|
Одним из основных проявлений культурного "освоения"
цикличности времени и его связи с человеческим "веком" и
жизнедеятельностью являлась народная система будней—праздников,
пронизывающая все календарные дефиниции.
В XIX—начале XX в. эта система представляла собой сложную,
многоуровневую и противоречивую картину. Архаичный счет и деление
времени, мифологические и иные представления о его смысловом содержании,
качественная наполненность "своими" событиями, чередование
табуированных и предпочтительных отрезков — все это по разному
взаимодействовало и сосуществовало с официальными изменениями,
социализацией времени (будни — работа, праздник — отдых) и т. д. Система
будней — праздников реализовывалась через поведение половозрастных
категорий общины, в первую очередь взрослых, семейных (поведение
совершеннолетней молодежи имело существенные отличия).
Время в народной традиции. Изучение древнего русского времяисчисления
имеет свою историю, которая в основном была посвящена вопросам
упорядочивания счета времени христианской церковью и соотношению ее
усилий с практикой бытового (гражданского) счета, отраженной в письменной
традиции, в первую очередь — в летописях (XII—XVII вв.).
Думается, что столь длительное упорядочивание, следы которого стали
более или менее заметны в высших слоях общества лишь к XVI—XVII вв., а в
крестьянской среде - еще позднее, объяснялось многими причинами, среди
которых были и следующие: живучесть архаичного неравного счета, отражение
его в неоднородности самого церковного "времени" — сочетание неподвижных
праздников с подвижными, зависящими от пасхи, в свою очередь имеющей
связь одновременно с лунными фазами и с днями недели, слияние
ветхозаветного и евангельского счетов времени, разница в характере
церковной (богослужения) и народной, "мирской", деятельности и
т. д. Месячно-сезонная подвижность народного дневного (суточного) счета
могла совпадать и не совпадать с церковным. Судя по источникам, восход
солнца не был началом/отсчетом дневного — светлого — времени: ему
предшествовал целый ряд промежутков под названиями заутреня, ранняя
заря, рано, начало света ; одним из названий суточного предела в
летнее время предстает ранняя заря. Взошедшему солнцу, видимо,
соответствовали названия утро, полутра, середь утра, приходившиеся
на церковное "утро" (первые три часа, от 1 до З). Время обеда/обедни
было после полутра, но до полудня, после которого начиналось полуденье(моск.)
— уденье (новгор.). Полдень, таким образом, служил пределом
"дня" и "вечера ночи": далее шли "вечерние"
названия, отмечавшие постепенное наступление сумерек — паморочно —
и темноты — лягомо, долго ночи, куроглашение.
Счет по неделям и названия дней недели в народной среде были
восприняты из христианства, и их разночтений в древних письменных
памятниках не прослеживается. Церковь, как известно, вела счет по неделям
(седмицам), начиная с воскресенья — праздника, но народный счет был более
сложным и подвижным, о чем свидетельствуют, например, празднование
канунов, персонификация рабочих дней недели — понедельника, пятницы
„(иногда — среды), различные рабочие и поведенческие запреты, связанные с
этими днями. Народный недельный счет был также явно связан с лунным
календарем, вследствие чего нечеткими и неточными были отсчет и
последовательность месяцев, границы и продолжительность годовых сезонов.
В течение XVI—XVII вв. церковь настойчиво внедряла деление на равные
годовые сезоны, разделяемые большими неподвижными праздниками: зима — от
рождества Христова до благовещенья, весна — от благовещенья до рождества
Иоанна Предтечи, лето — от рождества до зачатия Иоанна Предтечи, осень —
от зачатия Предтечи до рождества Христова. Летописи с XII в. говорят о
довольно четком определении начала весны и ее длительности; начало и
продолжительность других времен года варьируется. Годовой отсчет, даже на
официальном уровне, менялся несколько раз — с 1 марта, 1 сентября, 1
января. В этих мероприятиях, помимо различных причин, нельзя не увидеть
попытки привести развивающийся церковно-правительственный календарь в
соответствие с системой подвижных праздников пасхалии, уже глубоко
укоренившейся в народной среде, более "созвучной" архаичному
дохристианскому счету времени.
Доступный нам материал показывает, что "день" (= сутки)
предстает в народной традиции как микрокосм календарного времени — день
<-> век. Так, в дне выявляются все основные признаки годового с о л
я р н о г о к а л е н д а р я: членение на отрезки, соответствующие
движению солнца и представлениям о его "половозрастных"
изменениях и пространственном перемещении, различная семантическая, а
следовательно, трудовая и ритуальная насыщенность этих отрезков,
кульминационные "сакральные точки" и т. д. Дневные части
бодрствования и сна метафорически соотносились с понятиями жизни и
смерти, светлая и темная части — с сакральным временем начала и конца
мира; временная протяженность дня не характерно, например, объяснение
Стоглавом соотношения пасхального воскресенья и светлой недели:
"Ведомо буди всем, яко с в е т л а я н е д е л я о д и
н д е н ь е с т ь: вскресшу Иисусу от 6-го часа нощи възъиде
сълньце, и възшед, стоит на востоке как два дня, на полудни — как три
дня, на вечери стоит как два дня и на восьмой день заходит: отсюда и
великий день" (разрядка наша, — Т. Б.). К представлениям о
сакральности времени дня как единице, включающей идею
"начала-конца", относится значение "обыденных" —
сделанных в один день — вещей. В один день изготовлялись некоторые особо
значимые для человеческого бытия предметы, например печь и т. д. Светлая
и темная части дня связывались также с представлением об активности
светлых и темных сил: например вера в "добрые" и
"злые" часы, поверье, что "черти днем ничего не делают, а
ночью не спят" (т. е. обратно человеческому поведению) . В дне
проявлялась даже связь солнечного и лунного календарей (день= солнце,
ночь=луна/месяц); широко бытовали, видимо, не без влияния апокрифов,
представления о "днях лунных" ("в первый день луны сотвори
бог Адама"), с которыми боролась церковь. Все же большинство
верований, восходящих к лунному календарю и влиявших на человеческое
поведение, можно проследить лишь на недельно-месячных сроках.
Преимущественная и глубинная связь слова "день" со светлым
временемотразилась в глаголе днеть — "светать", "не
смеркаться", восходящему к и.-е. *din — "светить".
Бодрствование и разнообразная деятельность приходилась на светлое и
темное время (мы не выделяем в данном случае широтные и сезонные
изменения), но важная роль для них светлого времени отразилась, в
частности, в южнорусском значении слова "быт" как с в е т л а я
п о р а д н я (и года). Это время дня делилось на части; пределы их в
основном соответствовали движению солнца — восходу, высшей точке стояния,
закату. Неопределенность солнечного восхода выразилась в отсутствии
специального названия для его обозначения: существовали либо древние
определения типа заря, рано (ранок — южнорусск., ранье —
ряз., орловск., рань, ранина — псковск.), либо обобщенное понятие всток
— восток, где поднимается солнце. Так, крестьяне Владимирской губ.
молились первый раз поутру на церковь и "на восход, на
солнышко", независимо от часа вставания и србственно восхода.
Полдень и закат довольно точно отмечались во всех областях, но имели
различные названия: полдень — притин (арханг.), пабедье (новгор.,
олонецк., тверск.), полуденье (средне-западнорусск.) подвечер (южнорусск.);
закат — павечерье (северно-русск.), поздень (псковск.,
тверск.)и т. д.
