PSYLIB® – В. Р. Ирина, А. А. Новиков. В МИРЕ НАУЧНОЙ ИНТУИЦИИ

От авторов

Удивительное и уникальное творение природы – человеческий разум... Сколько великих тайн мироздания раскрыл он человеку! Но и сам он содержит еще много загадочного и непонятного. Почему вдруг проблемы, перед которыми отступают трезвый рассудок и железная логика, решаются в мгновение ока и без видимого напряжения ума? Озарение... наитие... интуиция?.. Интуиция!

Удивительна и изменчива судьба проблемы интуиции в истории науки...

Эта книга готовилась к печати в течение длительного времени. Однако авторы и сейчас не считают себя в праве рассматривать исследование проблемы завершенным: многое еще остается проблематичным, спорным и даже противоречивым. Отчасти это объясняется обилием описательного материала, скрупулезная обработка которого в конечном счете не вносит ничего нового в разъяснение природы интуиции по сравнению с тем, как интерпретировали этот феномен на протяжении целого ряда столетий.

Вполне понятно, что попытка использования традиционных методов – воспоминаний ученых, описаний великих открытий, семантического анализа понятия "интуиции" в его безбрежном диапазоне приводили не только к разочарованию, но и замедлению работы над книгой.

Ни в коей мере не желая выглядеть претенциозно, мы стремились вызвать у читателя интерес прежде всего к гносеологической сущности тех процессов, которые принято называть интуитивными, пытаясь охарактеризовать и дифференцировать их с научной точки зрения как можно точнее. Для этого необходимо было использовать научный категориальный аппарат, что, естественно, несколько затрудняет чтение некоторых разделов книги и приносит привлекательность образного описания в жертву "сухому" анализу.

Тем не менее авторы не сочли возможным пойти по пути упрощения – это лишило бы читателя возможности осмысления сущности научной интуиции и возникающих в связи с этим увлекательных и актуальных проблем, связанных с современной теорией научного творчества.

ИСТОРИЧЕСКАЯ И ЛОГИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ
ПРОБЛЕМЫ ИНТУИЦИИ

Проблема интуиции имеет богатейшее философское наследие. Пожалуй, немногие философские проблемы в своем развитии претерпевали такие качественные изменения и подвергались анализу представителей самых различных областей знания. Вопрос об интуиции часто оказывался предметом острой борьбы между представителями материализма и идеализма. Вокруг него образовался целый круговорот нередко исключающих друг друга концепций. Но без учета историко-философских традиций невозможно было бы осмыслить сложнейшую эволюцию взглядов на природу интуиции и создать научное диалектико-материалистическое представление о ней. Таким образом, историко-философский анализ в исследовании проблемы интуиции представляется логически вполне оправданным. При этом следует не только поставить вопрос о преемственности в историческом развитии концепций интуиции, но и сделать из такого анализа важные как в практическом, так и в теоретическом отношении выводы, позволяющие говорить об интуиции как одной из актуальных проблем современного научного познания.

ИЗ ИСТОРИИ РАЗВИТИЯ КОНЦЕПЦИИ ИНТУИЦИИ

Под интуицией древние мыслители понимали непосредственное (прямое) усмотрение (в буквальном смысле слова) реально существующего положения вещей. Отсутствие сомнений в истинном характере данных интуитивного познания было основано на безусловном доверии к чувственным и прежде всего зрительным восприятиям. Такого рода знание получило впоследствии наименование "чувственной интуиции". Простота и наглядный характер этой формы знания не только не вызывали необходимости ее включения в систему каких-либо философских теорий, но и вообще лишали всякой проблемности.

Впервые черты философской проблематики в вопросе об интуиции наметились в учениях Платона и Аристотеля. Но именно здесь была отвергнута чувственная природа интуитивного познания. Интуиция была как бы перенесена в сферу абстрактного мышления и как форма теоретического знания приобрела статус гносеологической проблемы.

Однако первостепенную значимость в качестве высшей способности к познавательной деятельности интуиция приобретает в философии нового времени.

Френсис Бэкон (1561-1626) – родоначальник английского материализма XVII в. – занимает в истории философии особое место. Его теоретическая система явилась переходным этапом от эпохи Возрождения к философии нового времени. С его произведениями в науку пришли нерешенные проблемы познания и метода. Чему отдаст предпочтение наука будущего: ощущениям или разуму, методу интуитивного постижения или логического рассуждения?

Острее, чем когда-либо, перед философией XVII в. встает проблема метода. Практика естественнонаучных исследований диктовала необходимость избрания механистической концепции метода. Все крупные научные исследования опирались на его использование. Разработки велись по двум основным направлениям: эмпирическому с его индуктивным методом и рационалистическому.

Основную цель своей теории познания Бэкон видит в том, чтобы "с помощью особой науки сделать разум адекватным материальным вещам, найти особое искусство указания и наведения"¹

Согласно Бэкону, "чувства непогрешимы и составляют источник всякого знания. Наука есть опытная наука и состоит в применении рационального метода к чувственным данным"², – отмечали К. Маркс и Ф. Энгельс.

История, поэзия и философия, с точки зрения Бэкона, основаны соответственно на трех источниках: памяти, воображении и рассудке. Причем история и опытное знание для него идентичны точно так же, как философия и наука. Рассуждения Бэкона о воображении по внешней форме чем-то напоминают представления о чувственной интуиции. "На разум человеческий больше всего действует то, что сразу и внезапно может его поразить; именно это обыкновенно возбуждает и заполняет воображение"³. Однако основоположник эмпиризма не случайно нигде в своих произведениях не употребляет понятия "интуиция". Не решаясь использовать чувственную интуицию древних мыслителей, автор "Нового Органона" разрабатывает свою методологию. Скептически относится он и к интеллектуальной интуиции средневековья, не считая возможным ввести это заманчивое "чудо" в свою теорию познания. Зато его разработка индуктивного метода так же, как и его материализм, таила "в себе в наивной форме зародыши всестороннего развития"⁴ и была необходимой предпосылкой исторической эволюции проблемы интуиции.

Бэкон первым использовал индукцию как особый метод научного исследования, основанный на выведении теоретических принципов из опыта. Однако эмпиризм был бессилен понять подлинное значение и специфику математической науки. И потому вопреки его методологии в науке стихийно складывались свои теоретические методы исследования.

В роли полноправной и полнокровной философской концепции интуитивное знание выступило в эпоху рационализма XVII в. От натурфилософии Бэкона материалистическая линия пройдет затем через Т. Гоббса к Б. Спинозе. Эту преемственность, однако, не следует рассматривать так уж прямолинейно, ибо она несомненно берет свое начало и от физики Р. Декарта. В этом сказывается взаимосвязь философии и естествознания, обусловившая и прогрессивную тенденцию к спиралевидному развитию философских систем XVII в., которая была подмечена Гегелем и научно охарактеризована В. И. Лениным.

Естествознание и математика XVII в. вступили в эпоху так называемого механистического естествознания с господствующим в нем метафизическим способом мышления. Арифметика, геометрия, алгебра достигли почти современного уровня развития. Галилей и Кеплер заложили основы небесной механики. Складываются собственно математические методы исследования, значительная роль в появлении которых принадлежит Декарту. Получают распространение атомистическое учение Бойля, механика Ньютона. Непер публикует таблицы логарифмов. Кеплер, Ферма, Кавальери, Паскаль подготавливают своими открытиями дифференциальное и интегральное исчисление.

Характерной особенностью науки того времени явился процесс формирования математических методов и их проникновения в естествознание. Причем, с одной стороны, без анализа бесконечно малых величин, опирающихся на понятие переменной величины, были бы невозможны такие успехи в области механики и всего естествознания; с другой – это имело непосредственное значение и для самой математики: "Поворотным пунктом в математике была Декартова переменная величина. Благодаря этому в математику вошли движение и тем самым диалектика, и благодаря этому же стало немедленно необходимым дифференциальное и интегральное исчисление"⁵. Открытие дифференциального исчисления имело огромное значение для науки, и прежде всего потому, что "дифференциальные выражения с самого начала служили в качестве оперативных формул для нахождения потом реальных эквивалентов"⁶. Правда, сами основоположники дифференциального исчисления – Ньютон, Лейбниц – не ставили даже вопроса о происхождении и значении символов дифференциального исчисления. Напротив, они пытались с помощью этих символов объяснить суть математических категорий, таких, как "нуль", "бесконечно малое", "дифференциал" и т.п. К. Маркс отмечает, что для того, чтобы снять мистическое покрывало с понятия "дифференциальное исчисление", необходимо строго следовать от исторического к логическому. И именно этот диалектический метод является отправным пунктом при анализе процесса возникновения и построения обобщенных математических теорий.

Развитие естествознания и математики в XVII в. выдвинуло перед наукой целый ряд гносеологических проблем: о переходе от единичных фактов к общим и необходимым положениям науки, о достоверности данных естественных наук и математики, о методе научного познания, позволяющем определять специфику математического знания, о природе математических понятий и аксиом, о попытке подвести логическое и гносеологическое объяснение математическому познанию и т.д. Все они в итоге сводятся к следующему: как из знания, обладающего относительной необходимостью, может следовать знание, обладающее абсолютной необходимостью и всеобщностью.

Бурное развитие математики и естествознания требовало новых методов в теории познания, которые позволили бы определить источник необходимости и всеобщности выведенных наукой законов. Интерес к методам научного исследования повышается не только в естествознании, но и в философской науке, в которой появляются рационалистические теории интеллектуальной интуиции.

Отправным пунктом рационалистической концепции было разграничение знания на опосредствованное и непосредственное, т.е. интуитивное, являющееся необходимым моментом в процессе научного исследования. Появление такого рода знания, по мнению рационалистов, обусловлено тем, что в научном познании (и особенно в математическом) мы наталкиваемся на такие положения, которые в рамках данной науки не могут быть доказаны и принимаются без доказательства. Иными словами, истинность их не может быть опосредствована и непосредственно усматривается умом.

Истина для рационалиста – нечто абсолютное, полное, неизменное, не поддающееся никаким изменениям и добавлениям, нечто, не зависящее от времени. Это прямое усмотрение истины вошло в историю философии как учение об интеллектуальной интуиции – учение о существовании истин особого рода, достигаемых прямым "интеллектуальным усмотрением" без помощи доказательства.

Рене Декарт (1596-1650), чье имя тесно переплетается с открытиями в математике и естествознании того времени, является одним из "первооткрывателей" философской проблемы интуиции. Во всяком случае, его определение интуиции можно считать господствующим в науке XVII в. Занятия математической наукой определили дальнейшее стремление Декарта преобразовать эту науку с помощью философии. С этой целью он обращается к дедуктивно-рационалистическому методу научного познания. Отрицая роль чувственного познания как источника знания и критерия истины, рационализм XVII в. предопределил гипертрофированное отношение к дедукции. Отсюда – и убеждение Декарта в том, что от "самого себя" человек черпает гораздо больший объем знаний, нежели от других. При этом "только из самых простых и наиболее доступных вещей должны выводиться самые сокровенные истины"⁷. Путь достижения этих истин не может быть ничем иным, кроме "отчетливой интуиции и необходимой дедукции"⁸. "Под интуицией, – писал Декарт, – я разумею не веру в шаткое свидетельство чувств и обманчивое рассуждение обманчивого воображения, но понятие ясного и внимательного ума настолько простое и отчетливое, что оно не представляет никакого сомнения в том, что мы мыслим, или, что одно и то же, прочное понятие ясного и внимательного ума, порождаемого лишь естественным светом разума и благодаря своей простоте гораздо более достоверное, чем сама дедукция"⁹. В этом рационалистическом определении интуиции четко прослеживается ее интеллектуальный характер. Интуиция – высшее проявление единства знания, и притом знания интеллектуального, ибо в акте интуиции разум человеческий одновременно мыслит и созерцает. Декарт тесно увязывает интуицию с логическим процессом, считая, что последний просто не может начаться без некоторых исходных, предельно ясных положений. При этом не делается никакого противопоставления интуитивного, и дискурсивного знания. Эти виды знания, по Декарту, не исключают, а предполагают друг друга. Вместе с тем интуитивное познание представляет собой наиболее совершенный вид интеллектуального познания.

Декарт не может вовсе отказаться от рассмотрения проблемы чувственного познания. Однако он стремится при этом оставаться приверженцем основных принципов рационализма. Познавательный процесс, по его мнению, базируется на идеях трех типов: врожденных, полученных в результате чувственного опыта и изобретенных мысленной деятельностью. Убеждение Декарта как рационалиста в невозможности выведения необходимого и всеобщего знания из чувственного опыта породило его стремление вооружить интуицию средством для построения содержательного знания.

Признание существования врожденных идей (хотя и не тождественное признанию существования рациональной интуиции) и должно было послужить реальной основой для толкования функций интуиции. Врожденные идеи позволяют человеку лишь получать знание, а интуиция осуществляет осознание этого знания и свидетельствует о его истинности. По Декарту, все врожденное – интуитивно, но не все интуитивное – врожденное.

И это вполне понятно. Декарт, будучи прекрасным математиком своего времени, не мог поставить физическую науку в зависимость от врожденных идей. Зато формула Декарта "Я мыслю, значит я существую" означает признание реальности врожденных идей. В этом проявился идеализм Декарта и одновременно его последовательность в приверженности рационализму. Итак, тезис: "Я мыслю, значит я существую", следовательно, есть мыслящая вещь (субстанция, душа, дух) Cogito ergo sum ergo sum ressive substantia cogitans, amina, mens"¹⁰ – Декарт считает наиболее достоверной интуицией, нежели интуиция математическая. Самоочевидность интуиции роднит ее вместе с тем с утверждением о существовании бога.

Бенедикт Спиноза (1632-1677) – выдающийся голландский мыслитель-материалист XVII в. предложил иной материалистически-интерпретированный вариант рационалистического истолкования интуиции. Весьма примечательно то, что внутри рационализма намечались иногда трудноуловимые материалистические тенденции в рассмотрении интуиции.

Декарт пришел к выводу, что природу материальных объектов "гораздо легче познать, видя их постепенное возникновение, чем рассматривая их как совершенно готовые"¹¹. А поскольку осознание этих результатов осуществляется интуицией, то она есть высший род познания. В этом точка соприкосновения и со спинозовской трактовкой интуиции как высшего ("третьего") рода познания, ведущего от адекватной идеи о существовании формальных сущностей к адекватному познанию самой сущности вещей. Интуиция у Спинозы уже не связана с врожденными идеями. И, хотя картезианские воззрения несомненно имеют место в его философии, материалистическая окраска отличает концепцию интуитивной способности постичь субстанцию от трактовки интуиции Декартом.

Разум не исчерпывается только различными формами рассудочного познания, а включает в себя и интуицию. Последняя представляет собой высшее проявление рациональных способностей человека, основанное на свободе восприятия, при котором "вещь воспринимается единственно через ее сущность или через познание ею ближайшей причины"¹². Интуиция у Спинозы – это своего рода ускоренное умозаключение, выраженное в знаковой форме, отражающей использование понятия.

Общая тенденция истолкования интеллектуальной интуиции в рамках рационализма, конечно, роднит учения Декарта, Спинозы, Лейбница. Но при анализе проблемы интуиции следует рассматривать их в сопоставлении, что позволит уже в эту эпоху проследить логически оправданную эволюцию проблемы.

Интуитивный акт, по мнению Спинозы, неразрывно связан с дискурсивным мышлением. Взаимопроникновение интуиции и дедукции проявляется в "материи" рационально достоверного познания – в общих понятиях. В отличие от универсальных понятий, сформировавшихся на основе опыта и являющихся продуктами абстракции, общие понятия непосредственно, интуитивно даны уму. Именно поэтому они, с точки зрения Спинозы, есть "фундамент рассуждения", приводящий к достоверному результату. Без признания интуитивности важнейших истин невозможен весь последующий процесс рационально-дедуктивного познания. В этом Спиноза и Декарт единодушны. Но далее встает вопрос: если интуитивное знание есть результат непосредственного постижения сущности вещей, то какими же признаками определяется его истинность? Для Декарта истинность интуитивного определяется предельной простотой, ясностью, отчетливостью полученных с ее помощью понятий. Для Спинозы явно недостаточно одного лишь ощущения истинности. Истинность интуиции становится бесспорной, если она выражена в точных дефинициях аналитических суждений. Получение этих суждений и составляет имманентный критерий истины. Это стремление Спинозы развить определение интуиции, данное Декартом, было обусловлено применением аксиоматического метода к исследованию философских проблем знания. Такое радикальное использование рационалистической методологии во многом предопределило дальнейшую разработку проблемы интуиции.

Готфрид Лейбниц (1646-1716) – основоположник идеалистического плюрализма – хотя и не выходит в отличие от Спинозы за рамки рационалистического толкования интуиции, вновь обращает свои взоры к теории врожденных идей. Содержание опыта и категории – врожденны, так же как ощущения, чувства, инстинкты, знания и поведение. Иначе говоря, мы "врожденны самим себе"¹³. Таким образом, врожденно и чувственное и теоретическое познание (в противоположность Декарту). Отсюда Лейбниц вслед за Спинозой приходит к выводу, что картезианский критерий "истинно лишь то, что отчетливо сознается мышлением" недостаточен. Путем формально-логической дихотомии Лейбниц строит схему признаков истинных идей. Полученные им характеристики должны быть отнесены скорее к числу рациональных, а не чувственных. В отличие от Декарта Лейбниц считает, что самоочевидность и ясность идеи в число признаков интуиции уже не входят. Под интуитивным понимается познание, при котором мы одновременно мыслим в совокупности все признаки, характерные для данной вещи. Рациональная интуиция – это своего рода "монада" всех рациональных доказательств, сосредоточившая все предикаты вещи в сознании Субъекта. Интуиция – высший уровень познания, позволяющий осознать все рациональные истины. Лейбниц, пожалуй, пошел дальше своих предшественников главным образом в том, что определил интуитивное знание не как изначальное, хотя оно и позволяет получать начальные дефиниции рационального познания, а как результат длительной предшествующей познавательной деятельности. Последняя в свою очередь осуществляется дискурсивным мышлением.

Далее Лейбниц вводит еще один важный момент в декартово определение интуиции.

Высший критерий истинности, по Лейбницу, – принцип тождества. Этот принцип интуитивен. Следовательно, рациональная интуиция оказывается критерием к утверждениям опытного характера и критерием истинности актов рассудочного мышления, строго соблюдающего законы логики. "Первичное отчетливое понятие, – как писал Лейбниц, – мы можем познать только интуитивно, в то время как сложные понятия – по большей части только символически"¹⁴. Содержание субъекта познания, по Лейбницу, тождественно познаваемому объекту, а последний должен аналитически вытекать из субъекта. Добавление "аналитически" предрешило дальнейшую судьбу интуиции, освободив ее от декартовского психологизма и придав ей строго логический характер.

Несколько иначе подходят к рассмотрению вопроса об особенностях интуитивного знания материалисты-сенсуалисты XVII в.

Каким образом из знания, порожденного опытом и обладающего относительной необходимостью, может следовать знание, обладающее абсолютной всеобщностью, – оставалось неразрешимой загадкой как для метафизиков-рационалистов, так и для метафизиков-сенсуалистов (в том числе и для материалистов-сенсуалистов). Но и те, и другие благодаря развитию математики и естествознания вынуждены были признать существование необходимого и всеобщего знания в названных науках. Рационалисты объявили источником необходимости и всеобщности интуицию, что вполне укладывалось в рамки рационалистической теории познания.

В метафизическом материализме номиналистического направления источником всех наших знаний математического рода объявляется способность языка являть собой знаки общих понятий (Т. Гоббс). Номинализм определил отрицательное отношение к интуиции.

Джон Локк (1632-1704) – основоположник сенсуалистической теории познания – избрал другой вариант решения проблемы. По Локку, все наше знание возникает из опыта и состоит в созерцании умом своих идей. Поскольку существуют различные способы этого постижения, постольку существуют и различные способы познания, самое ясное и достоверное из которых – интуитивное познание, в котором ум постигает соответствие или несоответствие идей независимо от них самих. Интуитивное познание должно быть признано самым совершенным из всех видов познания. При этом следует отметить, что учение Локка об интуиции существенно отличается от декартовского. Принимая положение Декарта о том, что интуиция является самым совершенным видом познания, Локк подвергает резкой критике учение Декарта о врожденности идей. По Локку, источником идей может быть только опыт. Вывод рационалистов был совершенно противоположным: логическая необходимость и всеобщность математического знания не может быть результатом опыта и эмпирической индукции, которые из-за ограниченности опыта делают знание только вероятным.

Итак, факт логической необходимости и всеобщности научного знания является общепризнанным и исходным принципом философских концепций, относящихся к XVII в. Математическое знание противопоставляется опытному знанию и рассматривается как некая совокупность аналитических утверждений. Требование необходимости и общности характера математического знания предполагает существование таких положений, которые не могут быть доказаны и принимаются без доказательства. Их истинность прямо и непосредственно усматривается умом.

Различные трактовки и подходы к проблеме интуиции в истории философии начиная с XVII в. развиваются в диалектической взаимосвязи с задачами, выдвигаемыми естественными науками и математикой, и в частности в непосредственной связи с постановкой проблемы метода. Так, в рационализме XVII в. интуиция разрабатывалась в связи с задачей построения системы научного знания и его доказательности. И хотя все попытки обосновать "интеллектуальную интуицию" были заранее обречены на неудачу в рамках метафизической теории познания, все же это учение имело большое значение для разработки проблемы в целом: оно рассматривало интуицию как один из методов научного познания и стремилось придать ей стройную логическую форму. При этом интересно отметить тот факт, что сторонники интеллектуального учения об интуиции не противопоставляли последнюю познанию. Напротив, они пытались включить ее в свою схему познавательного процесса в форме интеллектуальной первоосновы познания.

Разработка новой научной методологии в этот период развития философской мысли повлекла за собой поиск достоверной (истинной) формы знания. Именно такой формой и послужила интуиция – "рациональная вещь". Так, понятие "усмотрение" применительно к "интеллекту" приобрело в XVII в. качественно новое значение – "усмотрение очами разума".

Завершение процесса отпочковывания естественных наук от философии поставило перед наукой XVIII в. проблему определения предметов и методов этих наук и непосредственно философии. "Теперь задача и в той и в другой области заключается не в том, чтобы придумывать связи из головы, а в том, чтобы открывать их в самих фактах"¹⁵. История естествознания этого периода значительно обогатилась новыми открытиями М. В. Ломоносова, в частности открытием закона сохранения и превращения энергии, закона сохранения материи и движения. Широкое распространение получает космогоническая гипотеза Канта, Лапласа, в биологии – клеточная теория Пуркине, теория развития Вольфа. Начинается постепенное проникновение диалектики в естествознание, положившее начало новому периоду в развитии естествознания – периоду эволюции идей. К этому времени относятся открытия эволюционной теории Дарвина, теории химического строения Бутлерова, периодического закона химических элементов Менделеева.

Новые открытия не только способствовали процессу дифференциации научного знания, но и требовали от философии более строгой, научно обоснованной методологии и глубокого изучения способностей человеческого разума. Прямого усмотрения сущности вещей с помощью интеллектуальной интуиции было явно недостаточно для естествознания, в котором к этому времени перешли от простого собирания и описания фактов к опыту, эксперименту и научному доказательству. Возникала объективная возможность создания методологии познания, сочетающей эмпирические и теоретические методы.

Иммануил Кант (1724-1804) – основоположник немецкого классического идеализма – подчиняет философское учение об интуиции поиску новой методологии.

Успехи в естествознании утвердили за человеческим разумом право получать теоретическое знание. И, будучи не только философом, но и известным естествоиспытателем своего времени, Кант вынужден признать такую способность за человеческим мышлением. Но теоретическое знание, по мнению Канта, может быть только знанием явлений, но не "вещей в себе". Достигается это знание путем гармонического сочетания различных форм чувственности с формами рассудка. В отличие от сторонников учения об интеллектуальной интуиции Кант считал, что человеческий разум, равно как и рассудок, лишен возможности непосредственного или интуитивного усмотрения истины. Однако интуитивное созерцание существует, но не как непосредственное созерцание ума, а как интуиция чувственная. Признание Кантом чувственной интуиции было вызвано его стремлением ограничить познание областью явлений, показать принципиальную непознаваемость "вещей в себе".

Основная цель кантовской философии – анализ способностей человеческого разума. Но при этом Кант и не пытался объяснить, как разум постигает сущность "вещей в себе". Напротив, он прилагал все усилия, чтобы доказать, что разум и вовсе лишен такой возможности, Доступная человеку интуиция существует уже не как непосредственное созерцание ума, а как чувственность, априорные формы которой – пространство и время. Иными словами, интуиция – это пассивная способность восприятия.

В подтверждение своих выводов Кант проводит анализ математического познания, из которого следует, что общий и необходимый характер математических суждений выводится из того, что математическое знание опирается на формы чувственной интуиции – пространство и время. Посредством одних понятий математика ничего не может достигнуть: необходима чувственная интуиция. Но не только интуитивное, а все наше знание сводится к возможным созерцаниям, посредством которых дается предмет. Если мы хотим получить суждение, расширяющее наше знание о понятии, то мы должны выйти из этого понятия в созерцание, в котором оно дано. Таким образом, существует возможность сведения понятия к последней инстанции – созерцанию или чувственной интуиции. Только тогда это понятие может стать знанием предмета. Но сама по себе интуиция еще не дает такого знания. Научное знание, т.е. знание, обладающее необходимостью и всеобщностью, возникает тогда, когда чувственное содержание подводится под формы рассудка посредством различных видов синтеза. Высшей формой последнего является чистая трансцендентальная апперцепция. Сам человеческий рассудок не способен интуитивно постигать. Чувственность дает нам созерцание, но она не способна мыслить. Следовательно, существует только один способ познания – через понятия, и это познание человеческого рассудка есть познание дискурсивное, а не интуитивное.

Способности к непосредственному созерцанию лишен не только человеческий рассудок, но и разум. Отсюда вполне понятно и кантовское отношение к интеллектуальной интуиции, которой отводится место только за пределами сферы нашей познавательной способности. В этом плане его учение было шагом назад по сравнению с учением рационалистов, насквозь проникнутым познавательным оптимизмом, который Кант решительно отвергает. В этом и сказалась агностическая направленность его учения, призванная ограничить способность человеческого разума, дабы дать место вере.

Вместе с тем Кант ничуть не умаляет высокого назначения науки и возможности научного обоснования истины. Несмотря на то что Кант ограничивает достоверное знание областью одних явлений, в пределах этой области он выдвигает требование строгой доказательности и "рациональной формы знания". Так, Кант становится ярым защитником достоверности научного познания, вступая при этом в неразрешимое противоречие с собственным агностицизмом. С помощью математики и естествознания можно получить вполне достоверное знание в процессе познания мира явлений, хотя сущность "вещей в себе" по-прежнему останется непознаваемой. Логическими формами математического и естественнонаучного познания он считает все формы дискурсивного мышления, в том числе и формы рассудка.

Итак, задача научной философии, по Канту, заключается в том, чтобы объяснить факт существования достоверного знания вообще и в особенности в математике и естествознании. Считая возможным только познание мира явлений, Кант требовал строго логического доказательства полученных знаний. Завершая свои исследования о роли чувственной интуиции в познании, он утверждает, что всякая наука с необходимостью должна опираться на чувственную интуицию, но способности постигать тайны "вещей в себе" она лишена.

Решительно выступив против отрыва интуиции от системы чувственного познания, кантовская концепция отвечала духу времени, но вместе с тем такая позиция в определенной мере возвращала проблему в ее старое русло, лишала собственно философской остроты. Видимо, поэтому взгляды Канта на природу интуиции не получили дальнейшего развития.

Разработка проблемы интуиции продолжалась вестись в непосредственной связи с вопросами методологии научного познания. В начале XVII в. в естествознании по-прежнему господствовали эмпирические методы, что обусловило преобладание эмпиризма в методологии научного познания, хотя в методологии математики сохранился рационализм. Попытка Канта создать свою методологию научного познания, сочетающую эмпирические и теоретические методы, не увенчалась успехом. Однако сама постановка вопроса получила дальнейшее освещение в философской и естественнонаучной литературе (прежде всего материалистического направления), хотя и повлекла за собой отказ от интуиции.

Нет ничего удивительного в том, что русская философская мысль XVIII в., впитавшая в лице Ломоносова лучшие традиции материалистического мировоззрения, вообще не обращается к проблеме интуиции. Необходимо было прежде решить вопрос о соотношении чувственного и теоретического в познании – эту важную проблему научной методологии, обусловливающую дальнейшее исследование проблемы интуиции.

М. В. Ломоносов (1711-1765) дает замечательное для своего времени обоснование необходимости сочетания чувственных восприятий и теоретических обобщений, решительно выступая против рационализма. Познание, с точки зрения Ломоносова, совершается следующим образом: "Из наблюдений устанавливать теорию, через теорию исправлять наблюдения есть лучший всех способ к изысканию правды"¹⁶. Путь познания, по Ломоносову, невозможен без опыта, эксперимента, без чувственных восприятий. "Ныне ученые люди, а особенно испытатели натуральных вещей, мало взирают на родившиеся в одной голове вымыслы и пустые речи, но больше утверждаются на достоверном искусстве. Главнейшая часть натуральной науки – физика – ныне уже только на одном оном свое основание имеет. Мысленные рассуждения произведены бывают из надежных и много раз повторенных опытов"¹⁷.

Будучи блестящим экспериментатором и основоположником опытной науки в России, Ломоносов с сознательно-материалистических позиций критикует односторонность эмпиризма. Одних наблюдений для науки недостаточно, ученый должен еще уметь и размышлять – лишь тогда получит он теоретические выводы. "Великое есть дело – достигать во глубину земную разумом, куда рукам и оку досягнуть возбраняет натура: странствовать размышлениями в преисподней, проникать рассуждениями сквозь тесные расселины и вечною ночью помраченные вещи и деяния выводить на солнечную ясность"¹⁸. Ломоносов не только делает попытку синтезировать чувственное и рациональное познание, но и вводит в свое толкование элементы диалектики. "Истинный химик должен быть теоретиком и практиком. Химик должен доказывать все, что говорится в химии. Но то, что он доказывает, ему надо сперва познать, т.е. приобрести историческое познание изменений смешанного тела, и, следовательно, быть практиком... Далее он должен уметь доказывать познанное... т.е. давать ему объяснение, что предполагает философское познание... Отсюда следует, что истинный химик должен быть и теоретиком"¹⁹.

Ломоносов вплотную подошел к проблеме соотношения непосредственного и опосредствованного знания как результатов чувственного и теоретического познания. Но, будучи естественником и экспериментатором, он не занимался специально поиском новой методологии, поэтому вопрос об интуиции перед ним не вставал. А в той форме, в какой использовали интуицию рационалисты и эмпирики XVII в., Ломоносов ее не приемлет.

Важно отметить, что материализм Ломоносова, хотя и несет на себе печать созерцательности, метафизической ограниченности, качественно отличается от материализма Спинозы, Гоббса, Локка. Поэтому отказ от интуиции, к которой обращались его предшественники, имеет не случайный, а скорее принципиальный характер. И если XVIII в. в лице Канта и его концепции чувственной интуиции история философии предаст забвению, то Ломоносов своей теорией познания во многом предвосхитил диалектические тенденции в учении об интуиции как непосредственном знании Фихте и Гегеля и оказал огромное влияние на разработку проблемы интуиции в русской философии.

Иоганн Готлиб Фихте (1762-1814) является одним из наиболее последовательных приверженцев субъективного идеализма. В обосновании последнего интуиции принадлежит особая роль. Фихте рассматривает интуицию как метод постижения его философского учения. В письме к философу Рейнгольду он пишет, что то, о чем он хочет сообщить, есть нечто такое, чего собственно нельзя ни сказать, ни уловить в понятии и что может быть достигнуто лишь интуицией.

Основной категорией фихтевского "Наукоучения" является понятие "действование", которое, в свою очередь, делает возможным познание. Это "действование", по Фихте есть продукт интуиции. Интуиция в то же время служит орудием разрешения противоречий, заключенных в исходном действовании.

Все основоположения фихтевского "Наукоучения" выводятся из деятельности абсолютного субъекта ("Я"). Объект обозначается через "Не-Я". Между "Я" и "Не-Я" существует противоречие, которое разрешимо только благодаря созерцанию и по определенным законам этого созерцания. Это созерцание, по терминологии Фихте (что характерно также и для Канта, Шеллинга), отождествляется с понятием интеллектуальной интуиции.

В отличие от Канта, признававшего за человеческим разумом способность только к чувственной интуиции, Фихте считает, что в познании используется интуиция нечувственного характера. Именно через интеллектуальную интуицию абсолютного самодеятельного "Я" становится возможным понятие действования. Так, Фихте вводит в философию понятие интеллектуальной интуиции.

Большим достижением Фихте была диалектическая тенденция в его философии. Жизнедеятельность – не мертвая, а диалектически развивающаяся в процессе разрешения противоречий субстанция. И интеллектуальная интуиция направлена на постижение этой диалектически развивающейся жизни. Кроме того, интуиция у Фихте – метод действенного познания. Это существенно отличает концепцию Фихте от соответствующих представлений рационалистов XVII в., у которых интуиция позволяла лишь пассивно познавать бесконечную и неизменную субстанцию, оторванную от мира конечных вещей.

В интеллектуальной интуиции Фихте "Я" полагает самое себя. Поэтому субъективное и объективное в нем сливаются. Объект и субъект представляют собой диалектическое единство противоположностей, и только интеллектуальная интуиция, по мнению Фихте, снимает эту противоположность, являясь таким образом необходимым компонентом в познавательном процессе. Но, будучи субъективным идеалистом, Фихте отмечает абсолютный характер непосредственности интеллектуального созерцания (интуиции) вместо диалектического единства непосредственного и опосредствованного в познании.

Несмотря на этот существенный недостаток, "Наукоучение" явилось большим шагом вперед в разработке проблемы интуиции. Прежде всего сама по себе связь интеллектуальной интуиции с диалектикой была новым элементом в сравнении с учениями философов-рационалистов XVII в. Эта диалектическая тенденция в учении Фихте показала ограниченность метафизического материализма, подчеркнув его созерцательный характер. Но если у рационалистов интеллектуальная интуиция направлена на постижение умом объективного мира, то у Фихте интуиция представляет собой средство познания философом самого себя. Это в известной мере привело к мистифицированию действительного процесса познания.

На следующем этапе разработки своего учения Фихте сталкивается с тем, что непосредственное созерцание (интуитивная очевидность) – недостаточное логическое основание для того, чтобы данный факт можно было бы ввести в систему научного знания. Условием вхождения в систему наукоучения объявляется только происхождение понятия из понятия. Однако учение Фихте подчинено системе субъективного идеализма. Поэтому, хотя Фихте и делает попытку представить свое наукоучение как систему логически связанных положений о знании, он вынужден признать, что наука не может обойтись без описания результатов непосредственного созерцания. Таким образом, интуитивный характер знания сохраняется.

Таковы основные тенденции в учениях об интуиции XVIII в.

Науки того времени занимались преимущественно лишь собиранием и описанием фактов. Отсюда и умозрительные рассуждения, постоянное обращение к догадкам и интуиции. Но уже тогда естествознание начинает отпочковываться от философии, своими открытиями и плодотворными исследованиями завоевывая себе право на самостоятельное существование. В свою очередь и философия становится самостоятельной областью знания, что позволяет ей выдвигать проблемы и по-новому их решать. И в этот период размежевания философии и естественных наук предпринимается последняя попытка построить всеобъемлющую систему философского знания, сохранить за философией титул "царицы наук". Автором ее стал величайший философ XIX в. – Гегель.

С XIX в. изменяется предмет математической науки. Достигнув более высокого уровня абстракции в математическом познании, ученые стали все большее значение придавать построению моделей новых понятий. Математика призвана заниматься не только идеей числа и величины; ученые-математики настойчиво стремятся найти единство в многообразии существующих методов.

Это нашло свое отражение в разветвленной теории групп, ознаменовавшей собой колоссальный успех аксиоматического метода. Последний вошел в науку как способ, позволяющий строить научную теорию на основе некоторых положений, называемых аксиомами или постулатами, из которых путем доказательства выводятся остальные положения этой теории. Следует отметить, что роль этого метода значительно возросла после того, как Лобачевский доказал возможность построения геометрии на аксиомах, отличных от эвклидовых.

С этого времени начинается новый этап развития науки: переход от аналитически замкнутых систем к синтетическим системам, центральной проблемой которых оказалась проблема развития. Принцип развития придавал научным исследованиям синтетический характер, а необходимость такого подхода вытекала из нового типа соотношения теории и практики. Отражением проблемы развития и явилась диалектическая тенденция в учении об интуиции Фихте и разработка проблемы непосредственного знания в философии Гегеля, во многом способствующая дальнейшему изучению диалектических проблем в философии.

Частое обращение философов к проблеме интуиции в этот период более чем когда-либо связано с гносеологическими проблемами естествознания. Повышение уровня абстракции в математике и других науках требовало серьезных преобразований в области методологии, И именно поиски единой методологии придают проблеме интуиции обобщенный характер. Это – уже не просто средство познания, а его специфическая форма, которой надо найти соответствующее место в теории познания той или иной философской системы, либо отказаться от нее совсем.

Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770-1831) – крупнейший представитель немецкой классической философии – так определяет цель своей философской системы: "Настоящая форма, в которой существует истина, может быть только ее научной системой. Я поставил себе целью поработать над тем, чтобы философия приняла форму науки, чтобы она могла покинуть имя любви к знанию и стать действительным знанием"²⁰.

Подчеркнув внутреннюю объективную необходимость научности знания, Гегель отмечает при этом, что обоснование основных положений системы научного знания и путей их получения может дать только систематическое изложение самой философии. Весь ход истории научного познания подтверждает эту знаменитую гегелевскую мысль: "Наступило время возвысить философию до науки". И не будет преувеличением сказать, что великому мыслителю XIX в. удалось внести существенный вклад в достижение этой сложнейшей цели. К числу заслуг Гегеля следует отнести и то обстоятельство, что в постановке и решении целого ряда проблем он вступает в глубокое и неразрешимое противоречие со многими из своих именитых современников и известных предшественников.

