителям и обслуживающему персоналу это досталось дорогой ценой. Были дни, когда автомобилисты доводили суточный пробег своих машин до 500 — 600 километров. Водители, механики, дорожники, работники службы ГСМ — все трудились с колоссальным напряжением.

11 июля 1944 года для войск 65-й армии сложилась благоприятная обстановка: они могли бы с ходу, т. е. с минимальными потерями, форсировать реку Шара. Но боеприпасов в войсках было настолько мало, что и в случае успеха удерживать плацдарм им было бы нечем. Поэтому командующий фронтом генерал армии К. К. Рокоссовский, находившийся в расположении 65-й армии, прежде чем разрешить форсирование реки Шара, вызвал к проводу начальника тыла фронта и спросил: могут ли быть поданы к установленному сроку 500 тонн боеприпасов? [162] Командующий подчеркнул исключительную важность решения этого вопроса для всей операции фронта. Не желая получить немедленный, а потому, быть может, и опрометчивый ответ, Рокоссовский дал два часа на подсчеты и добавил: «Если нет такой возможности, так прямо и скажите. Я задержу дальнейшее продвижение войск». Через командиров частей и подразделений вопрос, поставленный командующим, был доведен до шоферов. Водители автомашин обещали отдать все свои силы ради успеха наступления. Я сообщил об этом Рокоссовскому. Водители Чогуб, Домашев, Шмаль, Песчерин, Гладышев, Иванов, Лаврухин, Воронов из 57-го автомобильного полка 18-й бригады в эти дни почти утроили плановый пробег машин. Взвод лейтенанта Летуня из 56-го автомобильного полка совершил за сутки пробег машин с боеприпасами на 400 километров. Вся рота старшего лейтенанта Шума ежесуточно совершала пробег в среднем 430 километров. 92 автомобиля 57-го полка за 47 часов прошли 920 километров, причем водители сами грузили и разгружали перевозимый груз.

Водители работали самоотверженно и перебросили требуемое количество боеприпасов досрочно. Они удостоились правительственных наград.

Из этого примера видно, с одной стороны, как считался командующий фронтом с возможностями тыла, с другой — как гибко может тыл реагировать на требования командующего, если личный состав тыла хорошо понимает важность задания, а начальник тыла знает оперативную обстановку.

Успешности труда водителей способствовали хорошая организация и взаимодействие дорожной и диспетчерской служб. Немалая заслуга в этом принадлежала командиру 18-й автомобильной бригады полковнику Б. Н. Кугутову. Эксплуатировавшаяся бригадой трасса дороги Бобруйск — Барановичи протяженностью в 300 километров была разделена на три участка. Во главе каждого участка стоял офицерский контрольный пост; кроме того, действовали подвижные офицерские посты. Через каждые 100 — 120 километров были подготовлены пункты для больших привалов, где можно было получить питание, заправку, медицинскую и техническую помощь. Здесь были палатки для отдыха водительского состава, походные бани, парикмахерские, агитпункты с газетами и витринами Совинформбюро, а также столы с писчей бумагой и конвертами. Водитель получал горячую пищу и кипяток в любое время суток; при себе он имел всегда три суточные дачи сухого пайка. Такая забота обеспечила большей части автомобилей 18-й бригады пробег до 350 километров в сутки.

Это не был предел наших возможностей. Не будь частых и длительных простоев под погрузкой и выгрузкой, результаты [163] были бы еще выше. Но для погрузочно-разгрузочных работ механизмов почти не было, всюду основная тяжесть работ ложилась на плечи солдат. А ведь сколько разговоров было задолго до войны о механизмах, хотя бы простейших, для облегчения труда грузчиков! Издавались плакаты с изображениями всевозможных механизмов, как будто надо было убеждать кого-то в бесспорном преимуществе механизированного труда над ручным... А когда началась война, кроме рольгангов и узкоколейных железных дорог с вагонетками для крупных складов, никакой другой механизации в войска не поступило. Да и в первый годы после войны, когда мне приходилось наблюдать работу складов в полевых условиях, пятипудовые мешки с мукой, крупой, сахаром перетаскивали люди на спине с машины в штабель или обратно. Во время Белорусской операции простои машин составили 3254 машино-дня.

Нельзя умолчать и о том, что многие командиры частей и соединений, в чей адрес доставлялся груз, не торопились с разгрузкой машин, а старались оставить их при себе возможно дольше и продвигать фронтовые и армейские машины вслед за своими безостановочно наступающими войсками. Это также резко снижало оборачиваемость автотранспорта фронтового и армейского подчинения.

Известный интерес представляет вопрос о принципе управления автомобильным транспортом на фронте. В журналах и газетах военного времени можно было видеть высказывания в пользу как централизованного, так и децентрализованного метода.

Сторонники временного прикомандирования транспортных средств фронта к потребителям (артснабжению, инженерным войскам, госпиталям для их перевозки, к отдельным армиям и т. п.) считали, что таким способом — способом «раздачи» — надежнее решаются конкретные задачи подвоза и меньше претензий к фронтовому управлению тыла. На первый взгляд это как будто и так. Артснабженцы особенно бывали рады, если им удавалось «оторвать» у начальника тыла два-три автотранспортных батальона, чтобы самостоятельно подвозить боеприпасы в ходе операции. Некоторое время и начальник тыла фронта чувствовал себя так спокойнее — ему меньше трепали нервы, а если иной раз он и слышал от того или иного командующего, что с подвозом боеприпасов плохо, то тут же мог отпарировать: «Вы просили два автобатальона, я их дал — значит, жаловаться вам не на кого».

Да, так спокойнее. Но только на первый взгляд. Ведь боевая обстановка неумолимо диктует свое: подавай боеприпасы! Управляй транспортом как хочешь, но боеприпасы давай! И в первую голову сами артснабженцы начинают убеждаться [164] в своем легкомыслии, пожелав иметь «собственный» автотранспорт: кроме того, что надо следить за обеспеченностью войск боеприпасами, заботиться о получении этих боеприпасов с центральных складов или изыскивать внутри фронта, приходится еще самим управлять двумя-тремя транспортными батальонами, знать дорожную обстановку и пр. А нередко возникают еще и такие ситуации, когда этих «своих» перевозочных средств оказывается недостаточно, их надо удвоить, т. е. снова обращаться к начальнику тыла, а последний и рад бы помочь, да нечем, так как все роздано по потребителям, сам же он остался с ничтожным резервом. В результате страдает дело, возникает угроза задержки наступления, как это чуть не случилось в районе реки Шара, если бы у начальника тыла фронта не было под рукой достаточного резервного транспорта.

Мой опыт подсказывал мне другое. Ни в коем случае не разбазаривать транспорт! Крепко держать его в своих руках! И чем его меньше вообще, тем неукоснительнее должен быть проведен принцип централизованного управления.

Если у начальника тыла нет постоянного резерва транспортных машин, он уже не начальник тыла, а беспомощный созерцатель нарастающих на фронте трудностей. Они только еще начинаются, а он уже расписался в своем бессилии. И больше всего придется выслушивать ему нареканий от тех «потребителей», которым он в самом начале операции любезно предоставил автомобили «в полное их распоряжение»... Попробуйте в ходе операции изъять прикомандированный автотранспорт! Это почти безнадежно. Зная, что его могут отобрать, «временный владелец» устраивает так, чтобы прикомандированный транспорт все время находился в пути, чтобы его нельзя было «поймать». На трассе в 300 — 400 километров, где снуют тысячи машин, разве можно выловить в короткий срок розданный автотранспорт?!

Таков печальный результат, к которому приводит метод децентрализованного управления фронтовым автотранспортом.

Нет сомнения, что держать в своих руках столь значительную массу машин — дело довольно сложное, оно требует от начальника фронта много внимания, хлопот, неизмеримо повышает его ответственность за своевременную подачу на фронт всего необходимого. Это бесспорно так. Но ведь для того ты и начальник, чтобы отвечать за порученное дело!

В ходе Белорусской операции мне ежедневно клали на стол сводку об использовании автомобильных частей фронта, и в этой сводке была самая важная графа: «Состоит в резерве на 18 часов...» — это те машины, на которые может рассчитывать командующий фронтом в любой момент. Такой момент может либо никогда не наступить, либо он наступит [165] совершенно неожиданно — это часто бывает на войне. Как важно иметь возможность быстро откликнуться на изменение обстановки на фронте!

Острые ситуации чаще всего складывались на завершающем этапе операции, когда наш натиск уже слабеет, а сопротивление противника растет, и он норовит устроить нам ту или иную каверзу. Командующий фронтом в этом случае быстро принимает оперативное решение на тот или иной маневр войсками и техникой, а от начальника тыла потребуется немедленно обеспечить этот маневр боеприпасами, горючим, выдвижением госпиталей, дорожных сил и средств. И тут нужен мощный резерв автотранспорта. Хорошо, если он есть!

Очень важно до конца «выдерживать характер», не поддаваться нажиму с разных сторон, когда тебе каждый доказывает, что уже наступил самый кризисный момент операции, и требует от тебя последнюю сотню машин — «иначе все погибнет». .. А на следующий день обстановка еще ухудшилась, и опять на тебя жмут, опять требуют. И так каждый день.

В таких «крайних» положениях лучше всего начальнику тыла советоваться с начальником штаба фронта, с командующим и членом Военного совета фронта. Но не считай, что ты можешь таким образом снять с себя ответственность. Это заблуждение. Начальник тыла всегда за все в ответе. Его сила — в умении сохранить резервы до самого конца операции. Такой же точки зрения строго придерживался и начальник автомобильного управления 1-го Белорусского фронта полковник П. С. Вайзман. Он и подчиненный ему аппарат показали исключительную гибкость в управлении сложным и большим автомобильным хозяйством. За штабом тыла сохранялись лишь общее руководство и контроль над автомобильными перевозками. Вся же организационная работа и управление перевозками осуществлялись автомобильным управлением фронта, и свою задачу автомобилисты решили хорошо.

Но опыт Белорусской операции учит, что в некоторых случаях, в соответствии с обстановкой, надо решительно отказываться от метода централизованного управления. В наступательной операции войск правого крыла важную роль должна была выполнить конно-механизированная группа генерала И. А. Плиева. Эта подвижная группа предназначалась для выхода в оперативную глубину обороны противника. При этом возможны были отрыв группы от баз снабжения и даже временное окружение ее немецкими войсками. Надо было подумать о материальной обеспеченности группы Плиева, не допуская, однако, чрезмерной перегрузки ее тылами.

Военный совет фронта утвердил специальный план, в соответствии с которым группе придавались два автомобильных [166] батальона из резерва фронта, полностью укомплектованных наиболее исправными машинами и хорошо подобранным водительским составом. Эти два батальона находились при группе Плиева до завершения операции. Более того, личный состав этих батальонов, среди которого было много коммунистов и комсомольцев, принимал непосредственное участие в вооруженных столкновениях с фашистами и показал себя с наилучшей стороны.

* * *

В середине июля 1944 года создалась такая невероятная растяжка коммуникаций, что никакие виды наземного транспорта не могли обслужить далеко ушедшие вперед войска.

В этот момент мне позвонил К. К. Рокоссовский:

— Хочу сообщить вам приятную новость. Товарищ Сталин обещает помочь транспортной авиацией. Будьте готовы к приему и использованию ее. Обо всем договоритесь с командующим 16-й воздушной армии генералом Руденко.

Вызываю начальника штаба тыла генерала Шляхтенко:

— Радость-то какая, Михаил Кондратьевич! Нам обещана помощь воздушным транспортом. Не знаю, сколько дней пройдет, [167] пока появятся самолеты, но вы примите немедленно меры, чтобы использовать их прежде всего под горючее и наиболее дефицитные боеприпасы.

Начальник штаба радостно улыбнулся.

Надо сказать, что до 1944 года мы не пользовались авиацией для внутрифронтовых перевозок. На Курской дуге, как упоминалось, транспортная авиация резерва Главного командования под управлением генерала Н. С. Скрипко ощутимо помогла Центральному фронту подачей боеприпасов и эвакуацией раненых обратным порожняком. Но там вся организационная работа выполнялась центральными органами тыла, со стороны же тыла фронта требовалось лишь принимать грузы и подвозить на аэродром раненых из близлежащих госпиталей. Другого опыта в использовании транспортной авиации мы не имели.

Пока мой начальник штаба созванивался с артснабженцами и «гесеэмовцами», раздался звонок с командного пункта 16-й воздушной армии: 䋴 транспортных самолетов сели на наши аэродромы и ждут дальнейших указаний. Где ваши грузы? Простои недопустимы».

Радость наша сменилась тревогой. Я-то рассчитывал на два-три дня, пока прибудет авиация, а она появилась через несколько часов! И тут выяснилась полная неподготовленность тыла фронта к ее столь мобильному использованию. Вблизи аэродромов не оказалось наших складов с горючим и боеприпасами. Мягкая тара для подачи горючего по воздуху уже два года не проверялась, и начальник тыла 16-й воздушной армии генерал Кириллов рассматривал хранение этой тары на своих складах как обузу и как одолжение со своей стороны интенданту фронта, который, по его мнению, должен был бы хранить мягкую тару на своих складах. В тот момент не время было разбираться, кто из них прав: пришлось тыловикам 16-й воздушной армии безотлагательно заняться подготовкой тары. Пока проверяли тару, пока подвозили к аэродромам и готовили к погрузке необходимые виды горючего и боеприпасов, авиация простаивала.

Откровенно говоря, я уже не рад был этой помощи и готов был даже доложить командующему фронтом об отказе от нее.

К исходу суток было организовано взаимодействие транспортной авиации с фронтовыми складами и армейским командованием, в чей адрес авиация должна была доставить грузы. Но тут выявилась и другая трудность. Для того чтобы самолеты могли совершать рейсы без дополнительной заправки в оба конца (общая длина пути 1000 километров), им приходилось брать для собственных нужд столько горючего, что оставалось [168] мало места для полезных грузов. Но это нас не остановило: слишком велико было значение каждой сотни килограммов своевременно полученного передовыми частями груза, а войскам фронта было подано по воздуху в этой операции около 600 тонн грузов, главным образом горючего. Может быть, самую ценную услугу наземным войскам оказали все же самолеты По-2 (переименованный У-2), доставлявшие боеприпасы подвижной группе генерала Плиева, действующей у гитлеровцев в тылу.

Вспоминая роль этих самолетов в войне и особенно в операциях, которые велись в тылу врага, я задумываюсь: почему бы не воздвигнуть пьедестал с настоящим самолетом По-2 или скульптурный памятник этому неутомимому труженику войны?

* * *

Выше отмечалось, что планирование Белорусской наступательной операции на недостаточную глубину отрицательно сказалось и на организации медицинского обеспечения. Значительная часть фронтовых госпиталей к началу наступления оставалась далеко в тылу: не считалось нужным приближать их к войскам, поскольку задача фронта не простиралась дальше Бобруйска и Осиповичей, а железная дорога к тому же была забита оперативными перевозками. Потребовались особые усилия, чтобы важнейшие требования по медицинскому обеспечению были в этих условиях выполнены.

В годы войны медицинские работники стремились постоянно совершенствовать свои знания, обобщая опыт предыдущих операций. Хирургические конференции проводились в каждой дивизии, в армиях и фронте.

Общефронтовая хирургическая конференция была проведена в Овруче незадолго до начала Белорусской операции. На ней присутствовало свыше 500 врачей, а также выдающиеся специалисты-медики из Москвы. Нашим постоянным куратором от Главного военно-медицинского управления был профессор В. С. Левит, общепризнанный авторитет для молодых хирургов. Всем были известны его научная деятельность и высокое мастерство как хирурга и педагога на посту главного врача 5-й Московской городской хирургической клиники.

Свою врачебную деятельность он начал еще как земский врач. Не раз он рассказывал молодежи, в каких условиях приходилось тогда работать на селе: и оперировать, и роды принимать, и лечить от простуды, от психических расстройств, быть «специалистом» по детским и инфекционным болезням, безотказно являться к любому больному по бездорожью, [169] в пургу, в знойную жару, на повозке, на санях, а то и пешком ва десяток километров.

Обычно перед фронтовыми конференциями Владимир Семенович бывал во многих дивизиях, наблюдал работу молодых хирургов, сам становился за операционный стол. Его выступления на конференциях носили строго деловой характер.

На этой же конференции выступал главный хирург фронтового эвакопункта профессор И. С. Жоров. Он постоянно заботился о том, чтобы полевые врачи прониклись сознанием того, как важна организация медицинского обеспечения именно на самых ранних его этапах. Он приводил примеры инфекций после ранения, в то время довольно частых; виной этому были неудовлетворительная организация выноса раненых с поля боя, слабая работа низового звена медицинской службы.

После конференции началась подготовка медицинского обеспечения в Белорусской операции. Прежде всего надо было освободить госпитали от раненых с длительными сроками лечения: в армейских госпиталях не должно было оставаться ни одного раненого, срок лечения которого превышал бы 20 суток, их эвакуировали во фронтовые учреждения. Но и на фронте их задерживать было нельзя, так как и там должны были оставаться резервные койки на случай большого притока новых раненых. Следовательно, необходимо было усилить санитарную эвакуацию поездами в глубь страны.

На протяжении всей войны наблюдалось такое явление: армейское командование не желало отдавать свои контингента раненых фронтовым госпиталям. Это кажется странным на первый взгляд. Но для этого было немало оснований. Значительная часть излеченных и возвращаемых на передовую раненых стремилась возвратиться именно в свою армию, в свою дивизию, в свой полк, и с этим желанием нельзя было не считаться. К тому же армейское и дивизионное командование, как говорится, на вес золота ценило обстрелянных бойцов, являвшихся прочной основой высокой боеспособности всей части. Вот почему к 23 июня 1944 года, т. е. к началу наступления правого крыла 1-го Белорусского фронта, загрузка передовых госпиталей ранеными оставалась сравнительно высокой — от 2 до 3 тысяч человек в каждой армии; все они подлежали выписке в свою часть в ближайшие дни.

Особое внимание было уделено подготовке низового звена медицинской службы — санитаров, санитаров-носильщиков. Обычно это звено комплектовалось за счет выздоравливающих в госпиталях бойцов. Более 750 человек прошли подготовку санитаров-носильщиков и были обучены элементарным способам доврачебной помощи (остановка кровотечения, наложение [170] шины, жгута, и т. д.) Эта работа имеет, можно сказать, решающее значение для быстрейшего излечения раненого. Опыт предшествующих боевых операций показал, что чем раньше оказана первичная доврачебная, а затем и врачебная помощь раненому, тем больше у него шансов на выздоровление. Это особенно относится к раненным в грудь, брюшную полость, череп. Установлено, что из 100 раненных в живот, получивших квалифицированную медицинскую помощь в первые два — четыре часа после ранения, выздоравливало свыше 90 процентов; если же помощь оказывалась через 15 — 20 часов, то смертельные исходы достигали 90 — 100 процентов. Вот почему проблема своевременного выноса раненых с поля боя всегда была краеугольным камнем всей практики военно-медицинской службы.

Собственно, это задача не чисто медицинская. В не меньшей мере ее решение прямо входит в компетенцию командира подразделения или части. Постоянная забота об организации выноса раненых с поля боя — прежде всего забота о розыске их в земле, в обвалившемся окопе или землянке, в обломках зданий, в густой траве — во многом способствует лучшим результатам лечения.

От умелости и отваги санитара-носильщика, санитарного инструктора и командира взвода санитаров-носильщиков зависела жизнь раненого, а равно и их собственная жизнь, [171] подвергавшаяся большой опасности. Так, на участке наступления 109-го стрелкового полка 37-й стрелковой дивизии 65-й армии за один день вышли из строя 11 санитаров, санитарный инструктор и командир взвода санитаров-носильщиков. Восполнять такие потери трудно, и командир должен всегда иметь подготовленную замену.

Большого внимания требовало снабжение передовых и фронтовых учреждений медицинским имуществом, особенно перевязочными материалами, противостолбнячной сывороткой, гипсом, наркотическими и сульфаниламидными препаратами, глюкозой, а также консервированной кровью и кровозамещающими жидкостями и т. п.

Перед началом наступления все медико-санитарные батальоны дивизий первых эшелонов и большая часть армейских госпиталей были полностью развернуты и подготовлены к приему и обработке раненых. Важная оговорка: если такой принцип развертывания медицинских учреждений был плодотворным в Белорусской операции, то через полгода, когда мы готовились к Висло-Одерской операции, он оказался совершенно неприемлемым, о чем будет сказано ниже. Для приема раненых в полосе войск правого крыла фронта было сосредоточено 70 тысяч госпитальных коек на удалении от 10 — 12 до 100 километров от переднего края. Резерв свернутых госпиталей располагался в 35 километрах. Мы не забывали также и о левом крыле фронта, которое вот-вот должно было перейти в наступление: там было сосредоточено еще 50 тысяч госпитальных коек.

Мы созвали специальное совещание начальников всех служб тыла, перед которыми выступил с докладом начальник медицинского управления фронта генерал А. Я. Барабанов. Он говорил о лечебно-эвакуационном плане в предстоящей операции. Медицинская служба широко опиралась на поддержку остальных служб тыла — службы военных сообщений, автомобильной, дорожной, интендантской и др., и это благотворно сказалось на судьбе раненых.

В целом медицинская служба пришла к началу Белорусской операции всесторонне подготовленной и в медицинском, и в организационном отношении.

Благодаря возросшему мастерству командиров в управлении боем санитарные потери в отдельных армиях во время наступления с 23 июня по 15 августа 1944 года не превысили 15 — 18 процентов. Отрадным было и то, что на полковые [172] медицинские пункты 82 — 83 процента всех раненых доставлялись не позже, чем через четыре часа с момента ранения. Однако все-таки 15 — 20 процентов раненых выносили с поля боя несвоевременно, и это свидетельствует о серьезных недочетах в низовых звеньях медицинского обеспечения.

Заслуживают внимания данные, характеризующие способ доставки раненых с поля боя на батальонные и полковые медицинские пункты (в процентах):

Остальные шли с поля боя без специальных сопровождающих, большей частью группами, помогая друг другу.

Характерно, что основными способами доставки раненых на батальонные медицинские пункты являются носилки, плащ-палатки, волокуши, а также пешее передвижение. Никакой механизации в низовом звене эвакуации не применялось. Уже в то время медики неоднократно ставили вопрос о конструировании какого-то низкосидящего бронетранспортера, способного брать раненого с земли прямо внутрь специальными лапами, чтобы таким образом оградить от повторного ранения, но в минувшую войну эта техническая проблема так и осталась неразрешенной. В звене батальон — полк основным средством санитарной эвакуации была повозка. Для современной высокомоторизованной армии повозка выглядит анахронизмом, на смену ей придет мобильная и, надо полагать, более комфортабельная техника.

Весь комплекс организационных и профилактических мероприятий дал сравнительно высокий процент возврата излеченных раненых в строй. Так, если в Сталинградской операции было возвращено в строй 32,3 процента, в битве под Курском — 45 процентов, то в Белорусской операции — 50 процентов. [173] Эта статистика охватывает только войсковые, армейские и фронтовые лечебные учреждения, без центральных. Более 20 — 25 процентов раненых излечивались и возвращались в строй вне границ фронта.

* * *

Весьма сложной и громоздкой задачей для тыла было ветеринарное обеспечение наступательной операции. С учетом трех кавалерийских корпусов во фронте насчитывалось 145 тыс. лошадей.

К началу наступления весь конский состав имел хорошую упитанность, был полностью перекован; все инфекционные заболевания были сведены к минимуму. Улучшению состояния конского поголовья во многом способствовал «смотр боевого коня», проведенный в мае — июне 1944 года; благодаря участию в этой большой кампании политических органов, партийных и комсомольских организаций, а также солдат и офицеров смотр дал хорошие результаты.

В ветеринарном обеспечении, как и в медицинском, важнейшее значение имела организация. Она была блестяще осуществлена под руководством выдающегося специалиста в этой области начальника ветеринарной службы фронта профессора [174] и генерала Н. М. Шпайера. Вся сеть фронтовых и армейских ветеринарных учреждений была максимально приближена к местам наибольшего скопления конского состава. Хорошо была поставлена эвакуация раненых лошадей. Потери конского состава в ходе наступления были незначительные, но для конно-механизированной группы Плиева они оказались чувствительными, так как эта группа попала под ожесточенный обстрел с воздуха и потеряла убитыми и ранеными 7300 лошадей.

На левом крыле фронта под неослабным наблюдением ветеринарных работников находилось два кавалерийских корпуса. Больших усилий от ветеринарной службы фронта потребовали профилактический осмотр и сортировка 11 тыс. лошадей, отбитых у противника в районе Бобруйска. Как уже упоминалось, ветеринарная служба фронта провела также обширные проти-воэпизоотические мероприятия в народном хозяйстве Белоруссии, одновременно способствуя этим и благополучию конского состава фронта. Наконец, ветеринарные работники фронта и армий несли ответственность за качество мяса, поступавшего на довольствие; по-прежнему за каждой армией следовали гурты, в общей сложности десятки тысяч голов скота.

Общая картина разнообразной деятельности органов тыла была бы неполной, если бы мы не сказали о трофейных органах, которые занимались в начале войны сбором и эвакуацией [175] в тыл подбитой на полях сражений боевой техники, стреляных гильз и специальной укупорки.

По мере того как расширялся масштаб вооруженной борьбы, особенно после Сталинградской битвы, роль трофейных органов многократно возросла. За 1943 год было отгружено с фронтов на заводы и базы 112 650 вагонов металлолома и 21 114 вагонов вооружения. Серьезным недостатком трофейной службы в то время была неосведомленность об оперативных планах командования, вследствие чего представители этой службы нередко с большим опозданием появлялись у трофейных объектов, то есть тогда, когда значительная часть имущества была растащена и, в лучшем случае, использована безучетно. Техническая оснащенность трофейных органов в этот период войны оставалась крайне низкой. Особенно не хватало эвакуационных средств для вывоза трофеев.

На огромном пространстве между меридианом Орел — Курск и Днепром трофейные органы продолжали сбор и отправку в тыл подбитой боевой техники и различного металлолома. Увлекшись этой важной государственной работой, наши «трофейщики» не подготовились к началу Белорусской операции, и мне как начальнику тыла пришлось получить за это внушение со стороны Военного совета фронта. И было за что!

По прежнему опыту мы знали, что противник при отступлении ничего «приличного» нам не оставляет; приведенные в негодность, облитые бензином и подожженные автомашины, артиллерия и танки никого не привлекали, кроме представителей трофейной службы. Иное положение сложилось во время Белорусской операции. Видимо, противник не ожидал того, что наши войска так стремительно выйдут ему в тыл и захватят крупные склады с продовольствием и разным другим имуществом. А случилось именно так: в районе Осиповичей нашими передовыми частями были захвачены в полной пригодности тысячи тонн муки, крупы, сахара, миллионы банок сгущенного молока, консервов. Поскольку трофейная служба охраны у складов не выставила, а все двери были открыты, то любая воинская часть, проходя мимо, считала нужным пополнить свои запасы. С большим опозданием удалось навести порядок и учесть оставшееся имущество.

Когда переходили в наступление войска левого крыла, наши трофейные органы подошли к делу совсем иначе: не только учли разведывательные данные о наличии в тылу противника военных складов, но и ознакомились, хотя бы в самых общих чертах, с экономикой районов, куда должны были войти советские войска, в частности таких центров, как Хелм, Люблин, Бяла-Подляска, Седлец, Мендзыжец и др. Руководящие работники трофейной службы фронта (генерал Жмакин, полковник Ковальчиков) [176] заблаговременно сформировали несколько «оперативных групп», куда вошли специалисты — инженеры различных направлений и энергичные офицеры во главе вооруженных команд, обеспеченных машинами и достаточным количеством горючего. Эти группы с мандатами от начальника тыла фронта выдвинулись накануне перехода в наступление (17 июля 1944 года) в расположение дивизий первого эшелона, чтобы следовать вместе с ними к заданным объектам.

Такая тактика себя целиком оправдала. Буквально через несколько часов после взятия того или иного крупного населенного пункта офицеры трофейной службы уже были у мест хранения военного имущества противника, а также на всех крупных предприятиях; всюду выставлялись посты солдат, выделенные командирами соединений, а помещения закрывались, на двери накладывались пломбы. Через день-два приступали к подробному учету всего захваченного. Правда, и тут не обходилось без эксцессов. Были случаи, когда выставленные трофейными органами часовые снимались проходящими воинскими частями, чтобы «подзаправиться» крайне соблазнительными продуктами, которые, по их мнению, не случайно ведь взяты были под охрану; только убедившись в безосновательности своих надежд, они сами же восстанавливали порядок.

Особенно хорошо и сознательно подошли к захваченным трофеям кавалеристы корпуса генерала В. В. Крюкова. Заместителем по тылу в этом корпусе был полковник Г. А. Толокольников. 2-й кавалерийский корпус благодаря умелым и решительным действиям быстро выдвинулся в оперативную глубину противника и овладел вместе с другими войсками Сед-лецом. Здесь были склады с большими запасами продовольственного и фуражного зерна и другим имуществом. Корпус взял под охрану все это имущество и, конечно, прежде всего обеспечил свои войска по положенным нормам с зачетом в план всего использованного. Уже это было на редкость хорошо: могли ведь взять и без зачета! Но полковник Толокольников оказался еще более великодушным: он позвонил мне и предложил «обменную операцию». «Я вам предлагаю овес, а вы мне дайте несколько тонн сахара и мяса, так как этих продуктов в корпусе не хватает». Пришлось пойти на это. (Подобные «обменные операции» между армиями практиковались впоследствии не раз, так как трофеи на разных направлениях были разные.)

Среди трофеев были и лошади кавалерийского образца, отбитые у немцев. Гитлеровцы имели «свои» — захваченные в 1939 году в Польше конные заводы, о которых прослышали кавалеристы. В рядах наших конников как-то стихийно возник призыв: «Лошадки корпуса должны подрасти!» Это означало, что взамен низкорослых киргизского типа лошадей должны [177] появиться более рослые, красивые лошади. Этот призыв прокатился широкой волной среди кавалеристов, и отклик на него стал перерастать рамки допустимого. Пришлось командиру корпуса наводить порядок в своем «хозяйстве». Вскоре все отбитые у немцев конные заводы были переданы полякам.

Лошади попали в надежные руки поляков, непревзойденных наездников, веками славившихся своим необыкновенным искусством выращивания породистых лошадей.

* * *

Опыт, приобретенный органами тыла в Белорусской операции, был тщательно проанализирован. В частности, были сделаны серьезные выводы о недостаточной подготовленности некоторых служб тыла для работы в новых условиях на зарубежной территории. Главный недостаток заключался в поверхностном знании основ экономики сопредельных государств, валютно-финансовых отношений, порядка использования промышленных и продовольственных ресурсов.

По-видимому, это объясняется тем, что наши руководящие военные кадры еще в мирное время изучали сопредельные государства по учебникам, не отличавшимся достаточной глубиной и достоверностью, обращая основное внимание не на экономику, а на топографические особенности театров военных действий. [178]

Этот существенный пробел в нашей военно-экономической подготовке мирного времени мы с еще большей остротой почувствовали на заключительном этапе войны. Позднее, в течение многих лет моей преподавательской работы в Академии, я настойчиво внушал слушателям значение данной проблемы. Но дело, конечно, не только в слушателях.

Территория тыла нашего фронта в Белорусской операции достигала 200 тысяч квадратных километров в исходном положении и около 500 тысяч квадратных километров к концу операции. Это больше, чем территория крупных западноевропейских государств. Этой территорией надо было управлять, поддерживать на ней должный порядок в соответствии с требованиями военного времени. Высшей властью в прифронтовой полосе был Военный совет фронта, в состав которого обычно входили отдельные высшие гражданские руководители. Тыл фронта практически решал конкретные вопросы по охране и обороне коммуникаций, баз снабжения, госпитальных баз, ремонтных баз и пр.

Крупных десантных групп противник в это время в наш тыл не забрасывал. Но он засылал к нам в ближайшие районы тыла советских юношей, насильственно увезенных в Германию, запуганных, развращенных и затем обученных в специальных школах диверсантов. Таких 15 — 16-летних мальчиков сбрасывали на парашютах со взрывчаткой, с ядами для отравления колодцев, со средствами для повреждения автомашин (в частности, этим мальчикам давались маленькие металлические ежи для разбрасывания их по дорогам, чтобы прокалывались скаты автомашин).

Противник использовал украинские кулацко-националистические банды (бандеровцев, бульбовцев и др.). Эти банды разрушали линии связи, разбрасывали по дорогам мины, совершали вооруженные налеты на расположенных к нам местных жителей, убивали в пути одиночно следующих наших командиров.

Для борьбы с бандами и диверсантами нами привлекались в первую очередь войска НКВД, одна дивизия которых была придана фронту. Однако одними этими войсками было бы трудно прикрыть тылы и войсковые части, учреждения и штабы от диверсионных действий враждебных элементов. Поэтому Военный совет 1-го Белорусского фронта принял специальное постановление о наведении твердого порядка во фронтовом и армейских тыловых районах. Ответственность за это возлагалась на начальника тыла фронта. [179]

Впервые за всю войну встал так остро этот вопрос. Правда, осенью 1941 года под Москвой также существовала специальная охрана тыла войсками НКВД и истребительными отрядами гражданской обороны, но там обстановка была совсем иная. Теперь надо было обезопасить огромную территорию. Не только войска НКВД — вся система тыла, все местные органы власти, все население участвовали в решении задачи.

Возложение ответственности на начальника тыла за наведение порядка в тылу фронта было вполне естественным; но предшествующей теорией и практикой подобная функция не предусматривалась. Впрочем до войны не предусматривалась и самая должность начальника тыла...

Начальнику тыла фронта и начальникам тыла армий в ходе Белорусской операции предоставлялось право в районах, где располагались соединения, части и подразделения, их силами и средствами организовать нештатные городские и сельские военные комендатуры. Вся полоса от переднего края до тыловой границы была покрыта сетью таких комендатур.

Из местного советского и партийно-комсомольского актива на добровольных началах были созданы группы содействия по 10 — 15 человек. Во всех населенных пунктах была учреждена система «десятидворок» во главе с уполномоченными. В обязанность всех этих комендатур, групп и «десятидворок» входило строгое соблюдение правил и режима, установленного в прифронтовой полосе.

Меры, предпринимавшиеся органами НКВД и дорожно-комендантской службой фронта, дали свои результаты: попытки диверсий и террористических актов со стороны противника успеха не имели. Что касается мальчишек-диверсантов, забрасываемых противником в наш тыл, то, хотя эти советские дети в течение двух-трех лет подвергались обработке в специальных немецких школах, они все до единого сами являлись в наши комендатуры и сельсоветы. Опыт охраны тыла в Белорусской операции также очень пригодился нам в последующем.

18 июля 1944 года перешло в наступление левое крыло фронта силами шести общевойсковых армий (включая 1-ю Польскую армию), одной танковой армии, двух кавалерийских корпусов и воздушной армии.

Названные силы были равны самостоятельному фронту. Тыл, обеспечивая наступление войск правого крыла, ни на минуту не забывал о левом крыле, которое лишь выжидало благоприятного момента для перехода в наступление. По мере того, как приближался этот момент, нам приходилось чуть ли не с аптекарской точностью взвешивать, сколько боеприпасов или горючего направить на правое крыло, а сколько на левое. [180]

Дней за пять до начала наступления было решено: все поезда с горючим и боеприпасами с центральных баз снабжения направлять не в сторону Гомеля, а в сторону Ковеля, через Киев, и как только будет очищено шоссе Ковель — Брест, сразу же начинать питать войска правого крыла по этому шоссе со стороны Ковеля.

Для этого надо было совершить крупный маневр автомобильным транспортом, дорожными войсками, фронтовыми госпиталями справа налево, минуя бассейн Припяти. Одновременно надо было произвести маневр артиллерией также справа налево, для чего потребовалось много железнодорожных поездов и несколько сот дополнительных автомобилей. Не выполнить такие перевозки, значило сорвать наступление.

Месяцем раньше бурный поток поездов двигался на гомельское направление; теперь исключительно напряженная железнодорожная обстановка создалась оттого, что все устремилось в другую сторону — на Сарны, Ковель.

* * *

Наш фронт имел постоянный контакт с партизанским движением. Руководитель партизанского движения в Белоруссии (позднее начальник Центрального штаба партизанских сил) П. К. Пономаренко (бывший в то время первым секретарем ЦК Коммунистической партии Белоруссии) часто бывал в штабе 1-го Белорусского фронта. Разумеется, ни одно обсуждение координированных действий не обходилось без решения очередных вопросов материально-технического и медицинского обеспечения партизан. Повседневным согласованием действий занималась оперативная группа партизанского штаба во главе с генералом Диканом; с ним-то и взаимодействовали начальники служб нашего фронтового тыла.

Снабжение партизан с «Большой земли» и обратная эвакуация людей и техники могли осуществляться лишь по воздуху. Поэтому создавались базы на специальных аэродромах. При таких аэродромах открывались отделения складов с вооружением, боеприпасами, горючим, медицинским имуществом. Там же открывались отделения госпиталей для приема раненых и больных.

Первая база, откуда стали перебрасывать грузы к партизанам, была организована 20 октября 1943 года в районе деревни Ивановской, что 4 километра западнее города Клинцы. Затем, по мере продвижения на запад, открывались новые и новые аэродромы, а рядом с ними базы снабжения.

Немало забот требовало затаривание грузов, подлежащих транспортировке по воздуху (с посадкой на землю или путем сбрасывания). [181] Для сбрасывания грузов с воздуха было выдано оперативной группе партизан 345 грузовых парашютов.

За время подготовки и проведения Белорусской операции авиация фронта произвела 369 самолето-вылетов в расположение партизанских соединений, доставив туда 166 тонн грузов и 37 человек руководящего состава и радистов. Обратными рейсами было вывезено 305 больных и раненых. Кроме того, вывозились дети партизан, которым угрожала месть гитлеровцев. Советские летчики совершали полеты при любой погоде, зачастую под сильным зенитным огнем противника или преследуемые «мессершмидтами». Немало этих героев-летчиков так и не возвратилось на свои аэродромы.

В отчетных документах по партизанскому движению отмечаются имена выдающихся летчиков 16-й воздушной армии 1-го Белорусского фронта, показавших образцы героизма в выполнении заданий по обеспечению партизан. Это товарищи Лахтин, Волков, Семенов, Горохов, Кургузов, Гончаров, Уткин.

В тех же документах мы читаем:

«Командующий 1-м Белорусским фронтом т. Рокоссовский, члены Военного совета тт. Булганин и Телегин хорошо понимали и высоко ценили значение партизанского движения, оказывая ему помощь вооружением, боеприпасами, диверсионной техникой, автотранспортом для переброски грузов на аэродромы и др.»

«Мы также отмечаем, — говорится далее в отчете, — чуткое и большевистское отношение к нуждам партизан со стороны начальника штаба фронта генерала М. С. Малинина и начальника тыла фронта генерала Н. А. Антипенко, который все время непосредственно получал заявки по обеспечению нужд партизан и безотказно удовлетворял их.

Всемерную помощь партизанам оказывали генерал Шляхтенко, генерал Бойков, генерал Шабанин, генерал Жижин, полковник Дутов, полковник Вайзман, полковник Ваховский».

Некоторые из военных говорят (да и историки так пишут), что с выходом наших войск на рубеж Вислы закончилась Белорусская операция. Формально, возможно, это так и есть. Бывая тогда в штабе фронта, я наблюдал, как некоторые отделы были озабочены составлением реляций на награждение — ведь операция закончилась!

Для кого закончилась, а для кого и нет... Для фронтового тыла усилия по ее проведению достигли зенита. С восстановлением железных дорог мы далеко отстали, взорванные мосты через многочисленные притоки Припяти не были отстроены, [182] автотранспорт работал на «плече» 400 — 500 километров в один конец, горючего не хватало, многие жизненно важные элементы тыла остались далеко позади, их надо было немедленно выдвинуть вперед... Требования к тылу в этот момент резко возрастают, хотя операция и считается законченной.

В связи с этим возникает вопрос: что считать концом операции? Это не праздный вопрос. Правильное понимание его позволит планировать материально-техническое обеспечение наступательной операции на всю ее глубину.

Уже после войны, работая в Академии Генерального штаба, я обратился к трем разным, но одинаково авторитетным товарищам с одним и тем же вопросом: что такое завершающий этап операции? Получил три разных ответа, из которых каждый был правильным, но неполным. Один сказал, что завершение операции означает выход войск на заданный рубеж; другой — что это не только выход на заданный рубеж, но и прочное удержание достигнутого рубежа; третий ответ был более полным: концом операции надо считать не только выход войск на заданный рубеж и его удержание, но и создание благоприятных условий для подготовки последующей наступательной операции.

Вдумаемся в эти формулировки. Каждая из них налагает на тыл различные обязанности.

Опыт большей части наступательных операций Красной Армии показывает, что в расходовании материальных средств, а также в людских потерях есть некая закономерность: более высокий уровень потерь — при прорыве обороны противника, резкое снижение в процессе наступления и возрастание — в конце операции. При этом надо заметить, что чем выше темпы наступления, тем меньше расход материальных средств и тем меньше людских потерь. Что касается конца операции, то планировать этот период труднее всего — здесь мы имеем дело со многими неизвестными, и расход материальных средств находится в прямой зависимости от вновь создавшейся обстановки, а также тех задач, какие ставит командующий фронтом перед войсками на завершающем этапе операции. Если считать наиболее точным определением понятия «завершающий этап операции» выход на заданный рубеж и создание благоприятных условий для последующей наступательной операции, то от тыла фронта требуется так рассчитать свои силы и средства, чтобы их хватило в самый трудный, самый ответственный момент. В противном случае мы можем оказаться перед риском потерять достигнутое и понести неоправданно высокие человеческие жертвы.

Немалый вклад в обеспечение Белорусской операции внесли работники системы военной торговли на фронте — военторга. [183]

Они занимались реализацией товаров, получаемых с баз центра, и заботились о налаживании местного производства.

Еще в 1943 году в нашей военторговской сети стало развиваться свое кустарное производство. Выпускались товары широкого потребления — гребешки, расчески, зажигалки, столовые приборы и пр. В 1944 году предприятия военторга фронтов поставили для армии 60 тысяч пар офицерских погон, около 1,5 миллионов звезд-эмблем, около 2 миллионов пуговиц, 0,5 миллиона банок гуталина, 600 тысяч коробок зубного порошка. На этих предприятиях военторга широко использовался труд инвалидов войны, которых вербовали на работу прямо в госпиталях для выздоравливающих. Предлагали свои услуги и многие местные жители.

При штабах соединений, иногда и частей были ларьки военторга (правда, не всегда регулярно функционировавшие); в батальонах, ротах, дивизионах, на батареях действовали лоточники — солдаты и сержанты, которые ходили по землянкам и траншеям, торгуя ширпотребом.

Наиболее интересной формой торговли на фронте была система индивидуальных и коллективных «посылок».

«Посылка» — это набор ходовых товаров, уложенных в пакеты, с перечислением содержимого и обозначенной ценой. Чтобы ускорить и упростить расчеты в боевых условиях, формировались коллективные «посылки» на отделение, взвод и роту. [184] Лоточник получал за них деньги с одного-двух человек, которые потом сами рассчитывались с остальными.

Военторг 1-го Белорусского фронта продал в 1944 году 809 тысяч «посылок», а на всех фронтах их было продано в том же году более 5 миллионов. Благодаря этому боец и на фронте был заинтересован в своевременном и полном получении причитающегося ему, хотя и небольшого денежного содержания, зная наперед, что сможет целесообразно его израсходовать. Этим, между прочим, и на фронте поддерживалась реальная стоимость советского рубля.

Система военторга постепенно взяла на себя содержание всех офицерских столовых в управлении фронта, в штабах армий и кое-где в штабах дивизий. Причитающийся офицеру паек передавался в военторг, а последний имел возможность усиливать его за счет продуктов, заготавливаемых самостоятельно. Личный состав этих столовых порой поражал своей необыкновенной оперативностью при перемещении штабов. Не успеешь, бывало, прибыть на новое место, — а за время наступлению штабы часто сменяли свое расположение — как докладывают, что столовая военторга уже развернулась и отпускает горячие обеды. Квартирьеры, выезжая на рекогносцировку, чтобы выбрать подходящий район для нового расквартирования, брали с собой и представителя военторга, который тут же приступал к оборудованию площадок под столовую.

С чувством большой благодарности следует отметить работу тружеников военторга в годы минувшей войны.

Во главе военторга 1-го Белорусского фронта стоял очень энергичный и инициативный офицер Н. В. Каширин — ныне генерал-майор, работающий в системе Главвоенстроя Министерства обороны.

* * *

В сложной и трудной работе по руководству фронтовым тылом при подготовке Белорусской операции большую помощь оказывал начальнику тыла Военный совет фронта.

Меня иногда упрекали в том, что я не всегда считаюсь с мнением своего руководства. Придерживаясь принципа строгого единоначалия в управлении тылом, я был уверен, что обязан брать на себя всю полноту ответственности за порученное дело и иногда идти на риск в том или ином крупном мероприятии, вполне сознавая всю тяжесть последствий, если этот риск не окажется оправданным. Но раз берешь на себя ответственность, то и права не должны быть урезаны. Полнота ответственности и полнота прав — неотделимы. Однако трудно работать, если нет твердой поддержки со стороны начальника.

Война не терпит «кисельного» и «кисейного» руководства подчиненными. Острота, динамичность обстановки требуют от [185] руководителя твердости, решительности, быстроты реагирования, не допускают, чтобы тратилось время на согласования и дискуссии. Иногда казалось, что мне не хватает простора для инициативы, что слишком много времени уходит на дублированные доклады.

Возможно, некоторая неугомонность характера и стремительность в действиях создавали у некоторых начальников мнение обо мне, как о человеке, недостаточно покладистом.

Но я никогда не был груб с подчиненными и не терпел грубого обращения с собой. Не нужно опускать руки при серьезном замечании со стороны начальника, если такое замечание сделано и не в должной форме, ибо начальство состоит из такой же материи и нервов, как и ты, — иногда и у него могут быть срывы. Но и оставлять без внимания такие срывы также не следует; иногда бывает полезно обратить внимание вышестоящего товарища на их недопустимость. Если он человек умный, то не обидится.

Основываясь на этих принципах, я строил свои отношения с людьми.

Главное — доверие! Без доверия ты не работник, а чиновник... Доверие вдохновляет на инициативу, творчество, на дерзание и риск. Во время войны мы ощущали благотворное влияние доверия, полноты прав и полноты ответственности за порученное дело.

Опираясь на поддержку командующего и Военного совета, я с удвоенной энергией осуществлял руководство тылом в Белорусской операции.