Части рабочего дневного времени имели почти повсеместно в России три
основных названия — уповод, упруг/упряжка и выть. Последнее
слово, однако, чаще употреблялось в значении еды между уповодами. В
весенне-летний период уповодов бывало 3—4 (иногда — до 5), в
осенне-зимний — 2—3. В целом рабочий день длился с 3—4 час. утра — до 7—8
час. вечера, с перерывами на завтрак — в 4—5 час., обед — 8—9 час., полудник.
(южно-русск.), паобед (севернорусск.) — около полудня, ужин и паужин
— с наступлением сумерек и отходом ко сну. Универсалией для русской
традиции было отождествление частей суток (а также дней недели и времен
года) с полом и возрастом, хотя эти представления были нечеткими и
расплывчатыми; во всяком случае можно сказать, что наблюдалось выделение
преимущественно "мужского" или "женского" времени, их
чередование и постоянное слияние. Так, преимущественно женским пред стает
время до восхода солнца — довстань, доранье/рано. Значение этого
времени в различных женских трудовых и ритуальных действиях является
общим не только для русской, но и для восточнославянской традиции:
особенно ярко оно выступает в прядении, ткачестве, уходе за скотом (по
Далю, существовал даже особый "бабий" счет времени по пряже — пряжей].
Сакральность времени "рано" кульминируется в течение года в
особо значимых днях, таких как благовещенье, чистый четверг, пасха,
Егорий и некоторые другие, в которые женщины исполняют наиболее важную
часть ритуальных действий. В древности название "рано", видимо,
применялось не только ко времени суток (см. выше), но и к годовым
сезонам, о чем, к примеру, говорит обрядовый фольклор восточных славян,
содержащий пласт песен с припевом типа "раным-рано" и запевом
"Ой, рано куры запели", исполнявшихся либо в свадебном ритуале,
либо в особые дни года в начале весны, осени, под Новый год. В некоторых
русских местностях следующие за рождеством и крещеньем дни назывались раннее
рождество и раннее крещенье. О важности времени
"рано" для женщины свидетельствует, например, обычай ношения
молодицей на шейном кресте или на поясе куриной косточки — вставаранки.
Женским временем, судя по обычаю вечер них посиделок — "женских
домов", является вечер, а в годовом цикле — осень—зима.
Преимущественно мужским можно считать время от восхода до заката и
соответствующее этой же степени активности солнца весенне-летнее время
года.
Деление рабочих дней на мужские и женские дни было общим не только у
русских, но у всех восточных славян: женскими считались среда и пятница,
мужскими — понедельник, вторник и четверг. С мужскими и женскими днями
были связаны запреты или предпочтения различных трудовых процессов (с
соответствующим ритуальным оформлением) — сева, жатвы, прядения,
ткачества и т. п. Высокий уровень варьирования народных поверий о днях
затрудняет обобщения: ср., например, расплывчатость и двойственность
полесских представлений о ткачестве.
Повсеместно в России (и у восточных славян) прослеживается также
зависимость человеческого поведения от "возраста" времени: в
течение суток оно было связано с движением солнца (к чему прибавлялось
возрастное состояние луны), в течение недель и месяцев более заметна
связь с лунными фазами, в годовом периоде совмещались представления о
возрастных изменениях обоих светил. Можно считать общерусским
представление о фазах полнолуния и ветоха как самыхподходящих для любого
дела и начинания, о молодике и ущербе — какменее благоприятном (иногда —
вовсе неблагоприятном) времени для многих ответственных дел и занятий, а
если их и производили, то при условии других положительных признаков и
при совершении необходимых обережно-предохранительных действий.
Многомерность народного понятия "дня" позволила нам
опираться на него как на е д и н и ц у б у д н и ч н о г
о в р е м е н и и п о в е д е н и я взрослых,
своеобразно отразившуюся в русском присловье: "Молодо — жидко, старо
— круто, а середовая пора одним днем стоит".
Термин будни употреблялся в народном быту повсеместно и как
понятие рабочего времени, и как понятие времени вообще (век). Словами буднишный,
ежеденный, овыденный определялись нормы поведения и "мир
вещей" будней. Собственно слово "поведение"'для народной
традиции не было характерно, отдельные формы поведения обычно имели свои
названия, которых, естественно, было множество; однако можно сказать, что
два слова имели более емкое значение и общерусский характер — обык/обычай
и обряд (вар.: обряда, обредня и т. п.). Совокупность
понятий, которые назывались этими словами, большей частью относилась
именно к будням во всем их объеме: образ жизни и деятельности —
распорядок дня, дом и домашнее хозяйство, одежда и пища, отношения внутри
семьи и между односельчанами - трудовые, этические, ритуальные. Слова
"обычай" и "обряд" обозначали также праздничное
поведение в широком смысле, т. е. все изменения, которые происходили в
связи с праздником по "заведенному обычаю". Помимо будничного и
праздничного — обычных состояний, существовали ситуации, так сказать,
необычного (как бы непредвиденного) характера, которые назывались в
народе случай. Степень употребления этого слова и диапазон
ситуаций, к которым оно могло относиться, нам пока неизвестны, но
отметим, что В. И. Далем и Д. К. Зелениным зафиксированы под названием
"случай" такие события, как свадьба и роды (Полтавщина,
уральские казаки) . Добавим также, что именно эти события всегда
назывались своими именами и не определялись в народной традиции ни как
будничные, ни как праздничные, в отличие, скажем, от смерти, считавшейся
"делом обычайным". К разряду случаев относились также некоторые
ситуации, происходившие в будни, но отличавшиеся иным поведением
участников, по характеру близким одно временно праздничным и событиям
"жизненных пере ломов" (В. Тэрнер); о них речь пойдет ниже.
Итак, с учетом народных временных делений, представлений об их
соотношениях между собой и с человеком, мы воссоздаем с т е р е о т
и п будничного поведения взрослых, в первую очередь в пределах
семьи — как единицы общины, в которой были представлены все
половозрастные категории последней (особенно — в большой семье).
Б у д н и и б у д н и ч н о е п о в е д е н и е.
Трудовой распорядок дня определялся с вечера предыдущего. Взрослые —
главы семьи, мужчины и женщины, задавали утренние задания (до обеда) всем
остальным членам: мужчины — мужчинам, женщины — женщинам. Утренняя деятельность
— первый уповод — от пробуждения до обеда обычно протекала в
пределах дома—двора независимо от сезона, за исключением горячей
земледельческой страды. Всякому делу предшествовал начал: троекратное
осенение крестом, молитва, младшие члены просили у старших благословения
на работу. Обедали (завтрак обычно представлял собой "сухую"
закуску) в один-два стола: в первом случае сначала обедали мужчины, потом
женщины, причем бывало, что женщины ели стоя; во втором случае мужчины
ели за передним, женщины — за задним столом. Перед едой все
крестились и прочитывалась краткая молитва. Женщины всегда обслуживали
мужчин, но глава семьи резал и раздавал хлеб, наделял мясом, начинал
трапезу. В некоторых областях мыть руки перед едой имели право только
мужчины. Во время обеда взрослые давали задания на следующий уповод. В
осенне-зимний период женщины, как правило, работали дома (и во дворе),
мужчины, в зависимости от рода местных сезонных работ и от возраста
(старики всегда оставались дома), распределяли свою деятельность в
пределах дома—двора или вне его (разумеется, это распределение
складывалось не в течение дня, но оценка конкретной ситуации и возможные
изменения решались по ходу). В весенне-летний период земледельческие
работы требовали ухода в поле всех работоспособных с раннего утра, но
соответствие определенных видов работ уповодам и их половозрастное
распределение сохранялось, так же как и перерывы между уповодами, с той
разницей, что обед, полдник (а бывало и ужин) происходили вне дома.