Итак, основную свою задачу Гегель видит в научной форме философствования, ибо только благодаря научности философия обретает значимость. "Утверждение, что настоящая форма истинности состоит в научности или, что то же самое, что истина только в понятии имеет элемент существования, я знаю, кажется, стоящим в противоречии с представлением, имеющим слишком большое притязание и распространение в убеждениях нашего века..."²¹ Гегель решительно выступает здесь против "убеждений" в том, что "интеллектуальная интуиция" и непосредственное чувствование являются средствами научного познания. Только в логическом развитии мысли, только в понятии раскрываются истины, составляющие основу философских принципов, могущих привести философскую науку к статусу стройной, логически завершенной научной системы. Но о какой же форме научного философствования может идти речь, если философ доверится внезапному озарению, ясновидению или же непосредственному постижению ума?

Несомненно, такое представление отвечало духу времени и было вызвано объективным развитием науки. Однако оно противоречило общепринятым тенденциям, широко распространенным в тогдашней философии. И Гегель прекрасно это осознавал. "Так как я основу существования науки, – писал он, – вижу в самодвижении понятия, то, по-видимому, рассмотрение, что приведенные и еще другие внешние стороны взглядов нашего времени о природе и внешней форме истины отклоняются от моего взгляда, даже прямо противоположны попытке представить систему науки в указанном определении, не может обещать моему произведению благоприятного приема..."²².

Недоумение по поводу столь неожиданных выводов, которыми так насыщено уже первое произведение Гегеля – "Феноменология духа", не замедлило проявиться среди друзей и наставников философа. "...Я признаюсь, – пишет Шеллинг Гегелю после знакомства с предисловием к "Феноменологии духа", – что я не понимаю смысла того, почему ты противопоставляешь понятие интуиции... Не можешь ведь ты подразумевать под понятием нечто иное, чем то, что мы с тобой называем идеей, которая, с одной стороны, является понятием, а с другой – интуицией"²³.

Возражение Шеллинга основано на его принципиальном расхождении с Гегелем по интересующей нас проблеме. Если взять за исходное положение тезис Гегеля, по которому понятия "непосредственное" и "интуитивное" для него тождественны, то, обратившись к "Науке логики", нетрудно убедиться, что никакого противопоставления здесь нет. Для Гегеля идея основана на адекватном понятии, а последнее – на непосредственности. Однако Шеллинг все же усматривает противопоставление, несмотря на то, что сам Гегель в предисловии к "Феноменологии духа" не употребляет понятия "интуиция". Это может послужить поводом к тому, чтобы замечание Шеллинга не было "оставлено нами без внимания. Тем более, что Шеллинг не только современник Гегеля, но и его учитель, что позволяет предположить существование некоторых оснований, приведших его к такому заявлению.

Итак, перед нами дилемма: или Шеллинг неправильно понял Гегеля и его замечание необоснованно, поскольку "непосредственное" для Гегеля адекватно "интуитивному", или же Шеллинг прав, но тогда знак тожества Между указанными понятиями теряет смысл и возникает новая проблема: что же все-таки Гегель понимал под термином "интуиция"? Разрешение ее сводится к анализу гегелевских категорий "Идея", "Понятие", "Непосредственное", "Созерцание".

По Гегелю, "идея" имеет свою реальность, выраженную в некоей материальности. При этом идея выступает не как абстрактное, противоположное понятию "бытие для себя", а только как "становление", как простая определенность понятия. "Понятие", как таковое, есть тождество себя и реальности. Отсюда: идея в общем смысле есть и истинное бытие, единство понятия и реальности. Но идея, кроме того, имеет и определенный смысл, как единство субъективного понятия и объективности. По его определению, "идея есть адекватное понятие, объективно истинное, или истинное как таковое"²⁴. Так, для Гегеля бытие достигает значения истины лишь постольку, поскольку оно – идея, а идея есть единство понятия и реальности, ибо нечто может быть истинно только через свою идею.

"Однако вначале идея опять-таки еще только непосредственна, иначе говоря, находится лишь в своем понятии..."²⁵ В утверждении быть непосредственностью – значит находиться в понятии, Гегель подразумевает, что "в сфере понятия не может быть иной непосредственности, кроме такой, которая в себе и для себя содержит опосредование и возникла через его снятие, т.е. всеобщей непосредственности"²⁶. Уже с этого положения содержание понятия "непосредственности" у Гегеля отличается от существующих трактовок Фихте, Шеллинга, Канта и др., поскольку он вводит для раскрытия содержания этого понятия новое понятие – "опосредствование". И "всеобщая непосредственность", которая единственная только и существует в сфере понятия, т.е. в сфере логики, в сфере научного познания, представляет собой некую "опосредствованную непосредственность".

Анализ понятия "непосредственности" выступает в гегелевской философии в двух различных ракурсах. В связи с ним встает вопрос, с одной стороны, о начале всякого научного знания и одновременно об изначальном принципе философствования, а с другой – о соотношении непосредственного и опосредствованного знания, обеспечивающего диалектическое движение познавательного процесса человеческой мысли. Нас будет интересовать первый из названных аспектов проблемы непосредственного.

Вопрос о поиске объективного начала – начала "всех вещей" представляется для Гегеля весьма важным. Не случайно поэтому его учение о бытии открывается разделом "С чего следует начинать науку". Затруднения с "началом", по мнению Гегеля, возникли в философии благодаря тем, для кого важно догматическое доказательство выбранных принципов, или же из-за тех, кто занимается поисками субъективного критерия опровержения догматического философствования, избравших для этой цели "внутреннее откровение", "веру" или же "интеллектуальное созерцание", иными словами, по вине тех, кто необоснованно отказывается от "метода и логики". Выступая против подобных попыток, Гегель вводит в свою философскую систему "логическое начало". Последнее для него выступает двояко: "как результат, полученный опосредованно, или как подлинное начало, взятое непосредственно"²⁷. Но и оно опосредовано тем, что логическое начало само по себе уже стремится к получению чистого знания, которое есть абсолютная истина сознания.

В "Феноменологии духа" непосредственное сознание выступает как изначальное. Так же и в науке непосредственное служит предпосылкой. Результатом этого непосредственного является "идея как чистое знание". Оно и есть предпосылка в логике. Но, как отмечает далее Гегель, – "Главное для науки не столько то, что началом служит нечто исключительно непосредственное, а то, что вся наука в целом есть в самом себе круговорот, в котором первое становится также и последним, а последнее также первым"²⁸. Без преувеличения можно сказать, что здесь Гегель поднимается на высоту мыслителя-диалектика, взирающего с этих вершин на иные распространенные в те времена концепции "начал философии", среди которых особое место занимает оригинальное начало "Я" (автором которого является Фихте).

Скептическое отношение Гегеля к интеллектуальной интуиции Фихте объясняется не только и не столько тем, что "Я" не является ни непосредственным, ни обыденным "Я" нашего сознания, а прежде всего тем, что, даже если "Я" и можно было определить как чистое знание или как интеллектуальное созерцание и представить его как начало философии, оно все равно не имело бы никакого смысла для науки. "Для науки главное не то, что существует в себе или внутренне, а наличное бытие внутреннего в мышлении"²⁹.

Уже в критике фихтеанской концепции намечается тенденция к отрицанию не только интеллектуальной интуиции, но и любого рода чисто внутренних средств постижения истины, объявляемых принципиально противоречащими науке.

Поскольку философия может и стремится быть наукой, постольку она должна не только отказаться от попыток использования указанных "внутренних средств", но и искать свою собственную методологию, а не заимствовать свои методы у других наук, в частности у математики. И "точно так же она не может довольствоваться категорическими заверениями внутреннего созерцания"³⁰. Доказательством тому, что и "чувственное созерцание" не является для Гегеля средством познания, служит его критика взглядов Канта.

Гегель указывает, что кантовское различение "понятия" и "созерцания" повлекло за собой "весьма неподобающее" отношение к самому понятию "созерцание", которое посредством расширенного толкования стали распространять на весь процесс познания. Но ведь и созерцание с необходимостью, по Гегелю, должно быть постигнуто в понятиях. "В новейшее время приходилось достаточно слышать о превосходстве геометрии, с одной стороны; то обстоятельство, что в ее основании лежит чувственное созерцание, было объявлено величайшим преимуществом, и даже высказывалось мнение, что высокая степень ее научности основывается именно на этом и что ее доказательства зиждутся на созерцании"³¹. Отказ от "чувственной интуиции" представляется логически оправданным и последовательным в плане гегелевской философии. Никакая интуитивная очевидность не может служить началом научного знания, поскольку "ни одна наука не создается через созерцание, а создается единственно через сферу мышления"³².

Но если так, то что же для Гегеля означает понятие "созерцание"? "Об истинно конкретном предмете мы знаем непосредственно. Непосредственное постижение – это созерцание"³³. С другой стороны, Гегель следующим образом характеризует "непосредственное": "В этой науке о духе, охватывающем явления, исходят из эмпирического, чувственного сознания, которое и есть настоящее непосредственное знание..."³⁴.

Сопоставление этих определений и повлекло за собой представление о непосредственном как интуитивном. Действительно, по Гегелю, все начинается с идеи, которая есть адекватное понятие, последнее, в свою очередь, начинается с непосредственности, которая есть созерцание и чувственное сознание. Но значит ли это, что "непосредственное" тождественно в понимании Гегеля "интуитивному"?

"Нет ничего ни на небе, ни в природе, ни в духе, ни где бы то ни было, что не содержало бы в такой же мере непосредственность, в какой и опосредование, – утверждает Гегель, – так что эти два определения оказываются нераздельными и неразделимыми..."³⁵.

Итак, "непосредственное" и "опосредствованное" нельзя рассматривать как несвязанные и тем более как противоположные понятия гегелевской философии. Таким образом, речь идет об "опосредствованной непосредственности", посредством которой строится логическое начало, позволяющее впоследствии получать научную истину. Ведь даже самая первичная непосредственность, с которой начинается понятие "всеобщая непосредственность", тоже опосредствована. Идея есть понятие, но она не есть интуиция, как полагал Шеллинг, ибо истина не может постигаться через интуицию. Это противоречит основополагающей тенденции философии Гегеля – стремлению к строгой научности. И потому Шеллинг прав: Гегель действительно противопоставляет понятие – "интуиции", и идея для него – понятие, но не интуиция.

Если бы мы имели основания говорить о "непосредственной непосредственности" в противоположность "опосредствованной", тогда правомерно было бы приписать Гегелю отождествление такого рода непосредственности с интуицией. Непосредственная непосредственность, или интуиция, будь то на уровне чувственного или рационального, не может служить для Гегеля ни началом философии, ни ее методом. И не случайно Гегель нигде в свежих работах не использует термин "интуиция", столь распространенный в то время в философской литературе. Более того, он выступает с блестящей критикой философских концепций, успешно использующих интуицию в теориях познания (Кант, Фихте, Шеллинг, Якоби, Гаман, Шлейермахер).

Только опосредствованное "природой содержания" непосредственное знание может служить тем, что впоследствии "развертывается" в научном познании. К этому остается только добавить, что цепь "идея – понятие – непосредственность – созерцание – чувственное сознание" завершается у Гегеля более четким определением чувственного сознания. Оно есть "непосредственная достоверность" некоторого внешнего предмета, выраженная в понятиях и, следовательно, уже опосредствованная.

Характерной особенностью гегелевской философии, как это видно из проведенного анализа, является четкое определение содержания используемых в ней категорий. Поэтому нам представляется, что для привнесения в эти определения каких-либо добавлений, равно как и отождествления их с чем-либо, необходимо иметь достаточно веские, аргументированные основания, почерпнутые из его произведений. Содержания категорий "идея", "понятие", "непосредственность", "созерцание", связанных между собой, составляют важную часть категориального аппарата, используемого Гегелем, и не имеют ничего общего с "интуицией". Напротив, они противоречат ей и по определению и по назначению. Нет никаких оснований считать факт отсутствия термина "интуиция" в гегелевских произведениях случайностью; скорее, соображения принципиального характера явились тому причиной.

По своей манере философствования Гегель скорее глубок, нежели оригинален. Этим и объясняется непреходящий интерес к его учению. С этих позиций, видимо, и следует подходить к тому факту, что у Гегеля отсутствует какое бы то ни было учение об интуиции. К этому феномену сознания Гегель относится резко отрицательно, и наша задача сводится к тому, чтобы в этом негативном процессе выделить некоторые позитивные моменты.

Отказ Гегеля от интуиции вовсе не означает, что гегелевская философия не оказала влияния на разработку проблемы интуиции. В отличие от Канта, учение об интуиции которого по существу не получило дальнейшего развития, Гегель внес неоценимый вклад в исследование рассматриваемой проблемы.

Гегель-диалектик поставил проблему соотношения непосредственного и опосредствованного знания, отверг концепции, трактующие интуицию как с позиций алогического подхода, так и с позиций преувеличенного доверия к интеллектуальной и чувственной очевидности, представляемой в качестве основной методологии научного познания. Научная постановка проблемы интуиции не могла быть осуществлена вне вопроса о диалектическом соотношении непосредственного и опосредствованного знания, и Гегель тем самым предопределил пути ее дальнейшего исследования.

Но Гегель-идеалист не смог правильно решить намеченную им проблему соотношения непосредственного и опосредствованного уже по одному тому, что само понятие "опосредствованное" с идеалистических позиций не могло быть истолковано достаточно полно. И потому, подойдя вплотную к научной постановке проблемы интуиции, он оставляет ее вне сферы своего рассмотрения.

Гегелевская философская система представляет собой классический вариант абсолютно рациональной системы, автор которой не жалеет усилий, дабы "снять" все засоряющие ее "иррациональные остатки", объявив их иллюзорным, пустым вымыслом, поскольку рационально только то, что облечено в логическую форму. Подобное стремление, конечно, заслуживает одобрения, но не следует забывать о стесняющих рамках идеалистической системы, и Гегель, в конце концов, впадает в глубокое неразрешимое противоречие с самим собой. Пытаясь выйти из него, он вводит понятие "спекулятивного мышления", которое носит уже некий мистический характер. Но это и не интуиция. Это своего рода тяжкая расплата за отказ от нее.

Объективное содержание научных открытий на рубеже XVIII-XIX вв. порой неправомерно истолковывалось даже самими авторами в духе субъективного идеализма и метафизики. Это и привело к постановке новой гносеологической проблемы естественнонаучного познания и математики, связанной с противоречием внутри самого естествознания – между объективно-диалектическим характером научных открытий и субъективно-идеалистическим их истолкованием. "... Этот конфликт, между достигнутыми результатами и укоренившимся способом мышления, вполне объясняет ту безграничную путаницу, которая господствует теперь в теоретическом естествознании и одинаково приводит в отчаяние как учителей, так и учеников, как писателей, так и читателей"³⁶. Ожесточенная борьба между материализмом и идеализмом в естествознании и математике в период эволюции идей нашла свое отражение в различных концепциях интуиции, лежащих в основе идеалистических теорий познания.

Общественно-историческая обстановка, сложившаяся к середине XIX в., обусловила и иные подходы к разработке проблемы интуиции. Научное познание в этот период нередко уступает место религиозному: рационализм сменяется иррационализмом. В противовес логически строгому доказательству господствующее положение занимает алогизм, "критическая" философия заменяется "позитивной", апологетической по отношению к капитализму. Философская наука "обогащается" новоявленной задачей: сохранить священный ореол частной собственности. И первым мыслителем, философские воззрения которого были проникнуты этими новыми веяниями, был немецкий философ Шопенгауэр.

Артур Шопенгауэр (1788-1860) – "великий пессимист" буржуазной общественно-политической мысли XIX в. – весьма своеобразно и нетрадиционно трактует проблему интуиции. Его учение об интуиции и интуитивном знании явилось своего рода переходной ступенью от соответствующих классических теорий и концепций традиционной философии к одной из ее деградирующих ветвей – интуитивизму, получившему весьма широкое распространение на рубеже XIX-XX вв.

Философская система Шопенгауэра сложна и противоречива. Это удивительная смесь платонизма, картезианства и кантианства, в которой причудливо и парадоксально переплелись метафизика и диалектика, идеализм и материализм, сенсуализм и рационализм, консерватизм и либерализм, реакционность и гуманизм, мистицизм и атеизм. Твердыми и неизменными в этой эклектической мешанине остаются лишь глубокий пессимизм и открытая ненависть к официальной "университетской философии" тогдашнего Прусского государства, отождествляемой Шопенгауэром прежде всего с именами Гегеля, Фихте, Шеллинга. Одни ему ненавистны панлогизмом и рационализмом, другие – пустотой и никчемностью романтических устремлений и фидеизмом, а все, вместе взятые, – широкой популярностью и философским авторитетом, так больно ранившим честолюбие "великого пессимиста". Шопенгауэр открыто выступает против всяких научных авторитетов, что, впрочем, не мешает ему воздавать должное многим философам прошлого: Платону, Декарту, Спинозе и особенно Канту.

Ядро всей шопенгауэровской философской системы составляет учение о "Воле" – чистом и первичном сознании, основе всего сущего на Земле. Этот придуманный им феномен представляет собой в сущности не что иное, как трансформированную и приспособленную к нуждам собственной философской системы кантовскую "вещь в себе". Однако в отличие от своего духовного наставника Шопенгауэр объявил последнюю принципиально познаваемой, познаваемой исключительно через интуицию.

Для того чтобы понять суть шопенгауэровского учения об интуиции, необходимо прежде всего разобраться в основных принципах его гносеологической системы.

Сложный и диалектически противоречивый процесс человеческого познания Шопенгауэр трансформирует в абсурдную систему чистых антагонизмов, в которой диалектика естественным образом переходит в свою прямую противоположность – метафизику. Прежде всего автор стремится противопоставить друг другу теорию и практику, чувства и интеллект, непосредственное и опосредствованное, рассудок и разум, логику и творчество, науку и искусство, сознание и бессознательное, знание и ум. При этом безоговорочное и абсолютное предпочтение отдается, как правило, одной из противоположностей, другая же в лучшем случае принимает на себя функцию формального противовеса.

Философ не открывает ничего нового, когда рассматривает процесс движения познания от чувственных форм к абстрактному мышлению. Вслед за рационалистами он превозносит и роль разума, представляющего собой высшее творение природы, доступное лишь человеку, и возвышающего его над царством природы. Шопенгауэр отдает должное родоначальнику новейшей философии Декарту за то, что тот "впервые побудил разум стать на собственные ноги... научил людей пользоваться своей собственной головой, которую до тех пор заменяла библия... и Аристотель..."³⁷.

Однако союз Шопенгауэра с рационализмом этим формальным реверансом, по существу, и завершается, ибо сходство взглядов здесь чисто внешнее, формальное. Образно говоря, разум, по Шопенгауэру, лишь царствует, но не правит, не выполняет основной функции познания – нахождения истины. Разум, оказывается, вовсе не раздвигает горизонты нашего познания ни вширь, ни вглубь, он лишь образует понятия и приводит их в определенную систему. Таким "понятийным знанием" пользуется наука. Но коль скоро из понятий можно извлечь лишь то, что в них заложено, ничего нового наука дать не может. Она познает лишь отношения вещей, а не их суть. Таким образом, наука, по Шопенгауэру, не более чем софистика, спекулирующая на пустых логических комбинациях (излюбленном приеме "лишенного ума и вкуса шарлатана Гегеля"). Накопление знаний – накопление мертвых понятий.

Принципиальная обреченность науки в достижении истины заключается в ее связи с практикой и подчиненности "Воле". Истина же лежит там, где нет господства "Воли", где нет понятия и логики. Лишь вырвавшись из этих оков, интеллект достоин истины и способен на творчество. Вот почему истинное восприятие действительности дано не в науке, а в искусстве, где нет понятий и где господствует чистое восприятие.

И Шопенгауэр спешит противопоставить искусство знанию как принципиально различные формы социальной деятельности: чистый гений противостоит заумному догматизму! Истинное творчество подвластно лишь гению, а критерием творческого продукта является принципиальная невозможность его перевода на язык понятий. "... Природный ум может заменить почти всякую степень образованности... но никакое образование не может заменить природного ума"³⁸.

Однако стремление Шопенгауэра игнорировать принципы преемственности научного знания и принизить его самое выглядит неуклюжей попыткой огульной и бессодержательной критики той теоретической платформы, на которой он пытается построить свою собственную философскую систему, ничуть не сомневаясь в правильности выбора основания.

Увы, обладая природой женщины, разум способен рождать, лишь восприняв. Всякое знание в конечном счете – закрепление в понятиях разума того, что познано иным путем. Познание – это прежде всего представление; основа всякого знания – наглядность – чувственное непосредственное восприятие.

Как уже отмечалось, Шопенгауэр считает ошибочным мнение, согласно которому истина может быть раскрыта лишь через доказательство. Скорее, наоборот: каждое доказательство нуждается в недоказуемой истине. Вот почему "непосредственно-обоснованная истина настолько же предпочтительна перед истиной, основанной на доказательстве, насколько ключевая вода лучше взятой из акведука"³⁹. Непосредственность и есть основа всякого интеллекта; "...каждый истинный мыслитель в известном смысле подобен монарху: он непосредственен и никого не признает над собой"⁴⁰.

Таким образом, непосредственность является необходимым условием и основой ведущей формы познания – рассудка. Сущность последнего трактуется Шопенгауэром весьма своеобразно. Рассудок – не голое чувство и не форма абстрактного мышления; он предшествует последнему в процессе познания по формальным признакам, но возвышается над ним по существу, превосходя разум по глубине и практической значимости. Отвергая фихтеанскую и шеллинговскую трактовки интеллекта как разума, Шопенгауэр интеллектуализирует именно рассудок. Рассудку, полагает он, доступно все, кроме понимания сущности явления, кроме постижения "вещи в себе". Последнее возможно лишь через высшую форму деятельности интеллекта (т.е. рассудка): интуитивно.

Что же представляет собой этот феномен, каково его истинное место в процессе познания, какую роль в человеческой деятельности отводит ему Шопенгауэр?

Интуиция – это то, что лежит в основе всякой мудрости, гениальности и в конечном счете истинности, представляя собой "величайшее наслаждение", какое только возможно для человека. Интуиция объемлет весь мир, проникает во все сущее; "...только то, что вытекает из интуиции... только это содержит в себе живой зародыш, из которого могут вырасти оригинальные и истинные творения..."⁴¹.

Мышление берет готовым то, что уже дала интуиция. Знания же, не подлежащие интуитивному подтверждению (т.е. абстрактные), есть не более чем "полузнания".

Интуиция, таким образом, есть чистое восприятие сущности, "вещи в себе". Общее для множества реальных объектов мыслится интуицией в едином понятии, а различное в них – как различие. Интуиция – это способность, определяющая сущность человека и его деятельность, ибо каждый индивид, согласно Шопенгауэру, создает себе свой мир и живет в нем: умный – в умном мире, глупый – в глупом.

Философ строго разграничивает интуитивное и рефлексивное (разумное) знание, рассматривая их как антагонизмы, антиподы. Весь мир рефлексии, по его мнению, "покоится на мире интуиции как своей основе"⁴². Прежде чем разум войдет в "рефлексию сознания", все должно быть воспринято рассудком, т.е. интуитивно.

Интуиция, равно как и фантазия, – удел и необходимый элемент гениальности, но не учености. Наиболее рельефно эти качества проявляются в искусстве, которое Шопенгауэр ставит превыше всего, в том числе науки и философии. В юные годы у человека, по его мнению, преобладает интуиция, в старости – мышление. Первое – время поэтики, второе – философствования.

В своей трактовке феномена интуиции Шопенгауэр постоянно стремится отмежеваться от "абсурдных идей" интуитивного знания, развиваемых Гегелем, Фихте, Шеллингом. Особенно резко он выступает против элементов мистики, фидеизма, приписывания интуиции "сверхчувственных" начал.

Шопенгауэр различает два типа интуиции: чувственную и интеллектуальную, но ни та ни другая не вписываются по существу в классические рамки соответствующих типов философских учений об интуиции. Обе они имеют то общее, что отражают нечто реальное, т.е. оказываются направленными на один и тот же объект познания. Различие же состоит в том, что чувственная интуиция – первична, условна, неглубока, в то время как интуиция интеллектуальная представляет особое, как бы "второе зрение" – наиболее глубокое и прозорливое, опосредствованное к тому же богатой гаммой человеческих эмоций.

Любопытно то, что первый тип интуиции автор именует "бодрственной", второй, исходящий от внутренних, скрытых явлений, называет "органом сновидений". При этом Шопенгауэр ссылается на особый вид сна – сомнамбулическое состояние, изучению которого он посвятил сотни страниц своих сочинений и в реальность и эвристичность которого верит не менее страстно и ортодоксально, чем "фидеист" Шеллинг в божественный характер своей интуиции. При этом "сомнительный" авторитет великого романиста ни в коей мере не идет в сравнение с авторитетом "ясновидящих сомнамбул", имена которых вылетают из-под пера Шопенгауэра, пожалуй, чаще, чем имена философов.

Подобного рода "сомнамбулическая", "магнетическая" интуиция является высшей формой постижения истины. В этой связи особое внимание автор уделяет проблеме бессознательного, поскольку считает последнее изначальным и естественным состоянием вещей, предпосылкой сознания и "главной основой жизни". И вообще, как полагает Шопенгауэр, мышление человека совершается наполовину бессознательно. "Наши лучшие, богатейшие смыслом и глубочайшие мысли возникают в сознании внезапно, как бы по вдохновению и часто сразу в форме какой-нибудь значительной сентенции. Но они все же... – результат долгого бессознательного размышления..."⁴³.

Правда, Шопенгауэр не решается последовательно и до конца довести развиваемые им идеи о неограниченной силе и возможностях чисто интуитивного постижения истины. Видимо, понимая двусмысленность и эклектичность своей позиции, он стремится смягчить ее, перебросить мосты хотя бы в некоторые классические философские системы.

С этой целью Шопенгауэр вновь обращает взор к человеческому разуму, дабы сгладить алогизм и агностицизм своей философии. Здесь он использует "уловку" (его собственный термин), состоящую в том, чтобы внезапно облить "живейшую интуицию" самой холодной, абстрактной рефлексией, той самой рефлексией, которая отделялась ранее от интуиции непроходимой пропастью и которая становится новым, возведенным на высшую ступень познанием, абстрактным отражением "всего интуитивного в неинтуитивном понятии разума".

Шопенгауэр все же вынужден был признать, что прочное сохранение всего познанного и возможность его передачи на практике полностью зависят от того, насколько интуитивно добытое сделалось знанием, трансформировавшись в некоторую абстракцию. Интуиция раскрывает лишь суть частного, единичного, ближайшего... Конечно, без интуиции, без рассудка нет и разума, но последнему недостаточно знания о единичном, здесь необходима абстракция, без которой не возможна никакая "продолжительная, связанная, планомерная деятельность". Истинное знание есть синтез "concreta" и "abstracta". "Конец и цель всякого знания – то, чтобы интеллект перевел все проявления воли не только в интуитивное познание... но и в абстрактное, следовательно, чтобы все, что есть в воле, было также и в понятии. К этому стремится всякое истинное, т.е. непосредственное, размышление и все науки"⁴⁴.

Таким образом, учение Шопенгауэра об интуиции оказалось весьма непоследовательным, компромиссным и эклектичным, как и вся его философская система. Оно не внесло позитивного вклада в науку и не получило дальнейшего развития в более поздних философских учениях, но оказалось вполне пригодным в качестве одной из теоретических предпосылок интуитивизма.

Преувеличенное доверие к непосредственному созерцанию, к интуиции, которое проповедовал Шопенгауэр, опровергалось развитием естествознания и общественных наук того времени. И тем не менее именно идея об основополагающей роли интуиции в процессе получения нового знания была взята на вооружение буржуазным алогическим интуитивизмом XX в.

Влияние Шопенгауэра на распространение алогического понимания феномена интуиции было чрезвычайно велико, несмотря на то, что сам он предпринял в этом направлении лишь первые шаги. На его учении лежал еще благоприятный отпечаток интеллектуализма XVII-XVIII вв. Наполнив до краев рассудок интуицией, саму интуицию Шопенгауэр усиленно пытается наполнить интеллектом. Принижая роль разумного познания, он в то же время признает его необходимость и ценность. Подвергнув критике учения Фихте, Шеллинга, Гегеля, он выступает не только против диалектики, но и против мистики и алогизма в их учениях. Все это позволяет говорить о некоторой промежуточной позиции Шопенгауэра между учениями об интуиции XVII-XIX вв. и антиинтеллектуалистическими теориями интуиции в философии XX в.

Рационалисты рассматривали интуицию как форму рассудочного интеллектуального познания. Кант отказывает человеку в способности к интеллектуальной интуиции, но даже он оставляет такую способность за высшим существом. Фихте, а вслед за ним и Шеллинг возвратят ее человеческому разуму, объявив интуицию особой формой интеллектуального познания. Предвосхищая более поздние идеи об интуиции в буржуазной философии XX в., Шопенгауэр противопоставляет интуицию интеллекту, имея в виду при этом "обычный интеллект, порабощенный практикой", а не интеллект человека вообще. Таким образом, даже у Шопенгауэра интуиция остается формой рассудочного интеллектуального познания.

Иные очертания приобретает учение об интуиции в эпоху империализма. Интеллектуальное познание подвергается критическому рассмотрению. Интуиция уже выступает не как форма интеллектуального познания. Напротив, ее противопоставляют рассудку и интеллекту.

Проблема противоречия между материализмом и идеализмом приобретает еще большую остроту. И одна из очередных попыток разрешить ее была предпринята интуитивизмом. Претендуя на промежуточную позицию между материализмом и идеализмом, рационализмом и иррационализмом, между разумом и верой, интуитивизм пытается примирить эти противоположные по сути своей философские направления, стремится устранить "самую почву для возникновения спора, показывает, что он основывается на недоразумении..."⁴⁵.

Еще в период расцвета романтических течений в западноевропейской философии появились первые признаки "надрационалистических" тенденций в решении проблемы интуитивного знания. Шеллинг, считавший "ублюдочной" всякую философию, не опирающуюся ни на чувства, ни на "созидающее сознание" и рефлексию, отрицает причастность интуиции к какой-либо из известных форм познания. Интуиция – это особый "философский талант", своего рода "аристократизм духа".

Постепенно интуиция как форма знания начинает терять реалистические очертания и устремляется в сферу мистических откровений. Свое логическое завершение эта тенденция получила в период кризиса и деградации буржуазно-идеалистической философии – в системе интуитивизма. Последнему суждено было сыграть столь значительную роль в судьбе проблемы интуиции (главным образом своими негативными последствиями), что данное учение заслуживает тщательного рассмотрения и самого серьезного критического анализа.

Проблема интуиции стала не только основной, но, по существу, единственной темой философии интуитивизма, начисто отвергнувшего рационалистический метод постижения истины. Усилиями Н. Лосского, Б. Кроче, Э. Леруа и главным образом А. Бергсона интуиции была не только придана форма божественного наития, но она оказалась и канонизированной, абсолютизированной как предмет исследования и как единственно возможный метод истинного познания. "Философское направление, обосновываемое нами, – прямо заявляет Лосский, – можно назвать мистическим"⁴⁶.

Исторически и логически сложившийся гносеологический аппарат был признан грубым и бесплодным в анализе исследуемого феномена. Познать интуицию, говорил Леруа, принципиально невозможно: о ней можно иметь лишь "интуитивное представление". Интуитивистов ("универсалитических эмпириков", по Лосскому) вовсе не волнует вопрос ясности и последовательности проповедуемого учения: добиться слепой веры, заставить человека искать истину в сфере мистических откровений, за пределами живого разума, – вот их истинная цель. Наиболее полно эта тенденция проявилась в учении корифея и признанного главы интуитивизма А. Бергсона, отразившего как в фокусе и стиль, и метод, и сам дух интуитивизма.

Творчеству Анри Бергсона (1859-1941) посвящено немало исследований в отечественной и зарубежной философии. Но, пожалуй, никто не охарактеризовал его столь метко, как Г. В. Плеханов. Замечательный русский мыслитель-марксист считал, что к Бергсону вполне подходит характеристика, данная Гегелем греческим софистам как мастерам в "обращении с мыслями". "А. Бергсон почти всегда поражает своею ловкостью даже там, где он ошибается. Его нельзя читать без удовольствия, как нельзя без удовольствия смотреть на упражнения выдающегося но своему искусству гимнаста"⁴⁷.

По свидетельству своего современника и почитателя Режо, Бергсон стал кумиром и духовным вождем молодого поколения интеллигенции, покорив ее блестящим остроумием и свежестью мысли. Бергсон, считает Режо, действительно артист, "он это знает", "он этого хочет"; однако было бы серьезной ошибкой полагать, будто этот артистизм есть самоцель, желание скрыть истину за красивым словесным орнаментом. Но ошибается как раз сам Режо. И это прекрасно сумел показать Г. В. Плеханов. За блестящей литературной одаренностью⁴⁸, красивой и оригинальной формой изложения Бергсон умело скрывает свои ложные, а порой и просто реакционные идеи. Стремясь проложить свою "тропинку" в науке, философ становится жертвой собственного бессилия в обещании разделаться с идеализмом. И даже Режо был вынужден признать, что Бергсон, по существу, создает новый идеализм, берущий свое начало от Платона, коему, надо сказать, он весьма симпатизирует.

Существует мнение, что с гносеологической точки зрения бергсоновская трактовка интуиции не заслуживает никакого внимания, являясь своего рода пустоцветом. Это, конечно, значительно упростило бы критику теории познания Бергсона. Однако дело как раз в том, что его можно упрекнуть в чем угодно, но только не в наивности и простоте. Путаницы и даже лжи в философии Бергсона действительно много, но и ошибочные мнения бывают далеко не бесплодны в анализе научных проблем. Более того, показывая порой удивительное непонимание процессов и достижений современной науки, Бергсон если не решил, то по крайней мере поставил ряд интересных гносеологических проблем – "замечательных частностей" (по меткому выражению Г. В. Плеханова).

Отвергнув с порога материализм⁴⁹, Бергсон вопреки собственным обещаниям не смог выйти и за рамки идеализма, создав весьма запутанную и непоследовательную философскую систему. Критикуя доверие философов к интеллекту, Бергсон требует выхода за его пределы. Он не признает концепцию Декарта, соединяющую рациональные формы познания с интуитивными, исключает первое во имя торжества вторых в системе истинного знания. Рациональное мышление но способно дать такого знания, ибо "неподвижные понятия могут быть извлечены нашей мыслью из подвижной реальности; но нет никакой возможности восстановить подвижность реального из неподвижности понятий"⁵⁰. Движущуюся реальность, по его мнению, можно познать лишь через посредство так называемой "интуитивной изменчивости", "интеллектуальной симпатии"⁵¹ или попросту интуиции.

Бергсон прямо противопоставляет интуицию интеллекту, заявляя при этом, что "философствовать, значит повернуть в обратную сторону обычное направление работы мысли"⁵². Прокомментировать это, мягко говоря, странное заявление можно словами самого же автора относительно того, что в анализе некоторых вещей целесообразно обращаться не к философии, но к здравому смыслу (весьма самокритично, если автор имеет в виду собственную философскую систему).

Термин "типично интеллектуальный" употребляется Бергсоном в качестве ругательства, ярлыка, который он вешает даже на античную философию. Цель же истинной философии, по его мнению, – овладеть интуицией, находить для нее "точки опоры", не дав потухнуть под "ветром рационализма", проникнуть с ее помощью внутрь объекта, чтобы слиться с тем, что есть в нем единственного и неповторимого.

Чем же представляется для Бергсона сама интуиция? Интуиция – это вечное движение, а движение есть метафизика!⁵³ Вот почему автор "Введения в метафизику" называет данным термином свою философскую систему, проявляя при этом чувство солидарности с Кантом, полагавшим, что метафизика возможна лишь через интуицию. Вместе с тем Бергсон обвиняет основоположника немецкого классического идеализма в попытках соединить интуицию с интеллектом. Истинная интуиция, по его мнению, выходит за пределы интеллекта, является ultra-intellectuale, и "... все те, которые апеллировали к метафизической интуиции: все они понимали под этим известную познавательную способность, радикально отличающуюся от чувств и сознания и которая держится даже противоположного направления"⁵⁴. Чувства и сознание, по мнению Бергсона, противоречивы, и потому философия должна не прибегать к их услугам, а воспользоваться "данными интуиции".

Бергсон стремится вывести метафизику за пределы понятий, отождествить с интуицией. Понятиями, по его мнению, пользоваться можно, но они должны быть текучими, гибкими, всегда готовыми "принять ускользающие формы интуиции". И после этого Бергсон, ничуть не смущаясь, восхищается Платоном, высмеивавшим диалектику в ее стремлении "не ломать костей", а следовать по естественным априорным каналам, в умении с легкостью доказать как "тезу", так и "антитезу".

Бергсон видит ошибку там, где результаты познания пытаются закрепить с помощью твердых и точных понятий, категорий. Логическое совершенствование понятийного аппарата – длительный процесс, акт же интуиции – мгновение. Отсюда следует, что за истинную науку мы принимаем сам понятийный аппарат, в то время как подлинный ее творец, интуиция, остается в тени. Вот почему, считает Бергсон, всякое познание (кроме интуитивного) относительно, а сущность явления недоступна разуму. Абсолютное можно постичь лишь через интуицию, и никакого рода абстракции не могут подменить ее. Что касается конкретных форм относительного знания, то они вполне доступны рассудочному анализу. Но сам анализ возможен лишь на мертвом, неподвижном материале. Он как метод несовершенен и в отличие от интуиции не способен "помещать себя в подвижность длительности"⁵⁵. От интуиции всегда можно перейти к анализу, обратный же путь невозможен. И до тех пор, пока мы ясно не поймем, заявляет Бергсон, что лишь интуиция и только она одна является подлинным инструментом метафизики (читай: истинного познания), а анализ – всех прочих форм знания, мы обречены на вечные и пустые споры.

Каким же образом возможно познание и что оно представляет собой по Бергсону?

Прежде всего познание – не результат деятельности разума, но часть действительности, хотя в некотором роде разум и познание категории родственные, ибо познать можно лишь упорядоченное, а порядок, как известно, вносит в природу разум, заявляет борец с идеализмом.

