Автобиография

(черновик, начало 1950-х)

Я родилась в 1888 году в селе Тимковичи Минской губ. в семье учителя еврейского языка, но вскоре семья моя переехала на жительство в г.Кишинев, где прошли мои детство и юность.

Училась и окончила я Кишиневскую профессиональную школу, приблизительно имевшую программу средней школы с профессиональным уклоном.

Я окончила эту школу , сдав экзамен при городской управе, со званием подмастерья-швеи. Это было в 1903 г. Я стала работать в пошивочной мастерской.

Еще будучи ученицей последнего класса, я сблизилась с революционной молодежью Кишинева, читала нелегальную литературу, посещала массовки, состояла в кружках, в которых читались и обсуждались как легальные, так и нелегальные статьи, книги, доклады.

С 1904 г. я ближе становлюсь к жизни подпольной организации, принимаю участие в хранении и распространении нелегальной литературы. В этом 1904 г. мне поручили для занятия кружок из 7 девушек-работниц, совершенно неграмотных. Занятия я вела и по ликвидации неграмотности и сама прочитывала им что-нибудь, что их могло заинтересовать. Перешла постепенно и на чтение прокламаций или каких-нибудь злободневных статей. Прикрепили меня также для связи с Кишиневской тюрьмой. Через старосту я делала передачи и от него получала поручения, и ему передавала поручения, которые я получала для них с воли.

В конце 1904 г. у нас была созвана довольно многолюдная массовка, она уже собственно была закончена и начали понемногу расходиться. В это время нагрянула полиция, всех нас арестовали и разместили по полицейским участкам. Все были переписаны и отпущены дня через два. Осталось только товарища 3-4, из сосланных в Кишинев.

Но оставаться на революц. работе стало очень трудно. Шпики ходили буквально по пятам. Утром только подойдешь к воротам, чтобы идти на работу, уж торчит, прогуливается и провожает до места работы. И я их, конечно, уж также хорошо знала, как они меня. В участии посильном в револ. работе был весь смысл моей жизни, а как тут быть?

Поэтому велика была моя радость, когда в самом начале 1905 г. мне организация ПСР предложила поехать в Одессу, стать хозяйкой подпольной конспиративной квартиры, где изготовлялись снаряда и хранились взрывчатые вещества. Ближе к весне, когда усилилось рев. движение в армии и флоте, стали изготовлять ручные гранаты, для уличных боев.

2 раза за эти месяцы я ездила в Кишинев за динамитом.

Совсем незадолго до прибытия «Потемкина» в Одессу в Киеве провалилась типография нелегальная ПСР, и что удалось спасти имели неосторожность привезти в нашу же нелегальную квартиру, но и время уже было очень напряженное.

На квартире, где я была хозяйкой, кроме динамита и бомб, стали набирать прокламации, листовки. Я училась и набору, и как раз в тот день, когда «Потемкин» стал на рейде (это было 14/27 июня) я с товарищем ночью часов до 2-х набирали и закончили набор прокламации «К т.т. рабочим, солдатам и матросам». В этой прокламации описывались события на «Потемкине» с призывом к свержению самодержавия и установлению своей народной справедливой власти.

Этот набор я утром должна была отнести, где бы его размножили и распространили, но не успели мы и лечь, как нагрянули жандармы. В эту ночь на этой квартире кроме меня был еще один товарищ мой сопроцессник Александр Лаппе, и мы оба были арестованы и помещены в Одесскую тюрьму. К нашему процессу был присоединен и еще один тов. — Гальперин Павел.

Допросы и следствие длились примерно с месяц. Судил нас военный суд и приговорил всех троих к 20 годам каторжных работ, а мне, как несовершеннолетней, треть срока была скинута, я получила 13 лет с месяцами.

• ((Хотя я, как уже осужденная каторжанка, была изолирована от остальных товарищей политзаключенных и прогулку имела одна, но тем не менее я всякими способами сохраняла связь с товар. и была в курсе всех событий как внутри тюрьмы, так и на воле. Одесская тюрьма, как женская, так и мужская, были переполнены))

В октябре 1905 г. царское самодержавие дало «трещину». Из женской Одесской тюрьмы были освобождены все политзаключенные женщины. Я осталась одна. Я уже, как осужденная каторжанка, была переведена на уголовное положение.

На время демонстраций, боев, избиений тюрьма была абсолютно отрезана от воли. Слухи были самые разноречивые да и источники были ненадежные, я не знала чему и верить. Вскоре все стало ясно. Тюрьма стала наново заполняться. Опять свежий коллектив. Я была выбрана старостой.

В первых числах января 1906 г. я была отправлена на каторгу. До московской пересыльной тюрьмы шли чуть ли не месяц, останавливаясь в разных городах, вернее в разных пересыльных тюрьмах.