Первый выход из дома на улицу сопровождался молитвой "божьему
свету" (возможно, мужские и женские молитвы различались); крестьяне
Владимирской губ. молились сначала перед божницей в доме, затем — на все
четыре стороны — во дворе, крестились на образа и кресты дворовых
строений, благодарили бога, что "свет дал", и благословлялись у
него "на весь день". Время перед ужином и после него взрослые,
как правило, проводили дома, занимаясь уже менее значительными домашними
работами, в разговорах с семейными, подытоживая дневные дела и подготавливаясь
к следующему дню; в это же время ходили в "будничные" гости.
После ужина взрослые члены семьи готовились ко сну.
Таким образом, будничные уповоды разделялись молитвой, едой и отдыхом,
так что рабочие длительные отрезки времени чередовались с короткими
нерабочими, последние повсеместно в России носили название праздных и
были связаны с движением солнца: утренней зарей (пробуждение), полным
восходом (обед), высшей точкой стояния (полдник), закатом (ужин) и
наступлением темноты (отход ко сну). Полдень и начало заката, всегда
приходившиеся на рабочую часть дня, отмечались особо ритуализованным
поведением; первый, под названием полудничанье, праздновался
преимущественно в южнорусских областях, второй — сумерничанье —
практически повсюду (вар.: сутиски — зап.-южнорусск., сутычки—
нижегор., судёнки—арханг., сутемёнки, темни -олонецк.). В
полдень взрослые сидели, лежали, спали часа два, в сумерки сидели или
лежали до .наступления темноты. Древность полудничанья и его сакральность
объясняются, в частности, в "Поучении" Владимира Моно маха:
"Спанье есть от бога присужено полудне. Отъ чина бо почивает и
зверь, и птици, и человеци". Связь полудничанья с
"нежизненным" состоянием отразилась, напри мер, в сибирском
значении глагола полудничать — "умирать",
"отходить", "жить последние минуты" и в
мифологическом образе полудницы — солярного духа, наказую щего
смертью за неурочную работу в полдень.44 Полагаем, что
сумерничанье было не менее древним явлением, так как народные названия сумерки/сутиски
относились в народ ной традиции как к утренней, так и к вечерней
заре, и вполне вероятно, что они вместе с полднем были пределами дневного
(суточного) времени (ср. выше южнорусское название полдня: подвечер).
Возжигание огня в доме (светец и печь) также было связано с движением
солнца. Печь всегда затапливали "рано", до восхода солнца, и к
обеду она бывала уже убрана (после обеда закрывалась). Примерно в период
весеннего равноденствия — в народной традиции с благовещенья —
переставали зажигать огонь в доме; осеннее возжигание происходило в
разные сроки (середина августа—середина сентября), но практически
повсеместно сохранялась архаичная традиция добывания для осенне-зимнего
"света" живого огня. В большинстве областей живой огонь
вытирали мужчины (помогать могли все), а бабы разносили его по домам; от
этого огня зажигался свет и на первой осенней посиделке.
С движением солнца люди сообразовывали и свое перемещение в
пространстве, заметнее всего выступавшее в осенне-зимний период: как уже
говорилось, до полного восхода все работали дома, с восхода до заката
расширялось и поле деятельности, особенно у мужчин, к сумеркам снова
возвращались домой. Характерно, что не только различные ритуальные
действия, но и хозяйственные дела, требовавшие перемещения, производились
по солнцу.
В пределах дома члены семьи имели свои места для работы, отдыха и сна.
Сведения об этом многочисленны и достаточно единообразны по России.
Семантическое объяснение "половозрастного" деления дома в
объеме восточнославянских данных произведено в указанной книге А. К.
Байбурина. Подчеркнем некоторые необходимые для нашей темы моменты.
В "мужской" части избы, включавшей передний (красный,
большой) угол, сторону от него — к порогу, иногда — подполатье,
мужчины работали, отдыхали, спали днем и принимали гостей в будни.
Женщины (и дети) бодрствовали в "женской" части; их гостьи
сидели у печи, порога, на собственно женскую часть заходили только по
особому приглашению (как и к столу). Представители противоположного пола
(даже в своей семье) не заходили без надобности на "чужую"
половину: например, женщине сесть на коник (мужскую лавку) считалось
неприличным, появление же постороннего человека было вообще недопустимым:
в Вологодской губ. 'заход мужика на середь воспринимался как
оскорбление всей деревне. Взрослые брачные пары обычно имели свои,
отдельные от прочих членов семьи места для ночного спанья: на нарах, на
специальной лавке под полатями, летом — на полу, в некоторых средних и
южных областях для них летом делалось во дворе особое помещение — кровать.
Старики спали на/около печи, на голбце, на заднем полу, у порога;
дети и холостые — под полатями, на переднем полу.
В дворовой части также имелись "мужские" и
"женские" помещения; в них находились орудия женских работ,
холсты, одежда, посуда и т. д. Вне дома, в пределах деревни, также
имелись места преимущественно женские или мужские, на которых собирались
обычно в вечернее время. Мужчины осенью и зимой собирались в каком-либо
доме на окраине (обычно у бобыля), весной и летом — на траве у этого же
дома, около трактира; в Новгородской губ. подобные места носили название деревня,
в Воло годской — беседка. Женщины в осенне-зимний период, как
мы уже говорили, практически не покидали дом (если не ходили к своим же в
гости), в весенне-летний период имели право сходиться у чьих-либо ворот
или на завалинке. Будничные собрания замужних женщин типа бесе док — в
будничной одежде, с шитьем и разговорами чаще всего приурочивались к
великому посту.
Динамика будничного — трудового и домашнего — поведения заметна в его
недельной протяженности: с понедельника до четверга производились самые
ответственные хозяйственные работы, в пятницу значительная часть времени
уходила на уборку всех помещений к празднику — воскресенью, в субботу
топили баню/печь для мытья, меняли белье, подводили итоги недельной
работы, наказывали виновных в семье.
В году существовали дни, запретные или предпочти тельные для тех или
иных действий: помимо устной традиции, в народе ходили апокрифические
"списки дней", запретных для того или иного рода деятельности и
якобы отрицательно сказывавшихся на жизненных ситуациях - свадьбе,
болезни, родах, переездах, передвижениях.
Все недели имели свои названия (часто отличные от церковных), могли
быть подвижными (лунный календарь), связывались в разных традициях то с
мужским, то с женским началом. Так, железной или железницей называлась
либо "женская" неделя перед покровом ("пенька не под
дается мочке"), либо "мужская" перед весенней пашней: если
при этом в вербницу — предпасхальную неделю хорошо цвела верба,
пашня будет удачной. В луковую, с рождества богородицы, убирали
лук, спасовки были временем жатвы, куделица — первая неделя
прядения Филиппова поста и т. д. Осень и зима изобиловали нелелямк-свадебницами.
Существовали недели, в которые не только нельзя было заниматься
многими видами работ, но даже минимальное нарушение могло привести к
аномалиям в человеческой жизни или в жизни домашнего скота (родятся
уроды, калеки, мертвые); обычно таковыми считались некоторые постовые или
предпраздничные недели: например кривые недели в Смоленской губ.