Бергсон различает два вида познания: чистое (или истинное) и научное (гипотетическое). Первое – абсолютно и возможно лишь через интуицию; второе, относительное и формальное, – через анализ.

Конечно, познание основано на интеллекте, практике, опыте, и без опоры на "твердые элементы" мы вообще ничего не можем постичь в подвижной системе действительности, справедливо замечает Бергсон. Но все дело, по его мнению, в том, что логически правильные умозаключения можно строить и на неверных посылках. Знания и чувства дают лишь поверхностное, упрощенное представление о действительности, с их помощью мы познаем не сами предметы, а их ярлыки. Всякое истинное знание Бергсон сравнивает с лотом, который бросают в некую "чистую длительность". Но все живое, что приносит лот из глубин моря, умерщвляется лучами солнца. Так и данные, полученные интуитивным путем, погибают, когда их подставляют под "лучи разума", превращаясь в застывшие и неподвижные понятия. Для Бергсона всякий умственный акт менее ценен, чем "смутное предчувствие" интуиции. В этом Бергсон, безусловно, преодолел нерешительность и готовность идти на компромисс, которые мы находим у Шопенгауэра.

Для того чтобы лучше уяснить сущность двух видов способностей или способов познания – интуиции и интеллекта, автор "Творческой эволюции" предлагает читателю свою концепцию их генезиса, согласно которой интуиция основана на инстинкте, элементарном психобиологическом чувстве; интеллект же с самого начала своего развития был уже связан с сознанием. Отсюда следует, что инстинкт (интуиция) – врожденное знание, интеллект – приобретенное.

Согласно Бергсону, развитие всего живого шло одновременно к инстинкту и к интеллекту. Ни то ни другое не встречается в чистом виде, и одно невозможно без другого. Оба они имеют общую основу, хотя автор не уточняет, какую именно; "они дополняют друг друга потому, что они различны, ибо то, что есть в инстинкте интуитивного, противоположно тому, что есть в интеллекте разумного"⁵⁶.

Весьма любопытно и бергсоновское понимание инстинкта. Инстинкт – это некая врожденная способность, не поддающаяся описанию в интеллектуальных терминах и не подлежащая анализу. Философ упоминает о первичных и вторичных инстинктах, но, как обычно, уходит от четкого и однозначного определения вводимых им понятий. В самом общем определении инстинкт выглядит как потенция к творчеству на "материале собственного тела", инструмент, с помощью которого можно проникнуть в самое себя, что в принципе недоступно интеллекту. Строго говоря, инстинкт у Бергсона не относится к области сознания, хотя и не выходит за пределы духовной жизни человека. По его мнению, инстинкт и сознание были некогда слиты, затем развитие их пошло по самостоятельным путям. Сознание и инстинкт – "все более расходящиеся... но никогда не отдаляющиеся один от другого"; и то и другое всегда сохраняется друг в друге. На начальных стадиях развития организма инстинкт, по мнению Бергсона, жизненно более важен, нежели сознание. Сознание – это "дефицит инстинкта". Оно приходит на помощь там, где инстинкт бессилен.

Здесь Бергсон выдвигает отнюдь не оригинальную, эклектическую концепцию сознания. Возведя его в ранг движущего начала развития, он ничуть не сомневается, что действует в духе диалектики. Сознанием наделяются все виды живых организмов и даже растения. "По-видимому, – пишет Бергсон, – сознание высших организмов требует присутствия известного мозгового аппарата... (но!) нелепо отказывать животному в сознании, если у него нет мозга (!), как считать животное неспособным питаться, потому что у него нет желудка"⁵⁷. И далее: "Мозг есть тот заостренный конец, посредством которого сознание проникает в плотную ткань событий, но он лишь постольку соответствует сознанию, поскольку острие соответствует ножу..."⁵⁸.

Критерием наличия сознания у организма, по мнению Бергсона, служит способность к изготовлению искусственных орудий. Но как же в таком случае быть с низшими животными и растениями? Оказывается, в качестве искусственных орудий им служат... части собственного тела. Что касается сознания человека, то оно "имеет, по преимуществу, интеллектуальный характер, но оно также могло и должно было, по-видимому, быть интуитивным. Интуиция и интеллект представляют два противоположных направления работы сознания. Интуиция идет в направлении самой жизни, интеллект же в прямо противоположном..."⁵⁹.

Согласно вышеизложенному, интуиция есть часть сознания, один из его видов. Однако сам автор постоянно проводит и внушает прямо противоположную мысль. В этой связи определенный интерес представляет развиваемая им параллельно учению о сознании и интуиции концепция бессознательного, выдержанная в духе психоанализа и являющаяся по существу эпигонской.

Категорически признавая реальность бессознательных явлений, Бергсон возражает против сведения бессознательного к низшим формам психики. Собственно говоря, бессознательное – это разновидность инстинкта.

Бергсон видит бессознательное двоякого рода – как отсутствие сознания (consciense nulle) и как уничтожение создания (d'ume consciense anemlee). И то и другое равно нулю. Но нуль в первом случае соответствует общепринятым представлениям, а во втором, по мнению автора, несет в себе некоторую диалектику. Термин "уничтожение" означает у него подавление, затмевание сознания более мощным, "единственно возможным действием", например в тех случаях, когда организм находится в критической, жизненно важной ситуации, ограниченной к тому же фактором времени. Деятельность мозга протекает в основном на "материале бессознательного". Не вдаваясь подробно в анализ концепции бессознательного Бергсона, отметим лишь, что бессознательное – это своего рода "предсознание", с которым философ и связывает интуицию.

Выступая сначала как слитные воедино, инстинкт и интуиция (именуемая "божественной симпатией"), по утверждению Бергсона, постепенно удаляются друг от друга: интуиция трансформируется в "очищенный инстинкт". Дальнейший анализ интуиции автор ведет параллельно с описанием интеллекта, создавая между ними столь запутанные и противоречивые отношения, что читатель порой теряет всякую возможность логически увязывать между собой рассуждения автора.

Прежде всего, объясняет Бергсон, интуиция – это сугубо личностное явление, вызываемое в себе субъектом "особым усилием". Что касается вопроса временных параметров интуитивного восприятия, то высказывания философа на этот счет весьма противоречивы и неопределенны. Если в "Материи и памяти" автор признает за субъектом способность по собственному желанию удлинять или сокращать интуитивный акт, а во "Введении в метафизику" считает интуицию цепью однородных актов, то в работе "Творческая эволюция" он категорически заявляет, что интуиция практически не имеет протяженности во времени: она – мгновенна. Несогласованностей и даже курьезов в описании интуитивного знания у Бергсона более чем достаточно, и тем не менее некоторые его мысли по существу не лишены интереса.

Философ определяет интуицию как специфическое умение человека "видеть целое раньше его частей"⁶⁰, способность мгновенного творческого решения задачи. Интуиция как бы предвосхищает деятельность сознания, интеллекта, оставляя на долю последнего лишь формально-логическое закрепление полученных результатов. Без помощи интуиции, по его мнению, не могут обходиться никакие науки. Так, допуская, что психология способна разложить "Я" на соответствующее количество элементов, Бергсон одновременно сомневается в ее способности познать целое через эти части без помощи интуиции. "Схватив" же целое интуитивно, или, как образно выражается автор, добыв одну монету, по отношению к которой все остальное было бы разменивающей ее мелочью, можно связать и составляющие его элементы; воссоздать же целое путем соединения какого угодно количества частей невозможно. Цель сознания и состоит в том, чтобы сжать все полученные данные в единственную интуицию. Метафизическая интуиция, "хотя к ней и нельзя прийти иначе, как при помощи материальных познаний, является совсем иной вещью, чем резюме или синтез этих познаний"⁶¹.

Таким образом, определение Бергсоном сущности интуиции не лишено интереса. Что же касается суждений о диалектике части и целого, то "борец с идеализмом" упорно цепляется за мистико-идеалистическую концепцию развития духа. Для Бергсона по-прежнему незыблема догма: целое есть непознаваемая духовная сущность.

И, наконец, каково же соотношение интуиции и интеллекта в бергсоновской трактовке?

Называя интеллект некой "обширной реальностью", Бергсон по существу не дает четкого и конкретного его определения. Как уже отмечалось, он категорически запрещает ему вторгаться в сферу живого, как инструменту грубому, неуклюжему, отличающемуся "природным непониманием жизни". Интеллект не способен познать развитие, ему доступен лишь анализ прошлого, завершенного. Правда, Бергсон спешит заверить, что вовсе не отрицает интеллект в качестве возможной формы познания, а лишь предостерегает от полного доверия к знаниям, полученным с его помощью.

В полемике с Э. Леруа и другими учеными, выступившими в защиту интеллекта, Бергсон вынужден был пойти на компромисс, точнее говоря уловку, заявив, что существует два вида интеллектуализма: "истинный" и "ложный"" при этом второй из них всегда был врагом первого, как буква является врагом духа. Однако этим образным сравнением философ и завершил их характеристику, Правда, здесь он вводит понятие "интеллектуального усилия", суть которого, по его мнению, можно разъяснить, не выходя за рамки самого интеллекта, ибо усилие это есть "скрещивание интеллектуальных элементов". Но "так как деятельность интеллекта совершается почти во все моменты сознательной жизни, то очень затруднительно здесь указать, где начинается и где кончается интеллектуальное усилие"⁶².

Развивая эту здравую мысль, Бергсон несколько неожиданно, возможно даже и для себя, заявляет, что теперь интеллекту доступно все! К такому выводу философ пришел через анализ не интеллекта индивидуального, но интеллекта как общественно-исторического явления. "Интеллект все же остается блестящим ядром, рядом с которым инстинкт, даже развившись и очистившись до степени интуиции, образует только неясную туманность. Но за неимением познания в собственном смысле слова, которое принадлежит только интеллекту, интуиция все же может помочь нам постигнуть то, что в данных сознания является недостаточным, и указать средство для их пополнения"⁶³.

По мнению Бергсона, в процессе эволюции интуиция была принесена в жертву интеллекту, и прежде всего в сфере материального производства. Подавленная интеллектом, сочувственно констатирует философ, интуиция становится похожей на угасающую лампу, вспыхивающую в самые критические моменты жизни человека, проясняющую "ночную тьму, в которой оставляет нас интеллект". Интуиция важна как первоисточник, затем потребность в ней отпадает и функции организатора мысли берет на себя диалектика (т.е. рациональное мышление), которая лишь разъясняет deteutre интуиции. В свою очередь с помощью диалектики интуиция способна проникнуть в любые системы, где диалектика служит ей чем-то вроде пробного камня; но интуиция, считает философ, безусловно выше диалектики.

И все же, отдавая дань интеллекту, Бергсон твердо, хотя и не всегда последовательно проводит главную мысль о том, что интуиция безоговорочно главенствует во всей духовной жизни человека и в конечном счете направляет всю его деятельность. Духовную сущность человека можно постичь, лишь "погрузившись" в интуицию и перейдя от нее к интеллекту, тогда как от интеллекта мы никогда не можем перейти к интуиции.

Творит лишь тот, повторяет вслед за Шопенгауэром Бергсон, кто не утилизирует свое восприятие, не ищет практической пользы, тот, у кого природа по "счастливой случайности" забыла связать способность восприятия со способностью действия. Этим даром, по его мнению, обладают прежде всего художники. Чистое, абстрактное и по существу бесцельное творчество и есть вершина интуитивного гения.

Что касается изобретательства как разновидности творческого акта, то здесь Бергсон вновь вводит понятие интеллекта, "интеллектуального усилия", перекладывая на него всю систему умозаключений, построенную на интуитивных данных. "Одним скачком переносятся к конечному результату и цели, которая должна быть реализована... всякое усилие изобретения есть труд, направленный на то, чтобы заполнить промежуток, через который перепрыгнули..."⁶⁴. В первой части фразы Бергсон явно имеет в виду интуицию, во второй – интеллект. В том же порядке он в конечном счете ставит их и по значимости.

Что же можно сказать об учении Бергсона и созданной им системе интуитивизма? Прежде всего нельзя не обратить внимание, что философ в своих суждениях относительно интуиции и интеллекта избегает давать окончательные и категорические оценки, выбирает гибкие и расплывчатые формулировки, предпочитая четкой логической системе ореол таинственности. Бергсон менее всего стремится быть понятым: его цель – добиться абсолютной веры. "Существуют вещи, которые только интеллект способен искать, но которых он сам по себе никогда не найдет. Только инстинкт (читай: интуиция) мог бы найти их, но он никогда не станет их искать"⁶⁵. Вот такими "глубокомысленными" заявлениями философ дурачит читателя, постоянно ставя его в тупик и окончательно запутывая. А путаник Бергсон – талантливый, и не по причине наивности или незнания, а в силу собственных убеждений и исповедуемых им принципов. Его философская система не такая простая и однобокая, как это может показаться на первый взгляд. Философ часто впадает в противоречия, но выход находит в том, что искусственно снимает антиномии, уходит от прямого и однозначного ответа, выдавая это за диалектический подход к проблеме.

Принято считать, что здравые суждения Бергсона относительно интеллекта не более чем реверансы, продиктованные желанием не прослыть невеждой в глазах просвещенной интеллигенции. Думается, однако, что на понимание и поддержку данной публики меньше всего рассчитывал философ. Использовав кризис в естествознании и общественно-политической мысли эпохи империализма, верно уловив дух времени и нигилистические настроения, он делает ставку на недостаточно зрелое и образованное, но достаточно антиконсервативное молодое поколение, ищущее себе нового духовного кумира, новую религию.

Бергсон всячески принижает, но не исключает вовсе интеллект из сферы познания, считая его лишь надстройкой над интуитивной базой. Интуиция, представленная в качестве "полоски смутных представлений", является тем не менее организующим началом интеллекта, которому в свою очередь предстоит довести знание до логического конца. Образно говоря, интеллект, в понимании Бергсона, можно сравнить со стройным зданием, которое всегда на виду во всем своем блеске. Фундамент же этого здания (т.е. интуиция) не виден вовсе, и люди постепенно забывают не только о его функциях, но и о существовании. Но уберите фундамент и вы увидите, что станет со зданием: такой примерно вывод можно сделать из всей бергсоновской концепции. Вся беда, однако, в том, что Бергсону известен лишь один "тип здания" и один "способ строительства". Ничего другого он не признает и знать не желает.

И все же, несмотря на тот таинственный и мистический налет, которым Бергсон пытается окутать интуицию, характеризуя истинное значение, он вынужден вводить такие категории, как труд, эмпирические данные, практическая польза, одним словом, те компоненты, которые способны привести знание к качественному скачку: фундамент тоже должен на что-то опираться. Даже у интуитивиста Бергсона не все то, что он говорит и пишет об интуиции, можно назвать интуитивизмом. Многие его суждения и оценки претендуют лишь на роль гипотез, но он безусловно прав в одном: никакое количество света, пролитое на столь "темный предмет", не будет лишним; при условии, конечно, что этот предмет не будет априорно загоняться в мистическую тьму, а пролитый свет не будет светом божественного озарения. Но это, увы, будет уже не Бергсон и не интуитивизм.

Какова же роль и место интуитивизма в системе учений об интуитивном знании и философской науки вообще? Реакция материалистической философии и естествознания была и остается определенной и однозначной: нельзя примириться с существованием в арсенале науки теорий, открыто проповедующих алогизм и мистику. Однако критика интуитивизма со стороны материалистически мыслящих ученых не всегда была остронацеленной и позитивной. Видимо, испытав серьезные опасения за последствия, которые грозил принести науке интуитивизм, некоторые ученые не смогли дать дифференцированной оценки философским учениям об интуиции, что привело к ошибочным выводам.

Интуитивизм следует рассматривать как закономерный этап в развитии идеалистической философии, если исходить из природы и внутренних закономерностей самого идеализма. Интуитивизм явился итогом его (идеализма) эволюции и вместе с тем ответной реакцией буржуазной философии на успехи рационализма и естествознания: необходимо было скомпрометировать или по крайней мере принизить идею о неограниченных возможностях человеческого разума. Отвергнув, как ложное, представление о чувственной основе интуитивного знания и существенно "дополнив" интеллектуальную интуицию "сверху" (от бога), интуитивизм рассчитывал похоронить и самою идею рационального знания. Интуиция в руках интуитивистов стала и жертвой и орудием борьбы.

Интуитивизм как мировоззрение не только не оправдал тех моральных затрат, которые понесла наука и цивилизация в целом, но и привнес крайне реакционные социально-политические мотивы, выступил как опасный вид научного и политического догматизма, не последнюю роль, кстати сказать, сыгравший в развитии некоторых бредовых идей фашистской идеологии.

Интуитивизм настолько вульгаризировал и скомпрометировал сам факт интуитивного знания, что серьезная наука на долгие годы вычеркнула из своих анналов самое понятие интуиции. Более того, в представлении ученых (в том числе и многих философов, как это ни странно) содержание данного понятия потеряло свой позитивный смысл и отождествлялось с мистицизмом.

Вместе с тем существование интуитивистской теории интуиции ни в коем случае не следует игнорировать в системе исторически сложившихся учений об интуитивном знании. Характеризуя виды интуиции по типу историко-философских учений, М. Бунге к "чувственной" и "интеллектуальной" добавил еще и третий вид – так называемую "чистую" интуицию⁶⁶.

Мнение Бунге на этот счет было подвергнуто резкой критике со стороны многих философов. "Чистой" интуиции в природе не существует! А разве сам Бунге в этом сомневается? В данном случае оказались смешанными два различных вопроса: научно-объективная реальность формы познания и историческая реальность факта соответствующего учения. Одно дело отрицать первое и совсем другое – второе.

Согласившись с оппонентами Бунге, мы должны попросту закрыть глаза на факт существования в истории философской мысли интуитивистской теории интуиции на том лишь основании, что таковая является лженаучной. Задача состоит не в том, чтобы игнорировать нежелательные факты, а в том, чтобы их правильно объяснить, дать их аргументированную научную критику.

Учение интуитивизма было направлено против научного познания, ограничивало способности человеческого разума. Это была одна из наиболее ярких алогических теорий интуиции буржуазно-идеалистической философии.

Наряду с этим распространение идеалистического толкования не могло не привести к методологическому кризису естественных наук, имевшему место на рубеже XIX-XX вв. Этот кризис, как известно, распространился прежде, всего на физическую науку, и суть его заключалась в "ломке старых законов и основных принципов, в отбрасывании объективной реальности вне сознания..."⁶⁷.

Само же развитие физической науки переживало период бурного расцвета, вошедшего в историю как новейшая революция в физическом познании мира. Новые открытия, такие, как открытие электромагнитных волн (Г. Герц), открытие лучей рентгена и радиоактивности (А. Беккерель), открытие радия (Пьер и Мария Кюри), законов, положивших начало квантовой механики (М. Планк), построение модели атома (Н. Бор), сопровождались кризисом метафизического объяснения природы. И все попытки использовать прогресс науки для сохранения реакционно-идеалистических выводов уже не имели ожидаемого успеха. Диалектика все больше утверждала себя как метод познания, позволяющий научно обосновывать данные естествознания.

Центральной гносеологической проблемой естествознания того времени становится проблема соотношения философии и естествознания. "Какую бы позу ни принимали естествоиспытатели, – подчеркивает Ф. Энгельс, – над ними властвует философия. Вопрос лишь в том, желают ли они, чтобы над ними властвовала какая-нибудь скверная модная философия, или же они желают руководствоваться такой формой теоретического мышления, которая основывается на знакомстве с историей мышления и ее достижениями"⁶⁸.

Революция в естествознании поставила ученых перед необходимостью методологического перевооружения. И только материалистическая диалектика действительно представляла собой мощное средство для исследования новых форм движения материи и новых открытий, сделанных в естествознании.

Интересно, что и эта гносеологическая проблема не была оставлена без внимания в истории развития философских учений об интуиции. Правда, с интуицией были в основном связаны попытки отстоять право на приоритет метафизического метода, или же стремление примирить идеализм и материализм. Но именно несостоятельность этих попыток и указывала на неверное, ненаучное истолкование природы исследуемого феномена.

Эдмунд Гуссерль (1859-1938) – основоположник феноменологизма, в котором наиболее ярко выразился кризис современной буржуазной философии и ее методологии. Особенно отчетливо это проявилось в его учении об интуиции, предназначенной для познания истин чистой логики, оторванной от реального мира и его законов.

Предметом философских исследований Гуссерля является научное знание и познание. Главная интересующая его проблема – это вопрос об объективности знания. Цель науки, как полагал Гуссерль, должна заключаться в построении ее как строгой теории научного знания. Более того, как впоследствии уточняет основоположник феноменологизма, цель философии не только в том, чтобы постигать научные истины, но и в том, чтобы раскрыть мир жизненный, представляющий основу объективного познания. "Философу недостаточно того, что мы ориентируемся в мире, – пишет Гуссерль, – что мы можем предсказывать будущее течение вещей и восстанавливать прошедшее; он хочет привести в ясность, что такое по существу "вещи", "события", "закон природы" и пр. И если наука строит теории для систематического осуществления своих проблем, то философ спрашивает: в чем сущность теории; что вообще делает возможным теорию... Лишь философское исследование дополняет научные работы естествоиспытателя и математика и завершает чистое и подлинное теоретическое познание"⁶⁹.

Учение об интеллектуальной интуиции, т.е. учение о непосредственном усмотрении сущности вещей, занимает центральное место в теории познания Гуссерля. Избрав своеобразный феноменологический способ движения ко всеобщему, Гуссерль пытается обосновать его в целях доказательства правомерности существования логически всеобщих объектов. Делая вывод о том, что в самом сознании нет главного перехода от созерцания единичного объекта к осмыслению всеобщего, он указывает на необходимость особого специфического акта полагания всеобщего. Этот акт, или интенция, по Гуссерлю, существенно отличается от собственно акта эмпирического созерцания. Оказывается, что для получения всеобщего необходимо "своеобразное сознание". Специально для этого и вводится новый термин "идеация". Всеобщее выводится не путем абстрагирования, а путем идеации, иными словами, путем своеобразного непосредственного усмотрения сущности.

Так Гуссерль вводит новый тип созерцания – "идеирующую абстракцию". Это особого рода сверхчувственное, интеллектуальное созерцание. А процесс приобщения к этому всеобщему происходит посредством интуиции. Значение последней, по его мнению, трудно переоценить. "По самому своему существу, – пишет Гуссерль, – поскольку она направляется на последние начала, философия в своей научной работе принуждена двигаться в атмосфере прямой интуиции, и величайшим шагом, который должно сделать наше время, является признание того, что при философской, в истинном смысле слова, интуиции, при феноменологическом постижении сущности открывается бесконечное поле работы и полагается начало такой науки, которая в состоянии получить массу тончайших и обладающих для всякой дальнейшей философии решающим значением различений без всяких косвенных символизирующих методов, без аппарата умозаключений и доказательств"⁷⁰.

Итак, из анализа гуссерлевской концепции интуиции следует, что интуиция – это высший род познания, позволяющий непосредственно созерцать всеобщее, находящееся в самом познании, безотносительно к тому, соответствуют ли эти сущности чему-нибудь в реальности. Пытаясь преодолеть разрыв между мышлением и созерцанием, Гуссерль, будучи ограничен рамками своей феноменологии, на деле продемонстрировал полную несостоятельность и односторонность метафизического подхода к решению одной из сложнейших проблем взаимоотношения человека с объективным миром. В феноменологизме Гуссерля наиболее ярко выразился кризис современной буржуазной философии, а его метод явился очередной неудавшейся попыткой преодолеть этот кризис. Интуиция, таким образом, рассматривалась в гуссерлевском варианте как специфическое орудие в руках философа, предназначенное для непосредственного усмотрения истин чистой логики.

Философский интуитивизм тщетно пытается показать, что не существует никакого противоречия между материализмом и идеализмом, знанием и верой. Абсолютизируя интуицию, представители интуитивизма представляют ее как иррациональный акт в процессе познания. Философский интуитивизм – это тот рубеж в исследовании гносеологической природы интуиции, к которому неизбежно должна была прийти идеалистическая философия. Однако интуитивистские течения рождались на почве крайнего идеализма, принижающего роль логического мышления в познании. В подавляющем большинстве такие учения были направлены против науки и научного познания и заслоняли рациональные подходы к исследованию подлинной природы интуиции.

Но уже в этот период сквозь оковы мистических интуитивистских представлений об интуиции начинают пробиваться материалистические тенденции в разработке проблемы, впитавшие лучшие традиции предшествующей философии, наметившиеся еще в трудах Фейербаха.

Людвиг Фейербах (1804-1872) – один из первых крупных философов-материалистов XIX в. Его работы, по словам К. Маркса, "содержат подлинную теоретическую революцию"⁷¹, заключающуюся прежде всего в том, что отправным пунктом его учения было положение о единстве субъекта и объекта, предполагающее одновременно и их различие. Основополагающая цель мыслительной деятельности субъекта состоит в том, чтобы "отыскивать" и "извлекать" из объекта все, что раскрывает его сущность, – "единое, одинаковое, общее". И, чтобы осуществить познавательные функции, сознание должно быть вооружено результатами "чувственного восприятия". "...Поднимаясь на ступень мышления, человек отнюдь не достигает другого мира, царства духов, сверхземного мысленного мира; он остается на той же самой почве, на почве Земли и чувственности... Мыслить – это прежде всего значит воспринимать многое, разнородное и облекать его в соответствующие формы понятий"⁷².

На пути достижения истины Фейербах не оставляет места самоочевидности, а следовательно, и интуиции. Однако несправедливо было бы не указать на его роль в разработке исследуемой проблемы. Заслуга Фейербаха состоит в том, что, качественно изменив существующие взгляды на сущность человеческого познания, он в определенной мере предопределил дальнейшее направление в исследовании интуиции. Как писал В. И. Ленин, "вся школа Фейербаха, Маркса и Энгельса шла от Канта влево, к полному отрицанию всякого идеализма и агностицизма"⁷³. И хотя нередко исследователи проблемы интуиции придерживались идеалистического направления, но руководствовались они фейербаховским решением вопроса о взаимоотношении субъекта и объекта в процессе познания, направляя тем самым разработку проблемы в сторону материализма. Существенный вклад в этом плане в рассмотрение данной проблемы внесли представители русской философии.

Сложная, противоречивая обстановка, сложившаяся в России на рубеже XIX-XX вв., во многом обусловила столь автономное развитие русской философской мысли. Царское самодержавие, душившее всякого рода прогрессивное движение, отнюдь не способствовало распространению русского философского наследия. А между тем именно в истории русской философии под вынужденным подчас прикрытием идеализма и религии развивались лучшие материалистические тенденции в исследовании целого ряда философских проблем, к сожалению так я не получившие впоследствии своего развития. И нередко в развитии идей, имеющихся в трудах русских философов, приоритет отдавался Западу. Нечто подобное произошло и с проблемой интуиции. Свое синтетическое выражение концепция интуиции, распространенная среди философов России того времени, получила в трудах П. А. Флоренского.

П. А. Флоренский (1882-1943) – ученый энциклопедических интересов. Его основное философское произведение "Столп и утверждение истины", где под "Столпом истины" автор имеет в виду некую достоверность (certitudo). Истина, по мнению Флоренского, становится достоянием субъекта через "акт суждения" об объекте. Всякое суждение при этом дается "непосредственно" или "опосредствованно". "Суждение, данное непосредственно, есть самоочевидность интуиции (evidentia)"⁷⁴. Далее такая "самоочевидность" может трактоваться трояко: "Она может быть самоочевидностью чувственного опыта и тогда критерий истины есть критерий эмпириков внешнего опыта (эмпириокритицистов и проч.): "достоверно все то, что может быть сведено к непосредственным восприятиям органов чувств; достоверно восприятие объекта"... Она может быть самоочевидностью интеллектуального опыта, и критерием истины в этом случае будет критерий эмпириков внутреннего опыта (трансценденталистов и пр.), а именно: "достоверно все то, что приводится к аксиоматическим положениям рассудка, достоверно самовосприятие субъекта..." И, наконец, самоочевидность интуиции может быть самоочевидностью интуиции мистической; получается критерий истины, как он разумеется большинством мистиков: "Достоверно все то, что остается, когда отвеяно все неприводимое к восприятию субъект-объекта, достоверно лишь восприятие субъект-объекта, в котором нет расщепления на субъект и объект"⁷⁵.

Критикуя все предшествующие идеалистические трактовки интуиции, Флоренский, таким образом, явно основывается на фейербаховском учении о субъектно-объектных отношениях в познании. Более того, все указанные три вида самоочевидной данности – "чувственно-эмпирическая", "трансцендентально-рационалистическая" и"подсознательно-мистическая" – имеют общий недостаток: "это голая их данность, их неоправданность"⁷⁶.

Напомним, что Декарт считал гносеологическим признаком интуиции ясность и самоочевидность. Лейбниц, отводя интуиции важное место в своей философской системе, использовал ее именно для того, чтобы доказать, что для науки "было бы безумием ожидать логического доказательства по каждому вопросу и не действовать сообразно ясным и очевидным истинам, если они не удостоверяемы доказательствам"⁷⁷. Но сам же Лейбниц вынужден был признать, что еще Эвклид считал необходимым для получения научной истины именно с помощью разума доказывать то, "что достаточно ясно на основании опыта и чувственных образов"⁷⁸. Интуитивная ясность и очевидность впоследствии окажутся сложным препятствием на пути построения научного знания. Это неверное истолкование и применение интуиции привлечет внимание Б. Рассела. Ведь действительно порой "нисколько не является самоочевидным, что одно очевидное предположение вытекает из другого очевидного предположения", и именно потому, доказывая очевидное, наука открывает "действительно новые истины"⁷⁹.

Обо всем этом, как известно, в философской литературе неоднократно упоминалось. Но вот совершенно без внимания был оставлен тот факт, что еще задолго до Рассела в русской философии⁸⁰ отмечалось это важное для науки обстоятельство: "По странной иронии, – писал Флоренский, – именно тот критерий, который хочет опираться исключительно на свое фактическое господство надо всем, на право силы над каждою действительною интуицией, – он-то и нарушается фактически каждою действительною интуицией"⁸¹. Таким образом, взгляд на интуицию качественно изменяется: она не должна быть только самоочевидной данностью, она суть и нечто иное.

"Итак, если критерий самоочевидности недостаточен прежде всего теоретически, как останавливающий искание духа, то он негоден затем и практически, как не могущий осуществить своих притязаний и в им же обведенных границах. Непосредственная данность интуиции всех трех родов (объективной, субъективной и субъективно-объективной) не дает достоверности. Этим в корне осуждаются все догматические системы, не исключая кантовой, для которой чувственность и разум со всеми его функциями суть простые данности"⁸². По-видимому, полагает автор, существует два выхода из этой ситуации. Если все же попытаться отстаивать самоочевидность как критерий проявления интуиции, во-первых, можно "тупо упереться в очевидность интуиции, в конце концов сводящейся к данности известной организации разума, откуда и вытекает пресловутый спенсеровский критерий достоверности"⁸³, во-вторых, можно "безнадежно устремиться в разумную дискурсию, являющуюся пустою возможностью спускаться ниже и ниже в глубину мотивации"⁸⁴.

Конечно, Флоренский не прав, считая, что ни тот ни другой путь не принесет "удовлетворения" в поисках достоверного знания, не поможет увидеть "Столпа истины". Однако роль интуиции в этом процессе он видит, пожалуй, более верно, чем все его предшественники.

Абсолютная истина есть и выступает как "безусловная разумность": она, конечно, познаваема и существует как факт, причем именно факт ее существования, как считает Флоренский, и предопределяет существование "конечной интуиции". Истина подвергается абсолютному доказательству, поскольку имеет строение "конечной дискурсии", "Истина есть интуиция, Истина есть дискурсия, или проще: Истина есть интуиция, которая разумна, т.е. дискурсивна. Чтобы быть дискурсивного, интуиция должна быть интуицией не слепой, не тупоограниченной, а уходящею в беспредельность, не возможною только, а действительною, актуальною"⁸⁵.

Разум человеческий антиномичен, по мнению Флоренского, в нем сосредоточены два противоборствующих начала: конечность (дискурсия) и бесконечность (интуиция). Для получения истины необходимо взаимодействие интуиции и дискурсии. Истина есть актуальная бесконечность, которая постигается "дискурсивной интуицией" или "интуитивной дискурсией". "Дискурсивная интуиция должна содержать в себе синтезированный бесконечный ряд своих обоснований, интуитивная же дискурсия должна синтезировать весь свой беспредельный ряд обоснований в конечность, в единство, в единицу. Дискурсивная интуиция есть интуиция дифференцированная до бесконечности; интуитивная же дискурсия есть дискурсия интегрированная до единства"⁸⁶. Так впервые интуитивная самоочевидность и ясность была заменена взглядом на интуицию как познавательную функцию сознания, связанную с дискурсивным мышлением, которое в свою очередь рассматривалось как иная функция сознания. И в этом плане исследования Флоренского представляют определенный интерес и значимость. Правда, растворенные в обширном богословском трактате, каковым является "Столп и утверждение истины", эти взгляды не получили ни достаточной систематизации, ни обоснования, ни дальнейшего распространения. Однако сама постановка вопроса об интуиции как важнейшей функции сознания, связанной с дискурсией, представляется весьма плодотворной для дальнейшего материалистического решения проблемы. И то обстоятельство, что Флоренский был известным ученым – естествоиспытателем и математиком, во многом способствовало тому, что в своей концепции дискурсивной интуиции он вступает в непримиримое противоречие со своими фидеистическими взглядами.

Все рассматриваемые нами концепции интуиции, несмотря на специфический подход у отдельных философов, указывают на постановку проблемы интуиции как чисто гносеологической. Существенно отличается от них в этом плане подход к проблеме интуиции в неопозитивизме.

Неопозитивизм возник в связи с постановкой новой гносеологической проблемы естествознания – проблемы обоснования данных естественных наук. Претендуя на роль истинной философии, неопозитивизм отвергает интуицию, освобождая место логике, как единственно истинному языку науки. Очистив гносеологию от интуиции, неопозитивисты тем не менее не отказываются от нее совсем, выдвигая свое толкование интуитивного процесса как некоего психологического феномена, подвергая при этом критике все предшествующие концепции интуиции. Например, один из классических представителей современного неопозитивизма, Карнап, говорит: "Мой взгляд на этот предмет состоит в том, что нет такой вещи, как логический метод получения новых идей или логическое воспроизведение этого процесса. Мой взгляд может быть выражен словами, что всякое открытие содержит "иррациональный момент" или "творческую интуицию" в бергсоновском смысле"⁸⁷. Кроме интуитивного восприятия.

Карнап отмечает существование еще "нерациональной интуиции", или "религиозного откровения". Карл Поппер считает, что проблема получения нового знания должна быть отнесена к проблемам психологическим, не имеющим никакого значения для логического анализа сформулированных кем-то готовых результатов⁸⁸.

Таким образом, область теории познания значительно суживается рамками только логического познания. Чувственное познание, являющееся фактическим источником всякого знания, автоматически выводится за пределы области познания. Интуиция целиком передается в сферу психологии индивидуальной личности и объявляется вообще непостижимой для логико-философского анализа. Однако неопозитивисты все же признают, что все наше знание основано на опыте (под последним имеются в виду человеческие ощущения и переживания). И именно интуиция – этот психологический феномен, позволяет получать знания из нас самих, игнорируя существование объективного мира и его законов. Истинная философия, по "компетентному" мнению сторонников неопозитивизма, должна абсолютно отвергнуть интуицию как метод познания.

Проблема обоснования математики нашла свое отражение в концепции интуиционизма. Математика – особая сфера знания, и единственным средством ее обоснования и критерием истинности ее положений может быть только интуиция как непосредственная самоочевидная ясность, доступная человеку. Логика и философия оказываются непригодными.

Действительно, математическое знание обладает специфической особенностью, которая заключается в том, что математика оперирует объектами особой природы. Это объясняется внутренними потребностями развития математической науки, абстрактно-логическим характером ее понятий. Исключительная степень абстракции, отвлеченность математических понятий позволяют математически описывать самые разнообразные процессы в природе и обществе. При этом математика, быть может, как ни одна другая наука, придает особое значение строгости логического доказательства своих положений и выводов. В современной математической науке уровень абстракции значительно возрастает, понятия, из которых она строится, образуются не только посредством отвлечения от объектов материального мира, но и путем обобщения и дальнейшей идеализации ранее возникших понятий. Таким образом, основные понятия математики в процессе своего получения действительно связаны с непосредственным интуитивным восприятием, однако отсюда вовсе не следует интуиционистский тезис об априорности математических аксиом.

Интуиционизм сформировался как попытка преодоления известных трудностей математической науки, связанных с анализом понятия "бесконечность" в период так называемого "кризиса математических основ". Последний был вызван обнаружением парадоксов теории множеств.

Исходные позиции интуиционизма заключаются в следующем: "Согласно Брауэру, математика тождественна с точной частью нашего мышления... Никакая наука, в частности ни философия, ни логика, не может служить предпосылкой для математики", – отмечает в своей работе "Обзор исследований по основаниям математики" виднейший представитель интуиционизма А. Гейтинг, – "было бы порочным кругом применять в качестве средств для доказательства какие-либо философские или логические принципы, потому что в формулировке таких принципов уже предполагаются математические понятия. Для математики не остается никакого другого источника, кроме интуиции, которая с непосредственной ясностью помещает перед нашими глазами математические понятия и выводы. Эта интуиция является не чем иным, как способностью рассматривать в отдельности различные понятия и выводы, регулярно встречающиеся в обычном мышлении"⁸⁹.

Следует отметить, что интуиционизм не философское направление и тем более не разновидность философского интуитивизма. "Он имеет специфическое математическое содержание, независимое от философии и ни в какой мере не подлежащее ее опеке"⁹⁰. В интуиционизме, несомненно, есть и рациональные моменты, связанные с тем, что среди сторонников этого течения немало талантливейших математиков, внесших огромный вклад в развитие этой науки. И хотя проблема интуиции выдвигалась ими из собственно проблем математики, но, "как бы глубоко ни коренился интерес к интуиции в проблематике самой математики, успехи и неудачи в разработке понятия интуиции всегда были самым тесным образом связаны с принципиальной "философской ориентировкой ученых... Невозможно понять ход развития учений об интуиции в математике, не изучая связи этого развития с борьбой материализма против идеализма, диалектики, против метафизики"⁹¹. Исходя из этого, интересно проследить анализ понятия интуиции у Германа Вейля.