Тыл нашего фронта оказал значительную помощь молодой Польской республике, а помощь была нужна всяческая: автотранспортом, горючим, отдельными видами продуктов и прочим. Надо было обеспечить одеждой и питанием несколько сот сирот, родители которых погибли от рук фашистов. По просьбе Берута и Осубки-Моравского для этих детей фронт выделил муку, крупу, сахар, сгущенное молоко, постельные принадлежности из расчета на годовую потребность.

По личному указанию И. В. Сталина 1-й Белорусский фронт выделил из своего парка 500 грузовых машин и несколько сот тонн горючего в распоряжение польского правительства. По тому времени это было нам нелегко.

Многотысячный коллектив работников тыла 1-го Белорусского фронта проявил беспримерный героизм и самоотверженность в обеспечении величайшей битвы за освобождение Белорусской республики от фашистских варваров. Более 11 тысяч солдат, офицеров и генералов управлений и служб тыла были награждены за их доблестный труд. [186]

От Вислы до Одера

С выходом Советских Вооруженных Сил на территорию сопредельных государств начался новый этап в действиях фронтов, в том числе и в работе тыла 1-го Белорусского фронта.

Польша была более пяти лет оккупирована гитлеровцами. Они не признавали никаких, даже самых жестоких военных законов в поставках сельскохозяйственных продуктов, они просто грабили, убивая за малейшее сопротивление. В то же время фашистская пропаганда внушала польскому населению, что с Востока надвигается армия «большевистских грабителей». Попадая на почву, подготовленную за 20 лет антисоветской пропаганды в Польше Пилсудского и Рыдз-Смиглы, эта клевета не оставалась безрезультатной. В этой обстановке от каждого советского воина требовалось глубокое понимание своей ответственности, понимание освободительной миссии Красной Армии.

Особенно большие требования предъявлялись к солдатам и офицерам тыла. Ведь заранее понятно было, что нам, работникам тыла, больше всего придется [187] вступать в деловые отношения с польским населением, в первую очередь с крестьянами, для заготовки продовольствия и фуража. Сколько тыловых частей и учреждений, сколько госпиталей придется разместить в польских городах и селах — и всюду при этом надо заботиться о том, чтобы избежать нарушения обычаев и уклада жизни польского населения... Проще всего было отнести все невзгоды за счет войны, но при хороших взаимоотношениях их можно было ослабить. Надо сказать, что советские воины по-братски относились к польскому народу.

Помню, в июле 1944 года мы разместились в большой приграничной польской деревне. Комендант отвел для штаб-квартиры начальника тыла фронта дом крестьянина, у которого были жена и больная дочь 20 лет. Наша первая беседа с хозяином дома носила несколько нервозный, напряженный характер. На мои вопросы он отвечал сдержанно, уклонялся от разговора о положении дел в его хозяйстве. Оживился хозяин лишь тогда, когда зашла речь о болезни дочери; уж много лет страдает она каким-то недугом, израсходовал он уйму денег на лечение, но безрезультатно. Как раз в это время к нам зашли начальник медицинского управления фронта генерал А. Я. Барабанов и главный хирург фронта профессор В. И. Попов. Решили, в порядке исключения, поместить девушку в одно из женских отделений фронтового госпиталя, предупредив отца, что излечить ее мы не можем, так как заболевание хроническое, но обследование мы проведем самое тщательное, поставим точный диагноз и облегчим ее страдания, насколько возможно.

Девушка была госпитализирована. Это произвело ошеломляющее впечатление на жителей села, и добрая весть о нас стала достоянием всей округи. Однако на следующее утро адъютант доложил мне, что пришел хозяин с жалобой на солдат, несущих охрану штаба. У меня сердце екнуло: неужели нарушил кто-либо наказы? Прошу хозяина немедленно зайти ко мне. Оказалось, что он принес солдатам огромный кувшин молока, чтобы угостить их, а солдаты наотрез отказались, слишком буквально выполняя наши наставления. Хозяин обиделся. Я разъяснил солдатам, что принимать такие подарки не возбраняется.

На третий день вечером хозяин пришел ко мне и попросил позволения поговорить откровенно. Оказывается, что он под влиянием фашистской агитации спрятал своих свиней где-то в поле, в глубокой яме. Теперь он решил привезти их обратно и спрашивал, не случится ли с ними чего? Хозяин сказал, что таких, как он, в селе немало, все они боятся приводить домой скотину из разных тайников. [188]

Утром следующего дня во двор въехала большая телега с четырьмя свиньями. Все остальные крестьяне этого села поступили так же...

Первейшей задачей тыла фронта было найти правильное решение продовольственной проблемы. Наши запасы зерна, крупы, картофеля, овощей остались в глубоком тылу и вывезти их оттуда было нелегко, ибо еще не были восстановлены железнодорожные мосты через Буг.

Снабжать наши армии и рабочих промышленных центров приходилось в стране, где не только экономическая, но и вся гражданская жизнь была катастрофически дезорганизована, а население, встречая нас как освободителей, все-таки еще не избавилось от недоверия, привитого антисоветской пропагандой. Польские левые политические партии, находившиеся при Гитлере в подполье, лишь начинали свою легальную деятельность. Большое влияние на крестьян имели в то время католическое духовенство (авторитет которого повысился еще и потому, что оно подвергалось гонению со стороны оккупантов) и популярные в стране деятели закупочно-сбытовой сельской кооперации. Именно на эти силы и пришлось нам опереться. Правительство Польши в лице председателя Краевой рады народовой Болеслава Берута и председателя Польского комитета национального освобождения Эдварда-Болеслава Осубки-Моравского в августе 1944 года приняло ряд важных законов об обязательных военных поставках для государства. Среди них назову два важных декрета: 1) «Декрет Польского комитета национального освобождения об обязательных военных поставках зерновых культур и картофеля для государства» 2) «Декрет Польского комитета национального освобождения об обязательных военных поставках мяса, молока и сена для государства».

Это были документы большого экономического и политического значения.

Поскольку они относились также к продовольствованию действующих совместно с полъскгш войском советских войск, органы тыла и политуправление 1-го Белорусского фронта участвовали в разъяснении крестьянам принятых польским правительством законов и в оказании помощи местным заготовителям транспортными средствами, тарой и т. д.

По указанию Военного совета я объехал все воеводства и значительную часть уездов Правобережной Польши и всюду имел официальные встречи с представителями Комитета национального освобождения, [189] с местными властями (которые зачастую состояли из членов довоенной так называемой Крестьянской партии или разного оттенка либералов и социалистов), с представителями кооперативной польской общественности и религиозных общин. Эти встречи почти всегда завершались полной договоренностью об условиях, количестве и сроках поставок нам продовольствия и фуража.

Мне особенно запомнилась встреча в городе Бяла Подляска, где присутствовало свыше 150 представителей польской общественности. Выступавшие на этой встрече призывали неуклонно и досрочно выполнить правительственное задание по поставкам для польской и советской армий.

Хлеб и другие продукты тысячами тонн стали поступать на приемные пункты. Декрет обязывал крестьян доставлять все собственным транспортом, но мы не отказывали в автотранспорте, если поступала просьба об этом. Однако это бывало не так часто: крестьяне группировались в обозные колонны и под развевающимся красным флагом торжественно следовали на пункты сдачи.

15 декабря 1944 года в приказе войскам 1-го Белорусского фронта командующий фронтом маршал Советского Союза Г. К. Жуков объявил благодарность большой группе генералов и офицеров за полное завершение заготовок продовольствия, которого должно хватить до нового урожая. [190]

«Успешное выполнение установленного плана заготовок, — говорилось в приказе, — обеспечено большими организационными мероприятиями фронта; широкой массово-политической работой в гминах и громадах, проведенной политорганами фронта и армий; постоянным тесным контактом представителей командования фронта и армий с представителями Польского комитета национального освобождения в центре и на местах; большой организационной и материальной помощью, оказанной фронтом и армиями местным властям и польской кооперации в проведении заготовок».

Все службы тыла приступили на этом этапе победоносной войны к обобщению своего опыта, полученного в летней наступательной операции. Эта работа вылилась в крупное научно-исследовательское мероприятие. Нам было что обобщать: за 40 суток наступления, в течение которых войска прошли 600 — 650 километров, тыл выполнил небывалую работу. Нам предстояли еще более серьезные испытания, и мы знали: чем полнее и глубже мы осмыслим предшествующий опыт, тем лучше обеспечим новую операцию. Сначала в дивизиях, затем в армиях, и, наконец, во фронте были проведены сборы, совещания, конференции почти по всем службам тыла. По медицинской, ветеринарной, автомобильной и дорожной службам были продемонстрированы десятки всевозможных изобретений и внесены сотни рационализаторских предложений, большей частью реализованных в ходе наступления. Для того времени была, например, новинкой высокочастотная закалка коленчатых валов для грузовых автомобилей; на одном из передвижных авторемонтных заводов фронта благодаря инициативе и настойчивости военного инженера Соломянского и личному участию московского профессора Гальперина была смонтирована высокочастотная установка, которая дала высокий эффект. Демонстрировалась также грузовая машина ЗИС-5, на которой водитель Нестеров прошел 300 тысяч километров от своего колхоза до Вислы. Фронт изготовлял своими средствами большое число запасных частей: поршни, кольца, хвостовики заднего моста, промежуточные валы для ГАЗ-А А и др.

Опыт летних наступательных операций 1944 года был проанализирован и обобщен в подробных отчетах, составленных специально подобранными работниками служб тыла. Эти отчеты и поныне составляют неоценимый фонд в архивах Министерства обороны.

С сентября по декабрь 1944 года велась, таким образом, [191] всесторонняя теоретическая и практическая подготовка кадров тыла к предстоящим грандиозным сражениям.

Важную роль в обобщении и распространении опыта играл «Информационный бюллетень», издававшийся управлением тыла фронта. (Хотя фронт находился на территории Польши, но мы по-прежнему пользовались услугами типографии ЦК КП Белоруссии, которая до конца войны печатала наш «Бюллетень».)

Сложная задача выпала в то время на долю нашей финансовой службы. Мы впервые вступили на зарубежную территорию, где экономический уклад и финансовая система коренным образом отличались от наших. Еще не были найдены пути и формы к определению курса злотого в новых условиях, надо было установить и порядок расчетов за поставки для Красной Армии; наконец, надо было найти наилучший порядок выдачи жалованья военнослужащим при одновременно действующих системах денежных знаков — советских и польских. Еще ряд других вопросов вставал перед нами в области денежного обращения в первые месяцы вступления в Польшу, и все они носили острый политический характер. Решением их занимались, конечно, Советское правительство и правительство демократической Польши, но нашим фронтовым финансистам было поручено оказывать всемерную помощь польским коллегам. [192] По указанию Н. А. Булганина этим занялись я и начальник финансового отдела фронта полковник В. Н. Дутов, и нам пришлось немало потрудиться, чтобы внести предложения по всем перечисленным вопросам. Огромный опыт и широкая эрудиция В. Н. Дутова, хорошо знавшего основы государственной финансовой политики СССР и формы международных финансовых связей, принесли немалую пользу в первоначальном налаживании польских финансов.

С небывалой остротой встала перед советским военным командованием задача оказания помощи населению, пострадавшему от фашистского террора.

Согласно статистике, потери убитыми, ранеными и пропавшими без вести в минувшую войну исчисляются (приблизительно) для населения США — 0,2%, для Англии — 1, для Германии 6, для СССР — 10%. Что же касается Польши, то здесь фашисты уничтожили свыше 6 миллионов польских граждан, или 25 % общей численности населения.

Ненависть оккупантов к борющемуся за независимость польскому народу проявлялась не только в физическом уничтожении населения, но и в массовом разрушении промышленных и культурных очагов страны. За годы оккупации в Польше было уничтожено 10200 (64%) промышленных предприятий, 2677 больниц, 6000 школ, 3337 музеев и театров, 300 тысяч зданий в городах и свыше 450 тысяч домов в деревнях. Многие города Польши представляли собой груды развалин и пепелищд.

В такую истерзанную и разрушенную страну вступили наши войска в 1944 году. В первые дни и месяцы после освобождения Польши Советское правительство и Красная Армия помогали ей всем, чем могли: автотранспортом, горючим, дефицитными видами продовольствия, медикаментами, медицинским обслуживанием и т. д.

По просьбе Польского комитета национального освобождения Советское правительство полностью обеспечило почти трехсоттысячное польское войско вооружением, боевой техникой, обмундированием, военными специалистами и пр.

В то время закладывались прочные основы для братских связей с польским народом, укрепившихся в последующие годы.

По выходе наших войск на Вислу в августе 1944 года началась планомерная всесторонняя подготовка тыла к новой наступательной операции.

В официальной литературе и всевозможных учебниках часто употребляется термин «подготовительный период операции». [193] Продолжительность его определяется обычно для фронта 25 — 30 дней, для армии — 10 — 15 дней. Так, началом подготовительного периода Белорусской наступательной операции считается для войск 1-го Белорусского фронта 31 мая 1944 года (наступление началось 24 июня). Началом подготовительного периода Висло-Одерской операции считается обычно 28 ноября 1944 года (наступление началось 14 января 1945 года). И в том, и в другом случае имеется в виду дата получения оперативной директивы Ставки о подготовке наступательной операции.

Если даже исключить из рассмотрения наступательные операции начального периода войны, поскольку они отличаются от операций, проводимых в дальнейшем и поскольку в них отсутствуют многие факторы, характерные для длительной войны, то при этом условии для фронтового тыла указанные сроки имеют в известной степени приблизительное значение.

Самым характерным для операций Великой Отечественной войны было массовое разрушение наземных коммуникаций. Трудность восстановления их зависела от числа и протяженности [194] в полосе наступления искусственных сооружений, разрушаемых отходящим противником.

Трудно бывает фронтовому тылу в ходе наступления, но еще труднее — когда оно завершено. Войска вышли на Вислу, а позади остались разрушенными все мосты и путепроводы. В то время, когда фронт продвигался к Висле, дорожные войска во главе с неутомимым и инициативным генералом Г. Т. Донцом строили мосты через Днепр, Припять, Сож, Березину, Западный Буг и множество малых мостов через их притоки.

До января наши дорожники построили в границах фронта 562 моста общей протяженностью 11231 погонный метр, усилили и отремонтировали 626 мостов длиной 9764 погонных метра, построили на дорогах 185 километров деревянных покрытий, спрофилировали 1278 километров грунтовых дорог, устроили 1026 километров щитов для снегозащиты, завезли и рассыпали 62 тысячи кубических метров песка на [195] участках гололедицы, заготовили 610 тысяч кубометров камня и других инертных материалов для строительства мостов. До окончания этих работ невозможно было начинать наступление, вернее сказать, невозможно было подготовить фронт к тому, чтобы начать наступление. А разве можно выполнить такой объем работ в период, который мы обычно называем «подготовительным периодом операции»?

Одной из важнейших задач дорожной службы при подготовке Висло-Одерской операции было строительство мостов через Вислу.

Белорусская операция завершилась захватом нашими войсками плацдармов на левом берегу Вислы — Магнушевского и Пулавского. Первый имел протяженность по переднему краю 45 километров и глубину 18 километров, второй — по переднему краю 30 километров и глубину 10 километров. Концентрация войск на обоих плацдармах была настолько значительна, что нужно было иметь большое число переправ, чтобы обеспечить [196] пропуск тяжеловесной техники, автомашин, а также маневр войск.

Совместными усилиями инженерных и дорожно-мостовых частей фронта до начала операции было построено через Вислу 13 мостов, в том числе под нагрузку 60 тонн — 6 мостов, под нагрузку 30 тонн — 5 мостов и под нагрузку 16 тонн — 2 моста. Длина каждого моста составляла в среднем 1 тысячу погонных метров, не считая подходов. Некоторые мосты, а также дороги, проложенные к ним, имели важное значение как средство оперативной маскировки. Так, в отчетном докладе начальника тыла 8-й гвардейской армии генерала П. Н. Пахазникова мы читаем:

«Армия располагала тремя дорогами на плацдарм, две из них проходили лесом, непосредственно примыкавшим к Висле и хорошо маскировавшим эти дороги; третья дорога была открыта. Выход войск на плацдарм, а также подвоз материальных средств осуществлялся по первым двум дорогам, а обратный порожняк шел по третьей дороге, что создавало видимость оттягивания войск с фронта в тыл».

Дорожные войска обслуживали также гражданское население и проходящие отдельные воинские команды; дорожники обязаны были сажать их на попутный порожний транспорт. Всего за три месяца до начала операции перевезли по дорогам нашего фронта до 2 миллионов человек. На дорогах были организованы питательные, заправочные, медицинские пункты, созданы политико-просветительные витрины, призывающие всех содействовать окончательной победе над фашизмом.

Наряду с эксплуатацией действующей дорожной сети дорожные войска фронта подготавливались к строительству дополнительных мостов через Вислу в районах Варшавы, Демблина, где еще у нас не было плацдармов и противник занимал весь противоположный берег. К этим объектам заблаговременно подвозились фермы, балки на колодках, рамные опоры и прочие элементы мостовых конструкций.

Командующий фронтом маршал Советского Союза Г. К. Жуков находил время, чтобы лично побывать на строительстве вислинских мостов.

Кроме Вислы, в полосе предстоящего наступления протекали такие большие реки, как Бзура (с притоком Равка), Варта, Одер. Поймы у этих рек широкие, местами достигающие 5 — 6 километров.

Висла имеет очень сложный водный режим: весной подъем воды достигает 5 — 6 метров, река разливается до 6 километров. Дно Вислы песчаное, подвижное, неблагоприятное для строительства мостов. Осенний ледоход начинается в этом районе с конца ноября и продолжается до весны. [197] Такие условия создают большие трудности для сохранения мостов в любое время года, кроме лета.

В дорожных частях фронта насчитывалось 24 тысячи человек, 344 автомобиля, 287 тракторов, 6100 лошадей. 2930 повозок, 36 дизель-молотов, 15 лесопильных рам. Уровень технической оснащенности дорожных частей был для того времени сравнительно высокий, но он далеко не отвечал размаху предстоящих работ, и лишь благодаря высокой организованности, самоотверженному труду и отваге личного состава и большому опыту начальников наши славные дорожники с честью выполнили задачи, поставленные командованием.

Еще более трудные задачи встали перед военными железнодорожниками. Если строители автодорог могли в качестве временной меры строить низководные сборно-разборные мосты и обеспечивать пропуск войск и боевой техники, не отставая от темпа войск, то к железнодорожным мостам предъявлялись во время войны почти такие же требования, как в мирное время. Правда, восстановленные или вновь построенные на обходах железнодорожные мосты обычно назывались временными, но их «временность» была рассчитана на 10 — 15 лет. Иначе говоря, чтобы пропускать по 18 — 20 пар железнодорожных поездов в сутки, нужны были надежные мосты.

Степень разрушения железнодорожных мостов обычно была настолько велика, что в редких случаях удавалось хотя бы отчасти воспользоваться разрушенными фермами и опорами, чаще же всего приходилось строить их заново, на обходе, параллельно разрушенному мосту. Это ускоряло ввод в эксплуатацию железнодорожных направлений, но требовало дополнительных усилий от строителей-железнодорожников.

Как только мы вступили на территорию Польши, перед командованием фронта встал вопрос: перешивать ли польские железные дороги на союзную, т. е. принятую в Советском Союзе колею (1524 миллиметра) или оставить их на западноевропейской колее (1435 миллиметров).

Разумеется, было бы неправильно все дороги Польши перешивать на союзную колею, ибо тогда пришлось бы отказаться от использования вагонов, платформ и цистерн западноевропейской колеи и целиком перейти на наш советский подвижной состав в то время, когда растущие потребности советского народного хозяйства требовали от железнодорожного транспорта все больших усилий. А ведь чем дальше уходили советские войска на запад, тем длиннее становились обслуживающие их магистрали, [198] и если бы мы стали перешивать их на союзную колею, это отрывало бы от наших народнохозяйственных нужд не только все большее число вагонов и паровозов, но также и железнодорожников. В то же время остались бы без работы польские железнодорожники.

К такому выводу пришло командование 1-го Белорусского фронта после того, как мы подсчитали подвижной состав, оставленный противником в Правобережной Польше. Всего насчитывалось 2966 исправных вагонов и столько же неисправных, 20 исправных и 148 неисправных паровозов западноевропейской колеи. Этот подвижной состав был, насколько возможно, использован на внутренних коммуникациях Правобережной Польши. Мы попытались даже на двухпутном направлении от Хелма до Демблина (около 180 километров) эксплуатировать один путь на союзной колее, другой — на западноевропейской и на этом участке оборудовали перевалочные пункты для принятия грузов с одной колеи на другую. На станции Хелм додумались и до организации слива горючего самотеком, пользуясь разностью уровня эстакад, и одновременно сливали горючее из шести советских цистерн в такое же число трофейных или польских; но эта операция требовала не менее 12 часов, а фронт должен был получать с направления Ковель — Холм — Демблин ежедневно 20 — 25 снабженческих поездов, или свыше 1000 вагонов. Чтобы перевалить груз из такого числа вагонов с одной колеи на другую, нужна была совершенно иная техническая база, требовалось большое количество подъемных механизмов и перекачивающих средств, которых фронт не имел.

Опыт на этом участке убедил нас, что организация перевалочной базы, которая обеспечила бы нужды большого фронта, является задачей государственного значения, и решение ее одному какому-либо фронту не по плечу.

Следовательно, отказываться от перешивки на союзную колею хотя бы одного, наиболее мощного железнодорожного направления было невозможно.

В полосе наступления фронта было два основных железнодорожных направления. Первое (северное) — Брест, Варшава и далее Познань, Франкфурт-на-Одере; второе (южное) — Ковель, Люблин, Демблин и далее Лодзь, Калиш. До Вислы оба направления были перешиты нами на союзную колею, и в целесообразности этого никто не сомневался; но как быть с железными дорогами, идущими на Запад от Вислы? Исходя из чисто экономических соображений, учитывая возможность захвата большого количества трофейного подвижного состава, их следовало бы оставить на западноевропейской колее. Но в этом случае требовались мощные перевалочные базы, способные [199] ежесуточно перерабатывать по 2000 вагонов (по 1000 вагонов на каждом направлении). Такой возможности мы, к сожалению, не имели.

Позволительно поставить вопрос: можно ли было в то время организовать базы с перевалочной способностью 1000 вагонов в сутки на каждом направлении? Да, пожалуй, можно. Но об этом надо было подумать по крайней мере на полгода раньше, когда наши войска не перешли еще своей государственной границы. Тогда можно было бы заблаговременно подтягивать к границе (по мере освобождения нашей территории) необходимые средства механизации. При этом, конечно, строить перевалочные базы такой мощности целесообразно было вблизи нашей государственной границы, а не по линии Вислы, левый берег которой находился у противника.

Не знаю, может быть, такой абстрактный вопрос и сейчас кого-либо заинтересует, но в то время, во всяком случае у меня как начальника тыла, он даже и не возникал. Мы исходили из того, что обеспечить боевую деятельность фронта может важнейшая двухпутная магистраль Варшава — Познань — Франкфурт-на-Одере, если ее перешить на союзную колею. Командование фронта не считало возможным ставить успех предстоящего наступления в зависимость от трофейного подвижного состава, который еще не захвачен, и от работы перевалочной базы, которая еще не организована. Поэтому Военный совет фронта внес на рассмотрение Государственного Комитета Обороны свое предложение: северное (главное) железнодорожное направление восстанавливать на союзную колею, а южное — на западноевропейскую.

К нам поступало в то время в сутки с различным военным имуществом около 50 поездов, из которых предполагалось до 15 переваливать на западноевропейскую колею, а остальные пропускать без задержки по союзной колее. Важным мотивом в обосновании этого плана был характер операции — ее стратегическое значение и высокие темпы наступления. Надеяться на автомобильный транспорт при таком большом объеме перевозок, да еще на растянутых коммуникациях было бы явно неразумно.

Однако Государственный Комитет Обороны решением от 7 октября 1944 года отклонил это предложение и обязал нас готовиться к эксплуатации железных дорог западнее Вислы на западноевропейской колее.

Уверенный в своей правоте, Военный совет фронта вновь поставил этот вопрос перед ГКО, добиваясь, чтобы было разрешено перешить главное направление на союзную колею. И вновь поступило в ответ решение от 21 ноября 1944 года, обязывавшее вести восстановление железнодорожного пути [200] и строительство мостов только на западноевропейскую колею.

Нам ничего не оставалось, как принять к исполнению указание центра.

Интересно отметить, что такая важная инстанция, как Центральное управление военных сообщений Красной Армии, целиком разделяла мнение Военного совета 1-го Белорусского фронта. Вот что пишет по этому поводу генерал И. В. Ковалев:

«В те годы я был начальником ЦУП ВОСО и членом транспортного комитета при Государственном Комитете Обороны. В состав транспортного комитета входили народный комиссар путей сообщения Л. М. Каганович, секретарь ЦК КПСС и заместитель председателя транспортного комитета А. А. Андреев, член ГКО А. И. Микоян, начальник тыла Красной Армии генерал А. В. Хрулев. Председателем этого комитета был И. В. Сталин. Транспортный комитет был образован по инициативе И. В. Сталина с целью координации всех транспортных систем страны и подготовки предложений. Государственному Комитету Обороны по важнейшим транспортным проблемам. Вопрос о перешивке железных дорог на ту или иную колею в связи с выходом Красной Армии к западноевропейской границе имел для того времени первостепенное значение. Наркомпуть СССР придерживался того мнения, что удлинение на запад железнодорожных путей союзной колеи еще более усилит напряженность перевозок внутри страны, особенно в связи с развернувшимися работами по восстановлению народного хозяйства. Максимальная оборачиваемость советского подвижного состава составляла в то время задачу номер один. По-своему Наркомпуть была прав. Но это не отвечало потребностям фронтов, перед которыми стояли сложные задачи по окончательному разгрому фашистской армии. Мне было ясно, что без перешивки хотя бы одного направления в полосе каждого фронта на союзную колею обеспечить крайне возросший объем оперативных и снабженческих перевозок на завершающем этапе войны было невозможно, и я выступал за такую перешивку. Но в октябре — ноябре 1944 года это успеха не имело. Лишь позже, когда обстановка обострилась до крайности, фронтам было дано указание о перешивке на союзную колею по одному направлению. К сожалению, запоздалое решение имело немало отрицательных последствий»{8}.

Итак, фронтовое Управление военно-восстановительных работ № 20, во главе которого стоял прославленный строитель Герой Социалистического Труда генерал Н. В. Борисов, [201] получило от Военного совета фронта задачу: всемерно развивать пропускную способность железных дорог, подходящих к Висле с Востока, и одновременно готовиться к восстановлению железнодорожных мостов и путей от Вислы и далее на Запад на ширину западноевропейской колеи.

В составе железнодорожных войск фронта насчитывалось тогда 26 255 солдат, сержантов и офицеров, сведенных в четыре бригады. Во главе бригад стояли такие выдающиеся специалисты и организаторы, как генерал-майор технических войск В. П. Тиссон (1-я гвардейская железнодорожная бригада), генерал-майор технических войск Т. К. Яцыно (5-я краснознаменная железнодорожная бригада), генерал-майор технических войск В. И. Рогатко (29-я железнодорожная бригада), полковник Д. Г. Васильев (3-я железнодорожная бригада). Кроме того, на фронте было два мостопоезда (№ 13 — командир поезда инженер-полковник И. Л. Москалев, о выдающемся мастерстве которого мы еще скажем, и № 7 — командир поезда инженер-майор Артеменко).

По тому времени и железнодорожные войска, и спецформирования НКПС были хорошо технически оснащены и материально обеспечены; у них был богатейший опыт нового строительства и восстановления. Достаточно сказать, что именно этими войсками был восстановлен в 1943 году низководный железнодорожный мост через Днепр у Киева в рекордно короткий срок — всего за 8 суток. Лишь с сентября по декабрь 1944 года ими было восстановлено 2803 километра пути, 10 770 километров линий связи, построено 24 больших и малых моста.

Но не только этим занимались тогда наши железнодорожные войска. Большим бедствием для фронтовых железных дорог было отсутствие топлива для паровозов. Его надо было заготовить самим. И вот железнодорожные и дорожные войска за короткий срок заготовили для Ковельской и Брест-Литовской железных дорог 542 тысячи кубометров дров. Дровяное отопление — не уголь, но мы и ему были рады; все же поезда двигались, не стояли на месте.

В восстановлении железных дорог и мостов значительную помощь оказало нам польское население. В иные дни выходило на работу более 10 тысяч польских граждан со своими инструментами и тягловой силой, соблюдая высокую организованность и дисциплину.

Военный совет фронта и начальник тыла фронта оказывали самую широкую помощь военным железнодорожникам, не считаясь иногда с некоторыми формальными ограничениями, связанными с их положением «прикомандированных». Им отпускалось добавочно обмундирование, продовольствие, двойная [202] порция водки, автотранспорт, горючее и др. Кроме того, в помощь железнодорожным войскам было выделено за счет инженерных войск фронта 3500 человек, 2 буксирных катера, 40 понтонов грузоподъемностью 10 — 15 тонн каждый и ряд других вспомогательных средств.

Военный совет фронта утвердил план восстановления на западноевропейскую колею северного (главного) направления — Варшава, Лович, Кутно, Познань протяжением свыше 300 километров и южного — Демблин, Радом, Скаржиско-Каменка, Томашув, Лодзь, Здуньска Воля, Калиш протяжением свыше 400 километров. Темп восстановления железных дорог планировался 10 километров в сутки, а при незначительных разрушениях — 25 километров в сутки. Тогда же было решено построить две перевалочные базы: одну в районе Варшавы, другую в районе Демблина с перевалочной способностью по 400 — 500 вагонов в сутки каждая. Начало строительства баз определялось моментом освобождения от противника противоположного берега Вислы. На восстановление главного направления намечалось выделить две трети сил, и на южное направление — одну треть.

Пока мы освобождали свою территорию, фронтовыми железными дорогами управляли органы военных сообщений через советскую гражданскую администрацию. На территории Польши управление железными дорогами с 12 октября 1944 года взял в свое ведение Отдел путей сообщения и связи Польского комитета национального освобождения, а обслуживание железных дорог было возложено на польских железнодорожников. Сеть железных дорог восточнее Вислы была разделена на дирекции, а последние — на эксплуатационные отделения. При Отделе путей сообщения ПКНО состоял уполномоченный ЦУП БОСО НКПС СССР генерал П. И. Румянцев, уполномоченные ЦУП ВОСО были и при каждой дирекции. В 50-километровой прифронтовой полосе проводили поезда и обслуживали железные дороги военные эксплуатационные полки.

Такая система управления вполне себя оправдала.

На фронтовых железных дорогах имелось в то время 322 колонных паровоза. Паровозные машинисты и поездные бригады, работавшие в составе колонн, движимые высоким патриотическим долгом, проводили поезда буквально на глазах у противника, находившегося на противоположном берегу Вислы. Было зарегистрировано 72 случая артиллерийского обстрела противником поездов, проходящих на участке Демблин — Варшава; при этом гражданские и военные железнодорожники, сопровождавшие поезда, потеряли убитыми 42 человека и ранеными 57 человек. Повреждено было 308 рельсов, 268 пролетов проводной связи, 18 стрелочных переводов, 2 паровоза, 20 вагонов. [203]

Несмотря на жертвы, доблестные железнодорожники никогда не бросали своих постов. Они научились применять в опасных зонах некоторую военную хитрость: вперед пропускались без особого соблюдения маскировочной дисциплины отдельно идущие паровозы, а за ними вслед шли целые поезда при строгом соблюдении маскировки. В этом случае, правда, большой опасности подвергался одиночный паровоз, отвлекающий на себя внимание противника, но он представлял собой и труднее поражаемую цель.

По мере того как наращивались железнодорожные и автомобильные коммуникации, в течение августа, сентября и октября тыловые части и учреждения перемещались в зону между Бугом и Вислой. Всего у нас в то время на 1-м Белорусском фронте насчитывалось до 490 тыловых частей и учреждений фронтового подчинения, в том числе частей охраны и обслуживания — 16, артиллерийских учреждений — 19, медицинских — 226, ветеринарных — 22, интендантских — 29, служб снабжения горючим — 12, военных сообщений — 58, по ремонту бронетанковой техники — 17, учреждений военно-химического снабжения — 6, автотранспортных частей и учреждений — 21, дорожных — 34, учреждений военно-инженерного снабжения — 5, связи — 2, по обслуживанию военнопленных — 10, прочих — около 20. В каждой армии было до сотни своих частей и учреждений тыла. А всего в составе 1-го Белорусского фронта (без дивизий) их значилось свыше 1500.

Подтягивание оставшихся далеко позади тылов происходило до ноября 1944 года. Тогда еще не было конкретного плана предстоящего наступления; существовали лишь некоторые общие наметки, с которыми никого, кроме самого узкого круга, еще не знакомили.

Планирование Висло-Одерской операции (такое название она получила позже) началось в сущности с ноября 1944 года под руководством нового командующего фронтом маршала Советского Союза Г. К. Жукова.

Почти три года командовал нашим фронтом К. К. Рокоссовский. Менялось название фронта (Брянский, Донской, Центральный, Белорусский, 1-й Белорусский), но руководство, основные кадры фронта и даже некоторые армии оставались те же. Начальником штаба фронта был М. С. Малинин, командующим артиллерией — В. И. Казаков, командующим бронетанковыми войсками — Г. Н. Орел, командующим воздушной армией — С. И. Руденко, начальником инженерных войск — А. И. Прошляков, [204] начальником тыла — Н. А. Антипенко, начальником политуправления — С. Ф. Галаджев. Весь этот коллектив возглавлялся неизменным составом Военного совета фронта — К. К. Рокоссовским и К. Ф. Телегиным. Люди сработались, научились понимать друг друга с полуслова. К. К. Рокоссовского любили и его непосредственные подчиненные, и солдаты, и офицеры частей.

Не раз приходилось слышать вопрос: в чем была причина такого всеобщего хорошего отношения к Рокоссовскому?

Я не претендую на роль беспристрастного биографа и открыто признаюсь в том, что сам привязан к этому человеку, с которым меня связывает почти трехлетняя совместная работа на фронте и который своим личным обаянием, всегда ровным и вежливым обращением, постоянной готовностью помочь в трудную минуту способен был вызвать у каждого подчиненного желание лучше выполнить его приказ и ни в чем не подвести своего командующего.

К. К. Рокоссовский, как и большинство крупных военачальников, свою работу строил на принципе доверия к своим помощникам. Доверие это не было слепым: оно становилось полным лишь тогда, когда Константин Константинович лично и не раз убеждался в том, что ему говорят правду, что сделано все возможное, чтобы решить поставленную задачу; убедившись в этом, он видел в вас доброго боевого товарища, своего друга. Именно поэтому руководство фронта было так сплочено и спаяно: каждый из нас искренне дорожил авторитетом своего командующего. Рокоссовского на фронте не боялись, его любили. И именно поэтому его указание воспринималось как приказание, которого нельзя не выполнить.

Организуя выполнение приказов Рокоссовского, я меньше всего прибегал в сношениях с подчиненными к формуле «командующий приказал». В этом не было нужды. Достаточно было сказать, что командующий надеется на инициативу и высокую организованность тыловиков.

Таков был стиль работы и самого командующего, и его ближайших помощников.

Проводы Рокоссовского на 2-й Белорусский фронт, командующим которого он был назначен, совпали с Днем артиллерии — 19 ноября 1944 года мы впервые отмечали этот день. В городе Вяла Подляска собрался весь руководящий состав штаба и управлений 1-го Белорусского фронта.

В тот же день пронесся слух, что вместе с Рокоссовским переводятся на тот же фронт и все его заместители. Но приехавший к нам на фронт Г. К. Жуков объявил, что И. В. Сталин запретил какие бы то ни было переводы и все должны оставаться на своих местах. [205]

Не скрою, многие из нас были опечалены. Меня беспокоило, будет ли новый командующий так же внимателен к работе тыла? Будет ли он учитывать особые трудности в работе тыла? Ведь тыл — это такое поприще, на котором ты всегда можешь «погореть», если не будешь иметь поддержки у командующего. О Жукове притом же говорили как о человеке с жестким характером и крутым нравом...

Хорошо сохранился в памяти прощальный диалог между двумя маршалами, поднявшимися на импровизированную трибуну в День артиллерии. Они вспомнили свои молодые годы, когда оба воевали на фронтах гражданской войны, свои встречи на учениях, соревнованиях (ведь они оба — лихие кавалеристы!) после гражданской войны и т. д.

Все присутствовавшие генералы и офицеры с восхищением смотрели на своих выдающихся маршалов. «Именинники», т. е. наши славные артиллеристы, в честь которых был устроен праздник, уезжали в свои армии и корпуса с хорошим настроением и благодарили организаторов праздника.

На следующий день я впервые докладывал новому командующему о положении дел в тылу. Должен сказать, что я испытал немалое облегчение, когда увидел, насколько глубоко и всесторонне интересовался маршал Жуков вопросами тыла. В первую очередь он поинтересовался питанием солдат на переднем крае и тут же порекомендовал тщательно выяснить все претензии, относящиеся к продовольственному и вещевому снабжению. Особое же внимание было им уделено коммуникациям фронта, поскольку, как он сказал, «нам предстоят большие оперативные перевозки». В задачи массовой проверки и обследования госпиталей должно было входить и выяснение самочувствия и морального состояния раненых бойцов. В заключение разговора мне было предложено подготовиться к поездке в Москву, куда маршал выезжал с докладом Верховному главнокомандующему.

27 ноября 1944 года специальным поездом мы прибыли в Москву. По дороге командующий вел беседы с сопровождающими его лицами на всевозможные темы. Не раз затрагивались вопросы тыла, и мне приятно было слышать, как настойчиво Жуков подчеркивал значение тыла в предстоящей операции.

В Москве ежедневно, а то и два раза в сутки маршал знакомил меня с новыми деталями плана, ставил задачи и выслушивал мои доклады. В частности, он сообщил мне о предстоящем прибытии в состав 1-го Белорусского фронта четырех общевойсковых армий, о предполагаемой группировке наших войск и о том, что подготовку к наступлению надо завершить не позднее 10 января 1945 года. [206]

Нетрудно понять, как важно было начальнику тыла за 45 дней до наступления отчетливо представлять себе в основных чертах предстоящую операцию! Но и сам командующий мог благодаря этому с большей уверенностью и заблаговременно ставить конкретные задачи тылу.

В дни, проведенные в Москве, я успел дважды доложить начальнику тыла Красной Армии генералу А. В. Хрулеву о нуждах фронта в связи с намечаемой операцией, детально выяснить у начальника ГАУ маршала артиллерии Н. Д. Яковлева план и график подачи фронту боеприпасов; с начальником ЦУП ВОСО Красной Армии генералом И. В. Ковалевым мы уточнили график поступления на фронт оперативных и снабженческих поездов. К слову сказать, график оказался чрезвычайно напряженным: ведь за каких-нибудь 30 — 40 суток должны были прибыть на фронт четыре общевойсковые армии — свыше 500 эшелонов, более 100 эшелонов с новой боевой техникой и около 800 снабженческих поездов. Кроме того, внутрифронтовые железнодорожные перевозки составляли не менее 15 — 20 поездов в сутки.

Обо всех этих переговорах я доложил маршалу Жукову перед отъездом из Москвы.

Предстояла огромная организационная работа, чтобы «переварить» такую массу поездов. На первый взгляд может показаться, что это чисто железнодорожная задача. Но это вовсе не так.

Возвратимся еще раз к опыту Белорусской операции. Оперативных эшелонов прибывало тогда в границы фронта по 50 — 60 в сутки. Чтобы их принять, быстро разгрузить и немедленно возвратить порожняк, надо было обеспечить широкий фронт выгрузки — не менее 15 — 20 железнодорожных станций. Для данного театра войны это было несложно, но мы не могли разгружать армии, где нам вздумается, нужно было выполнить требование штаба фронта: разгружать армии подальше от того района, где они будут использованы в действительности, т. е. соблюсти элементарные требования оперативной маскировки. Для этого дорожные войска фронта должны были обеспечить подходы к станциям выгрузки и выход на основные магистрали, а маневр этот увеличивал расход горючего, следовательно, служба снабжения горючим должна была выдвинуть свои склады (отделения) к районам выгрузки. Медицинская и продовольственная службы также должны были выдвинуть свои пункты на каждую станцию выгрузки. Короче говоря, принятие такого мощного потока поездов составляло в Белорусской операции для тыла фронта в целом комплексную задачу, выполнить которую предстояло теперь в еще большем масштабе. [208]

Поскольку начальнику тыла фронта было заблаговременно известно, что и куда подавать, задача была выполнимой. Повторяю: начальник тыла был ориентирован командующим фронтом в полном объеме всех задач предстоящей наступательной операции.

Все же возникало известное противоречие между требуемым соблюдением оперативной маскировки и возможностями тыла. Не составляло особого труда выгрузить армию в 100 — 150 километрах от района сосредоточения, если иметь в виду людей и подвижную технику; в нужный момент эти люди и техника за короткий срок выдвинутся в нужный район. Но как быть с десятками тысяч тонн боеприпасов, продовольствия, фуража, горючего, идущего в адрес той же армии? Неужели и это имущество ради маскировки следует сначала выгружать в одном районе, а затем через 10 — 15 суток снова грузить в вагоны и подавать ближе к фронту? Встал вопрос о двух районах базирования каждой вновь прибывающей армии: один временный (10 — 20 суток), другой, так сказать, постоянный. В связи с этим командованию фронта 5 декабря 1944 года, т. е. за 45 — 50 суток до перехода в наступление, был доложен «План базирования армий 1-го Белорусского фронта». Конечно, это было архисекретное мероприятие, так как, зная план базирования армий, противник мог разгадать намеченную для наступления группировку войск.

После утверждения этого плана органам тыла фронта пришлось крепко поломать голову над тем, чтобы все тяжеловесные грузы, идущие из центра, без перегрузки шли в районы постоянного базирования армий, а сами войска разгружались в районах временного базирования. Тем самым устранялись излишние перегрузочные операции.

Чтобы обеспечить оперативные перевозки, было решено построить обходные железнодорожные пути вокруг Праги (правобережной части Варшавы), Люблина, Демблина и Малкина-Гурна. Обходные пути — это великое дело! Узлы Прага и Демблин находились под непрерывным артиллерийским огнем противника, и надо было обеспечить пропуск поездов мимо них — ведь речь шла о маневре с одного фланга на другой.

Для той же цели войсками фронта была построена новая железнодорожная соединительная ветка между станциями Минск-Мазовецкий и Пилява протяженностью 35 километров, благодаря которой переброска поездов с варшавского на люблинское направление и обратно стала удобнее. Помню, с какой радостью воспринял маршал Жуков эту новость: он тут же дал целый ряд указаний начальнику штаба фронта о проведении дополнительных мероприятий по оперативной маскировке и маневру. [209]

Важное значение для организации тыла фронта в Висло-Одерской операции имела оперативная игра, проведенная командующим за месяц до начала наступления. Это была игра на картах; в ней участвовали все командармы, командующие артиллерией армий, начальники родов войск фронта. Участвовал также и начальник тыла фронта. Как потом стало ясно, проигрывался по существу истинный вариант предстоящей операции. Хотя тыл фронта к этому времени уже имел более или менее законченную организацию применительно к оперативному плану, игра дала возможность выяснить слабые стороны этой организации и тут же внести необходимые уточнения.

Этот факт служит лишним доказательством, что маршал Жуков придавал большое значение заблаговременному и возможно полному ориентированию начальника тыла не только в замысле операции, но и в конкретном ее планировании.

Как же был организован тыл фронта в Висло-Одерской операции? Какие принципы были заложены в основу его организации?

Мы не считали возможным придерживаться какого-либо шаблона. Надо было исходить из конкретно сложившейся обстановки. Вместе с тем нужно было до деталей учесть опыт всех предшествующих операций и особенно летнего наступления 1944 года.

Отличительной особенностью планирования предстоящей операции была значительная глубина ее. И по неоднократному указанию командующего фронтом, и по характеру проведенной оперативной игры на картах было известно, что наступление предусматривает выход войск западнее Познани, т. е. на глубину 350 километров. Это уже не 150 километров, как было в Бобруйской операции! Отчетливо вырисовывалась перспектива (по достижении этого рубежа) дальнейшего безостановочного продвижения наших войск на Одер, т. е. на общую глубину 600 километров. Темп наступления войск планировался в среднем 20 километров в сутки (фактически он составил 32 километра).

Принималась во внимание общая благоприятная оперативно-стратегическая обстановка, в силу которой противник уже не мог вести крупных наступательных операций. Такая серьезная водная преграда, как Висла, проходившая вдоль фронта, исключала возможность каких-либо значительных и неожиданных вылазок противника с целью сорвать готовящееся наступление. Учитывалось абсолютное превосходство наших сил над силами противника и наше полное господство в воздухе; мощные группировки наших войск справа и слева обеспечивали безопасность флангов фронта. Всюду царила глубокая уверенность в успехе [210] подготовляемой операции — уверенность, исходящая из учета всех приведенных факторов и из неукротимого желания всего личного состава ускорить победоносное окончание войны.

Опыт операции по разгрому фашистских войск в Белоруссии показал, что если тыл в исходном положении для наступления не находится в состоянии сжатой пружины, приближенной к войскам, то материально-техническое и медицинское обеспечение войск в быстро развивающемся наступлении становится весьма затруднительным, и во всей работе тыла вскоре возникают кризисные моменты. И наоборот, решительное приближение жизненно важных элементов тыла к войскам к моменту перехода их в наступление является гарантией безотказной работы тыла даже в условиях растянутых и невосстановленных коммуникаций.

Руководствуясь этими уроками и характером сложившейся оперативно-стратегической обстановки, нами и был предложен на рассмотрение Военного совета фронта «План организации тыла и материального обеспечения наступательной операции», предусматривавший:

1. Решительное приближение всех наиболее важных учреждений тыла и материальных запасов к войскам. Более 70 процентов их размещалось в зоне от 10 до 60 километров от линии фронта. Наибольшее приближение было намечено для фронтовых госпитальных баз: в районе Гарволин — на 35 тысяч коек, в районе Пулавы — на 20 тысяч коек (оба пункта в 15 — 30 километрах от линии фронта), а также для фронтовых складов горючего: один — в районе Рембертув, другой — в местечке Ставы (оба в 10 — 15 километрах от линии фронта).

2. Почти полное освобождение армейских тылов от своих функций в исходном положении и взятие на себя этих функций фронтовым звеном. Армейские тылы благодаря этому могли без всякой паузы двигаться вслед за наступающими войсками, обеспечивая их на первых этапах операции. Даже дивизионные медсанбаты некоторых дивизий оставались свернутыми и вступали в работу лишь к исходу первого дня сражения.

3. Завоз в границы фронта такого количества материальных средств, какое потребуется на всю операцию. Рассчитывать на подвоз недостающего количества боеприпасов, горючего из центра в ходе стремительного наступления было бы ошибкой.