(святки, масленица, святая, духовская).
Время дня, недели, месяца вызывало некоторые изменения в будничной
обстановке дома, в одежде, в ритуальных и этических формах поведения, в
досуге, хотя в целом они были постоянны.
Существовал б у д н и ч н ы й вид дома; все вещи имели свои
будничные места, названия и приметы. Будничная одежда имела названия: домашняя,
ношатая, расхожая, вылюдье (в которой выходили в будни в гости), она
всегда находилась в избе (праздничная — в клети). Имелся будничный набор
приветствий, обращений, форм общения — рабочих и гостевых. Социальная
разница сказывалась в жестах и формулах приветствий: большим обычаем —
поклоном до земли — могли приветствовать не только духовное лицо, но и
богатого односельчанина, малым обычаем — поклоном в пояс —
обменивались ровни, "отдавали" его при входе в чужую избу
(мужчины и женщины), жена кланялась мужу, женщины — мужчинам (последние
могли и не отвечать). Общение было про низано разнообразными формулами
благопожеланий на все случаи жизни: это были иносказания или молитвенные
образования; в описываемый период преобладали формулы христианского
происхождения, типа: "бог заплатит" (благодарность); "бог
милостив" (утешение); "с богом" (согласие, прощание,
начало любого дела) и т. д. На все виды работ и их отдельные процессы (с
учетом времени дня, месяца, года) полагалось произносить
"рабочие" присловья, мужские и женские, большинство которых
имело вид заклинаний — символических (иносказательных) и прямых. Приводим
в качестве примера вятские присловья на женские работы: цвётно платье
на валек (полощет белье); спорина в квашню (месит тесто); прислана
в кроены (снует); тонина в бердо (ткет). На все присловья
имелись ответы, и только в обмене ими реализовывалось представление об
удачном исходе дела/начинания. Одни работы надо было хвалить, другие — ни
в коем случае; нарушение существующих правил в этих формах поведения
свидетельствовало о "вредительстве", враждебном отношении,
попытке испортить дело. Некоторые важные хозяйственные процессы, например
печение хлеба, приготовление молочных продуктов, снование и пр.,
требовали избегания любого вмешательства (прихода, взгляда, слова), в
противном случае прибегали к магическим приемам: в Вятской губ.,
например, женщина, которую "застали" за сбиванием масла, должна
была вынести его к дороге и повесить на кол, чтобы прохожие
"удивились" и этим поправили дело.
Формы проведения будничного досуга, различаясь соответственно природе полов,
носили у мужчин и женщин в целом замкнутый характер. Мужчины, в какое бы
время года и где бы ни собирались, обсуждали хозяйственные и общественные
дела, слушали рассказы стариков, солдат, странствующих ремесленников,
"сказывали" (анекдоты, сказки, былички), читали вслух, пели
мужские песни, пили, играли в карты. Женщины никогда не бывали праздны:
соединяя отдых с какой-либо работой, они обсуждали семейные дела, слушали
рассказы богомолок, религиозное чтение, пели свои песни и т. д.
Одной из ярких хозяйственно-бытовых особенностей будней являлось
о б о с о б л е н и е мужчин и женщин, воспринимающееся на поздней стадии
развития традиционной культуры, в основном наряду с ограничением
общественных форм поведения женщины и пронизанностью его многочисленными
запретами, как социальный признак. Однако, как показывает материал,
половое обособление в крестьянской среде сохраняло признаки архаичной
основы этого явления, восходящей к представлениям о связи человеческих и
космически-природных ритмов. Поведение полов было ритуализовано
сакральной причастностью к светлому и темному, "рождению" и
"смерти", "детству" и "старости"
календарного времени. Ограничение женского пространства границами печного
угла (изба), подполом (включая помещения для скота), поветью, чердаком и
воротами ("внешний" мир) реализовывало мифологическое
представление о связи женского начала с "внутренним",
"низом" и "хаосом" (крыша и ворота — как его
границы). Мужское пространство состояло из "космически"
организованного мира избы, ориентированного на "верх", и
внешнего мира в пределах "своей" территории. Переход этой
территории даже для мужчин был ритуально опасным и требовал особого
поведения. Поясним это на примерах.
В Юрьевском у. Владимирской губ. неделя до отъезда на чужую сторону
(для различных хозяйственных и иных надобностей) называлась праздное
время: отъезжающий (молодой мужик или парень) не работал или работал
вполсилы, одевался в праздничную одежду, в любое время суток мог пить и
ходить по гостям. В Судогодском у. той же губернии существовал
специальный обряд отправление в дорогу: старшего в семье — на
работу, младшего — в чужие края. Уходящий благословлялся таким образом:
младший — у старшего, старший - у самого младшего, остающегося дома (у
ребенка, только начавшего говорить, — глупого] формульным
приговором: "Благослови меня, дедушка" (или: "Ваня
глупенькой"). При выходе из избы стряпухе велят
"заслонить" на время печку (но так, чтобы огонь не погас).
Особый ритуал прощания (с родными и близкими — в избе, с ними же и
односельчанами — в селе, за околицей) и благословения у всех живых и
мертвых на кладбище сопровождал отход на дальние промыслы. Возвращение
представляло особый обряд встречи, чрезвычайно развитый, например, в
Поморье — стретины мурманских промышленников. К обрядам этого круга
относится приезд солдата домой на побывку, сопровождающийся необычным
поведением его и родных. В Самарской губ. он останавливался в крайнем
доме села и расспрашивал о своей семье, после чего просил хозяина
сообщить ей о своем приезде. Встречать его шли жена и родные братья,
первая несла нижнее белье, братья — верхнюю одежду. Жена, не здороваясь,
падала мужу в ноги с повинной (хотя бы и не была ни в чем виновата).
Солдат здоровался с братьями, не обращая внимания на жену, пока ему на
нее не указывали. Переодевшись, он шел домой в сопровождении хозяина избы
и братьев, ведущих его под руки. В воротах встречали мать и отец с иконой
и хлебом-солью, а в доме снохи падали в ноги и дарили подарки. На
угощение и в будни сходились родствен ники.
Длительное праздное (или полупраздное) время в будни выпадало на долю
рекрутов: с определенного момента (в земледельческих областях — после
полевых работ) они освобождались от работы (до ноября, т. е. набора),
получали "право" на праздничную одежду, собирались группами (часто—из
разных деревень), гостили поочередно друг у друга. Гулянья рекрутов
отличались бесцеремонным и буйным поведением, с заходом без приглашения в
любой дом и требованием угощения (отказывать было нельзя), с драками,
разбоем. Им прощали все выходки, так как Подобное поведение считалось для
них нормой. На проводы рекрутов приходила вся деревня, собирались родные
и знакомые из соседних сел.
Все перечисленные "случаи", несмотря на разницу бытовых
обстоятельств, их порождавших, объединял ряд общих признаков, символизировавших
п е р е х о д н ы й, порубежный характер этих пространственных
перемещений: "вневременной" — ни будни, ни праздник — статус и
нарушение обычных норм поведения, небудничные одежда и питье, пища,
гостьба. Угроза опасности, состояние между жизнью и смертью
подчеркивались символикой поведения всех участников: солдат предстает в
образе впервые появившегося на свет — "не знает" дома, "не
узнает" жену, "не может ходить" (ведут под руки), одевают
во все новое, приносят подарки; отъезжающие прощаются и благословляются у
всех, как перед смертью, их провожают до рубежей, как покойников, и т. д.