Герман Вейлъ (1885-1955) в сборнике "О философии математики" так определяет математическую интуицию: "Исходным пунктом математики является натуральный ряд чисел... В природе самого дела заложено, что узрение сущности, из которого проистекают общие теоремы, всегда основывается на полной индукции, на изначальной математической интуиции"⁹². И из этой "интуиции сущности", опирающейся па полную индукцию, происходят, по Вейлю, все общие суждения. "Причем она не нуждается в дальнейшем обосновании, да и не способна к нему, ибо она есть не что иное, как математическая первоинтуиция... Все это определено apriori сущностью процесса прохождения алеф математической первоинтуиции"⁹³. Так, Вейль отдает интуиции определенный приоритет над логически опосредованным знанием, отводя на второй план логические и формальные основы математики. "Математика не состоит в том, – писал Вейль, – чтобы развивать по всем направлениям логические выводы из данных посылок; нет, ее проблемы нельзя разрешить по установленной схеме вроде арифметических школьных задач. Дедуктивный путь, ведущий к их разрешению, не предуказан, его требуется открыть, и в помощь при этом нам служит обращение к мгновенно прозревающей многообразие связи интуиции, к аналогии, опыту"⁹⁴.

Однако, несмотря на то, что Вейль отдает предпочтение интуиции, он вовсе не противопоставляет ее логическому мышлению, и в этом плане интуиция Вейля качественно отличается от алогической интуиции Бергсона. Интуиционизм пытается вскрыть связь интуиции и логического мышления в процессе математических построений. Но существенным упущением этих попыток было то, что за кажущейся интуитивной ясностью и убедительностью интуиционисты не видели результата развития всей предшествующей исторической практики. А без использования гносеологического критерия практики любая теория интуиции становится несостоятельной.

Вся история математики свидетельствует о том, что "интуитивная ясность" не может служить действительным критерием истинности математических положении. Такой подход в конечном итоге опять же остается выражением тенденций субъективно-идеалистической философии"⁹⁵.

Новейшие достижения современного естествознания рождают и новую гносеологическую проблему. Суть ее заключается в том, что методы классической физики оказались непригодными для исследования специфических свойств микрообъектов. Новые этапы истории естествознания (период "эволюции идей" и "математики переменных отношений") поставили ученых перед необходимостью поиска новых форм, методов и приемов исследования. Особый интерес в этом плане представляют методологическая концепция Нильса Бора и исследования в области методологии современной физики Альберта Эйнштейна. Интуиция рассматривается теперь как один из методов научного познания в естествознании.

Альберт Эйнштейн (1879-1955) – один из величайших мыслителей XX в. Его философские воззрения, быть может, более чем у кого бы то ни было, тесно связаны с проблематикой и достижениями современного естествознания. Общая теория относительности противоречила кантовскому представлению об априорности пространства и времени. Так, Эйнштейн становится противником философского априоризма Канта. Его выступления против позитивизма непосредственно связаны с методологическими принципами, лежащими в основе разработки физических теорий.

Объектом познания для Эйнштейна выступает материальный мир, существующий независимо от познающею субъекта. Мир, упорядоченный причинной взаимосвязью всех происходящих в нем процессов, находится в постоянной каузальной гармонии. Постижение этой гармонии заключено в постоянном движении от эмпирических данных к обобщению. Неисчерпаемый объект науки тем более адекватно отражается в физической науке, чем больше исходных общих принципов лежит в основе ее теории. Критически подойдя к положениям Юма и Канта, Эйнштейн создает свою концепцию получения общих понятий.

"Сумасшедшие идеи", "безумные" и парадоксальные выводы привели к тому, что ученые все чаще уходят от отдельных частных вопросов к общим теориям, раскрывающим картину Вселенной, столь необходимую для всего человечества. Требование к сегодняшней теории, по образному выражению Н. Бора, состоит в том, "достаточно ли она безумна, чтобы стать правильной". Примером такого "безумного" перехода в современной науке может служить поворот от ньютоновских представлений к идеям Эйнштейна. Поэтому для нас и представляет особый интерес концепция интуиции, предложенная Эйнштейном.

Исходным моментом в процессе выведения общих понятий является связь понятий с ощущениями, которая, по мнению Эйнштейна, носит интуитивный характер. С ее помощью в сознании ученого возникает ряд смутных ассоциаций, предваряющих логические и математические построения. На этой первой ступени (интуитивной) в процессе научного исследования основная роль в механизме научного творчества отводится "физической интуиции". Понятия, полученные на этой "ассоциативной" ступени, могут и не обладать физическим смыслом, поскольку они непосредственно не связаны с наблюдением. Для выявления физического содержания понятий необходима связь физической интуиции с логическим анализом и последующей экспериментальной проверкой. "Физическая интуиция" толкает ученого к поискам кратчайшего пути к эксперименту, позволяющему теории обрести истинный физический смысл. Так "физическая интуиция" сменяется "математической интуицией", а последняя в свою очередь – "экспериментальной". Именно математическая интуиция дозволила Эйнштейну прийти к заключению, что существует иное, по сравнению с классической физикой, разделение понятий на формальные и физически содержательные, т.е. допускающие сопоставление с наблюдением.

Итак, в основе всякого научного исследования лежит построение и оперирование общими понятиями. Этому принципу Эйнштейн следовал во всех своих научных поисках. В соответствии с этим он отказывается от конвенционального для физиков пути, когда теоретик идет вслед за экспериментатором. И, хотя убеждение в необходимости идти по противоположному направлению сложилось значительно позднее, интуитивно он следовал ему всегда.

Эйнштейн не случайно ставит "физическую интуицию" на первое место в анализе механизмов научного творчества. Благодаря своей "физической интуиции" он не следовал обычной схеме развития научной теории. Поэтому и вставали перед ним теоретические проблемы, не связанные с непосредственным наблюдением. С помощью "физической интуиции", по Эйнштейну, и выводятся общие понятия, лежащие в основе всякой новой физической теории. Следовательно, "высшим долгом физиков является поиск тех общих элементарных законов, из которых путем чистой дедукции можно получить картину мира. К этим законам ведет не логический путь, а только основанная на проникновении в суть опыта интуиция"⁹⁶ (курсив наш – В.И., А.Н.).

Стоящая на втором месте "математическая интуиция" вовсе не предназначена для замены логического доказательства. Она важна в тех случаях, когда не хватает средств логического анализа, когда математическое положение не может быть непосредственно выведено из имеющихся данных. Иными словами, "математическая интуиция" необходима в тех случаях, когда упомянутые "безумные и сумасшедшие идеи" требуют математического описания, чтобы быть подвергнутыми экспериментальной проверке, после чего совершенно не исключено, что они могут стать основой повой физической теории. Так вслед за "математической интуицией" идет "экспериментальная", позволяющая найти возможные, а подчас и кратчайшие пути проверки полученных данных.

Для Эйнштейна совершенно очевидно, что все эти виды интуиции имеют место в процессе научного исследования, но перед ним встает вопрос о возможности детального анализа самого процесса научного мышления ученого. Интерес к этой проблеме вполне закономерен для Эйнштейна. Его трактовка интуиции как момента в процессе познания, позволяющего ученому охватить в сознании новую физическую теорию, в будущем могущую стать стройной системой взглядов, а пока представляющую собой лишь проблематичную цепь выводов и предположений, предполагает и постановку проблемы анализа и самого механизма научного творчества.

Если бы мы могли проследить этот процесс, насколько бы это расширило наши возможности в познании мира, в постижении его гармонии! И Эйнштейн делает попытку к решению данной проблемы. Для этого и вводит он "историческую интуицию". Правда, в его работах этому понятию отводится лишь несколько косвенных замечаний, но и из них видно, что Эйнштейн считал ее проблемой чисто гносеологической. С помощью "исторической интуиции", предполагал Эйнштейн, появится возможность проникнуть в тайны процесса научного познания и проследить действие самих интуитивных моментов в нем.

Не вдаваясь в подробный анализ недостатков узкой, специфической для физики концепции интуиции Эйнштейна, мы лишь заметим, что интуиция под влиянием новейших достижений естествознания рассматривается теперь как необходимый, неотъемлемый момент самого процесса научного творчества. И это очень важный этап в процессе эволюции исследуемой нами проблемы.

Итак, история философских учений об интуиции, как мы убедились, в определенной мере отражает историю развития теорий познания и естественнонаучного знания: различные теории и отдельные самостоятельные концепции интуиции возникали в диалектической взаимосвязи с постановкой новых гносеологических проблем в науке, и в частности в связи с проблемой метода в естествознании и математике. Приходится лишь сожалеть о том, что роль философов-материалистов и стремлений материалистического истолкования проблемы внутри различных систем идеалистического толка долгое время была оставлена исследователями без должного внимания. Идеалистическая же философия показала свою полную несостоятельность в попытках решить проблему интуиции.

Однако не следует упускать из виду и то обстоятельство, что современная идеалистическая философия отнюдь не собирается лишить себя прав на такую "удобную" способность человеческого разума, каковой является интуиция. Сторонники интуитивизма, неопозитивизма, экзистенциализма и других направлений идеалистического толка вновь пытаются накинуть покрывало мистики, окутать туманом истинную гносеологическую природу интуиции, используя ее как орудие для обоснования своих философских систем. Объективно существующие трудности в исследовании интуиции и по сей день используются для различного рода антинаучных спекуляций, идеалистических извращений, приобретающих на современном уровне развития науки все более утонченный характер.

В связи с этим критический анализ немарксистских концепций интуиции с позиций диалектического материализма не потерял своей актуальности и для современной марксистско-ленинской философии.

Важным итогом историко-философского анализа проблемы является установление того факта, что диалектико-материалистическая трактовка интуиции выступает как закономерное явление эволюции материалистических тенденций домарксистской философии. Трактовка интуиции в свете ленинской теории познания не только укладывается в рамки марксистской гносеологии, но и способствует подтверждению, углублению и развитию этой теории.

ОСОБЕННОСТИ СОВРЕМЕННОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ФЕНОМЕНА ИНТУИЦИИ

В последние годы проблема интуиции привлекает к себе пристальное внимание представителей самых различных областей научного знания: математики, кибернетики, медицины, физиологии высшей нервной деятельности и особенно психологии. Однако сразу же оговоримся: этот интерес по существу не связан: с традиционно-философскими представлениями об интуиции и тем более не опирается на результаты соответствующих исследований. К этому имеются свои причины.

Дело в том, что в отечественной и зарубежной марксистской философии проблема интуиции в течение длительного времени рассматривалась исключительно в плане критического анализа различного рода идеалистических концепций буржуазной философии. Традиция, как уже отмечалось, прочно связала интуицию с идеализмом, которому она фактически была отдана на откуп и который, надо признать, умело использовал объективные трудности в решении проблемы в своих собственных интересах.

Вполне естественно, что методы идеализма и главным образом результаты соответствующих исследований проблемы вызвали в среде философов-материалистов и материалистически мыслящих естествоиспытателей глубокое разочарование, неприязнь и скептическое отношение к самому объекту исследования⁹⁷. В представлении большинства ученых понятие "интуиция" олицетворяло собой средневековое шарлатанство, возрождало дух мистицизма и иррационализма. Об интуиции стали судить главным образом на основании знакомства с различными интуитивистскими теориями, носящими антинаучный, открыто идеалистический характер. Некоторые современные ученые до сих пор даже не подозревают о существовании каких-то иных, отличных от интуитивистских, теорий интуитивного знания. Так, автор книги "Интуиция и наука" М. Бунге без всякого на то основания причисляет к интуитивистам Декарта, Канта и всех тех философов, которые уделяли внимание проблеме интуиции. Понятие "философское" становится для Бунге синонимом понятия "интунтивистское".

И вдруг метаморфоза: об интуиции заговорили как о влиятельном факторе современного научного знания. Из мифа интуиция превращается в реальность, из орудия мистики в объект и средство научного познания. При этом некоторые исследователи склонны усматривать в интуиции своего рода панацею в решении ряда актуальных научных проблем. "Многие отрасли современной науки, – считают В. Пушкин и В. Фетисов, – заинтересованы в раскрытии закономерностей интуиции. Незнание этих закономерностей затрудняет решение важных вопросов научной организации труда людей, занятых интеллектуальной деятельностью. Познание интуиции может оказать существенную помощь кибернетике. Многие очень важные для современного человечества проблемы могли бы быть по-другому освещены, если бы была построена научная теория интуиции"⁹⁸.

Подобные высказывания все чаще появляются на страницах научной печати и научно-популярных изданий.

Современная научно-техническая революция заставила пересмотреть многие традиционные представления и оценки, выдвинула новые позитивные задачи, стимулировала развитие некоторых важных областей научного знания. Среди последних особое место занимает современная наука о творчестве – эвристика. Некогда чисто риторический вопрос экономической эффективности научной деятельности в период превращения науки в "непосредственную производительную силу" стал настолько актуальным, что может, по мнению некоторых зарубежных специалистов, служить своеобразным критерием потенциальной экономической, политической и военной мощи государства.

Отсюда понятно то серьезное внимание, которое уделяется вопросам организации научной деятельности, что выражается, в частности, в создании крупных научных коллективов, объединяющих специалистов самых различных отраслей научного знания, в разработке и практическом внедрении специальных программ⁹⁹, направленных на стимуляцию творческой деятельности как целого коллектива, так и отдельной творческой личности. Последняя представляет собой интерес, поскольку именно в ней добытый и накопленный общими усилиями человечества запас знаний и опыта органически соединяется с комплексом индивидуальных, единственных в своем роде (уникальных) факторов, составляющих основу дальнейшего развития научного знания.

Прежде всего ученых интересует вопрос о психофизиологических и психоинтеллектуальных ресурсах человека¹⁰⁰. Соответствующие исследования весьма интенсивно проводятся как в нашей стране, так и за рубежом. По некоторым сведениям к настоящему времени учеными различных стран "выявлено" в общей сложности около пятидесяти компонентов, рассматриваемых в качестве "элементов интеллекта". Несмотря на доминирование субъективных мнений, нельзя не обратить внимание на тот очевидный факт, что некоторые из "выявленных" компонентов фигурируют в подавляющем большинстве данных. В число этих "избранных" неизменно входит и интуиция как психоэвристический феномен.

Причастность интуиции к творческому процессу стала для многих исследователей столь очевидной, что превратилась в условие и исходный пункт позитивного решения как той, так и другой проблемы. Один из основоположников теории творчества, А. Пуанкаре прямо заявлял, что от решения проблемы интуиции зависит успех в раскрытии тайны научного творчества и б конечном счете – прогресс науки. Гиперболизация данного тезиса очевидна, но Пуанкаре, видимо, прав в том, что творчество и интуиция не могут не иметь точек соприкосновения. Это мнение разделяют С. Е. Зак, А. Н. Леонтьев, С. Р. Микулинский, В. А. Энгельгардт, М. Г. Ярошевский, А. Ньюэлл, Г. Саймон, Дж. Шоу и многие другие известные советские и зарубежные ученые – специалисты в области проблемы творчества. Б. М. Кедров утверждает, что интуицию можно познать и должным образом оценить лишь в цепи творческого процесса¹⁰¹.

Вопрос о соотношении творческого и интуитивного в значительной степени осложняется тем, что содержание самого понятия "творчество" остается едва ли более содержательным, чем понятие "интуиция". Существует масса определений этого понятия, но ни одно из них не является исчерпывающим в силу чрезвычайной сложности и специфичности этого феномена. Обычно под творчеством понимают специфическую форму человеческой деятельности, отличающуюся новизной и оригинальностью, свидетельствующую о яркой индивидуальности Творца, о его способности выдвигать нешаблонные идеи и предлагать неожиданные решения. По шутливому замечанию Д. Прайса, творчество проявляется тогда, когда со словом "черное" вопреки ассоциациям связывают не слово "белое", а слово "икра".

Некоторые исследователи полагают, что сущность творчества может быть раскрыта через одну из его характерных черт: оригинальность, новизну или целесообразность, как полагает Г. Неллер. Известно, однако, что оригинальность никогда не считалась монополией высокоразвитого интеллекта и критерием прогресса, а слово "целесообразность" нередко оказывалось связанным с весьма скользкими принципами узкого прагматизма.

Попытки раскрытия тайн творческого мышления привели, например, американских исследователей Д. Маклейланда и У. Уайта к выводу о первостепенной значимости профессиональной компетентности ученого, его общей и научной эрудиции. Надо полагать, данные факторы действительно играют важную роль в творческой деятельности ученого и если не являются главным ее критерием, то во всяком случае находятся ближе к истине, чем утверждение о том, что "исследовательский талант, независимость и творческий характер мышления никак не связаны ни с запасом знаний, ни со способностью человека"¹⁰². Но что же в таком случае предопределяет творческий успех? Случай. Именно "случайные открытия" составляют "истинный прогресс в науке"¹⁰³.

Большинство ученых, однако, категорически отвергают концепцию "случайных открытий", справедливо полагая, что таковых в науке нет и быть не может. Предположить, что открытия в науке есть дело случая, остроумно заметил Ж. Адамар, равносильно предположению о том, что обезьяна, постукивающая по клавишам пишущей машинки, может "случайно" воспроизвести текст американской Декларации о независимости. И дело вовсе не в том, что элементам случайности в творчестве нет места, а в том, как понимать это случайное, какую роль ему следует отводить.

Ни одно явление действительности, в том числе и творческий процесс, не протекает в рамках "чистой необходимости". Случайное Гегель считал необходимым элементом, содержащимся во всяком конечном, "формой", за которой скрывается необходимость. Применительно к творчеству нельзя не согласиться с Адамаром, считавшим, что часто люди приписывают случайности то, причины чего они не в состоянии раскрыть. "Мерой нашего невежества" назвал "творческую случайность" А. Пуанкаре.

Наличие непредсказуемых (случайных) элементов в творческом процессе исключает возможность позитивного влияния на ход последнего, его алгоритмизации. Творческий процесс, равно как и интуиция, представляет собой в высшей степени индивидуализированное явление. Именно поэтому вызывает недоверие проникшее на страницы одного серьезного научного издания сообщение о том, что американскому психологу Раггу удалось выработать "правила интуитивного озарения". Попытки подобного рода (в частности, основанные на методах анкетирования и тестирования) предпринимались психологией творчества неоднократно, но не давали принципиально новых результатов в позитивном решении проблемы; в лучшем случае они способствовали выработке новых частных методик в системе стимуляции творческой деятельности.

Понятие творчества настолько широко и многообразно, что в ряде случаев оно вообще теряет всякие реальные границы. Так, существует мнение о возможности и правомерности вынесения понятия "творчество" в область животного царства и даже неживой природы. В этом случае становится непонятно: что же остается на долю "нетворческого" и существуют ли критерии, позволяющие отразить специфику и сущность творчества?

Такие критерии, видимо, существуют, и искать их следует в сфере общественно-исторической практики, а не за ее пределами.

Творчество представляет собой социально-исторический продукт, неотделимый от понятия труда, связанный с ним и исторически и логически. Творчество может быть как в большом, так и в малом; оно не зависит от масштабов и рода деятельности, но вместе с тем невозможно без высшей степени осознания целей и задач этой деятельности. Творческий процесс детерминирован самой природой человеческого мышления и является качественно высшей формой последнего.

В известной степени это относится и к интуиции, как элементу творческого мышления. Конечно, не всякое интуитивное есть творческое в подлинном смысле этого слова, но творчество как таковое, видимо, не может быть без "интуитивных прозрений", догадок, предположений. "Безинтуитивное творчество" – не более чем психическая иллюзия. Элементы интуитивного знания в снятом виде всегда содержатся в результатах творческой деятельности.

Неубедительно выглядят попытки связать интуицию лишь с некоторыми конкретными формами творчества. Любопытно то, что одни считают интуицию важнейшим элементом художественного творчества, отказывая в этом творчеству научному, другие, напротив, превозносят роль интуиции в научном творчестве, поскольку последнему якобы чаще приходится выходить из сферы логического, за границы "здравого смысла" (М. Бунге).

Подобные аргументы несостоятельны. В свое время, например, "здравый смысл" как профессиональных деятелей искусства, так и широких слоев любителей восстал против творческих методов и художественных приемов импрессионистов, нарушивших традиционные, общепринятые и казавшиеся незыблемыми каноны живописи. Но история убедительно показала несостоятельность и мнимый характер подобного рода опасений, и искусство импрессионизма стало замечательной вехой в истории мировой культуры.

Итак, современный исследователь стоит перед очевидным фактом, суть которого состоит в том, что понятие "интуиция" выступает в настоящее время в двух значениях: традиционно-философском (гносеологическом) и современном – психоэвристическом.

Данное обстоятельство послужило причиной возникновения среди философов определенного рода коллизии: одни из них решительно воспротивились современной интерпретации проблемы, другие, напротив, безоговорочно восприняли ее современную трактовку, не поставив даже вопроса об особенностях исторической и логической эволюции проблемы.

В связи с этим возникает закономерный и чрезвычайно важный вопрос: действительно ли в традиционной и современной трактовках понятия "интуиция" речь идет о различных явлениях? Если это так, то можно ли считать содержание понятия "интуиция" в его современном толковании объектом философского исследования и какую позицию вообще должна занять в сложившейся ситуации марксистская философская наука? Этот вопрос имеет принципиальное значение. От ответа на него в полной мере зависит судьба дальнейших творческих исследований проблемы интуиции.

Одним из первых обратил внимание на необходимость внесения ясности в данный вопрос В. Ф. Асмус. "Нельзя никому запретить называть "интуицией" способность изобретения и предшествующую доказательству способность предвидения. Но надо точно оговорить этот смысл понятия "интуиции" и отличить его от понятия о логически невыводимых элементах доказательства"¹⁰⁴. По мнению автора, интуиция есть форма непосредственного знания; ко всем другим интерпретациям данного понятия философия не имеет никакого отношения. Следует заметить, что данная точка зрения имеет как своих сторонников, так и своих противников.

Попытаемся, однако, разобраться в существе двух трактовок понятия "интуиция", отмеченных В. Ф. Асмусом: "способность изобретения и предшествующая доказательству способность предвидения" и "логически невыводимые элементы доказательства". Прежде всего следует заметить, что подход к пониманию интуиции как "способности изобретения" не свойствен большинству исследователей этой проблемы. Последние рассматривают интуицию не как "способность изобретения", а, скорее, как важный элемент творческого мышления, одну из его специфических форм. Если говорить точнее, то под "эвристической интуицией" понимается способность "угадывать" (предвидеть) результат до того, как он будет получен средствами логического вывода. Мы не усматриваем принципиального различия понятий "логически невыводимые элементы доказательства" и "предшествующая доказательству способность предвидения", ибо первое вовсе не означает принципиальной невозможности последующего логического вывода данных, полученных интуитивным путем.

Таким образом, никакой дилеммы здесь по существу нет, нет и двух различных интуиции. Есть два аспекта исследования проблемы: философский и психологический (психоэвристический).

Тщательный анализ многочисленных концепций и гипотез по проблеме позволяет сделать вывод о том, что трактовка интуиции как психоэвристического феномена есть не что иное, как результат объективного отражения исторических и логических закономерностей эволюции научного знания и, соответственно, самого понятия "интуиция".

Проблема интуиции родилась в науке как бы дважды. Первый раз – как гносеологический феномен в системе зарождающейся теории познания (древнеиндийская и античная философия). Вторично интуиция была "открыта" наукой уже в качестве психического, позднее психоэвристического феномена. Не случайно это "открытие" совпало по времени с зарождением психологии как самостоятельной области научного знания. С этого времени (конец XIX в.) исследование проблемы пошло по двум относительно самостоятельным направлениям: собственно-философском (гносеологическом) и психологическом. К этому же историческому периоду относятся и первые серьезные и систематические попытки проникнуть в тайны творческого процесса, и прежде всего в его психические механизмы.

Естественно, что в сложившейся ситуации интуиция привлекала внимание исследователей именно в качестве психического, опирающегося на более реалистическую почву феномена. Понятия "творчество" и "интуиция" оказались не только тесно связанными, но содержание последней получило в данном аспекте свое специфическое, характерное преломление в качестве эффекта, названного В. Кёлером инсайтом (insigt), догадкой. Нет, видимо, надобности еще раз подробно останавливаться на том, почему именно данному аспекту исследования и данному пониманию феномена интуиции было отдано предпочтение подавляющим большинством материалистически мыслящих исследователей.

В последние годы на страницах ряда научных изданий были опубликованы интересные материалы по проблеме интуиции, с которыми выступили некоторые советские и зарубежные ученые: В. Ф. Асмус, М. Бунге, Э. В. Ильенков, А. С. Кармин, Б. М. Кедров, П. В. Копнин, М. Млезива, В. Мликовска, А. А. Налчаджян, Я. А. Пономарев, К. Попович, А. Г. Спиркин, И. Третера, М. Фрицганд, Е. П. Хайкин и др. В этих исследованиях нашли отражение многие актуальные проблемы интуиции. Вместе с тем еще далеко не все вопросы получили должное освещение; некоторые из них вообще выпали из поля зрения исследователей.

Для многих из них несколько неожиданным оказалось столкновение с чрезвычайно широким, поистине безграничным семантическим диапазоном самого понятия "интуиция": от смутного полуосознанного "предчувствия", близкого по своему характеру и форме проявления к психобиологическому инстинкту животных, до высших форм творческого мышления, имеющих место в науке и искусстве. По современным представлениям интуиция это и "вид знания", и "специфическая способность", и "особое чутье", и "догадка", и "мгновенное восприятие", и даже "фантазия".

Следует отметить, что отсутствие в науке твердых и ясных представлений на этот счет, невозможность проверки результатов исследований экспериментальными методами создали условия для проникновения в широкую печать недостаточно квалифицированных и путаных мнений. Многие авторы независимо от рода их профессиональной деятельности и научных интересов, затрагивая в той или иной мере вопросы теории творчества, считают своим долгом попутно обогатить проблему интуиции новыми, как правило весьма произвольными, дефинициями. В результате этого, как справедливо отмечалось специалистами, среди того, что пишут и говорят об интуиции, общим является лишь само слово "интуиция".

В поисках решений проблемы интуиции многие философы пошли по пути выявления сущности феномена через исследование некоторых его специфических свойств и особенностей, таких, например, как "непосредственность", считая последнюю важнейшей, наиболее характерной особенностью интуитивного мышления, определяющую его гносеологическую сущность, причем это в равной мере относится как к интуиции чувственной, так и интуиции рациональной. Сложнее обстоит вопрос с эвристической интуицией. Однако последняя представляет собой одну из форм интеллектуальной деятельности, хотя и весьма специфическую, но вряд ли благодаря этому обстоятельству выходящую за рамки теоретической формы познания. Эвристическая догадка возникает внезапно и без видимого опосредствования мышлением в логико-дискурсивной форме. Естественно, что "непосредственность" подобного рода отличается от того понимания непосредственности, которое имеется в виду при чувственной интуиции.

Таким образом, непосредственность является существенной чертой как чувственной, так и рациональной интуиции. Однако если очевидность непосредственности чувства не вызывает сомнений, равно как и то, что данная форма познания не представляет собой сложной гносеологической проблемы, то непосредственность рациональной интуиции (непосредственность абстрактных форм мышления), напротив, является чрезвычайно важной проблемой гносеологии, которую не могли правильно решить ни античные философы, ни рационалисты. Основная ошибка как Платона, так и рационалистов XVII в. состоит в том, что, во-первых, непосредственности придавалось абсолютное значение и, во-вторых, интуиция, как непосредственная форма знания, рассматривалась как самостоятельная и независимая форма постижения истины, причем более надежная, чем все прочие. Впервые это заблуждение было преодолено в диалектической системе Фихте – Гегеля.

Гегель выступил решительным противником абсолютизации непосредственности в познании. Прежде всего встал вопрос о том, являются ли чувства человека всегда непосредственной данностью. Очевидно, что такие формы психического отражения, как инстинкт и другие чувства, не выходящие за границы психобиологического регулирования, изначальны, непосредственны. А если речь идет о чувствах, включенных в систему сознательной деятельности? Гегель исходит из предположения, что в сознательной деятельности человека нельзя резко разграничивать чувства и мышление. В человеческом созерцании имеются элементы мышления. Чувства опосредствуются мышлением. В отличие от чувств животного чувства человека активизированы сознанием. В человеческой практике, отмечал К. Маркс, чувства становятся "теоретиками".

Гегель рассматривал непосредственное знание через призму диалектического характера знания, где каждая из его сторон (моменты непосредственного и опосредствованного) выступают как противоречивые стороны единого и неразрывного целого. "Во всех... случаях непосредственность знания не только не исключает его опосредствования, но даже, наоборот, они так связаны друг с другом, что непосредственное знание представляет собой как раз продукт и результат опосредствованного знания"¹⁰⁵.

Непосредственность всегда диалектически снимается опосредствованием, как результат онтогенеза и филогенеза. Эту мысль Гегеля В. И. Ленин отметил в своих конспектах "Науки логики". Основным для науки, говорил Гегель, является не изначальный характер непосредственного, а то, что непосредственное и опосредствованное в знании представляют нескончаемый круговорот, в котором конец есть одновременно и начало.

Но Гегель не довел главную идею до логического конца, оставаясь в идеалистических границах своего мировоззрения: идеальное опосредствуется тем же идеальным, мысль – мыслью.

Проблема диалектики непосредственного и опосредствованного знания получила всестороннее развитие лишь в философии марксизма, включившего в процесс познания "практику человека и технику"¹⁰⁶. Классики марксизма подчеркивали, что в процессе познания характерным моментом является не опора на непосредственно воспринимаемые элементы, а доминирование опосредствующих факторов. Непосредственным (в абсолютном смысле), говорил В. И. Ленин, может быть лишь ощущение. Познание же как процесс отражения есть "не непосредственное, но цельное отражение, а процесс ряда абстракций, формирования, образования понятий, законов..."¹⁰⁷.

В связи с вышеизложенным закономерно возникает вопрос: является ли интуиция непосредственной формой знания? Вполне очевидно, что непосредственность интуиции имеет свою специфику. Интуиция как момент познания немыслима без опоры на чувственные и рациональные элементы. Идеи, вызванные к жизни "интуитивным озарением", всегда оказываются уже связанными с системой понятий, а понятия, как отмечал В. И. Ленин, всегда опосредствованы. Именно опосредствованная опытом и теорией, многократно повторяющаяся и прочно закрепленная система знания, навыков делает возможным непосредственно-интуитивное восприятие некоторых истин. Как справедливо отмечает В. Ф. Асмус, непосредственность подобного рода – не безусловная непосредственность. "Непосредственные истины непосредственны лишь по отношению к тем истинам, которые на них опираются и которые из них выводятся"¹⁰⁸.

Понятия "интуиция" и "непосредственное знание" не являются тождественными понятиями. Отождествление этих понятий, как уже отмечалось, носит исторический условный характер, имеющий свои объективные причины. Определение интуиции как "непосредственного знания" имеет столь же условный характер, как, скажем, "инсайт" или "догадка". Все эти понятия характеризуют интуицию лишь с одной стороны, выделяют лишь один из возможных аспектов ее исследования. Суть интуиции не раскрывается лишь через фактор непосредственности, а опосредствованное не есть только интуитивное и не сводится к последнему. Более того, этот вопрос вообще выходит за границы гносеологии и распространяется на характеристику различных явлений действительности. Потому-то непосредственное и опосредствованное и составляют различные стороны диалектически единого целого. Непосредственный характер интуиции имеет не абсолютный, а ограниченный, условный смысл.

Современный уровень развития марксистской философии и естественнонаучного знания позволяет исследователям уточнить, а в ряде случаев и пересмотреть некоторые традиционные представления и оценки. Совершенно ясно, что понимание интуиции, которое выработала домарксистская философия, сегодня уже не удовлетворяет, равно как и тенденция решения проблемы средствами и методами традиционной эпистемологии. Опыт исследования проблемы интуиции убедительно показал, что наиболее продуктивно ее разработка шла там, где интуиция рассматривалась как частный случай движения человеческого познания к истине, как специфический элемент психологии мышления. И, напротив, абсолютизация интуиции как универсального средства истинного знания и как предмета исследования неизменно приводили проблему в тупик, в дебри мистики и иррационализма.

За более чем двухтысячелетнюю историю философской науки проблема интуиции неоднократно получала весьма определенные и конкретные решения. Но всякий раз эти решения несли на себе печать исторической и логической детерминированности тем или иным этапом развития человеческого знания.

Меняла свою форму и сама проблема. Неизменным оставался только тот факт, что все известные истории науки концепции интуитивного знания всегда возникали в непосредственной связи с постановкой новых гносеологических проблем естественнонаучного познания и решались в соответствии с задачами и уровнем развития самой теории познания, а также уровнем социально-теоретического развития общества.

Отсюда следует и другой весьма важный вывод: интуиция никогда не была частной проблемой гносеологии или психологии. Оставаясь важным и необходимым элементом познания, наглядно раскрывающим диалектичность и гибкость человеческого мышления, его творческий характер, интуиция в свою очередь как в фокусе собирала и отражала всю многогранную и многоплановую картину развития научного знания как продукта социально-исторической эволюции человека и общества.

Интуиция выступает не только как продукт научного знания, но и как средство его дальнейшего углубленного исследования, поскольку способствует выявлению новых связей и отношений в его сложной структуре. Таким образом, разработка проблемы интуиции с необходимостью вносит определенный вклад в дальнейшее углубленное исследование материалистической диалектики и теории познания. Для того чтобы раскрыть суть интуитивного мышления, необходимо прежде всего выйти за пределы порочного и чрезвычайно узкого круга, очерченного словом "интуиция", но не в область чистых абстракций, спекулятивных суждений, а в область ленинской теории отражения и конкретно научного знания. При этом нужно учесть, что ни одна форма теоретического знания, в том числе и интуиция, не может быть правильно понята и истолкована вне учета психической формы отражения, содержащей момент индивидуального, особенного, который никак не может быть раскрыт средствами логического анализа. Игнорирование этого факта в исследовании особенностей процесса познания ведет к серьезным методологическим ошибкам.

Иллюстрацией к этому могут служить заблуждения логицистов. На примерах с универсалиями Б. Рассел пытался показать реальность особых форм интеллекта, вытекающих непосредственно из принципов логики, не зависящих, по его мнению, от системы мышления субъекта и привносимых в психику в готовом виде. Но если универсалии, справедливо возражает Ж. Пиаже, берутся извне в готовом виде, то как быть с понятием "операция", которая, как показал Кутюра, представляет собой сугубо антропоморфное явление, продукт человеческой психики?

Надо учитывать то обстоятельство, что диалектика процесса познания требует всестороннего анализа, изучения всей противоречивости бытия и сознания, непосредственного и опосредствованного, чувственного и рационального, эмпирического и теоретического, сознательного и бессознательного, логического и интуитивного знания, возникающего как бы "внезапно", "вдруг", из ничего.

Психология, физиология, умственное развитие ребенка и животных – "вот те области знания, из коих должна сложиться теория познания и диалектика"¹⁰⁹, – отмечал В. И. Ленин. При этом не имеется в виду сведение гносеологии к анализу естественнонаучных основ познания, но вместе с тем В. И. Ленин не мыслил разработку современной теории познания без учета достижений психологической и физиологической наук.

Как момент познания, интуиция содержит в себе элементы абстрактно-логического и психически-индивидуального. Последнее не только всегда присутствует в познавательном процессе, но и в значительной степени влияет на его ход, создает определенный внутренний фон. Особенно большую роль в интеллектуальной деятельности человека играют эмоции, без которых "никогда не бывало, нет и быть не может человеческого искания истины"¹¹⁰ и не свершалось, по словам Гегеля, "ничто великое".

Экспериментальные исследования подтвердили предположения ученых о существенном воздействии эмоций на результаты человеческой деятельности, как практической, так и теоретической. Было выявлено влияние эмоций на качественные и количественные характеристики процесса познания: в частности, при положительной эмоциональной активности повышается скорость мыслительных процессов. Эмоциональная окраска, эмоциональный фон характерен для всех уровней мышления, от чувственных до высших абстрактно-логических. Мысль как таковая, говорил Л. С. Выготский, никогда не рождается от другой "чистой" мысли. Мысль всегда окрашена индивидуальными психическими наслоениями, в том числе и эмоциями. Эмоции человека представляют собой не элементарные чувства, а являются весьма сложной формой человеческой деятельности. Структура и качество эмоций усложняются и развиваются с развитием психики: эмоции человека существенно отличаются от эмоциональных переживаний, свойственных высшим животным. Классифицируя эмоции, советский физиолог П. В. Симонов исходит из учета их зависимости от потребностей и размеров дефицита (или прироста) прагматической информации, причем специфика этих потребностей накладывает определенный отпечаток на качественные характеристики самих эмоций.

Особенно ярко, по мнению большинства исследователей, роль интуиции вкупе с сопутствующими психическими процессами проявляется, как уже отмечалось, в творческой деятельности. В процессе творчества, считает П. В. Симонов, правомерно допустить существование специального механизма "психических мутаций", представляющего собой своеобразный путь формирования условно-рефлекторных связей в определенной зоне поиска. Роль "мутагенов" (воздействующих факторов), как правило, выполняет подсказка, аналогия, ассоциация и т.п. И если включить эти компоненты в некоторую реальную систему выработки нового знания, то станет очевидным, что полученный результат не мог бы быть найден путем логического конструирования. Высказывается предположение, что весь этот механизм, возможно, представляет собой один из принципов формирования интуитивных решений.

Исследование "психических механизмов" интуиции имеет важное значение в плане позитивной разработки проблемы. Нельзя, однако, согласиться с мнением, согласно которому подход к интуиции как психическому феномену правомерен лишь в системе психологической, но никак не философской науки и что изучение самой проблемы вообще исчерпывается психофизиологической проблематикой. По крайней мере философский анализ проблемы якобы возможен после того, как будут раскрыты хотя бы некоторые психологические механизмы интуиции.