К началу наступления фронт имел боеприпасов до четырех боевых комплектов — около 160 тысяч тонн, горючего всех видов — около 60 тысяч тонн и продовольствия на 30 — 50 суток, или 200 тысяч тонн. Такая обеспеченность считалась для того времени хорошей, однако автомобильного и дизельного топлива [211] все же не хватало, так как глубина операции оказалась еще большей, чем планировалось, к тому же войскам пришлось совершить непредвиденную большую перегруппировку в северном направлении.

4. Восстановление обоих железнодорожных направлений на западноевропейскую колею и одновременное строительство перевалочных баз в районах Варшавы и Демблина. При этом восстановление железнодорожного моста у Варшавы предусматривалось за 18 суток и у Демблина — за 20 суток.

5. Переход всех автомобильных дорог перед началом наступления на обслуживание фронтовыми дорожными частями. Армейские же дорожные части высвобождались для следования за наступающими частями.

Кроме сказанного, план содержал в себе детальную разработку различных мероприятий (дислокацию частей тыла, порядок перемещения их в ходе наступления, организацию приема военнопленных, охрану и оборону тыла).

Военный совет фронта одобрил названный план, но приказ по тылу был подписан командующим значительно позже и при особых обстоятельствах (о которых будет сказано ниже).

Нельзя не сказать о трудностях организации войскового тыла на Магнушевском и Пулавском плацдармах. При их незначительных размерах на первом располагались 23 дивизии и 5348 стволов артиллерии, на втором — 16 дивизий и 3324 ствола (в обоих случаях без зенитных установок и гвардейских минометов). На участках прорыва максимальная плотность артиллерии достигала 282 ствола на километр фронта. 8-я гвардейская армия имела полосу наступления около 7 километров по фронту, в которой на глубине до 5 километров размещалось 75 — 80 артиллерийских полков, то есть на квадратный километр площади приходилось 2,5 — 3 артиллерийских полка.

Казалось бы, нет места для боеприпасов, горючего, кухонь, медицинских пунктов: объезжая плацдармы, я всюду видел бесконечные ряды замаскированной техники и густую сеть траншей с живой силой. И все же нашли место и для тылов.

Дивизионные и полковые тыловые части (подразделения) располагались на удалении 3 — 6 километров от линии фронта. Боеприпасы, выложенные на огневых позициях артиллерии, были укрыты в котлованы и обвалованы; медицинские учреждения располагались в каменных зданиях и за обратными скатами высот. Даже часть армейских тыловых учреждений нашла себе место на западном берегу Вислы вблизи переправы. [212]

Высокая маскировочная дисциплина, установленная штабом фронта для всех войск, в полной мере соблюдалась и тыловыми частями, и учреждениями.

Разумеется, никаких складских помещении тогда не было. Все хранилось под открытым небом в штабелях, в мешках, в емкостях, преимущественно в земляных выемках и траншеях, по возможности замаскированных сверху. Кое-где удавалось хранить запасы в закрытых помещениях, но это было исключением. Лишь самая незначительная часть материальных средств содержалась на автотранспорте. Даже полк в обороне держал свои запасы на грунте (в щелях, оврагах и т. д.).

Теперь и боевые средства стали другие, и транспортные возможности неизмеримо возросли. Но тогда?

Представим себе на минуту, что мы погрузили бы на автомашины в январе 1945 года тот минимум материальных средств, который полагалось содержать в каждой армии перед началом наступления. Для такой армии, как, скажем, 8-я гвардейская, это означало бы погрузить не менее 4 тысяч тонн; для чего понадобились бы (в двухтонном исчислении) 2000 транспортных машин, а их всего было в этой армии 323, то есть на 700 тонн, а остальное имущество неизбежно пришлось бы выкладывать на грунт{9}.

С этой точки зрения приходится обратить некоторое внимание на опубликованные в № 3 журнала «Октябрь» за 1964 год мемуары маршала Советского Союза В. И. Чуйкова, где в самом невыгодном свете представлена работа органов тыла фронта, а заодно и решение Военного совета фронта, утвердившего план организации тыла в Висло-Одерской операции. Ошибка, по мнению Чуйкова, состояла именно в том, что значительная часть армейских запасов хранилась на грунте; он это считает недопустимым. Учитывая сказанное выше, мы отказываемся понять Чуйкова, когда он пишет, что по планам фронта «армии, получив боеприпасы, горючее и продовольствие на всю операцию, вынуждены были бы хранить их на земле, под открытым небом, а не на транспортах» (стр. 132). Да, действительно, большая часть запасов хранилась именно на земле, под открытым небом (в траншеях, оврагах, обвалованных землей, хорошо замаскированных), как это бывает на войне. У читателя, более или менее знающего войну, утверждения Чуйкова вызовут лишь недоумение: как мог такой бывалый воин написать эти строки?

На 1 января 1945 года на армейских складах 8-й гвардейской армии числилось: боеприпасов — от 0,5 до 1 боекомплекта [203] (или более 2000 тонн), горючего — 1,6 — 1,7 заправки (или 900 тонн), продовольствия и фуража — на 12 — 15 суток (или 4000 тонн){10}. А всего на армейских складах армии хранилось свыше 7000 тонн основных видов материальных средств, и это никогда не признавалось чрезмерным. Наоборот, все армии стремились повысить свои запасы перед наступлением.

Армия имела свой автомобильный транспорт не для того, чтобы постоянно держать его загруженным боеприпасами и прочим, и не в таком количестве она его имела, чтобы одновременно поднять все грузы; свой транспорт ей нужен был для того, чтобы в ходе наступления подавать со своих складов в войска материальные средства в соответствии с фактической потребностью войск. А когда не хватало армейских средств, в дело включался фронтовой транспорт. Это общеизвестный порядок.

В. И. Чуйков рассказывает далее, что план организации тыла в Висло-Одерской операции, который был принят Военным советом фронта, уже тогда с его, Чуйкова, точки зрения был неприемлемым.

Как известно, такой план есть часть всего плана операции и потому представлял собой документ особой секретности; доводился он до армий лишь в части, касающейся задач, возложенных на данную армию. Поэтому Чуйков, по своему служебному положению не мог знать всей организации тыла фронта. Для справедливости замечу, что Чуйков как командарм в 1944 — 1945 годах неплохо знал тыл своей армии, и это делает ему честь.

Не могу забыть и такого факта. Незадолго до начала наступления, выполняя задание командующего фронта, я прибыл на Магнушевский плацдарм к В. И. Чуйкову, предварительно осмотрев тыл 8-й гвардейской армии, в сопровождении генералов А. Я. Барабанова, Г. Т. Донца и Н. К. Жижина. Давая оценку состоянию тыла своей армии, Чуйков заявил, что у него нет никаких претензий к тылу фронта. А через 20 лет вдруг все изменилось...

Совершенно непонятно стремление Чуйкова задним числом поставить под сомнение самоотверженную, напряженную, я бы сказал, героическую работу многотысячного коллектива солдат, офицеров и генералов тыла фронта, которые своими усилиями обеспечивали победоносное наступление от Вислы на Запад. Непонятно и его желание поиронизировать по поводу термина «сжатая пружина». Командование фронта, как уже говорилось, придерживалось того взгляда, что чем ближе к началу наступления, [214] тем решительнее надо стремиться к максимальному сосредоточению в непосредственной близости к войскам транспортных средств, материальных запасов, медицинских учреждений, ремонтных органов, восстановительных материалов. «Сжатая пружина» — это и есть образное выражение для указанного принципа сосредоточения с последующим быстрым развертыванием — принципа, составляющего одну из основ теории оперативного искусства. Лишь благодаря такому построению тыла в исходном положении мы были в состоянии выдвигать вслед за быстро наступающими войсками отделения складов с боеприпасами и горючим, группы госпиталей, ремонтные средства. «Пружина» непрерывно разжималась в сторону уходящих войск.

Никаких разговоров о перегрузке или недогрузке армейских тылов в то время не велось: рядом с армейскими складами стояли фронтовые, откуда материальные средства нередко подавались непосредственно в дивизию, минуя армейское звено. Это тоже одно из достоинств организации по принципу «сжатой пружины».

Почему железнодорожное направление Варшава — Познань признано было главным, а Демблин — Лодзь — второстепенным? В этом, по мнению Чуйкова, кроется ошибка командования фронта.

Но ошибки здесь не было. Варшавское железнодорожное направление — двухпутное, а Демблинское — однопутное. Пропускная способность их несравнима. Главное же то, что северное, т. е. Варшавское, направление — кратчайшее между Вислой и Одером, идущее на Познань и далее на Франкфурт-на-Одере. Оно совпадало с осью наступления главных сил фронта. Совпадения этого не было непосредственно у Вислы, откуда начиналось наступление, но через каких-нибудь 80 — 100 километров за Вислой все силы фронта, наступавшие с Магнушевского плацдарма, «седлали» это двухпутное направление. Кажется, ясно, что это железнодорожное направление было главным, и поэтому на его восстановление были брошены две трети тех сил, которые были в нашем распоряжении.

Что же касается дороги южного, Демблинского направления, то сюда были брошены вполне достаточные для ее восстановления силы и средства, и не было нужды увеличивать их, даже если бы мы имели для этого резервы. Потому-то мы и воспользовались южным направлением так эффективно, что оно было восстановлено очень быстро — быстрее даже, чем можно было надеяться.

Выбор того или иного железнодорожного направления для восстановления всегда составлял прерогативу Военного совета фронта. [215] Разумеется, начальник тыла фронта вместе с начальником ВОСО и начальником железнодорожных войск предварительно сами тщательно изучали дорожную сеть на всю глубину предстоящей операции, не раз советовались с начальником штаба фронта и лишь затем докладывали Военному совету достаточно разработанный и обоснованный план восстановительных работ с соответствующей расстановкой сил. Именно так было и при планировании Висло-Одерской операции.

В. И. Чуйков поставил под вопрос и строительство Демблинского железнодорожного моста. По его мнению, восстановление этого моста следовало начать сразу после взятия нашими войсками Демблина, т. е. в июле — августе 1944 года, и то, что его начали восстанавливать лишь после 15 января 1945 года, есть показатель чьей-то «военной неграмотности».

Оставим в стороне спор о грамотности. Напомним лишь, что железнодорожный мост, о котором идет речь, проходил не через Демблин, а через Вислу вблизи Демблина и противоположная сторона этого моста находилась в руках противника до 15 января 1945 года. Ни о каком восстановлении его не могло быть и речи.

Все это так странно, что может показаться, будто Чуйков хочет задним числом поставить под сомнение и компетентность командования фронтом и создать впечатление, будто успех Висло-Одерской, а затем и Берлинской операций был бы маловероятным, если бы не прозорливость командующего 8-й гвардейской армией.

Разумеется, и весьма авторитетные в своей области деятели не свободны от ошибок. Мог в чем-то ошибиться и командующий 1-м Белорусским фронтом. Однако «метод критики», применяемый В. И. Чуйковым, не вскрывает действительных ошибок, а навязывает мнимые.

Вернемся к рассмотрению других вопросов обеспечения Висло-Одерской операции. После того как было проведено массовое обследование бытовых условий солдат, Военный совет фронта решил провести общефронтовую конференцию представителей рот переднего края. В обследовании участвовало более 100 проверочных комиссий, было опрошено 9800 бойцов. Поводом к проведению этих мероприятий послужило, в частности, то, что ввиду недостатка мяса Военный совет фронта временно ввел вместо одного два вегетарианских дня в неделю, разрешив выдачу дополнительно к пайку в эти дни хлеба 100 граммов, картофеля 200 граммов, круп 100 граммов, сахара 10 граммов, жиров 20 граммов. [216] Хотя калорийность пайка поддерживалась на уровне 3800 — 3900 калорий (при норме 3547), но могли быть неполадки — однообразие питания или неудовлетворительное качество приготовления пищи. Естественно, лучше всего было послушать самих бойцов.

С общим докладом по итогам обследования выступил интендант фронта генерал Н. К. Жижин. Он достаточно самокритично рассказал об обнаруженных недочетах.

Председательствовавший на конференции член Военного совета генерал К. Ф. Телегин призывал всех откровенно рассказать о нуждах солдат. Выступило не менее 20 старшин рот, а также некоторые представители служб продовольственного и вещевого снабжения. В целом картина выявилась довольно отрадная.

Вспоминается такой эпизод на этой конференции.

Выступал старшина роты Карпенко. Он 10 минут с большим подъемом расхваливал жизнь на переднем крае: моются солдаты регулярно через каждые 10 дней со сменой белья; горячую пищу получают два, а то и три раза в день; с табаком все благополучно; письма и газеты поступают регулярно; лоток военторга часто появляется на переднем крае и т. д. Закончив речь, старшина пошел на свое место. Генерал Телегин остановил его и спросил: «А что говорят бойцы про добавочный вегетарианский день?» Старшина, спохватившись, возвратился на трибуну и стал извиняться, что не сказал «самого главного»:

— Бойцы очень полюбили второй вегетарианский день, — сказал он, — и все, как один, заявляют, что если бы в этот день выдавали еще и по куску мяса, то лучшего и желать нечего...

Можете себе представить хохот, когда безудержно смеются 500 человек?

За ноябрь и декабрь 1944 года на фронт поступило около 8 тысяч вагонов с боеприпасами, из которых около 3,5 тысяч было выложено на огневые позиции на плацдармах.

За это же время горючего поступило 6000 железнодорожных цистерн (в 10-тонном исчислении). Это много, но автомобильного бензина все же было недостаточно. Однако фронт не мог принять больше, если бы ему и давали из центра, — не хватало емкостей. Максимально фронт мог принять на свои склады около 40 тысяч тонн (не считая баков машин). Потребность же горючего исчислялась, исходя из наличия на фронте около 2,5 тысяч действующих самолетов, 4 тысяч танков и [217] самоходных артиллерийских установок, 70 тысяч автомобилей и 3 тысяч тракторов...

Как и прежде, соблюдался строжайший режим экономии в расходовании горючего, чтобы как можно больше накопить его к началу наступления.

Из общего количества имевшегося горючего в войсках было около 50 процентов, на армейских складах — 16 и на фронтовых складах — 34 процента (из последнего количества больше половины предназначалось для авиации). Учтя неудачный опыт использования транспортных самолетов в Белорусской операции, мы на этот раз сосредоточили вблизи аэродромов и залили горючим 4200 железных бочек и парашютно-десантных бензобаков на случай переброски его по воздуху.

Продовольствия и фуража фронт потреблял ежесуточно около 5000 тонн, в том числе хлеба — 1150 тонн, круп — 220 тонн, мяса — 220 тонн, жиров — 62 тонны, сахара — 44 тонны, овощей и картофеля — около 1500 тонн, зерна и сена — около 1600 тонн.

Как уже говорилось, фронт испытывал в то время затруднения с мясом, потому и был временно введен второй вегетарианский день. В переводе на живой скот один вегетарианский день давал экономию около тысячи голов крупного рогатого скота, а за два месяца было сэкономлено таким образом почти 8 тысяч голов.

Медицинская служба также, конечно, готовилась к предстоящему наступлению. Из 123 тысяч госпитальных коек, имевшихся на фронте и в армиях, было зянято ранеными и больными только 38 тысяч. Все остальные были максимально приближены к войскам, причем неразвернутых медицинских учреждений, готовых следовать за войсками, было оставлено на 44 тысячи коек.

Соответственно принятому варианту возможных санитарных потерь медицинская служба фронта и армии уделила большое внимание заготовке крови и кровезамещающих жидкостей. Как показал опыт, примерно 15 процентов всех раненых нуждались в переливании крови. Средняя доза одного переливания — 330 кубических сантиметров. Дополнительно этим же раненым необходимо было влить по 500 кубических сантиметров кровезамещающей жидкости, а также одну дозу (10 кубических сантиметров) противошоковой жидкости. Исходя из этих норм, на первые дни наступательных боев мы должны были израсходовать около 2500 литров крови и свыше 6000 литров кровезамещающих жидкостей.

Для получения необходимого количества крови на фронте и в армиях были развернуты донорские пункты и созданы станции переливания крови. На 8 января 1945 года у нас числилось 26 тысяч доноров, [218] из них свыше 9 тысяч медицинских работников, 7600 других военнослужащих, около 9 тысяч гражданского населения. Изо дня в день количество заготовленной крови на фронте увеличивалось и было доведено до 130 тысяч доз. Отмечу повсеместное желание польского населения отдать свою кровь советским воинам. Такого не было в период фашистской оккупации — тогда поляков под конвоем доставляли на донорские пункты. Было заготовлено также противостолбнячной сыворотки — 35 тысяч доз.

Поскольку операция проводилась в зимнее время, медицинская служба позаботилась о ватных одеялах, спальных мешках и прочих теплых вещах для раненых.

Во всех звеньях медицинского персонала велась большая учебная работа; учились 8277 санитаров и санитаров-носильщиков. На основании обобщенного опыта медицинского обеспечения Белорусской операции в течение августа — ноября 1944 года было издано 82 научные работы. Перед началом операции были проведены общефронтовая и армейские конференции хирургов, в работе которых участвовало свыше тысячи врачей.

Среди множества поднятых на этих конференциях вопросов значительное внимание было обращено на лечение легкораненых, которые не эвакуировались за пределы фронта и быстро возвращались в строй. Большой вклад в это дело внесла профессор В. В. Гориневская, по инициативе которой во всех фронтах были созданы госпитали легкораненых (ГЛР). Как показывает статистика, больше половины раненых — это легкораненые; возврат их в строй в короткие сроки зависел от общей постановки лечебного дела в ГЛР. Были случаи, когда по недосмотру врачей человек с легким ранением становился не пригодным к строю из-за контрактур, т. е. неподвижности или ограничения движений конечностей. Этот вопрос рассматривался в изданной нами книге Л. А. Куничева «Лечебная физкультура при легкой огнестрельной травме» под редакцией профессора И. С. Жорова с предисловием начальника Главмедупра Е. И. Смирнова. На фронтовой конференции были тщательно проанализированы причины контрактур. Позднее была издана брошюра «Механизм возникновения и предупреждения травматических контрактур во фронтовом районе».

Военные хирурги весьма одобрительно отзывались о противошоковой жидкости, изготовленной по рецепту главного хирурга нашего фронта генерал-майора В. И. Попова. Эта жидкость, в частности, принесла большую пользу в борьбе с травматическим шоком.

Санитарно-эпидемическое состояние войск 1-го Белорусского фронта накануне Висло-Одерской операции было вполне благополучным. [219] Особое внимание уделялось войскам, расположенным на плацдармах: там чаще сменялось нательное белье, дизенфицировалась верхняя одежда, был усилен контроль за регулярной доставкой в окопы горячей пищи и чая.

Фронт располагал сравнительно мощными средствами медицинской эвакуации — 449 санитарных автомашин, 963 санитарных повозок, 15 железнодорожных санитарных летучек, 20 военно-санитарных поездов, 52 санитарных самолета. В 8-й гвардейской и 69-й армиях было также по одной роте собачьих упряжек (400 собак в роте), (4 — 5 пар собак тянули повозку с двумя ранеными солдатами).

В общем медицинская служба под руководством генерала А. Я. Барабанова была хорошо подготовлена к предстоящему наступлению.

Успешно было проведено и ветеринарное обеспечение под руководством начальника ветеринарной службы генерала Н. М. Шпайера. Конский состав (его по-прежнему насчитывалось 145 тысяч голов) находился в хорошем теле. К этому времени выяснилось, что мы можем даже передать в народное хозяйство СССР 1200 голов племенных и улучшенной породы лошадей, племенных производителей и маточного состава.

Противовоздушное прикрытие объектов тыла находилось на достаточно высоком уровне. Средствами прикрытия были 540 зенитных орудий среднего калибра, 811 орудий малого калибра, 895 зенитных пулеметов, 209 зенитных прожекторов. Кроме того, тыл прикрывали 326 самолетов истребительной авиации. В период напряженных оперативных перевозок над железными дорогами фронта непрерывно барражировали истребители с рассвета до темноты. Хотя это очень трудно, но некоторые поезда с горючим сопровождались истребителями вплоть до прибытия их на место.

Между прочим замечу, что благодаря хорошему прикрытию с воздуха и умелому маневрированию наших восовцев наливными поездами 1-й Белорусский фронт потерял от авиации противника при транспортировке за последние два года войны лишь половину одной железнодорожной цистерны горючего.

Вопросам охраны и обороны тыла придавалось большое значение, поскольку политическая обстановка в нашем фронтовом тылу создалась довольно сложная.

Реакционные националистические элементы в Польше, подогреваемые эмигрантами из Лондона, старались обострить взаимоотношения между Красной Армией и польским населением. С этим нельзя было не считаться. Мы должны были также предвидеть возможность обнаружения у нас в тылу бродячих групп противника, остатков разгромленных войск, могущих совершать нападения на людей и склады. [220]

Для отражения возможных диверсий во всех тыловых частях создавались постоянные дежурные подразделения. Приказом начальника тыла фронта во всех более или менее крупных населенных пунктах назначались военные коменданты. Была установлена персональная ответственность сельских и волостных старшин за соблюдение порядка, определенного военным командованием. Несмотря на эти меры, противнику все же удавалось временами дезорганизовать работу и наносить нам ущерб в людях и технике.

Глубина тылового района фронта в исходном положении достигала более 500 километров от переднего края. Технических средств связи для управления всем нашим сложным тыловым хозяйством было достаточно. Дабы не привлекать внимание разведки противника, командующий фронтом запретил генералам часто появляться на плацдармах. Однако примерно за 10 — 12 дней до начала наступления последовало указание руководящим работникам лично проверить состояние тыла армий и соединений, находившихся на плацдармах.

Вместе с начальником тыла 33-й армии гвардии полковником А. В. Плетневым и начальником тыла 69-й армии полковником П. М. Лихачевым мы осмотрели расположение и состояние тыловых учреждений на Пулавском плацдарме. Этот плацдарм был настолько незначителен, что тылы на нем были зажаты до предела.

На Магнушевском плацдарме совместно с начальниками тыла 5-й ударной армии генералом Н. В. Серденко и 8-й гвардейской армии генералом П. Н. Пахазниковым я осмотрел тылы этих армий. По итогам осмотра встретились с командармом 8-й гвардейской армии генералом В. И. Чуйковым (об этом сказано выше) и с командармом 5-й ударной армии генералом Н. Э. Берзариным. Тот и другой выразили полное [221] удовлетворение состоянием своих тыловых учреждений и запасов{11}.

На Магнушевском плацдарме важная задача была возложена на 6-й артиллерийский корпус прорыва РГК (Резерва Главного Командования). Начальник тыла этого корпуса гвардии подполковник В. А. Гурко доложил мне о многих нерешенных вопросах. Корпус был крупным артиллерийским соединением, оснащенным новейшей техникой и первоклассными специалистами. Один такой корпус обеспечивал прорыв двух общевойсковых армий — 5-й ударной и 8-й гвардейской. Ему надо было помочь многим, да и трудно было отказать в чем-либо, слушая убедительный доклад бывалого воина Гурко. Подробно разобрали мы и вопросы обеспечения 2-го гвардейского кавалерийского корпуса с начальником тыла этого корпуса полковником К. П. Бугровым и начальником тыла 4-го артиллерийского корпуса прорыва гвардии полковником А. К. Тульчинским.

Маршал Жуков в последний раз перед наступлением выслушал мой доклад об обеспеченности войск и сказал только:

— Итак, завтра начинаем.

Я подумал: «Завтра с рассветом начнется битва. Предстоит выбросить на противника 53 тысячи тонн боеприпасов, которые мы с таким трудом завезли на плацдармы... Так неужели начальник тыла фронта не может быть там, где в этот час решается успех прорыва и судьба всей наступательной операции?» [222]

Обратился с просьбой к Г. К. Жукову разрешить мне присутствовать на его наблюдательном пункте в день прорыва. Получил ответ: «Я командую фронтом, а вы тылом, и каждый из нас должен быть на своем месте в этот ответственный момент». Я промолчал, а про себя подумал, что в моем желании нет ничего предосудительного: ведь мне непростительно не увидеть всей панорамы прорыва, который, если так можно выразиться, есть результат длительной работы также и тыла.

Поручил своему адъютанту майору М. Г. Свиридову войти в контакт с его дружком — адъютантом маршала и точно узнать час отъезда на НП, чтобы пристроиться вслед. Дело в том, что НП находился за рекой в полосе 5-й ударной армии на Магнушевском плацдарме в 500 метрах от противника. Чтобы туда попасть, надо было проехать сквозь сложный лабиринт боевых порядков, и без опытного проводника, отлично знающего дорогу и пароль, доехать туда было невозможно.

Ровно в 2 часа ночи в густой мгле мы с адъютантом Свиридовым и шофером Грунем подъехали на «виллисе» к домику командующего, где уже стояла его машина, а также машина офицера-проводника. Ехать в темноте по незнакомой дороге при потушенных фарах, не отставая от машины командующего, было трудно. Проезжая по мосту через Вислу, мы видели непрерывные разрывы зенитных снарядов, препятствовавших авиации противника безнаказанно совершать полеты.

Казалось, мы были целую вечность в пути. Однако прошло всего часа полтора, и мы прибыли на место. Я пошел в блиндаж командующего армией генерала Н. Э. Берзарина; блиндаж командующего фронтом находился рядом, в 100 — 150 метрах. К наблюдательной вышке шли ходы сообщения от обоих блиндажей. Сидя в блиндаже генерала Берзарина, я имел возможность следить за процессом управления войсками в эти самые напряженные минуты перед началом наступления. Берзарин пользовался отличными средствами связи: он мог разговаривать со всеми командирами корпусов одновременно или с каждым порознь. Несколько раз он посматривал на свои часы и сверял их с часами командующего фронтом. Командиры корпусов в свою очередь сверяли свои часы с часами командарма. Наконец, Николай Эрастович в последний раз переговорил с командирами корпусов и пригласил меня на вышку.

Ровно в 8 часов утра 14 января 1945 года был открыт ураганный огонь артиллерии. Дальнобойные пушки стреляли через головы своих войск, и вспышки их выстрелов не освещали нашу вышку. Но когда открыли огонь «катюши», стоявшие рядом с нами, стало светло, как днем. Командующий, увидев меня, спросил: [223]

— А вы как здесь оказались?

Я ответил:

— Привез на подпись план материального обеспечения, наступательной операции — той самой операции, которую уже начали. Правда, по этому плану тыл давно работает, и он вами уже одобрен, но все же нужна ваша подпись, хотя бы для истории.

Командующий молча улыбнулся. Я остался на вышке.

По плану артиллерийской подготовки нам предстояло вести интенсивный огонь еще не менее часа. Но прошло не более 25 минут, как командующий фронтом приказал прекратить артиллерийский огонь и двинуть войска в наступление. Впоследствии выяснилось, что это был разумный приказ, ибо дальнейшая стрельба пришлась бы по пустому месту: гитлеровские войска не выдержали огня и начали повсеместно отходить. Таким образом, из запланированных 53 тысяч тонн боеприпасов было расстреляно не более половины. Образовалась экономия около 30 тысяч тонн боеприпасов, и это имело исключительное значение для борьбы с противником на завершающем этапе операции.

Возвратившись в блиндаж, маршал Жуков подписал документы, в частности две ведомости: по службе ГСМ и продовольственной.

Службы тыла готовились к наступательной операции в строгом соответствии с намеченным планом, выраженным, главным образом, графически, а не в виде какого-то большого сводного документа. Для сохранения военной тайны категорически запрещалось составлять сводные документы, в какой-либо мере раскрывающие замысел операции. Перед каждой службой были поставлены конкретная задача и сроки ее выполнения.

Организация тыла фронта была отображена графически на карте масштаба 1 : 200 000 и 1: 500 000. Лишь за пять дней до наступления, то есть 9 января 1945 года, был издан приказ по тылу командующего фронтом, где были перечислены важнейшие организационные мероприятия (базирование, разграничительные линии, пути сообщения и т. п.) и поставлены специальные задачи перед основными службами; это был как бы сжатый план работы тыла на подготовительном этапе и в ближайшие дни наступления. За два дня до начала его штаб тыла разработал отдельный план перемещения тыловых частей и учреждений в ходе операции.

Уже после войны в стенах военной академии мне пришлось не раз слышать мнение командиров, не участвовавших в войне, что, поскольку в архивах не обнаружен «План организации тыла и материального обеспечения Висло-Одерской операции», [224] то значит тыл работал без плана. Такое мнение можно отнести лишь за счет незнания условий, в которых велась война. В мирное время, вырабатывая единую методику, мы придаем слишком большое значение всевозможной документации на играх и учениях — и это вполне правильно: жизнь внесет поправки в те или иные частности, а основы обучения должны способствовать выработке определенного образа мышления...

Боевые действия войск 1-го Белорусского фронта в Висло-Одерской операции состояли фактически из трех этапов:

первый этап (с 14 по 17 января 1945 года) — прорыв вислинского оборонительного рубежа и разгром немецкой варшавско-радомской группировки;

второй этап (с 18 января по 24 января 1945 года) — развитие прорыва и выход к познанскому оборонительному рубежу;

третий этап (с 25 января по 3 февраля 1945 года) — прорыв пограничных укрепленных районов Германии и выход на Одер.

Планом операции предусматривалось продвижение войск в течение первых восьми суток на глубину 120 — 150 километров со среднесуточным темпом 15 — 16 километров. Но уже за первые четверо суток общевойсковые армии продвинулись на 100 километров, то есть среднесуточный темп наступления был 25 километров. За последующие семь суток войска прошли вперед еще 230 километров, среднесуточный темп достиг уже 33 километров. Иначе говоря, на шестые сутки армии вышли на рубеж, достижение которого планировалось лишь на двенадцатые сутки операции. Во время операции темпы наступления в два раза превышали ранее намеченные. Танковые армии в некоторые дни продвигались на 70 — 80 километров. Преследование противника велось колоннами. То было не отступление, а бегство гитлеровцев. Чтобы не оторваться от противника, наши части в максимальной мере использовали все виды трофейного транспорта: автомобили, мотоциклы, велосипеды, повозки и пр. Почти вся преследующая пехота продвигалась на том или ином виде транспорта.

Все это было превосходно! Высокие темпы наступления прежде всего сохраняли тысячи жизней наших воинов. Одерживать победу ценой малой крови — это первейшая заповедь для военачальников. Наши военачальники выполнили ее. Кроме того, высокие темпы наступления обычно дают огромную экономию материальных средств, и это легко доказать арифметически, если подсчитать, какой ценой доставался нам каждый километр завоеванной территории. Поспешно отходящий противник не успевает разрушать дороги, мосты, другие важные объекты, [225] и это облегчает задачу восстановления — не снимает ее, конечно, а только облегчает, ибо почти все мосты стратегического значения противник успевал и в этом сражении подорвать. Наконец, высокие темпы наступления дают много трофеев, пусть даже частично приведенных в негодность.

А что может быть плохого в высоких темпах? На это отвечу с особой точки зрения «тыловика»: тылу становится все труднее обеспечивать далеко оторвавшиеся войска. Расход горючего неизмеримо возрастает, а подавать его можно только автотранспортом, так как первое и часто значительное время железные дороги бездействуют. А где взять столько наливных машин? И кроме того, дороги... Ведь зима, гололед, пурга!

Мы еще увидим, какое большое значение имело то обстоятельство, что наш фронт сэкономил около 30 тысяч тонн боеприпасов на вислинских плацдармах. Допустим на минуту, что все эти боеприпасы были бы расстреляны, как это предусматривалось планом артиллерийской подготовки. Задачей тыла оставался бы тогда только вывоз с исходных позиций стреляных гильз. Не спорю, задача важная, но прямого отношения к успеху наступления в данный момент она не имела бы. Теперь речь шла о рациональном использовании сэкономленных боеприпасов, оставленных на плацдармах. Конечно, это было не то, что собирать сотни кучек снарядов, разбросанных по белорусским лесам, пескам и болотам. Но на плацдармах грунт тоже был песчаным, бездорожье было полное. Собрать и вывезти такую массу боеприпасов — дело нелегкое. Но все же хорошо, что они сэкономлены, хорошо, что они есть в наличии, и мы меньше будем требовать от нашей страны.

В конечном итоге высокие темпы наступления создают для оперативного тыла более благоприятные условия работы, нежели замедленный темп, хотя и требуют в кульминационные моменты исключительного напряжения.

Посмотрев на карту Польши и Восточной Германии, можно подумать, что наступательная операция от Вислы до Одера не встретит сколько-нибудь серьезных затруднений в смысле передвижения частей: сеть дорог здесь довольно густая, большая часть из них имеет твердое покрытие. Действительно, в полосе наступления были две сквозные фронтовые военно-автомобильные дороги, кроме того, каждая армия имела одну, реже две армейские военно-автомобильные дороги (АВАД).

Как известно, зима в этих местах мягкая и больше похожа на русскую осень. Но в январе 1945 года разыгрались сильные метели, [226] часто сменявшиеся моросящими дождями. Голый лед покрыл все дороги, и проезд автомобильного транспорта становился крайне затруднительным. Бывали моменты, когда все замирало на дорогах... Но это были лишь моменты. Генерал Донец и его дорожники не растерялись. Они приготовились к капризам здешней зимы: заготовили большое количество песка и разбрасывали его по дорогам. Польское население по призыву советского командования добровольно прислало на дороги тысячи повозок с песком и людей. Сотни километров придорожных щитов устанавливались буквально вслед за наступающими войсками, чтобы обеспечить автомобильному транспорту беспрепятственный проезд с боеприпасами и горючим. Не раз мне приходилось слышать от солдат и офицеров дорожной службы об их начальнике генерале Донце слова искреннего восхищения. Это действительно необыкновенный человек —простой, веселый, добрый и решительный, талантливый организатор, пользовавшийся всеобщим уважением. Как бы ни трудна была обстановка, Георгий Тихонович никогда не впадал в уныние, вероятно, еще и потому, что всегда верил в своих людей. По образованию он не был специалистом-дорожником, но полюбил и блестяще освоил эту работу, на которой оставался около 20 лет.

Заместителем его на 1-м Белорусском фронте был крупный специалист в дорожно-мостовом строительстве, присланный из Москвы инженер Г. А. Голодов. Его отличительной чертой была непреклонная воля в выполнении порученного ему задания. Он был одним из тех невоенных специалистов, которые, придя в армию, меньше всего заботились о соблюдении субординации, считающейся одной из важных особенностей армейской службы; Голодову всегда не терпелось возможно быстрее, оперативнее решить волнующий его вопрос по работе, и он шел, как говорят, напролом, к любому начальнику, от которого зависело решение вопроса. Иногда это навлекало на него заслуженные упреки, но тогда он с напускной наивностью объяснял, что человек он «гражданский» и еще не освоился с армейским этикетом, таким способом обезоруживая даже самых закоренелых служак. Это ему удавалось потому, что важность и правильность действий, на которых он настаивал, была вне сомнений.

В рассматриваемой операции трудности в работе тыла усугубились несвоевременным решением вопроса о перешивке главного железнодорожного направления на союзную колею.

Восстановление железных дорог и строительство мостов через Вислу началось тотчас же после изгнания противника с левого берега Вислы. Работы велись широким фронтом, днем и ночью, с применением довольно разнообразных средств механизации, [227] благодаря чему темпы восстановления оказались весьма высокими. Облегчало работы также и то, что дороги оставались на западноевропейской колее.

Одновременно строились и перевалочные базы на станции Варшава-Западная и в районе Демблина. Было затрачено много материалов, рабочей силы и транспорта, чтобы построить на станции Варшава-Западная более 30 километров параллельных путей и около километра высоких платформ и навесов для временного хранения грузов, подлежащих перевалке.

Мы стремились наилучшим образом выполнить решение Государственного Комитета Обороны об использовании западноевропейского подвижного состава.

29 января 1945 года было закончено одновременно восстановление 300-километрового пути от Варшавы до Познани и строительство Варшавского железнодорожного моста. Можно было бы приступить к перевалке грузов и доставке их до Познани, благо поездов союзной колеи накопилось к тому времени на подступах к Варшаве сотни.

Наступающие войска к этому времени находились далеко за Познанью, приближаясь к Одеру. Расстояние между ними и фронтовыми прирельсовыми базами достигло 500 километров. Перевалить даже три — пять поездов в сутки и подать их возможно ближе к войскам имело в то время неоценимое значение. Речь шла не только о подаче боеприпасов и горючего; оторвались от войск тяжелые танки, артиллерия больших калибров, металлические взлетно-посадочные полосы, тяжелая инженерная техника. Разве все это подашь на автомобиле? Только по железной дороге можно было перебросить все это.

Я не умаляю роли автотранспорта в Висло-Одерской операции. Но в те дни спасти положение могла только железная дорога.

И вот наступил долгожданный день, когда мы после опробования Варшавского моста и всего пути до Познани объявили, что с 29 января 1945 года начинает действовать главное железнодорожное направление. Но именно в этот день поступило указание центра немедленно приступить к перешивке всего этого направления на союзную колею...

Шутка сказать — перешить заново 300 километров двухпутной железной дороги! Перешить только что восстановленный Варшавский железнодорожный мост! Снова перешивать огромный узел Варшава-Западная и поставить крест на тех сверхчеловеческих усилиях, какие были затрачены на строительство и оборудование здесь перевалочной базы! Читатель сам поймет наши переживания.

Но ничего не поделаешь — пришлось возвращать железнодорожные войска и потребовать от них новых, буквально титанических усилий. [228] Надо было разъяснить людям причины подобной ситуации, чтобы они не формально, а с душой брались за дело. Ведь наш солдат привык сознательно относиться к полученному заданию. Он знал цену уже проделанной работе. А тут вдруг все переделывай!

«Темпы и темпы!» — только об этом и твердили ему каждую минуту; сама по себе спешка в перешивке не сулила добра. Но тут возникли еще новые препятствия. Западноевропейские железные дороги имеют чаще всего не костыльное, как в СССР, а шурупное крепление рельсов к шпалам. В связи с тем, что уширение пути производилось в большой спешке и при нехватке инструментов, на некоторых участках шурупы не завинчивали, а забивали как костыли, что резко снижало прочность крепления. К тому же на ряде перегонов оказались не деревянные, а металлические шпалы с приваренными к ним креплениями, что еще больше осложняло работу. К перешивке таких участков наши войска оказались не вполне подготовленными, и здесь также были допущены большие отклонения от технических условий.

Все это вместе взятое привело к тому, что кое-где поезда сходили с рельс, образовывались «пробки».

Буря негодования грянула на головы начальника тыла фронта, начальника ВОСО фронта и особенно на начальника военно-восстановительных работ генерала Н. В. Борисова. На самолетах, на машинах прибыли к местам происшествий работники следственных органов, хотя и расследовать-то на месте было уже нечего: в течение двух суток неполадки устранили, и движение поездов шло уже по установленному графику. Кое-кто из руководящих работников вместо награды удостоился выговора. Но не в этом дело. Главное — пошли поезда!

Это было уже в середине февраля, когда войска наши более 10 суток вели напряженные бои на Одере. Противник оказывал отчаянное сопротивление на этом рубеже; мало того, стала вырисовываться угроза со стороны вновь возникшей померанской группировки противника, нависавшей над нашим правым флангом. Обстановка осложнилась тем, что в ходе наступления изо дня в день увеличивался разрыв между правым флангом 1-го Белорусского фронта и левым флангом 2-го Белорусского фронта, повернутого Ставкой в северном и северо-западном направлениях. К концу операции этот разрыв достигал более 200 километров. В этом «пустом пространстве» безнаказанно бродили группы противника. Командованию фронта приходилось принимать срочные оперативные меры для обеспечения своего правого фланга и тылов.

Нужда в боеприпасах и горючем, само собой понятно, ощущалась все острее и острее. Подвезти надо было десятки тысяч тонн материальных средств. [229] Надеяться на подвоз их автомобильным транспортом даже путем мобилизации всех машин в армиях, дивизиях, включая арттягачи, не было оснований. Ведь расстояние от фронтовых баз снабжения до войск составляло в один конец 550 — 650 километров, и машина находилась в пути, учитывая пургу и гололедицу, 10 — 12 суток в оба конца. Как прежде, только по железной дороге можно было с наибольшим эффектом перебросить 25 — 30 тысяч тонн боеприпасов, оставшихся на плацдармах.

И тут помогла нам южная железная дорога, т. е. демблинское направление. Здесь успехи восстановителей превзошли все наши ожидания: Демблинский мост вместо запланированных 18 суток был восстановлен за 8 суток — 23 января 1945 года по нему открылось движение поездов.

Увы, на войне редко случается, чтобы радость ничем не омрачалась: железнодорожная разведка донесла, что путь от Демблина до Лодзи разрушен незначительно, зато противник успел почти полностью вырезать линии проводной связи и разрушить станционные узлы связи.

Однако и неблагоприятные обстоятельства на войне часто чем-нибудь компенсируются: нам стало известно, что если путь в сторону Калиша изобилует множеством искусственных сооружений, которые почти повсеместно разрушены противником, то путь на Быдгош, Шнейдемюль, Ландсберг, Кюстрин сохранился лучше, и хотя он вдвое длиннее первого, но зато движение здесь можно открыть раньше. Выяснилось также, что наши войска захватили в исправном состоянии 15 тысяч вагонов и 380 паровозов. Не использовать столь благоприятную обстановку и сидеть, сложа руки, в ожидании открытия движения по главному направлению было бы большой ошибкой, которая могла привести к гибели многих человеческих жизней.

Было решено 5-ю железнодорожную бригаду полковника Яцыно без промедления повернуть на Кутно, Влацлавек, Торунь, Быдгош, Кюстрин. Хотя длина этого направления достигала 1000 километров, то есть была почти вдвое больше кратчайшего, но оно имело то преимущество, что по нему открывалось движение на 10 — 15 суток раньше, чем по Варшавскому, а главное — оно выходило на правое крыло фронта, где обстановка с каждым днем обострялась.

По мере того как вырисовывалась благоприятная обстановка на южном железнодорожном направлении, у нас зрела идея использовать это уцелевшее направление для переброски сэкономленных боеприпасов по западноевропейской колее. Но для этого надо было принять совершенно необычное решение: с плацдармов везти боеприпасы не в сторону войск, [230] а в обратном направлении — через Вислу, на ее правый берег к линии железной дороги Демблин — Варшава, по которой продолжали прибывать поезда союзной колеи. Одновременно надо было перешить эту линию на западноевропейскую колею, с тем чтобы боеприпасы, вывозимые с плацдармов, можно было перегружать с машин прямо в трофейные вагоны. «Как же так? — спрашивали нас сомневающиеся в целесообразности такого маневра. — Не лучше ли те 200 автомашин, которые заняты вывозом боеприпасов с плацдармов, направить в войска, чтобы хоть понемногу оказывать им помощь? Еще неизвестно, — говорили нам, — когда придут трофейные вагоны на фронт. А с помощью машин мы сможем хоть заткнуть дыру».

Да, это было бы действительно штопаньем дыр, а не капитальным решением вопроса. Достигая сегодня малых успехов, мы утратили бы перспективу и возможность завтра найти коренное решение задачи.

Я опять оказался перед лицом неоднократно возникавшей в ходе войны ситуации: куда лучше направить ничтожно малые резервы горючего, автомашин и прочего? Дать их одной какой-нибудь армии, даже корпусу, автотранспортным частям или помочь этими резервами железнодорожным войскам, чтобы на несколько суток раньше открыть движение поездов?

Многие дилеммы всегда сопряжены с риском, особенно на войне, где исход дела зависит не только от тебя, но и от противника. Так было и в данном случае.

Сторонников намеченного маневра оказалось не так много. Однако мы избрали именно этот, железнодорожный вариант подачи боеприпасов от Вислы на Одер по западноевропейской колее, не отказываясь полностью и от подвоза части грузов автотранспортом.

Стали грузить и отправлять по Демблинскому мосту по 8 — 10 поездов в сутки с боеприпасами и горючим. Одновременно подбирали по пути и грузили на платформы отставшую тяжелую технику. Каждый день до 10 поездов уходило на запад от Вислы — по 30 — 40 вагонов в каждом поезде. Не раз нас запрашивали по радио, в чей адрес отправлять поезда, до какой станции? Наш ответ был неизменный: отправляйте на запад, в сторону Ландсберга и Кюстрина. Ведь обстановка менялась каждый день, и трудно было сказать, как она сложится к тому времени, когда подойдет тот или иной поезд. Напоминаю: тогда все больше нависала угроза удара по нашему правому флангу со стороны померанской группировки противника. Поэтому трудно было предвидеть, на какой станции придется разгружать то, что мы отправляли; важно было, чтобы грузы не лежали, а безостановочно двигались на запад, на Одер.

Но как пропускать поезда, если не работает проводная связь? Надо же сообщить соседней станции о выходе поезда, чтобы не допустить столкновения со встречным.

К тому же не хватало железнодорожных служащих, на многих станциях не оказалось даже стрелочников. Гитлеровцы знали, насколько враждебны им польские железнодорожники, и они многих из них уничтожили или заключили в концлагери; остальные ушли в антифашистское подполье или просто разошлись по деревням.

Таким образом, органы военных сообщений были поставлены в совершенно невероятные условия, при которых надо было найти способ управления грузопотоком по западноевропейской колее в самый острый период операции, поскольку главное направление в то время еще только перешивали.

Следует отдать должное начальнику ВОСО фронта генералу А. Г. Чернякову. Он сумел мобилизовать усилия своих подчиненных, пробудить в них творческую инициативу. Как раз в эти дни прибыла к нам на фронт для стажировки большая группа слушателей Военно-транспортной академии. Все они вместе с офицерами ВОСО фронта встали на вахту: одни начальниками станций, дежурными по станции, телеграфистами, стрелочниками и прочими специалистами службы движения; другие составили поездные бригады, превратились в паровозных машинистов, кочегаров и т. д.

Для организации связи в распоряжение начальника ВОСО были выделены легковые автомобили, самолеты По-2, а также большое число радиостанций. Офицер ВОСО следовал на автомобиле по параллельно идущей шоссейной дороге, опережая поезд, чтобы не допустить встречного движения. И так от станции к станции. Другие офицеры на самолетах облетали в это время отведенные им участки железной дороги и наносили на планшет положение поездов. Правда, наблюдению с самолета часто мешали густые туманы и моросящие дожди, ограничивающие видимость и даже самую возможность вылета...

С радиостанций, установленных на узловых пунктах, начальник военных сообщений фронта получал два раза в сутки информацию о поездном положении. В управлении ВОСО фронта был учрежден специальный «отдел перевозок» по западноевропейской колее во главе с квалифицированным железнодорожником полковником Т. К. Драгомошенко. В результате мы каждые сутки знали, какое число поездов прошло через Демблинский мост на запад и сколько их находится на том или ином участке пути.