Поведение молодого муж чины/парня, отъезжающего из села, и рекрута имело
сходные черты с поведением жениха: праздная жизнь, нарядная одежда,
питье, компания; в Новгородской и Вятской губ. рекрута и жениха объединял
еще один признак: оба ходили с колокольчиком. Очевидно, что символика
поведения при всех указанных ситуациях восходила к переходным обрядам.
Итак, будничное поведение взрослых слагалось из активной б ы т о
в о й д е я т е л ь н о с т и — работа, свершение жизненно-важных дел и
событий (сватовство, крестины, семейные заботы, обучение детей, лечение
больных, помощь старым, соседям, гигиена, похороны и пр.) и
различных р и т у а л ь н ы х д е й с т в и й, связанных с
активной деятельностью, т. е. подавляющая часть обрядов
магически-религиозного происхождения (так называемые календарные,
трудовые, семейные и пр.) совершалась именно в будни. Будничное поведение
характеризовалось четкостью временно-пространственных отрезков и их
наполнений, чередованием работы и отдыха, умеренностью в быту (пища,
одежда, общение и т. д.).
Будничное поведение имело в своей основе сакральную причастность к
жизни и составляющие его деритуализованные формы восходили к ритуальным,
в единстве с магическими и религиозными действиями: символика жестов,
передвижения, вербального (приветствия, обращения, рабочие присловья,
благодарности, благословения, будничные формы повествовательного
фольклора и т. д.) и музыкального выражения (будничные, трудовые песни,
трудовая и досужая инструментальная музыка), вещественные атрибуты и их
"места". В этом контексте половое обособление было ритуально
значимо и обусловлено, а следовательно, нормы поведения мужчин и женщин
на этом уровне — р а в н о п р а в н ы, поскольку лишь в та ком
разделении и единстве осуществлялась нормальная жизнедеятельность общины.
Заметим, что роль женщин в ритуализации будней в описываемый период была
очень велика: они являлись основными хранителями традиций.
Самой реальной, несимволической частью будней, и притом главной, был
труд. Его "сакральность" проявлялась через систему
магически-религиозных обрядов, без которых никакое трудовое действие — в
традиционном сознании — было немыслимо. Эта система была более самостоятельна,
чем сам трудовой процесс, поскольку могла существовать и без него
(например, аграрные обряды в святочном цикле). Труд в своем реальном
воплощении достигал кульминации в период сбора урожая — "жатвы"
в широком земледельческом смысле. Апофеоз этого времени состоял в
максимальном трудовом напряжении и четком распределении трудовых ролей
всех взрослых членов общины, организации высших форм традиционных
коллективов (помочь-толока), концентрации всех годовых усилий —
неритуальных и ритуальных, выражающихся, в частности, в вербальных и
музыкально-песенных компонентах, содержащих мотивы жизненного цикла.71
Коротко говоря, период "жатвы" являлсяв ы с ш е йвременной
точкой жизненной активности, т. е. в о п л о щ е н и е м п о н я т
и й "б у д н и" и "б у д н и ч н о е п о в е д
е н и е" в их сакрально-профаническом единстве.
П р а з дн и к и и п р а з дн и ч н о е п о в е д е
н и е. Церковные и государственные мероприятия по упорядочиванию счета
времени, о которых мы несколько слов сказали вначале, всегда носили
социально-дифференцированный характер, поскольку власти прежде всего были
заинтересованы в организации трудового времени низших слоев общества.
Знаменитые преследования церковью "языческих пиршеств", главным
образом их "неурочного", "неподобного" времени и
"непристойного" проведения, а также дней, считавшихся в народе
запретными для различных работ, усиливались по мере роста
государственности, не только и не столько из-за живучести отдельных
"поганых" обычаев, сколько из-за стремления ввести в четкие пределы
границы рабочего и нерабочего времени и придать последнему "истинно
христианский" характер. Воскресенье было основным стабильным"
регулятором соотношения — чередования — будничного и праздничного времени
года; с воскресением Христа была связана пасхалия — система подвижных
праздников: вознесенье, троица (пятидесятница), петровское заговенье,
масленица. Тем самым пасхалия постоянно смещала даже многие
"великие" праздники неподвижных дат, переводя их в разряд
будничных событий, — требовалось лишь посещение церковных служб. В
известной степени все это должно было сократить количество праздничных
дней и ограничить их воскресеньями и великими церковными (и гражданскими)
праздниками. Но несмотря на все усилия, традиционная праздничная система
выходила за рамки церковно-гражданского календаря, а общее количество
праздничных дней в году (с незначительными вариациями по областям)
достигало 150.
В русской деревне XIX—начала XX в. традиционный праздничный календарь
вследствие локального варьирова ния праздничной терминологии, различной
степени значимости, дифференцированности, сроков и длительности
проведения праздников, слияния или противопоставления церковных и
"простонародных" праздников представлял, по определению В. Н.
Топорова, "многоуровневый праздничный текст". В этнографической
науке классификации и систематизации праздников не производилось: под
словом "праздник" обычно описывают все сколько-нибудь
значительные обряды календарно-хозяйственного и жизненных циклов, в том
числе и те, что происходили в будни. Сложившееся положение затрудняет
нашу задачу необходимостью привести хотя бы относительную систематизацию
праздников, опираясь на доступную нам народную терминологию и
классификацию праздничных ситуаций.
Словами праздник /свят в народе назывались воскресенье,
общинные и семейные торжества; термин "свят" имел более широкое
значение и закрепился также за особо значимыми в данной традиции
ритуальными днями и циклами, в которые, однако, работа могла и не
прекращаться (благовещенье, рождественские, весенние святки и др.). В
качестве праздников, а часто и под таковым названием выделялись мужские,
женские, молодежные и девичьи сборища/гулянья; о собраниях парней под
этим названием сведений практически нет.
Общинные праздники — приходские, волостные, деревенские (местные) —
разделялись на большие /главные/ годовые и малые
/полупраздники. Это деление имело место у всех восточных
славян.Большие праздники справлялись в пределах одной—нескольких общин —
исторически сложившихся этнокультурных единств; эти единства были различны
и по территории, и по количеству населения.
К большим относились различные по происхождению праздники, известные
всему русскому населению: а) церковные — храмовые (престольные), пасха,
двунадесятые (рождество, троица, Иванов, Петров, Ильин дни и т. д.); б)
не установленные церковью — святки, масленица, заветные (вар.: обетные,
оброчные/обреченные, заказные, поднятие икон), пятницы (по пасхе),
кануны. Наиболее рас пространенными и чтимыми праздниками были: из
церковных — рождество, пасха, храмовые, троица, Петров и Ильин дни; из
нецерковных — святки, масленица и заветные. Однако их соотношение было
далеко не однозначно в широких (региональных) и узких (локальных)
традициях.
Праздники, в одних областях справлявшиеся как большие, в других либо
не праздновались так, как им было "положено", либо считались
малыми, либо праздниками отдельных половозрастных групп. Так, рождество в
качестве большого праздника почиталось практически повсеместно, но
праздновалось всей общиной в течение нескольких дней там, где оно было
одновременно храмовым (престольным) и волостным, приходским праздником.