В свое время Гегель, иронизируя по поводу того, как некоторые исследователи представляют себе решение той или иной проблемы, заметил, что, встав на позиции этих исследователей, можно теоретически доказать невозможность принимать пищу до тех пор, пока человек не узнает качественного состава пищи и физиологических особенностей органов пищеварения.

Можно ли не считаться с тем фактом, что интуиция в качестве гносеологической проблемы была поставлена философией и, кстати сказать, получила определенное решение задолго до того, как стала объектом психологических исследований. Гносеологический аспект проблемы интуиции как с исторической, так и с логической точек зрения предшествует всем прочим аспектам исследования. Но дело даже не в приоритете той или иной науки, а в тех методологических принципах, которыми руководствуется научная психология. Собственно психологический анализ интуиции, по признанию самих же психологов, не может претендовать на абсолютное решение проблемы и нуждается в "руководящем" и "направляющем" действии со стороны философии¹¹¹. Во всяком случае это справедливо, когда речь идет об "интуитивном познании". Все это свидетельствует о несостоятельности мнений, согласно которым к отдельным аспектам исследования проблемы интуиции философия якобы вообще не имеет никакого отношения. Успешное решение проблемы немыслимо без тщательного анализа различных ее сторон и аспектов.

Феномен интуиции представляет собой сложное и многогранное явление: с одной стороны, это специфическая форма познавательной деятельности, с другой – особая форма психического отражения. Единственно верным и плодотворным направлением следует, видимо, считать комплексный подход к решению проблемы. При этом философия является методологической основой всякого рода исследований, а для самой философии гносеологический аспект проблемы был и остается определяющим. Это дает возможность показать интуицию как специфическую и вместе с тем диалектически необходимую форму (момент) познавательной деятельности человека, дающую возможность говорить о результатах интуитивного познания как о знании, адекватно отражающем объективную реальность.

Проблема интуиции была и остается тем, что иногда называют "вечными проблемами философии". Она будет менять свою форму, но сохранять неизменной свою гносеологическую сущность. Как справедливо заметил датский философ Хеффдинг, решения проблем могут умирать, сами же проблемы остаются вечно живыми. Если бы это было не так, у философии не было бы столь долгой истории. В этом отражена суть диалектической природы человеческого познания.

ИНТУИЦИЯ КАК ПСИХОЭВРИСТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН

Многоаспектность проблемы интуиции является тем фактором, который одновременно обусловливает сложность ее исследования и вызывает неослабевающий интерес к ней. Одним из таких "привлекательных" аспектов выступает взаимосвязь интуиции с бессознательными процессами. Не имея возможности детально раскрыть в этой книге проблему бессознательного¹, мы остановимся на ней в связи с анализом психоэвристической сущности интуиции, тем более что категориальный аппарат исследователя интуиции включает такие понятия, как "неосознанное", "бессознательное", "сознание", "психика" и т.п. Вполне понятно, что однозначного определения этим процессам на страницах данной книги дать невозможно. Мы видим свою задачу в том, чтобы ознакомить читателя с некоторыми распространенными концепциями, попытаться проанализировать феномены интуиции и бессознательного, которые нельзя упрощенно отождествлять.

ТВОРЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ И ПРОБЛЕМА БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО

В современной литературе по эвристике тезис о важной, более того, доминирующей роли бессознательного (подсознательного) в творческой деятельности стал, по существу, тривиальным. И это отнюдь не дань фрейдовской теории "вытесненного бессознательного", а следствие все возрастающего интереса исследователей к серьезным научным разработкам проблемы в до- и постпсихоаналитический период, дающим основание рассматривать феномен бессознательного в качестве "источника творческого процесса" (В. А. Энгельгардт).

Анализируя структуру творческого мышления, исследователи неизменно выделяют тот его этап (уровень)², обычно именуемый "пассивным", или периодом "отдыха", который наступает вслед за длительным (как правило, безуспешным) этапом решения задачи обычными методами логического анализа. Именно в этот момент, как полагают, происходит активизация тех форм психики, которые нельзя отнести к деятельности сознания в строгом смысле этого слова.

Один из основоположников теории творчества, А. Пуанкаре назвал это "ненормальной мозговой деятельностью", при которой исследователь как бы раздваивается на два "Я": "Я" – сознательное" и "Я" – бессознательное" (сублимальное), связанное прежде всего с "тонкой интуицией". Сознание, по его мнению, требует дисциплины, строгости и четкой методики. Бессознательное же, напротив, избавлено от столь жестких ограничений и связано со свободой и творческим поиском. Данная точка зрения получила в дальнейшем весьма широкое распространение. Бессознательное характеризуют как "скрытый процесс, возможности которого значительно превосходят механизмы осознаваемой интеллектуальной деятельности. Эти скрытые механизмы, согласно многочисленным данным, связаны с творческими процессами, с актами мгновенного "озарения", "прозрения", такими, как интуиция, явление инсайта и др."³

Любопытно и вместе с тем знаменательно то, что оба эти высказывания, разделенные временным интервалом в три четверти века и колоссальным сдвигом в плане развития науки, не имеют по существу дистанции позитивной, смысловой. Факт устойчивости концепции вполне очевиден. Многие специалисты в области эвристики, признающие реальность бессознательных форм психического отражения, независимо от их собственной философской и психологической ориентации объединены стремлением подчеркнуть примат бессознательного над сознанием в сфере творческой деятельности. Эта тенденция становится теоретической основой построения различных структурно-функциональных моделей творческого мышления и разработки методов его стимуляции. Один из них – метод психоинтеллектуальной генерации (ПИГ), предложенный учеными Института кибернетики АН Грузинской ССР, основан как раз на "перекачке" информации из сферы бессознательного в сферу сознания.

В основу модели эвристического мышления положена гипотеза о квантово-волновой структуре когерентного мозга, позволяющая, по мнению авторов, в материалистическом плане наметить философское решение вопросов о природе бессознательного, сущности интуиции и т.п. Сознание и бессознательное рассматриваются как различные виды мозговой активности, условно именуемые С-мышлением и Q-мышлением, управляемые соответственно С-нейронами и Q-нейронами. На вопрос, где зреют новые мысли и что является источником продуктивного мышления, дается четкий ответ: в основном в Q-структурах, в которых переработка информации носит "глобально-интегральный" характер в отличие от "локально-элементарной" деятельности сознания. Сами же бессознательные процессы представляют собой "обычные реальные физические процессы, связанные с взаимодействием в 4-мерных решетчатых нервных сетях множества когерентных волн-сигналов, описываемых квантово-волновыми информационными функциями. Неосознаваемость этих процессов связана не с тем, что это какие-то мистические, потусторонние процессы, а с тем, что в них событиям внешнего мира сопоставляются не вероятности, а амплитуды вероятностей"⁴.

Такова суть концепции и построенной на ее основе структурно-функциональной модели интеллектуальной деятельности, способной, по мнению авторов, описать систему взаимодействия различных уровней психического отражения, раскрыть специфику творческого мышления и дать философско-материалистическое объяснение природы этих явлений.

Несмотря на то что многие современные исследователи проблем творчества решительно перенесли акцент с бессознательной деятельности на сознательную, реальность бессознательных компонентов в системе творческой деятельности отнюдь не вызывает у них сомнений. Более того, именно бессознательная (скрытая) сторона данного процесса требует, по их мнению, дальнейших углубленных исследований. И если в оценке доминирующих факторов различных форм психоинтеллектуальной деятельности, реализующих творческий процесс, мнения ученых разошлись, то неосознанный характер интуиции принято считать одной из характернейших ее черт. С бессознательной (подсознательной) деятельностью так или иначе связывают интуицию И. В. Бычко, В. Ф. Горбачевский, В. Н. Дубровин, Е. С. Жариков, В. Н. Колбановский, И. К. Родионова, А. Г. Спиркин, В. П. Тугаринов, А. Е. Шерозия, В. А. Энгельгардт и др.

Итак, перед современными исследователями стоит дилемма: либо "пассивность" сознания на определенном этапе творческой деятельности – лишь психическая иллюзия, либо мыслительный процесс действительно смещается в сферу бессознательных форм психического отражения. Если справедлив первый тезис, то как объяснить отсутствие сознательного контроля над некоторыми формами творческого мышления, и прежде всего интуиции? Признание же справедливости второго тезиса требует внесения существенных корректив в теорию психического отражения и теорию познания, поскольку допускает возможность реализации высших форм интеллектуальной деятельности на уровне бессознательной психики. Данная проблема имеет не только психологическое и гносеологическое, но главным образом методологическое значение. Во всяком случае в решении вопроса о психических механизмах феномена интуиции это представляется вполне очевидным.

Проблему бессознательного нередко связывают прежде всего со школой психоанализа и особенно с учением 3. Фрейда. Однако задолго до Фрейда данная проблема оказалась предметом серьезного внимания таких мыслителей, как И. Кант, Г. Лейбниц, Г. Фехнер и др. Характеризуя психику человека, Фехнер сравнивал ее с гигантским айсбергом, где сознание представлено его ничтожной видимой частью; основная же невидимая часть айсберга есть бессознательная психика.

В конце XIX и особенно в начале XX в. гипотеза о реальности бессознательного психического становится уже научным фактом. Это стало возможным благодаря успехам экспериментальной и теоретической психологии, которая к тому времени выделяется в самостоятельную область научного знания. Теория бессознательного психического получила дальнейшее плодотворное развитие в исследованиях П. Жане, Ф. Брентано, Р. Шуберта-Зольдерна, Т. Липпса, Т. Рибо, Г. Каруса, И. М. Сеченова и многих других.

Таким образом, широко распространенное мнение о приоритете Фрейда (и психоаналитической школы вообще) в исследовании проблемы бессознательного на самом деле не соответствует действительности. Более того, исследование данной проблемы было направлено Фрейдом по руслу, в котором она приобрела явно антинаучное звучание. Фрейдизм воплотил в себе массу ошибочных постулатов, положил начало другим антинаучным концепциям, таким, как "теория клеточного сознания", "теория мировой души", "панпсихизм", "логический волюнтаризм", "теория психоида" и прочим, глубоко реакционным но своей сущности и ложным по методологии.

Вместе с тем Фрейд заставил и критически пересмотреть некоторые проблемы психологической и философской науки. Фрейдизм явился в известной мере ответной реакцией на ограниченность традиционной интроспективной психологии. Приоритет Фрейда состоит в том, что он первым стал исследовать проблему бессознательного психического на богатом клиническом материале как врач-патопсихолог, первым поставил и предпринял попытку решения вопроса о соотношении бессознательного и сознания.

Сам Фрейд так объяснял необходимость разработки проблемы бессознательного. Прежде всего было необходимо, по его мнению, разобраться в специфике тех поведенческих актов, в регуляции которых не властвует сознание. Далее: "наше бессознательное не совсем то же, что бессознательное философов, а кроме того, большинство философов знать ничего не хотят о "бессознательном психическом"⁵. Что касается последнего, то здесь Фрейд прав лишь отчасти.

Первый постулат Фрейда, на котором построена вся традиционная теория психоанализа, "сводится к признанию того, что все душевные процессы по существу бессознательны..."⁶. Следует, однако, заметить, что подобная трактовка бессознательной психики не только не противоречит взглядам некоторых философов-идеалистов, но, напротив, исходит из таковых. Фома Аквинский, Шеллинг, Фихте, Шопенгауэр, Гартман и многие другие считали бессознательное первичным регулятором поведения человека. А вот точка зрения материалистов Лейбница, Фехнера и других действительно "не совсем то же", что думает на этот счет сам Фрейд.

Этот основной постулат Фрейда явился не выводом из клинических и теоретических исследований, но априорным тезисом, предопределяющим направление самих экспериментов.

Фрейд утверждает, что различного рода психические процессы человека не исчезают в нем бесследно, а лишь затушевываются, "вытесняются" на некоторое время в сферу бессознательного. В качестве таковых эти явления обладают некоторым энергетическим потенциалом, становятся как бы "взрывоопасными", готовыми в любое время выйти из-под контроля (или, как говорит сам автор, "цензуры") сознания, подавить последнее и захватить власть над субъектом. На первое место по "запасам" такой психоэнергии ставится комплекс сексуальных влечений (libido), обладающий потенциально неисчерпаемыми возможностями в плане формирования психических комплексов в широчайшем диапазоне: от патологических сдвигов до творческого вдохновения. Согласно Фрейду, в основе творческого вдохновения лежит так называемое "вытесненное бессознательное". А "вытеснение" в его понимании есть не что иное, как "сексуальное отвращение невротиков". Вот, оказывается, в чем заключена природа таланта и способности лучших умов человечества!

Критика подобной "теории" не входит в наши задачи. Заметим лишь, что ученики и последователи Фрейда в большинстве своем попросту игнорировали эти фантастические измышления своего предтечи. Таким образом, роль сексуального комплекса является вторым основополагающим принципом характеристики человеческого поведения.

Психическое бессознательное, таким образом, превращается у Фрейда в самостоятельную сущность, вытесняющую сознание на второй план, отводя ему второстепенные роли. Элементарные формы психики встают над социальной сущностью человека. Особенно ярко антагонизм сознания и бессознательного проявляется в учении о структуре психического (id, Ego, Super-ego)⁷.

Однако выше описанные формы бессознательной психики у Фрейда не являются единственно возможными; существует и другая ее разновидность – "предсознательная" (скрытое бессознательное), которая в отличие от бессознательного может проникать в сознание и является своего рода посредником между тем и другим. Таким образом, структура психического слагается, по Фрейду, из трех компонентов: бессознательного, предсознательного и сознания.

Подобная схема представляет определенный интерес и создает основу для углубленных исследований системы взаимоотношений этих компонентов в психике и уточнения функций каждого из них. Однако, именно здесь всплывает нечто такое, что заставляет нас усомниться в искренности заверений Фрейда о стремлении к позитивному решению поставленной проблемы. Оказывается, познать суть бессознательных и предсознательных процессов все равно нельзя. Этот вывод Фрейд делает на основании того, что познаваемым можно считать лишь то, что составляет самое сознание. Бессознательное и пред-сознательное могут стать предметом исследования лишь тогда, когда они перейдут в сферу сознания. Но такого рода "бывшее" бессознательное и "бывшее" предсознательное утратили свои специфические, характерные черты и особенности, а потому уже не представляют никакого интереса. Итак, круг замыкается и проникнуть в него не представляется никакой возможности. Тайна бессознательного психического остается неразрешимой загадкой⁸.

Итак, теория бессознательного Фрейда ничуть не проясняет саму эту проблему, не говоря уже о проблемах психологии интеллекта и творческого мышления, и возлагать на нее какие-то надежды в этом плане (последнее до сих пор имеет место) бесполезно. Не случайно, по свидетельству одного американского научного издания⁹, наиболее цитируемым автором в американской психологической литературе является Фрейд по всем вопросам, кроме физиологической психологии и психологии интеллекта.

Небезынтересно отметить, что видный теоретик психоанализа Л. Беллак с молчаливого согласия своих единомышленников вынужден был признать, что очень многие аспекты проблемы бессознательного сам Фрейд незаслуженно оставил без внимания. Как это ни парадоксально звучит, но нам представляется совершенно справедливым замечание Ф. В. Бассина относительно того, что Фрейд в значительной степени обеднил теорию бессознательного. Этот вывод вполне правомерен и органически вытекает из основополагающих принципов теории фрейдизма. История науки знает немало примеров, когда чрезмерная абсолютизация объекта исследования в смысле наделения его особыми и исключительными функциями, искусственное вычленение из системы естественных связей и отношений приводили в тупик и обрекали на неудачу самые, казалось бы, блестящие идеи. Нам представляется, что фрейдизм в решении проблемы бессознательного сыграл роль, аналогичную той, которую интуитивизм сыграл в решении проблемы интуиции. Следствием этого явился, по существу, полный отказ от дальнейшей разработки проблемы бессознательного со стороны научной диалектико-материалистической психологии. Интерес к проблеме в отечественной психологии и философии возродился лишь в последние годы. А между тем, по мнению А. Н. Леонтьева, наука многое потеряла от того, что столь долго игнорировала проблему бессознательного.

Учение Фрейда, получившее столь широкое распространение и вызвавшее большой интерес, по мнению многих, в том числе и зарубежных специалистов, не может претендовать ни на роль основной психологической теории, ни тем более на роль методологической системы. И. П. Павлов, позднее Фресс и Барюк высказались в пользу того мнения, что фрейдизм – скорее религия, чем наука. Кстати сказать, в дальнейшем теория психоанализа распалась на ряд весьма самостоятельных течений, среди которых есть и такое, где акцент перенесен с бессознательного на сознание. Ряд современных концепций психоанализа значительно и выгодно отличается от собственно фрейдизма.

С резкой критикой фрейдовской концепции бессознательного выступил в 20-е годы известный грузинский философ и психолог Д. Н. Узнадзе.

Прежде всего Узнадзе не удовлетворяло то обстоятельство, что фрейдовское бессознательное не включает в себя ничего нового в сравнении с явлениями сознательной, душевной жизни, а представляет собой нечто вроде вывернутого наизнанку того же сознания. Такое содержание понятия бессознательного несет в себе лишь негативные характеристики и не представляет собой ничего нового по сравнению с сознанием. Другой принципиальной ошибкой Фрейда является, по мнению Узнадзе, допущение возможности взаимопревращения сознания и бессознательного. В отличие от фрейдовского бессознательного, которое могло стать сознанием, бессознательное по Узнадзе никогда таковым не было и быть не может.

Проблему бессознательного Узнадзе считал одной из наиболее актуальных и сложных. Только она способна, по его мнению, дать ключ к пониманию тех процессов, которые делают возможным переход от физического (физиологического) к психическому. Но именно на этот вопрос и не давали ответа все известные в то время учения о бессознательном.

Ошибку всей буржуазной психологии Узнадзе видел в неверном подходе к вопросу о том, что объективная действительность влияет на сознание (психику) человека прямо и непосредственно. Он убежден в реальном существовании буферной зоны между физическим и психическим. Этой зоной и является область бессознательных явлений, имеющих конкретное, а не мнимое, как у других авторов, содержание. "Кроме сознательных¹⁰ процессов, в нем (человеческом организме. – В.И., А.Н.) совершается еще нечто, что само не является содержанием сознания, но определяет его в значительной степени, лежит, так сказать, в основе этих сознательных процессов. Мы нашли, что это – установка, проявляющаяся фактически у всякого живого существа в процессе его взаимоотношений с действительностью"¹¹.

Взамен традиционной психологической формулы "стимул – реакция" Узнадзе предлагает свою: "стимул – установка – реакция". "Установка, – разъясняет А. Е. Шерозия, – это некая "подпсихическая сфера деятельности", где "снято" противоречие между психическим (субъективным) и физическим (транссубъективным), благодаря чему она способна получить информацию о малейших изменениях как в том, так и в другом. Причем, в конечном счете, всегда происходит так, что в установке, как особо организованной "системе отражения", сумма информации, полученных от "объекта", довлеет над суммой информации, полученных от "субъекта". Отсюда и соответствующее положение Узнадзе об "объекте" как об основном "детерминанте" состояния установки, а через него и всякой психики вообще"¹².

Итак, резюмирует Узнадзе, "бессознательное действительно существует у нас, но это бессознательное не что иное, как установка субъекта.

Следовательно, понятие бессознательного перестает быть отныне лишь отрицательным понятием, оно приобретает целиком положительное значение и должно быть разрабатываемо в науке на основе обычных методов исследования"¹³.

Между тем установка – явление весьма необычное. Она не только "подпсихична", но и "надфизиологична". Установка представляет собой нечто, соединяющее в себе природу того и другого и в то же время не принадлежащее каждому из них в отдельности. Вполне очевидно, что под именем установки выступает некоторая не известная науке область объективной реальности, "третья природа".

Установка, по Узнадзе, есть готовность живого организма к определенного рода деятельности в условиях сложившейся ситуации и потребностей организма. Основной отличительной чертой установки следует считать ее принципиальную ("чистую") бессознательность, причем эта черта носит "хронический" характер. Только при этом условии, по мнению автора, можно избавиться от тех трудностей и заблуждений, которые характеризуют фрейдизм. Установка не только никогда не сможет стать сознанием, но и вообще не способна проявиться через какое-либо его содержание. Эту мысль Узнадзе в образной форме комментирует А. Е. Шерозия: на пути установки к сознанию вечно горит "красный свет".

Такова в общих чертах концепция бессознательного, предложенная Узнадзе в первоначальный период его творческой деятельности.

Уже много позже, в конце 40-х годов Узнадзе постепенно приходит к выводу о несостоятельности собственных воззрений, касающихся тождества психики и сознания. Последнее, по его мнению, закрывает доступ к раскрытию генезиса психического развития человека. Следовательно, следует допустить наличие какой-то формы психического, которая не совпадает с сознанием, считает Узнадзе. Сознание не может исчерпать всей психики. "Возникновению сознательных психических процессов... непременно предшествует состояние, которое ни в какой степени нельзя считать непсихическим, только физиологическим состоянием. Это состояние мы называем установкой"¹⁴.

Метаморфоза установки вполне очевидна: из "хронической непсихичности" она трансформируется в первичное (исходное) состояние человеческой психики. Установка не только формирует психику в филогенетическом и онтогенетическом плане, от нее зависит и возникновение, и реализация самого сознания.

Выступая в принципиально новом для себя качестве, установка, естественно, приобретает и новые черты, и новые, куда более широкие функции. Отныне установка рассматривается автором в качестве "целостно-личностного" состояния организма, основная функция которого состоит в целостной координации действий субъекта. Все поведение человека связано с системой установок, которыми он постоянно обогащается (как своими, так и чужими). Поскольку установка зависит от задач и условий их удовлетворения, то она, естественно, не может быть врожденным свойством организма. Однако, считает Узнадзе, у нас нет оснований полагать, что на базе потребностей и ситуации установка соответствующей активности может возникнуть лишь у человека. Вся деятельность животных также протекает на базе "целесообразных" установок.

В итоге многолетних исследований Узнадзе приходит к одному очень важному выводу: он (воспользуемся все той же терминологией А. Е. Шерозия) все же гасит "красный свет" на пути от установки к сознанию. Установка и сознание, по его мнению, должны быть как-то связаны, но иначе, чем их связывает Фрейд.

Вышеизложенный тип установки наиболее характерен для поведения человека и животных: она (установка) предполагает ординарную ситуацию и столь же обычные формы ее реализации. Иное дело, когда субъект попадает в необычную сложную обстановку и сталкивается с новыми обстоятельствами. Тогда в традиционной схеме "стимул... реакция" происходят существенные изменения. Чем проще, стереотипнее ситуация, тем быстрее следует ответная реакция организма. Чем она сложнее, тем с меньшей, как правило, скоростью реагирует организм. Происходит так называемая задержка, своеобразный перерыв в цепи поведенческих актов. Человек в данной ситуации вынужден призвать на помощь высшие формы теоретического знания, волю, опыт и "объективировать" сложившуюся обстановку, сделать ее предметом специального наблюдения. По мнению Узназде, "способность объективации освобождает человека от прямой зависимости от природных¹⁵ установок и открывает ему путь независимой объективной деятельности. Она дает ему силу самостоятельного, объективно-обоснованного воздействия на обстоятельства и управления ими; она освобождает человека от прямой, безусловной зависимости от природы и помогает ему стать независимой от него силой, способной управлять ею"¹⁶.

Проще говоря, "объективация" есть не что иное, как осознанный подход субъекта к объективно сложившейся системе обстоятельств. Это подтверждает и сам Узнадзе: каждый акт объективации есть прежде всего осознание чего-либо. В отличие от отражения в плане установки в объективации речь идет об отражении, построенном на основе логического принципа тождества, необходимого для регулирования актов мыслительной деятельности. Само собой разумеется, считает автор, что объективация есть специфическое свойство человеческой психики, которого лишено животное и благодаря которому объясняется преимущество первого над вторым.

Таким образом, человек в отличие от животного имеет два уровня психической активности: установку, связанную с "эффективными, мало дифференцированными перцептивными и репродуктивными элементами" (общую с животными), и объективацию, на основе которой формируются мышление, интеллект и воля.

И все же, считает Узнадзе, высшие формы психической деятельности не могут протекать лишь на основе одной объективации. В основе их лежит все же установка, но не та первичная, которая возникает на основе элементарных потребностей и реализуется соответствующими уровнями психики, а вторичная, формирующаяся на основе объективации. Такая установка получает название "фиксированной". В отличие от первичной установки она проходит стадию осознания и является продуктом сознательной деятельности человека; при этом формула сознательной деятельности субъекта приобретает вид: "стимул – объективация (одновременное освобождение от первичных установок) – вторичная установка – реакция". Таким образом, вторичная установка – качественно новая фаза бессознательного – бессознательного "послесознательного". Только при таком понимании можно считать, что вторичная установка представляет собой качественно повое психическое содержание, не свойственное ни первичной установке, ни объективации.

Реальность вторичной установки, как бессознательной формы психики, вполне допустима. Так же как навыки и автоматизированные действия, фиксированная установка в своей начальной стадии складывается как сознательное ("объективированное" сознанием) действие. Однако в дальнейшем эти действия полностью уходят из-под контроля сознания. Более того, попытки вернуть их под сознательный контроль (например, осознать порядок чисто механических движений рук при игре на фортепиано) в лучшем случае оказывались бесплодными, в худшем – приводили к серьезным психическим нарушениям. Понятие вторичной установки лишь тогда имеет реальный смысл, когда установка возвращается в фазу бессознательной деятельности. По Узнадзе, так и должно быть. Этим и доказывается тот факт, что между сознанием и установкой не существует непроходимого барьера.

Такова в общих чертах суть теории установки – одного из самых сложных и противоречивых учений по проблеме бессознательного, занимающего, по мнению специалистов, совершенно особое место не только по отношению к родственным теориям западной философии и психологии, но и в отечественной науке. Вследствие этого теория установки не всегда объективно и беспристрастно освещается в психологической и философской литературе. В данном случае имеют место две крайние тенденции. Одни авторы категорически отрицают позитивную ценность учения Узнадзе; другие, как правило, ученики и последователи ученого, напротив, всячески затушевывают и сглаживают объективно имеющиеся противоречия, допускают явные натяжки там, где это просто противоречит фактам, стараются многое домыслить за автора, нередко в ущерб самой же теории.

Что касается общей позитивной оценки теории установки, то она зависит от того, соединяются ли воедино первоначальные и поздние концепции автора по проблеме бессознательного. Если – да, то не составляет труда показать, что Узнадзе в итоге своих многолетних исследований опроверг собственные постулирующие принципы и пришел к торжеству тех идей, которые должен был опровергнуть. Именно этим аргументом пользуются многие оппоненты теории установки.

Можно, однако, исходить в оценке данного учения и из других принципов: взять за основу взгляды автора, относящиеся к завершающей стадии его научных исследований.

Само собой разумеется, что противоречащую этим взглядам раннюю концепцию нельзя просто игнорировать. Соединив воедино две эти концепции, можно получить наглядную картину исторической и логической эволюции взглядов Узнадзе в его стремлении раскрыть одну из самых интересных и непознанных тайн человеческой психики.

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ И ИНТУИЦИЯ

В настоящее время у многих исследователей уже не вызывает сомнений факт реального существования бессознательных форм психической деятельности, без учета которой, как полагают, нельзя было бы объяснить ни филогенез, ни онтогенез сознания. Следует учитывать и то обстоятельство, что, если бы человек одновременно и в полной мере осознавал всю информацию, поступающую от внешнего и внутреннего мира, это вызвало бы полную дезориентацию психики, сделало бы невозможной адекватную реакцию организма на внешние обстоятельства и в конечном счете привело бы его к гибели.

Однако нельзя не обратить внимание на тот очевидный факт, что исследования проблемы бессознательного осуществляются на основе различных методик и не во всем совпадающих исходных специальных теоретических представлений¹⁷. Исследования на эмпирическом, естественнонаучном уровне значительно оторвались от исследований теоретических. А между тем проблема бессознательного имеет важное мировоззренческое значение. Этого обстоятельства не учли многие философы. И именно поэтому психоаналитическая шелуха долгое время скрывала истинное содержание проблемы бессознательного и ее позитивную ценность в системе научного знания.

Трудности и различного рода противоречия, возникающие в исследовании проблемы бессознательного, объясняются прежде всего тем, что в понятие "бессознательное" разными авторами вкладывается совершенно различный смысл. В одном случае имеются в виду нервнофизиологические процессы, реализующие психические акты, в другом – собственно психические процессы, лежащие вне сферы сознания. Масса недоразумений возникает и по причине терминологической путаницы. Дело в том, что многие исследователи прошлого и настоящего пользуются различной терминологией: "бессознательное", "досознательное", "подсознательное" "неосознанное", и т.д. Идет ли речь во всех случаях об одном и том же явлении или же терминологические вариации имеют принципиальное значение?

Процессы, которые отражают понятия "бессознательное" и "подсознательное", находятся ниже порога сознания и не контролируются сознанием. В этом смысле понятия "бессознательное" и "подсознательное" тождественны. Но с генетической точки зрения мы не можем сказать, что у животных на любом уровне есть подсознательное, поскольку у них нет сознания. Слово "под" в данном случае бессмысленно. Большинство исследователей вследствие этого именуют психику животного "бессознательной".

Вообще говоря, психика животного, лишенного сознания, действительно бессознательна, поскольку сознание – это отношение, в котором субъект не только отдифференцирован от объекта познания и преобразования, но и противостоит последнему. Только в этом случае может идти речь о сознании как осознанном бытии, субъективном образе объективного мира. Но такого рода бессознательное применительно к характеристике психики животного является по существу формальным понятием, поскольку содержит в себе лишь негативные, искусственно привнесенные характеристики.

Бессознательное психическое человека и так называемая бессознательная психика животного – далеко не одно и то же. В первом случае это часть целого, имеющая свои функциональные особенности; во втором – нечто качественно целое, не предполагающее в рамках собственного содержания каких бы то ни было отличных от него форм, наделенных иными функциями. Психика животного в отличие от психики человека имеет одно качественное состояние, один уровень: он лишен сознания, но его не следует называть бессознательным. Понятие "бессознательное" имеет позитивный смысл лишь тогда, когда ему противостоит понятие "сознание". Таким образом, понятие "бессознательное" так же, как и понятие "сознания", имеет социальное значение, являясь в известном смысле вторичным производным от понятия "сознание".

Понятие "бессознательное" может иметь и другие значения: например, человек теряет сознание. О нем нельзя сказать, что он находится в подсознательном состоянии, поскольку его сознание отключено, т.е. утеряно. Понятие "досознательное" также имеет различные оттенки, например в аспекте онтогенеза, филогенеза или антропогенеза, но с точки зрения конкретного содержания досознательное ориентирует на переход от одного к другому. Вряд ли нужно говорить о том, что в социологическом плане данные термины имеют свое особое значение.

В свое время советский психолог Л. С. Выготский, опираясь на идею Липпса о том что вопрос о бессознательном – не столько психологический вопрос, сколько вопрос самой психологии, высказал мысль, имеющую, на наш взгляд, принципиальное значение: прежде чем стать объектом естественнонаучных исследований, бессознательное психическое должно быть объяснено как философское понятие. В основу последнего, как известно, могут быть положены различные мировоззренческие принципы, определяющие в конечном счете успех исследования на эмпирическом уровне.

Точка зрения Л. С. Выготского, однако, отнюдь не является общепризнанной в отечественной философии и психологии. Существует мнение, согласно которому понятие "бессознательное психическое" есть мнимое понятие, лишенное философского уразумения и отнимающее у философа право называть себя приверженцем марксизма-ленинизма. Сторонники данной точки зрения исходят прежде всего из идеи, постулирующей тождество философских категорий "психика" и "сознание". Бессознательное, таким образом, выносится за пределы психики – в область физиологического. Соединять понятия "бессознательное" и "психическое", по их мнению, значит способствовать возрождению древнефилософских учений о душе.

Действительно, исследуемая проблема восходит своими корнями к философии Платона, в частности к его учению об "анамнесисе" (знании-воспоминании), но это вовсе не означает, что вопрос о бессознательном психическом может быть истолкован исключительно идеалистически в плане мистико-душевных переживаний. На примере разговора Сократа с мальчиком-рабом ("Менон") Платон стремится показать, что всякое новое знание по существу лишь продукт гипертрофированной формы инобытия, символизирующий бессмертие души и абсолютизацию "вечных истин". Эта же мысль проводится автором в "Федоне" и "Федре". Однако при анализе концепции Платона нетрудно заметить, что в рассматриваемых примерах он искусственно мистифицирует процесс естественно-реалистического восприятия субъектом логического строя исследуемого объекта. Этот факт вполне очевиден. Итак, нет никаких оснований опасаться за устойчивость материалистических принципов философов, исследующих проблему бессознательного.

Другой аргумент противников реальности бессознательного психического сводится к тому, что понятие это содержит в себе неразрешимый парадокс: если ощущение есть "превращение энергии внешнего раздражителя в факт сознания", то как в таком случае "может существовать бессознательно факт сознания! А если ощущение – начало психики – является фактом сознания, что же можно сказать о высших процессах духовной жизни?!"¹⁸

Все дело в том, как понимать выражение "ощущение – факт сознания". То, что ощущение есть первичное, необходимое звено и в известном смысле – условие формирования сознания, – это факт, о котором говорил еще Гегель. Но нет фактов, которые бы подтверждали, что сознание – это и есть ощущение, ибо ощущения могут быть осознанными, а могут быть и неосознанными. Сознания нет без ощущения, но ощущение не есть уже сознание в собственном смысле слова. В противном случае мы должны признать "сверхсознательный" характер восприятия и представления, не говоря уже о формах абстрактного мышления. Ребенок, не обладающий сознанием, отмечал И. М. Сеченов, отнюдь не лишен ощущений. Ощущение есть факт сознания тогда и постольку, когда и поскольку оно опосредствовано, объективировано самим сознанием.

Что касается вопроса о тождестве понятий "психика" и "сознание", то марксизм действительно рассматривает сознание как предельно широкую (наряду с материей) философскую категорию, отождествляемую (исключительно в рамках основного вопроса философии) с категорией психического (идеального). Но марксизм вместе с тем, в отличие от картезианства, никогда не ставил знака равенства между психикой и сознанием в их естественнонаучном понимании, отличном от понимания сознания как философской категории. Понятие "психика" шире понятия "сознания". Последнее следует рассматривать как высшую форму психического отражения.

Проблема бессознательного, как известно, номинально не была предметом специального исследования классиками марксизма-ленинизма, но именно марксизм дает методологический ключ к ее решению.

В свое время вопрос о бессознательном психическом привлек внимание В. И. Ленина. Об этом свидетельствует его конспект книги А. Рея "Современная философия". У В. И. Ленина не вызвало возражения мнение Рея о том, что сознание не исчерпывает всей психики человека, которую автор представляет себе в виде своеобразного спектра с присущей ему системой тонов и полутонов, лежащих между центром световой проекции и абсолютным мраком. При этом В. И. Ленин особо подчеркнул следующие строки из книги Рея: "Но если трудно преувеличить объем, занимаемый бессознательным в нашей организации, то и не следовало бы, как это очень часто делала некая прагматистская психология, преувеличивать качественное значение этого бессознательного"¹⁹. Таким образом, В. И. Ленин не только не подверг критике взгляды Рея и иже с ним, но и отметил, хотя и в косвенной форме, актуальность проблемы бессознательного и его реальное место в системе психического отражения.

Сторонники понятия "физиологическое бессознательное" по существу отстаивают известную позицию Мюнстерберга, предложенную им еще в XIX в.

В настоящее время существует и третья, как бы промежуточная, "психофизиологическая" концепция бессознательного. Правда, некоторые ее сторонники вынуждены признать выражение "неосознаваемые формы высшей нервной деятельности" неудачным. С философской точки зрения, как нам представляется, оно попросту лишено смысла. Соединение понятий "бессознательное" и "физиологическое" в единое целое вносит путаницу, создает псевдопроблему. Человек никогда не осознает в процессе своей психической деятельности регулирующих ее нервно-физиологических механизмов. Выносить понятие "бессознательное" за сферу психического – значит допускать принципиальную ошибку. Понятие "бессознательное" имеет позитивный смысл лишь как психическое бессознательное.

То, что бессознательное психическое выполняет важные психорегулирующие функции, большинство специалистов не подвергают сомнению. Однако вопрос о том, исчерпывается ли этой функцией роль бессознательного и не имеет ли последнее реального отношения по крайней мере к некоторым формам творческого мышления, остается крайне проблематичным. Тот бесспорный факт, что интуитивное мышление носит неосознанный характер, дает основание многим исследователям исключить последнее из сферы сознательной деятельности человека. Понятие "неосознанное", однако, вовсе не тождественно понятию "бессознательное", а имеет совершенно особый смысл.

Наиболее интересную трактовку понятия "неосознанное" предложил в свое время Л. С. Выготский. К сожалению, исследователями была оставлена без внимания его оригинальная мысль о том, что "есть большая разница между бессознательным и неосознанным. Неосознанное не есть вовсе частью бессознательное, частью сознательное. Оно означает не степень сознательности, а иное направление деятельности сознания (курсив наш. – В.И., А.Н.)"²⁰. Под этим направлением Л. С. Выготский понимал такую деятельность сознания, когда оно не является объектом своего собственного анализа.

Суть высказывания становится более понятной, если учесть одно важное обстоятельство, из которого, по существу, исходит автор: деятельность человека есть всегда (разумеется, в условиях нормы) сознательная деятельность. Под "иным направлением деятельности сознания" следует, видимо, понимать ту форму сознательной деятельности, тот ее случай, когда человек, осуществляя какой-либо целенаправленный акт, не сосредоточивает на нем свое внимание; последнее может быть направлено на другое целесообразное действие, совершаемое одновременно с первым, которое ни в коем случае нельзя считать бессознательным. Оно вполне сознательно как по целям, так и по реализации, и в то же время является неосознанным.