3 — 5 февраля на этой колее находилось свыше 100 поездов с боеприпасами, горючим, тяжелой боевой техникой, по ни [232] один поезд еще не подошел к месту разгрузки. Всем казалось, что эти поезда движутся крайне медленно — и они действительно двигались медленно, встречая на своем пути бесконечные трудности. Ведь не хватало топлива и воды для паровозов, на ряде участков возможна была лишь очень ограниченная скорость движения.

Наиболее сложным вопросом в железнодорожных перевозках была доставка горючего в войска. До восточного берега Вислы горючее поступало в поездах союзной колеи, и его было немало; но как подать дальше? И тут сами армии проявили похвальную инициативу. Им было объявлено, что они могут получить на Висле горючего столько, сколько сумеют сформировать наливных поездов за счет трофейных цистерн, которых было много. Почти все эти цистерны были заняты мазутом. Однако наших «горючников» это не смутило. Они быстро промывали такие цистерны и включали их в состав своих поездов-вертушек. Выше я рассказывал об опыте организации железнодорожных вертушек тылом фронта. Теперь право формировать свои наливные вертушки дали армиям. Дело в том, что фронт не мог бы так быстро, как армия, выявить цистерны на второстепенных ветках и в тупиках, [233] армии же вели широкую разведку вновь захваченных территорий и, обнаружив вагоны и паровозы, сразу формировали небольшие поезда. Управление военных сообщений фронта присваивало им общефронтовой номер и включало в график движения. Армии сами заботились о том, чтобы в составе армейской вертушки находились два-три вагона с топливом и цистерна с водой для паровоза, вагон с сопровождающей командой. Обеспечение топливом и водой планировалось на оба конца, то есть примерно на 1000 — 1200 километров. К концу января 1945 года в армиях насчитывалось 18 таких вертушек общей емкостью 3150 тонн. Особенно большую инициативу и изобретательность проявил начальник тыла 1-й гвардейской танковой армии генерал В. Ф. Коньков. Он имел не одну, а несколько наливных вертушек, и вскоре выяснилось, что он увез с Вислы так много горючего, что мы вынуждены были немного «подрегулировать» этот запас в пользу других армий. Правда, командарм 1-й гвардейской танковой М. Е. Катуков и его начальник тыла В. Ф. Коньков роптали против нарушения начальником тыла фронта принципа «материальной заинтересованности», но у нас не было иного выхода. Ведь танкисты, как и кавалеристы, благодаря своей высокой подвижности первые пожинали «трофейный урожай», и пехоте иногда доставались лишь остатки. Потому-то и приходилось регулировать [234] распределение трофейных вагонов и паровозов между армиями.

Но возвратимся к тем поездам, которые ушли от Вислы с боеприпасами. Их ждали на фронте с величайшим нетерпением. «Где же ваши поезда с боеприпасами?» — этим вопросом всегда встречали начальника тыла в штабе фронта. Командующий артиллерией генерал В. И. Казаков даже заявил маршалу Жукову, что нависла угроза срыва работы артиллерии из-за отсутствия боеприпасов, и прозрачно намекнул на то, что виноват в этом будет начальник тыла фронта: он-де погрузил все боеприпасы в вагоны, а где эти вагоны? И вот в самый критический момент (5 — 6 февраля), когда обстановка в штабе фронта накалилась до предела, в войска начали поступать один за другим долгожданные поезда с боеприпасами, тяжелая материальная часть и пр. Не тысячу тонн, а более 20 тысяч тонн боеприпасов за несколько дней получило правое крыло фронта как раз в те дни, когда наши войска отражали, а затем и громили померанскую группировку противника.

С 23 января по 10 февраля, когда еще бездействовала перешиваемая северная дорога, войска 1-го Белорусского фронта получили по южному пути около 170 поездов с важнейшими грузами, что составило минимум 50 тысяч тонн. Разве можно было решить такую задачу автомобильным транспортом?

Теперь, может быть, рассказанное выглядит как малозначительный эпизод, а тогда все внимание командования фронта было приковано к этому «эпизоду».

Если неустроенная, с плохими средствами связи и примитивными методами управления железная дорога южного направления сыграла решающую роль в обеспечении войск материальными средствами, то как велика была бы помощь фронту, если бы своевременно было перешито на союзную колею главное, Варшавско-Познанское направление! По нему поезда могли подойти к районам наступающих войск не 12 — 15, а 1 — 3 февраля, и своевременная в полном объеме подача материальных средств войскам, вышедшим на Одер, могла бы создать иную, более выгодную для наших войск оперативную обстановку. К сожалению, этого не случилось.

Обеспеченность войск боеприпасами и горючим ко времени выхода их на Одер составляла 0,3 — 0,5 боекомплекта и 0,5 заправки. Этого хватило лишь для ведения боев за захват и удержание плацдармов на Одере. А в это время усилились контратаки противника на Кюстринском плацдарме, отбивая которые мы несли большие потери. [235] Говорить, что в этой ситуации надо было идти безостановочно на Берлин, чтобы взять его 10 — 12 февраля, — по меньшей мере легкомыслие. Между тем теперь, спустя 20 с лишним лет, пытаются утверждать (журнал «Октябрь», № 4 за 1964 год, воспоминания В. И. Чуйкова «Конец третьего рейха»), что командующий фронтом допустил ошибку, не двинув свои войска с ходу прямо на Берлин. Но разве можно было не считаться с угрозой с севера и состоянием тыла?

«Надо было рискнуть». Но военное искусство в том и заключается, чтобы уметь отличать умный риск от авантюры. В данном случае каждому ясно, что тыловая обстановка далеко не благоприятствовала немедленному движению наших войск на Берлин. Еще менее отвечала этому оперативно-стратегическая обстановка в связи с задержкой выхода войск 2-го Белорусского фронта на Одер и медленным продвижением на запад войск 1-го Украинского фронта. Движение войск 1-го Белорусского фронта за Одер с необеспеченными флангами могло привести лишь к компрометации грандиозного наступления советских войск в январе 1945 года.

По словам того же мемуариста, берлинцы к февралю 1945 года морально вполне якобы созрели для свержения Гитлера — лишь был бы дан толчок извне. Но вряд ли подобные рассуждения имеют под собой почву. Упорство, с которым сражались гитлеровцы до последнего часа войны, хорошо известно. В боях за Берлин наши две армии — 8-я гвардейская и 5-я ударная — потеряли 25 процентов личного состава. О таком же упорстве свидетельствует многодневная борьба окруженных гарнизонов в Познани, Шнайдемюле и др.

От огульного и преждевременного наступления войск 1-го Белорусского фронта на Берлин нас удержала дальновидность и предусмотрительность Ставки Верховного главнокомандующего, с одной стороны, и реальное понимание обстановки командованием фронта — с другой.

У читателя не должно складываться мнение, будто в Висло-Одерской операции на долю автомобильного транспорта выпала сравнительно небольшая нагрузка. Наоборот, напряженность автомобильных перевозок в ходе операции достигла высшего предела. Если за первые 15 суток января 1945 года, когда готовилась операция, фронтовым и армейским автомобильным транспортом было перевезено 165 900 тонн, то за вторую половину января была перевезена 320 101 тонна различных грузов. [236]

Обнаружилась существенная разница между запланированными и фактическими нормами использования автомобильного транспорта. Вместо плановых 200 километров суточный пробег был всего лишь 140 километров, то есть на 30 процентов меньше; протяженность грунтовых коммуникаций предусматривалась в 300 километров, а оказалась 600 километров. В отдельные дни пробег автомашин не превышал 100 километров из-за тяжелых дорожных условий. Продолжительность рейса одного автомобиля в период наибольшего отрыва войск от баз снабжения достигала 10 — 12 суток. При таком положении фронтовой и армейский автомобильный транспорт мог вывозить из районов Вислы не более 1 тысячи тонн боеприпасов, и то не каждые сутки. Поэтому Военный совет фронта принял решение привлечь для перевозок боеприпасов 500 автомобилей-тягачей из артиллерийских соединений и частей фронта и резерва Верховного главнокомандования. Иными словами, какое-то количество пушек было оставлено в поле. Это решение было продиктовано чрезвычайной обстановкой, другого выхода не было.

Кроме боеприпасов, понадобилось также немедленно выдвинуть вперед, в районы Радома и Лодзи, значительные группы фронтовых госпиталей. Для этого было выделено 750 автомобилей. Быстрые темпы наступления потребовали частого перемещения полевого управления фронта, и каждый раз для этой цели требовалось не менее 400 автомобилей. Свыше 300 автомобилей было занято на вывозке трофейного продовольствия. Наконец, необходимо было систематически помогать автомобильным транспортом железнодорожным восстановительным частям.

Особенно трудно было с подвозом горючего. Общая грузоподъемность парка наливных машин фронта составляла 5574 тонны. Это немало, но беда в том, что каждый автомобиль, посланный за горючим в район Вислы, расходовал до восьми заправок, т. е. почти четверть перевозимого бензина.

Немногим меньше 1 миллиона тоны было перевезено автомобильным транспортом с 14 января 1945 года до конца февраля 1945 года. Каждая машина перевезла 2 тонны грузов в среднем за сутки, и это было неплохо по тому времени. Придавая первостепенное значение подвозу боеприпасов, Военный совет принял решение премировать водительский состав за каждый тонна-километр боеприпасов, перевезенных сверх нормы. Некоторые водители получали в месяц премиальных до 500 рублей. Как и в Белорусской операции, особо отличалась 18-я автомобильная бригада, которой командовал полковник Б. Н. Кугутов. [237]

Во главе автомобильных войск фронта стоял очень опытный организатор и специалист начальник автомобильного управления полковник (впоследствии генерал) П. С. Вайзман. Вместе с начальником дорожных войск фронта генералом Г. Т. Донцом он хорошо организовал автомобильные перевозки, преодолев множество всяких трудностей.

В данной операции автомобильный транспорт фронта и армий использовался, как правило, централизованно — автомобильные части и подразделения никому не придавались. Но управлять автомобильным транспортом на растянутых коммуникациях оказалось делом весьма сложным, несмотря на широкое применение радио, телефонов, мотоциклов, связных автомобилей и самолетов.

Опыт показал, что в такой обстановке не надо создавать громоздких автомобильных колонн, иначе не избежать долгих простоев под погрузкой и выгрузкой, а также пробок в пути следования, если вынужденно остановится хотя бы один автомобиль. Лучше всего посылать в рейс одновременно три — пять машин; скорость пробега увеличивается тогда на 75 процентов. Взводные и тем более ротные колонны давали меньший эффект. Перегрузки с фронтовых машин на армейские и с армейских на дивизионные в ходе наступления не практиковались: дорожа каждой минутой, мы доставляли грузы непосредственно до расположения войск фронтовыми машинами. Многие кабинетные деятели и поныне считают самой стройной, можно сказать, идеальной схемой двух-трехкратную перегрузку в звеньях фронт — армия — дивизия. Но на практике она не применялась. Да и кому перегружать? Водитель зачастую выполнял роль грузчика, он переутомлялся, недосыпал, и мы не раз удивлялись сравнительно небольшому числу аварий в пути по вине водителя.

Мы научились придавать большое значение использованию обратного порожняка. Служба артиллерийского снабжения, дорожные и трофейные войска требовали быстрейшей вывозки в тыл тары, гильз, трофейного имущества. Следуя по дороге, вы могли всюду прочитать указатель, где и какой груз подготовлен для обратных рейсов и расстояние до этого пункта. Всем водителям был хорошо известен короткий, но убедительный призыв: «Взамен каждой гильзы, отправленной в тыл, один снаряд на фронт!»

Очень остро стоял вопрос с отправкой в тыл спецукупорки. Ведь на каждый фронт поступали миллионы ящиков с боеприпасами в год. На изготовление этих ящиков страна расходовала миллионы кубометров леса. Возврат яшдков в тыл становился проблемой государственного значения. Шоферы, забиравшие их обратным рейсом, получали премии. [238]

Небывало велик стал объем работы трофейной службы. Во время Висло-Одерской операции было захвачено 1119 танков и самоходных установок, 4265 орудий разных калибров, 2401 миномет, 18 327 пулеметов, 757 самолетов, 17 494 автомобиля{12}.

В основном это были уже не машины, а металлолом, но для использования его надо было демонтировать, а затем без задержки отправлять на металлургические заводы каждую трофейную единицу. Чтобы ускорить эту работу, командующий фронтом предложил выделить в каждой дивизии по одной роте с транспортными средствами и тягачами. Но тут возникла новая проблема — отсутствие квалифицированных кадров для демонтажных работ. К этим работам военные трофейщики не были подготовлены, гражданские ведомства также медленно включались в это дело. В результате главная тяжесть работ легла на органы тыла фронта и армий, и так это оставалось почти до конца войны.

Каковы были потери в людях во время Висло-Одерской операции? Насколько оправдался наш прогноз о благоприятном влиянии высоких темпов наступления на число потерь? По предыдущему опыту мы ожидали, что потеряем ранеными около 12 процентов, а фактически с 14 января по 5 февраля их оказалось 6 процентов, вдвое меньше. [239] Высокие темпы наступления значительно сократили наши потери.

Что касается динамики этих потерь, то здесь повторилась картина, характерная для всех наших других наступательных операций Великой Отечественной войны: наибольшее число потерь наступающая сторона несет при прорыве подготовленной обороны противника, а также на завершающем этапе операции, когда войска достигли заданного рубежа, а противник усилил сопротивление.

Как и следовало ожидать, наибольшие потери понесли армии ударных группировок фронта (5-я ударная, 8-я гвардейская, 1-я и 2-я гвардейские танковые). Наименьшие потери имели 3-я ударная армия (3 процента) и 1-я польская армия (2,6 процента). Если в начале войны среднесуточные санитарные потери для армий, наступавших на главном направлении, составляли 1 — 2 процента, то в данной операции они составили в среднем 0,4 процента.

Искусно организованный маневр медицинскими учреждениями в ходе наступления позволил резко сократить пути санитарной эвакуации и обеспечить лечение большинства раненых на месте вплоть до полного их выздоровления. Свыше 50 процентов раненых были возвращены в строй после излечения в границах фронта.

Висло-Одерская операция существенно отличалась от других и по способам выноса раненых с поля боя. [240] Быстро отходящий противник не мог оказывать повторного воздействия огнем на раненого, не мог выводить из строя санитаров-носильщиков; поэтому около 80 процентов всех раненых были доставлены с поля боя на носилках или дошли пешком.

Благодаря опыту и самоотверженности низового звена медицинской службы свыше 80 процентов всех раненых были доставлены на полковые медицинские пункты в течение первых трех часов после ранения, а это уже само по себе в огромной степени облегчает возврат человека к жизни. Своевременно найти раненого на поле боя, лежащего в овраге или засыпанного снегом, тут же оказать ему первую доврачебиую помощь, бережно доставить пострадавшего на пункт медицинской помощи — в этом благородство опасного труда санитаров, нередко жертвующих своей собственной жизнью ради спасения раненого товарища.

Висло-Одерская операция показала возросшее мастерство организаторов медицинского обеспечения в дивизиях, армиях, на фронте. Имена начсанармов и выдающихся руководителей фронтового звена медицинской службы — генералов А. Я. Барабанова, Р. Г. Плякина, В. И. Попова, Б. И. Ибрагимова, профессоров И. С. Жорова, М. Ф. Рябова, Э. М. Каплуна, Г. А. Знаменского и других — навсегда вошли в историю великой освободительной борьбы советского народа против фашизма.

Висло-Одерская операция завершилась невиданным по масштабу оперативным маневром в северном направлении. Как уже отмечалось, разрыв между левым флангом 2-го Белорусского фронта и правым флангом 1-го Белорусского фронта превысил к концу января 200 километров. А еще с 22 января противник начал усиливать свою группировку в Померании, чтобы нанести сильный контрудар по открытому флангу 1-го Белорусского фронта. Предвидя это, командующий развернул фронтом на север четыре общевойсковые, две танковые армии и кавалерийский корпус. По существу образовался как бы новый фронт, обращенный на север и занявший полосу около 300 километров. От тыла потребовались новые усилия, чтобы в кратчайший срок пополнить запасы материальных средств и принять другие меры для обеспечения этих правофланговых армий. Вся сеть военно-автомобильных дорог в направлении Арнсвальде и Пиритц обслуживалась дорожными частями фронта. Более 2 тысяч автомобилей, выделенных из фронтового резерва, доставили на правое крыло за первые пять суток 7 тысяч тонн боеприпасов, а всего до конца операции — более 20 тысяч тонн. Часть железнодорожных поездов с боеприпасами и горючим, вышедших из Варшавы и Демблина, была переадресована в армии правого крыла; чтобы ускорить восстановление железной дороги в полосе 47-й и 61-й армий, сюда были переброшены дополнительно железнодорожные восстановительные части, [242] снятые с южных участков фронта. В районах Вонгровец и Ландсберг в короткий срок были развернуты фронтовые госпитали на 15 тысяч коек. По масштабу и срокам описанный маневр тыловыми частями и материальными средствами является одним из интересных и поучительных примеров работы фронтового тыла в минувшую войну.

В ходе войны было признано необходимым учредить на каждом фронте подчиненную начальнику тыла инспекцию в составе 10 — 12 человек.

В основном задача этой инспекции сводилась к тому, чтобы проверять исполнение важнейших решений Военного совета и начальника тыла фронта по вопросам материально-технического обеспечения войск. В отдельных случаях приходилось поручать инспекторам проверку сведений о крупных недочетах в работе служб тыла фронта или материальных недостачах.

Возглавляли инспекцию опытные юристы. Первым начальником такой инспекции на нашем фронте был полковник Свиридов, бывший заместитель прокурора фронта. Его особенно уважали за осторожность, за вдумчивый подход к каждому вопросу и каждому человеку; он никогда не предлагал опрометчивых выводов, особенно в тех случаях, когда решалась судьба людей.

Случилось однажды, что один из танковых корпусов приостановил наступление где-то на подступах к Кюстрину якобы из-за отсутствия горючего в танках. Командующий фронтом сделал мне замечание. Он приказал организовать тщательную проверку на месте и строго наказать виновных в плохом обеспечении корпуса дизельным топливом. Командир танкового корпуса, оправдываясь перед командующим, вину за задержку наступления взвалил на тыл. Уж который раз я выслушивал подобное!

Полковник Свиридов лично возглавил комиссию по проверке. Он благополучно добрался до корпуса (хотя обстановка была очень неясной, и из предосторожности комиссия следовала на двух машинах) и замерил горючее в большей части танков. Выяснилось, что ни одного танка без горючего не нашлось, в каждом было не менее чем полбака, то есть по 200 — 300 литров. Следовательно, причина остановки наступления была в чем-то другом.

Свиридов составил акт, подписанный также представителем корпуса, и отправился обратно. По пути он увидел колонну [243] автоцистерн с дизельным топливом, посланную мной в корпус еще до его отъезда.

На обратном пути по лесной дороге машина Свиридова несколько отстала от впереди идущей, потеряв ее из виду. На одной из развилок стоял знак с надписью «заминировано» и со стрелкой, указывающей объезд. Свернув на объездную дорогу, машина через несколько минут попала в засаду к немцам, которые расстреляли всех, находившихся в ней. Боясь, что, услышав выстрелы, подоспеет какое-либо наше подразделение, фашисты скрылись, не отобрав у них даже документов.

Новый начальник инспекции тыла фронта подполковник Мариупольский, также юрист по образованию и по профессии, обладал теми же ценными качествами, что и его предшественник. Инспекция всегда занималась рассмотрением важных вопросов, и я не допускал того, чтобы ее превратили в придаток следственных органов. Жизнь выдвигала множество проблем, и именно для этой цели важно было иметь инспекцию, укомплектованную квалифицированными работниками разных специальностей. Благодаря помощи наших инспекторов мы избегали, в частности, ошибок в оценке отдельных работников.

В ходе Висло-Одерской операции войска 1-го Белорусского фронта несколько раз удостаивались высокой чести — кремлевских залпов и приказов Верховного главнокомандующего по поводу освобождения крупных городов Польши. Такими приказами и залпами было отмечено взятие Варшавы, Лодзи, Гнезно, Познани и других городов. В приказе обычно перечислялись фамилии командующих фронтов и армиями, их начальников штабов и некоторых начальников родов войск фронта. Но совершенной неожиданностью было то, что в январском приказе 1945 года по случаю взятия Гнезно говорилось, что этот город освобожден войсками генералов таких-то, в том числе и войсками генерала Н. А. Антипенко. Читаю и думаю: не во сне ли это? Звоню начальнику штаба фронта М. С. Малинину — не ошибка ли? Нет, говорит, не ошибка, пусть знают, что тыл воевал. Конечно, не только я радовался такому приказу; огромный коллектив работников тыла по праву принял похвалу на свой счет.

К сожалению, то был единственный случай за годы войны.

Так завершилась одна из выдающихся наступательных операций Великой Отечественной войны. С полным основанием эту операцию историки относят к числу классических. [245]

Она действительно содержит в себе все черты современного военного искусства.

После войны около девяти лет я преподавал в Академии Генерального штаба, и каждый раз на лекциях по военному искусству передо мной открывалась картина именно Висло-Одерской операции: методика планирования, выработка решения, формы оперативного маневра и т. д. Разумеется, нами ежегодно вносились поправки с учетом новых средств борьбы, но сохранилось главное: стремительность, высокий динамизм, решительность и смелость в достижении поставленной цели. Полководческие качества, проявленные тогда командующими фронтами и армиями, лежат в основе воспитания военной молодежи в наши дни.

У каждого командующего, естественно, есть свой стиль работы, свой метод, ему одному присущий образ мышления и оценки явлений. Командующий 1-м Белорусским фронтом маршал Советского Союза Г. К. Жуков немногоречив; лишнего слова, не имеющего отношения к рассматриваемому вопросу, он не скажет. Краткость и сжатость формулировок, чисто военная отточенность языка, предельно четкая и ясная постановка задач, способность верно оценить возможности и готовность подчиненного выполнить поставленную задачу — это те особенности, какие я уловил в характере Жукова за время работы с ним. Внешне он суховат, но когда обстановка позволяла несколько ослабить постоянное напряжение ума и воли, он становился простым и открытым, любил пошутить.

Глубокая внутренняя и внешняя собранность, подтянутость, высокая требовательность, прямолинейность и принципиальность во взглядах и во взаимоотношениях с людьми, железная воля и неспособность подлаживаться под чьи бы то ни было настроения и мнения — это те черты его личности, которые вызывают у меня глубокое уважение к Жукову. Не говорю уже о его выдающемся полководческом таланте.

Мне как заместителю Жукова по тылу особенно дорого было то, что он реально представлял себе сражение в целом, отдельные его этапы, умел рассчитать действия каждой из частей огромной и сложной военной машины. Думаю, меня не обвинят в «ведомственном подходе», если к лучшим качествам Жукова-полководца я отнесу его внимание к безотказной работе фронтового тыла, без которой не сможет выполнить свои задачи ни один из родов действующих войск. [246]

Тыл берлинской операции

Подготовка Берлинской наступательной операции проходила в совершенно необычных условиях.

Битва под Курском, освобождение Белоруссии, Висло-Одерская операция начинались после длительных, измерявшихся несколькими месяцами пауз, в течение которых тыл успевал закончить восстановление коммуникаций, переместить ближе к войскам свои части и учреждения, эвакуировать раненых и подбитую боевую технику, накопить материальные средства. Мы даже успевали теоретически обобщить опыт предшествующей операции, провести многочисленные конференции и сборы специалистов.

Не так случилось с подготовкой Берлинской операции. По существу никакой паузы не было — ни для войск, ни для тыла. Одна боевая операция, достигнув своей цели, переходила в другую. Целые армии совершали стремительные маневры по тылам других армий, чтобы выйти на новые операционные направления.

Это требовало от тыла чрезвычайно быстрого и гибкого маневрирования материальными средствами и средствами подвоза. [247]

Напомню, что гитлеровцы сосредоточили в Померании 16 пехотных, 4 танковые, 3 моторизованные дивизии, 17 бригад, боевых групп и отдельных частей, чтобы нанести мощный удар во фланг 1-му Белорусскому фронту. На карте немецкого командования острие этого удара направлялось на город Цирке, находившийся в 100 километрах в тылу 1-го Белорусского фронта. (Я особенно хорошо помню этот пункт, так как здесь располагался в то время штаб тыла фронта). Чтобы отразить эту диверсию, на правом фланге 1-го Белорусского фронта из состава его войск был образован по существу новый фронт, обращенный на север. Здесь были 4 общевойсковые армии, 2 танковые и кавалерийский корпус.

Должен прямо сказать: если бы с первых дней Висло-Одерской операции не была восстановлена железная дорога со стороны Демблина с продолжением на север и далее на запад, трудно представить себе, как можно было бы обеспечить вновь возникший фронт на померанском направлении. Именно по этому ходу с юга на северо-запад подошли в самый острый момент поезда с боеприпасами и горючим.

Следует иметь в виду и еще одно немаловажное обстоятельство: если бы Г. К. Жуков не сократил артиллерийскую подготовку на Висле и не сэкономил этим около 30 тысяч тонн боеприпасов, то даже при хорошо работающих коммуникациях нам нечего было бы подвозить. Войска, отражавшие контрудар противника со стороны Померании, а затем и разгромившие эту группировку, израсходовали на эту так называемую частную операцию два боевых комплекта боеприпасов, или свыше 25 тысяч тонн, которые могли быть использованы непосредственно для обеспечения Берлинской операции, существенно облегчив ее подготовку.

К концу марта 1945 года завершился разгром померанской группировки противника, и войска 1-го Белорусского фронта заняли исходные рубежи для наступления на Берлин. Времени до его начала оставалось ничтожно мало — две недели. Лишь благодаря исключительно энергичной и своевременной помощи со стороны центральных органов тыла нам удалось сравнительно неплохо обеспечить войска всем необходимым в такой короткий срок.

Прежде чем говорить об объеме мероприятий, обеспечивающих Берлинскую операцию, я должен познакомить читателя с обстановкой, сложившейся в марте 1945 года. К тому времени уже полностью наладилось движение поездов по союзной колее от Москвы до Франкфурта-на-Одере. Казалось бы, только радоваться: маршал артиллерии Н. Д. Яковлев (начальник Главного артиллерийского управления) усилил отгрузку боеприпасов в адрес нашего фронта; Наркомат путей сообщения открыл, [248] как говорят, зеленую улицу поездам, идущим в адрес 1-го Белорусского фронта; начальник Управления горюче-смазочными материалами Наркомата обороны генерал М. И. Кормилицын столь же энергично поезд за поездом отправлял нам авиационное горючее, автомобильный бензин, дизельное топливо. Начальник тыла Красной Армии А. В. Хрулев и его заместители В. И. Виноградов, В. Е. Белокосков ежедневно, а то и несколько раз в день справлялись по телефону о положении дел на фронте.

Но вдруг возникла серьезная тревога: началось бурное таяние снегов. Вскрылась в своих верховьях Висла, и надвинулась угроза разрушения железнодорожных мостов у Демблина и Варшавы.

Тревожное это было время! Железнодорожные и автомобильные мосты в полосе 1-го Украинского фронта уже были полностью или частично снесены льдом; вся армада обломков, скованных льдом, продвигалась вниз по течению, угрожая мостам 1-го Белорусского фронта. Мосты эти восстановлены были на временных опорах, которые, конечно, не могли противостоять такому натиску льда. Надо было спасать мосты, иначе весь фронт оказался бы отрезанным на 10 — 15 дней от центральных баз снабжения. Военный совет учел всю серьезность создавшегося положения. Мне было поручено выехать вместе с начальником военных сообщений фронта и начальником железнодорожных войск в район Варшавы и принять самые решительные меры для спасения мостов.

Перед тем как выехать на Вислу, я попросил А. В. Хрулева выслать самолетом в Варшаву ученых специалистов-мостовиков. Прибыв в Варшаву, я встретился с ними. Состоялась короткая консультация ученых и практиков на берегу Вислы, непосредственно у Варшавского моста.

Широкая и, казалось, спокойная река таила в себе огромную разрушительную силу. Считанные дни оставались до полного вскрытия льдов в этом районе. А выше Демблина уже начался ледоход. Важно было спасти в первую очередь Демблинский железнодорожный мост, находившийся выше по течению; в этом случае меньшая опасность угрожала бы и Варшавскому мосту.

Спасение мостов вылилось в грандиозную операцию. Невиданный героизм проявили железнодорожные войска и специальные формирования НКПС. В районе Демблинского моста находился в то время мостопоезд № 13, его начальником был тогда инженер-полковник И. Л. Москалев; он обнаружил редкую находчивость, предложив создать ледовые коридоры для пропуска раздробленных льдин сквозь пролетные строения мостов, иными словами, бороться со льдом с помощью льда.

Эта остроумная выдумка оказалась очень полезной. Для дробления надвигающихся «айсбергов» мы призвали на помощь авиацию и саперов. Авиация вела непрерывную бомбежку громадных льдин еще на дальних подступах. Тяжелые мостовые фермы, сорванные со своих мест в полосе 1-го Украинского фронта где-то в верховьях реки и угрожавшие нашим мостам, под воздействием авиабомб и саперных фугасов превращались в щепу и беспрепятственно проходили в отверстия между опорами. Стоя на мосту, можно было видеть, как по длинному ледовому коридору протяженностью в несколько километров и шириной от 50 метров в верхнем течении и до 20 — 30 метров непосредственно у моста живой лентой устремлялась масса раздробленного льда.

Весьма оригинальным методом спасали Варшавский железнодорожный мост. С разных точек он был привязан к обоим берегам тросами, по 4 — 5 «ниток» в каждую сторону. Поверх моста поставили около 100 платформ, груженных булыжником, чтобы повысить устойчивость опор, а также уменьшить вероятность разрыва мостового настила.

В наиболее критический момент лед так надвинулся на этот мост, что образовался прогиб в центре его — нечто вроде полудуги, вогнутой в направлении течения. Поезд, стоявший с камнями на мосту, растянулся и, казалось, вот-вот разорвется. Замечательно, что и это положение, близкое к аварии, не вызвало нервозности, не повлекло за собой необдуманных действий или отчаяния — авиация и саперы планомерно продолжали свое дело.

Более трех суток длилась эта борьба со стихией. Мосты были спасены.

Особо отличились солдаты и офицеры 20-го мостового батальона под командованием майора В. Желтикова из 1-й гвардейской железнодорожной бригады, получившей потом название Варшавской. Эти бесстрашные люди карабкались по льдинам у самого моста, проталкивая их шестами в пролетные проходы. Иногда глыбы льда, громоздясь, достигали высоты мостового настила, и не каждый мог удержаться на этой подвижной, как живая, и грохочущей ледяной массе — некоторые из мостовиков срывались в воду. Но, хватаясь за брошенные им веревки, они без промедления взбирались на льдины и снова вступали в борьбу.

Хуже сложились дела у соседа справа — на 2-м Белорусском фронте. Единственный железнодорожный мост в его полосе через Вислу, у Торуни, не выдержал натиска льда и был снесен. Почти полмесяца нам пришлось пропускать через Варшавский мост поезда, идущие в адрес 2-го Белорусского фронта, пока Торуньский мост не был восстановлен вновь. [250]

Военный совет фронта высоко оценил заслуги железнодорожников в спасении мостов. Первый член Военного совета фронта вручил майору В. Желтикову орден Красного Знамени и сердечно поблагодарил личный состав батальона, который весь был удостоен наград. Орденом Красного Знамени был награжден инженер-полковник И. Л. Москалев.

Пока шла героическая работа по спасению вислинских мостов, между Варшавой и Брестом накопилось много эшелонов — ведь каждый день прибывало по этому направлению 25 — 30 поездов, и все они выстроились в ряд, благо авиация противника, хотя она еще активно действовала на переднем крае, уже не появлялась в глубоком тылу. Скопившиеся поезда мы пропускали один за другим по Варшавскому мосту с возможной быстротой, а часть их шла в район Демблина под перегрузку на западноевропейскую колею; таким образом, и южное направление было использовано до предела.

Нетрудно понять, как велико было значение спасенных мостов через Вислу для подготовки Берлинской операции.

К началу наступления на Берлин большую подготовительную работу провели также дорожники фронта. Через Одер было построено 25 автомобильных мостов общей протяженностью 15 017 погонных метров. По этим мостам в дни подготовки и проведения Берлинской операции проследовало в обе стороны [251] 1 671 188 автомашин, 400 тысяч повозок и около 600 тысяч пеших людей (главным образом советских и польских репатриантов).

Мы уже не раз говорили о героизме наших славных дорожников и мостовиков. Нельзя здесь не вспомнить о таком подвиге, как строительство деревянного средневодного моста длиной в 1600 погонных метров с пятиметровой проезжей частью через Одер в районе города Целин.

Во время наступательных операций от Вислы до Одера войска 5-й ударной армии форсировали Одер и захватили небольшой плацдарм севернее Кюстрина. Значение этого плацдарма было велико для закрепления достигнутого успеха и для подготовки последующего наступления на Берлин. Поэтому противник непрерывно атаковал части на плацдарме, стремясь сбросить их в реку. Для удержания позиций туда надо было немедленно перебросить самоходную артиллерию и танки.

Командование фронта приказало начальнику дорожных войск фронта Г. Т. Донцу организовать строительство автомобильного моста через Одер к Кюстринскому плацдарму. Выполнение этого задания было поручено военно-дорожному управлению № 3 (ВДУ-3) с приданным ему полком инженерных войск и 95-м мостостроительным батальоном из резерва фронта. Общее руководство строительством возложено было на инженер-подполковника Д. А. Руденко.

Поскольку район строительства находился под сильным воздействием артиллерийского и минометного огня противника, а также частых налетов авиации, строить приходилось ночью из элементов мостовых конструкций, заготовленных днем в окрестных лесах. Несмотря на это, дорожно-мостовые подразделения несли большие потери. В дневное время мост не раз повреждался авиацией противника в том или ином пролете, копры с дизель-молотами, установленными на понтонах, нередко тонули, пораженные осколками мин. И все-таки мост был построен за семь суток.

За эту неделю мостостроители потеряли убитыми 163 человека, утонувшими — 38 человек и ранеными — 186 человек. Тяжелой ценой достался этот мост, но он позволил перебросить на плацдарм боевую технику, удержать, а затем и расширить плацдарм.

Авиация противника всячески противодействовала восстановлению Кюстринских мостов через Одер. В ночь на 18 апреля, когда была закончена работа на железнодорожных мостах через Одер и Варту, противник нанес по ним серьезный удар с воздуха и разрушил оба моста. Части 29-й железнодорожной бригады и мостопоезд И. Л. Москалева самоотверженно, под непрерывной бомбардировкой, неся потери, снова [252] приступили к восстановлению обоих мостов, выполнив это задание всего за одну неделю, к 25 апреля. В результате, когда наши войска ворвались в Берлин, вместе с ними прибыл и первый поезд на станцию Берлин-Лихтенберг с тяжелой артиллерией. Это было в 18 часов 25 апреля 1945 года. Что и говорить! Событие немаловажное. С большой радостью мы рапортовали Военному совету фронта. Текст рапорта привожу дословно:

«Небо — Военному совету. Докладываю: сегодня 25 апреля в 18.00 по участку Кюстрин — Берлин открыто движение поездов до станции Берлин-Лихтенберг. Антипенко, Черняков, Борисов».

На этом рапорте наложена резолюция: «Молодцы. Жуков. Телегин. 26.4».

Дальнейшее восстановление сложного Берлинского железнодорожного узла [253] и большого числа мостов через Шпрее и Эльбу составляет также одну из славных страниц героической истории железнодорожных войск. Они выполнили свой долг перед Родиной.

* * *

Теперь продолжим рассказ о тыловом обеспечении Берлинской операции.

Основная трудность заключалась в подвозе боеприпасов. Фронт имел к тому времени около 14 тысяч стволов артиллерии и минометов различных калибров. Вес одного боевого комплекта превышал 43 тысячи тонн. Плотность артиллерии на направлениях главного удара составляла 272 ствола на километр фронта, а на некоторых участках — даже 286 стволов (5-я ударная армия). [254]

Море огня должно было обрушиться на голову противника. Один стрелковый полк поддерживался пятью артиллерийскими полками. Лишь на первый день операции было запланировано израсходовать 1 147 659 снарядов и мин, 49 940 реактивных снарядов; это составляет 2382 вагона боеприпасов. На один километр фронта на направлении главного удара приходилось 358 тонн боеприпасов.

Некоторые военные историки считают, что к началу наступления на Берлин 1-й Белорусский фронт имел достаточно материальных средств; но это верно лишь в отношении горючего и продовольствия. Боеприпасов же было всего 2 — 2,5 боекомплекта, из которых на первый день по плану предполагали израсходовать около 1,5 боекомплекта. А чем же брать Берлин, если мы израсходовали бы в первый день столь большое количество боеприпасов? Припоминается мне разговор с начальником штаба фронта генералом М. С. Малининым. Он сказал: «Мы с вами имеем случай в истории нашей Отечественной войны, когда в силу особой обстановки мы вынуждены начинать наступление с неполными запасами, надеясь на подвоз боеприпасов в ходе операции». Так оно и было.

Необходимо отметить при этом одну весьма важную деталь, которую часто забывают. Продолжительность артподготовки в первый день наступления на Берлин была определена в пределах часа. Но командующий фронтом, находившийся на наблюдательном пункте в расположении 8-й гвардейской армии, сократил артподготовку, подобно тому как он это сделал на Вислинском плацдарме, до 30 минут и двинул вперед войска, которые начали успешно наступать. (Правда, овладеть Зееловскими высотами в первый день наступления не удалось, но это нельзя отнести за счет неполной артподготовки). Полученная благодаря конкретному учету обстановки экономия боеприпасов имела большое значение для последующих дней операции и штурма Берлина. Подход поездов хотя и продолжался, но доставляемые боеприпасы не могли бы обеспечить потребности войск в эти дни, так как противник сопротивлялся на каждом рубеже, и каждый новый день наступления наших армий начинался с артподготовки при расходе от 0,25 до 0,5 боекомплекта. Вот тут-то и пригодилась экономия от первого дня наступления на Берлин, тем более что гитлеровская артиллерия не была полностью подавлена и вела довольно интенсивный ответный огонь. В самом конце операции боеприпасов накопилось уже довольно много, и не случайно наши войска отмечали победу над фашизмом артиллерийскими залпами почти без всякого учета выпускаемых снарядов.

Началась мощная артиллерийская подготовка. [255] Вся линия фронта озарилась яркими вспышками, залпы орудий и минометов сливались в неумолкаемый гул. Трудно передать словами величественную картину развернувшегося сражения!

Желая усилить психологическое воздействие на противника и ослепить его, а также для облегчения ориентировки нашей пехоты в ночных передвижениях, командующий привлек 143 мощных прожектора. Они располагались по фронту в 150 — 200 метрах один от другого и в 300 — 500 метрах от переднего края. Прожекторы были включены с окончанием артиллерийского огня.

Густой туман ослабил эффективность прожекторов, которые могли бы дать слепящие лучи на гораздо большую глубину. Но даже и при неблагоприятных условиях погоды прожектора, как показали некоторые пленные, ошеломили гитлеровцев.

С рассветом над полем боя появилась бомбардировочная авиация, сбросившая сотни тонн авиабомб. Образовалось огромное облако дыма и пыли.

Враг был подавлен и в первые два-три часа не оказывал серьезного сопротивления нашей пехоте и танкам. Но затем, оправившись от потрясения, гитлеровцы стали драться с небывалым ожесточением.

Наряду с мероприятиями по обеспечению Померанской операции и по подготовке Берлинской операции перед органами тыла встала задача хозяйственного освоения территории восточнее Одера.

Прежде всего нужно было спасти скот, оставшийся без всякого надзора. Всюду слышен был рев голодного скота, коровы оставались недоенными. А кто мог кормить, поить и доить их? Немецкие помещики и кулаки, работники военных хозяйств убежали, из большинства населенных пунктов эсесовцы насильно угнали на запад всех крестьян и батраков. Наши польские друзья еще не были готовы к заселению и освоению возвращенных им земель. Мы решили обратиться к советским женщинам, вызволенным из фашистской неволи. Их надо было собрать, объяснить положение, убедить их задержаться с отъездом на родину, ибо каждый упущенный день грозил гибелью тысячам голов скота. Но невозможно было надолго задерживать на чужбине советских людей, истосковавшихся по родине, по дому.

Вначале мы не представляли, как велика вставшая перед нами непредвиденная задача. Думали, обойдемся своими штатными подразделениями. Но уже ближайший подсчет [257] показал, что брошенного скота так много, что требуются более обширные мероприятия. Прежде всего, надо было собрать бродящий по полям скот в гурты, чтобы легче было за ним присматривать, кормить, доить. Нужна была немедленная ветеринарная помощь, так как появилось много больного скота со всякого рода воспалениями из-за нерегулярного доения; ветеринарный состав фронта и армий едва успевал появляться на вызовы начальников гуртов. Отовсюду поступали тревожные сигналы о нехватке кормов. Огромное количество объемистого фуража, сочных кормов и концентратов требовалось для всей этой массы скота. Эти корма надо было найти, учесть и подвезти в определенные районы. Значит, нужен был транспорт, — железнодорожный, автомобильный, гужевой. Нужно было горючее, нужны были люди, нужна была организация!

Встал вопрос о выборе наиболее благоприятных зон для сосредоточения и длительного содержания скота с учетом кормовых и водных ресурсов, благополучия в эпизоотическом отношении, удобств хозяйственного обслуживания и т. д.

Отдельным гуртам в связи с этим предстоял переход на большое расстояние с тем, чтобы можно было с наибольшей выгодой использовать прекрасные поймы рек Одер и Варта.

О перевозке скота в эти места по железной дороге не могло быть и речи. Железнодорожного транспорта не хватало для воинских перевозок. Реальным представлялся только один способ — перегон. Но легко сказать перегон! Хотя у нас и был за плечами опыт перегона скота от Волги до Днепра, но то был русский скот, привыкший ходить каждый день по 15 — 20 километров, а здесь — дело другое. Как известно, на Западе крупный рогатый скот находится на стойловом содержании. Круглый год он стоит в загоне и лишь понемногу совершает «променад» — 100 — 200 метров в сутки на небольшом пятачке. У этого скота не приспособлены для длительных переходов ни копыта, ни мускулатура. Посоветовались со специалистами. Работники ветеринарной службы признали возможным и желательным переход скота в районы, богатые кормами, но при условии проведения заблаговременной физической тренировки скота и тщательного обследования маршрутов перегона. Пришлось разработать специальную тренировочную программу, которой предусматривался курс всевозможных растираний, массаж, зачистка и обрезка копыт, а затем покрытие их слоем смолы. Что же касается маршрутов перегона, то изучение их было довольно сложным делом; надо было предусмотреть пункты водопоев, кормления, лечения, наличие тех или иных инфекций и т. д. Одну корову переводить из района в район на 40 — 50 километров — и то дело трудное. А тут десятки и сотни гуртов! [258]

Польские власти оказали большую помощь в выборе районов, выделив пастбища в поймах рек, а наши военно-продовольственные органы завезли туда из своих скромных ресурсов более 3000 тонн концентрированных кормов.

С исключительной заботой и бережливостью отнеслись советские люди (репатрианты) к этому бесхозному скоту. Они принимали телят от коров, растелившихся в пути, выпаивали их, везли на повозках и не допустили падежа.

Ценой величайших усилий со стороны военно-тыловых органов и населения вся эта масса скота была спасена от неминуемой гибели.

Спасенный таким образом скот меньше всего нужен был армии, ибо советские войска получали все необходимое для питания за счет государственных заготовок. Спасая скот, мы думали о людях, освобожденных из концентрационных лагерей, об обездоленном населении прилегающих районов. В частности, благодаря этому мы смогли выполнить указание Советского правительства о выделении 5 тысяч дойных коров в распоряжение берлинских властей для обеспечения молоком детей до 13-летнего возраста из расчета 200 граммов молока в сутки на каждого.

Надо было провести весенний сев на землях восточнее Одера. Ведь гитлеровские войска ушли оттуда в марте — апреле 1945 года, угнав местное население. А весна в тех краях наступает рано. Нельзя же было оставить десятки тысяч гектаров незасеянными!

Пришлось наспех создавать свои импровизированные «совхозы», оснащать их транспортом, горючим, выделять для них семенной материал, удобрения и пр. Мы понимали, что, вероятно, не нам придется собирать этот урожай, но важно было, чтобы земля уродила.

В такой обстановке пришлось расширить функции отдела заготовок упродснаба фронта, превратив его из органа снабжения в производственный. Несколько позже было создано целое сельскохозяйственное управление фронта во главе с полковником В. В. Бегутовым, а пока что во главе всех этих дел стоял начальник отдела заготовок подполковник Апексимов, который приобрел к тому времени большой опыт по заготовкам и переработке сельскохозяйственной продукции. Непосредственное руководство этим органом осуществляли генерал Н. К. Жижин и полковник В. Ф. Ткачев. Благодаря участию в этом важном деле всех армейских органов тыла, а также командиров соединений и частей, [259] еще до начала Берлинской операции и во время ее проведения было засеяно 300 тысяч гектаров земли всевозможными яровыми культурами, это не менее 40 миллионов пудов зерна. (Эти земли возвращались по окончании войны Польской Народной Республике, но так как переселение поляков на них не могло идти быстро, то, по договоренности с польским правительством, урожай пришлось убирать нашей группе войск.)

После Берлинской операции было организовано сенокошение в поймах Одера и Варты. Чтобы не упустить драгоценного для сенокоса времени, надо было позаботиться об инвентаре, о сенопрессовальных машинах, о проволоке и пр. Это было успешно выполнено тыловыми работниками армий, корпусов, дивизий. Особенно хорошо потрудились начальники тыла кавалерийских корпусов: 7-го — генерал В. Н. Казанский, 2-го — подполковник С. П. Иванов, их корпуса были главными потребителями заготовленного сена. Всего было заготовлено и спрессовано свыше 100 тысяч тонн сена.

На этой же территории было много бездействующих промышленных предприятий. Среди них нас интересовали в первую очередь мельницы, хлебозаводы, макаронные фабрики и др., но одновременно мы пользовались каждой возможностью, чтобы наладить работу текстильных и кожевенных предприятий — ведь фронт нуждался в обмундировании, обуви, снаряжении. Хозяева этих предприятий почти все сбежали, но рабочие-немцы, где они остались, готовы были приступить к работе, была бы дана электроэнергия. Где не хватало местных рабочих, решено было привлечь подлежащих репатриации советских граждан. Но прежде всего нужно было запасти топливо для электростанций — уголь и мазут. В каждом городе и у некоторых предприятий были свои энергоисточники, и не только фронтовое управление тыла, но и тылы армий старались наладить хозяйственную жизнь на территории, где располагались их войска.