Степень значимости и длительности святок была различной даже в пределах
одной области. Во многих северно- и среднерусских областях святки
считались молодежным праздником (молодежь работала мало), а взрослые, как
говорили на Пинеге, "будничали все рождество". В западных и
южнорусских областях рождество со святками отмечалось еще скромнее (даже
молодежью): "святки не празднуются", "святки празднуются
не так шумно, как масленица", святки "проходят скучно
(тихо)". Масленица при всем разнообразии и варьировании составляющих
ее компонентов и временной длительности (от одной-двух недель до одного
дня)повсюду была самым большим праздником, в западных и южнорусских
областях она совершенно затмевала святки и по размаху участия в ней
молодежи. В Московской, Владимирской, некоторых местностях Орловской и
других областях большим праздником считалась троица; в большинстве же
русских районов троица (вместе с семиком) слыла "девичьим праздником".
В ряду церковных самым большим праздником была пасха: минимальный срок ее
празднования — три дня, но во многих областях не работали всю святую
(светлую) неделю. Постоянно большими были храмовые праздники; их имело
каждое среднее поселение (даже без церкви), а крупные села справляли по
2—3 "престола" в год (особенно если в церкви было несколько
приделов).
Заветные (с вариантами приведенных названий) праздники,
устанавливавшиеся миром (их возникновение — еще живая традиция в XIX в.),
были распространены повсеместно и, появившись, становились, как правило,
важным событием в жизни общины. В северно-русских и верхневолжских
областях подобные праздники получали также названия богомолье,
молебствие, мольба. Заветные праздники были разнородны по про
исхождению ("явление иконы", эпидемия, эпизоотия, градобитье,
пожар и т. п.), по времени появления, по степени стабильности —
постоянные или временные (народная терминология) и, как мы видим,
по названиям, но всех их объединяли два основных момента: они происходили
в весенне-летнее время и были, по терминологии Н. И. Толстого,
окказиональными, т. е. возникшими "по случаю". Однако
"неслучайность" их появления сказывается в том, что постоянные
и временные заветные праздники, как правило, приурочивались либо к 7—10-й
пятнице по пасхе, либо к петровской/ильинской неделям, т. е. сливались с
особо сакральными для данной традиции праздничными циклами, под
названиями пятницы, петровки, кануны, имевшими подвижные временные
сроки.
Практически повсеместно в России ко всем большим праздникам —
церковным и нецерковным — варилось пиво, но в качестве названия праздника
слово "пивной" бытовало главным образом в северно-русских,
поволжских, среднерусских областях, где этим словом назывались вообще все
праздники, не обходившиеся без пива. В этих же областях было
распространено и название братчина, по сути синоним слова
"пивной".
К малым относились праздники, справлявшиеся одной деревней (не
волостью или приходом), "преддверие" или продолжение больших
праздников, особо сакральные дни в данной традиции ("мы в такие дни
будничаем, а святым празднуем"). Малыми, как мы видели, могли быть и
годовые праздники. Полевые праздники обычае бывали именно
полупраздниками, они носили общинный, семейный характер или справлялись
как женский/мужской праздник: "Ссыпки с о в с е г о с е л а на
еду после пашни и посева"; "Окончание молотьбы празднуется
как с е м е й н ы й праздник"; "Дожинки — ж е н с к
и й праздник" и т. д.
В некоторых районах в качестве малых праздников справляли кануны перед
большими, например в субботу перед троицей, канун рождества, крещенья
(сочельник), петрова заговенья. Число малых увеличивалось за счет
разнообразных религиозно-магических обрядов, сливавшихся с бытовым
православием и происходивших в будни (делая эти дни полупраздниками), что
отразилось в пословице: "Сколько дней у бога в году, столько святых
в раю, а мы, грешные, им празднуем".
"Праздник — есть долг богу", святое (божье), пустое от дел
время, своего рода "безвременье", по определению В. Н.
Топорова, — состояние, "когда время останавливается, когда его
нет" ("разрыв профанической действительности"). На бытовом
уровне это "вневременное" состояние выражалось прежде
всего в о т с у т с т в и и о б ы ч н о г о д е л е н и
я на уповоды всего праздничного времени независимо от сроков его
длительности (день или недели).
Безвременье праздника содержало идею вечности, т. е. смерти.
Воскресенье, связанное в христианской религии с воскресением Христа,
означало будущее спасение человечества; эта мысль слилась с
дохристианскими представлениями о празднике, породив в народной традиции
свои сроки "светопредставления" и Страшного суда, у русских
наиболее известным из них был понедельник после масленичной недели,
отчего масленичное воскресенье повсеместно называлось прощеный день или
проща. Для представлений о празднике характерны запреты на
человеческое поведение, связанное с началом и продолжением жизни: под
праздник запрещались брачные половые отношения— избегали зачатия, так
как, по поверью, дети, зачатые в праздник, будут либо уроды, либо
несчастны; в праздник старались не устраивать свадьбы, крестины, не
разрешалось собрание молодежных вечеринок; из дома не давали огня (чтобы
люди и скот не умирали, чтобы огонь не переводился в доме) . В некоторых
районах в праздник от пробуждения до обеда не ели ("иначе на том
свете есть не дадут"). Зато праздник считался наиболее счастливым
временем для смерти: умершие, особенно в "великие дни" —
благовещенье или светлое воскресенье, отправлялись, по верованиям, прямо
в рай (влияние апокрифов).
Представления о "вечности" праздника отразились в д л
и т е л ь н о с т и больших праздников общины, где община олицетворяла
собой понятие "человечества" = "мира". В северных и
поволжских областях большие праздники длились по нескольку недель, пока
каждая деревня, входившая в волость, приход, околоток, не побывала
"хозяином" праздника. В огромном Усть-Сысольском у. Вологодской
губ. приходы были разбиты на десятки, каждый десяток имел свой праздник,
на который приходили из соседних десятков, существовал и обще приходский
праздник — храмовый. В Подболотной вол. Никольского у. Вологодской губ.
16 деревень справляли покров по очереди и при этом жители каждой деревни
говорили: "У нас сегодня первый/пятый/двенадцатый покров"; в
селах Буйского и Варнавинского уездов Костромской губ. по неделе
продолжались праздники Михаила-архангела (8.X1), Николы зимнего (6.ХП) и
введения (21.XII). В Юрьевском у. Владимирской губ. рождество начинали
праздновать с конца ноября, по неделе в каждом селе, собственно
рождественская неделя выпадала на долю одного села. По два-три и более
дней длились храмовые праздники в западно- и южно русских областях —
Калужской, Тульской, Курской, Орловской (жители этих уездов ходили в
гости друг к другу). Даже в самую горячую, страдную пору в земледельческих
областях большие праздники — храмовые, заветные, пятницы, петровки —
справляли от двух и более дней. По два-три дня гуляли петровки и пятницы
в Костромской, Вятской губ.; в Новгородской губ. почти все большие
праздники приходились на лето, праздновали от двух до десяти деревень
сразу (т. е. соответственно столько же дней); 9-ю пятницу в Нижегородской
губ. гуляли пять дней. Такой же длительности бывали летние праздники в
земледельческих областях Севера. Поднятие икон и крестные ходы
происходили в течение месяцев и охватывали сразу несколько деревень:
жители деревни, по которой проходило шествие, не работали и уходили в
празднующую деревню — праздновали "всем миром", "со всем
народом".
Храмовые и иные большие праздники поселения многих северных областей
имели как свои сборные, съезжие праздники, длившиеся от двух дней
до недели; иные села справляли по два-три таких праздника в год.