Итак, неосознанное есть специфический момент интенциональной деятельности сознания. Осознание того или иного содержания в процессе сознательной деятельности человека (деятельность как таковая может быть только сознательной деятельностью; "бессознательной целенаправленной деятельности" не бывает) зависит исключительно от его значения и актуальности для субъекта в данный конкретный момент. Если логическое (как дискурсивно-логическое) мышление оперирует открытой, наличной информацией, то интуитивное мышление представляет собой как бы второй уровень познания, использующий временно неосознаваемую и как бы исключенную из активной работы сознания информацию. Огромную роль при этом играют память и личный опыт.

Человек не осознает процесса интуитивного мышления потому, что сознание (как осознание) направлено па содержание объекта познания и цели деятельности, а не на содержание психических процессов, участвующих в реализации этой деятельности. Но и при логико-дискурсивном мышлении, и при интуитивном мышлении решению (выводу) всегда предшествует осознанная постановка задачи (цели).

Интуиция не есть беспочвенное наитие, а есть результат напряженной деятельности сознания. Никакое знание не может возникнуть вне сознательной, целенаправленной познавательной и преобразовательной деятельности. Это означает, что постановка задачи, размышление, упорные поиски, накопление знаний и умений, творческие усилия и воля, страстность и одержимость, высокое осознание необходимости достижения определенного результата в своей практической и интеллектуальной деятельности – вот что порождает интуицию как эвристический феномен, как важнейший момент сознательного процесса познания и преобразования. Другими словами, не будь сознательного, логического процесса, материальной и духовной целенаправленной деятельности человека, не было бы и интуиции. Субъективно неосознаваемое содержание, имеет объективное значение и не может выпадать из сферы сознания как основной качественной характеристики человеческой психики, составляющей условие самой человеческой деятельности.

О НЕЙРОФИЗИОЛОГИЧЕСКИХ МЕХАНИЗМАХ ТВОРЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ И ИНТУИЦИИ²¹

Расшифровка нейродинамического кода психических явлений, вскрытие физиологических (материальных) механизмов, лежащих в основе тех или иных конкретных психических (идеальных) актов, и перспектива получения доступа к активному влиянию на последние в желаемом с научной точки зрения направлении представляются чрезвычайно заманчивыми. По отношению к высшим формам интеллектуальной (творческой) деятельности – заманчивыми вдвойне. В самом деле, как было бы важно, опираясь на знание конкретной функциональной направленности нейрофизиологических процессов, трансформированных в систему определенного формализованного языка, "вывести математическое выражение для интуитивного "озарения" и, исходя из имеющихся данных о сознательном и подсознательном анализе, предвидеть глубину и способности момента интуитивного понимания.

Математическое выражение интуитивного "озарения" позволило бы до некоторой степени изобразить процесс перехода и с определенной вероятностью предвидеть особенности каждого этапа творческого процесса"²².

Что касается исследований по выявлению нейродинамических механизмов достаточно простых форм психической деятельности, то они давно и успешно проводятся как советскими, так и зарубежными исследователями. Позитивное значение данного факта совершенно очевидно. Это подтверждается, во-первых, наглядным доказательством справедливости диалектико-материалистического учения о детерминации психических явлений со стороны их материального субстрата – мозга, во-вторых, активным применением полученных экспериментальных результатов в медицине и прежде всего в психиатрии.

Однако исследователи при этом сталкиваются не столько с экспериментальными и клиническими проблемами, сколько с проблемами морального общесоциального плана. Не случайно некоторые экспериментальные исследования над больными, а порой и практически здоровыми людьми проводятся в ряде зарубежных научных центров в условиях строгой секретности, что вызывает тревогу со стороны большинства ученых и широкой научной общественности.

Проблемы и трудности различного рода многократно возрастают при исследованиях нейродинамических структур высших форм психической деятельности. Недооценка сложности решения подобной задачи как в теоретическом, так и в практическом плане приводит, как правило, к ошибочным и мнимым выводам.

Ссылаясь на исследования зарубежных физиологов У. Пенфилда и Г. Джаспера, А. А. Налчаджян считает, что для раскрытия нейрофизиологических механизмов творческого мышления прекрасным экспериментальным материалом могут служить исследования такого психического заболевания, как эпилепсия, поскольку "имеется нечто общее в механизмах творческого подъема и эпилептического разряда... при творческом порыве... и во время эпилептического разряда возбуждение одновременно охватывает достаточно широкие корковые и подкорковые образования. Это... является основой творческого синтеза... Из сказанного становится ясным, что изучение эпилепсии имеет определенное значение для понимания творческого процесса... Вероятно, наиболее близка к творчеству по своим физиологическим механизмам такая разновидность эпилептического припадка, как дремотное (иллюзорное) состояние..."²³,

Мысль, конечно, оригинальная, но по меньшей мере спорная.

Согласно теории И. П. Павлова и С. С. Корсакова, всякое познание рождается на основе тесного взаимодействия двух зон психики: сознания и бессознательного. "Мы отлично знаем, до какой степени душевная, психическая жизнь пестро складывается из сознательного и бессознательного"²⁴. Сознание, согласно Павлову, связано с участком коры головного мозга с повышенной возбудимостью, бессознательное – с пониженной. Однако, по мнению многих современных специалистов, известная модель Павлова об "очаге оптимальной возбудимости" есть скорее образное описание, чем строго научное раскрытие проблемы. "...Мы еще, конечно, очень далеки от знания конкретной нейронной организации неосознаваемых форм высшей нервной деятельности и психики. Остается неясным даже, насколько правомерна сама постановка подобной проблемы, т.е. в какой степени допустимо говорить о дифференцированности мозговых процессов, реализующих осознаваемые и неосознаваемые формы мозговой активности. Мы пока совсем не представляем, в чем заключается та специфическая физиологическая "добавка", благодаря которой первые из этих форм превращаются во вторые и наоборот. Здесь все еще покрыто густым... туманом незнания..."²⁵. Подобных же взглядов придерживаются и такие известные авторитеты, как А. Ньюэлл, Дж. Шоу, Г. Саймон, Е. Гельгорн, Д. Луфбарроу и др.

Дело в том, что если психические процессы низших уровней имеют конкретные и локальные нервно-физиологические центры, то высшие формы психической деятельности носят функциональный характер и не имеют жесткой и однозначной связи с той или иной областью головного мозга. И "если сознательная деятельность на разных этапах осуществляется неодинаковыми функциональными системами, которые не остаются одними и теми же в разные моменты нашей сознательной жизни... то становится совершенно понятным, что всякие попытки искать в мозговом аппарате какое-нибудь специальное образование или специальную клеточную группу, которая была бы "органом сознания", с самого начала лишаются смысла"²⁶. Что касается ссылки на экспериментальные исследования, то, по признанию специалистов, подавляющая часть результатов получена посредством нейрофизиологических исследований больных с локальным поражением мозга. Само собой разумеется, что экстраполяция данных с патологических случаев на условия нормы в большинстве случаев неправомерна.

К сожалению, некоторые исследователи недооценивают сложности и условности вопроса о физиологических механизмах феномена интуиции. Данный вопрос чрезвычайно труден, мало исследован, во многом он носит проблематичный характер, требует творческого обсуждения.

В "Павловских средах" высказывается мысль о том, что следы от внешних раздражений, воспринимаемых и воспроизводимых запоминающим устройством мозга, имеют прямое отношение к обсуждаемой проблеме. След, как известно, является коренной характеристикой свойства отражения как функции мозговой деятельности, обеспечивающей человеку необходимую информацию, имеющую для него жизненно важное значение. Эта информация возникает на разных уровнях: на осознанном к на неосознанном. Взятая в целом, психическая деятельность, проявляющаяся в качественно различных формах отражения в связи с постановкой и решением задач, которые организуют весь психофизиологический, аналитико-синтетический мозговой аппарат, находит свое объяснение в функциональных системах, возникающих и разрушающихся под определенным воздействием той или иной проблемной ситуации. Решение логически осмысленной задачи протекает, конечно, на основе целенаправленной, осознанной деятельности человека, которая вызывает и организует весь нервно-динамический аппарат, подчиняет и активизирует всю подсознательную сферу нервной деятельности и с которой внутренне связана психическая форма отражения, включающая в себя не только мыслительную деятельность, но и все другие сферы отражения, такие, как потребность, интерес, желание, стремление, волевые усилия, эмоциональную напряженность и пр. Словом, субъект познания и деятельности мобилизует все свои внутренние резервы и направляет их на изменение, преодоление сложившейся ситуации, содержащей внутри себя свое собственное отрицание, т.е. решение задачи.

Творческая задача и функциональная система – понятия, неразрывно связанные между собой, находятся в единстве с теорией доминанты А. А. Ухтомского, взятой на современном уровне физиологической мысли. Эта доминанта получила свое дальнейшее развитие в работах П. К. Анохина, как важнейшее физиологическое понятие, отображающее собой такую универсальную физиологическую закономерность, которая находит свое яркое выражение в этом процессе как едином "организованном целом". П. К. Анохин подчеркивает, что "доминирование есть физиологический способ выявления функциональных систем в приспособительных эффектах организма через перемену уровней возбудимости"²⁷. При этом доминантное состояние, с точки зрения современного уровня физиологического знания, связано с деятельностью ретикулярной формации ствола мозга. Учитывая связь коры и подкорки, их соотношение, имеет смысл обратиться к понятию доминанты, которое может в известной мере оказаться ключом к расшифровке психофизиологического механизма интуиции как элемента творческого мышления. Учение о доминанте, связанное с принципом функциональной системы, подключает к сфере своего действия такие механизмы, как афферентный синтез, акцептор действия, обратную связь и другие активные формы деятельности организма, обеспечивающие нормальное функционирование в его отражательной способности, учитывающие в том числе и мотивацию, возникающую в проблемной ситуации. Иначе говоря, связанная с мотивацией творческая задача использует механизмы доминирования одной, как говорит П. К. Анохин, и исключения других конкурирующих функциональных систем с помощью сопряженного, координирующего торможения.

В этой интерпретации понятия доминанты особенный интерес представляют подкорковые структуры доминантной мозговой деятельности, связанной с суммированием специфических и неспецифических возбуждений, когда доминирование путем скачка внезапно переходит от подкоркового уровня к надкорковому, от скрытой внешней деятельности к открытой, от неосознанной к осознанной, целенаправленной, логико-дискурсивной деятельности. Этот процесс не рассматривается нами как переход от физиологического к психическому. Неосознаваемые феномены по своей структуре могут быть весьма различными образованиями, не тождественными интуитивному знанию.

Мы не разделяем точку зрения, согласно которой интуиция, имеющая свое специфическое происхождение и свои специфические функции, проявляющиеся в творческой деятельности человека, ставится в один ряд с инстинктом, навыками и т.п. Нельзя не отметить, что такое толкование понятия интуиции получило относительно широкое распространение. Это связано еще и с тем, что слово "интуиция" рассматривается как синоним слова, например, "инстинктивное"²⁸. Но дело не только в терминологической путанице; главное заключается в том, что сама проблема интуиции недостаточно исследована.

Предложенная выше модель психофизиологической природы интуиции рассматривается нами как исключительно гипотетическая и имеет лишь вспомогательное, даже второстепенное значение.

Весьма распространенным в исследовании феномена интуиции и раскрытии его сущности, как уже отмечалось, является стремление поставить во главу угла не гносеологический, а психофизиологический аспект проблемы. И это – следствие некоторой более общей тенденции в решении проблем человеческого сознания. "...Нам представляется несомненным, – пишет Д. И. Дубровский, – что исследования головного мозга человека, в особенности работы по расшифровке нейродинамического кода психических явлений, имеют стратегическое значение, так как касаются понимания и преобразования коренных свойств человеческого существа и тем самым способов его социального функционирования (курсив наш. – В.И., А.Н.)"²⁹.

Однако не нейродинамические процессы предопределяют "способы социального функционирования" человеческой личности, а общественно-историческая практика. Не физиологическое, а социальное начало составляет "коренное свойство человеческого существа", сущность его теоретической и практической деятельности. "Мы, несомненно, – говорил Ф. Энгельс, – "сведем" когда-нибудь экспериментальным путем мышление к молекулярным и химическим движениям в мозгу; но разве этим исчерпывается сущность мышления?"³⁰

Эта гениальная мысль Ф. Энгельса может служить основополагающим принципом в философском подходе к решению проблем сознания, в том числе и интуиции.

ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ НАУЧНОЙ ИНТУИЦИИ

Задача данного раздела, пожалуй, самая важная и вместе с тем наиболее сложная. Вопрос о гносеологической природе интуиции – один из наименее разработанных. Чисто гносеологический анализ его всегда вызывал у исследователей вполне обоснованное скептическое отношение. К сожалению, он относится к разряду тех, которых чаще всего только "касаются" или осторожно именуют "к вопросу о...". Причины вполне понятны: слишком долго проблема интуиции была покрыта мистическим покрывалом "всепроникающей", "всемогущей", "всезаслоняющей" способности человеческого сознания.

Открытие нового! Вот к чему стремится любой начинающий и многоопытный исследователь. "Все, что мы называем изобретением или открытием в высшем смысле, есть из ряда вон выходящее проявление, осуществление оригинального чувства истины, которое давно, развившись в тиши, неожиданно, с быстротой молнии ведет к плодотворному познанию"¹.

Но сам процесс, приведший к открытию, иногда долгожданному, а подчас и совсем неожиданному, как правило, не осознается. Мы можем о нем судить только по результату. И так уж повелось, что по большей части все неожиданное и невероятное, внезапное и непосредственное, ускоренное и скачкообразное, нечто ни чувственное, ни логическое объявляется интуицией.

Загадочность интуиции неоднократно побуждала исследователей писать о ней. Она служила источником вдохновения, и, как правило, наиболее удачные литературные пассажи на страницах научной литературы посвящались интуиции. Об интуиции можно красиво писать. Однако оставим поэтам их законное право "прославлять" неиссякаемые возможности интуитивного постижения истины и попытаемся выяснить ее гносеологическую сущность, выделить в познавательной деятельности сферу ее действия.

Проведенный выше историко-философский и психологический анализ проблемы свидетельствуют о том, что интуицию следует рассматривать как специфический способ познания, который не является ни чувственным, ни логическим. Вопрос о том, к какому уровню познания можно отнести интуицию, как определить ее место в процессе научного познания, с полным правом передается в область гносеологии.

Однако это не так уж просто сделать из интуиции "всего-то-навсего" форму познавательного процесса, оставив ей лишь право всегда присутствовать в познании. Нам представляется, что на современном уровне разработки проблемы целесообразнее всего проводить анализ с учетом четкого разграничения содержания понятий: "интуиция", "интуитивное познание", "интуитивное знание".

ПОЗНАВАТЕЛЬНАЯ РОЛЬ ИНТУИЦИИ И ЕЕ ФОРМЫ

Интуиция чаще всего использовалась как средство для обоснования различных философских систем идеалистического толка, причем в каждом конкретном случае содержание, вкладываемое в это понятие, приобретало различный смысл. Проблема интуиции – стыковая проблема, ставшая предметом изучения таких наук, как философия, психология, физиология высшей нервной деятельности и других. Отсюда – различные подходы к разработке проблемы и многочисленные значения понятия "интуиция". Долгое время фактической монополией на интуицию обладал иррационализм, объявляя ее таинственным, сверхъестественным способом постижения истины, не поддающимся никакому рациональному разрешению. Факты, связанные с деятельностью интуиции, действительно "настолько пестры и разнообразны, что можно впасть в отчаяние при попытке дать им материалистическое толкование и подвести их под какое-то общее правило, выявить хоть какой-то общий принцип и закон, которому все они подчиняются"².

Многозначность термина "интуиция" связана не только со сложностью самого предмета изучения, но и в определенной мере с тем, что "сам-то предмет долгое время был кормушкой шарлатанов. Забраться в этот заповедник осмелятся только те из ученых, чья любознательность перевешивает беспокойство о поддержании своей репутации"³.

В итоге теорий интуиции столько, сколько существует различных гносеологических направлений. Последними особенно богата история философской мысли человечества. Представители самых различных, не связанных между собой, областей знания, пытаясь проанализировать механизмы своего творческого процесса, неоднократно указывали на огромную эвристическую роль интуиции в нем. При этом сколько ученых – столько мнений и определений. Естественно, невозможно привести здесь все имеющиеся на этот счет высказывания. Да и вряд ли такая попытка могла бы быть плодотворной. Нам представляется, что те исследователи, которые считают возможным рассматривать интуицию только по результатам ее действия, по высказываниям, воспоминаниям, описаниям ученых, оставляя в стороне вопрос о ее природе, об объективных причинах, порождающих ее, в конечном счете окажутся в тупике. Если анализ интуиции ведется только по конечным продуктам творческой деятельности ученого, то это как раз и дает мнимые основания для приписывания ей исключительных "феноменальных" свойств.

Как бы ни был длинен перечень причин, приведших к имеющейся путанице, а также перечень самих определений, в итоге мы все равно придем к тому, что главная причина кроется в характеристике гносеологических корней идеализма. Как писал В. И. Ленин, "философский идеализм есть одностороннее, преувеличенное... развитие (раздувание, распухание) одной из черточек, сторон, граней познания в абсолют, оторванный от материи, от природы, обожествленный"⁴.

В такой "абсолют" и была возведена на долгие времена интуиция. Вырванный из общей системы познавательного процесса, исследуемый без учета закономерностей познания, феномен интуиции был превращен в орудие обоснования идеализма и мистики. Постепенно в результате ожесточенной борьбы с идеализмом диалектический материализм утвердил качественно новый взгляд на интуицию уже как на форму познавательного процесса.

Широко распространено в современной философской литературе представление об интуиции как специфической форме познавательного процесса, характеризующейся неосознанностью, непосредственностью, внезапностью (В. Ф. Асмус, А. А. Налчаджян, Я. А. Пономарев). Перечисленные характеристики, несомненно, важны при выявлении природы интуиции, однако они не являются ни специфическими, ни исчерпывающими. И если мы попытаемся только по перечисленным свойствам определить, что такое интуиция, то неминуемо впадем в противоречие. Возьмем любую форму чувственного познания, например восприятие. Разве так уж невероятно, что оно может быть непосредственно, внезапно и одновременно неосознанно? Следовательно, эти особенности характерны не только для интуиции и потому не могут быть достаточными при попытке дать ей определение.

Есть и более конструктивные определения, вскрывающие некоторые специфические особенности, присущие только интуиции. Это взгляд на интуицию как на способность формирования наглядных представлений объектов, не воспринимаемых непосредственным наблюдением (В. П. Бранский, Луи де Бройль). Интуицию рассматривают и как специфический метод познания, заключающийся в "перескакивании" через определенные этапы логического рассуждения, благодаря чему возникает иллюзия прямого непосредственного усмотрения искомого вывода (И. Б. Михайлова). Интуиция – это и особая проницательная способность поставить проблему, предсказывать результат исследования (С. И. Вавилов). Наряду с этим интуиция – это форма человеческого познания, выражающаяся в специфическом сочетании чувственного и рационального моментов (П. В. Копнин).

Иными словами, интуиция объявляется специфическим способом взаимодействия чувственного и логического познания (А. Эйнштейн). Большие возможности интуитивного постижения истины, приводящие нередко к феноменальным результатам, дают основания рассматривать интуицию как способность к неограниченной богатой фантазии, точнее говоря, к способности вырабатывать "сумасшедшие идеи" (Д. И. Блохинцев).

Несмотря на то что работы названных авторов не посвящены специально разработке проблемы интуиции, тем не менее именно им удалось на основании конкретного эмпирического материала выявить важные моменты, во многом проясняющие гносеологическую природу этого явления. Опираясь на перечисленные определения, попробуем провести специальный гносеологический анализ интуиции как формы познавательного процесса.

Ряд трудностей в исследовании проблемы интуиции, как уже отмечалось, связан с тем, что неосознанно могут протекать и другие формы человеческого познания, причем как чувственного (ощущение, восприятие, представление), так и рационального (сравнение, анализ, синтез, абстракция, конкретизация, соответственно и неосознанное получение новых понятий, суждений и новых умозаключений). По-видимому, действие интуиции связано не только с неосознанностью известных форм познавательной деятельности человека, но и с процессом получения определенного рода новизны.

Интуиция, так же как и иные формы познания, осуществляется неосознанно и не является автономным способом познания, "идущего в обход ощущению, представлению и мышлению". Иными словами, интуиция существует только в теснейшей диалектической взаимосвязи с известными формами познания, выполняя при этом немаловажную функцию их ускоренного протекания. Однако все это не дает возможности раскрыть собственную гносеологическую природу интуиции. Интуиция не является бессознательным процессом, хотя она основана на неосознанном отражении. И единственное ее отличие от других форм познания, которое пока мы могли бы назвать, это то, что интуиция – всегда неосознанный процесс, хотя в тенденции стремящийся к осознанию.

Взаимосвязь интуиции с различными формами познания по существу не привносит ничего нового в гносеологический анализ. Видимо, надо попытаться более подробно остановиться на вопросе об источнике действия интуиции. Ведь раз такая форма познания существует, а об этом, как известно, свидетельствует вся история науки, значит, существует и объективный источник, обеспечивающий ее действие.

В далекие времена первобытный человек, отнюдь не вооруженный знаниями действительности, неосознанно выбирает и оценивает, а впоследствии и использует более существенные свойства и качества, присущие данному конкретному объекту. Огромное количество информации поступает при этом в мозг. И чем дальше развивается человечество, чем больше знаний оно приобретает в своей предметно-практической деятельности, тем сильнее возрастает поток информации.

Большая часть полученной информации остается неиспользованной, но на долго запечатлевается в нашем мозгу в виде ассоциативных связей. "Из всей суммы имеющихся знаний в каждый данный момент в фокусе сознания светится лишь небольшая их доля. О некоторых хранящихся в мозгу сведениях люди даже не подозревают.

В регулировании поведения человека играют немаловажную роль многие впечатления, полученные в раннем детстве и прочно осевшие в глубинах неосознанной психики"⁵.

Запас приобретенных знаний создает неограниченный резерв человеческого познания. В результате этого источник интуитивного познания выступает в форме скрытого от самого субъекта, но уже имеющегося у него знания. Назовем его криптогноза (от греч. kryptos – тайный, скрытый и gnosis – знание).

По-видимому, именно в поле криптогнозы, являющейся результатом неосознанного отражения, скрыта гносеологическая природа интуиции. Под криптогнозой имеется в виду временно неосознаваемое знание, полученное от непосредственного взаимодействия человека с объективным миром, включающее в себя весь предшествующий опыт субъекта, но не используемый им ранее. Эта скрытая область есть не что иное, как объективный источник неисчерпаемых возможностей человеческого сознания.

В результате взаимодействия с объективным миром человек получает не только необходимые ему в данный момент знания об объективной реальности, по и некоторый дополнительный объем информации, к которому он обращается впоследствии и который обусловливает возможность в процессе научного творчества успешно опираться па предсказания, предвидения, прогнозы, обращаться к таким методам современного физического исследования, как аналогия и гипотеза. Нередко из арсенала криптогнозы извлекаются данные, относящиеся к областям знания, не имеющим прямого непосредственного отношения к предмету исследования. Криптогноза – это своего рода зашифрованное знание. А ключ от него – в интуиции.

Объем криптогнозы определяется двумя факторами: 1. Общей суммой знаний, приобретенных человечеством на данном этапе исторической практики. 2. Суммой знаний, которой располагает тот или иной ученый.

Только на основе этих факторов возможно накопление криптогнозы. Последняя отличается от наличного знания тем, что его накопление и использование происходят посредством неосознанных и интуитивных процессов.

Иными словами, то, что мы относим к криптогнозе, – это скрытые от ученого возможности его познавательных функций, это часть знаний и сведений об окружающем мире, о наличии которых сам он до определенного момента и не подозревает. Образно говоря, мы никогда не можем знать всего того, что знаем. Человек не в состоянии определить объем знаний, запечатленных в тайниках его сознания в результате взаимодействия с объективным миром. Отсюда и столь неограниченные, порой фантастические возможности нашей интуиции.

Введенное понятие криптогноза, как нам представляется, дает возможность уточнить соотношение между бессознательными и неосознанными процессами.

На уровне неосознанного осуществляется накопление криптогнозы. На уровне интуитивного (посредством различных форм интуиции, о которых будет сказано далее) осуществляется использование криптогнозы, т.е. путем неосознанного выбора – извлечение из общего объема накопленного знания того, что необходимо для данного этапа исследования. Забегая вперед, можно сказать, что первичным результатом названных процессов выступает непосредственное знание, которое в дальнейшем подвергается преобразованию.

Итак, объективным источником действия интуиции является криптогноза. Использование последней относится к особой специфической области познания – к интуитивному познанию. Под интуитивным познанием понимается сфера познания, где процесс накопления и преобразования знания осуществляется посредством различных форм интуиции, действующих на уровне неосознанного взаимодействия чувственного и логического познания. При этом необходимо отметить, что интуиция как форма познавательного процесса выражается в двух основных моментах. Их разделение принципиально: оно приводит к противоречивости и многозначности трактовок интуиции.

Во-первых, интуиция – это способность человеческого сознания к ускоренному, внезапному переходу от старых форм знания к новым, в основе которой лежит предшествующая историческая практика и индивидуальный опыт исследователя.

Во-вторых, интуиция – это специфический способ взаимодействия чувственного и логического в познании, основанный на использовании данных криптогнозы, и результаты ее действия могут выступать как определенного рода знание, именуемое "интуитивным знанием" и используемое в науке с учетом последующей экспериментальной проверки.

Первое определение относится к анализу интуиции как некоего психологического феномена. Второе – к гносеологическому анализу.

Итак, интуиция – это специфическая форма познавательного процесса. Посредством ее различных форм осуществляется взаимодействие чувственного и логического познания. Гносеологические функции интуиции заключаются в своеобразной комбинаторике наличных знаний с данными криптогнозы и последующей трансформацией полученного нового знания в статус научного. Таким образом, действие интуиции распространяется и на уровень научного познания, точнее, ее результат – интуитивное знание является важным компонентом процесса получения нового научного знания.

Гносеологический анализ интуитивной формы познавательного процесса предполагает выяснение соотношения "между знанием, имеющимся к началу интуитивного акта, и знанием, полученным в результате этого акта, а также выявление сущности гносеологического механизма, с помощью которого совершается преобразование "старого" (исходного) знания в новое"⁶.

В соответствии с поставленными задачами, основное содержание излагаемой концепции заключается в том, что интуиция предстает в познании как процесс и как результат. Гносеологический анализ интуиции как процесса сводится к анализу действия ее различных форм в познавательной деятельности человека. Как результат интуиция выступает в форме "интуитивного знания".

Прежде чем перейти к дальнейшему анализу, остановимся на вопросе о классификации форм интуиции.

Чаще всего исследователи ссылаются на классификацию, предложенную Марио Бунге. Противоречивое отношение к этой классификации, имеющее место в нашей литературе, побуждает нас к ее детальному рассмотрению.

"Когда мы не знаем точно, какой из перечисленных механизмов сыграл свою роль, когда не помним посылок или не отдаем себе ясного отчета в последовательности процессов логического вывода умозаключений, или если мы не были достаточно систематичны и строги, мы склонны говорить, что все это было делом интуиции. Интуиция – коллекция хлама, куда мы сваливаем все интеллектуальные механизмы, о которых не знаем, как их проанализировать или даже как их точно назвать, либо такие, анализ и наименование которых нас не интересует"⁷, – пишет Бунге. Он рассматривает наиболее часто употребляемые значения термина интуиция, такие, как быстрое восприятие, воображение, сокращенное аргументирование и здравое суждение. Бунге различает прежде всего чувственную и интеллектуальную интуиции.

Чувственная интуиция, по Бунге, имеет следующие формы:

Интеллектуальную интуицию (интуицию как разум) Бунге классифицирует следующим образом:

Таковы, по мнению Бунге, основные разновидности интуиции. Автор делает попытку систематизировать наиболее часто употребляемые значения интуиции среди нескончаемой иерархии трактовок этого понятия. Однако его систематизация не всегда последовательна.

Главная цель всего исследования Бунге заключается в том, чтобы вскрыть огромную эвристическую роль интуиции как необходимого момента в процессе познавательной деятельности ученого. В этом плане его работа представляет собой известную ценность. Благодаря этому исследованию намечены основные подходы к изучению проблемы, обеспечивающие конструктивное отношение к последней. По мнению Бунге, этот конструктивный подход включает:

Перечисленные три позиции являются действительно важными в разработке исследуемой проблемы. Но классификация видов интуиции, предложенная Бунге, не вполне отвечает этим требованиям.

Проблема классификации интуиции представляет собой один из самых сложных моментов в исследовании проблемы в целом. Это объясняется тем, что сам предмет, подвергающийся операции классифицирования, не поддается действию правил, необходимых, скажем, для формальной классификации. Всякая формальная классификация предполагает прежде всего четкое, резкое обособление предметов одной группы от предметов другой группы. Результатом такой классификации должно быть установление некоторого порядка в расположении самих этих групп, хотя при этом установленный порядок носит нередко искусственный и произвольный характер. Классификация, основанная на формальных принципах, предполагает какое-либо распределение по группам, в основе которого лежит сходство предметов каждой группы благодаря наличию общего свойства. Вполне понятно, что интуиция не поддается формальной классификации, поскольку речь может идти только об уточнении понятия и систематизации данной области познания в целях облегчения ориентировки в ней. Установление четкого сходства и различия разновидностей интуиции не представляется целесообразным.

В отличие от формальных содержательные классификации опираются на диалектические принципы. В содержательных классификациях главный акцент делается на раскрытие внутренних закономерностей между группами классифицируемых предметов. Содержательные классификации соответствуют естественным классификациям. Последние строятся на учете всей совокупности признаков классифицируемого предмета, взятых в их взаимной связи и обусловленности одного из них (производных) другими (основными определяющими). По-видимому, этот способ классифицирования может быть применен к проблеме интуиции.

Таким образом, классификация – это особый метод научного исследования, подчиняющийся определенным правилам и основанный на четко сформулированном принципе. Классификация Бунге не соответствует ни одному из рассмотренных способов классификации.

За основу своей классификации Бунге берет видовое деление различных интуиции, имеющих место в процессе научного творчества, причем выбирая из общей иерархии те, которые наиболее часто употребляются исследователями. В качестве исходного общего понятия, подвергающегося в дальнейшем классификационному делению, Бунге избирает понятие вид интуиции. Вид (или род) представляет собой суть абстракции и существует в отдельно взятых предметах или явлениях без учета взаимосвязи с другими предметами, явлениями и процессами. В логической науке вид представляет собой категорию, выражающую отношения между классами (в частности, между объемами понятий). По мнению Бунге, интуиция представляет собой вид или род познания, "удивительную смесь опыта и разума". Проводя первоначальное деление этого общего понятия "вид интуиции", Бунге вводит виды чувственной и интеллектуальной интуиции.

Все, что происходит далее, это, по существу, систематизация различных "естественных словоупотреблений" интуиции. Таким образом, классификация, проведенная Бунге, несмотря на ценность исследования в целом, не может претендовать на решение проблемы.

На наш взгляд, наиболее удачным исследованием в нашей литературе является работа А. С. Кармина и Е. П. Хайкина "Творческая интуиция в науке". Авторы предлагают "подразделение" интуиции на две формы: "эйдетическую" и "концептуальную". Оно отличается от подразделения на чувственную и интеллектуальную "более узким и более строгим пониманием гносеологического содержания разных видов интуиции"⁹.

Концептуальная интуиция – процесс формирования новых понятий на основе имевшихся ранее наглядных образов. Эйдетическая интуиция – построение новых наглядных образов на основе имевшихся ранее понятий. Оба эти подразделения – различные формы научной интуиции, т.е. различные формы взаимодействия чувственного и логического познания.

По крайней мере три важных обстоятельства позволяют нам считать рассматриваемый вариант классификации наиболее приемлемым для дальнейшего анализа.

УРОВНИ ИНТУИТИВНОГО ПОЗНАНИЯ

Мы уже говорили о необъятности феноменологического материала, свидетельствующего о неоценимо важной роли интуиции в современной науке. Собственно говоря, именно это обстоятельство и послужило основной причиной обращения философов-марксистов к данной проблеме.

На основе предшествующих исследований был найден путь гносеологического анализа интуиции как специфической формы взаимодействия чувственного и логического познания.

Итак, место интуиции в научном познании определяется сферой взаимодействия чувственного и логического познания. Здесь и проявляется действие интуиции как процесса. Это взаимодействие иначе можно было бы назвать интуитивным познанием. Правомерность выделения такого рода познания, равно как чувственного и логического, обусловлена всей историей человеческого познания.

Интуитивное познание – это важная сфера человеческого познания, относящаяся к области как научного, так и ненаучного познания. В данном разделе нас будет интересовать главным образом действие интуиции как процесса в научном познании, поэтому мы постараемся начать с выделения специфических характеристик научной интуиции.

К числу наиболее характерных черт научной интуиции, на наш взгляд, относятся:

Итак, все, что совершается интуитивно, должно быть внезапно, неожиданно, непосредственно очевидно, неосознанно быстро, безотчетно легко, вне логики и созерцания и в то же время само по себе строго логично и основано на предшествующем чувственном опыте.

Нам представляется, что в ракурсе философского исследования невозможно однозначно определить содержание понятия интуиции, вследствие необычайной подвижности самого процесса. Это не застывший акт, а сложнейший познавательный процесс, действие которого диалектически взаимосвязано с известными формами как чувственного, так и логического познания. В то же время интуитивный процесс гораздо более релятивен, чем известные ступени познания. И цель исследования гносеологических механизмов интуиции, по нашему мнению, заключается в том, чтобы раскрыть сложную динамику процессов, в нее входящих.

Таковы некоторые характеристики интуиции. Мы отнюдь не претендуем на то, чтобы приведенный перечень рассматривался как исчерпывающий. Это лишь попытка выявить некоторые особенности, присущие тем процессам, которые принято называть интуитивными. Гносеологические функции этих процессов – осуществлять взаимодействие чувственного и логического познания.

Цель всякого рода познания – это получение и преобразование знания. Как известно, существует четыре типа преобразования знания¹⁰.

3 и 4 типы преобразования, таким образом, относятся к выделенной сфере интуитивного познания. Принятая выше классификация интуиции и позволяет выделить два уровня этого вида познания: концептуальный и эйдетический.

Все названные типы преобразования знания диалектически связаны между собой, обеспечивая взаимосвязь чувственного, логического и их взаимодействие – интуитивное познание. В частности, на уровне чувственного и логического познания происходит накопление криптогнозы. Ее использование заключается в преобразовании накопленных знаний посредством концептуальной интуиции (по 3-му типу) и эйдетической (по 4-му типу).

Преобразования могут быть по крайней мере двоякого рода; от имеющихся чувственных образов к новым понятиям через концептуальную интуицию и от имеющихся понятий к новым чувственным образам через эйдетическую.

Таким образом, особенность интуитивного познания состоит в том, что по своей гносеологической сущности оно – преобразовательное, комбинаторное познание, результатом которого выступает интуитивное знание.

Процесс получения такого рода знания состоит из сложнейших комбинаций с чувственно-наглядными образами. Как отмечал А. Эйнштейн, "эта комбинаторная игра является существенной чертой продуктивного мышления"¹¹.

Мы не будем подробно останавливаться на вопросе о том, что представляет собой чувственный образ в процессе познания – он достаточно детально освещен в отечественной литературе¹². Отметим лишь то, что "в общегносеологическом смысле под образом понимается любой дискретный (отдельный) элемент знания, несущий содержательную информацию о некотором классе объектов"¹³.

Поэтому анализ интуитивного познания целесообразнее всего начинать с рассмотрения видов чувственных образов, между которыми совершается комбинирование. К числу последних, на наш взгляд, можно отнести следующие две группы образов: чувственно-наглядные (непосредственное восприятие, наглядное представление); понятийные (мысленное воспроизведение ранее полученных понятий, мысленное воспроизведение наиболее общих свойств и существенных сторон связей и отношений объективного мира, недоступных непосредственно органам чувств).

Научное познание любого рода всегда имеет своей конечной целью получение нового понятия, т.е. нового знания. Всякое научное понятие есть в конечном счете синтез совокупности чувственных образов, или, другими словами, получение принципиально нового понятия в науке может происходить путем комбинирования соответствующих чувственных образов на основе какого-то исходного понятия. Однако новое понятие в ряде случаев является "слепком" с интуитивно полученного нового чувственно-наглядного образа.

Итак, взаимодействие чувственного и логического, осуществляемое благодаря интуиции, заключается в своеобразном комбинировании чувственных образов на основе какого-то исходного понятия. В результате получается новое понятие об объекте, новое знание о его сущности, а не только о формах проявления.

Получение нового знания – не простое комбинирование этих чувственных образов. Это комбинирование на уровне интуитивного познания. Гносеологический механизм такого процесса предполагает комбинирование чувственных образов на основании некоторого исходного наглядного образа – образа-модели известного объекта или же имеющегося исходного понятия, понятия-модели.

Понятие-модель отражает такие свойства и стороны объекта, содержание которых уже зафиксировано в понятийном аппарате науки. Понятие-модель возникает как результат предшествующего мысленного эксперимента. Последний является "мыслительным процессом, в котором чувственные и рациональные элементы находятся в диалектической взаимосвязи и взаимопроникновении. Именно единство чувственного и логического, наглядного образа и научной абстракции составляет то необходимое условие, благодаря которому на основе мысленного эксперимента нередко совершаются важные научные открытия"¹⁴.

Результаты мысленных экспериментов откладываются в "глубинах неосознанной психики" человека и составляют важный элемент в структуре криптогнозы.

Чтобы рассмотреть это более подробно, проведем анализ некоторых возможных типов комбинаций чувственных образов, имея в виду при этом, что в структуре познания чувственно-наглядные и понятийные образы могут выполнять две функции: исходную, если в образе отражены сведения об объекте, существенные черты которого неизвестны, и вспомогательную, если в образе отражен объект, сущность которого хорошо изучена.

Процесс интуитивного познания, как уже отмечалось выше, осуществляется на основе данных криптогнозы, которые могут быть выражены в форме понятия-модели (или образа-модели) и составляют определенный фон познавательного процесса.