Особенно широкую инициативу развернули начальник тыла 5-й ударной армии генерал Н. В. Серденко, интендант 3-й ударной армии полковник С. П. Кудрявцев, начальник тыла 61-й армии генерал А. А. Вавилов, начальник тыла 2-й гвардейской танковой армии П. С. Антонов. Отовсюду поступали донесения о начатом изготовлении солдатского белья, летнего обмундирования, кавалерийского снаряжения, котелков, ложек, кружек и т. п.

Усилился спрос на сырье: в одном месте его не было, а в других местах накопилось в излишке. Возникла нужда в создании специального отдела для руководства промышленным производством. Его возглавил талантливый инженер и [260] организатор Вишневый со своими ближайшими помощниками Суконновым и Светлицким. Они попытались даже внести плановое начало в работу промышленных предприятий, организуя смежников и обеспечивая поставку сырья.

Так, в системе тыла фронта ведущее положение заняли новые отделы — сельскохозяйственный и промышленный. И хотя эти отделы в общем быстро развернули свою деятельность, но в те дни мне не раз приходила в голову мысль, что к решению таких крупных задач следовало бы подготовиться, еще находясь на своей территории, еще там надо было готовить кадры для такой работы.

Возможно, читателю наскучило даже очень краткое изложение тех, казалось бы, совсем невоенных задач, которыми приходилось заниматься тылу в Берлинской операции. Но это только небольшая часть задач, которые решал тыл. В связи с концом войны возникали и другие вопросы.

Говоря о Берлинской операции, мы имеем в виду не только взятие самого Берлина, но и разгром всех германских войск.

В связи с этим следует сказать о некоторых общих показателях итогов операции, относящихся ко всем трем фронтам — 1-му, 2-му Белорусским и 1-му Украинскому.

Несмотря на ограниченную глубину операции (150 — 200 километров), на сравнительно сжатые сроки ее проведения, она все же дорого обошлась советским людям. Свыше 300 тысяч убитыми и ранеными потеряли мы в этой заключительной схватке с обреченным врагом.

Было израсходовано огромное количество военных материалов — около 200 тысяч тонн боеприпасов, 150 тысяч тонн горючего, свыше 300 тысяч тонн продовольствия и фуража. Вместе с другим имуществом (инженерным, вещевым и пр.) все это составляет не менее 800 тысяч тонн, или 1300 поездов. Мы уже не говорим об огромном количестве восстановительных и строительных материалов, завезенных из Советского Союза для возведения мостов через Одер, Варту, Шпрее и для строительства других объектов в Германии.

Фронты потеряли свыше 21 тысячи коней.

Весьма важно отметить, что войска 1-го Белорусского фронта, как и вся Красная Армия, закончили войну с высоким уровнем материальной обеспеченности и при хорошем состоянии боевой техники и автомобильного транспорта. Одержав победу над фашизмом, мы располагали достаточной силой, чтобы прочно удерживать результаты победы при любом стечении обстоятельств. Не случайно и в первые послевоенные годы, когда наши военные раны еще не были залечены, даже самые агрессивные наши империалистические враги не рискнули выйти за рамки «холодной» войны. [261]

После разгрома фашизма наши войска и особенно их тылы столкнулись с ужасными последствиями, оставленными войной на немецкой территории.

Исключительную угрозу для войск и для населения представляла возможность эпидемий в самом Берлине. Стояла жаркая погода, а всюду — в каждом доме, подвале, на чердаках — валялись трупы. Командующий фронтом потребовал он начальника тыла и начальника санитарного управления фронта генерала А. Я. Барабанова принятия решительных мер. Вскоре были убраны все трупы, за исключением тех, что оставались под обломками больших домов. Но перед санитарным управлением стояли и другие сложные задачи, которые могли быть устранены лишь с большой затратой труда: множество разрушенных и зараженных водоемов и источников, массовые заболевания среди освобождаемых из концлагерей советских и иностранных граждан, испорченные продукты питания на складах, в магазинах и т. д.

И всем этим надо было заниматься, одновременно выполняя первую обязанность военно-санитарной службы — излечение раненных в боях.

Борьба за Берлин была ожесточенной. Гитлеровцы вели огонь отовсюду: с крыш домов, с балконов, из подвалов, из-за каждого угла. Как уже говорилось, 5-я ударная и 8-я гвардейская армии потеряли до четверти своего состава; другие хотя имели меньше потерь, но все же насчитывали по 2 — 3 тысячи раненых. Однако мы полностью прекратили санитарную эвакуацию на родину, добиваясь того, чтобы все раненые были окончательно излечены во фронтовых и армейских госпиталях, а в Советский Союз уезжали здоровыми людьми.

В результате Берлинской операции было захвачено много трофеев:

Разумеется, большая часть всего перечисленного оружия представляла собой груду металла, но и металл был очень нужен, особенно в то время. [262]

После того как ушли с территории Германии 2-й Белорусский и 1-й Украинский фронты, сбор, сортировка и отправка на металлургические заводы всего этого имущества легли на трофейную службу 1-го Белорусского фронта (впоследствии Группы советских войск в Германии). Привести такую уйму металлолома в транспортабельное состояние, подвезти к линиям железной дороги — все это, если вдуматься, составляет самостоятельную операцию, не менее сложную, чем, скажем, перегон скота или уборка хлеба зимой. И все же для трофейных органов фронта эта работа не была главной. Большое внимание уделялось уничтожению военных объектов на основе решений Крымской, а впоследствии — Потсдамской конференций. Программа уничтожения военно-промышленного потенциала Германии сочеталась с программой возмещения Германией ущерба, нанесенного народам Европы. Большой объем работ по трофеям потребовал учреждения новой должности — заместителя начальника тыла фронта по трофейной службе. На эту должность был назначен интендант фронта генерал Н. К. Жижин, уже не раз показавший свои способности при решении крупных хозяйственных задач.

Много хлопот нам доставило содержание военнопленных, которых только с 16 апреля по 9 мая 1945 года было взято войсками 1-го Белорусского фронта 250 534 человека.

На фронте существовал специальный отдел, имевший в своем составе 10 сборных пунктов военнопленных (СПВ). Этот отдел подчинялся Военному совету фронта и Наркомату внутренних дел СССР. Возглавлял его имевший большой опыт в этом деле полковник Мамеко. Как и на протяжении всей войны, обращение с военнопленными с нашей стороны было гуманным. Пленные немцы оказались в более выгодном положении, нежели находившиеся на свободе их соотечественники, жители Берлина и других крупных городов Германии, которые еще до крушения гитлеровского режима влачили полуголодное существование, а после боев в Берлине и вовсе голодали. Советское командование строго следило за тем, чтобы пленные находились в тепле, чистоте и получали положенную норму продовольствия. Больше того, мы, насколько возможно, считались с желанием пленных работать во время их нахождения в плену по той или иной специальности. [263]

* * *

По мере того как наши войска продвигались на Эльбу, все новые и новые тысячи советских граждан и граждан других стран мира толпами шли на восток, уходя из лагерей и от хозяев.

Репатриантов принимали на специальные сборные пункты, там они проходили медико-санитарный осмотр и обработку, некоторых приходилось тут же госпитализировать, других заново одевать и обувать, а главное — надо было всех немедленно накормить и обеспечить ночлегом.

Военные советы армий и Военный совет фронта с каждым днем повышали свои требования к органам тыла. Дело в том, что в течение мая и июня 1945 года среднесуточный приток репатриированных в нашу зону составлял, по данным начальника управления репатриацией генерала Скрынника, 36 тысяч человек. К концу июня их скопилось до 1 миллиона, не считая призванных в ряды Красной Армии непосредственно армейским командованием.

Среди репатриантов велась огромная политическая работа, которой руководили первый член Военного совета фронта генерал К. Ф. Телегин и политическое управление фронта во главе с генералом С. Ф. Галаджевым.

Миллион человек!

Надо было их разместить, накормить, подлечить, одеть, обуть. И над всеми этими задачами стояла одна, самая трудная и неотложная — как лучше и скорее отправить миллион человек на родину?

Стали подсчитывать, рассчитывать, но хорошего выхода найти не могли: не хватало ни вагонов, ни дорог с достаточной пропускной способностью. Если сажать в поезд по 1500 человек, то потребуется 700 поездов. Но ведь у каждого репатрианта были личные вещи, и мы не могли допустить, чтобы люди лишались своих скромных пожитков. Практически в поезд можно было посадить не более тысячи человек с вещами, следовательно, понадобилась бы тысяча поездов.

В те дни мы отправляли на восток два-три поезда с репатриантами в сутки... Почти полтора года пришлось бы некоторым ждать своей очереди. Невеселая перспектива! К тому же, по имевшимся тогда сведениям, число репатриированных могло возрасти до 3 миллионов человек.

После неоднократных переговоров члена Военного совета фронта с Москвой решено было большую часть репатриантов отправлять в СССР пешим порядком. Люди понимали, что [264] иного выхода нет, но каждый стремился попасть в группу, подлежащую перевозке по железной дороге. Поскольку детей до 14-летнего возраста твердо решили пешком не посылать, то нередко встречались случаи фиктивного усыновления (удочерения) детей женщинами, не желавшими идти пешком.

Оказалось, что многие женщины, раздобывшие себе обувь после освобождения, обуты в туфли на высоких каблуках, а на них далеко не уйдешь. Встал еще один вопрос о выделении десятков тысяч пар женской обуви на низких каблуках для идущих пешком....

В общем по принятому тогда варианту походным порядком отправлялось в Советский Союз 650 тысяч человек.

Намечено было пять трасс общей протяженностью (включая территорию Польши) в тысячу километров каждая. Трассы были разбиты на этапные пункты, где были построены напольные печи для выпечки ежедневно 8 — 10 тонн хлеба, установлены очаги для приготовления горячей пищи, которая выдавалась через каждые трое суток. На этих этапных пунктах выдавался и сухой паек на три дня. Тут же были походные душевые установки и пункты медицинской помощи.

Люди были сведены в колонны по 5 тысяч человек в каждой. Колонны выходили на трассы одна за другой через сутки. Перед выходом устраивались торжественные проводы.

Немало было драматических сцен. В Германию часто угоняли целые семьи — мужа, жену, ребенка или несколько ребят. Кроме того, среди этих «восточных рабочих» возникли на чужбине новые семьи с детьми. Жены провожали в далекий путь своих мужей, а сами оставались с малыми ребятами, чтобы следовать в СССР поездом; многие из них готовы были идти вместе с мужьями пешком, но мы не могли допустить этого. Опять слезы, опять заботы... Военные работники убеждали матерей и детей, что это временная разлука, что иного выхода нет.

За выбор трасс, за порядок на них отвечали военные дорожники. Автомобильная служба фронта выделила 2 тысячи автомашин для подвоза продовольствия по маршрутам и для сопровождения каждой колонны репатриантов. Служба ГСМ выдвинула всюду свои заправочные пункты. Личные вещи отправлялись на машинах в сопровождении офицеров и самих репатриантов до советско-польской границы; там эти вещи укладывались в строго установленном порядке.

Продовольственная служба фронта отправила на этапные пункты 20 тыс. тонн муки, 6 тыс. тоны крупы, 2500 тонн мясных консервов, 1500 тонн жиров, 1600 тонн соли, 1300 тонн сахара, 50 тыс. тонн картофеля и др. Ввиду того, что в пути большое значение имел сухой паек, фронт выделил 12 миллионов банок консервов — пришлось нам со всех складов фронта и армий изъять все консервы до последней банки. [265]

Маршал Жуков лично рассматривал план перехода репатриированных и дал строжайший наказ о соблюдении твердого порядка на трассах. Особое внимание было обращено на недопустимость каких-либо осложнений во взаимоотношениях с польским населением — ведь стояло лето, по пути много садов, огородов, прудов; категорически запрещалось самовольна заходить куда-либо.

В числе освобожденных нами из немецкой неволи были и граждане других стран, в том числе американцы, англичане, французы. О судьбе побывавших в немецком плену военных из союзных с нами армий заботилось не только наше военное командование, но и центральные правительственные органы. Граждан США, Англии и Франции одевали, обували, кормили и доставляли в Одесский порт, откуда они следовали к себе на родину.

Между прочим, не всегда тем же отвечали нам союзники. Они нередко передавали нам репатриированных с однодневным запасом продовольствия, а по договоренности полагалось обеспечивать их на трое суток. Вскоре последовали и другие недружелюбные акции со стороны союзников, но о них здесь не место говорить.

Я очень коротко рассказал о работе советского военного командования и, в частности, органов тыла фронта и армий в связи с репатриацией освобожденных из фашистской неволи людей. По существу это отдельная тема для описания и исторического исследования. Но многое даже из рассказанного здесь происходило уже после войны.

* * *

Война не кончилась, но уже близился ее конец, и надо было думать, как говорится, о завтрашнем дне.

В один из последних дней апреля 1945 года я доложил Военному совету фронта о своем намерении созвать 30 апреля в Нойенхагене (7 километров юго-западнее Альт-Ландсберга) общефронтовое совещание начальников тыла армий, начальников служб тыла фронта, руководящих партийно-политических работников тыла фронта для обсуждения задач, связанных с предстоящим переходом войск на мирное положение. Командование одобрило наше предложение, а генерал Телегин дал указание, чтобы на это совещание были приглашены и вторые члены военных советов армий.

Пользуюсь сохранившимися записями, чтобы воспроизвести [266]

некоторые места из моего доклада, а также из выступлений отдельных участников совещания, ибо эти материалы в известной степени характеризуют сложившуюся тогда обстановку.

Сама повестка дня совещания свидетельствовала о том, что конец войны не сулит работникам тыла перспективы почить на лаврах. На обсуждение выносились следующие вопросы: организация фронтового и армейского тыла после окончания войны, о сборе трофейного имущества, о поддержании порядка в Берлине, о репатриации советских граждан, о приеме военнопленных после капитуляции Германии.

Что и как мы сделали позднее для решения названных проблем, читатель уже знает из предыдущего рассказа.

На этом совещании еще не поднимался вопрос об увольнении из армии старших возрастов — просто неудобно было ставить его, поскольку война не кончилась, хотя Военный совет фронта предвидел всю сложность этой задачи и требовал от тыла подготовительной работы. Но пока что надо было обсудить те вопросы, которые прямо вытекали из обстановки.

— Товарищи! Близится конец войны. Наше совещание сегодня, видимо, последнее совещание в военное время.

Так был начат мною доклад. Не скрою, мне самому не совсем верилось, что так оно и будет. Ведь четыре года каждый день и каждый час все помыслы были только о войне, только о делах на фронте, только о боевой технике, о людях, о дорогах, о транспорте!

А теперь надо было внушить боевым друзьям и соратникам, что от нас, тыловиков, во многом зависит обеспечение спокойного отдыха наших воинов-победителей, создание для них таких условий, чтобы они почувствовали прелесть мирной жизни. Вдуматься только: четыре года прожить в окопах, блиндажах, спать на сырой земле, не раздеваясь, умываться кое-как, жить в постоянном физическом и нервном напряжении, испытывать воздействие ружейно-пулеметного, артиллерийского, авиационного огня, слышать стоны, видеть убитых или искалеченных товарищей, гнать от себя мысль, что и тебя, возможно, ждет такая же участь, — и вдруг это все теперь позади: ты можешь спокойно раздеться, разуться, лечь в чистую постель и помечтать о завтрашнем дне...

Об этом «блаженстве завтрашнего дня» и надо было думать старшим командирам, прежде всего нам, руководителям тыла и его служб. Надо было найти и предоставить советским воинам казарменные помещения, кровати или хотя бы чистые нары с постельной принадлежностью, дать возможность всем хорошо помыться, сменить белье, надеть чистое обмундирование, пришить белый подворотничок, начистить ботинки, побриться и посмотреть на себя в зеркало. [267]

На основе уже принятого Военным советом фронта решения нам предстояло привести в порядок тылы, собрать растянувшиеся на сотни километров тыловые учреждения, материальные средства и запасы, освободить армии от ненужного имущества, организовать ремонт обмундирования и техники, наладить изготовление одежды и обуви, а также всего остального имущества на предприятиях Германии.

Нашей задачей теперь было также максимально сократить расходы государства на содержание армии за границей. Маршал Жуков дал указание планировать работу тыла с перспективой не менее чем на год при соответствующем количестве войск фронта. Мы должны были для этого хорошо изучить местные условия, наличные ресурсы, организовать весенний сев, затем и уборку урожая с тех земель, которые засеяны войсками фронта (а их вместе с озимым клином насчитывалось 350 тысяч гектаров), с тем чтобы хлеба хватило минимум на год; очень важно было не упустить время для посадки в данной местности картофеля, капусты, огурцов, помидоров, чтобы обеспечить наших бойцов на целый год и овощами.

Мясную проблему решить мы могли, как нам казалось, лишь развивая свиноводство. В нашем фронтовом хозяйстве насчитывалось 66 тысяч свиней; надо было сберечь маточное поголовье и позаботиться о приросте стада, организовав для этого крупные свиноводческие фермы, пользуясь услугами местного населения. Если мы будем хорошо хозяйничать и у нас окажутся излишки, мы будем вывозить их в Советский Союз.

Эти и многие другие вопросы я вынес на обсуждение собравшихся.

На совещании выступило более 20 генералов и офицеров, и каждый из них вносил крупицу своего опыта.

* * *

2 мая пал Берлин.

С великим волнением читал каждый из нас приказ Верховного главнокомандующего:

«... Войска 1-го Белорусского фронта при содействии войск 1-го Украинского фронта после упорных уличных боев завершили разгром берлинской группы немецких войск и сегодня, 2 мая, полностью овладели столицей Германии, городом Берлином — центром немецкого империализма и очагом немецкой агрессии».

На 8 мая 1945 года было назначено подписание в Карлхорсте, предместье Берлина, акта о полной и безоговорочной

Капитуляции фашистской Германии. Церемония подписаний акта о капитуляции состоялась в ночь на 9 мая 1945 года. Мне пришлось руководить организационно-хозяйственным обеспечением этой церемонии.

8 мая прибыли в Карлхорст представители всех союзных армий. Советское Верховное главнокомандование представлял маршал Советского Союза Г. К. Жуков, Верховное командование Великобритании — главный маршал авиации А. Теддер, вооруженные силы Соединенных Штатов Америки — командующий стратегическими воздушными силами США генерал К. Спаатс, французские вооруженные силы — главнокомандующий французской армией генерал Ж. Делатр де Тассиньи. В Карлхорст были доставлены и представители разгромленных германских вооруженных сил — фельдмаршал Кейтель, адмирал флота Фридебург и генерал-полковник авиации Штумпф. Немецких представителей разместили в маленьком особнячке вблизи бывшего военно-инженерного училища в Карлхорсте, где было намечено подписать акт о капитуляции и устроить банкет по этому случаю.

Еще с утра 8 мая нами были приняты меры к тому, чтобы стол для немецких представителей в отведенном для них особняке был накрыт подобающим образом. Поручив официанткам столовой военторга Е. П. Михетько и Е. Д. Павловой заняться сервировкой стола для Кейтеля и сопровождающих его лиц, я вызвал к себе начальника военторга фронта Н. В. Каширина, его заместителя А. В. Моргунова и шеф-повара В. М. Павлова, чтобы выслушать их доклад о подготовке торжественного обеда, который должен был начаться после подписания акта о капитуляции, примерно в 15 часов 8 мая. Еще накануне шеф-повар Павлов предложил разработанное им меню этого обеда.

Впервые пришлось нам заниматься «снабжением» такого рода.

Каждый, конечно, хорошо понимал, каковы были моральные переживания и материальные затруднения людей в связи с войной. Казалось бы, не до банкетов в такое время... Но ведь была завершена невиданная по масштабам война! Впервые собрались представители стран-победительниц по такому торжественному поводу. Надо было хорошо принять гостей.

Предложенное Павловым меню было согласовано с представителем Министерства иностранных дел Васильевым и одобрено маршалом Жуковым.

Ассортимент продуктов требовался настолько разнообразный, что пришлось обратиться за помощью к министру пищевой промышленности СССР В. П. Зотову. [269] Прошло несколько часов, и все недостающие продукты и напитки были доставлены самолетом в Берлин. Военторг фронта также выделил кое-что из своих запасов. Пришлось привлечь и работников столовой 1-го эшелона фронта; начальник административно-хозяйственного отдела штаба фронта Л. С. Чернорыж и начальник военторга при штабе фронта Ю. Е. Малиновский принимали активное участие как в подготовке обеда, так, главным образом, и в организации зала заседания, где предполагалось принятие капитуляции.

Этот зал мог вместить человек 300 — 400. Столы были расставлены буквой «П» при подписании акта и буквой «Ш» — во время торжественного обеда. Для немецких представителей был поставлен справа у входа небольшой столик.

Пока шло оборудование зала заседаний, меня пригласили оценить поварское искусство Павлова. Об этом человеке мне хочется сказать подробнее. Впервые я его встретил в 1943 году на Курской дуге в одном из госпиталей фронта. После осмотра госпитальных палат и опроса претензий раненых мы осмотрели пищевой блок, и там я увидел Павлова. Раненые единодушно хвалили качество госпитальной пищи и благодарили шеф-повара. По внешности Павлов являл собой классический тип русского повара. Его внушительная фигура, широкое лицо, серо-голубые глаза, приятная улыбка, необычайное добродушие во всем облике, профессиональная манера пускаться в подробное описание подаваемого блюда — все было в нем привлекательно. [270] Впоследствии, когда мы двинулись вперед и госпиталь, где он работал, остался вне границ фронта, Павлова назначили шеф-поваром генеральской столовой 2-го эшелона полевого управления фронта. С той поры и до конца войны мне не раз приходилось слышать восторженные отзывы о необычайном мастерстве шеф-повара.

В настоящее время Павлов работает заведующим производством ресторана Харьковского вокзала. Как выдающийся специалист он удостоен высокого звания мастера-повара всесоюзной категории, что засвидетельствовано дипломом за личной подписью Анастаса Ивановича Микояна.

Зная Павлова, мы не могли сомневаться в том, что подготовка торжественного обеда ведется «на самом высоком уровне».

Но вдруг начались осложнения. К 15 часам 8 мая обед был приготовлен, а подписание акта о капитуляции откладывалось. Уже вечерело, а команды о созыве людей в зал заседания все не было. Несколько раз я обращался к маршалу Жукову, высказывая ему тревогу за качество обеда. Но не от него зависела проволочка, на то были причины высокого дипломатического порядка: Москва, Вашингтон, Лондон не могли договориться о процедуре принятия капитуляции... Поварам не было дела до этих переговоров, их беспокоило одно — как бы не ударить лицом в грязь и показать именитым европейцам во всем блеске русское поварское искусство.

Раза два я заходил в домик Кейтеля. Он сидел за столом, накрытым более скромно. За спиной у него и у других немецких представителей стояли английские офицеры. Кейтель держал себя с независимым видом, к пище едва притрагивался. Ему предстояло с минуты на минуту быть вызванным в зал заседаний и там, перед лицом всего мира, подписать документ, который навеки пригвоздит к позорному столбу германских милитаристов, — акт о безоговорочной капитуляции. Оп сидел напыщенный, вытянув шею, с моноклем в глазу.

Наконец, наступил долгожданный час.

За столом официальных представителей стран-победительниц в центре сидел сосредоточенный, суровый Жуков. Бесконечно щелкали затворы фотоаппаратов и кинокамер. Журналисты и кинооператоры суетились, стремительно ходя по огромному залу, пытаясь взобраться повыше, чтобы лучше запечатлеть событие.

Церемонию открыл маршал Жуков, Он приветствовал генералов, дипломатов, всех гостей. Затем он приказал ввести в зал представителей гитлеровского командования. Картинным жестом Кейтель приветствовал собравшихся фельдмаршальским жезлом. [271]

После проверки полномочии германским представителям был предъявлен акт о безоговорочной капитуляции. Началась процедура подписания каждого экземпляра.

Кейтеля я в эту минуту видеть не мог — он был заслонен толпой журналистов и кинооператоров.

Но вот закончилась процедура подписания акта о капитуляции, маршал Жуков приказал увести немецких генералов.

Советские люди и поныне вправе гордиться тем, что, олицетворяя силу советского оружия, несгибаемую волю советского народа, во главе всей этой церемонии был маршал Советского Союза Г. К. Жуков.

После подписания акта о капитуляции (это произошло около 0.45 минут по московскому времени 9 мая 1945 года), пока шла подготовка к ужину (обед во 2-м часу ночи) вокруг Г. К. Жукова тесным кольцом собрались советские генералы и журналисты, поздравляя друг друга с окончанием войны. Среди присутствовавших было немало товарищей, прошедших боевой путь от Москвы до Берлина.

Обращаясь к своим соратникам по оружию, Г. К. Жуков произнес речь, оставшуюся и поныне в моей памяти:

«Партия и правительство в час смертельной опасности, нависшей над Родиной, доверили нам оборону столицы нашей Родины Москвы в 1941 году, и это доверие наши доблестные войска оправдали, город не был сдан на поругание врагу. Отборные гитлеровские войска были разгромлены на подступах к столице. Теперь, в 1945 году, нам снова оказаны доверие и великая честь довести до конца разгром ненавистного врага в его собственном логове. И это доверие еще более блистательно оправдали наши славные воины, водрузив знамя победы над рейхстагом».

Во 2-м часу ночи все участники церемонии были приглашены к столу. Главным консультантом по церемониалу был тот же Васильев, который порекомендовал рассадить гостей так, чтобы рядом с каждым советским генералом сидели француз, англичанин и американец. Такой порядок был соблюден за всеми столами. Я сидел за столом неподалеку от главного входа, откуда мне удобнее было наблюдать за всем залом и за работой обслуживающего персонала. Главный распорядитель по питанию Н. В. Каширин находился недалеко от меня, и ему было легко уловить мой знак, призывающий доставить недостающие на столах блюда и бутылки.

Банкет открыл маршал Жуков кратким, но выразительным тостом за победу, за советских воинов, за воинов союзных с нами государств, за здоровье всех присутствующих. Затем такие же короткие тосты произнесли Теддер, Делатр де Тассиньи, Спаатс, член Военного совета фронта К. Ф. Телегин, [272] генералы В. Д. Соколовский, Н. Э. Берзарин, С. И. Богданов, В. И. Чуйков и др.

Откровенно говоря, все мы, в том числе и наши гости, сильно проголодались. Никто не был разочарован краткостью тостов. Да и не было нужды в них. Обстановка с самого начала сложилась весьма дружественная, все старались сказать друг другу приятное, пользуясь скудным запасом иностранных слов. Хотя я и получил отличную оценку по английскому языку на выпускном экзамене в Военной академии им. Фрунзе в 1940 году, но разговорную речь знал мало, да к тому же многое и позабыл. Все же я смог поддерживать элементарный разговор за столом на каком-то условном, но все же понятном англичанину языке. Весь разговор сначала сводился к похвалам ужину со стороны гостей. Гости опрокидывали бокал за бокалом с «русской горькой»: даже отличный армянский коньяк не имел такого спроса, как «Особая московская». Хотя это было под утро, но и щи суточные были приняты гостями с превеликим удовольствием, что доставило особую радость шеф-повару. Еще большим успехом пользовались украинский индюк со сметаной и уральский пирог с рыбой. Сидевший против меня американский генерал заметил мое влияние на восполнение ресурсов и перед тем, как разойтись, попросил меня обеспечить его на отъезд бутылкой водки и бутербродами с черной икрой. Конечно, не только он, но и другие иностранные генералы получили такой «посошок на дорогу».

Банкет завершился песнями и, конечно же, разудалой русской пляской. Второй раз за войну довелось мне увидеть, как пляшет маршал Жуков. Первый раз это было 19 ноября 1944 года в Бялой Подляске по случаю Дня артиллерии. Он и генерал Радзиевский показали тогда изрядное умение — кавалеристы! На этот раз в паре с Жуковым был Делатр де Тассиньи. Оба они старались превзойти друг друга сложными фигурами...

Было около 6 часов утра. Пора было разъезжаться по домам.

Расставались мы, как настоящие боевые друзья. Трудно было допустить мысль, что дружба, скрепленная кровью, вскоре будет омрачена длительным периодом «холодной войны».

Если бы ветераны всех стран, боровшихся с фашизмом, не забывали тяжелых уроков минувшей войны, человечество могло бы спокойнее жить и трудиться, более уверенно смотреть в будущее. [373]

* * *

Мирная жизнь началась для нас вдали от Родины. Солдат больше не поднимали по тревоге, им разрешили подольше спать, дали больше так называемого личного времени. По вечерам из казарм доносились песни, музыка.

Артиллеристы надраивают материальную часть, надевают чехлы на недавно остывшие стволы. Танкисты чистят, смазывают и даже подкрашивают материальную часть. Кавалеристы приводят в порядок снаряжение, начищают трензеля, стремена, чинят седла, а больше всего хлопочут вокруг своих лошадей. У каждого есть своя служебная и личная забота.

Многих, у кого семьи не стало, не осталось крова, даже село сожжено дотла или завод эвакуировали на восток, одолевают нелегкие мысли: куда ехать после армии? Как жить дальше? Пока шла война, все эти вопросы остро возникали на какой-то миг, чтобы снова угаснуть, — быть может, завтра я вообще ни о чем не буду думать... А теперь думы стали неотвязными. Скоро начнется увольнение из армии людей старших возрастов, будут опрашивать, куда хочешь ехать? Командиры всех ступеней, от взводного до генерала, обязаны были помочь своим подчиненным как можно лучше решить их жизненные вопросы.

Еще до окончания войны в армию начали поступать приглашения на работу. Люди были нужны всюду. Страна все более широким фронтом шла в поход против разрухи, против бесчисленных бедствий, принесенных войной. Выбирай любой район, любую отрасль промышленности, любой колхоз! Конечно, в каждом отдельном случае решение принять было нелегко, и не всегда оно оказывалось удачным. Но в целом вопрос трудоустройства демобилизуемых не представлял никакой трудности.

Для нас, тыловиков, увольнение тысяч воинов, отбывающих на Родину, означало новую заботу: у многих обмундирование и обувь пришли в негодность. Надо было заново одеть, обуть каждого человека, чтобы он уехал в добром здравии и хорошем настроении. Не обременяя страну заявками и просьбами, мы изготовили на месте до 400 тысяч комплектов нового обмундирования, новой обуви, не менее 1 миллиона пар чистого белья. По решению Государственного Комитета Обороны каждому увольняемому, хорошо несущему службу, мы обязаны были выдать подарок. По существу речь шла обо всех, ибо на фронте не было плохо несущих службу. Следовательно, нашему фронту предстояло подготовить много тысяч подарков, по возможности учтя при этом личные нужды увольняемых, состав их семей и пр. [274]

Военный совет фронта выделил из числа военных трофеев в подарочный фонд радиоприемники, фотоаппараты, велосипеды, швейные машины и распорядился выдать каждому увольняемому один комплект верхней одежды — мужской, женской или детской. За плату каждый мог приобрести шесть метров любой имеющейся на складах ткани.

Кажется, оставались чисто технические вопросы — выдать подарки, выдать 300 — 400 тысяч новых чемоданов и вещевых мешков. Но когда дело дошло до порядка перевозок, опять возникло множество трудноразрешимых вопросов. На поезд можно было посадить не больше тысячи демобилизуемых. Где взять в короткий срок 400 — 500 поездов? Читатель, по всей вероятности, не забыл, что для перевозки репатриантов требовалась тысяча поездов. И ведь все перевозки наслаивались одна на другую!

Всем было ясно, что по железной дороге отправить всех демобилизованных было невозможно. Предлагалось отправить их пешим порядком, а для вещей выделить автомобильный и гужевой транспорт. Но разве можно отправлять пешком на Урал, в Сибирь, на Дальний Восток?

Стали прикидывать вариант автомобильных перевозок. Начальник автомобильного управления фронта генерал П. С. Вайзман подсчитал, что для перевозки демобилизованных до Бреста в течение двух месяцев потребуется 5 тысяч автомобилей и 42 тысячи тонн горючего. Но маршал Жуков потребовал, чтобы увольнение было проведено в течение одного месяца, а не двух. Во-первых, сами солдаты рвались домой, во-вторых, стране безотлагательно нужны были рабочие руки, приближалась уборка хлеба... Значит, надо было что-то еще придумать.

К этому времени выяснилось, что наш фронт обязан отправить в СССР из числа обозных и строевых лошадей 50 тысяч голов, разумеется, своим ходом. А что если с этими лошадьми отправить и повозки? Фронт насчитывал в своем составе 59 тысяч повозок и от 30 тысяч из них можно было легко отказаться. Если на каждой повозке разместится 4 — 5 человек, это намного облегчит решение задачи.

Так родился вариант комбинированного способа отправки демобилизованных, одобренный Военным советом фронта. Каждая армия решила его по-своему. Только «пеший вариант» был начисто отброшен.

Военные железнодорожники позаботились о том, чтобы поезда для демобилизованных были хорошо промыты, продезинфицированы, обеспечены постелями и инвентарем. Продовольственная служба оборудовала на всем пути следования кухонные очаги и хлебопекарни. Финансовая служба произвела [275] расчеты с увольняемыми и выплату единовременного денежного вознаграждения, жалованья за два месяца и полевых денег. Производился обмен местной валюты на советские деньги, с тем чтобы солдат мог купить в магазинах военторга нужный ему товар. Финансисты проделали всю эту работу без бюрократизма, не допуская длинных очередей у казначейских столов.

В общем все службы тыла сделали все от них зависящее, чтобы воин-победитель уехал на родину в хорошем настроении.

В Бресте их радостно встречало население. И тут военные тыловики позаботились заблаговременно о том, чтобы помочь местным властям как можно лучше принять защитников Родины, — одни гражданские власти не могли тогда справиться с устройством такой встречи.

Уезжали с фронта солдаты, сержанты, старшины. «А вы, товарищ Грунъ, когда намереваетесь отбыть на Родину?» — спросил я своего водителя. «Уж послужу вместе с вами сколько можно будет!» Так и остался Дмитрий Максимович Грунь служить «сколько можно будет». Откровенно говоря, и я не представлял себе, как могу расстаться с этим человеком. Сколько раз вместе с ним мы попадали в беду на фронте, особенно в первые дни войны, сколько раз лежали рядом, наблюдая летящие сверху черные «сигары» с самолетов противника! [276]

22 года просидел Грунь за рулем моей служебной машины, и не помню ни единой аварии, даже самой незначительной поломки. Случай, прямо сказать, не частый в нашей жизни, тем не менее он был, может быть, потому, что отличительная черта Груня — абсолютное спокойствие, молчаливость и сосредоточенное внимание при любой ситуации. За все годы езды не было случая, чтобы Грунь повернул голову ко мне или к другому пассажиру при разговоре с ним. Избави бог! Он всегда смотрел только вперед, на дорогу. В длинные разговоры он также но вступал, чаще всего ограничивался односложными «да», «нет». Что он чем-то встревожен, я понимал тотчас же без слов: в эти минуты он тихонько что-то насвистывал про себя. Сидевший с ним рядом адъютант М. Свиридов также был в пути малоразговорчив. Ко мне он обращался лишь, когда сомневался в правильности маршрута. После войны мы с ним расстались в связи с его демобилизацией. Адъютантом он стал случайно, получив такое назначение после тяжелого ранения, когда мог бы, если бы захотел, уйти из армии.

В 1964 году Груню исполнилось 50 лет. Он продолжает прежнюю свою работу в Военной академии. Его имя не сходит с Доски почета.

Тяжело было расставаться с таким человеком. При каждой встрече с ним мне доставляет большую радость пожать его руку, посмотреть в его открытое, по-прежнему сияющее добротой лицо.

За 20 с лишним лет после войны выросло новое поколение. Все меньше и меньше остается товарищей, сражавшихся с фашистами. Во время празднования двадцатилетия со Дня Победы на предприятиях, в колхозах, совхозах, учреждениях были проведены собрания, ветеранам войны вручали медали и памятные подарки. Но хорошо бы вспоминать об этих людях не через одно, четыре, пять пятилетий, а ежегодно — ведь не всякий доживет до очередного пятилетия.

* * *

Наша экономика так много потеряла в этой войне, что нечего было и думать о том, чтобы Германия могла возместить все утраченное, особенно при послевоенном состоянии ее хозяйства. Гитлеровцы разрушили 1710 советских городов и более 70 тысяч сел и деревень, 32 тысячи промышленных предприятий, 98 тысяч колхозов, 1876 совхозов. Они подорвали 65 тысяч километров железных дорог, испортили и вывезли 16 тысяч паровозов, 428 тысяч вагонов и др. В целом материальные потери Советского Союза составили около 2 триллионов 600 миллиардов рублей. [277] Вряд ли вся промышленность Германии, Восточной и Западной, если бы ее демонтировать и вывезти до последнего болта, была бы достаточной компенсацией за такие потери. Это ясно каждому.

По мере продвижения наших войск на запад нам все чаще встречались крупные военно-промышленные объекты, построенные гитлеровской Германией для нужд агрессивной войны: пороховые, авиационные, танковые заводы и др. В соответствии с решениями Крымской конференции их надо было немедленно уничтожить: демонтировать и взорвать. И эта работа также выполнялась органами тыла фронта и армий по заданиям Советского правительства под руководством специальных уполномоченных Государственного Комитета Обороны М. З. Сабурова и П. П. Зернова. Это была очень сложная и трудная работа. Она требовала хорошо продуманной технологии и высокой квалификации исполнителей. Надо сказать, что в ряде случаев немецкие инженеры и рабочие оказывали нам активную помощь.

Вспоминаю пороховой завод в Бромберге. Это был целый город с огромной сетью подземных коммуникаций. Еще более разительная картина открылась в районе Мезерицского рубежа, где на несколько километров в подземелье протянулись цеха авиационных заводов, поставлявших самолеты — истребители и бомбардировщики. Это было то, что принято называть военным потенциалом гитлеровской Германии, и подобные объекты подлежали уничтожению.

Повторяю, трудно было решать эти задачи в то время, когда еще шла война. Перед органами тыла со всей остротой возникали вопросы, связанные с обеспечением победоносного завершения войны. Дорога была каждая машина, каждый работник тыла, каждая минута времени. Мы, конечно, не могли полностью выполнить всю работу, связанную с уничтожением крупных военно-промышленных объектов гитлеровской Германии, но всячески стремились сделать максимум возможного. Этого требовали интересы Родины, которой мы были так обязаны всем!

* * *

Нам было ясно, что наличных ресурсов мяса нам не хватит. Рассчитывать на поставки скота или мяса из СССР было бы неправильно. Между тем фронт (вместе с репатриантами) потреблял ежедневно 450 тонн мяса, или примерно 1500 голов крупного рогатого скота.

Выше уже говорилось, что всем войсковым частям и соединениям [278] было рекомендовано, чтобы облегчить положение, обзаводиться подсобными хозяйствами, главным образом для разведения свиней. Но почему бы не помочь решению мясной проблемы еще и за счет рыбы? Ведь побережье Балтийского моря на протяжении 300 километров примыкало к территории, занятой нашими войсками, и, кроме того, всюду было много внутренних водоемов.

В течение июня 1945 года это дело тщательно изучалось. Каждая армия, каждый комендант провинции и района получили задачу — учесть сохранившиеся рыболовецкие артели, спасти и возможные перспективы улова рыбы, а также выяснить, какая помощь потребуется со стороны фронта, чтобы немедленно развернуть промысловый лов.

11 июля 1945 года Военный совет группы войск вынес постановление «Об организации лова рыбы на побережье Балтийского моря». В 1945 году предстояло наловить 21 тысячу тонн рыбы, что заменяло 14 тысяч тонн мяса или около 100 тысяч голов крупного рогатого скота.

По данным упродснаба группы войск, в бывших рыболовецких хозяйствах было учтено моторных судов 103, парусных — 21, моторных лодок—166, парусных — 12, весельных лодок — 132, неводов и сетей — 2355. Немало рыболовецких снастей было обнаружено на фронтовых и армейских складах.

Встало множество организационно-хозяйственных вопросов: где взять тару, консервные банки?

Надо было завезти на консервные заводы большое количество соли, растительного масла, перцу, лаврового листа. Нужны были вагоны-холодильники.

Стали искать среди военнослужащих и репатриантов людей, имеющих опыт в рыбопромысловом деле. Была установлена поощрительная система оплаты труда за успешный лов, особенно ощутимая для немецких рыбаков: им выдавалось натурой изрядное количество продуктов. Немцы дружно взялись за дело, но с нашей стороны им потребовалась большая помощь автотранспортом, горючим и др. Особенно важно было довести до конца уже начатое разминирование прибрежных вод — пока это не было сделано, рыбаки не хотели отправляться в море.

Рыболовство было делом совершенно новым для всех нас, ибо на протяжении всей войны мы с ним не встречались. Но нужда всему научит. Научились и рыбу ловить. Армии и отдельные корпуса доносили об улове по 500 — 700 тонн рыбы за декаду. Бойцы охотно принимали свежую рыбу вместо мяса. Так была решена и эта задача.

* * *

Несколько слов об участии работников тыла фронта в подготовке Потсдамской конференции.

Начали с подыскивания места для конференции. Группа офицеров, среди которых находился представитель начальника тыла фронта полковник Г. Д. Косогляд (начальник квартирно-эксплуатационного отдела фронта), объехала на двух машинах окрестности Берлина. Их выбор пал на Бабельсберг, рядом с Потсдамом. Это красивая дачная местность, вся в зелени, где жила крупная берлинская буржуазия. Владельцы домов убежали на запад, оставив прислугу. Рядом находился красивый парк Сан-Суси с дворцом бывшего германского кронпринца.

Г. К. Жуков одобрил этот выбор, после чего И. В. Сталин также остановился на этом варианте: в своем послании от 18 июня 1945 года на имя Черчилля Сталин рекомендовал местом для проведения конференции Бабельсберг. Для каждой союзнической делегации отводились отдельные помещения, а совместные заседания международной конференции намечалось проводить во дворце Гогенцоллернов.

Пока шла дипломатическая переписка, нами были начаты ремонтно-строительные работы. Объем их оказался значительным. В Бабельсберге перед приходом советских войск все подземные коммуникации были взорваны, водопровод, канализация и энергосеть выведены из строя. Предстояло заново отремонтировать по 6 — 8 дачных домов в Бабельсберге для каждой делегации и подвести отдельные подъездные пути к ним. Всего было построено 6 километров новых дорог, отлично заасфальтированных, и восстановлено 15 километров прежних. Особо сложным оказался ремонт дворца кронпринца. Он много лет не ремонтировался, и внутренняя отделка его обветшала. Здесь было 36 комнат, из них на первом этаже 22. Каждой делегации должен был быть предоставлен отдельный подъезд; один общий подъезд предназначался для корреспондентов и обслуживающего персонала. Конференц-зал, где должны были проходить совместные заседания, также имел 4 отдельных входа. Кроме того, рядом с этим залом для каждой делегации было приготовлено по одному общему залу и несколько рабочих комнат. Так появились «Белый зал» — для советской делегации, «Голубой зал» — для американской делегации и «Розовый зал» — для английской делегации.

Дворец был полностью отремонтирован (наружные его стекла не нужно было закрывать плотными шторами, так как они были затянуты густо разросшейся декоративной зеленью). Конференц-зал еще в прежние годы был отделан изнутри дубом, и теперь потребовалась лишь тщательная зачистка стен.

Представители США и Англии наблюдали за ходом ремонтно-восстановителъных работ, предъявляя порой весьма высокие требования. По их желанию пришлось стены в залах и спальнях отделать цветным натуральным шелком. Полы всюду были застланы дорогими коврами.

Мне казалось, что и И. В. Сталину надо обставить особняк не менее роскошно, и в этом направлении кое-что уже было сделано. Но представитель Москвы генерал Н. С. Власик разъяснил, что чем скромнее будет отделка и убранство, тем лучше. Вместо дорогих кроватей и столов, откуда-то привезенных, были поставлены простая кровать и простые диваны, строгий письменный стол и кресло к нему. Кабинет, спальня, приемная были заново выкрашены в темные -цвета; все ковры из помещения убрали и заменили дорожками.

Для конференц-зала круглый стол диаметром 6,8 метра был изготовлен на московской мебельной фабрике «Люкс». Вокруг него размещалось два ряда кресел: первый ряд — для глав и членов делегации, второй — для их помощников и консультантов.

Для производства ремонтных работ в помещениях и для восстановления нарушенных подземных коммуникаций были привлечены немецкие инженеры, техники и рабочие (для них начальник тыла, фронта выделил 1200 продовольственных пайков). Хорошо потрудились дорожники генерала Донца и саперы генерала Прошлякова; они с необыкновенной быстротой вымостили и заасфальтировали все въезды и выезды, проложенные с таким расчетом, чтобы всюду было исключено встречное движение. (Службе регулирования было придано особое значение!) Построили два новых моста через озеро в Потсдаме и два моста восстановили. Большие работы были проведены по благоустройству приусадебных территорий и восстановлению парка Сан-Суси, привезли и высадили более 1500 туй, серебристых елей и других насаждений, устроили 50 клумб и высадили много цветов.

Ради надежности охраны всю ближайшую территорию разбили на три кольца — внешнее, среднее и внутреннее. Охрану двух колец несли советские люди; внутреннее кольцо было размежевано на три сектора, из них каждый охранялся людьми соответствующей державы.

Питание и другие виды обслуживания по предварительной договоренности обеспечивала себе каждая делегация своими силами и ресурсами (на Крымской конференции было иначе, там все заботы и расходы нес Советский Союз); только буфет в конференц-зале был общим, за счет СССР.

Теперь эта работа, доставившая немало хлопот тыловикам, кажется совсем маловажной. Но рассказать о ней я должен [281] в этой книге, посвященной тылу фронта, потому что этот пример еще раз подтверждает истину, что нет такого положения и нет такого события, которое хоть на короткое время сняло бы с начальника тыла бремя забот, и что очень часты такие положения и такие события, когда бремя это становилось более тяжелым. Так и в этом случае. Конечно, справиться с описанными выше работами — это не то, что обслуживать полуторамиллионное войско. Но и в Бабельсберге не проходило часа, чтобы не создавалась напряженная и нервная ситуация. В качестве постоянного своего представителя при аппарате делегации я выделил начальника штаба тыла фронта генерала М. К. Шляхтенко. Непосредственным руководителем ремонтно-строительных работ был полковник Г. Д. Косогляд, а бытовым устройством занимался начальник хозяйственного отдела штаба фронта Л. С. Чернорыж.

По окончании конференции многие непосредственные исполнители, занятые подготовкой и обслуживанием конференции, были отмечены правительственными наградами. Особой похвалы заслужили Косогляд и Чернорыж.

* * *

С каждым годом войны лютая злоба и ненависть к врагу росли в душах советских граждан.

По мере того как наши войска приближались к исконным немецким землям, в душе многих из нас зарождалась тревога, удастся ли нам обуздать массовый гнев? Возобладают ли силы гуманности и разума над естественной жаждой мести?