Таким образом, сроки больших праздников были различны, в зависимости
от количества людей, принимавших в них участие и составлявших общинное
единство в узком и широком смысле слова, но даже для одного села
минимальное время празднования составляло два-три дня. Добавим к этому,
что праздник часто и "замирал" посте пенно: в ближайшие
воскресенья еще продолжалась праздничная гульба — отданьё праздника,
подгвоздки и т. п. В любом случае большой праздник занимал
будничное время и не соответствовал церковному правилу "праздновать
в подобное время" (т.е. в указанное), как гласили христианские
проповеди еще в XIII в.
Глобальный характер праздника выразился в емком народном утверждении:
"Мы целый год трудимся для праздника". Требовалось обязательное
участие в празднике в с е х в з р о с л ы х жителей села,
являющегося центром праздничного события, за исключением больных (особенно
пособоровавшихся), калек и старых дев. К уклоняющимся от праздников
односельчане относились подозрительно или с крайним неодобрением, называя
их "необщинными", "богоотступниками", верили, что
из-за них "бог может послать кару на все селение". Метафорическое
значение празднующего села как "центра мира" выступает в
стремлении жителей созвать на свой праздник как можно больше народу:
"Плохо, когда на празднике мало гостей". Праздник не только
допускал, но и всячески поощрял приход людей со стороны — "чужих",
"незваных" (в Новгородской губ. они так и назывались —
сторона). По-видимому, этот обычай имел дохристианское происхождение, так
как церковь поучала "не ходить на пиры незваными". Более того,
праздник представлял собой "общественную милостыню": на него
стекались нищие, странствующие и богомольцы, которые допускались к столованьям
в первую очередь, а уже после них пировали свои. Подобные столованья
достигли особого размаха в северных и поволжских областях. Так,
престольный праздник Спас в Раменье в д. Першимский починок (в 20 верстах
к северу от г. Вельска) собирал якобы до 10 тыс. богомольцев, которых
кормили и поили в течение трех дней; на праздничные столованья в Онежском
у. богомольцы при ходили за 50—100 верст, общие трапезы для бедных
жителей округи устраивались в Костромской губ. и т. д. На обычаи
общественных угощений, вероятно, оказали влияние христианские заповеди
"о милостыне", а также, как предполагаем, кормления народа
князьями Древней Руси, начавшиеся со времени Владимира. Имущественное
расслоение в русской деревне сказывалось на отношении к празднику, в
частности на требовании всеобщего участия в нем: во многих местностях
распространялся компромиссный обычай — обязательное празднование в своей
деревне и уход в соседние только молодежи и старших членов семьи (обязательно
— молодых зятьев) .
Любой праздник сопровождался преображением всей будничной обстановки и
внешнего облика людей. К воскресенью убирали и мыли в избе, ставили в
божницу праздничные иконы, к большим праздникам мыли и
"наряжали" дома — подновляли резьбу, роспись, добавляли новые
изображения, открывали "праздничный" вход (с улицы), зажигали
лампадки/свечи во всех местах двора, где находились иконы и кресты,
подметали задворки и "улицы" вдоль дома. На праздник надевали
лучшую (годовую, добрую) одежду; менялись система приветствий,
обращений друг к другу (даже мужа к жене), называний (преобладали
величания по имени-отчеству), содержание разговоров (о насущных
хозяйственных делах старались не говорить).
Праздничное поведение взрослых заключалось в следующем: п о л н
а я п р а з д н о с т ь ("день свят, и дела наши спят");
п о с т о я н н о е с т о л о в а н ь е с приемом гостей
и хождением в гости; п и т ь е и п е н и е п е с е н.
Несоблюдение этих норм поведения определялось понятием греха. Картина
посещения церкви в XIX в. во время больших церковных праздников
поразительно напоминает таковую же во времена Владимира Мономаха, что
явствует из сравнения двух высказываний, относящихся к упомянутым
временам: "Видим ведь игрища утоптанные, с такими толпами людей на
них, что давят друг друга, а ц е р к в и с т о я т п у с т
ы" - начало XII в.; "Двунадесятые праздники празднуются
гульбищами, а в ц е р к в и п у с т о" — конец XIX в.
(разрядка наша, — Т. Б.).
К праздникам приготавливалась еда и варилось пиво в огромных
количествах (особенно — в северных и по волжских областях). Праздничный
обед состоял из 7—10 блюд и назывался перемена, поставы (арханг.,
волог., пермск.), семиблюдки (новгор.)и т. п. Питье составляло
едва ли не самый главный признак празднества: недаром, как мы говорили,
во многих русских областях все большие праздники назывались пивные. Церковь
пыталась ограничить потребление пива на праздниках, предписывая "не
пить до обеда, не пить более двух-трех чаш" — в начале и конце
праздничного пира, во имя Христа и Богородицы. Однако питье
предшествовало пиру, пили вкруговую, начиная с хозяина, перед новой
переменой блюд, в каждой гостьевой избе.
За пиршественным столом питье было тесно связано с пением: в
Ветлужском у. Костромской губ. после очередной подачи пива мужчины
затягивали новую песню и прерывали ее на время подачи, такое сочетание
называлось песенная подача, существовало общерусское выражение
"сколько пива, столько и песен" (и наобо рот). На заветных
праздниках в Тихвинском у. Нов городской губ. песенная подача происходила
и после обеда, на берегу реки: мужчины затягивали песню, во время которой
один кричал: "Пива!",— и из деревни бабы несли пиво в ведре и
обносили всех одной чашей по очереди; так подавали несколько раз в
процессе исполнения одной песни; "уже после этой песни и пива поют
что попало и пляшут".
По-христиански предписывалось исполнять во время праздника
божественные песни ("доброгласную псалтирь") вместо "бесовских",
т. е. песен светского содержания. В описываемое время жанровый состав
праздничных застольных песен был разнообразен: за столом преимущественное
право петь имели мужчины, поэтому звучали в основном "мужские"
песни различного содержания. Источники свидетельствуют, что по крайней
мере в начале—середине XIX в. за столом и после него было
правилом/обычаем петь старины, духовные стихи, псалмы, тропари и др. По
сообщению К. Молчанова (начало XIX в.), в Архангельской губ. пожилые пели
старины во время храмовых праздников, длящихся 4—5 дней, по Н. А.
Иваницкому (конец XIX в.), в Вологодской губ. "в прежнее время
существовал обычай петь за столом псалмы; ныне это вывелось, а если
сохранилось, то лишь в немногих местах: божественное пение бывает за столом
по праздникам, но редко". Среди русского населения Сибири этот
обычай к изучаемому времени также исчезал.