Понятие-модель (или образ-модель) составляет необходимый компонент процесса интуитивного познания. Это особое, специфическое конструктивное выражение ранее полученных знаний, с которым неосознанно соотносятся вновь полученные сведения об объектах. Независимо от ученого совершаются процессы соотношения, сопоставления, замещения и т.п. полученных знаний с содержанием понятия-модели (или образа-модели). Именно эти конструкты: понятие-модель и образ-модель – определенным образом окрашивают и направляют исследовательский процесс ученого, создавая фон его познавательного процесса.

Таким образом, мы получили возможность несколько конкретизировать введенное понятие криптогнозы. Последняя состоит из понятий-моделей и образов-моделей и является не только источником действия интуиции, но и создает определенный фон познавательной деятельности, на котором и осуществляется комбинирование чувственными образами.

Можно, видимо, установить четыре типа комбинаций (табл. 1).

I и II типы комбинаций осуществляются актами концептуальной интуиции (на фоне исходного образа-модели), III и IV – актами эйдетической (на фоне исходного понятия-модели) интуиции.

В соответствии с этим рассмотрим два уровня интуитивного познания, использовав некоторые исследования из области физики. Обратимся к истории возникновения неклассической физики. Это блестящий эмпирический материал для изучения особенностей человеческого познания.

№	Исходный образ	Вспомогательный образ	Фон	Результат
I	Чувственно-наглядный	Понятийный	Образ-модель	Новое понятие
II	Понятийный	Понятийный	Образ-модель	Новое понятие
III	Понятийный	Чувственно-наглядный	Понятие-модель	Новый наглядный образ
IV	Чувственно-наглядный	Чувственно-наглядный	Понятие-модель	Новый наглядный образ

В процессе многочисленных опытов В. Рентген обнаруживает необычное явление: экран с платиносинеродистым барием, находившийся вблизи катодных трубок, начинал светиться. Свечение продолжалось даже в том случае, если трубка была тщательно закрыта черным картоном, и прекращалось, если между трубкой и экраном помещались металлические предметы. Открытое излучение Рентген называет "Х-лучами". "Если поставить вопрос, – пишет он, – чем, собственно, являются Х-лучи (катодными они быть не могут), то, судя по их интенсивному химическому действию и флуоресценции, их можно отнести к ультрафиолетовому свету. Но в таком случае мы сейчас же сталкиваемся с серьезными препятствиями... нужно было принять, что эти ультрафиолетовые лучи ведут себя совсем иначе, чем известные до сих пор инфракрасные, видимые и ультрафиолетовые лучи. Не должны ли новые лучи быть приписаны продольным колебаниям в эфире? Я должен признаться, что все больше склоняюсь к этому мнению"¹⁵.

Открытие Х-лучей – результат чувственного познания опыта. Так формировался "исходный образ" этого явления, в данном случае чувственно-наглядный (непосредственное восприятие).

Выяснилось, что Х-лучи не являются потоком заряженных материальных частиц, поскольку они не отклоняются ни электрическим, ни магнитным полями. В то же время нельзя было считать их электромагнитным явлением, поскольку еще не были открыты интерференция и дифракция рентгеновских лучей. Тем не менее Рентгену удается выявить ряд особенностей полученных им лучей, в частности их способность проникать через непрозрачные для обычного света предметы, а также возрастающую способность вещества поглощать Х-лучи в соответствии с плотностью поглощаемого вещества (поглощаемость при этом зависит от условий получения лучей). Но эти экспериментальные данные еще не объясняли природу полученного явления.

Мы не случайно взяли этот пример с открытием лучей Рентгена. Попытаемся именно на нем доказать не только действие интуитивных процессов, но и необходимость их проявления.

Длина волны рентгеновских лучей значительно меньше волны световых лучей. Однако Рентген все же пытался получить явления дифракции и интерференции открытых им лучей обычными способами. Он предполагал, что эти Х-лучи обладают волновой природой и делал тщетные попытки доказать это способом, применяемым в отношении видимого света. В чем же гносеологические причины того, что усилия ученого не привели к желаемому результату?¹⁶

В гносеологическом плане исследования Рентгена заключаются во взаимодействии исходного чувственно-наглядного образа (непосредственное восприятие свечения экрана в опыте с Х-лучами) и вспомогательного чувственно-наглядного образа (наглядное представление в результате опытов о волновой природе световых лучей) на фоне понятия-модели (понятия об обычных методах получения дифракции и интерференции).

Нетрудно заметить, что это – акт эйдетической интуиции, приведший Рентгена к формированию нового наглядного образа о волновой природе открытых им лучей. Результат, не подтвердившийся опытами, по существу, отрицательный.

Формирование "исходного образа" – это только этап на пути к открытию, необходима комбинация с "вспомогательным", т.е. успешное выполнение акта концептуальной интуиции. Тот факт, что для Рентгена она не принесла желаемого результата, лишний раз свидетельствует о том, что научная деятельность требует от ученого умения отказаться от привычных приемов, от "шаблонов" в проведении исследования. Но вернемся к физике.

Среди группы физиков, упорно и настойчиво занимавшихся исследованием рентгеновских лучей, находился в то время и М. Лауэ. "Я жил там, – писал он, – в атмосфере, насыщенной вопросами о природе рентгеновских лучей"¹⁷. При обсуждении с П. Эвальдом вопроса о поведении световых волн в пространственной решетке из поляризующихся атомов Лауэ (в сознании которого сформировался "образ-модель" рентгеновских лучей и представление о невозможности получения их дифракции обычным путем) неожиданно осеняет мысль о том, что если атомы образуют пространственные решетки, то должны быть явления интерференции, подобные световой интерференции¹⁸.

Изменение "вспомогательного образа" и концептуальное комбинирование с "исходным" дает положительный эффект. Лауэ вносит предложение: надо попробовать провести опыты по дифракции рентгеновских лучей на кристаллической решетке, и два ученика Рентгена – Фридрих и Книплинг – успешно осуществляют эти опыты.

Посмотрим, как это происходит с позиции гносеологического анализа. Взаимодействие исходного понятийного образа (мысленное воспроизведение представления о явлении интерференции рентгеновских лучей) с вспомогательным понятийным (мысленное воспроизведение представления о поведении световых волн в пространственной решетке поляризующихся атомов) на фоне образа-модели (наглядного представления об отрицательных результатах получения дифракции рентгеновских лучей обычным путем). Результатом является новое понятие о кристаллах как естественной дифракционной решетке.

Приведем еще два примера, один из которых имеет отрицательный результат.

Проблема исследования рентгеновских лучей и их свойств привлекла внимание ученых с самых различных концов света.

Так, Анри Пуанкаре в своих исследованиях исходит из наглядного представления о явлении фосфоресценции и причинах, ее вызывающих (исходный образ – чувственно-наглядный). Сопоставляя это представление с непосредственным восприятием явлений фосфоресценции, вызванной ударами катодных лучей о препятствия (вспомогательный – чувственно-наглядный), и имея в виду существование конкретного источника фосфоресценции стеклянной трубки, фосфоресцирующей под ударами катодных лучей (фон – понятие-модель), ученый приходит к новому наглядному представлению о явлении флуоресценции, как всегда сопровождающемся испусканием рентгеновских лучей.

В результате в сознании Пуанкаре формируется наглядное представление о том, что если причины, вызывающие фосфоресценцию, отличны от удара катодных лучей о препятствие, то фосфоресценция также способна вызывать рентгеновское излучение. Иными словами, Пуанкаре сформулировал предположение: флуоресценция всегда сопровождается испусканием рентгеновских лучей. Однако догадка Пуанкаре, являющая собой пример действия эйдетического процесса интуиции, не подтвердилась.

На основе рассмотренных открытий в физике можно сделать некоторые выводы о действии интуитивных процессов в акте научного познания. Прежде всего очевидно, что присутствие интуитивных моментов в научном исследовании не зависит от истинности или ложности полученного результата.

Интуитивное познание (в отличие от чувственного и логического познания) не есть самостоятельная, автономная область познания. Формы интуиции действуют в познании всегда в диалектической взаимосвязи с известными формами познания, осуществляя при этом взаимодействие данных чувственного и логического познания.

В гносеологическом смысле, по-видимому, это взаимодействие заключается в особом комбинировании – "сцеплении" чувственных образов на базе известного понятия-модели (эйдетическая интуиция) или же на базе образа-модели (концептуальная интуиция).

Как уже отмечалось, понятия-модели и образы-модели берутся из данных криптогнозы. Они – результат неосознанного отбора имеющихся знаний. Мы знаем, что именно в выборе понятий-моделей и образов-моделей чаще всего кроется ошибка исследователя. Таким образом, акт выбора компонентов фона познавательной деятельности также интуитивен, хотя и основан, конечно же, на всем предшествующем опыте ученого. От выбора понятия-модели и образа-модели зависит и выбор пути дальнейшего исследования, от которого быть может в прямой зависимости успех или неудача.

Очевидно, что интуиция, как специфическая форма познания, теснее (чем какая-либо другая форма) связана с индивидуально-психологическими особенностями ученого¹⁹. Логично предположить, что именно с нею связана неповторимость творческого процесса, деление ученых, скажем, на теоретиков и экспериментаторов.

Возможно, что способность к концептуальной интуиции характерна в большей мере для теоретиков, а способность к эйдетической интуиции²⁰ – для практиков. Это нередкий случай в науке, когда экспериментальное открытие совершается ученым, который сам не в состоянии правильно интерпретировать его. Такие факты также наводят на мысль, что процесс открытия и его интерпретация совершаются различными формами интуиции.

В соответствии с этим, по-видимому, можно будет несколько по-иному осветить вопрос о гносеологической природе таланта. Кроме известных признаков этой высочайшей способности нашего мыслительного аппарата, определенную роль здесь должно играть синтезированное присутствие способности к эйдетической и концептуальной интуиции.

Рассмотрим теперь пример, когда ученый сам проходит путь от открытия до его истинной интерпретации.

"В тот самый день, когда в Париже стало известно об опытах Рентгена и о необычайных свойствах лучей, испускаемых стенками круксовых трубок, я задумал исследовать, не испускают ли такие же лучи и всякое другое фосфоресцирующее вещество, опыт не подтвердил этого предположения, но во время моих исследований я столкнулся с неожиданным явлением..."²¹. Исходным понятийным образом Беккерелю послужило мысленное воспроизведение представления о причинах, вызывающих рентгеновские лучи. Вспомогательный чувственно-наглядный образ был порожден непосредственным восприятием явления фосфоресцирующих стенок круксовых трубок, испускающих рентгеновские лучи. Взаимодействие между названными образами осуществлялось Беккерелем на фоне понятия-модели (имеется в виду понятие множества фосфоресцирующих веществ и эффекта их непрекращающегося свечения после прекращения возбуждения). В результате – формирование нового наглядного представления обо всех фосфоресцирующих веществах, как испускающих рентгеновские лучи.

Результат отрицательный, опыт не подтверждает его.

Нетрудно заметить, что Беккерель по существу пытается повторить путь Пуанкаре, но также терпит неудачу.

Проводя серию опытов с солями урана в качестве фосфоресцирующего вещества, Беккерель обнаружил новые излучения. Действие последних было сходно с рентгеновскими. Эти лучи, как обнаружил Беккерель, способны разряжать наэлектризованные тела. Это привело к появлению электрического метода изучения открытых лучей. Дальнейшее исследование показало, что наблюдаемое излучение связано не с флуоресценцией, а с присутствием элемента урана. Это было открытие. Беккерель убедился и в том, что излучение солей урана не зависит ни от светового, ни от электрического, ни от теплового возбуждения. Так было не только открыто явление радиоактивности, но и указан его источник – уран.

Итак, гносеологическое описание рассмотренного исследования, представляющее собой акт концептуальной интуиции, выглядит следующим образом.

Взаимодействие осуществляется между исходным чувственно-наглядным образом (имеется в виду непосредственное восприятие "невидимых лучей", действие которых сходно с рентгеновскими) и вспомогательным понятийным образом (мысленное воспроизведение результатов опытов, для которых фосфоресцирующим веществом были взяты соли урана) на фоне образа-модели (иными словами, наглядного представления об источнике излучения в виде какого-либо фосфоресцирующего вещества). В результате формируется новое понятие о радиоактивном излучении и его источнике – уране.

Впоследствии Резерфорд проводит исследование по ионизации газов рентгеновскими лучами. При этом он исходит из чувственно-наглядного представления о природе ионов, образующихся от излучения урана. Он сопоставляет результаты опыта с мысленным воспроизведением процесса ионизации газов рентгеновскими лучами на фоне наглядного представления о природе ионов, полученных от рентгеновских лучей (образ-модель). В итоге взаимодействие исходного чувственно-наглядного образа с вспомогательным – понятийным на фоне образа-модели приводит к формированию нового понятия: об аналогичной природе ионов, полученных от рентгеновских лучей, и от излучения урана.

Результатом проведенного исследования является подтверждение правильности открытия, об установлении ионизирующей способности α- и β-лучей.

Еще один пример такой схемы касается открытия Фарадеем волновой природы распространения электрических и магнитных сил. Исходным в данном случае является понятийный образ (мысленное воспроизведение характера движения магнитно-силовых линий при размыкании и замыкании тока в проводнике), вспомогательным – чувственно-наглядный (наглядное представление о колебаниях водной поверхности или звуковых колебаниях воздуха). Взаимодействие между названными образами происходит на фоне понятия-модели (понятия об электромагнитной индукции). Результатом выступает формирование в сознании Фарадея нового наглядного представления о волновом характере распространения магнитных и электрических сил.

Мы специально привели пример положительного результата акта эйдетической интуиции, чтобы показать, что он также является необходимым процессом в формировании наглядного представления об объектах, недоступных непосредственному восприятию. Хотя в ряде случаев, а возможно и в большинстве, эйдетическая интуиция приводит к отрицательному результату.

Однако, прежде чем сделать какие-либо выводы, важно уточнить более подробно типы возможных комбинаций между чувственными образами²². На основании рассмотренного материала можно выделить следующие (табл.2).

№	Тип взаимодействия (образ)	Фон	Результаты
I	Непосредственное восприятие (исходный: чувственно-наглядный) Мысленное воспроизведение ранее полученных представлений об известном объекте (вспомогательный: понятийный)	Образ-модель	Формирование нового понятия об объекте
II	Мысленное воспроизведение ранее полученных данных (исходный: понятийный) Мысленное воспроизведение другого, хорошо известного объекта, недоступного непосредственному восприятию (вспомогательный: понятийный)	Образ-модель	Формирование нового понятия об объекте
III	Мысленное воспроизведение некоторых данных об объекте (исходный: понятийный) Наглядное представление об известном объекте (вспомогательный: чувственно-наглядный)	Понятие-модель	Формирование нового наглядного представления об объекте
IV	Наглядное представление (исходный: чувственно-наглядный) Непосредственное восприятие хорошо известного объекта (вспомогательный: чувственно-наглядный)	Понятие-модель	Новое наглядное представление в результате такой комбинации не получается. Как показано на примерах, результат отрицательный

Гносеологические механизмы различных типов этих комбинаций оказываются "симметрическими"²³. В каждом из четырех указанных типов комбинаций прослеживается связь между характером вспомогательного образа и результатом: если вспомогательный образ – понятийный, то в результате – новое понятие, если вспомогательный – чувственно-наглядный, то результат – новое наглядное представление.

I и II типы осуществляются на уровне концептуального интуитивного познания, III и IV – на уровне эйдетического интуитивного познания.

Поскольку речь сейчас идет о научной интуиции, то необходимо отметить, что взаимодействие между двумя типами чувственно-наглядных образов (по IV типу) не дает нового знания. Эта комбинаторика, видимо, относится к эйдетическому акту такого рода, который не входит в область научного познания. Результатом же I, II и III типов взаимодействия выступает интуитивное знание, составляющее важный компонент в структуре процесса получения научного знания.

НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ И ИНТУИТИВНОЕ ЗНАНИЕ В НАУЧНОМ ТВОРЧЕСТВЕ

Проблема соотношения "непосредственного" и "интуитивного" знания – одна из наиболее сложных в современной гносеологии. И не удивительно, ибо сама постановка вопроса отчасти проблемна. Это обусловлено распространением точки зрения об отождествлении непосредственного и интуитивного знания, поскольку "непосредственность" – действительно существенная черта интуиции.

Как и большинство гносеологических проблем, вопрос о соотношении непосредственного и интуитивного знания не может быть решен только в сопоставлении этих двух форм знания. Необходимо начинать с анализа процесса их получения, а последний неотделим от общих закономерностей познания. Но речь пойдет о получении "непосредственного" и "интуитивного" знания как важных компонентов общей системы научного знания, и потому нельзя оставлять без внимания и высшей формы научного познания – акта научного творчества.

Понятие "творчество" очень емкое и многогранное понятие. Сложность в исследовании его гносеологической сущности предопределяется в известной мере путаницей в раскрытии содержания связанных между собой понятий: "творчество – познание", "творчество – научное творчество", "научное творчество – научное познание". Отсутствие четких определений затрудняет, с одной стороны, анализ специфики указанных познавательных процессов, с другой – выявление качественного отличия способов выражения полученных результатов. В связи с этим подчас кажется возможным ограничиться условными негативными определениями типа: "не всякое созидание есть творчество", "не всякое познание есть творчество", "не всякое развитие и становление есть творчество", "не всякая деятельность есть творчество" и т.д. По-видимому, их можно было бы объединить в одно общее: "не всякий познавательный процесс с необходимостью предполагает наличие творческого акта".

В других случаях, например, пытаются использовать отдельные позитивные характеристики, основанные на тезисе: "в создании нового всегда есть элемент творчества". К таковым относится определение творчества, данное в "Философской энциклопедии": "Творчество – деятельность, порождающая нечто новое, никогда ранее не бывшее"²⁴.

Существует и ряд более обстоятельных определений, которые как бы синтезируют указанные аспекты. Среди них определение: "Творчество – это духовная деятельность, результатом которой является созидание оригинальных ценностей, установление новых, ранее неизвестных фактов, свойств и закономерностей материального мира и духовной культуры"²⁵. Представляется вполне возможным использовать данное, более развернутое определение в качестве рабочего для выявления основных свойств творчества вообще. Под последним понимается некий целостный акт, в котором ярко выражена активность сознания творящего. С формально-логической точки зрения понятия "творчество" и "познание" относятся к разряду перекрещивающихся, ибо познание как просто накопление знаний может быть и нетворческим.

Анализ всей истории познания человеком внешнего мира указывает на то, что творчество является высшей формой познавательного процесса. Но, когда мы анализируем творчество, мы должны иметь в виду, что оно выступает и как научное творчество – наивысший акт научного познания.

Научное познание начинается с процесса преобразования знания. Однако не всякое преобразование знания предполагает получение нового научного знания. И, более того, не всякое научное знание получено как результат научного творчества. Научное творчество обладает определенной спецификой по отношению к научному познанию. В результате процесса научного творчества мы получаем принципиально новое научное знание. Анализируя способы получения этого нового научного знания, выявив критерий этой принципиальной новизны, мы сможем проследить, каковы функции непосредственного и интуитивного знания в этом процессе и их качественные различия.

Для того чтобы выделить процесс получения непосредственного и интуитивного знания из процесса получения знания вообще, следует вновь обратиться к анализу внутренней структуры познания. Познание представляет собой единый монолитный процесс отражения действительности, сложность и многогранность которого выражается в нескольких основных моментах: "От живого созерцания к абстрактному мышлению, и от него к практике – таков диалектический путь познания истины"²⁶.

Это известное ленинское положение стало общепринятой формулой в современной теории познания. Глубокое содержание, заложенное в этих словах, адекватно глубине и неисчерпаемости познавательных возможностей человека. Творческий подход к решению целого ряда гносеологических проблем заключается в дальнейшем углублении, дополнении и применении данного положения, как нельзя более точно отражающего сложнейшую диалектическую взаимосвязь между отдельными элементами познавательного процесса.

Уже живое созерцание предполагает в известной степени практическую деятельность и элементы абстрактного мышления, поскольку само живое созерцание предопределяется непосредственным взаимодействием человека (познавательного субъекта) с внешним миром (объектом). В абстрактном мышлении человек, оперируя понятиями, опирается на представления о процессах и закономерностях действительности, соотнося их с тем практическим опытом, который накоплен как им, так и обществом в процессе исторической практики. Иными словами, абстрактное мышление диалектически связано с живым созерцанием как непосредственным отражением предметно-практической деятельности. И, наконец, в практической деятельности человек соотносит свои представления с теми общими выводами, которые он сформулировал в процессе абстрактного мышления, т.е. в процессе практической деятельности, используя результаты как чувственного, так и логического познания.

Анализ сложной диалектической взаимосвязи моментов познания позволяет сделать вывод о том, что в живом созерцании в "снятом виде" есть как элементы абстрактного мышления, так и элементы практики. Живое созерцание – это диалектическое единство непосредственного и опосредствованного. Специфика непосредственного знания, получаемого посредством чувственного созерцания, заключается в прямом усмотрении истины без последующего доказательства на данном этапе исследования. Этот особый вид знания выступает в познании как процесс и как результат. По-видимому, именно в этом направлении и следует проводить гносеологический анализ непосредственного знания.

"Одно и то же объективно конкретное выступает как исходный пункт познания – данное в чувственном созерцании и на более высокой ступени – как результат в качестве мысленной конкретности. При этом оказывается, что между конкретным как исходным пунктом и конкретным как результатом, лежит сложный путь познания, состоящий помимо другого в анализе, разложении первоначально конкретного и абстрактного определения, и в синтезе, соединении этих определений обратно в конкретное. Одновременно полное воспроизведение объективно конкретного в познающей голове человека на основе соотношения анализа и синтеза возможно потому, что данный процесс является переработкой созерцания и представления в понятии"²⁷.

Это "первоначально конкретное" определение и предстает в познании как непосредственное знание, представляющее собой результат диалектического соотношения осознанной и неосознанной форм отражения. В результате осознанной "переработки" непосредственного знания получаются различные формы дискурсивного знания, при неосознанной "переработке" – в ряде случаев интуитивное знание. Итак, из приведенного положения К. Маркса логически следует, что отождествлять непосредственное и интуитивное знания неправомерно, однако качественные различия этих двух форм знания на этом не исчерпываются.

Человеческое сознание представляет собой нечто большее, нежели только осознание. Все познавательные функции нашего мышления находятся в сфере сознания, но далеко не всегда они осознаются. И именно неосознанное отражение является основой для получения интуитивного знания.

Цель познавательных процессов – процедура накопления знаний. Но познание в истории своего развития не изначально становится научным²⁸. Результатом чувственного и рационального познания далеко не всегда является научное знание. Познание вообще есть накопление знаний, но не всякое знание есть наука. Последняя как система развивающихся знаний складывается из совокупности результатов доказательного познания.

С чувственного познания начинается процесс познания как такового, результатом его является непосредственное знание. Это определенная форма знания, хотя в ряде случаев и вводящая субъект в заблуждение. Непосредственное знание – предпосылка и начало получения всякого нового знания, однако само по себе оно еще не является научным знанием. По своей гносеологической сущности непосредственное знание и не может классифицироваться как научное. Его первичная "данность" как бы выступает исходной точкой познания, причем не только научного. В отличие от него опосредствованное знание – это знание, полученное путем различных типов преобразования, оно принимает форму эмпирического и теоретического знания. Опосредствование – это совокупность мыслительных операций, позволяющих производить преобразование знания на уровне как чувственного и логического познания, так и на уровне их взаимодействия. Именно поэтому прав Гегель, утверждавший, что нет ни в природе, ни в обществе, а следовательно, и в познании ничего, что не содержало бы одновременно непосредственности и опосредствования.

Но тогда как же быть с самим непосредственным знанием? В гносеологическом смысле оно действительно не опосредствовано. Это, несомненно, некоторое допущение, необходимое при исследовании. Но в онтологическом смысле непосредственное знание всегда опосредствовано общественно-исторической практикой.

Итак, познание (и даже донаучное) не ограничивается добыванием и накоплением знаний, оно движется через процесс преобразования знаний тремя способами.

Первый способ – от чувственного образа к чувственному образу. Результатом преобразования непосредственного знания в процессах такого типа является первая форма опосредствованного знания – чувственное знание.

Второй способ – от понятия к понятию. Его результатом выступает рациональное знание. Но оно еще не является научным. Научное знание должно быть системой развивающихся знаний, составляющих основу научного предвидения, т.е. получения нового знания²⁹. Оно также должно объяснять новые закономерности, обладать доказательной и преобразующей силой³⁰. При этом "доказательная" сила не отождествляется с практической проверкой истинности или ложности. Знание может быть верным, проверенным экспериментально и тем не менее не быть научным.

В некоторых случаях в результате преобразования знания первым и вторым способами может получаться научное знание, если оно соответствует приведенным выше характеристикам. В процессе научного познания имеется целый ряд научно-вспомогательных операций (деятельность научно-технических работников, лаборантов, многократное повторение опытов и др.), которые вводятся в общую систему научного познания, и их результатом также является научное знание. Однако здесь нет акта научного творчества как высшей формы научного познания. Акт научного творчества имеет своей целью получение не просто научного знания, а принципиально нового научного знания. Для получения такого рода знания недостаточно приведенных двух типов преобразования.

Третий специфический способ – от чувственного образа к новому понятию или от понятия к новому чувственному образу. Этот способ преобразования знания совершается в процессе неосознанного взаимодействия чувственного и логического в познании, иными словами, в процессе интуитивного познания. Результатом его, как уже отмечалось, является "интуитивное знание" – начало всякого нового научного знания.

Для доказательства рассмотренных положений отвлечемся от гносеологического исследования проблемы и обратимся к области физики.

Основанием для формулировки квантовых представлений в физике атома и элементарных частиц были данные, полученные в результате чувственного познания. Об этом, в частности, свидетельствует открытие электрона и радиоактивности. Модели атома, строящиеся на основе классических представлений, не имели под собой экспериментальной почвы. Они не могли, например, объяснить устойчивость атома, ряд спектральных закономерностей и прежде всего линейный характер атомных спектров. Но эти результаты экспериментальных исследований явились источником для новых теоретических рассуждений, нашедших свое выражение в работах Бора. Причем, как отмечал Гейзенберг, Бор исходил "не из математического анализа положенных в основу теории предположений, а из интенсивного изучения самих явлений, что позволило ему почувствовать взаимосвязи скорее интуитивно, нежели выводить их формально"³¹.

Дальнейшее развитие теория Бора получает в трудах Луи де Бройля. Теория Бора и его постулаты не могли объяснить причины квантовых перемещений электрона в атоме. С целью разрешить эту проблему де Бройль выдвигает предположение о двойственной корпускулярно-волновой природе микрочастиц и придает ему математическое описание, известное в физике как математическое уравнение де Бройля.

Некоторые буржуазные философы пытаются представить процесс получения этих уравнений как "чистый вымысел" ученого. Они исходят из того, что содержание творческого процесса возникает из имманентной природы духовного мира, сущности познания. Последнее – всегда результат конструкции, а не отражения. При этом апологеты такого рода концепций стараются подтвердить неопозитивистский тезис об отсутствии чувственного познания в исследованиях физики микромира.

Тем не менее идеи де Бройля родились под. непосредственным воздействием данных чувственного познания и в дальнейшем были подтверждены опытом. Так, Девиссон, Джемер и Тартаковский установили, что электрону, как и свету, присущи явления дифракции и интерференции. Этими же опытами подтвердилась справедливость и количественных соотношений, сформулированных де Бройлем.

Однако нельзя не отметить, что имеется и определенная трудность в истолковании перехода от источника к предположениям де Бройля. Этот процесс не подчиняется установившимся взглядам на рациональное познание. Получение нового знания происходит по третьему способу преобразования знания, заключающемуся во взаимодействии чувственного и рационального.

В процессе такого подхода к преобразованию знания совершаются так называемые перескоки, или, другими словами, наблюдается отсутствие отчетливой связи между отдельными звеньями в исследовании. Это вовсе не означает действительную дискретность исследуемого процесса: прерывность относится только к данному этапу научного исследования. При длительном анализе она так или иначе поддается обнаружению.

Рассмотренные примеры из области физики микромира показывают, что в основе всех полученных результатов всегда лежит предшествующий опыт, чувственные данные, полученные в нем, выраженные в форме непосредственного знания. Реальное развитие физического знания позволяет сделать вывод о том, что научное познание не укладывается только в рамки чувственного и рационального познания. Процесс движения научного познания стремится к своему наивысшему акту – акту научного творчества, предполагающему получение принципиально нового научного знания, составляющего основу новой теории. То, что в науке принято называть открытием, представляет собой сложнейший процесс, в котором ученый не успевает осознать собственно механизм своего творческого мышления. Открытие выступает уже как результат научного творчества, осуществляющегося на уровне взаимодействия чувственного и рационального познания.

Непосредственное знание, как начальная форма знания, подвергается на этом уровне познания процессу преобразования знания по третьему способу. Этот переход происходит неосознанно, внезапно, и результатом его выступает интуитивное знание. Это новое (теоретическое или эмпирическое) знание, если оно подтверждается логическим доказательством, всегда является завершением одного процесса научного познания и началом нового.

Третий этап преобразования предполагает и последующее движение от понятия к новому чувственному образу, т.е. к непосредственному знанию. Оно отличается от чисто непосредственного знания, это относительно непосредственное, его специфическая форма – интуитивное знание. Полученное таким образом интуитивное знание, подтвержденное опытом, представляет собой основу для получения нового эмпирического знания, которое вновь является завершением старого и началом нового знания. В нем уже заложены предпосылки для получения нового теоретического знания. Это принципиально новое теоретическое и эмпирическое знание и представляет собой новое научное знание. Сложный процесс его получения предполагает в качестве необходимого элемента наивысший этап научного познания – акт научного творчества, который, помимо другого, характеризуется использованием интуитивного знания.

Большое внимание "интуитивному знанию", как уже отмечалось, уделяет при анализе механизма научного творчества Эйнштейн. Для него, вообще говоря, "подлинной ценностью является в сущности только интуиция"³².

Итак, если процесс преобразования непосредственного знания совершается по третьему способу, то мы получаем специфическое непосредственное знание, которому можно дать следующее определение. Интуитивное знание – это особый вид непосредственного знания, основанный на предшествующем опыте, опосредствованный общественной практикой человечества, являющийся результатом внезапного, неосознанного усмотрения истины без предшествующего логического анализа и последующего логического доказательства на данном этапе научного исследования.

Интуитивное познание является одним из важнейших проявлений научного творчества. Видимо, "научное творчество" в гносеологической плоскости должно рассматриваться как кульминационный этап в общей системе научного познания, являющийся необходимым компонентом в процессе получения принципиально нового научного знания.

Анализ проблемы соотношения научного познания и научного творчества следовало бы, по нашему мнению, разграничить на два этапа:

Сложность в определении научного познания обусловливается прежде всего тем, что границы между компонентами, в него входящими, весьма условны. В различных условиях одни и те же операции могут квалифицироваться и как научные, и как ненаучные. Один из вариантов ограничения сферы научного познания предлагается в докладе специального консультанта ЮНЕСКО Пьера Оже: "Современные тенденции в научных исследованиях".

"Область научного познания, – по мнению П. Оже, – включает в себя: фундаментальные исследования: исследования, предпринимаемые в первую очередь для развития научных знаний, без каких-либо специальных практических целей. Прикладные исследования: то же самое, но имеется в виду особая практическая цель. Разработки: использование результатов фундаментального или прикладного исследования, направленное на внедрение полезных материалов, устройств продуктов, систем и процессов или на улучшение уже существующих"³³. Кроме того, Оже полагает, что следует внести также понятие "работы, связанной с научной деятельностью". К этой области предлагается отнести ряд научно-вспомогательных операций, не относящихся к научным исследованиям. "Полезно отличать этот вид работ от более оригинального вклада в человеческие знания, определяемого здесь как научные исследования и разработки", – пишет П. Оже³⁴.

Несомненно, оригинальные моменты в научном познании должны быть выделены и отнесены к особой сфере научного познания – к акту научного творчества. Однако "работа, связанная с научной деятельностью", относится к сфере научного познания, и вряд ли ее следует выносить за его пределы. "Научное познание" все же не исчерпывается сферой "научного исследования". Тем более что основным моментом для отличия исследовательской деятельности от неисследовательской является "отсутствие или наличие элемента новшества или нововведения. Если та или иная деятельность осуществляется в обычных рамках, она не является исследованиями и разработками. Если она отходит от обычных методов и ищет новые пути, она квалифицируется как исследования и разработки"³⁵.

Момент новизны вводится в данном случае как критерий отличия научного исследования от ненаучного. И это в принципе верно. Однако всякое научное познание предполагает получение нового знания. Видимо, нужно более строго определить критерий "новизны", выделяя при этом "принципиально новое" как результат научного творчества.

Справедливость требует того, чтобы вопрос о критериях "новизны" в научном познании стал предметом самостоятельного глубокого исследования. Но поскольку совершенно очевидно, что именно этот вопрос является одним из важнейших моментов в решении проблемы соотношения областей научного познания и научного творчества, мы обращаем на него особое внимание.

Выделив сферу, где совершается специфическое преобразование знания (по третьему способу), можно говорить, что в этой области научного познания имеет место и акт научного творчества. А отсюда и специфика научного познания по отношению к научному творчеству заключается в том, что в процессе указанного преобразования возникает особое "новое" – не просто отличное о: "старого", а некая "новизна", которая является одновременно завершением какого-то прошлого процесса п началом нового познания. Получение такой "новизны" происходит в необычном, оригинальном, внезапном движении от неизвестного ранее к чему-то новому. Предпосылкой к такому качественному скачку в научном творчестве является интуитивное Знание.

Конечно, и первый и второй способы преобразования знания могут рассматриваться как процессы познавательные и творческие, относящиеся к необходимому этапу научного познания. Но акт научного творчества предполагает созидание нового знания по третьему способу преобразования знания, в котором участвуют в диалектической взаимосвязи все формы чувственного и рационального познания.

Кроме того, когда встает вопрос о продукте творческого акта, следует подчеркнуть важность элемента "неповторимости" как критерия творчества. При анализе специфики научного творчества это, пожалуй, наиболее интересный и противоречивый вопрос.

Детальный анализ проблемы неповторимости в акте научного творчества может, по-видимому, дать немало неожиданных и интересных в гносеологическом плане результатов. Достаточно вспомнить историю создания специальной теории относительности, и многие из приведенных выше рассуждений, в том числе и о неповторимости творческого процесса, получают свое эмпирическое подтверждение. Так, используя различные аналогии, можно получать и различные друг от друга результаты, как это было с работами Лоренца, Эйнштейна, Пуанкаре, Минковского по созданию специальной теории относительности. Индивидуальность и неповторимость творческого механизма ученого подтверждается и в истории создания квантовой механики.

Открытие специальной теории относительности и квантовой механики принадлежит сфере не просто научного познания, оно предполагает акт научного творчества. Полученные в этих исследованиях результаты могут классифицироваться как принципиально новое научное знание. Причем следует иметь в виду, что специфика научного творчества (скажем, в сравнении с художественным) заключается в том, что результат – продукт научного творчества – не только может, но и должен быть повторим. А вот процесс научного творчества, равно как и процесс художественного творчества, оригинален, индивидуален и пеповторим. Неповторимость – необходимый компонент процесса научного творчества, даже если продукт его окажется ложным.

Индивидуальность, оригинальность, неповторимость творческого акта ученого во многом определяется и его интуицией. Но, для того чтобы судить об этом с большим основанием, следует не только рассматривать результаты научных открытий, а детально и глубоко изучать сам процесс их получения. Надо попытаться пройти весь путь исследования, приведшего к открытию, только тогда действие интуиции не покажется нам неким мифическим инсайтом. В основе действия интуиции лежат реально существующие процессы материального мира. Это позволит выявить структуру "интуитивного знания", процесс преобразования которого и предполагает осуществление акта научного творчества.

Итак, можно предложить некоторые выводы. По-видимому, познавательный процесс может квалифицироваться как акт научного творчества, если в результате научного исследования, осуществляющегося новыми оригинальными методами, мы имеем качественно новый результат – продукт, отвечающий следующим требованиям:

Эти условия и определяют принципиально новое научное знание в отличие от научного знания вообще как некую систему развивающихся знаний, составляющих основу предвидения, т.е. получения нового знания, которое служит предпосылкой для последующего преобразования знания. И если это преобразование пойдет по третьему способу, то перед нами вновь процесс научного творчества. Специфика последнего, по нашему мнению, заключается в следующем:

Выделение такого рода характеристик, видимо, даст возможность сформулировать определения основных видов творческой деятельности: научное, техническое, художественное творчество и т.п. А это в свою очередь необходимо для создания общей теории творчества. В данном разделе нас интересовало исследование специфики только научного творчества, которому условно можно дать такое определение³⁶: Научное творчество – наивысший акт познания, характеризующийся оригинальностью, неповторимостью способов получения принципиально нового научного знания и повторимостью их результатов, акт, в основе которого лежит процесс преобразования интуитивного знания.

Отождествление непосредственного и интуитивного знаний неправомерно, так как приводит к нежелательному упрощению сложной структуры процесса научного познания. Основная же цель при исследовании особенностей процесса научного творчества – как можно глубже проникнуть в сущность акта научного творчества, вычленить его компоненты и определить их специфику.

В гносеологическом смысле понятие непосредственного шире понятия интуитивного знания. Непосредственное и интуитивное знания, хотя и диалектически взаимосвязаны, выполняют в познании различные функции. Непосредственное знание, как результат осознанной и неосознанной форм отражения, выступает началом и предпосылкой всякого знания (не только научного), в том числе и интуитивного. Интуитивное знание, как результат неосознанного отражения, предстает в научном познании как один из видов непосредственного знания и является необходимым компонентом акта научного творчества. Без использования интуитивного знания не обходится ни одно научное открытие, о чем свидетельствует вся история науки.

ИНТУИТИВНОЕ И ДИСКУРСИВНОЕ В НАУЧНОМ МЫШЛЕНИИ

Вопрос о соотношении интуитивного и дискурсивно-логического в истории гносеологии всегда был столь же проблемным, сколь и традиционным. Не случайно, по мнению многих исследователей, данный вопрос есть вопрос о самой интуиции. По крайней мере в анализе интуиции как гносеологической проблемы он занимает важное место.