Но Коммунистическая партия уберегла свой народ, свою армию от чуждой нам кровавой расправы. Партия уберегла свою армию от опасности разложения, чем всегда кончали упивавшиеся своей славой победители, отдавая на разграбление и насилие города и селения побежденной страны.

Не того ждали немцы.

Приближаясь к Берлину, мы видели немцев, пашущих землю, сажающих картофель. Но это были одиночки, и они обрабатывали отдельные клочки земли. Большая же часть земель между Одером и Берлином и даже западнее Берлина оставалась необработанной. Не до заботы о завтрашнем дне было в то время немцам! Многие из них считали себя обреченными и боялись, что им придется расплачиваться за все содеянное ими самими или их родными и соотечественниками.

Однако мы относились к этому по-иному. Каковы бы ни были наши чувства, нам было ясно, что «гитлеры приходят и уходят, но немецкий народ остается». [281]

Как бы ни были сильны в то время апатия и депрессий в широких кругах немцев, нельзя было медлить с мобилизацией населения на весенний сев. Близился конец войны — завтра встанут задачи мирной жизни.

В те дни в Берлин прибыла группа Вальтера Ульбрихта, взявшая на себя руководство демократически настроенной частью населения. В. Ульбрихт сразу же с головой ушел в дело восстановления экономики страны, налаживание новой жизни. Выяснив положение, он обратился за помощью к Советскому командованию. Военный совет фронта выразил готовность оказать всяческую помощь. Проводником этого рода решений Военного совета были органы тыла. Многое зависело от быстроты, организованности всей системы тыла, от ее готовности включиться в новые хозяйственные дела.

Уже упоминалось, что, подготавливая Берлинскую операцию, еще находясь на восточном берегу Одера, войска нашего фронта развернули работу по весеннему севу; к 5 мая 1945 года площадь засеянных войсками земель достигала 350 тысяч гектаров. Теперь надо было продолжить эту работу.

Всего в восточной части Германии насчитывалось удобной земли 6700 тысяч гектаров, из них 1400 тысяч было засеяно пшеницей и рожью осенью 1944 года. (Для Германии — это необычайное явление, там всегда преобладает озимый клин; но война внесла свои поправки). Около 5 миллионов гектаров надо было засеять весной. Много поместий осталось без хозяев; часть этих поместий взяли в свои руки крестьяне и назначили своих управляющих, остальные оставались безнадзорными. Надо было остановить разбазаривание бесхозных поместий, мобилизовать уцелевший инвентарь, организовать его ремонт, приостановить изъятие лошадей, а главное — помочь семенами, картофелем, тракторами, горючим, транспортом. Во всем этом была оказана немецкому населению существенная помощь со стороны нашего командования. Тысячи тонн картофеля, проса, гороха и других культур, которые еще не поздно было сажать и сеять, были выданы немцам; помогли мы им и тракторами, машинами, горючим. В конце концов вся площадь была засеяна. Работая в поле, немцы очнулись от летаргии и показали себя, как прежде, рачительными хозяевами и тружениками.

Однако самой сложной и трудной продовольственной задачей, вставшей перед тылом фронта, было снабжение Берлина. В городе, где раньше было около 5 миллионов жителей, к нашему приходу осталось едва ли более 2 миллионов, остальные разбежались по всей Германии.

Берлин — индустриальный центр с одним из крупнейших отрядов рабочего класса. Уже давно трудящиеся Берлина жили впроголодь, а на исходе войны сотни тысяч из них голодали. [283]

Буржуазия сбежала, остались труженики, и о них Советское правительство позаботилось еще до капитуляции Германии. С первого дня прихода в Берлин Военный совет фронта в ожидании решений Государственного Комитета Обороны по данному вопросу ввел временные нормы снабжения населения Берлина.

8 своей книге «Zur Geschichte der neusten Zeit», изданной в 1955 году, В. Ульбрихт пишет:

«В то время немецкий народ не мог прочно встать на ноги без помощи извне. Население Германской Демократической Республики никогда не забудет самоотверженной мирной работы советских комендантов и офицеров, еще совсем недавно сражавшихся на фронтах против фашистских войск, теперь они с небывалой энергией приступили к оказанию помощи немцам, побуждая их целеустремленно и самоотверженно взяться за работу. Это было достойным завершением освободительной миссии советских войск».

9 мая 1945 года в Берлин прибыли заместитель председателя Совета Народных Комиссаров СССР А. И. Микоян и начальник тыла Красной Армии генерал А. В. Хрулев. Они привезли решение Советского правительства об организации помощи населению Берлина.

В соответствии с принятыми нормами лицам, занятым на тяжелых физических работах, и рабочим вредных профессий выдавалось в день по 600 граммов хлеба, 80 граммов крупы и макаронных изделий, 100 граммов мяса, 30 граммов жиров, 25 граммов сахара; рабочие получали по 500 граммов хлеба, 60 граммов макаронных изделий и круп, 65 граммов мяса, 15 граммов жиров и 20 граммов сахара. Все остальное население получало по 300 граммов хлеба, 30 граммов макаронных изделий и круп, 20 граммов мяса, 7 граммов жиров и 15 граммов сахара. Кроме того, каждый житель получал по 400 — 500 граммов картофеля в день и по 400 граммов соли в месяц. Наконец, по карточкам выдавали кофе и чай. Для ученых, инженеров, врачей, работников культуры и искусства, а также для руководящих работников городского и районного самоуправления, тяжелой промышленности и транспорта были установлены такие же нормы, как и для рабочих, занятых на физически тяжелых и вредных работах. Прочие технические работники в Берлине, равно как и предприниматели, учителя и служители церкви, получали продовольствие по тем же нормам, что и рабочие обычных предприятий. Для больных, находящихся на излечении в больницах, были введены особые нормы. Кроме того, А. И. Микоян распорядился всем детям Берлина до 13-летнего возраста ежедневно выдавать но 200 граммов молока.

Вначале мы рассчитывали обеспечить питанием 2 с лишним [284] миллиона учтенных жителей Берлина, и, исходя из этого числа, напечатали продовольственные карточки. Однако вскоре положение изменилось. Прослышав о том, что Советское военное командование никаких расправ с немцами не учиняет и даже, наоборот, намеревается кормить жителей Берлина, со всех концов Германии потекли в столицу длинные колонны мужчин, женщин и детей — кто на чем мог: на велосипедах, мотоциклах, полуразбитых автомашинах, телегах, запряженных в ручные повозки собаках или просто пешком.

Пришлось допечатывать продовольственные карточки, доведя их число до 4 миллионов.

Для обеспечения продовольствием населения Берлина было заготовлено за счет ресурсов 1-го и 2-го Белорусских и 1-го Украинского фронтов на пятимесячную потребность 105 тысяч тони зерна, 18 тысяч тонн мясопродуктов, 4500 тонн жиров, 6 тысяч тонн сахара, 50 тысяч тонн картофеля на месячную потребность, 4 тысячи тонн соли и 350 тонн кофе.

Всю работу по завозу в Берлин продовольствия, по организации товаропроводящей сети, по обеспечению порядка при выдаче продовольствия жителям Берлина А. И. Микоян возложил на органы тыла фронта, объявив начальнику тыла фронта, что тот несет персональную ответственность за точное и своевременное выполнение правительственного решения. Вот уж никак не думал я, скажем, полгода назад, что мне придется кормить немцев!

Пока мы были заняты завозом продовольствия, в Берлине ходило множество провокационных слухов. Шептались даже, что, мол, соберут немцев у продовольственных пунктов, чтобы там перехватать всех. Каково же было удивление жителей, когда в назначенный день и час (15 мая в 8 часов утра) открылись все ларьки и началась выдача продовольствия!

Незадолго перед этим Микоян, просматривая текст продовольственной карточки, спросил меня:

— А какой кофе вы собираетесь давать немцам?

— Суррогатный, — ответил я.

— А почему не натуральный?

Я ответил, что натурального кофе на складах фронта нет и сам я давненько не пил его. Микоян сказал:

— На складах у вас нет, а в Советском государстве есть. Потрудитесь к каждой карточке в графе «кофе» добавить слово «натуральный»...

Пришлось допечатывать слово «натуральный» в 4 миллионах карточек. [285]

Пока мы вносили эту поправку, заместитель члена ГКО по продовольственным вопросам В. П. Зотов отправил из Москвы в Берлин поезд с натуральным кофе, Наркомат путей сообщения обеспечил этому эшелону «зеленую улицу». Как всегда, Зотов выручил нас в трудную минуту.

Когда начали выдавать продукты, немцы были поражены: все они, кроме правящей верхушки и богачей, давно и, казалось, навсегда забыли запах и вкус натурального кофе, и им не верилось, что теперь вдруг русские его дадут; но мы выдавали по карточкам именно натуральный кофе, притом на месяц и даже на два месяца вперед, чтобы пачку не делить, а целиком вручить ее потребителю.

В первый день выдачи продовольствия Микоян и маршал Жуков лично осмотрели ряд продовольственных магазинов. Всюду они нашли должный порядок и не раз выслушивали от немцев слова искренней благодарности советскому народу за помощь.

По решению Военного совета фронта городским властям Берлина были переданы 1 тысяча грузовых и 100 легковых автомашин, 1 тысяча тонн горюче-смазочных материалов, 5 тысяч голов дойных коров для обеспечения молоком детей и больных.

На органы тыла была возложена задача совместно с военным комендантом города генерал-полковником Берзариным содействовать быстрейшему налаживанию нормальной жизни в городе, открытию театров, кино, кафе, восстановлению электроосвещения, телефонной связи, усилению санитарного надзора, пуску промышленных предприятий, доставке угля и т. д.

Передо мной доклад начальника тыла группы Советских оккупационных войск в Германии члену Государственного Комитета Обороны А. И. Микояну от 21 июня 1945 года о снабжении населения Берлина продовольствием и об организации нормальной работы коммунального хозяйства и городского транспорта, лечебных и культурных учреждений. В докладе говорилось:

«На июнь выдано потребное количество продовольственных карточек. Сеть магазинов достаточна, очередей нет. Детям регулярно выдается молоко. Продовольствие выдается бесперебойно.

Проведена широкая санитарно-эпидемио логическая разведка, ликвидированы очаги инфекции. На территории города собрано и закопано свыше 2 тысяч трупов животных.

Обследованы водопроводные станции, воспрещены для использования засоренные источники. Организован медицинский контроль на холодильниках и консервно-колбасных фабриках. [286] Начали работать: больниц 92, детских больниц 4, родильных домов 10, аптек 146, амбулаторий 9, диспансеров 4, медпунктов 13, детских консультаций 3, станций скорой помощи 6. Общее количество коек в больницах 31 780. Врачей, работающих в лечебных учреждениях, — 654, частно практикующих — 801. Созданы главное управление здравоохранения Берлина и районные органы.

Мощность действующих электростанций доведена до 98 000 квт. Подключено к электросети: жилых домов 33 тысячи, водопроводных и канализационных станций 51, бань 4, прачечных 7, парикмахерских 480, пекарен 1084. Восстановлено и включено свыше 3 тысяч фонарей уличного освещения.

Пущено в эксплуатацию 15 водопроводных станций с суточной мощностью 510 тысяч кубометров, восстановлены основные водопроводные магистрали. Подключены к водопроводной сети зданий 85 тысяч и все работающие коммунальные предприятия.

Пущено в эксплуатацию 35 канализационных станций.

Введено в эксплуатацию 39,2 километра линий метрополитена, открыто 52 станции, работает 16 поездов в составе 62 вагонов.

Введено в эксплуатацию 8 линий трамвая общей протяженностью 65,4 километров, работает 122 вагона.

Введено в эксплуатацию 7 линий омнибусного сообщения протяженностью 91 километр, работает 46 омнибусов.

Пущено в эксплуатацию 5 газовых заводов общей суточной производительностью 157 тысяч кубометров.

Пущено в эксплуатацию 6 бань, ремонтируется 5 бань. Пущено в эксплуатацию 10 прачечных.

Для подвоза каменного угля из Силезии сформировано 18 железнодорожных вертушек. Брикетированный уголь из Мюнхеберга подвозится 25 вертушками, 850 тонн каждая.

Открытие магазинов и ресторанов получило пока незначительное развитие.

Открыты и работают театры: «Западный театр», где выступает балетная группа, «Ренессанс» — театр (комедия), симфонический оркестр филармонии, в ближайшие дни будут работать оперный и драматический театры. Открыты и работают 45 варьетэ, 127 кинотеатров, посещаемость которых от 80 до 100 тысяч в сутки».

И так далее...

Читаешь это и поневоле вспоминаешь, какую участь готовил Гитлер для нашей столицы Москвы, если бы ему удалось овладеть ею. На совещании в штабе группы армий «Центр» в 1941 году Гитлер сказал:

«Город должен быть окружен так, чтобы ни один русский солдат, ни один житель — будь то мужчина, женщина или ребенок — не мог его покинуть. Всякую попытку выхода подавлять силой. Произведены необходимые [287] приготовления, чтобы Москва и ее окрестности с помощью огромных сооружений были затоплены водой. Там, где стоит сегодня Москва, должно возникнуть огромное море, которое навсегда скроет от цивилизованного мира столицу русского народа...»

Та же участь готовилась и для Ленинграда.

«Для всех других городов, — говорил Гитлер, — должно действовать правило; что перед их занятием они должны быть превращены в развалины артиллерийским огнем и воздушными налетами. Недопустимо рисковать жизнью немецкого солдата для спасения русских городов от огня»{13}.

Один из верных псов Гитлера, фельдмаршал Рейхенау, издал приказ в 1941 году, в котором говорилось:

«Снабжение питанием местных жителей и военнопленных является ненужной гуманностью»...

Теперь, спустя 20 лет после победы над гитлеровской Германией, мы можем с чувством глубокого удовлетворения сказать, что семена гуманности были брошены советским народом на благодатную почву. В лице трудящихся Германской Демократической Республики Советский Союз обрел верных союзников. Последовательно осуществляя демократические преобразования, конфискуя поместья прусских юнкеров и собственность военных преступников, рабочий класс и крестьянство на востоке Германий начали строительство новой жизни.

ГДР находится в числе первого десятка самых высокоразвитых стран мира и производит сейчас столько промышленной продукции, сколько ее производилось до войны во всей Германии.

Германская Демократическая Республика являет собой надежный форпост социализма в Западной Европе. Она проводит миролюбивую внешнюю политику и оказывает серьезное сдерживающее воздействие на реваншистскую политику боннских заправил. Первое в истории Германии социалистическое государство твердо и уверенно шагает в будущее.

Боевым союзником Советской Армии является национальная народная армия ГДР. По государственной линии наши отношения с ГДР скреплены договорами дружбы и взаимопомощи во всех направлениях. Как в 1945 году, так и поныне в основе нашей дружбы лежит взаимное уважение национальных особенностей и суверенитета.

Кровь, обильно пролитая советским народом в борьбе с фашизмом, призывает всех нас к братской солидарности в борьбе за мир во всем мире. [288]

Это и есть тыл (некоторые итоги)

Я хотел рассказать лишь об основных функциях тыла и привел немногие случаи, встречавшиеся в работе. Действительное многообразие задач было так велико, условия выполнения каждой из них настолько сложны и специфичны, что даже сухое протокольное описание потребовало бы слишком много места.

Тем не менее я надеюсь, что читатель получил известное представление о работе тыла.

Что же такое тыл фронта?

Это большой коллектив людей, призванных решать сложные и разнообразные задачи по обеспечению боевой деятельности войск.

Это огромная территория, иногда в сотни тысяч квадратных километров, равная по площади Франции или ФРГ; и не просто территория, а вся экономика, сырьевые ресурсы, производственные мощности, рабочая сила, находящиеся на ней.

Это коммуникации железнодорожные, водные, автомобильные, воздушные, дополняющие друг друга транспортные средства, используемые в соответствии с географическими особенностями театра [289] войны, погодными условиями и требованиями боевой обстановки.

Это множество соединений, частей, учреждений, всевозможных специальных технических и других подразделений, сведенных в единую систему.

Вся эта система живет и работает лишь в своем органическом единстве, взаимодействии и взаимопомощи.

Если учесть все звенья тыла, до роты включительно, и всех людей, обеспечивающих войска в материальном, техническом, медицинском, ветеринарном, транспортном и других отношениях, то этот коллектив составит не менее одной пятой всей численности войск: на 1-м Белорусском фронте в тылах было не менее 250 тысяч человек.

Разумеется, это очень много. Извечная проблема всех войн — сократить тылы...

Сколько раз в минувшую войну с частым ситом прохаживались по тылам всевозможные комиссии в поисках «единиц», которые можно было бы сократить в штатах тыловых учреждений, в поисках здоровых, пригодных для строя людей, в поисках оружия, более необходимого на фронте. Но результаты этих поисков всегда были мизерными, и не потому, что кто-то им сопротивлялся. Уж такова природа современной войны и современной армии, что тылы имеют тенденцию к разбуханию: всякий новый вид оружия, новый вид вооруженных сил требует все более разветвленной и сложной системы обеспечения и обслуживания.

В Москве на параде перед вами проходит громада на колесах или гусеницах, именуемая самоходной установкой или ракетой. А задумывались ли вы над тем, как питать эту громаду боеприпасами, горючим и самыми деликатными видами масел? Какие дороги и мосты, сколько всяких дополнительных машин и людей требуется для того, чтобы эта техника безотказно действовала?

Все это и есть тыл фронта.

Теперь тылы во многом механизированы, но все же это люди, люди и люди. Без них невозможно обойтись даже в наш век вычислительной техники и кибернетики.

Как уже упоминалось, в составе тыла 1-го Белорусского фронта насчитывалось около 1500 частей и учреждений (не считая дивизионного и полкового звеньев). Каждому из них надо было указать место в общей системе оперативного построения войск, обеспечить его средствами связи, своевременно поставить ему задачи и следить за тем, чтобы ни одно учреждение не оказалось неуправляемым.

20 генералов, 33 тысячи офицеров, тысяча первичных партийных организаций, до 20 тысяч коммунистов насчитывалось [289] в системе тыла фронта. Эти люди, научившиеся в жестокой школе войны преодолевать трудности, находить выход из, казалось бы, безвыходных положений, и есть тыл фронта.

* * *

Как ни велика бывает территория тыла фронта, но она имеет свои границы — переднюю, совпадающую с расположением передовых частей, боковые и тыловую. Разграничительные линии устанавливались для того, чтобы командование точно знало территорию, на которой ему предоставлено право располагать войска, пользоваться коммуникациями, эшелонировать материальные запасы и учреждения, производить заготовки продовольствия, использовать для своих нужд промышленные предприятия, базы, склады, сырье, привлекать местное население для тех или иных работ. Тем самым устанавливалась ответственность фронтов за поддержание порядка на отведенной им территории, за сохранность коммуникаций, за охрану и оборону тыла в целом.

В обороне размеры этой территории бывали обычно вдвое глубже, а перед началом наступления они резко сокращались. Но случалось и так, что в ходе глубокой наступательной операции передняя линия перемещается вперед, а перенос тыловой разграничительной линии задерживается, и тогда территория, подлежащая ведению тыла фронта, достигает тысячи километров в глубину.

А кто повинен был в том, что перенос тыловой границы задерживался? Тут всякое бывало. В одном случае сам начальник тыла фронта не заинтересован в сокращении территории, поскольку в далеком тылу еще остались его материальные запасы и тыловые учреждения, и чтобы их «подтянуть» ближе к войскам, надо сохранить за собой право управления железными дорогами; отдав территорию в распоряжение центра, начальник тыла фронта лишался такого права и попадал в прямую зависимость от центра в вопросах перевозки фронтовых ресурсов и учреждений. Конечно, чрезмерная растяжка тыла крайне затрудняла управление им.

Случалось и так, что начальник тыла фронта был заинтересован в том, чтобы поскорее отдать излишек территории центру, но последний с этим не торопился, так как еще не был готов к принятию на себя ответственности за порядок на данной территории, за успешную работу железнодорожного транспорта, за состояние автомобильных дорог и т. д.

Нередко по этому поводу затевалась оживленная и даже нервозная переписка между фронтом и центром. [291] Но само по себе определение тыловых разграничительных линий для фронта и армии весьма существенно — оно является одним из способов управления системой тыла.

В отведенных границах Военный совет фронта располагал высшей властью и действовал от имени правительства СССР.

Что характернее всего для системы тыла фронта в годы войны? На мой взгляд, это его многогранность и единство.

Именно это сочетание позволяло тыловикам самим решать задачи быстро и до конца, освобождая командующего от множества больших и малых тыловых вопросов. Именно в этом смысл перестройки, произведенной в августе 1941 года и целиком оправданной опытом войны. Есть, правда, товарищи, которые полагают, что если бы война началась по-другому, то оказалась бы достаточно хорошей и предвоенная структура тыла. Но это заблуждение. В современных условиях, когда так усложнилось управление войсками, сама жизнь выдвинула необходимость создания единой централизованной системы тылового обеспечения всех видов и родов войск.

Перед Великой Отечественной войной непосредственное руководство тылом осуществляли общевойсковые штабы. На начальников штабов возлагалась персональная ответственность за организацию и работу тыла, для чего в составе штабов существовали специальные отделы (отделения) тыла.

Снабжением войск материальными средствами, медицинским и ветеринарным обеспечением ведали начальники родов войск и служб, подчиненные не штабу, а непосредственно командующему.

Общевойсковые штабы отвечали за организацию тыла, планирование материального обеспечения, организацию подвоза, но непосредственной ответственности за снабжение и обслуживание войск не несли, поскольку эти службы не были им подчинены.

Уже опыт советско-финляндской войны 1939 — 1940 гг. наглядно показал, как часто нарушалось управление тылом из-за того, что начальники штабов не могли уделить этому вопросу должного внимания. Ввиду этого в некоторых армиях тогда уже были назначены заместители начальников штабов по тылу, а в 8-й армии — помощник командующего по тылу.

К сожалению, этот мимолетный, но очень важный опыт расценивался тогда как частный случай, и мы вступили в Великую Отечественную войну с разобщенной системой тылового обеспечения.

Самого термина «тыловое обеспечение» не было перед войной. Обычно выражались так: «организация тыла и материально-техническое обеспечение операции». Термин хотя и длинный, но далеко не исчерпывающий. [292]

Родившаяся в самом начале войны, система тылового обеспечения войск характерна тем, что она соединяла в себе, в едином руководящем органе, функции снабжения и функции подвоза. Разорвать эти две функции — значит нарушить единство системы тыла, резко ослабить ее.

О многогранности системы тыла свидетельствует простой перечень служб и направлений в работе, которыми ведал начальник тыла фронта в годы Великой Отечественной войны:

Штаб тыла.
Политотдел тыла.
Железные дороги, их восстановление и эксплуатация.
Автомобильные дороги, их строительство, восстановление и
эксплуатация.
Автомобильная служба.
Служба снабжения горючим.
Вещевое снабжение.
Квартирное довольствие.
Медицинская служба.
Ветеринарная служба.
Финансовая служба.
Продовольственное снабжение.
Государственный банк.
Трофейная служба.
Сельхозуправление (в конце войны).
Промышленный отдел (в конце войны).
Отдел кадров.
Военторг.

Кроме перечисленного, начальник тыла отвечал за подвоз всеми видами транспорта боеприпасов, инженерного имущества и всего остального, что требовалось войскам в ходе войны, осуществлял эвакуацию всего ненужного, что было в войсках.

Из приведенного перечня видно, что начальник тыла ведал не только основными видами довольствия, но и всеми средствами доставки их в войска. В этом именно состоит законченность системы. Командующий фронтом имел все основания требовать от своего заместителя по тылу гибкого и своевременного решения вопросов потому, что в руках начальника тыла фронта было для этого все необходимое. Уже не общевойсковой штаб, а начальник тыла становился организатором. Он устраивал тыл так, как это было наиболее выгодно со всех точек зрения: с учетом характера предстоящей операции, надежности охраны и обороны тыла, наибольших удобств размещения тыловых учреждений и организации подвоза.

В минувшей войне начальник тыла впервые выступил во всей полноте персональной ответственности перед Военным советом за работу тыла с начала и до конца операции. [293]

Что значит организовать тыл на фронте?

Не может быть отвлеченной, безотносительной организации тыла. Она должна соответствовать оперативным задачам фронта.

Из предыдущего описания читатель знает, что если войска имеют оборонительную задачу, то и тыл должен иметь организацию, соответствующую обороне. Как во всякой обороне, не исключены временные неудачи, вынужденные отходы или преднамеренная уступка противнику части территории, широкое маневрирование войсками и боевой техникой, нанесение контрударов и т. д. Было бы крайне неразумно подставлять под удар противника большие количества тыловых учреждений и материальных запасов. Особенно недопустимо скопление раненых близко к переднему краю. Поэтому в обороне тыл глубоко эшелонируется. Из глубины гораздо удобнее маневрировать подвозом материальных средств, легче обеспечивать перегруппировку войск.

Совсем другое в наступлении.

Зная замысел командования и общий план наступательной операции, начальник тыла фронта соответствующим образом организует тыл. Было бы ошибкой относить далеко в тыл наиболее важные учреждения и запасы перед наступлением. Наоборот, чем более глубокий и стремительный характер имела операция в минувшую войну, тем больше основания было идти на решительное приближение к войскам всего необходимого. Разумеется, в рамках разумного, не по шаблону.

В Висло-Одерской операции мы решились на необыкновенное приближение к переднему краю не только армейских, но и фронтовых учреждений и запасов, и это вполне соответствовало оперативно-стратегической обстановке на фронте. При другой ситуации, мы, конечно, поступили бы иначе.

Следовательно, организовать тыл на фронте — это означает придать тылу такое организационно-оперативное построение, которое соответствовало бы характеру боевой операции. Развитие коммуникаций, размещение тыловых учреждений, запасов, наличие транспортных средств — все в наибольшей мере должно обеспечивать боевые действия войск.

Эту же мысль можно выразить и другими словами: тыл должен быть так организован для предстоящей операции, чтобы он сохранял возможно дольше свою устойчивость и мобильность, не претерпевая больших встрясок и перестроек при тех или иных частичных изменениях на фронте.

Известно немало случаев, когда даже незначительная неустойчивость в тылу пагубно влияет на состояние войск на фронте. Когда подожгли спичечную фабрику в Калуге в октябре 1941 года, то каждый солдат, оборонявший город, знал, [294] что Калугу заведомо решили отдать противнику, а потому незачем за нее драться...

Чтобы организовать тыл, его начальник со своим штабом должны возможно полнее, а главное заблаговременно знать замысел операции и план проведения ее. То, что принято называть оперативным ориентированием начальников, имеет первостепенное значение для тыла.

Немалым злом в минувшую войну было кое-где несвоевременное, запоздалое ориентирование начальника тыла в замысле операции, в планировании ее.

Если любому командующему родом войск или начальнику службы требовалось несколько суток для перегруппировки сил и средств, то начальнику тыла фронта нужно было еще больше времени, чтобы привести систему тыла в соответствие с планом операции. Штабист начертил стрелу в ту или другую сторону, и войска переместились своими средствами. А тыл «стрелами» не управляется. Ему нужны железные и автомобильные дороги, нужны всевозможные виды транспорта, чтобы переместить десятки тысяч тонн грузов, нужна тщательная организация. И, естественно, нужно время. Вот почему я снова подчеркиваю неоценимое значение того факта, что командующий фронтом Г. К. Жуков еще задолго до начала Висло-Одерской операции ознакомил меня с планом ее проведения.

Не будет преувеличением сказать, что даже на такой ранней стадии, как разработка замысла, а тем более плана операции, начальник тыла фронта должен принимать в ней не меньшее участие, чем начальник штаба фронта.

Правильное функционирование тыла предполагает как непременное условие — хорошее взаимопонимание между штабом и начальниками служб тыла и общевойсковым штабом.

Организовать тыл — значит предвидеть. Глубина и точность предвидения зависят от общей военно-теоретической и экономической подготовки руководящих генералов и офицеров тыла, от их умения извлечь уроки из предыдущего опыта и способности объективно оценить намерения противника не только перед нашим передним краем, но и за много сотен километров впереди, т. е. в оперативно-стратегической глубине.

Организация тыла на фронте сопряжена с множеством сложных, не всегда поддающихся учету явлений. Многое зависит и от противника.

Организация тыла на фронте — это не есть чертеж, заново наносимый на чистый лист бумаги. Та или иная организация возникает не только на основе замысла и оперативного решения; она, равно как и само оперативное решение, но в еще [295] большей степени, зависит от характера театра войны, предыдущих операций, от состояния войск и тыла. Иными словами, комплекс мероприятий, осуществленных при завершении предыдущей операции, оказывает прямое влияние на масштаб и сроки подготовки новой операции. Зависимость и преемственность между двумя последовательными операциями — одна из характернейших особенностей в работе оперативного тыла. Во всяком случае так было в минувшей войне.

Организаторы тыла не сразу, конечно, научились анализировать обстановку и принимать решение не по заученной схеме, а на основе конкретной обстановки, часто выходящей за рамки формальных положений. Нешаблонное решение требует от начальников не только большей затраты умственной энергии, но и большей смелости, готовности пойти на риск, принять на себя ответственность. Но на то и война. Вероятность неоправданного риска будет тем меньшей, чем согласованнее работает начальник тыла с общевойсковым штабом.

Классическим примером согласованной работы штаба тыла и штаба фронта, глубокого понимания командующим роли тыла на войне и проявленной им заботы о своевременном оперативном ориентировании начальника тыла я считаю Висло-Одерскую операцию.

Хорошо продуманная организация предопределяет успешное решение такой проблемы, как охрана и оборона тыла. Уже сама группировка учреждений тыла составляет важную сторону этой проблемы. Повышение боевой готовности личного состава, четкое и бдительное несение гарнизонной службы, правильные взаимоотношения с войсками МВД по охране тыла, привлечение местных властей и населения для той же цели, а главное — надежное прикрытие тыла средствами ПВО — все это вместе обеспечивало устойчивость оперативного тыла. Однако официально регламентированных прав и обязанностей у начальника тыла на территории, за которую он отвечал, не было, работали ощупью, и до конца войны этот вопрос не получил достаточной ясности.

Нам представляется, что в деле охраны и обороны тыла начальник тыла должен быть облечен более широкими полномочиями и ему надо иметь для этой цели в своем ведении достаточные силы и средства.

Правильно спланировать возможные материальные издержки в предстоящей боевой операции — одна из основных задач начальника тыла, его штаба и начальников всех служб,

В основе такого планирования лежат общеизвестные факторы: наличие сил и средств на фронте, продолжительность, глубина и темпы операции, характер театра военных действий, время года и погодные условия, опыт предшествующих [296] операций. Каждый из названных факторов оказывает в конкретных условиях большее или меньшее влияние.

Опыт минувшей войны учит более тщательному планированию мероприятий по тылу для первого этапа наступательной операции. Однако не менее важно предусмотреть всю совокупность условий, которые могут возникнуть на завершающем наиболее трудном этапе операции, от которого нередко зависит ее успешное окончание.

Большая часть наступательных операций минувшей войны заканчивалась не затуханием, не снижением боевой активности, а, наоборот, возрастанием ее по сравнению с периодом преследования, так как противник успевает подтянуть резервы и стремится отбросить наши войска назад. Лишь после того как противник убедится в бесплодности своих усилий, наступает действительная оперативная пауза.

Для планирующих органов тыла крайне важно иметь правильное представление о понятии «продолжительность операции», чтобы точнее определить и потребные материальные средства, и порядок маневрирования резервами.

Что касается начала операции, то определить его крайне просто: артиллерийская подготовка обычно широко возвещает о начале «Д» и «Ч» (день и час назначенного времени). А конец операции? Тут мнения расходятся.

Главные силы фронта вышли на заданный рубеж — значит решена основная задача, поставленная вышестоящей инстанцией, и это можно считать концом операции. С этой точки зрения концом Висло-Одерской операции для 1-го Белорусского фронта можно считать 3 февраля 1945 года, и тогда продолжительность наступательной операции будет исчисляться в 20 суток.

Но можно услышать и другой ответ: конец операции означает выход главных сил на конечный рубеж и закрепление их на этом рубеже. А для того чтобы закрепиться на заданном рубеже, требуются время, дополнительные людские жертвы и материальные затраты.

Наконец, существует и такое, на наш взгляд, наиболее правильное определение конца операции: выход войск на заданный рубеж, закрепление их на этом рубеже и создание благоприятных условий для подготовки последующей операции. При таком понимании вопроса концом Висло-Одерской операции для 1-го Белорусского фронта будет начало марта 1945 года, ибо только тогда фронт в кровопролитных боях закрепил достигнутые результаты наступления и были созданы условия для подготовки Берлинской операции.

Если за первые 20 суток наступления фронта и выхода его [297] на Одер было израсходовано 250 тысяч тонн различных материальных средств, то за последующие 20 — 30 суток было израсходовано еще 250 тысяч тонн, а всего, следовательно, Висло-Одерская операция потребовала 500 тысяч тонн боеприпасов, горючего, продовольствия и других материальных средств.

Наше мнение станет еще более убедительным, если мы проанализируем людские потери. После выхода на Одер число их по сравнению с первыми 20 сутками возросло в два с половиной раза.

Таков характер, такова динамика издержек, закономерная, пожалуй, для всей Красной Армии. Это один из важнейших уроков минувшей войны.

Таким образом тыл не может планировать свою работу, исходя из такого формального момента, как достижение войсками заданного рубежа. Он обязан быть готовым к тому, чтобы обеспечить войска в критические — иногда самые критические — моменты, возникающие нередко тут же без всяких пауз, после того как, условно говоря, конечная цель операции достигнута.

Отсюда вытекает важнейшее значение проблемы резервов — резервов боеприпасов, горючего, медицинских сил и средств, а главное — транспорта.

Начальник тыла без резервов — уже не начальник тыла, это беспомощный созерцатель нарастающей трагедии. Поэтому он должен собрать все свое мужество, самообладание, волю, чтобы удерживать в своих руках резервы, пока не наступит крайняя надобность ввести их в дело, чтобы не лишиться резервов преждевременно, уступив бесконечным требованиям, просьбам и даже угрозам с разных сторон.

Забота о разумном использовании тающих с каждым днем ресурсов, о постоянном их восполнении, о резервах — общий закон войны, абсолютно обязательный и для начальника тыла.

Мы говорим о материальных издержках в операциях минувшей войны. Но позволительно несколько заглянуть в будущее, рассмотреть этот же вопрос в свете происходящей технической революции, не вдаваясь в то, что представляется еще в слишком туманных очертаниях.

Увеличатся или уменьшатся материальные издержки, связанные с непосредственным обеспечением боевых операций? Я бы ответил так: поскольку вооруженные силы с обеих сторон сохранят такие решающие признаки, как массовость и высокая техническая оснащенность, объем материальных издержек на конкретную боевую операцию значительно превысит показатели минувшей войны. Изменится структура этих издержек: почти полностью отпадает (в масштабе фронта) такой вид [298] снабжения, как фураж, занимавший раньше около 40% общего объема; многократно возрастет расход всех видов горючего, удельный вес которого может перевалить за 50% общего объема затрачиваемых средств. Что касается продовольствия, то расход его будет соответствовать числу едоков плюс возможные, порой значительные потери продуктов от воздействия новых средств борьбы.

Естественно возникнет необходимость значительно улучшить способы доставки войскам военных грузов, особенно горючего. Такие мощные средства, как полевые сборно-разборные трубопроводы, большегрузные бензоцистерны, вертолеты обеспечат доставку горючего в кратчайшие сроки до ракетной установки, до самолета, до танка и автомобиля.

Попутно хочется подчеркнуть неизменную остроту такого вопроса, как экономия горючего. Вряд ли уменьшится значение этой проблемы по сравнению с условиями минувшей войны. Чем больше техники будет участвовать в войне, тем неукоснительнее должна соблюдаться экономия горючего.

Если Висло-Одерская наступательная операция, имевшая глубину 600 километров, обошлась 1-му Белорусскому фронту в полмиллиона тонн основных материальных средств (и 1-му Украинскому фронту во столько же), то при современной боевой технике и моторизации тыла в аналогичной обстановке расход далеко превзойдет названную цифру.

Какое влияние на расход материальных средств оказывают те или иные темпы наступления?

Известно, что операции последнего периода Отечественной войны характеризуются высокими темпами. Это предъявляло к тылу повышенные требования. Однако опыт показал, что чем выше темпы наступления, тем меньше и потери, которые несет наступающий не только в личном составе, но и в материальных средствах. Если сравнить расход боеприпасов и горючего на каждый погонный километр, отбитый у противника войсками 1-го Белорусского фронта в Висло-Одерской и Берлинской операциях (последняя характерна медленным темпом), получится следующая картина (в тоннах): [299]

Разница огромная!

Правда, Берлинская операция — необычная операция: здесь противник с фанатическим упорством дрался за каждый квартал, улицу, дом, даже этаж и лестничную клетку. Но высказанная нами мысль о превосходстве высоких темпов наступления над замедленными убедительно иллюстрируется приведенными данными.

Высокие темпы наступления не дают противнику возможности произвести большие разрушения искусственных сооружений на дорогах и водных преградах, и нам достаются более сохранившиеся территории и коммуникации. Высокие темпы наступления тыл ощущает особенно сильно. Он ощущает также, что быстрое продвижение войск требует от личного состава тыла исключительной организованности, мобилизации, предельного напряжения физических и моральных сил, находчивого изыскания способов для обеспечения быстро наступающих частей.

Наступательная задача предполагает соответствующую ей группировку тыловых учреждений, создание резервов и маневра ими. Чем выше запланированные темпы наступления, тем решительнее должен быть осуществлен принцип приближения к войскам в исходном положении тыловых учреждений баз снабжения, ибо отрыв войск от баз будет нарастать с огромной быстротой в соответствии с силой первоначального удара. По тем же соображениям целесообразно в исходном положении снять с армий большую часть функций по тыловому обеспечению, переложив это на фронтовое звено. Армейский тыл сохранит в этом случае свои ресурсы для нужд наступающих войск.

Таким образом, высокие наступательные темпы требуют самой продуманной организации тыла на всех этапах операции.

* * *

Что главное в работе тыла?

В военных школах, в академиях, на всевозможных учениях и играх чаще всего можно слышать ответ: главное — боеприпасы, горючее, без них невозможно воевать, а остальное не столь существенно!

Я не сторонник подобных категорических утверждений и противопоставлений. На одном этапе успех решают боеприпасы, на другом — горючее, на третьем — транспорт. Но всегда, на всех этапах на первом месте должно быть питание солдата.

Возможно, это звучит грубо, но голос желудка — сильный голос. «Сытый солдат сильнее пяти голодных», — любил говорить маршал Жуков. Непонимание этого дорого обошлось нам в начале войны. Думали: пройдет месяц-два, прогоним [300] фашистов и заживем нормально, а пока можно поголодать или пожить всухомятку. Но вышло не так.

Независимо от того, отступаем мы или наступаем, стоим ли на отдыхе, солдата кормить надо ежедневно два-три раза в день, да еще посытнее и повкуснее. Наш народ все давал армии, чтобы солдат на фронте был сыт. Органы тыла были проводниками народной воли. Они научились и сами многое делать для того, чтобы вовремя и получше накормить солдата.

Первейшая функция тыла — накормить, напоить, одеть, обуть и обогреть бойца. Заблуждаются те из военных товарищей, которые смотрят на это дело как на второстепенное. Подумаешь, задача! Сварить борщ, кашу — и, правда, это дело повара (между прочим очень важная профессия на фронте!); испечь две-три буханки хлеба — тоже дело не особенно мудреное. Но на одном 1-м Белорусском фронте вместе с прикомандированными насчитывалось более 2 миллионов едоков. Им надо было два раза выдать горячую пищу и не менее двух раз в сутки — горячий чай, выпечь ежедневно около тысячи тонн хлеба.

В городских условиях, где к вашим услугам на каждом углу столовая, кафе, ресторан, где всюду подведен газ, горячая вода и никакие самолеты противника не висят над головой, не рвутся снаряды, и то трудно обеспечить все население и вовремя всех накормить. На фронте же часто бывает так — всюду голое поле, в лучшем случае кустарник, не хватает топлива, разрушены мельницы и пекарни, с водой плохо, к тому же противник зорко выслеживает любую струйку дыма на нашей стороне, чтобы обрушиться на это место огнем. В таких условиях надо питать людей. Надо самим заготовить зерно и смолоть муку, своевременно развезти по армиям, дивизиям, по полкам и ротам хлеб, мясо, жиры, сахар, соль, специи и положенные 100 граммов водки. Даже незначительный перебой в продовольственном снабжении войск мог повлечь за собой тяжелые последствия.

Конечно, можно искать выход из затруднительных положений, представляя заявки в вышестоящую инстанцию. Так нас и учили до войны. Тонны бумаги исписали мы когда-то, тренируясь в умении составлять заявки. Я хорошо помню, как настойчиво обучали нас этому «искусству» в Военной академии им. Фрунзе, которую я окончил перед войной. Но началась война, и все обернулось по-другому. Не все сумели быстро перестроиться, многие тыловики продолжали по инерции все просить да просить у центра... Однако делать нечего: не получая просимого, приходилось искать необходимое на месте. А для этого надо было осуществить такие организационно-хозяйственные мероприятия, о которых в довоенное [301] время в вузах ничего не говорили, да и сейчас кое-кто забывает.

Однако было бы неправильно заключать, что, самостоятельно решая многие задачи на фронте, мы мало нуждались в помощи центра, а обходились своими силами. К сожалению, нельзя было обойтись одними своими и местными ресурсами. Приходилось просить у центра то одно, то другое, а уж консервы, сахар, табак, всевозможные специи вообще удавалось лишь в редких случаях раздобыть на месте.

Бывали времена, когда фронт располагал буквально одной суточной дачей продовольствия. И особой признательности заслуживают выдающиеся руководители военно-продовольственной службы Красной Армии в годы войны генералы Д. В. Павлов и В. Ф. Белоусов. Без нужды мы их не беспокоили, но когда фронт обращался за помощью, отказа нам не было.

Д. В. Павлов был назначен на должность начальника упродснаба Красной Армии с поста наркома торговли Российской Федерации. Богатый опыт его довоенной работы очень пригодился в годы войны. Работник большого размаха, отлично знавший все тонкости продовольственного снабжения и наличные ресурсы страны в целом и отдельных местностях, он находил решения в труднейших положениях, когда дело шло о нуждах фронта. До прихода в упродснаб Павлов провел титаническую работу по организации продовольственного снабжения осажденного Ленинграда.

Но случалось так, что и упродснаб оказывался бессильным удовлетворить нужды фронта. Тогда мы обращались непосредственно к заместителю члена Государственного Комитета Обороны В. П. Зотову, ведавшему всеми продовольственными ресурсами страны. Зотов, хорошо знавший, что зря к нему мы не стали бы обращаться, всегда старался помочь фронту. Мы обращались, например, с просьбой дать нам жернова для походных мельниц. Теперь это кажется мелочью. А в те годы только с помощью Зотова мы получили эти жернова и наладили производство муки непосредственно в дивизиях, перерабатывая до 10 тонн зерна каждой мельницей в сутки, и обеспечили фронт мукой на 25 — 30 суток вперед.

Вместе с А. И. Микояном В. П. Зотов на протяжении всей войны, можно сказать ежечасно, следил за продовольственным снабжением Красной Армии. И в том, что наша армия даже в самое трудное время получала в целом достаточное питание, немалая заслуга принадлежит и ему лично.

А как была одета, обута наша армия в годы войны?

С чувством глубокой благодарности нашему народу скажем, что фронт был одет и обут. Даже удивляться приходилось [302] иногда, откуда бралось столько обуви, особенно валенок, ватных телогреек, полушубков, шапок? Ведь мы так много потеряли при отходе летом 1941 года! И все же суровую зиму того же года войска встретили вполне подготовленными. Наша многомиллионная армия за четыре года войны четыре раза была одета в зимнее и четыре раза в летнее обмундирование.

Старые фронтовики, прочитав эти строки, подтвердят, что обморожения на фронте наблюдались лишь в единичных случаях; чаще всего обмораживали нос, щеки и пальцы рук повозочные или кавалеристы, подолгу оставаясь на ветру.

Много сил и средств отдавала наша страна, чтобы зимой солдаты ходили в валенках, в ватной одежде, в теплых шапках, а летом — в ботинках, в легком обмундировании. Но чтобы все обмундирование и снаряжение дошло до бойца, должен был работать — и хорошо работать — интендант Красной Армии, фронтовой, армейский, дивизионный, полковой интендант. Представьте себе быстро наступившую весну. Все вооруженные силы переходят на летнюю форму одежды. Миллионы пар валенок, полушубков, ватных брюк, курток надо собрать, просушить, отремонтировать, уберечь от моли, продезинфицировать и подготовить к очередной зиме. И все это в полевых условиях, где нет складских помещений, нет оборудованных сушилок, отсутствуют ремонтные мастерские, все делается силами самой армии!

Особенно трудно бывало во время оттепелей, внезапно наступающих среди зимы в средней и южной полосах. В это время всегда нависала над бойцом угроза обморожения ног — ведь ранние оттепели сменяются резкими ветрами и морозами... На протяжении всей войны с большими трудностями удавалось налаживать переход с одного вида обуви на другой в дни внезапного похолодания или потепления. В каком звене, в полку, дивизии или армии, хранить второй комплект обуви? Ведь с хранением ее связано «утяжеление» тылов, удлинение колонн при перемещении, а главное, возникает опасность потери имущества в условиях быстро меняющейся фронтовой обстановки. Заботливые командиры полков, умудренные фронтовым опытом, предпочитали всегда иметь у себя в полку хоть небольшой запас так называемой «дежурной обуви», и они были правы — такой резерв выручал солдат при любой перемене погоды.

Мы, начальники фронтовых тылов, неизменно чувствовали помощь со стороны начальника управещснаба Красной Армии генерала Н. Н. Карпинского и его заместителя генерала Ф. Г. Тармосина. Даже не дожидаясь наших просьб, они сами всегда заботились о том, достаточно ли обеспечена действующая армия летним и зимним обмундированием, обувью, всевозможным снаряжением. [303] Наряду с именем такого выдающегося организатора интендантской службы, каким был главный интендант генерал-полковник П. И. Драчев, имена Карпинского и Тармосина достойно вошли в историю трудовых подвигов, обеспечивших героические победы Красной Армии.

Все вещевое имущество на фронте было отечественного производства. Полученные из США кожаная обувь и другое имущество оказались низкого качества. У ботинок была неудобная колодка (низкий подъем), подошва быстро лопалась, поэтому наш боец охотнее надевал свою починенную обувь, чем заграничную новую.