В праздничное время сохранялось половое обособление, мужчины и женщины
"гуляли" отдельно: в гостях сидели за разными столами,
переходили из дома в дом своими партиями, пели свои песни — в
определенное время ив соответствующих местах; разгул праздника,
естественно, нарушал все границы. Молодежь образовывала самостоятельную
группу к вечеру, днем парни допускались в мужские компании, а девушки
"гуляли" отдельно от всех. Однако общинные праздники особого
рода, видимо, допускали ритуальное половое общение взрослых, о чем,
например, говорит такое выразительное свидетельство конца XIX в. из
Вятской губ.: "Во время братчин в Хорошевской волости (Ветлужский
край, -Т. Б.) совокупляются в близких степенях родства: сноха с
деверем, свекром, близкие родственники. Бывали также случаи и с родными —
братья с сестрами (все женатые) и г р е х о м н е с ч и т а л
и" (разрядка наша. - Т. Б.). Подобные сведения — чрезвычайная
редкость, ,хотя косвенных, символических, свидетельств о следах
праздничного "свального греха" имеется достаточное количество,
главным образом относящихся к масленице и Иванову—Петрову дням (обычай
типа масленичного "целовника" молодушек, эротических "шуток"
над не успевшими пожениться в мясоед, Ярилиных игрищ, в которых
участвовали взрослые и совершеннолетняя молодежь и пр.). Связь этих
отношений с эйфорией после питья отразилась, в частности, в широко
известной русской игре молодежи пиво варить: выбор партнеров —
друг по дружке с символикой "пережёнивания", эротическая
недвусмысленность текста песни и телодвижений; по определению священника
из Новгородской губ., в этой игре "скачут буди беси перед
заутреней".
О п ь я н е н и е, являвшееся едва ли не главным условием праздничного
состояния (без пива нет праздника, связь пива с пением и пляской, пиво и
половые отношения), возвращает нас к семантике праздника. Ярким
свидетельством важной роли пива (= питья) на празднике предстает название
большого праздника или праздничного пира (южнорусск.) — канун, известное
всему русскому населению, но особое распространение получившее в северных
и поволжских областях. В праздничной ситуации словом "канун" и
производными от него назывались напиток без хмеля (сусло, мед, молодое
пиво), пиво, праздничная еда, мясное кушанье, сосуды для пива, пиршество,
его участники — варящие пиво (канунщики) и пьющие, праздник в
целом. Словом "канун" редко назывался церковный праздник;
обычно канунами были пятницы, петровки (кануны церковных), заветные,
иногда масленица. Эквивалентами этого слова в некоторых северных областях
были названия братчина, пивной, мольба (см. выше). Но
канун-напиток имел более широкое употребление: семейное пиво, освященное
праздничное пиво, пиво в складчину на приходские, храмовые праздники,
специальные мужские и женские сборища. Термин "канун"
объединяет праздник с похоронно-поминальной обрядностью, это — последнее
звено в цепи "смертных"/ "вечных" моментов
праздничного состояния как такового, раскрывающее смысл поведения его
участников — свободный, радостный и торжественный "прерыв
жизни" ("уход из жизни"), "п о м и н к и п о с е б
е".
Итак, со словом "праздник" была связана многозначная и
иерархическая шкала ситуаций — от е ж е д н е в н о г о
кратковременного о т д ы х а в будни - полудничанья и сумерничанья
— до п о л н о г о в ы к л ю ч е н и я из обычной жизни и
хозяйственной деятельности на несколько дней всего общинного коллектива
(в самом широком смысле — "мира"). Состояние и по ведение людей
во время этих как будто бы крайних ситуаций обнаруживают семантическое
тождество, восходящее к смыслу понятия "праздный" —
"бездеятельный", "спящий" (безвольный,
"божевольный" = пьяный), "не живой", и противостоящее
понятию "буден" — "бодрствующий",
"деятельный", "живой". Таким образом, в
оппозиции б у д н и — п р а з д н и к содержится смысл единства и
противопоставления н е с в о б о д а — с в о б о д а, ж и з н
ь — н е ж и з н ь и в основе народного представления о поведении людей в
будни и праздник лежала сакральная необходимость чередования жизненного и
нежизненного состояния для нормального круговорота жизни и смерти:
осознание связи живых и мертвых, отдача себя высшим силам, как бы в
благодарность за жизнь и для разрешения пользоваться ею дальше.140
По сути любое праздное состояние в будни должно было имитировать переход
в "мир иной", а праздник — "регулярно воссоздавать модель
мифологического золотого века в „стране предков". Это и дало
основания утверждению В. Н. Топорова о "едином празднике, с не
сколько различающимися частными вариантами".
В чередовании будней и праздников регулирующую роль в древности должны
были играть "жреческие институты", о которых у восточных славян
нам ничего неизвестно (в отличие от балтийских славян). Однако анализ
обходных обрядов восточнославянской традиции показывает, что в этот
многозначный обрядовый комплекс входили элементы "жреческого"
характера, главным образом содержащиеся в обходах взрослых мужчин:
колядных, волочебных, святочных. Так, обходные песни содержат "объявления"
о праздниках: например "уродилась коляда накануне рождества"
(колядка), "ехать Василью да Новому Году" (овсень, щедровка).
Подробные волочебные "сводки" о календаре сельскохозяйственных
работ, о днях — "святых помощниках", о временных сроках
представляют собой по существу р а с п и с а н и ек а л е н д а р н
о г о г о д а с указанием будней и праздников. Обходы совершались в
зимний и весенний периоды, являясь ориентирами в полугодовом цикле жизнен
ной деятельности и предшествуя важным рубежам календарного года —
зимне-весеннему и летне-осеннему. Эти рубежи были связаны с понятиями
"будни" и "праздник". О периоде жатвы в широком
смысле, как апофеозе будней, мы уже говорили. Сакральность жатвы-будней
подчеркивалась предшествующими ей и сопровождающими ее праздниками;
думается, что сгущение праздничных дней именно в жатвенном цикле было
неслучайным: оно должно было обеспечить максимально удачный ее исход в
результате объединенных усилий "живых и мертвых", связи живых с
сакральными силами, слияния природных и человеческих ритмов. Все это
должно было способствовать свершению важнейшего природно-космического
акта: воспроизводства природы для человеческого бытия.
Летне-осеннему рубежу — жатве — противостоял зимне-весенний рубеж, в
котором праздновалась масле ница. Одним из самых важных и поразительных
признаков масленицы было уничтожение продуктов питания и предметов
человеческого быта: запрет на мясное, съестной разгул ("всеедная
неделя") — съедали последние запасы ("и даже рот
полоскали"), образ "обжоры Масленицы", сжигание блинов,
масла, молока в конце сырной недели, хозяйственного и бытового инвентаря,
одежды, пряжи и пр., по народному выражению, "старизны".
Добавим к этому время празднования масленицы: после вселенской субботы
поминовения усопших, на неделе церковной службы об изгнании Адама из рая
и перед великим постом.
Таким образом, летне-осенний и зимне-весенний рубежи противостоят друг
другу как в о с п р о и з в о д с т в о — у н ич т о ж е н и е, н о
во е — с т а р о е, ж и з н ь - н е ж и з н ь. В этом противопоставлении
масленицув русской традиции можно рассматривать как высшее воплощение
понятия "праздник", по В. Н. Топорову —
"первопраздник": конец старого света/мира и возникновение
нового. Однако возможно, что концентрация признаков
"первопраздника" именно в масленице, столь удаленной от своего
"антипода" (воспроизводства) в календарном времени, — явление
не самого архаичного порядка даже у русских: сгущение праздников в летнем
цикле, насыщенность его эротикой, "ритуальными похоронами",
элементами обрядового сжигания молока в пятницы; связь масленицы с
семиком—петровками ("масленица — семикова племянница" и др.)
говорят о тесном взаимодействии масленичного и ивановско-петровского
циклов. Видимо, необходимо исследовать пласты и ареалы этих циклов во
всем объеме, памятуя о вековых преобразованиях календарного времени и
неоформленности славянской обрядовой системы.
Источник: Этнические стереотипы поведения / Под ред. А. К.
Бабурина (Ленинград, 1985) 120 – 147 (примечания опущены).
|