В Бутырской пересыльной тюрьме я просидела до начала июля месяца. В этот вечер как раз все заключенные сидели на окнах — шло «общее собрание» — обсуждение способов протеста и борьбы с усиливавшимся нажимом на тюрьму. В это время одна за другой открывались наши одиночки и нас уже осужденных каторжанок вызвали с вещами в этап. Сборы были недолгие а проводы из всех окон корпусов исключительно горячие и сердечные.

Когда мы проезжали по Сибири, нам все чаще попадались составы с солдатами. Это возвращались наши войска с войны с Японией.

Вначале реже, а чем глубже мы забирались в Сибирь все чаще удавалось устраивать митинги. Солдаты собирались вокруг нашего вагона и то один, то другой из нас выступал перед солдатами (конечно мы из зарешеченного окна) с революционными речами и призывами к свержению самодержавия, помещиков, капиталистов.

В Акатуевскую каторжную тюрьму я с товарищами прибыла в августе 1906 г.

После нескольких побегов и провалившихся подкопов всех заключенных, как мужчин, так и нас — небольшую группу женщин, развезли по разным тюрьмам Нерчинской каторги. Нас, женщин, в Мальцевскую каторжную тюрьму, до нас там были одни уголовные женщины.

С первых же дней в Мальцевской началась борьба за достоинство революционера и человека, все давалось борьбой — и право иметь книжку, а не только библию и что-либо в этом роде, и письменные принадлежности и переписка с родными, не отвечать на окрики и не вставать на требования «смирно. встать» и т.д. Много было как будто и мелочей, но все вместе спаивало коллектив, сохраняло наш облик и достоинство.

В тюрьме все учились и помогали другим учиться. Старались как только это возможно не отстать от жизни, от воли.

В конце 1910 года я была отправлена на вечное поселение в Читканскую волость Баргузинского уезда. До конца 1915 г. я провела в Баргузине (без права передвижения даже по области).

Удалось установить связи среди местного населения и заручиться их помощью в побегах. Я была членом кассы взаимопомощи (конечно нелегальной). Возобновила свои связи с Кишиневом и некоторые из бежавших из ссылки имели возможность благодаря этим связям переходить границу.

В начале 1916 г. я переезжаю на Амур, жила в городе, который сейчас назвали Свободный. Здесь в г.Свободном меня застала ((февральская)) революция и прожила я там до конца 1923 г. В 1917 я была выбрана в Совет Рабочих и Солдатских Депутатов. От Совета я работала среди женщин, преимущественно среди солдаток. Помогала им, как могла, через Совет Депутатов — кого устраивала на работу, кому удавалось облегчали материально-бытовые условия и т.п.

К концу 1918 г. Сибирь была отрезана от остальной части России. Шла борьба с белыми и интервентами — японцами, американцами и т.д.

Вдоль Амурской ж.д. курсировал белый бронепоезд, назывался он «Беспощадный». ((Жуткие они чинили зверства над теми, кто к ним попадал. Но все же печать старалась как могла осветить хоть частичку того, что они вытворяли))

В конце 1919 г. я была арестована семеновцами и японцами. Сначала для допроса была в японской разведке, а потом они меня и еще 6 тов. железнодорожников передали на белый броневик «Беспощадный». Несмотря на все пережитые ужасы мы 7 человек все остались живы. Они нас повезли, как пьяный офицер кричал, перед «ясные очи атамана». Но мы отъехали, кажется, 2 ст. от ст.Шимановская (тогда ст.Гондатти) и остановились. Обычные остановки бывали коротки, а тут стоим уже часы; настала ночь, а мы все на месте, и тут из отрывочных слов солдат, охранявших нас, мы поняли, что путь разобран, что идут бои от Читы и что японцы никак не соглашаются пропустить бронепоезд. Нас повезли обратно, и им очевидно уже было не до нас. Привезли нас в Свободный, но мы пока мало что знаем. В Свободном к нам в вагон входит кто-то, называет себя властью земства из Благовещенска, нас переводят в тюрьму, откуда меня освобождают первую, а вскоре и остальных 6 тов.

В конце 1923 г. я (с семьей) переезжаю в Хабаровск, а с 1926 по 1931 г. живу во Владивостоке. И в Хабаровске и в Владивостоке работаю как член Совета Хабаровского и Владивостокского отд. О-ва Политкаторжан в различных комиссиях.

С середины 1931 г. я переезжаю в Москву. С этого времени до 1935 года я работаю в детской комиссии О-ва Политкаторжан. После 1935 г., когда я получила постоянную квартиру, я стала работать в культкомиссии при домоуправлении, где работала вплоть до 1946 г. с перерывом с 1941 по 1943 г., когда я была в эвакуации. По возвращении из эвакуации я работаю в активе при Куйбышев. райсобесе, исполняя различные поручения по обследованиям пенсионеров и обслуживанию их и т.д.

В 1947 г. я заболеваю гипертонич. болезнью в довольно тяжелой форме, а потом не окрепнув, туляремией.

В последующие годы работаю уж не так регулярно, но принимала участие в кампаниях по выборам в Советы, по займам.