Выдающуюся роль в обеспечении побед Красной Армии в минувшую войну и, в частности, в обеспечении войск 1-го Белорусского фронта выполнили начальник Управления снабжения горючим генерал-лейтенант М. И. Кормилицын, начальник Главного дорожного управления Красной Армии генерал-лейтенант З. И. Кондратьев, начальник Главного автомобильного управления генерал-лейтенант И. П. Тягунов.

Трудно переоценить роль правильной и своевременной организации военных перевозок — работу Центрального управления ВОСО, которую возглавлял генерал-лейтенант И. В. Ковалев.

Я называю эти имена не только для того, чтобы воспользоваться случаем и принести им благодарность. Этого было бы слишком мало. Я убежден, что их талантливый и неутомимый труд, их опыт заслуживают специального изучения и освещения в печати.

Военно-медицинская служба в минувшей войне с честью выдержала суровое испытание. Но и в этой отрасли военной работы нам пришлось во время войны многому учиться.

Наши военные врачи, профессора, медицинские сестры, санитарные инструкторы, санитары, пренебрегая опасностью и многими лишениями, всегда стремились быть там, где они были нужны. Самолетом, на машине, на повозке, пешком добирались медицинские работники до передовых позиций, на помощь раненым советским воинам.

Для того чтобы благородный труд медиков превратился в отлично действующую медицинскую службу, он должен быть окружен заботой и поддержкой других служб тыла. Медицинская служба одна не может успешно и до конца добиться возможно полного излечения раненых и больных. [304] Для этого необходимы хорошая палата (или палатка), свет, тепло, питание, одежда, транспорт; в годы войны существовала всеобщая атмосфера заботы о раненом.

Вот почему глубоко неправы были те товарищи из медицинской службы, которые даже в самое тяжелое время предлагали вывести ее из системы тыла. Им казалось, что у них тогда будет «больше самостоятельности». Когда они меня спрашивали в годы войны, что я об этом думаю, я всегда отвечал со всей прямотой, что самая постановка этого вопроса преступна, ибо речь должна идти не о «чести мундира», а о совместных усилиях всех служб тыла ради спасения миллионов жизней.

Даже в мирное время такую постановку вопроса следует считать вредной, памятуя о возможных последствиях применения нового оружия.

Нахождение медицинской службы в системе тыла повышает ответственность всех работников тыла за создание наиболее благоприятных условий в работе медиков на фронте.

В успешном лечении раненых на фронте решающее значение имела организация медицинского обеспечения. Здесь особенно нетерпим шаблон. Дело заключается не только в том, чтобы иметь побольше персонала, много госпиталей — еще важнее найти всему этому правильное применение, т. е. такое, которое обеспечило бы возможно более раннее оказание квалифицированной медицинской помощи, сократило бы многоэтап-ность эвакуации, гарантировало наличие постоянных резервов для дополнительного развертывания медицинских учреждений в ходе операции и особенно на ее завершающем этапе.

Наши медики прекрасно усвоили благородный девиз: «Не раненый идет к госпиталю, а госпиталь — к раненому». Резервные госпитали все время выдвигались вперед и развертывались там, где накапливались раненые. В любой обстановке, при любых средствах поражения медицина неотступно следует за войсками. Это правило подтверждено опытом войны.

Буквально крупицами, изо дня в день, с каждого фронта отбиралось все новое и прогрессивное в работе медицинской службы.

Большую организующую роль здесь сыграло Главное медицинское управление Красной Армии. Его руководитель Е. И. Смирнов, человек крупных организаторских способностей, большой воли и настойчивости, в своих частых обращениях и письмах к медицинским работникам фронтов популяризировал все достойные внимания формы и методы лечения. Он хорошо знал все ценное в работе всех звеньев медицинской службы, особенно медсанбатов и госпиталей первой линии, куда он сам часто выезжал. [305] Он широко поддерживал инициативу своих ближайших помощников — профессоров, благодаря чему на фронтах нашли применение специализированные медицинские учреждения: госпитали легкораненых, черепно-мозговые, грудные, полостные и т. д. На нашем фронте, равно как и на других, выросли в опытных специалистов тысячи молодых врачей; одна неделя на войне в смысле приобретения опыта часто равна для врача году мирного времени.

Е. И. Смирнову принадлежит немалая заслуга привлечения в ряды Красной Армии в тяжелые годы войны таких корифеев медицины, как Н. Н. Бурденко, В. И. Шамов, С. С. Гирголав, Н. Н. Еланский, В. С. Левит, П. А. Куприянов, М. С. Вовси, А. А. Вишневский, М. Н. Ахутин, И. С. Жоров, В. И. Попов, С. И. Банайтис, Д. А. Энтин, В. И. Воячек.

Огромное развитие во время войны получила научно-исследовательская работа среди медиков фронта. По существу каждая армейская или фронтовая конференция хирургов, терапевтов, стоматологов, невропатологов, эпидемиологов представляла собой известный шаг по пути научного обобщения опыта, выработки единых взглядов по наиболее актуальным вопросам. Уже тогда зарождались ценнейшие идеи, легшие в основу монографий, изданных после войны. Даже в годы войны выходили из печати книги, вносившие немало нового в различные вопросы, связанные с медициной.

Санитарная эвакуация — один из важнейших участков в системе медицинской службы, Я не сказал бы, что мы вполне «правились с решением этой проблемы в минувшую войну. Ведь не секрет, что в низших звеньях медицинской службы нередко применялся варварский способ волочения (доставки на «волокуше») раненого на ближайший медпункт. Опыт минувшей войны обязывает нас настойчиво искать лучшие способы эвакуации раненых, особенно с поля боя.

Величайшей заслугой советской медицинской службы, в частности медиков 1-го Белорусского фронта, было то, что за все годы войны наши войска не знали сколько-нибудь серьезных эпидемий. А провоцирующих моментов было немало: появлялись и сыпной тиф, и туляремия, и дизентерия. Но каждый раз усилиями медиков при поддержке всей системы тыла вспышки инфекционных заболеваний удавалось быстро локализовать и ликвидировать.

* * *

Говоря о главном в работе тыла на фронте, часто ставят на первое место коммуникации и транспорт. Это, конечно, не лишено смысла. В конце концов фронт лишь тогда силен, [306] когда он в состоянии свободно маневрировать техникой, живой силой, материальными средствами. А для этого нужны дороги, нужен транспорт.

Четыре года войны — это четыре года непрерывного маневрирования не только дивизиями, корпусами, но целыми армиями и даже фронтами. И в этих невиданных по масштабам перевозках решающая роль принадлежала железнодорожному транспорту. Около 20 миллионов вагонов всевозможных воинских грузов было перевезено за годы войны. Во всех видах воинских перевозок на долю железнодорожного транспорта выпало 70%. Железные дороги Советского Союза, особенно фронтовые, работали с предельным напряжением. Наркомат путей сообщения СССР, начальники дорог, весь личный состав многомиллионной армии железнодорожников с честью выполнили задания партии и правительства в годы войны, и нам приятно было иметь такого замечательного родственника, как железнодорожная армия СССР, которую именовали младшим братом Красной Армии.

Автомобильный транспорт в минувшей войне дополнял работу железных дорог, иногда действуя параллельно с ними. Разумеется, это была огромная работа: за время войны автотранспортными частями Красной Армии было перевезено более 100 миллионов тонн различных грузов, их общий пробег составил 2564 миллиона километров. И все же он только дополнял работу железных дорог.

Как показал опыт минувшей войны, фронт мог обходиться в отведенных ему границах одним лишь автотранспортом не более 10 — 15 суток, после чего обязательно должны были вступить в действие фронтовые железные дороги. Если этого не случалось, неизбежно наступал кризис. Современный, послевоенный автомобильный транспорт технически значительно совершеннее, и он, конечно, может иметь большее значение во фронтовых перевозках. Однако, думаю, и в будущем лишь железные дороги в состоянии будут перевезти миллионы тонн груза на большие расстояния за короткое время.

Напомню, что такие операции, как Белорусская, Висло-Одерская, Берлинская, потребовали по миллиону тонн материальных средств каждая. А вся война поглотила более 10 миллионов тонн боеприпасов, 13,4 миллиона тонн горючего, 40 миллионов тонн продовольствия и около 12 — 15 миллионов тонн различного другого имущества. Вся эта масса грузов была перевезена в действующую армию по железным дорогам за многие тысячи километров.

Водным транспортом за годы войны было перевезено для нужд фронтов 22 миллиона тонн различных грузов, что составило 9,5% общего объема воинских перевозок. [307]

Существенную помощь оказала нам во время войны военно-транспортная авиация, силами которой было перевезено 1,5 миллиона человек и 120 тысяч тонн различных воинских грузов.

Мы отдаем должное и гужевому транспорту. Немало было таких ситуаций, когда лошадка или ослик выручали нас в дни распутицы или в горных условиях.

Все виды транспорта и дорог на фронте давали наибольший эффект лишь при комплексном использовании. Некоторые склонны выдавать принцип комплексного использования транспортных средств за новинку последних лет. Это заблуждение. Именно в опыте Великой Отечественной войны надо искать наиболее яркие примеры комплексного использования транспорта. Быть может, это была одна из наиболее характерных особенностей в работе тыла.

Когда говорят, что тыл должен работать с точностью часового механизма, то имеют в виду прежде всего искусное использование всех видов транспорта и коммуникаций, искусную организацию подвоза и эвакуации.

Органы тыла во время войны с каким-то, я бы сказал, артистическим умением пользовались любой возможностью, чтобы «оседлать» даже несколько десятков километров уцелевших железных дорог, организуя всюду перевалочные устройства. Только на 1-м Белорусском фронте в ходе Висло-Одерской операции было организовано свыше 10 фронтовых и армейских перевалочных баз. В одних случаях грузы переваливались с вагонов одной колеи в вагоны другой колеи; в других шла перевалка с вагонов в автотранспорт или наоборот.

Из сказанного можно сделать вывод, что противопоставление или фетишизация роли того или иного вида транспорта на войне — затея бесполезная и даже вредная. На войне все виды транспорта хороши, если ими пользоваться разумно, в соответствии с обстановкой. Нет сомнения в том, что всюду, где представится возможным, надо до максимума использовать железнодорожный транспорт в интересах войск. Но это не значит, что теперь, после войны 1941 — 1945 гг., сохранилась прежняя зависимость войск от железнодорожных коммуникаций, «привязанность» войск к линии железной дороги. С появлением многотоннажного автомобильного и воздушного транспорта значительно возросли возможности обеспечения боевых действий войск на большую глубину независимо от железных дорог. Особенно велико значение полевых трубопроводов для доставки в войска горючего. Благодаря усовершенствованию процесса сборки и разборки труб практически решена задача непрерывного питания войск горючим при любых темпах их передвижения. [308]

Важное значение приобретает также транспортная авиация, особенно вертолеты, способные поднимать и перемещать по воздуху большие мостовые конструкции и укладывать их в новом районе. В зонах с высоким уровнем радиации полезную работу вертолетов по прокладке коммуникаций трудно переоценить.

На фронте могут оказать неоценимую помощь и вьючные животные, оленьи и собачьи упряжки и даже носильщики — все зависит от конкретной обстановки.

Следовательно, дело не в том, какому виду транспорта отдать предпочтение на фронте, а в том, чтобы умело использовать все имеющиеся виды транспорта — порознь или комплексно.

Комплексное использование всех видов транспорта составляет один из краеугольных камней в работе тыла на фронте. От этого в значительной мере зависит так называемая живучесть тыла. Своевременно перейти с одного вида транспорта на другой, воспользоваться имеющимися обходными путями или заблаговременно их оборудовать — все это повышает живучесть тыла.

Минувшая война показала огромное значение железнодорожных обходов вокруг важных узлов и административно-политических центров. Да и в мирное время с точки зрения народнохозяйственных интересов такие обходы при условии достаточно большого радиуса имеют большое практическое значение.

Строительству шоссейных и железнодорожных обходных путей уделяется теперь немалое внимание, но предстоит сделать гораздо больше, чем уже сделано.

Когда речь идет о целесообразности использования войсками уцелевших (изолированных) участков железной дороги, невольно напрашивается мысль о паровозах. Именно о паровозах, а не о тепловозах или электровозах. Такое «примитивное» тягло, как паровоз, может оказаться единственно применимым там, где энергетической основой будут только дрова или другое подручное топливо. Спешить с отправкой паровозов в металлолом не следует.

Комплексная эксплуатация всех видов транспорта и коммуникаций обеспечивается единством системы самого тыла. Благодаря такому единству хорошо решается и вторая сторона этой проблемы — комплексное восстановление нарушенных коммуникаций. В минувшей войне часто практиковалось объединение усилий на одном направлении или на одном объекте железнодорожных, дорожных, инженерных войск и местного населения. Теперь такое объединение становится абсолютной необходимостью. Начальник тыла должен иметь возможность [309] осуществить любой маневр имеющимися силами и средствами. Этому способствовала бы подготовка личного состава восстановительных частей по более широкому профилю специализации, чтобы можно было соблюсти принцип взаимозаменяемости.

Живучесть и мобильность тыла — понятия, не отделимые одно от другого. Недостаточная мобильность тыла в минувшей войне существенно ограничивала боевую деятельность войск. Не хватало транспорта, механизмов, моторов. Проблема механизации и моторизации тыла всегда оставалась актуальной. В прямой зависимости от этого фактора находилась и его организация: ограниченные транспортные возможности вынуждали идти на чрезмерное сближение тыловых учреждений, располагаемых на недопустимо коротких дистанциях от войск.

Чем более моторизован тыл, тем решительнее может осуществляться принцип рассредоточения всех его элементов.

Опыт войны показывает, что тыл обеспечивал войска тем лучше, чем меньше был разрыв между уровнем моторизации войск и тыла.

Не подлежит сомнению, что моторизация и механизация современного тыла не должны отставать от общего уровня моторизации Советской Армии.

* * *

Мы упомянули о трофейной службе тыла.

В самом начале войны существовали так называемые эвакоорганы, в задачу которых входила главным образом эвакуация из прифронтовой полосы в глубокий тыл как военных, так и народнохозяйственных объектов. Это были слабенькие органы, и они не могли справиться со сбором трофейного вооружения и имущества на полях сражения. Между тем такого имущества набиралось все больше и больше. 23 марта 1942 года постановлением ГКО была создана система трофейных органов. Первейшей задачей этих органов был сбор металлолома. Мы уже приводили некоторые отдельные данные о количестве отправленного в тыл страны металла силами фронта. Небезынтересно знать читателю, что за весь период войны трофейные органы Красной Армии отправили на металлургические заводы страны 6 миллионов тонн, в том числе 165 тысяч тонн цветного металла.

Но не только металл собирали эти органы. За годы войны ими учтено и передано на снабжение войск 3500 тысяч тонн различного продовольствия (к слову сказать, неучтенного трофейного продовольствия, пожалуй, было не меньше, но оно целиком пошло солдатам, и мы не станем об этом сожалеть).

До выхода на сопредельные территории трофейные органы фронта выполняли также и общехозяйственные задачи. Они брали под охрану заводы, фабрики и другие важные предприятия освобожденных районов до подхода местных советских и хозяйственных властей. Не менее важное значение приобретала очистка станций, дорог, полей от взрывоопасных веществ; для этой цели в составе трофейных органов были созданы свои саперные подразделения.

На первых порах трофейная служба была плохо укомплектована кадрами и механизмами, еще не выработала своей «тактики», неуверенно подходила к решению нарастающих с каждым днем задач. Трофейные части и подразделения нередко отрывались от боевых частей, опаздывали с выходом на трофейные объекты, вследствие чего многое растаскивалось, портилось или, в лучшем случае, расходовалось безучетно.

Вскоре у этих органов появилась своя разведка, следовавшая в составе дивизий и полков первых эшелонов и бравшая под охрану захваченное имущество немедленно после прохождения войск. Возросла и их техническая оснащенность.

С выходом на зарубежные территории в корне изменились задачи трофейных органов. Конечно, их обязанностью оставались сбор подбитой военной техники и отправка ее в тыл страны, и объем этой работы к концу войны неуклонно возрастал. Но перед трофейными органами встала еще и задача уничтожения военно-экономического потенциала противника на его собственной территории.

Трофейными органами фронта успешно руководили Жмакин, затем Ковальчиков, а в самом конце войны — мой заместитель по трофейной службе генерал Н. К. Жижин.

Опыт войны наглядно показал, что трофейные органы должны укомплектовываться высококвалифицированными инженерно-техническими кадрами самых разнообразных специальностей. Уровень экономической подготовки руководящих кадров этой службы должен быть значительно выше того, какой был в минувшую войну.

* * *

В ведении тыла находилась такая, казалось бы, сугубо мирная служба, как финансовая. Она подчинялась начальнику тыла фронта, который был полным распорядителем кредитов фронта.

Хотя во время войны роль денег обычно снижается, но мы не переставали учитывать военные затраты в денежном выражении. [311]

Финансовые органы должны были в любой обстановке своевременно и полностью выдавать людям причитающиеся им деньги.

Иной читатель скажет, к чему на фронте деньги? Ведь все на фронте получают бесплатное питание, обмундирование, а что на деньги купишь?

В том-то и дело, что на фронте мы старались дать возможность разумно расходовать деньги, особенно рядовому и сержантскому составу, для которого товары подбирались по специальному ассортименту и старательно доводились вплоть до окопов первой линии.

Мы уже говорили о системе полевых военторгов на фронте. Это была довольно развитая торговая сеть Наркомата торговли СССР. Военторг на фронте торговал такими ходовыми товарами, которые интендантская служба не .могла поставлять в войска: конфеты, печенье, папиросы, мундштуки, портсигары, писчебумажные принадлежности, трикотажные изделия, одеколон, туалетное мыло, бритвенные приборы, записные книжки, перочинные ножи и т. п. Только за 1944 год товарооборот полевых военторгов составил 1758 миллионов рублей, и это в основном за счет продажи товаров войскам.

Таким образом товарное обеспечение рубля на фронте существовало. От финансовой службы на фронте в немалой степени зависело поддержание экономической устойчивости и значимости рубля. Финансисты встречались при этом со множеством специфических трудностей, возникавших вследствие изменения фронтовой обстановки: постоянные колебания в численности людей, в персональном составе, пестрота в окладах и в поощрительной системе, в надбавках к окладам и т, д. Во время боевых действий часть людей выбывала вовсе, другая попадала в госпитали. Постоянно прибывало все новое и новое пополнение. За всем этим надо было уследить.

В армии человек получает не заработную плату, а денежное содержание; сюда входит жалованье по должности, всевозможные надбавки — за воинское звание и др. Все вместе взятое и называется денежным содержанием.

В одних частях люди получают просто жалованье, в других — плюс к тому еще и полевые деньги. Существовали гвардейские оклады в гвардейских соединениях и объединениях; но и внутри них были гвардейские повышенные оклады: в минометных частях, в истребителыю-противотанковых артиллерийских частях и подразделениях; другие оклады были в ударных армиях, в воздушно-десантных войсках. Довольно сложная дифференциация наблюдалась в танковых войсках в зависимости от типа танков, от экипажности, от класса вождения танков и т. д. [312] Повышенные оклады выдавались снайперам, пулеметчикам, личному составу противотанковых ружей.

Раздаточная ведомость на жалованье — это сложный лабиринт, в котором не каждый мог разобраться. Кроме постоянных надбавок к жалованью, выдавались одноразовые премии за сбитый самолет, за подбитый танк, за потопленный корабль, за возврат артиллерийской специальной укупорки.

Были и вычеты, усложнявшие расчеты по денежному довольствию: за утраченное по небрежности военное имущество, удержание части содержания, посылаемой по аттестату семье, вычеты за «арест при исполнении служебных обязанностей», удержания за подписку на заем (с 1943 г. отмененные в низовом звене, включая дивизию).

Следовательно, и на фронте находил широкое применение принцип материального стимулирования. Разумеется, это не то, что на производстве в мирное время, но все же солдату-гвардейцу или ударнику приятно было сознавать, что он не только находится в войсках, овеянных боевой славой, но и получает гвардейское жалованье, не говоря уже о некоторых внешних отличительных признаках. Я бы сказал, сочетание морального и материального факторов стимулирования на фронте было весьма удачным.

Важнейшей задачей финансовой службы на фронте было обеспечение семей советских воинов. Как известно, во время войны военнослужащие имели право выдать аттестаты своим семьям на получение ими по месту жительства определенной части жалованья. Это имело огромное моральное и экономическое значение. Воин на фронте был спокойнее за обеспечение своей семьи, где бы она ни находилась, тем более что военкоматы помогали семьям фронтовиков, которые были у них зарегистрированы на основании аттестатов, дровами, керосином, продуктами питания. Финансово-экономический результат усиливался еще и тем, что отпадала надобность в завозе на фронт больших масс денежных знаков и не наводнялась этими знаками прифронтовая полоса, где и без того денежный рынок был крайне неустойчив.

Финансовые органы тщательно проверяли посылку аттестатов и всячески способствовали установлению связи каждого военнослужащего с его семьей. Благодаря настойчивым усилиям финансистов нередко удавалось разыскать семьи, которые после эвакуации оказались заброшенными в отдаленные уголки нашей страны. Морально-политическое значение этой работы было исключительно велико.

ЦК нашей партии во время войны не раз подчеркивал, что забота о семьях воинов есть забота о самих воинах, об их высоком морально-политическом и боевом состоянии. [313]

Финансовая служба фронта, борясь за максимальное сокращение выпуска денежных знаков во время войны, внедряла систему безналичных расчетов во взаимоотношениях с поставщиками, что также способствовало оздоровлению финансов в стране. Кредитуя поставщиков, финансовые органы фронта вместе с тем контролировали своевременность и качество поставляемых материальных ценностей.

Вообще говоря, поставки на фронт осуществлялись аккуратно, несмотря на недостаток материалов, квалифицированной рабочей силы, необходимой тары, на транспортные трудности. Но были случаи, когда отдельные недобросовестные поставщики посылали фронту некондиционную продукцию, а деньги стремились получить по высшей шкале прейскуранта — на фронте, мол, все сойдет. По протестам финансовых органов интендантское управление фронта лишь в 1944 году вынуждено было отказать в оплате ряда счетов из-за некачественности поставленной продукции. Особенно много всяких тяжб было с железными дорогами и пароходствами в связи с недостачей или порчей грузов в пути.

Каждая воинская часть не реже четырех раз в году подвергалась финансовой ревизии; это способствовало укреплению финансовой дисциплины в войсках. В войне 1914 года и в прежних войнах финансовая ревизия проводилась лишь по окончании войны, поэтому там процветало казнокрадство на каждом шагу: попробуй после войны разобраться, где, что, по какой цене приобреталось. Поле для злоупотреблений было безграничное, и дельцы наживали на войне миллионные капиталы, обворовывая и казну и солдат.

В Красной Армии подобных случаев не наблюдалось. Немалую профилактическую роль в этом сыграла военно-финансовая служба.

Совершенно новые задачи встали перед финансистами фронта с выходом наших войск на зарубежную территорию. Тут и установление курса рубля применительно к польскому злотому, немецкой марке, австрийскому шиллингу, чехословацкой кроне и др., и взаиморасчеты с частными поставщиками, и перевод заработной платы на иностранную валюту, и хранение трофейных денежных средств, ценных бумаг, драгоценностей. Остро стоял вопрос борьбы с фальшивыми деньгами, которыми гитлеровцы наводняли местные рынки.

Все эти проблемы встали перед органами тыла, особенно перед финансовой службой.

Потребовалась напряженная и вдумчивая работа финансовых и банковских работников фронта, чтобы решать наряду с основными множество попутных задач, далеко выходящих за-рамки официальных положений. Жизнь неумолимо требовала смелых решений, [314] и наши финансисты показали свою зрелость.

Во главе финансовой службы фронта стоял очень опытный финансист полковник В. Н. Дутов (ныне генерал-полковник, начальник Центрального финансового управления Советской Армии). Он отличался большой гибкостью, не страдал мелочностью, присущей многим его коллегам, и смело шел на финансирование мероприятий, направленных на повышение боеготовности и боеспособности войск, если даже эти мероприятия и не укладывались в рамки инструкций.

Его достойным коллегой на фронте был не менее энергичный и знающий банковское дело начальник полевой конторы Госбанка И. А. Лопасов. Он приложил немало усилий к сохранению банков, сберегательных касс, ценных бумаг и драгоценностей.

Весь коллектив финансистов фронта до войскового звена включительно показал свою высокую преданность и честность в работе.

* * *

Читателю ясно, что столь значительное число подчиненных начальнику тыла фронта служб и такое разнообразие задач, стоящих перед тылом во время войны, требовало особо четкой работы штаба тыла — органа управления и координации.

Хорошо работающий штаб не просто собирает разностороннюю информацию и анализирует полученные данные для доклада начальнику. Б. М. Шапошников называл Генеральный штаб «мозгом» армии. Это в известной мере относится к каждому военному штабу, а не только к Генеральному штабу. Правда, в нижестоящих звеньях, особенно в годы войны, штабы были перегружены оперативными задачами, но и они не переставали оставаться «мозгом» той или иной военной инстанции. Так было и на нашем фронте.

Штаб тыла фронта хорошо координировал работу всех служб тыла. В чем заключалась эта координация? Попытаюсь очень коротко ответить на этот вопрос, указывая на конкретные примеры.

Начальники служб тыла, прежде чем ставить перед начальником тыла или Военным советом фронта тот или иной принципиальный вопрос, всесторонне «увязывали» свои предложения со всеми другими службами. Лишь после этого можно было рассчитывать на дальнейший успех. Штаб и занимался «притиркой» и увязкой подобных вопросов. Например, начальник медицинского управления фронта считает целесообразным [315] группу госпиталей на 10 — 15 тысяч коек поставить в таком-то районе. Глядя на карту, начальник штаба не видит ничего, что вызвало бы сомнение в целесообразности такого намерения. А как это выглядит с точки зрения других служб тыла — дорожной, железнодорожной, автомобильной, квартирной и т. д.? Как просматривается эта местность с воздуха, какие естественные укрытия имеются на ней для людей, техники и др.? А может быть, в этом районе целесообразнее разместить другие объекты тыла?

Возникает целый комплекс вопросов, без предварительного изучения которых невозможно принять окончательное решение.

Штаб тыла проводил глубокую, я бы сказал, исследовательскую работу, чтобы иметь свое мнение о предложении того или другого начальника службы фронта.

Или такой вопрос, как перемещение тыловых учреждений в новый район. Если бы несколько сот учреждений по своей инициативе, своими силами переходили в этот район, когда кому вздумается, это создало бы невероятный хаос и дезорганизацию. Чтобы этого не случилось, штаб тыла искусно маневрирует, управляет всей грандиозной лавиной, заботясь о том, чтобы передислокация носила оперативно-грамотный характер, соответствовала обстановке на фронте и требованиям войск. Войска всегда должны чувствовать безотказную работу тыла.

Поспешность в перемещении тылов и отставание их от войск одинаково пагубны. Улавливать пульс боевой обстановки на фронте — в этом одна из важнейших задач штаба тыла. И не только улавливать должен штаб, но и своевременно передавать этот пульс всем службам тыла, чтобы и они жили единым духом, единым пониманием обстановки и постоянным стремлением всегда быть наготове, чтобы помочь войскам. В этом состоит одна из сторон координирующей роли штаба тыла.

Постараемся представить себе процесс перемещения сотен фронтовых тыловых учреждений в новый район: тысячи людей — рядового, сержантского, офицерского, вольнонаемного состава со всевозможным имуществом, инвентарем, книгами, с личными делами, пишущими машинками, кухнями, столовыми и т. д. — все это в определенной последовательности, обычно в темноте, грузится в машины, и люди не знают, куда их везут. А когда наступит рассвет — они все уже должны быть на своих местах. Каждое колесико огромного механизма снова за, вертелось, оно как бы и не останавливалось, оно просто продолжает действовать на новом положении, в нужном такте, в нужном ритме, выполняя полезную работу.

Таких перемещений в ходе Висло-Одерской операции было не менее 10, притом в самой сложной обстановке — под дождем, в метель, в гололед, по проселочным и лесным дорогам... [316]

Кто же невидимый «управитель» всего этого процесса? Штаб тыла. Через этот штаб начальник тыла организует всю систему, управляет ею, взаимодействует со всеми видами и родами войск.

Штаб тыла — это и орган планирования материальных издержек в боевой операции.

Хорошо натренированный штаб, имея за плечами опыт войны, мог в кратчайший срок, наподобие современной вычислительной машины, сказать, сколько и каких материальных средств необходимо фронту при данной численности людей и техники, при намеченной глубине операции и темпах наступления.

Мы старались во время войны свести к минимуму бумажный поток, приучить людей к тому, чтобы они работали, доверяя друг другу. Редко когда требовались расписки в получении приказаний. Самые ответственные задания зачастую давались устно, а исполнитель лишь заносил их в свою «рабочую тетрадь», которая была основной формой штабной документации на фронте. Не меньшее значение имела топографическая карта определенного масштаба. Смотришь, бывало, на карту масштаба 1 : 200 000, на которой нанесена фронтовая и тыловая обстановка, и все предстает перед тобой как живое, ибо за [317] каждым кружочком, квадратиком, прямоугольником, за каждой линией и пунктиром скрываются знакомые тебе учреждения тыла, разбросанные повсюду материальные запасы, транспортные средства и густая сеть коммуникаций.

Штаб внимательно следит за всем положением и его динамикой на переднем крае и в тылу, отражает на карте происходящие изменения.

Приятно теперь вспоминать о хорошо сколоченном, четко работавшем коллективе штаба тыла фронта.

Во главе его стоял генерал М. К. Шляхтенко, человек незаурядной эрудиции и с большим тактом. О нем мы уже говорили. Решительность не была его основной чертой, он обладал мягким характером и имел склонность к некоторому обдумыванию того, что более импульсивному человеку сразу показалось бы очевидным. Зато по способности к глубокому обдумыванию он был незаменим, а действенное начало, решительность, целеустремленность воплощал в себе заместитель начальника штаба полковник М. С. Новиков (теперь он генерал-лейтенант, один из видных наших военачальников). Шляхтенко и он отлично дополняли друг друга. Новиков ведал всеми организационными вопросами и сколотил в своем отделе группу талантливых офицеров (И. В. Дружинин, Изотов, Д. Н. Шпагин, Сергеев, И. И. Моладницкий, М. С. Покумейко, Т. Н. Калинчук, А. Е. Пустовойтенко, Коваль, Жуков, Л. А. Пекарский, Лане, Я. А. Борухсон и др.), [318] которая быстро и квалифицированно разрабатывала важнейшие предположения по организации тыла на всех этапах операции.

В штабе тыла были учетно-плановый отдел во главе с полковником Н. П. Ваховским и его заместителем Луцыком и отдел возврата спецукупорки во главе с полковником Л. С. Заруденко. О последнем надо сказать, что благодаря необыкновенно кропотливой, даже придирчивой, навлекающей недовольство многих работе по возврату в тыл страны спецукупорки и тары наш фронт сэкономил для государства десятки миллионов рублей и спас от вынужденной порубки много тысяч гектаров драгоценных пород леса.

* * *

Одним из важных вопросов у нас, как и повсюду, был подбор работников. Как во всей армии в годы войны, так и у нас абсолютное большинство работников тыла не были, как говорят, кадровыми военными. На руководящих должностях фронтового и армейского масштаба преобладали кадровые генералы и офицеры, а основная масса специалистов тыла (врачи, инженеры-дорожники, автомобилисты, железнодорожники, специалисты службы ГСМ, работники продовольственной и вещевой служб и др.) состояла из бывших гражданских работников.

Это вполне естественно для военного времени. Мне хочется подчеркнуть очень важную положительную сторону этого явления. Приход гражданских специалистов оказал благотворное влияние на всю работу тыла. Эти люди внесли живительную струю в стиль, в характер, в самую сущность этой работы. Правда, они чувствовали себя на первых порах слишком «гражданскими», не могли сразу приобрести необходимый внешний вид, и это их стесняло. Но это — пустяки. Главное другое: опыт работы в народном хозяйстве, принесенный ими в армию, во многом заставил старых военных хозяйственников решительно перестроиться, находить другие пути и методы хозяйствования, отличные от прежних, построенных на формальном соблюдении инструкций мирного времени, на «искусстве» получать готовое и распределять по нормам. Произошло очень важное, полезное сращивание опыта — военного и мирного. В самом деле: бывший заместитель наркома пищевой промышленности УССР И. Д. Кравченко становится комиссаром упродснаба фронта; он был не только партийно-политическим работником, сразу же ставшим душой коллектива, но и отлично знал все тонкости продовольственной работы в большом масштабе, благодаря чему его опыт и полезные советы приобрели [319] особую ценность в деле продовольственного снабжения фронта. Другой пример: И. И. Макаров, до войны работник Госплана, занимавшийся продовольственными вопросами, во время войны был превосходным начальником продотдела фронта. В 1942 году далеко не каждый кадровый военный хозяйственник мог быстро уяснить себе сущность создавшегося тогда трудного продовольственного положения в стране, а для Макарова все это было знакомо, он мгновенно ориентировался в обстановке.

Не случайно также, о чем я уже говорил, нарком торговли РСФСР Д. В. Павлов встал во главе продовольственной службы Красной Армии в годы войны.

Приход в армию таких высококвалифицированных работников был реальной помощью военно-хозяйственным органам Красной Армии в самый трудный период войны.

Подобных примеров можно было бы привести множество.

Самый характер работы тыла по своему существу близок мирной гражданской работе. Поэтому не наблюдалось каких-либо серьезных заминок в освоении этими специалистами своих новых обязанностей в армии. Им не требовалось много времени, чтобы стать достойными руководителями на своих участках работы.

Эти наблюдения подводят меня также к мысли о недостатках в академической подготовке военных кадров тыловых работников в мирное время. [320] Догматизм, заучивание норм и форм, слабое знание основ народнохозяйственной жизни, отрыв от производства, а главное недооценка фактора творческой инициативы в хозяйствовании — все это обнаружилось в первые же месяцы войны у наших кадровых военных.

В равной мере это относилось и к руководящим кадрам тыла, включая самих начальников тыла соединений и объединений. Узость экономических знаний, односторонний подход к изысканию ресурсов, слабая ориентировка в структуре народного хозяйства, недостаточно инициативное и порой несмелое решение крупных хозяйственных проблем в годы войны — всеми этими недостатками мы, военнохозяйственные руководители и организаторы, изрядно страдали. Потребовалось пройти очень суровую школу фронтовой жизни, претерпеть массу неудач и лишений, пока, наконец, накопился опыт, стабилизировались и сработались кадры тыловиков и установилось правильное отношение к ним со стороны общевойсковых начальников.

Война была для многих из нас подлинной академией. Тем труднее была задача подобрать для только что сложившейся системы тыла людей, способных выполнить ту или иную руководящую функцию.

До весны 1944 года начальником отдела кадров тыла Центрального, затем 1-го Белорусского фронта был полковник А. Г. Найденко, хорошо знавший свое дело. Но он тяжело заболел, и его пришлось откомандировать.

Встал вопрос о новом начальнике отдела кадров. Обратились к А. В. Хрулеву.

Вскоре после этого позвонил мне его помощник по кадрам генерал И. Т. Смелов и сказал: «Мы можем рекомендовать вам довольно подходящую кандидатуру на должность начальника отдела кадров тыла фронта, Курылева Анатолия Константиновича; он имеет опыт, хороший, чуткий человек; можем прислать вам его».

Я ответил, что согласен, и просил прислать Курылева.

Через несколько дней Курылев уже руководил отделом кадров тыла 1-го Белорусского фронта. Он произвел на всех нас очень хорошее впечатление. Ранее, до Отечественной войны, он был на комсомольской работе. Жизнерадостный «комсомольский вид» сохранился у него и ко времени нашей встречи с ним в 1944 году.

Не раз приходилось с ним разговаривать об общих задачах кадровиков на фронте. Курылев, как бы излагая программу своей работы, формулировал их следующим образом: «Правильно расставить кадры — это великое дело. Человек должен знать порученную ему работу. [321] Найти вовремя нужную кандидатуру, взять на себя ответственность за офицера, которого рекомендуешь на ту или иную работу, тщательно следить за его ростом, за тем, чтобы он не «закис» на одной должности, открыть ему дорогу на новые подвиги, новые дерзания, представить вовремя к поощрению, к очередному званию; проявить максимум внимания к тем, у кого «дела не ладятся», и помочь найти причину неудач — вот работа отдела кадров».

Он созвал общефронтовое совещание работников кадров тыла и начальников политорганов тыла перед началом Берлинской операции в марте 1945 года.

Коренными вопросами были тогда:

— обеспечение окончательного разгрома противника;

— улучшение практики награждения личного состава;

— подготовка личных дел офицеров в связи с предстоящим увольнением многих из них после войны.

Совещанием руководил заместитель начальника тыла фронта по политической части полковник Д. И. Лошаков. Он говорил о тыловиках как о людях, высшая обязанность которых состоит в том, чтобы солдат и офицер, находящиеся на переднем крае, постоянно чувствовали заботу об их самых насущных потребностях (питание, одежда, лечение, тепло и т. п.). Тот, кто не помнит всегда об этом, не может хорошо работать в органах тыла.

Тысячи и тысячи храбрых воинов сразу же после ранения [322] попали в госпитали и не были представлены к награде. Лошаков призывал всех работников тыла к выявлению таких случаев. Выступавшие на совещании привели факты, когда им самим приходилось встречать офицеров, возвратившихся из госпиталей после пятого или шестого ранения и без единой награды. Подобные факты свидетельствовали о неблагополучии в наградной практике.

После совещания обследовали все госпитали и опросили раненых, чтобы сообщить о каждом человеке в его армию, дивизию и часть.

Я не могу утверждать, что это помогло полностью устранить несправедливость. Возможно, и поныне живут в разных уголках страны товарищи, не получившие наград, которых они были достойны.

Подполковник Николаенко сказал на совещании:

«Находясь в 5-й ударной армии и в 47-и армии, я выслушал жалобы некоторых командиров дивизий и полков на задержку наградных материалов и представлений к очередным воинским званиям на тыловиков, как будто это люди второго сорта. Представления к наградам и воинским званиям строевых командиров оформляются за 5 — 10 суток, а на тыловиков маринуются и даже бесследно исчезают. В этом немало повинны мы, кадровые работники».

Эти слова представителя общефронтового отдела кадров были совершенно справедливы.

Ныне А. К. Курылев — доктор философских наук, профессор, заведует кафедрой в Московском государственном университете.

* * *

Массовость современных армий выражается не только в многомиллионной численности, но и в их составе. В минувшей войне приняли участие миллионы женщин — военнослужащих и вольнонаемных.

Женщина заменила мужчину на многих участках, и не только в различных вспомогательных службах, но иногда и в непосредственной вооруженной борьбе с врагом.

Многостороннее участие женщин в войне стало теперь совершившимся фактом. Есть службы на фронте, где женщины составляли большинство. Среди врачебного и среднего медперсонала 1-го Белорусского фронта 65% были женщины. Среди работников общественного питания на том же фронте 75% были женщины.

Там, где женщина становится наравне с мужчиной, далеко не всегда мужчина может заменить женщину. На многих [323] участках военного труда женщины показали образцы героизма. Они шли в тыл врага, выполняя до дерзости смелые боевые задания, выносили раненых бойцов из развалин и пожарищ, неся на себе не только раненого, но и его оружие, становясь при этом нередко жертвой пули фашистского снайпера.

Изданы десятки книг и выпущено много фильмов, посвященных героизму советских женщин в годы войны. Летчицы, снайперы, связистки, врачи, медсестры, санитарки, регулировщицы на дорогах, поварихи, машинистки, продавщицы в торговой сети военторга и труженицы всевозможных других специальностей на фронте — все они воспеты нашими публицистами, их образы запечатлены в стихах, кинокадрах, картинах и скульптурах. Но мало кто задумывался над тем, что женщина на фронте требует к себе особого внимания, что в ее быту есть много того, что не предусмотрено военными инструкциями, рассчитанными на мужчин, на общие солдатские привычки. Женщине требуется специальное обмундирование, обувь, особое медицинское наблюдение, свои бытовые условия.

Далеко не все знают и даже не задумывались о тех особых трудностях, которые испытывают женщины во фронтовой обстановке.

Было бы несправедливо сказать, что о женщинах вообще не думали в годы войны. Особенно много думали о том, где можно поставить женщину вместо мужчины. Была даже такая комиссия в начале войны, которая просмотрела буквально каждую мужскую «штатную единицу» на предмет замены мужчины женщиной.

Начальник тыла Красной Армии Андрей Васильевич Хрулев, подходивший к решению всех вопросов в крупном масштабе, так же поступил и в отношении женщин, находившихся в армии: он ввел должность помощника главного интенданта Красной Армии по женскому обмундированию и пригласил на эту работу А. К. Осину — директора одной из крупнейших швейных фабрик Москвы, которая была одновременно, так сказать, женским консультантом и для других служб армии. Для женщин придумали более или менее подходящую одежду на фронте и даже красивые сапоги. К сожалению, мы не имели всего этого в достаточном количестве, и часто приходрглось выдавать женщинам ватные брюки, мужское теплое белье и кирзовые сапоги. Лишь к концу войны женщин на фронте стали одевать и обувать не только добротно, но и красиво. Но это к концу войны.

На 1-й Белорусский фронт в 1943 году прибыл на должность консультанта-гинеколога профессор Э. М. Каплун, бывший директор гинекологической клиники имени Отта в Ленинграде. [324] До его приезда специальной военно-полевой гинекологической службы на фронте не существовало. Не было и специалистов-гинекологов. Между тем нужда в оказании медицинской гинекологической помощи раненым и заболевшим женщинам была большая.

Организовали фронтовые краткосрочные курсы по подготовке гинекологов, по окончании которых врач-гинеколог назначался в дивизию.

Э. М. Каплун проделал большую организационную и научную работу и фактически заново создал военно-полевую гинекологию на фронте. Несмотря на свое подорванное здоровье, он стремился сам побывать в каждой армии, в каждой дивизии и прилагал большие усилия к тому, чтобы всюду, где есть женщины, были созданы для них надлежащие бытовые условия. Он читал лекции перед женщинами в госпиталях, медсанбатах, в банно-прачечных отрядах, столовых и т. д.

Я первое время об этом не знал.

Однажды начмедупра фронта генерал Барабанов попросил меня выслушать доклад гинеколога фронта, возвратившегося недавно из большой поездки по армиям и дивизиям. Я удивленно пожал плечами, но согласился его выслушать.

Профессор Каплун сообщил мне о ряде тяжелых случаев, произошедших с женщинами на фронте. Каждый случай отличался от другого своей индивидуальностью, силой своего драматизма и последствиями. Но во всех было много общего: невнимание со стороны начальников к элементарным нуждам, обусловленным физиологическими особенностями женщин, невозможность получить консультацию и квалифицированную клиническую помощь в случае заболевания, почти полное забвение бытовых нужд женщин — не было нужного белья, но было специальных медикаментов первой необходимости и т. п.

Профессор Каплун патетически воскликнул: «Знают ли начальники-мужчины, что женщина — человек!? Думают ли они об элементарных нуждах женщин, когда останавливают воинскую колонну на небольшой привал в пути? Знают ли они о том, что женщина в роте, в батальоне, в полку постоянно находится на виду у мужчин, перенося от этого огромные неудобства? Нормально ли такое положение, когда на фронте и в армиях нет специальных женских госпиталей, а если кое-где такие госпитали и открыты, то это сделано самочинным порядком?»

А насколько сложным было положение беременной женщины на фронте! Хотя и существовал приказ об обязательной отправке в тыл всех беременных, но ведь это общий приказ, а жизнь шла своим чередом. Не каждая женщина могла найти себе пристанище в тылу, у многих не осталось ни родителей, [325]

ни родных, ни жилья; а кроме того, моральная сторона тоже имела большое значение... У многих сложились на фронте хорошие семьи, и не каждый согласен был, чтобы его жена разрешалась от бремени где-то вдали от него, и не всякая жена на это соглашалась. Следовательно, надо было создать условия для благополучных родов тут же, на фронте. А вслед за этим вставал вопрос об «экипировке» новорожденных.

Кто должен был решать все эти вопросы? Они переросли местное значение.

Об этом я доложил командующему фронтом. Мне было поручено подготовить и издать специальный приказ по тылу. Автором приказа был сам профессор Каплун. Он вложил в него всю свою душу. Можно без преувеличения сказать, что после издания этого приказа наступил перелом в быту женщин. Во многих госпиталях были открыты женские отделения. Усилилась санитарно-просветительная работа среди женщин. Производились регулярные медицинские осмотры. Улучшилось качество женской одежды и обуви. На фронте было открыто 11 женских стационаров по 20 коек и, кроме того, два женских госпиталя на 200 коек каждый. Были созданы, правда, к концу войны, благоприятные условия для рожениц и новорожденных. Начальник военторга фронта Н. В. Каширин изыскал возможность изготовить значительное число комплектов «приданого» для новорожденных, которое вручалось молодым матерям. На быт женщин, особенно в роте, батальоне, полку, хотя и с опозданием, было обращено самое серьезное внимание командиров всех ступеней.

Пусть не думает читатель, что я сгустил краски. Я хотел показать, хотя бы немного, оборотную сторону прекрасной, сияющей медали, чтобы не думали, что путь женщин на фронте был усеян исключительно цветами славы и всеобщего восхищения. Полезно знать и теневую сторону — не только для истории, но и для будущего.

Профессору Каплуну принадлежит немалая заслуга в теоретическом обобщении военно-полевой гинекологии. Под его руководством были написаны 22 научные работы на фронте; он провел три специальные общефронтовые научные конференции. Он был общепризнанным авторитетом в своей области и пользовался глубоким уважением у своих коллег. Тяжелая болезнь не дала дожить до наших дней этому прекрасному человеку.

Надо отдать должное его жене Э. А. Каплун, ушедшей вместе с мужем на фронт и показавшей себя неутомимой труженицей на посту врача-ординатора гинекологического отделения фронтового эвакогоспиталя. Она прошла весь трудный путь фронтовой жизни, помогая мужу в его врачебной работе. [326] Она и поныне продолжает работать в той же клинике имени Отта, откуда пошла на фронт и где до последних дней жизни работал Э. М. Каплун.

* * *

Тыл Красной Армии в годы войны был тесно связан с народным хозяйством. Он не только получал от народного хозяйства все необходимое, разумно используя полученное, но и оказывал народному хозяйству помощь своими силами и средствами.

Органы тыла, войсковые части и соединения сами засевали пустующие земли, выращивали скот, производили изделия первой необходимости; эту черту в работе военного тыла надо всемерно культивировать и в мирное время. Территория, занятая всевозможными полигонами, аэродромами, учебными полями, стрельбищами, танкодромами, равна, по всей вероятности, площади солидного европейского государства. Создание на ней подсобных хозяйств на принципе материальной заинтересованности воинских частей и соединений во многом облегчит заботы государства о продовольственном снабжении армии, а также послужит добрым примером в воспитании инициативы у военных хозяйственников.

В ведении начальника тыла находятся огромные и разнообразные материальные ценности. Распоряжаться этими средствами на фронте должен тот начальник, которому они вверены. Многовластие здесь чревато тяжелыми последствиями. Строгое единоначалие в управлении тылом обеспечивает наиболее целесообразное использование материальных средств и создает условия для слаженной работы всей системы.

Однако исключительную важность и полезность, даже в условиях фронтовой обстановки, имеют широкие предварительные консультации и коллективная разработка главнейших мероприятий по тылу.

Сама природа вопросов, которыми занимается начальник тыла, такова, что их не решить «единым махом».

Начальнику тыла подчинено 15, а иногда и более всевозможных направлений в работе. Среди них есть совершенно различные специальности. Но они органически связаны между собой самым главным — все нужны для обеспечения победы над врагом, и потому все зависят друг от друга.

Не может быть такого начальника тыла, который был бы одинаково хорошо сведущим во всех вопросах. Но в одном он должен стоять на высоте — в искусстве руководить людьми, в умении направлять их деятельность. А это достигается не [321] администрированием, не грубым нажимом, тем более не путем игнорирования знаний специалистов. Всегда полезно советоваться с умными людьми, выслушать их мнение и предложения, хотя бы они и шли вразрез с твоими предварительными намерениями. Координация действий специалистов, целенаправленная, глубоко продуманная организация тыла, построенная на учете специфических сторон каждой службы, требуют, чтобы все службы постоянно чувствовали единый ритм в работе, четко и слаженно взаимодействовали между собой. Например, начальнику медицинской службы нельзя не знать перспективы дорожного и железнодорожного строительства, а дорожным начальникам также важно знать организацию медицинского обеспечения, чтобы знать, как ему содействует дорожная сеть. Начальнику службы ГСМ необходимо знать потребности авиации и автомобильной службы. Начальник трофейной службы не выполнит своих обязанностей, если не будет знать ближайших задач войск, чтобы точно нацелить свои силы и средства на соответствующие объекты в тылу противника. Короче говоря, все службы тыла должны понимать друз друга и строить свою работу на принципе взаимодействия и взаимопомощи.

До того, как принять окончательное решение, начальнику тыла весьма полезно предварительно обсудить с руководителями служб свой проект. Дело от этого только выиграет, а принцип единоначалия отнюдь не нарушится.

Может возникнуть вопрос — к какой группе специалистов следует отнести начальника тыла?

Мы не ошибемся, если скажем, что главная черта, главная особенность, пожалуй, даже специальность таких людей может быть выражена понятием «организатор» или «военный организатор».

В. И. Ленин не раз подчеркивал важность организаторской деятельности. Он даже называл эту деятельность особой специальностью, граничащей с искусством.

Говорят, что нет таких школ, которые готовили бы организаторов, что организаторы выявляются самой жизнью, так сказать, естественным путем. С этим можно согласиться лишь отчасти. Такое стихийное «выявление» обычно стоят немалых жертв — сменится несколько человек, пока, наконец, останется тот, кто более всего соответствует этой должности. На многочисленных примерах можно проследить тяжелый и тернистый путь генералов и офицеров, выдержавших суровое испытание войны на военно-тыловой работе.

Очень важно, правильно подбирая людей на ту или иную работу, выявить среди них организаторов. Но еще важное — умение подготовить организатора. [328]

Соответствовала ли система подготовки военно-тыловых руководящих кадров в мирное время той работе, с какой мы встретились в годы войны? Безусловно, нет.

Предвоенная структура тыла даже не предусматривала подобной категории руководителей. Руководящих лиц тыла крупного масштаба готовили главным образом как штабных работников с военно-тыловым «уклоном». Поскольку предвоенная структура тыла была разобщена, то и подготовка руководящих кадров тыла не имела той целенаправленности, какую потребовала война.

Организаторов тыла надо подбирать и обучать, давать им тот минимум общих и специальных знаний, который позволил бы им квалифицированно управлять людьми; надо привить им навыки в координации усилий разнообразных специалистов. Чем выше звено в системе тыла, тем разностороннее должен быть подготовлен организатор.

Начальник тыла фронта (армии) должен представлять собой оперативно грамотного командира, способного разбираться в сложной оперативно-стратегической и политической обстановке, широко эрудированного военного экономиста, решительного и волевого организатора.

Повышению уровня преподавания экономических знаний должно быть уделено особое внимание. Даже в Академии Генерального штаба, которую я окончил после войны, военно-экономическая подготовка слушателей и профессорско-преподавательского состава могла бы быть более фундаментальной. Хорошая военно-экономжческая подготовка особенно необходима тем, кто будет работать в органах тыла.

Откуда черпали энергию воины Красной Армии, в том числе работники тыла, готовые отдать свои силы, а то и жизнь, за свою Родину, за свой народ?

Любовь к Родине, великий советский патриотизм — это та сила, которая управляет миллионами сердец, вдохновляет на труд, на подвиг, на полное самопожертвование! Любовь к народу, который послал тебя на защиту отчизны, оказал доверие и вручил тебе свою судьбу в час смертельной опасности. Безграничная вера в партию, возглавившую священную борьбу с вероломным врагом, в партию, которая под руководством Ленина повела народ на штурм самодержавия и капитализма в дни революции, а в годы войны с такой же решительностью встала в авангарде вооруженной борьбы за советский народ против фашизма. [329]

* * *

Фронт и тыл слились воедино. Вся страна поднялась на защиту своей земли. В этом сила, в этом истоки могущества Красной Армии.

Органы тыла были достойными проводниками воли народа в таком важном деле, как постоянная забота о быте бойца, обеспечение действующей армии всеми материальными средствами, поддержание постоянной боевой готовности войск.

Большая ответственность выпала на долю коммунистов, посланных партией на работу в органы тыла. Сделать эти органы максимально работоспособными, чуткими к нуждам советских воинов, готовыми выполнять любое задание командования — вот была задача коммунистов и всей системы партийно-политического воспитания работников тыла.

Особенно важная и благородная задача коммунистов тыла заключалась в заботе о раненых.

В свое время М. И. Калинин говорил:

«Раненые нуждаются в теплом слове, в участии, и вот тут вы проявите задушевность. Хорошее отношение раненый боец навсегда запомнит и расскажет об этом в тысяче мест. В результате слово, сказанное потихоньку, разнесется далеко»{14}.

Личный состав тыла в годы войны воспитывался в духе непримиримости к нерасчетливому, неэкономному расходованию материальных средств. Работники тыла понимали свою ответственность за плоды труда всех советских людей, за достояние всего нашего общества. Они отдавали все силы, ведя строительство мостов, дорог, ремонт боевой техники, обеспечивая своевременную доставку на фронт всего необходимого, эвакуацию в тыл различного имущества, заготовку продовольствия, проведение полевых работ. Партия призывала личный состав тыла к повышению производительности труда, к проявлению творческой инициативы, к выполнению высокого воинского долга.

Огромное мобилизующее значение имело «Обращение Военного совета фронта к работникам тыла» перед началом Берлинской операции. Военный совет требовал от всех нас широкого разъяснения политики Коммунистической партии и Советского правительства по отношению к немецкому народу — лютой ненависти к вооруженному врагу и гуманности к обманутому немецкому населению, заботы о немецких детях.

В обращении Военного совета говорилось:

«Героями в этой величайшей битве являются не только те, кто непосредственно уничтожает врага в бою, но и те, кто, несмотря ни на какие трудности, всегда поспевает подвезти [330] к полю боя все необходимое для уничтожения врага и стремительного продвижения вперед».

Этот призыв Военного совета фронта нашел отклик в душе каждого солдата, сержанта, офицера и генерала тыла.

Не менее важной задачей было проведение широкой партийно-политической работы среди местного населения прифронтовой полосы, непосредственное участие в организации восстановления местной экономики и использования ее для нужд Красной Армии, поддержание правильных отношений с местным населением — задача не простая на зарубежных территориях.

В годы войны хорошо была поставлена наглядная агитация. По плакатам, лозунгам, указательным знакам на дорогах можно было бы составить целую летопись войны. Это была одна из сильных форм политической работы в тылу фронта.

Я не ставлю себе задачу дать подробное описание всех форм и методов партийно-политической работы в тылу фронта. Это предмет самостоятельного исследования. Скажу о главном: к особым заслугам многочисленного коллектива коммунистов тыла я отношу тот дух единства, сплоченности, товарищеской взаимовыручки, глубочайшего взаимного уважения и доверия, который царил у нас повсюду.

Политотдел тыла в немалой степени содействовал установлению и поддержанию здоровой товарищеской атмосферы во взаимоотношениях между людьми. Начальник политотдела тыла фронта полковник Д. И. Лошаков, обладавший большим опытом партийной работы в гражданских условиях до войны, во многом помог начальнику тыла руководить этим сложным делом.

Мне как-то «везло» на комиссаров и заместителей по политической части. Иногда мои коллеги даже спрашивали, чем объяснить такое завидное содружество? Не знаю, что на это ответить. Может быть, и в самом деле мне просто везло.

Я уже говорил о комиссаре тыла 49-й армии А. Н. Рассадине. На этом же посту его сменил И. С. Фурсов. Оба они были крупными партийными работниками до войны: Рассадин — секретарем Бакинского горкома партии, Фурсов — секретарем Сталинградского обкома партии. Комиссаром тыла Брянского фронта в 1942 г. был М. И. Смирнов, член КПСС с 1915 г., добровольно вступивший в Московское народное ополчение. Сразу же после войны моим заместителем по политической части в Главвоенстрое был С. А. Деньгин — ранее секретарь Смоленского обкома партии. Все они имели большой политический опыт, знали экономику страны, особенно своей области, и их знания и опыт оказались драгоценным приобретением для Вооруженных Сил во время войны и специально [331] для системы тыла, где, собственно, есть много родственного со сложной и многогранной работой руководителя области, района или края. Довоенные партийные руководители, став партийными руководителями в системе тыла армии и фронта, быстро «врастали» в новые условия.

Разумеется, у каждого из них были свои особые качества. Но общей у них была способность создавать атмосферу принципиальности, деловитости и товарищества. В установлении добрых деловых товарищеских взаимоотношений с комиссарами, возможно, некоторую роль играло и то обстоятельство, что я сам 16 лет пробыл на партийно-политической работе в армии.

Дружная согласованная работа начальника и комиссара, единство взглядов по всем коренным вопросам всегда создают уверенность в работе, основу для смелой инициативы. Ты всегда чувствуешь локоть товарища, который тебя поддержит в трудную минуту.

С особой теплотой и глубоким уважением я должен сказать о начальнике политического управления фронта генерале С. Ф. Галаджеве. Политуправление фронта под его руководством оказывало постоянную и конкретную помощь тылу фронта буквально во всем: в подборе людей, в организации политической работы в период заготовок, в поддержании порядка в тылу фронта, в проведении различных массовых мероприятий по тылу («Смотр боевой техники», «Смотр коня», «Конференции специалистов», «Наглядная агитация на военных дорогах»), в обеспечении досуга водителей, ремонтников, строителей и т. д.

Вопросами тыла нашего фронта занимался член Военного совета генерал К. Ф. Телегин. Он придавал большое значение планированию работы тыла, особенно в таких операциях, как битва под Курском, Висло-Одерская и Берлинская. Он почтя всегда присутствовал на совещаниях начальника тыла с начальниками служб, при разработке основных вопросов тылового обеспечения, участвовал в общефронтовой конференции, обобщавшей опыт войны, обсуждавшей постановку лечебно-эвакуационного дела, качество питания солдат на переднем крае.

Иногда мне казалось, что Телегин даже «чрезмерно» интересуется нами, без надобности вникает в некоторые детали; начальники служб крайне болезненно реагировали на подобное вмешательство, усматривая в нем недоверие к себе и нарушение принципа единоначалия. Но это могло быть в конце концов и следствием чисто субъективной впечатлительности... Бесспорно то, что Телегин всегда, если даже были другие важнейшие дела, находил время для беседы с работниками [332] тыла и в своем желании помочь им не считался порой с формальными рамками. Больше всего ощущалась помощь Телегина в организации политической работы в тылу.

От политорганов, политаппарата, парторганизаций системы тыла требуется глубокое понимание задач, стоящих перед их службами, частями, подразделениями. Руководящие начальники системы тыла постоянно должны заботиться о том, чтобы политработники были ориентированы в обстановке и работали целеустремленно.

О внимании Коммунистической партии к работе военного тыла в годы войны свидетельствует, в частности, введение на фронтах и в армиях должности членов военных советов по тылу. Эти обязанности обычно выполнялись крупными партийными работниками, призванными в армию в ходе войны. Не раз мне приходило на ум, что многие из этих товарищей были бы достойными кандидатами для занятия руководящих должностей в системе тыла, если бы имели военно-академическое образование. Опыт минувшей войны показывает, что было бы целесообразно ввести в состав Военного совета (в мирное время — Военного совета округа) начальника тыла фронта (армии). Это в значительной мере облегчило бы его работу и повысило авторитет.

* * *

Невозможно в достаточной степени полно охарактеризовать работу тыла, не сказав о человеке, возглавлявшем тыл Красной Армии в годы Великой Отечественной войны, — генерале А. В. Хрулеве, о его многогранной, всеобъемлющей и, я бы сказал, титанической деятельности.

Читатель уже ознакомился с тем, насколько сложной и трудной была работа фронтового тыла. Каким же грандиозным был масштаб работы начальника тыла всех Вооруженных Сил страны!

Хрулева знали по только в Вооруженных Силах. Он был тесно связан со всем народным хозяйством — с Госпланом, с ведущими наркоматами.

Это был крупный военный и государственный деятель. Его биография, как в зеркало, отражает путь многих представителей старшего поколения, отдавших всю свою жизнь революции.

Выходец из крестьян деревни Большая Александровка, ныне Ленинградской области, он становится кадровым питерским пролетарием — слесарем Пороховского завода. Солдат первой империалистической войны, он участвует в Февральской и Октябрьской революциях. [333] С самого начала социалистической революции вступил в ряды Красной гвардии, а затем Красной Армии. Членом Коммунистической партии стал с марта 1918 года. В годы гражданской войны он был комиссаром 11-й кавалерийской дивизии в составе 1-й Конной армий. Хрулев был делегатом X, XIV и XV съездов партии, XIV и XV партийных конференций, был депутатом Верховного Совета СССР второго созыва. С самого начала Великой Отечественной войны Хрулев возглавил сложнейшее дело материально-технического обеспечения Вооруженных Сил. Будучи заместителем народного комиссара обороны по тылу, Хрулев по существу заново создал систему тылового обеспечения действующей армии. Именно ему принадлежит величайшая заслуга в рождении самой идеи создания тыла Вооруженных Сил как единой системы снабжения и материального обеспечения воюющих войск.

Основной, пожалуй, определяющей чертой этого военного деятеля была его способность влиять на те важнейшие и решающие участки в народнохозяйственной жизни страны, от состояния которых зависела вся экономика Советского Союза и прочность тыла Вооруженных Сил.

Когда в ходе войны выяснилось, что дальнейший подъем промышленности и успешное обеспечение боевых операций на фронтах невозможны, если не будут достигнуты четкость и безотказность в работе железнодорожного транспорта, на Хрулева была возложена по совместительству и обязанность народного комиссара путей сообщения.

Чтобы обеспечить металлургическую промышленность сырьем, начальнику тыла Красной Армии было поручено руководить сбором металлолома и доставкой его на металлургические заводы.

А. В. Хрулев требовал активного участия войск в проведении весеннего и осеннего сева, в уборке урожая, особенно в прифронтовой полосе, помогал наркоматам и ведомствам, перерабатывающим сельскохозяйственные продукты. Он близко принимал к сердцу грандиозные работы по восстановлению угольных бассейнов, производившиеся во время войны и после нее в районе Тулы, в Донбассе, в Домбровском районе (Польша), в повышении добычи нефти в Баку, Грозном, Дрогобыче, а затем в Плоешти (Румыния).

Ему был свойствен необычайный размах в любом деле, где требовалась помощь со стороны тыла Вооруженных Сил, — будь то хлебоуборочная кампания, подвоз свеклы на сахарные заводы, налаживание табачного производства, восстановление текстильной промышленности, управление угольным бассейном, производство бензина и т. д. [334]

Он выезжал на фронт, когда там было очень трудно. О его приезде на Курскую дугу в 1943 году я уже говорил. Он очень пе любил медлительности, лишних слов, всегда требовал быстроты в работе. На принятие дел начальника тыла Центрального фронта в марте 1943 года он предоставил мне 48 часов, но не прошло и двух часов после этого, как он уже звонил и спрашивал меня, долго ли я собираюсь принимать дела, а еще через два часа приказал мне вступить в должность и нести полную ответственность за работу. .. Так он «пустил в ход машину», и после этого через каждые два-три часа я уже докладывал ему о положении дел.

Он мог иногда нашуметь — именно нашуметь, но не оскорбить подчиненного, не обругать. Он ценил в каждом человеческое достоинство. Был очень общителен, любознателен, добирался «до корня» в любом интересующем его вопросе.

Большое внимание к подчиненному — одна из характерных и сильных сторон Хрулева. Он часто беспокоился о быте, о здоровье того или иного командира. Особенно много заботы проявлял он о семьях командного состава, оказавшихся в трудном положении.

Откуда только бралось у этого человека столько энергии? Как мог он выдерживать постоянный натиск с различных сторон — военных советов фронтов, наркомов, Генерального штаба, республиканских и областных руководящих органов, директоров оборонных заводов и других! А доклады Сталину?

Много раз мне приходилось слышать от Хрулева, как трудно ему бывало во время таких докладов. Одно дело докладывать Сталину один на один — тогда все проходило благополучно: Сталин подробно вникал во все детали рассматриваемого вопроса и спокойно давал указания. Иначе обстояло дело, когда в кабинете «верховного» находились некоторые члены ГКО, а также тот или иной командующий фронтом или командующий родом войск (артиллерист, танкист, авиатор). Все они высказывали претензии к тылу — всюду чего-нибудь не хватало. Иные не прочь были снять с себя и отнести на личный счет Хрулева вину за неполадки на фронтах или в оборонной промышленности.

Но не таков был Хрулев, чтобы сдавать позиции. Он хорошо знал свое дело, знал состояние хозяйства, и никакой вопрос пе мог застать его врасплох. Он мог со всей смелостью, прямотой и даже резкостью парировать нападки.

В большинстве случаев Сталин становился на сторону Хрулева и поддерживал его. «Но однажды, — рассказывал мне Хрулев, — звонит Сталин, спрашивает о состоянии снабжения какого-то фронта. Я только открыл рот, чтобы спросить разрешения дать ответ по существу, как Сталин резко оборвал [335] меня и повесил трубку. Нетрудно понять мое настроение после этого», — говорил Хрулев.

И все же Сталин, по словам Хрулева, уважал его за непреклонность, за смелость, за неспособность подлаживаться к начальству, даже и к самому «верховному».

После войны мне не раз приходилось видеть Андрея Васильевича в быту, в кругу его семьи. У него всегда бывало много народу, особенно в выходные дни. Как патриарх многочисленной семьи усаживался он за столом, и дружный веселый смех друзей, родственников, детей разных возрастов отвечал остроумным и веселым замечаниям хозяина и хозяйки Эсфири Самсоновны.

Андрея Васильевича любили все, кто понимал, какую тяжелую ношу нес он на своих плечах во время войны. Его недолюбливали неспособные видеть, какой ценой достается нашему народу каждый килограмм хлеба, каждая шинель, каждая тонна горючего, каждая машина и т. д. Отказ в продовольствии, в обмундировании, в подаче того или иного груза расценивался ими по невежеству как прижимистость и даже скупость.

Андрей Васильевич Хрулев сгорел на работе. Он никогда не отдавался делу наполовину. Либо вовсе не брался, либо если брался за что-нибудь, то доводил все до конца.

Его деятельность, несомненно, заслуживала того, чтобы он был удостоен высокого звания Героя Советского Союза или Героя Социалистического Труда. И поныне мне непонятно, почему так случилось, что ни он, ни другие выдающиеся организаторы тыла не получили такой награды. А ведь какая была война! Каких нечеловеческих усилий потребовала она от работников тыла и больше всех от Хрулева!

Последней и высшей почести А. В. Хрулев как выдающийся военный деятель удостоился после смерти: его похоронили в Кремлевской стене рядом с Мавзолеем В. И. Ленина, по заветам которого жил и трудился Хрулев.

* * *

Центральный аппарат тыла состоял из опытных и авторитетных руководителей. У Хрулева были замечательные заместители и помощники.

Генерал В. Е. Белокосков был одним из тех заместителей начальника тыла Красной Армии, которого любили, именно любили все, кому пришлось хотя бы раз обращаться к нему. Он ведал дорожным строительством и автодорожным хозяйством. Всегда спокойный, вдумчивый, он не оставлял нерешенным ни одного вопроса, не прятался за спину начальника, [337] брал на себя, когда только мог, львиную долю ответственности за свое решение.

Генерал В. И. Виноградов, тоже заместитель начальника тыла Красной Армии, ведал общими вопросами тыла, а также непосредственно занимался организацией эвакуации раненых и снабжения войск горючим. На фронте в наиболее трудные периоды наступательных операций мы всегда чувствовали его заботу.

Продовольственными вопросами ведал заместитель начальника тыла генерал П. А. Ермолин, чуткий к нашим запросам человек. Однако об удовлетворении всех нужд фронта в тех или иных видах продовольствия мы успешно договаривались с начальником упродснаба Д. В. Павловым и к Ермолину обращались лишь в самых крайних случаях.

Комиссаром тыла был В. А. Баюков, затем его сменил генерал Я. С. Колесов, который оставался заместителем начальника тыла по политической части до конца войны.

Характеристика не только работы высшего органа тыла, но и личности генерала Хрулева была бы неполна, если бы мы не сказали о начальнике штаба тыла Вооруженных Сил генерале М. П. Миловском. Именно он был душой всего центрального аппарата тыла.

Хрулеву была присуща экспансивность, иногда и некоторая торопливость в принятии решения; порой он просто не хотел считаться с установленными порядками, если признавал их устаревшими. Слишком острые углы характера Хрулева сглаживались спокойным, уравновешенным умом Миловского. Иногда мне случалось наблюдать, как начальник штаба с блокнотом в руках терпеливо выслушивает указания Хрулева, записывая каждую его мысль. Со стороны было видно, что некоторые указания Андрея Васильевича навеяны эмоциями, неудержимым стремлением одним махом поправить запутанное и сложнейшее дело; возможно, через час-два последовали бы от него другие указания по тому же вопросу. Начальник штаба учитывал это. Он спокойно, с достоинством произносил: «Хорошо. Будет сделано», а потом докладывал Хрулеву проект приказа или директивы с такими поправками и уточнениями, с которыми не мог не согласиться сам Хрулев.

Сложный жизненный путь прошел Михаил Павлович Миловский. Он уроженец деревни Никулино Филипповской волости Покровского уезда Ивановской области. С первых дней Октябрьской революции ему пришлось участвовать в комиссиях по национализации промышленности, а также по распределению помещичьих земель среди трудового крестьянства.

В 1918 году ему посчастливилось присутствовать на конференции молодых коммунистов в Москве, где с яркой речью [338] выступил Владимир Ильич Ленин. Миловский рассказывал об этом знаменательном событии в его жизни: «Сначала Владимир Ильич упрекнул нас в том, что мы думаем только о войне и, как молодые люди, стремимся только воевать с контрреволюцией. А уже сейчас надо думать и о другом, о восстановлении пострадавшего в годы мировой войны народного хозяйства. Надо приобретать знания, чтобы управлять всеми отраслями народного хозяйства, надо стать хозяевами своей страны. А для этого надо учиться, учиться и учиться. Надо овладевать всеми знаниями, которые накопило человечество, — так говорил Ленин...»

Второй раз Миловскому посчастливилось увидеть Владимира Ильича и услышать его выступление 1 августа 1919 года на красноармейской конференции Ходынского лагеря в Москве. Владимир Ильич призывал красноармейцев, отправлявшихся на фронт, стойко защищать Советскую власть, напрячь все силы на разгром контрреволюции. В числе курсантов, отправлявшихся на фронт, находился и Миловский.

«В течение 46 лет своей службы в Советской Армии я смотрю на себя как на слугу советского народа, которому поручено с оружием в руках защищать завоевания Великой Октябрьской социалистической революции», — так сказал Миловский о своем долгом пути, и это было полвека безукоризненной и самоотверженной службы.

Еще до Отечественной войны против фашизма он окончил Академию Генерального штаба и обладал широкими военно-теоретическими познаниями. Посвятив себя обучению молодых военных специалистов, он работал сначала в Академии имени Фрунзе, а затем в Академии тыла Красной Армии. В нем на редкость хорошо сочетались качества боевого командира времен гражданской войны (на которой он получил два серьезных ранения) и организатора-методиста в учебной, а также научно-исследовательской работе высшего учебного заведения. Он был уже хорошо подготовленным штабистом, когда в 1941 году ему пришлось возглавить штаб тыла Красной Армии. Выбор Хрулева оказался как нельзя более удачным: штаб тыла с приходом Миловского превратился в культурный, слаженный, ритмично работавший центр, где каждый из нас, периферийных работников, мог получить оперативную ориентировку, интересные обобщения накопленного опыта и советы.

Нередко Миловскому приходилось и самому выезжать на фронт во время подготовки крупных операций. Пожалуй, трудно сказать, где больше времени в минувшую войну провел Миловский — на фронтах или в Москве.

Когда был освобожден Домбровский угольный бассейн, правительство возложило на Миловского почетную обязанность [339] руководить восстановлением затопленных и разрушенных шахт. Эту задачу он с честью выполнил; недаром через 20 лет польские горняки удостоили его звания почетного шахтера Домбровского бассейна.

Исключительно велика заслуга Михаила Павловича в подготовке высококвалифицированных кадров тыла Советской Армии. Много воспитанников Академии, несущих службу в Советской Армии или уже ушедших в запас, имеют дипломы о ее окончании, подписанные Миловским как начальником Академии.

М. П. Миловский внес немалый вклад в разработку теории советского военного искусства по вопросам тыла. Его кончина 23 июня 1966 года была тяжелой утратой.

* * *

Несколько строк в заключение.

Опыт работы тыла на фронтах Отечественной войны 1941 — 1945 годов и поныне является базой для развития теории советского военного искусства в этой области. Чрезвычайно важно всесторонне и объективно изучить этот опыт. Многое сделано в этом направлении, однако основная работа еще впереди.

Было бы неверно представлять себе дело так, что если каждая служба (или отрасль) тыла обобщила свой опыт, то этим можно и ограничиться. Бесспорно, и такие работы имеют большое значение. Но мы имеем в виду теоретическое обобщение всего комплекса вопросов тылового обеспечения войск в войне с точки зрения взаимодействия и взаимозависимости всех служб тыла, организационного единства системы тыла. Именно в этом и сущность, и новизна решения проблемы, поставленной войной.

Теоретический анализ проблемы тылового обеспечения во второй мировой войне показывает, что и в этой области военного искусства есть своя «тактика», своя «стратегия», есть целый ряд своих закономерностей, сохраняющих известное значение и в настоящее время.

Несомненно, что работы в этом направлении непочатый край. В созданном ныне едином военно-историческом центре вопросы военной экономики и, в частности, тылового обеспечения действующей армии должны найти соответствующее место.

Глубоко не правы те товарищи, которые считают, что изучение опыта минувшей войны имеет только исторический интерес, представляет собой нечто обращенное в прошлое и посвящено тому, что неприемлемо в наш век атома, ракетной техники и кибернетики. [340]

Изучая опыт прошлого, неправильно было бы рассчитывать на стереотипное повторение практики минувших лет. Но это не умаляет значения и важности такого изучения.

Опыт боевой деятельности того фронта, где я работал почти всю войну, составляет немалую ценность хотя бы потому, что его путь проходил на важнейшем стратегическом направлении — от Москвы до Берлина. Я далек от мысли канонизировать этот опыт. Каждый фронт, каждая армия на любом направлении внесли много своего весьма ценного в военную науку, и было бы непростительно отказываться от самого скрупулезного анализа и обобщения всего этого обширного материала, особенно когда речь идет о тыле, поскольку эта область наиболее слабо освещена в общедоступной литературе. Наступило время показать нашим современникам многогранную работу тыла в минувшей войне. Это может пригодиться в будущем. Структура тыла, рожденная войной, выдержала суровое испытание. Она доказала свое соответствие характеру войн машинного периода.

Важнейшая и самая ценная черта новой структуры тыла состояла в ее единстве. Соединились воедино главные функции — планирование и организация, снабжение и подвоз.

В будущем этот принцип, мы уверены, не только сохранит свое значение, но и приобретет еще более богатое содержание. Современные условия еще настойчивее диктуют необходимость усилить централизацию в руководстве тылом на фронте.

Проверенную в ходе войны структуру тыла мы должны непрерывно совершенствовать в соответствии с коренными сдвигами, происходящими в области военной техники, — таков непреложный урок войны.

Работники тыла вместе со всей Советской Армией выполнили свой священный долг перед Родиной. Они постоянно чувствовали ответственность перед воином, заботились о его здоровье и настроении. Черствость, бездушие, формализм в работе органов тыла решительно искоренялись. Родина вознаградила солдат, офицеров и генералов тыла за их самоотверженный труд.

«Тыловое обеспечение»... По сравнению с боевой деятельностью артиллеристов, летчиков, танкистов, партизан — как это прозаично звучит! Тыл — это не та область военного искусства, в честь которой, как в День танкистов, День артиллеристов, салютует Москва. Некоторые книги, посвященные работе тыла в минувшую войну, так и называются: «Незаметная служба».

Однако маршал Советского Союза И. X. Баграмян сказал: «Тыл — это половина победы и даже немножко больше, чем половина». [341]

Что же получается? Служба незаметная, а составляет не менее половины победы?

Перечитываешь мемуары некоторых военачальников о минувшей войне и с большим трудом (чаще между строк) замечаешь как бы случайно оброненные фразы, что и работники тыла также принимали какое-то участие в тех сражениях, которые принесли известность автору мемуаров. Нередко в таких мемуарах устраивается «разнос» кладовщикам, каптенармусам, поварам, и этим как бы ставится знак равенства между ними н общим понятием — тыл.

Слово «тыловик» во время войны звучало в устах некоторых военных как бранное слово. Были среди них и такие невежественные люди (занимавшие иногда высокое положение в армии), которые, кроме окриков, не знали других форм обращения с работниками тыла (между прочим, подобное невежество не мешает таким людям ныне говорить напыщенные фразы об исключительной роли тыла на войне).

А когда командиры, любившие учинять «разгром» тыловикам, [342] сами становились начальниками тыла, они тут же обнаруживали беспомощность и отсутствие минимальных организаторских способностей.

Да, тыл — это твердый орешек. Не всякому дано его раскусить. Зато каждый считает себя вправе судить и осуждать работу тех, кто над ним трудится. Не раз говорил генерал армии А. В. Хрулев, что у нас много всезнаек, всегда готовых дать совет, как воспитывать трудновоспитуемых детей, как лечить неизлечимые болезни, как строить дома и, наконец, как управлять тылом!..

Еще не до конца изжито превратное представление о работе тыла, о значении его в общей борьбе с врагом, и в этом немало повинны мы сами, генералы и офицеры тыла; мы повинны в том, что слишком отстаем в исследовании, обобщении и пропаганде богатейшего опыта, накопленного в минувшую войну.

Трудна, очень трудна работа тыловика на фронте.

Работники тыла на фронте отвыкли отдыхать, они всегда недосыпали.

В первые годы войны я принимал огромные дозы кофеина и всяких других возбудителей, чтобы не спать и сохранить работоспособность до 5 — 6 часов утра. В 6 часов утра я обычно ужинал и пробовал уснуть. Но какой это сон! .. Если каждого из подчиненных мне начальников управлений беспокоили лишь по их специальным вопросам, то мне звонили отовсюду, со всех направлений, по всем специальностям. Звонили по телефону, вызывали по радио и ВЧ, приезжали на фронт из Москвы от наркоматов, от начальника тыла Красной Армии, от республик и областей. Звонили по телефону и вызывали для доклада командующий, член Военного совета, звонили все командармы, начальники тыла армий. Каждую минуту, каждый час надо было быть готовым дать точный, краткий и исчерпывающий ответ — «воды» в разговоре, тем более в докладе, никто не терпел.

На нашем фронте (да, вероятно, и на других фронтах) существовал порядок, по которому почти ежесуточно командующий войсками до глубокой ночи выслушивал (сам или через начальника штаба) телефонные доклады командармов. Последний звонок примерно в 2 — 3 часа ночи был к заместителю командующего по тылу, чтобы поставить перед ним задачу, вернее, ряд задач.

Разговор обычно заканчивался так: «Примите меры и доложите в 9 часов утра». Разумеется, за оставшиеся пять-шесть часов никаких особых мер не примешь, если до этого не сделал всего необходимого хотя бы в главном. Но до утра я успевал проверить, что делается в соответствии с ранее данными [343] указаниями, и подтолкнуть исполнителей. В 8 часов утра после двухчасового отдыха я уже имел точные данные по состоянию на 6 часов утра о местонахождении транспортов с боеприпасами, горючим, продовольствием и по другим вопросам, которые тревожили в данный момент командование. Ровно в 9 часов утра я уже звонил командующему фронтом и докладывал о положении и принятых мерах.

И так каждый день, из месяца в месяц, из года в год, до конца войны...

Иные спрашивают: когда же спал начальник тыла? Как говорят, «на другой день». Иногда удавалось прикорнуть на 40 — 50 минут, сидя в машине, по пути в первый эшелон или на передовую. То были самые сладкие минуты сна, когда никто не мог позвонить или зайти с вопросом. Иногда я обращался к командующему фронтом, не будет ли с его стороны каких-либо указаний в ближайшие часы, и откровенно докладывал ему, что хочу принять снотворное и «уйти в небытие», чтобы восстановить силы и снова работать и работать.

Конечно, не я один был в таком положении — большинство лиц командного состава на фронте жило нервами — на то война! Но каждый год войны вычитает несколько лет из отпущенного человеку срока жизни. В те годы об этом, собственно, никто не думал.

Сплоченность, товарищество, дружба, взаимное понимание и уважение — этим скрашивалась жизнь на фронте. Такая общая атмосфера в работе и в быту поддерживала в нас бодрость, уверенность, работоспособность.

Здравствующие ныне товарищи из нашей большой фронтовой семьи, встречаясь, всегда вспоминают о тех сердечных отношениях, которые помогали нам переносить самые трудные дни.

Хорошо, если бы и в мирное время всюду царила такая атмосфера!

Много унесла война славных тружеников военного тыла. Память о них не может быть забыта. Без самоотверженного, поистине героического труда тыловиков была бы невозможна победа в такой большой и изнурительной войне.

Некоторые из иностранных армий, принадлежащих сильным в военном отношении державам, взяли на вооружение советский опыт тылового обеспечения войск. Тем с большим вниманием и уважением мы сами должны относиться к собственному опыту, давшемуся столь дорогой ценой. Он золотой страницей пошел в историю вооруженной борьбы советского народа с фашизмом, и не одно поколение военачальников будет находить в нем много поучительного.

Указатель имен

Азарх Р. 94

Айтаков 30

Ана-Кули 40, 42

Андреев А. А. 7, 200

Антонов П. С. 259

Апексимов 119, 258

Артеменко 201

Ахутин М. Н. 305

Баграмян И. X. 340

Банайтис С. И. 305

Барабанов А. Я. 98, 171, 173, 187, 213, 219, 240, 261, 324

Батов П. И. 107

Баюков В. А. 337

Бегутов В. В. 258

Белокосков В. Е. 248, 336

Белоусов В. Ф. 301

Берзарин Н. Э. 220, 222, 272, 285

Берлинг 141

Берут Б. 185, 188

Богданов С. И. 141, 272

Бойков 181

Борисов Н. В. 156, 157, 200, 228, 252

Борухсон Я. А. 318

Бугров К. П. 221

Булганин Н. А. 67, 181, 192

Бурденко Н. Н. 305

Быстрых Н. М. 43

Вавилов А. А. 259

Вайзман П. С. 165, 166, 181, 237, 274

Васильев А. М. 158

Васильев Д. Г. 201

Васильев 268, 271

Ваховский Н. П. 181, 318

Венедиктов Н. А. 126

Виноградов В. И. 60, 248, 337

Виноградов В. П. 80, 88

Вишневский А. А. 305

Вишневый 260

Власик Н. С. 280

Власов В. Н. 82

Вовси М. С. 101, 305

Вознесенский Н. А. 7

Волков 181

Воронов 162

Воячек В. И. 305

Вургафт 56

Галаджев С. Ф. 125, 204, 263, 331

Галанин И. В. 110

Гальперин 190

Гарнык В. А. 142—146

Гирголав С. С. 305

Гитлер 103, 141, 188, 286, 287

Гладышев 162

Голиков Ф. И. 82

Голодов Г. А. 226

Гончаров 181

Гориневская В. В. 218

Горохов 181

Горький М. 75

Грунь Д. М. 50, 77, 81, 222, 275, 276

Гурко В. А. 221

Гусев 64, 67, 68

Делатр де Тассиньи Ж. 268, 271, 272

Дементьев Н. И. 54

Деньгин С. А. 330

Дикан 180

Домашев 162

Донец Г. Т. 98, 129, 130, 159, 160, 194, 213, 226, 237, 251, 280

Драгомошенко Т. К. 231

Драчев П. И. 303

Дружинин И. В. 317

Дутов В. Н. 181, 191, 192, 314

Егоров В. П. 158

Еланский П. Н. 138—140, 305

Еремин Н. 52, 53

Ермолин П. А. 337

Жаворонков В. Г. 86

Желтиков В. 249, 250

Жижин Н. К. 98, 119—121, 181, 213, 216, 258, 262, 310

Жмакин 175, 310

Жоров И. С. 169, 170, 218, 240, 305

Жуков Г. К. 112, 146, 189, 196, 203, 204, 206, 207, 208, 221—223, 234, 243, 245, 247, 252, 265, 267, 268, 270—272, 274, 279, 285, 294, 299

Жуков 317

Жум 162

Заруденко Л. С. 318

Захаркин И. Г. 39, 61—63, 73, 74, 76, 80, 82

Зернов П. Н. 277

Знаменский Г. А. 240

Зотов В. П. 127, 268, 285, 301

Ибрагимов Б. И. 240

Иванов С. П. 259

Иванов 162

Игнатов Н. Г. 85—87, 134

Иевлев 126

Изотов 317

Ицкин М. С. 84

Каганович Л. М. 200

Казаков В. И. 89, 203, 234

Казанский В. Н. 259

Калинин М. И. 329

Калиновский Н. А. 76

Калинчук Т. Н. 317

Калнин 38, 39

Каплун Э. М. 240, 321, 323—325

Карманов И. М. 97—99

Карпенко 216

Карпинский Н. Н. 302, 303

Катуков М. Е. 233

Каширин Н. В. 183, 184, 268, 271,

Кейтель 268, 270, 271

Климов 128, 129

Ковалев И. В. 200, 207, 303

Коваль 317

Ковальчиков 176, 310

Козлов П. 30, 37

Колосов Я. С. 337

Комлев 74

Кон Ф. 23

Кондратьев З. И.

303 Коньков В. Ф. 233

Кормилицын М. И. 248, 303

Корниенко 40

Косогляд Г. Д. 279, 281

Косыгин А. Н. 7

Кравченко И. Д. 318

Краснобаев Н. И. 158

Кренкель Э. Т. 46

Крюков В. В. 176

Кугутов Б. Н. 146, 147, 162, 236

Кудрявцев С. П. 259

Куничев Л. А. 218

Куприянов П. А. 305

Курбатов 20

Кургузов 181

Курносов Г. А. 107

Курочкин П. А. 137

Курылев А. К. 319, 320, 322

Лаврухин 162

Лане 318 .

Лахтин 181

Левит В. С. 168, 305

Ленин В. И. 22, 23, 327, 338

Лесняк М. А. 117

Летунь 162

Литвинов А. И. 61

Лихачев П. М. 220

Ложкин Н. И. 153, 155

Лопасов И. А. 314

Лошаков Д. И. 321, 330

Лувсан С. 77

Луначарский А. В. 75

Луцык 320

Лучинский А. А. 41

Макаров И. И. 85, 86, 88, 319

Малинин М. С. 89, 111, 112, 181, 203, 244, 254

Малиновский Ю. Е. 269

Малый Я. Д. 53

Мамеко 262

Мариупольский Б. А. 241, 244

Мартынов А. 23

Маршак 121

Марьясин М. Я. 120, 121

Масловский Я. Е. 49, 50, 52

Матвеев А. П. 130—132

Михетько Е. П. 268

Микоян А. И. 7, 88, 89, 123, 200, 270, 283, 284, 285, 301

Микушев Н. Г. 52, 53

Миловский М. П. 79, 81, 337, 339

Моладницкий И. И. 317

Монасевич М. М. 45

Моргунов А. В. 268

Москалев И. Л. 201, 248, 250, 251

Найденко А. Г. 320

Нестеров 190

Николаев 38, 39

Николаев 72 ,

Николаеенко 322

Новиков М. С. 100, 317

Орел Г. Н. 203

Орленко П. В. 55 :

Орлов М. А. 40

Осина А.. К. 323

Осубка-Моравский Э.-Б. 185, 188

Павлов В. М. 268—270

Павлов Д. В. 301, 319, 337

Павлова Е. Д. 268

Панкратов И. И. 74—76

Паулюс 93

Пахазников П. Н. 196, 220

Пекарский Л. А. 317

Песенко Е. И. 128, 129

Песчерин 162

Петров И. А. 48

Петров Н. И. 158

Пилсудский 186

Пирогов Н. И. 102

Плетнев А. В. 220

Плиев И. А. 165, 166

Плякин Р. Г. 238, 240

Покумейко М. С. 317

Поливода Г. С. 54

Пономаренко ГГ. К. 134

Попов В. И. 187, 189, 218, 240, 305

Прохоренко 69

Прошляков А. И. 160, 203, 280

Пустовойтенко А. Е. 317

Пухов Н. П. 109

Пушкарь Н. С. 29, 30

Радзиевский 272

Рассадин А. Н. 77, 78, 330

Рейтер М. А. 89, 91

Рейхенау 287

Родин А. Г. 107

Рогатко В. И. 201

Розенблюм Е. Я. 29, 30

Розенблюм М. Д. 29, 30

Романенко П. Л. 89—91, 109, 110

Рокоссовский К. К. 83, 85, 89, 93, 97, 102, 108, 111, 112, 116, 124, 134, 137—139, 146, 161, 162, 166, 181, 203—205

Румянцев П. И. 202

Руденко Д. А. 250, 251

Руденко С. И. 166, 203

Рыдз-Смиглы 186

Рябов М. Ф. 239, 240

Сабуров М. 3. 277

Светлицкий 260

Свиридов М. Г. 222, 242, 244, 276

Семенов 181

Сергеев 317

Серденко Н. В. 220, 259

Скригшо Н. С. 103, 167

Скрьшнпк 263

Смелов И. Т. 89, 320

Смирнов Е. И. 101, 102, 218. 304, 305

Смирнов М. И. 330

Советников И. Г. 94, 97

Соколов 67

Соколовский В. Д. 272

Соломянский 190

Сочиенков П. С. 160

Спаатс К. 268, 271

Сталин И. В. 23, 40, 67, 166, 185, 200, 204, 279, 280, 334, 336

Сурин А. Г. 45

Сурков 74, 107, 108

Тармосин Ф. Г. 302, 303

Теддер А. 268, 271

Телегин К. Ф. 124, 181, 204, 216, 252, 263, 265, 27.1, 331

Тиссон В. П. 201

Ткачев В. Ф. 258

Ткачев 72

Толокольников Г. А. 176, 177

Троцкий 23

Тульчинский А. К. 221

Тягунов И. П. 303

Ульбрихт В. 282, 283

Уткин 181

Фирсов 65, 66

Фурсов И. С. 78, 330

Хмара Е. Д. 69

Хоменко В. А. 48, 59

Хохлов И. С. 80, 81

Хрулев А. В. 7, 61, 79, 97. 98, 153, 200, 207, 248, 283, 320, 323, 332—

338, 342

Хрулева Э. С. 336

Хрущев Н. С. 106

Черпорыж Л. С. 269, 281

Черняков А. Г. 106, 118, 119, 231, 252

Черняховский И. Д. 110

Черчилль 279

Чистяков И. М. 113

Чмутов Н. И. 86

Чогуб 162

Чуйков В. И. 212—214, 220, 235, 272

Шабалин С. И. 85

Шабанин 181

Шамов В. И. 305

Шапошников Б. М. 314

Шарков 42

Шверник Н. М. 7

Шевченко В. Ф. 40, 46, 47

Шляхтенко М. К. 90, 91, 109, 110, 166, 181, 281, 316, 317

Шмаль 162

Шпагин Д. И. 317

Шпайер Н. М. 119, 174, 219

Штумпф 268

Энтин Д. А. 305

Яковлев Н. Д. 207, 247

Ярославский Ем. 23

Ярошенко А. К. 220, 221

Яцыно Т. К. 201

Яченин Л. И. 126

Примечания

{1} "Военно-исторический журнал", 1959, № 4, стр. 63-64.

{2}Там же, стр. 65.

{3} "Военно-исторический журнал", 1965, № 6, стр. 51-56.

{4}Служба военных сообщений.

{5}С. Лувсан - ныне первый заместитель председателя Совета Министров МНР.

{6}П. Ф. Стрельцов - ныне генерал-лейтенант запаса

{7}"На огненной дуге". М., 1963, стр. 26. 116

{8}Личный архив автора.

{9}Архив МО, ф. 345, оп. 2342, д. 106, л. 8. 212

{10}Архив МО, ф. 345, оп. 5516, д. 65, л. 1; ф. 1, оп. 2370, д. 139, л. 4.

{11}В те дни, когда я бывал в расположении 8-й гвардейской армии, в одном из ее госпиталей находился после тяжелого ранения сапер-разведчик, сержант 332-го стрелкового полка, мой земляк А. К. Ярошенко, ныне председатель колхоза имени Кирова Токмакского района Запорожской области, в состав которого входит и мое родное село Октябрьское. Ярошенко было тогда 18 лет. Он - сапер-наблюдатель и командир отделения - выполнял боевое задание и был ранен; пуля - память о минувшей войне - и поныне осталась у него в шее.

{12}Архив МО, ф. 233, оп. 15038, д. 44, л. 1. 238

{13} "Нюрнбергский процесс", т. I. М., 1957, стр. 495.

{14}М. И. Калинин. О коммунистическом воспитании. Избранные статьи и речи, изд. 3. М., 1947, стр. 173.