Особенно остро этот вопрос встал в связи с исследованием характера и специфики формирования системы современного научного знания. "Математизация и формализация знания, – отмечает П. В. Копнин, – стремление окончательно вытеснить в нем интуитивный момент стали фактом. Но одновременно с этим существует другая тенденция – включение этого интуитивного момента в качестве основного средства движения к новым теоретическим построениям. Конечно, знание все больше стремится к логической строгости, одним из элементов которой является формализация. Остановить это движение нельзя, и нет в этом никакой необходимости. В то же время наука, как и раньше, нуждается в выходах из-под жесткой деспотии формально-логической дедукции, в скачках, в движении мысли к принципиально новым результатам, в смелом выдвижении идей, концепций, не находящих в настоящее время строгого логического обоснования. Без этого наука не может успешно развиваться"³⁷.

Существует достаточно много подходов к решению данной проблемы, но все они, пожалуй, в конечном счете сводятся к трем основным направлениям:

Первое из названных направлений в весьма четкой форме представлено в интуитивизме.

Достаточно распространенным в настоящее время является второе направление, в защиту которого, как правило, выступают логики, хотя подобная точка зрения распространена и среди философов, считающих, что задача исследования проблемы как раз и состоит в том, чтобы снять мистический и иррациональный налет с интуиции и подвести ее под систему логико-дискурсивного мышления.

Эта точка зрения имеет, естественно, не только своих сторонников, но и противников. Не вдаваясь в существо дискуссий на сей счет, заметим лишь, что споры порою ведутся не по существу вопроса и связаны с различным толкованием понятий.

Все дело в том, что понятие "логическое" имеет весьма широкую семантическую амплитуду. В. И. Ленин назвал "тонкой и глубокой" мысль Гегеля, в которой речь идет о том, что логика похожа на грамматику: для начинающего – это одно, для знающего – уже другое. Особое значение В. И. Ленин придавал идее о тождестве логики и теории познания. В данном случае и для Гегеля, и для В. И. Ленина речь шла о диалектической системе знания в целом, и В. И. Ленин подчеркнул важнейшее значение диалектических принципов, опираясь на которые Гегель заложил основы современной теории познания.

Для самого Гегеля человеческий разум не представлял собой чего-то единого и однозначного, а выступал в виде сложной иерархической системы, в которой, кроме "мышления вообще", имеются "разумное мышление" и "рассудочное мышление", находящиеся между собой в диалектическом противоречии. Говоря о сложной структуре процесса познания, Ф. Энгельс различал учение о законах самого процесса мышления, логику и диалектику. "...Теория законов мышления отнюдь не есть какая-то раз навсегда установленная "вечная истина", как это связывает со словом "логика" филистерская мысль"³⁸.

Если со словом "логика" жестко и однозначно связать теорию познания в полном объеме, то тогда, конечно, не остается ничего и нелогического, но вместе с тем отпадает необходимость в логике как пауке. Диалектический материализм рассматривает познание как противоречивый в самом себе процесс, где строгой системе рассудочных построений должно противостоять нечто, обладающее противоположными свойствами. Этим "нечто", видимо, и является тот таинственный и малоисследованный момент познания, который и именуют "интуицией". В этом смысле интуитивное противостоит дискурсивно-логическому и является нелогической (что вовсе не тождественно понятию "алогическое", имеющему иррациональный смысл) формой знания. Если же под логикой подразумевать диалектику, теорию познания, то тогда, конечно, выносить интуитивное за рамки логического неправомерно.

Некоторых исследователей смущает тот факт, что интуицию, в отличие от логического, нельзя подвести под систему известных правил и закономерностей. Настораживает их, видимо, то, что разделение понятий "интуитивное" и "логическое" свидетельствует об алогичности интуиции со всеми вытекающими отсюда последствиями. Очевидно, это обстоятельство и наталкивает на мысль о возможности и даже необходимости алгоритмизации интуиции. "Познание как один из видов человеческой деятельности ... не может не быть алгоритмичным. Поэтому утверждение о невозможности алгоритмического представления интуиции равносильно утверждению о том, что некоторые виды умственной деятельности не подчиняются никаким внутренним законам"³⁹.

Дело, однако, не в том, что то или иное явление не подчинено никаким законам, а в том, что эти законы остаются пока непознанными Это один из основополагающих тезисов марксистской гносеологии.

Из трех вышеупомянутых направлений в решении проблемы интуитивного и дискурсивного наиболее верным представляется то, в котором интуиция и логика выступают как две взаимопредполагающие и одновременно противоречивые стороны процесса познания.

Противоречивым, как отмечал Ф. Энгельс, является само мышление, в котором имеет место синтез чувств и высших форм абстракции. Диалектика процесса познания с необходимостью предполагает (и это подтверждается теоретическими исследованиями)⁴⁰, что такая форма познания, как дискурсивно-логическое (рассудочное) мышление, не может в полной мере объяснить и исчерпать процесс познания. Разумное не тождественно рассудочному. "Цель борьбы разума, – говорил Гегель, – состоит в том, чтобы преодолеть то, что фиксировано рассудком"⁴¹.

Необходимость признания факта одновременной дискурсивности и интуитивности познавательного процесса – яркое свидетельство его диалектического характера. Некоторые виды представлений, считает Ж. Адамар, "могут дать мысли ход более логический, другие – ход более интуитивный"⁴². Однако от одной логической системы к другой можно перейти (совершить скачок) лишь с помощью интуиции. Это показал еще Декарт.

Против абсолютизации логических методов, увы, содержащих, по выражению Декарта, ряд "либо вредных, либо ненужных" предписаний, выступил в свое время и Пуанкаре. Его известная характеристика логических и интуитивных методов в творческой деятельности стала ужо классическим афоризмом. Однако Пуанкаре излишне абсолютизировал оба эти метода познания. Более того, он поддержал идею о разделении ученых на две категории сообразно врожденным "типам мышления": логицистов и интуитивных. Эти взгляды не только не имеют ничего общего с действительностью, но и приобрели впоследствии нежелательную идеологическую и социальную окраску⁴³.

Справедливая критика взглядов логицистов со стороны Пуанкаре, позднее де Бройля, Эйнштейна, Бунге и других в интерпретации некоторых ученых переросла, к сожалению, в крайность другого рода. Так, Югурт вообще отрицает роль логики в научном творчестве. "Можно смело утверждать, – пишет он, – что никто из великих гениев научной мысли не мыслил логически так, как это изображается в учебниках логики, т.е. в фигурах, модусах, схемах, основоположениях или как бы они не назывались, эти схоластические выверты..."⁴⁴. Если Югурт оговаривает содержание понятия "логическое", то Николь утверждает, что новые творения вообще ничем не обязаны "ни логике, ни разуму"!

Подлинное творчество "должно быть не в ладах с логикой и здравым смыслом". "Интуиция начинается там, где отбрасываются логические пути анализа проблемы..."⁴⁵.

Иного мнения придерживается И. А. Бернштейн. Прекращение попыток логического решения задачи, по его мнению, отнюдь не создает предпосылок к ее изгнанию из "поля зрения психики", а лишь приводит к изменению деятельности психики, в частности к активизации тех ее форм, которые связаны с интуицией.

В свое время на страницах отечественных научных изданий имел место спор по вопросу о том, существует ли так называемая "логика открытия". В данной дискуссии принимали участие многие известные советские философы. Видимо, причина этой дискуссии опять же связана с вопросом семантической многозначности понятия "логическое". Очевидно, есть "логика открытия" в том смысле, что всякое открытие имеет свою внутреннюю логику, закономерность. Если же понимать выражение "логика открытия" в буквальном смысле, т.е. подразумевать под этим особую форму научного знания, то такой логики нет, как нет открытий "чисто логических" и "чисто интуитивных".

Представляется надуманным, лишенным достаточных оснований и вопрос о якобы имеющем место каком-то "наступлении" логики на позиции интуиции, об "отвоевании" у последней огромных областей. Подобное предположение несостоятельно, поскольку при его экстраполяции мы с необходимостью приходим к выводу о постепенном "поглощении" интуиции логикой. Псевдопроблемным представляется и вопрос о том, что чему предшествует в акте познания: интуитивное – логическому или наоборот. Обычно интуицию принято считать "дологическим мышлением" (Н. А. Бернштейн); логические формы познания основаны на "нелогических" (Ж. Пиаже) и т.п. Подобный вопрос правомерен лишь с точки зрения психологического анализа мышления. В гносеологии же он лишен смысла.

В проблеме соотношения интуитивного и дискурсивно-логического наиболее ярко раскрывается диалектический характер познания. Логическое и интуитивное представляют собой различные стороны (моменты) единого и противоречивого по своему характеру процесса. Логическое содержит в себе момент интуитивного и наоборот. Интуитивное и логическое в условном смысле можно рассматривать и как способы познания, имеющие свои специфические черты и особенности. Например, если при интуитивном познании происходит выигрыш в скорости, то выводы, полученные логико-дискурсивным методом, обладают, видимо, большей степенью надежности. Все это, однако, не может иметь абсолютного значения, точно так же, как ни интуитивное, ни логическое не могут служить абсолютным гарантом истинного знания. Нет никаких оснований отдавать предпочтение тому или иному способу познания и тем более соглашаться с мнением, что истина усматривается тогда и постольку, когда и поскольку субъект обладает какой-то "хорошей", "правильной" интуицией.

Ни "хорошая" интуиция, ни умозаключение, построенное по всем правилам логики, не могут гарантировать получение истинного знания. Логический метод доказательства не может рассматриваться в качестве критерия истинности аксиоматических и теоретико-вероятностных концепций. Этот метод позволяет доказать непротиворечивость теорий, но не гарантирует достоверность, так как не в состоянии раскрыть ее полную адекватность. Критерием истины может быть лишь практика, являющаяся источником, основой и целью познания. Логическим методом, таким образом, можно осуществить лишь проверку непротиворечивости знания, полученного интуитивным путем, но не доказательство его истинности.

ИНТУИЦИЯ И ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНОЕ ПОЗНАНИЕ

Современная физика подошла сейчас к новому рубежу. Перед учеными встали наиболее фундаментальные задачи, связанные с исследованием субъядерного мира, ультрамикроскопических областей. Быть может, раскрыв тайны этих процессов, научное познание обогатится возможностью отличать физический объект от геометрического, частицу от пространственно-временной локализации, движение частицы от четырехмерного геометрического образа, так называемой мировой линии. Для того чтобы продвинуться вперед в этой области, физике необходимы мощные ускорители в сотни миллиардов электрон-вольт, дальнейшее применение математических методов, представляющих собой абстракцию очень высокого порядка.

Наряду с этим встают проблемы и методологического характера: каковы перспективы научного предвидения, скажем, при ответе на вопрос о возможности эффекта физики высоких энергий или, например, в поисках новой концепции пространства и времени (приведших к представлению о каркасе мировых линий, составляющем основу мироздания). Решение их непосредственно связано с гносеологическим анализом ряда специфических форм познавательного процесса.

Достижения физической науки, образно выражаясь, настоятельно требуют привнесения элемента релятивизма в процесс разграничения чувственного и логического познания мира. Теоретическое познание уже не может рассматриваться только как априорное, а чувственное как только эмпирическое. В философии и в науке не может быть эмпирических констатации, принимаемых без рационального обобщения, так же как не может быть и логически "очевидных" фактов, не имеющих своих эмпирических источников, т.е. представляющих собой чисто априорные понятия. Современное физическое познание в большей части состоит из сложнейших комбинаций, осуществляющих трансформацию от чувственных образов к новому понятию и от известных понятий к новым наглядным образам, т.е. во взаимодействии чувственного и логического познания.

РОЛЬ ИНТУИЦИИ В ПОСТРОЕНИИ ФИЗИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

Трудности исследования механизмов и компонентов научного творчества обусловлены прежде всего тем, что всякое открытие выступает в науке как готовый результат, имеющий общественно-историческую значимость.

Интуиция является важным условием самого процесса научного творения. Судить о ее гносеологических механизмах по воспоминаниям, отчетам и прочим феноменологическим описаниям ученых, сделавших открытие, хотя и заманчиво, но, как уже отмечалось, бесполезно. И поэтому вслед за анализом гносеологических механизмов интуиции нам предстоит выяснить ее место и роль в конкретном научном исследовании, определить критерии, по которым можно судить об истинности интуитивного знания. А для этого есть единственный путь: рассмотреть роль интуиции в формировании новой научной теории, проследить сам процесс ее создания и не по высказываниям ученых.

В качестве эмпирического материала мы избрали область микрофизики, поскольку своеобразие микрообъектов, выразившееся в невозможности их непосредственного наблюдения, уже само по себе обусловливает действие интуитивного.

Начнем с общего анализа процесса формирования новой физической теории¹.

Любое научное исследование представляет собой особый вид трудовой деятельности и предполагает взаимодействие трех компонентов: предмета (объект) исследования; субъекта исследования; методов или средств исследования. Обращение к исследованию всякого нового объекта, о котором субъект исследования не имеет никакого предварительного знания (нередко сам факт существования этого предмета исследования является лишь предположением), начинается с эмпирического наблюдения. Этот уровень обычно называют эмпирическим исследованием. Результатом чисто эмпирического исследования выступают чувственные образы ощущения или восприятия.

Следует отметить, что на современном уровне научного познания эмпирическое исследование в чистом виде – своего рода идеализация. Ученый всегда подходит к изучению нового предмета исследования с учетом имеющегося у него теоретического знания. В этом случае мы имеем дело чаще всего с нефундаментальным теоретическим исследованием. Но на этом уровне научное исследование не может привести к искомому результату прежде всего потому, что предполагает оперирование новыми эмпирическими фактами в старых теоретических понятиях. Это затрудняет исследование, ибо новая эмпирически найденная предметная область требует и новых как эмпирических, так и теоретических понятий.

Эти трудности вводят субъект исследования на уровень фундаментального теоретического исследования. Последнее, по мнению В. П. Бранского, проходит четыре основные стадии: "1) теоретическая программа, 2) теоретическая схема, 3) теоретическая гипотеза, 4) фундаментальная теория"². Результатом прохождения вышеупомянутых стадий является фундаментальное теоретическое открытие.

Основываясь на всем предшествующем изложении этой книги, мы можем сказать, что в процессе формирования новой фундаментальной теории существенную роль играет интуиция. Чтобы раскрыть это конкретно, необходимо подвергнуть анализу сам процесс исследования, иными словами, провести метаисследование. "Иначе говоря, нельзя объяснить универсальные замкнутости исследования исходя из каких-то черт самого исследования, ибо, поступая таким образом, мы неизбежно попадем в порочный круг. Очевидно, что понятием, позволяющим вырваться из этого порочного круга, является понятие объективной реальности и ее атрибутов"³.

Объективной реальностью в диалектическом материализме объявляется все то, что существует вне и независимо от индивидуального и общественного человеческого сознания. Частным случаем объективной реальности выступает физическая реальность.

То, что является атрибутом объективной реальности, должно быть присуще и всем без исключения конкретным формам ее проявления. А это значит, что если новое понятие об объективной реальности, имеющее абсолютно всеобщее значение, получается не путем индуктивного обобщения, а путем концептуальных комбинаций интуиции, то и фундаментальные понятия новой физической теории должны быть получены посредством аналогичных функций. "Первоначальные теоретические представления носят не узкий, а, наоборот, предельно широкий характер, представляя собой попытки выработать общий взгляд на мир в целом. Возникновение философских представлений предшествует созданию специальных научных теорий"⁴.

Понятия науки выводятся путем разного рода комбинаций из более общих понятий, объясняющих объективную реальность. Эти комбинации обусловлены процессами преобразования знаний, где, как мы уже говорили, переход от имевшихся ранее понятий к новым наглядным образам осуществляется эйдетической интуицией, а переход от имеющихся наглядных образов к формированию новых понятий – концептуальной интуицией. Таким образом, количество возможных комбинаций, приводящих к новым образам и новым понятиям, приближается к бесконечности. Задача исследователя – ограничить это множество. Первая и вторая стадии фундаментального теоретического исследования подготавливают к выделению наиболее целесообразных и важных комбинаций для составления гипотезы. Последняя подвергается экспериментальной проверке, и в случае положительных результатов становится новой фундаментальной теорией.

Проникновение современной физики в микромир выдвинуло целый ряд новых аспектов проблемы интуиции, расширяющих поле деятельности исследователя.

Необходимость интуиции в практике научного творчества часто отмечалась самими учеными, и нередко при этом преувеличивались действительные ее возможности. "Нельзя недооценивать необходимой роли воображения и интуиции в научном исследовании... (поразительное противоречие!) человеческая наука, по существу национальная в своих основах и по своим методам, может осуществлять свои замечательные завоевания лишь путем опасных внезапных скачков ума, когда проявляются способности, освобожденные от тяжелых оков старого рассуждения, которые называют воображением, интуицией, остроумием"⁵.

Развитие физической пауки настоятельно требует глубокого диалектического осмысления вопроса о взаимодействии чувственного и логического познания в области микроявлений. Действительно, человеческий разум фиксирует отдельные сигналы от микрообъектов внешнего мира не непосредственно с помощью органов чувств, а через макроприборы. И тем не менее физики зачастую приходят к теоретическим положениям, прекрасно совпадающим с реальной действительностью. Стремление разрешить это противоречие находит свое выражение в работах многих физиков. Зато спекуляция неправильными субъективистскими трактовками названной проблемы не замедлила занять "должного места" в буржуазной философской литературе, где попросту отрицается роль чувственного познания, абсолютизируется логическое познание как единственное орудие физического познания микромира.

Американский физик Маргенау, сторонник позитивизма, разделяет человеческое познание на две области. Первая область – Р-факторов состоит из непосредственных чувственных данных, полученных из так называемого чистого опыта. Вторая – абсолютно рациональная область получения новых законов, идей и чистых понятий. Эти рациональные элементы познания являются результатом работы логического мышления и представляют собой произвольные конструкции. Вопрос об их связи с областью Р-факторов не представляется проблемой и вообще не вызывает никакого интереса. Эти "чистые" мысленные конструкции не отражают объективные связи и закономерности. Таким образом, с точки зрения Маргенау, роль науки сводится к простой регистрации, "протокольной записи" результатов наблюдений и созданию умственных произвольных "конструкций", необходимых для "упорядочивания" существующего опыта.

Подобным же образом рассматривают роль логического мышления в физике микромира Б. Рассел, Ф. Франк, А. Эддингтон. Характеризуя процесс получения принципов науки, Франк пишет: "Они являются структурой символов, сопровождаемых операционными делениями. Эта структура является продуктом творческой способности человеческого сознания и состоит из символов, которые являются продуктом нашего воображения"⁶. С позиции Франка все теоретические постулаты квантовой теории являются продуктом чистого воображения и интуиции, не имеющих никакой связи с настоящим и прошлым опытом.

Такая точка зрения свидетельствует о неопозитивистском истолковании феномена интуиции, объявляемой орудием ученого, позволяющим получать знание из самого себя, игнорируя существование объективного мира и его законов.

Поскольку мы рассматриваем интуицию как своеобразный способ комбинирования образами и понятиями, обеспечивающий взаимодействие чувственного и логического познания, то обращение к конкретным исследованиям в физике, проливающим свет на поставленную проблему, представляется необходимым.

Как известно, в основу современной физики микромира была положена гипотеза Планка о прерывном излучении энергии нагретым телом. Основанием для ее выдвижения послужили результаты эмпирического исследования: получение спектра излучения нагретого тела. Вопрос о закономерностях, лежащих в основе получения спектра черного излучения, не мог быть решен в рамках классической физики. Все попытки объяснить его, используя классические законы, терпели неудачу, а выводимые из этих законов следствия отказывались согласовываться с опытными данными.

В 1900 г. Планку удалось полуэмпирическим путем получить математическую формулу распределения энергии в спектре абсолютно черного тела. Формула соответствовала опытным данным. Требовалось придать ей "истинный физический смысл"⁷, а это оказалось весьма сложной задачей, ибо формула противоречила классическому толкованию непрерывности процесса теплового излучения. Необходимо было предположить, что поглощение энергии происходит прерывно, небольшими порциями – квантами. Так была сформулирована знаменитая гипотеза Планка. Отметим, что это была прежде всего попытка найти объяснения результатам эмпирического исследования.

Пройдет совсем немного времени и гипотеза квантового излучения и поглощения энергии подтвердится работами Эйнштейна, использовавшего ее для объяснения фотоэффекта. Эмпирическое подтверждение получат в дальнейшем и теория Бора, и выведенные теоретическим путем количественные соотношения де Бройля. Идеи де Бройля в 1926 г. были блестяще развиты знаменитым австрийским физиком Э. Шредингером. Использовав математический аппарат теории колебаний, Шредингер вывел основное уравнение квантовой механики. Волновая механика Шредингера в гармоническом сочетании с матричной механикой и представляют собой нерелятивистскую квантовую теорию микрочастиц.

Такова краткая история зарождения квантовой физики. Обусловленность новых физических открытий опытным материалом подтверждается и всем последующим ходом развития квантовой теории вплоть до современного этапа ее развития.

Итак, переход от чувственного познания к логическому в процессе познания микромира представляет собой сложнейший механизм преобразования эмпирических результатов, подчас явно не прослеживающихся в структуре научного исследования. Однако все "физические теории всегда создаются путем обобщения реальных результатов, получаемых в эксперименте. Для того чтобы найти фундаментальные законы, лежащие за пределами наблюдаемых явлений, необходима некоторая степень абстракции"⁸. В определенной мере концептуальная и эйдетическая интуиции являются конкретной формой абстрактного рассуждения о ненаблюдаемых объектах.

Несостоятельность попыток абсолютизировать теоретический уровень исследования физических явлений, однако, не означает, что фундаментальное открытие может быть получено только путем теоретического объяснения эмпирических фактов. Не менее важным и вполне закономерным является эмпирическое подтверждение теоретических фактов, не являющихся непосредственным результатом эмпирического исследования, а полученных путем эйдетических и концептуальных комбинаций интуиции. "Великие открытия, скачки научной мысли вперед создаются интуицией, рискованным, поистине творческим методом. Новые эры в науке всегда начинались с изменений, вносимых в представления и постулаты, ранее служившие для интуитивного рассуждения"⁹.

Итак, фундаментальное открытие в физике не может совершаться без процесса взимодействия чувственного и логического познания, осуществляемого действием интуиции. Но это не дает никакого основания для того, чтобы считать интуицию основным и тем более единственным способом получения нового научного знания. Интуиция – это специфическая форма познания, определенным образом влияющая на использование ученым конкретных научных методов исследования. Нам представляется, что фундаментальное теоретическое открытие есть результат взаимодействия интуиции с методами и принципами конкретной науки (в физике, например, с аналогией и гипотезой) и экспериментальной проверки полученных данных.

ИНТУИЦИЯ, АНАЛОГИЯ, ГИПОТЕЗА

Многообразный реальный мир, в котором действуют различные физические процессы, представляется субъекту как бесконечно развивающаяся субстанция, состоящая из взаимодетерминированных процессов. По-видимому, в каждом объекте, процессе и т.п.. всегда есть нечто сходное с другими предметами и явлениями мира. "Инстинкт разума дает почувствовать, что то или другое эмпирически найденное определение имеет свое основание по внутренней природе или роде данного предмета, и он в дальнейшем опирается на это определение"¹⁰, – писал В. И. Ленин, характеризуя замечание Гегеля по поводу аналогии как "меткое". Этот чувствующий инстинкт разума и есть то, что мы называем интуицией. А объективно существующая в реальном мире аналогичность является материальной основой, обеспечивающей активизацию познавательных функций сознания. "В физике все знания основываются только на аналогии: если бы сходство следствий не дало нам право заключать о тождестве их причин, что стало бы с этой наукой?"¹¹

Правильность этого утверждения доказывается тем, что в современной физической науке значительно возросла роль аналогий как специфического метода. Использование метода аналогий характерно и для работ Лоренца, Эйнштейна, Пуанкаре, Минковского. Исходным пунктом в работах этих ученых было стремление разрешить противоречие между теорией и опытными данными, связанное с отрицательным результатом в опыте Майкельсона – Морли.

Попыткой преодолеть указанную трудность была гипотеза Лоренца о сокращении длины тела в направлении его движения. Основой для выдвижения данной гипотезы послужила предложенная Лоренцем аналогия между электромагнитными и молекулярными силами. Дальнейшее уточнение этой аналогии подчинено вполне определенной цели, на которую указывал и сам Лоренц: согласовать гипотезу сокращения длин с общепринятыми в классической физике теориями.

Иной путь избирает Эйнштейн. Он применяет аналогию, требующую отказа от целого ряда установившихся традиционных положений физической науки. Аналогия Эйнштейна заключалась в переносе принципа относительности на электродинамические, оптические, а затем и на все физические явления. Так было положено начало новому периоду физической науки.

Детально исследовав преобразования Лоренца, Пуанкаре стремится найти их инварианты. В качестве аналогов выступают целые системы, связанные преобразованиями Лоренца. Это уже аналогия между различными теориями, описывающими явления.

В трудах Минковского специальная теория относительности приобретает строгую математическую форму. А в основе его исследований лежит глубокая аналогия между пространством и временем. Формулируя ее математически, Минковский сопоставляет трем пространственным координатам одну временную, получая, таким образом, четырехмерность пространства.

Итак, ученые-физики, успешно используя совершенно отличные друг от друга аналогии, могут получать различные результаты, каждый из которых знаменует собой определенный вклад в физическую науку.

Несколько иначе проявляется индивидуальность и неповторимость творческого механизма ученого в истории создания квантовой механики. "Развитие так называемой волновой механики является типичным примером достижения прогрессирующей теории, полученной путем глубоких и удачных аналогий"¹². В ее основу были положены работы Шредингера и Гейзенберга, каждый из которых применяет различные аналогии.

Полученные результаты, несмотря на различную форму описания, диалектически взаимосвязаны между собой. Созданная Шредингером механика получила в истории физики название волновой. Работы Гейзенберга, как может показаться на первый взгляд, привели к иным результатам – к созданию квантовой механики.

Однако вскоре Эккарту и Шредингеру удалось доказать, что волновая механика Шредингера есть не что иное, как математический эквивалент квантовой механики Гейзенберга. Полученные результаты выглядели поистине фантастическими: оказалось, что из решений, даваемых уравнением Шредингера, можно вычислить элементы матриц соответствующей задачи квантовой механики. В основе этого вывода, так же как и в других случаях, лежит аналогия: но это уже не аналогия между классическими квантовыми соотношениями в самой природе микрообъемов, а аналогия между теориями, описывающими эти соотношения.

Многообразие аналогий связано с диалектической взаимосвязью и обусловленностью явлений материального мира. Поэтому содержание этого метода всегда объективно. Но применение его связано с конкретным субъектом, проводящим научное исследование, и носит субъективный, а частично и неосознанный характер. В использовании метода аналогии, по-видимому, всегда имеются результаты интуитивного познания. Интуиция может предшествовать методу аналогии, например, в создании уравнения Шредингера. Интуитивное знание может быть результатом действия метода аналогии, таковой является идея Тамма – Юкавы и ряд других исследований в области элементарных частиц.

Спустя несколько лет после создания Эйнштейном специальной теории относительности появляется ее аналог – общая теория относительности. Интересно, что аналогия, положенная в ее основу, по своей структуре напоминает не аналогии, используемые в исследованиях Лоренца, Пуанкаре или Минковского, а аналогию самого Эйнштейна в специальной теории относительности. Это еще раз свидетельствует об индивидуальности, оригинальности, неповторимости творческого механизма ученого и во многом определяется его интуицией (так полагал и сам Эйнштейн).

Однако не всегда аналогии способствовали успешному развитию физической науки. Нередко на основе ложных аналогий строились целые физические теории, долгое время препятствующие развитию научного физического знания. В числе многочисленных примеров – теория теплорода, основанная на ложной аналогии между законами распространения тепла и движением жидкости, и т.п.

Но этим не отрицается огромная эвристическая сила аналогии, а только указывается на то, что аналогичность еще не есть доказательство. Аналогия – важнейшее средство познания, заключающееся в нахождении сходства свойств, признаков предметов, их количественных соотношений, закономерностей развития различных процессов и т.п. (например, для древних греков аналогия – это сходство пропорций). Построение физического знания посредством аналогии, как видно из рассмотренных выше примеров, осуществляется через комбинирование, соотнесение имеющихся ранее знаний с объяснением, истолкованием вновь открываемых физических явлений.

При этом "среди выбранных комбинаций наиболее плодотворными часто оказываются те, которые составлены из элементов, взятых из очень далеких областей"¹³. Это, конечно, не значит, что полярность аналогично сопоставляемым областям должна быть как можно более безграничной. "Я не хочу сказать, – писал Пуанкаре, – что для того, чтобы сделать открытие, достаточно сопоставить как можно более разношерстные факты; большинство комбинаций, образованных таким образом, было бы совершенно бесполезным, но зато некоторые из них, хотя и очень редко, бывают наиболее плодотворными из всех"¹⁴.

Работа исследователя заключается в том, чтобы наиболее удачно осуществить "выбор" из числа возможных аналогичных комбинаций. Очевидно, аналогия возможна только благодаря действию всех форм познавательного процесса нашего сознания и базируется на всем предшествующем общественно-историческом опыте. Однако важная роль в исследовании по аналогии принадлежит действию интуиции. Комбинирование между чувственными образами и понятиями одного процесса с аналогичными комбинациями в другом процессе происходит благодаря эйдетической и концептуальной интуиции.

Аналогия позволяет исследователю получать новый материал для дальнейшего анализа, это специфический метод интуитивного комбинирования, но результат действия аналогии никогда не рассматривается как доказанное научное знание. Непосредственно ненаблюдаемые объекты, изучаемые микрофизикой, требуют выдвижения различного рода теоретических предположений, описывающих новое явление, и впоследствии подвергаемых доказательству и практической проверке.

Предсказания, предвидения, гипотезы издавна являются необходимыми методами научного исследования. Ученые неоднократно отмечали, что это вполне "законные методы", и их "удача в высокой степени зависит от интуиции"¹⁵.

Но в чем конкретно выражается эта зависимость? Какие функциональные операции в процессе выдвижения гипотезы выполняются интуицией? На эти вопросы современная наука до сих пор еще не дает однозначного ответа. Да это и не удивительно. Посмотрите, как сложен процесс творческого поиска, сколько непонятного, необъяснимого, внезапного в нем!

Ученый-гносеолог может только попытаться нарисовать примерную схему творческого акта, выделив какие-то специфические ролевые функции интуиции. Прежде чем и нам попытаться это сделать, приведем несколько примеров научных открытий, базирующихся на выдвижении гипотез.

Важнейшей "формой развития естествознания, поскольку оно мыслит, является гипотеза, – писал Энгельс, – наблюдение открывает какой-нибудь новый факт, делающий невозможным прежний способ объяснения фактов, относящихся к той же самой группе. С этого момента возникает потребность в новых способах объяснения, опирающаяся вначале только на ограниченное количество фактов и наблюдений. Дальнейший опытный материал приводит к очищению этих гипотез, устраняет одни из них, исправляет другие, пока, наконец, не будет установлен в чистом виде закон"¹⁶. Выдвижение гипотезы как средства познания сущности определенных явлений занимает в микрофизике гораздо большее место, чем когда-либо в науке.

По мнению известного советского физика С. И. Вавилова, существуют гипотезы трех типов: модельные, базирующиеся на экстраполяции принципов и математической экстраполяции¹⁷.

Основой в процессе выдвижения гипотез модельного типа является предположение, что все явления в природе протекают аналогично явлениям обычного макроскопического масштаба. "Это представление, – пишет Вавилов, – служит точной моделью для теории процессов, внутренняя сущность которых скрыта от обычного наблюдения и опыта. Предполагается, например, что всякое тело построено из отдельных частиц (атомов), движущихся и взаимодействующих по законам механики, и на этой почве создается кинетическая теория вещества, весьма успешно объясняющая тепловые свойства тел"¹⁸. Так, использование аналогий (например, Шредингера, Гейзенберга), где классическая физика служит моделью для исследования микропроцессов на более высоком уровне познания – на уровне логического построения теорий, и создает основу для особой формы дедуктивного метода в физике – выдвижение гипотез модельного типа.

Гипотезы второго типа опираются на экстраполяцию некоторых опытных данных, впоследствии обобщаемых и формирующихся в принципы. В этом случае создается возможность перенесения полученных закономерностей для небольшого количества явлений на более широкую группу. Например, закон сохранения энергии, доказанный для ограниченного круга явлений, затем трансформируется в принцип, действительный для всякой замкнутой системы. Таким же образом обобщенные принципы выполняют в дальнейшем роль аксиом в геометрии.

Примером гипотезы данного типа служит открытие частицы "нейтрино", сделанное швейцарским физиком В. Паули. При анализе процесса бета-распада или бета-превращения нейтрона в протон и другие частицы Паули обнаружил, что появляющиеся при бета-распаде частицы (протон и электрон) обладают в сумме меньшей энергией, чем нейтрон до распада. Уверенно экстраполируя закон сохранения энергии на явления микромира, Паули делает вывод: недостающую энергию уносит какая-то новая частица, не замечаемая в данном опыте.

Аналогично экстраполировался закон сохранения импульса для гипотетического объяснения эмпирически установленного двойного распада. Первичной частицей в данном распаде является положительный и отрицательный пи-мезон. Положительный пи-мезон распадается на мю-мезон и нейтрино, а образовавшийся мю-мезон распадается на позитрон, нейтрино и антинейтрино. В случае распада отрицательного пи-мезона продуктами его на первой стадии будут мю-мезон и антинейтрино, а на второй – электрон, нейтрино и антинейтрино. На фотографиях двойного распада нейтрино и антинейтрино в силу их нейтральности не регистрировались. Однако в точках распада пи-мезона и мю-мезона наблюдались изломы. Если экстраполировать на эти явления закон сохранения импульса, то необходимо было сделать допущение о существовании каких-то нейтральных частиц, не оставляющих следов на фотографии.

Таким образом, в основе двух рассмотренных типов гипотез лежит аналогия. Сама же гипотеза часто бывает непроверяема. Она представляет собой внезапный перескок в процессе логического рассуждения, именуемый как некое пропущенное звено в последовательной цепи дедуктивного рассуждения. Отсюда необходимость вывода следствий для обоснования и подтверждения этой гипотезы.

Как известно, в природе мы не можем наблюдать абсолютно равномерного прямолинейного движения. Это понятие есть не что иное, как абстракция. Следовательно, Ньютон не мог выведенные им для этого движения законы проверить непосредственно. Поэтому вслед за формулировкой основных законов механики Ньютон выводит из них целый ряд следствий: правило параллелограмма сил, закон сохранения центра тяжести. В процессе доказательства истинности этих следствий и был сделан вывод о справедливости основных законов, описывающих равномерное прямолинейное движение.

Закономерности микрофизики отражают еще более глубоко скрытую сущность действительности. В связи с этим ее теории обладают большей абстрактностью.

Ввиду перехода современной физической науки к исследованию более сложных закономерностей ведущее положение среди теоретических методов физики стали занимать метод математического моделирования и математическая гипотеза. Математика всегда была ценнейшим орудием в процессе физического осмысления мира. Возрастание роли ее в современной физике обусловлено тем, что без нее нельзя проникнуть в тайны свойств и закономерностей атомного и субатомного мира. Ничтожно малые количественные характеристики микрообъектов и невозможность наблюдения их даже с помощью приборов как целого вызывает необходимость познания последних посредством различных математических конструктов.

В основе такого использования математики лежат две ее специфические особенности: во-первых, исключительная степень абстракции математических понятий, категорий универсальной обобщенности принципов; и, во-вторых, совершенно уникальная логика внутреннего построения в сравнении с другими науками. Исходя из некоторых общих посылок, математические операции могут привести к новым, не известным до сих пор соотношениям. Посредством математического описания микрообъектов можно раскрыть новые количественные и качественные стороны познаваемой области действительности. И, более того, предсказать многие эмпирические факты.

Итак, метод математического моделирования, или, как его чаще называют, метод математической экстраполяции, состоит в том, что при исследовании новых явлений, закономерностей, которые доселе неизвестны и не могут быть выражены с помощью имеющихся понятий и представлений, физик-теоретик берет некоторое математическое уравнение, выражающее закономерности определенной группы явлений уже известных и близко стоящих к исследуемой группе. Согласуясь с рядом принципов, используемых в физической науке (принцип соответствия, принцип простоты, принцип красоты или стройности, требование инвариантности, соответствия определенным законам сохранения и т.п.), он трансформирует взятое уравнение, из которого математическим путем выводятся следствия, и сопоставляемые с данными эксперимента.

Использование гипотезы типа математической экстраполяции занимает значительное место в творчестве П. Дирака, заложившего с помощью нее основы релятивистской квантовой теории. В 1928 г. Дирак обобщил уравнение Шредингера, переведя его в инвариантное по отношению к преобразованиям Лоренца. Полученное уравнение удовлетворяло требованиям теории относительности и в нерелятивистском пределе трансформировалось в уравнение Шредингера. Это первое релятивистское уравнение превосходно сочеталось с данными опыта. Именно из релятивистского уравнения и родилось предсказание о существовании античастиц как совершенно нового физического явления. Теоретический анализ следствий этого уравнения и последующие эксперименты позволили вывести закон о наличии у каждой частицы соответствующей античастицы. Благодаря тому, что метод математической экстраполяции представляет собой абстракцию очень высокого порядка, Дирак и смог прийти к своим выводам. Насколько велика роль этого метода в физике микромира, можно судить по его применению многими учеными в процессе создания замкнутой теории элементарных частиц.

Рассмотренные примеры из области физики наводят на мысль о том, что процесс выдвижения гипотезы непосредственно связан с действием метода аналогии.

Исследования Бора показали, что в атомных системах должна быть целочисленность значений энергии, ибо она является свойством атомного мира. Шредингер ищет область явлений, где есть нечто аналогичное. В закономерностях колеблющейся струны также наблюдается целочисленность числа узлов. Так была выявлена аналогия свойств колебательного движения струны и движения в области микромира. Шредингер вводит ψ-функцию, связанную в некотором соотношении с постоянной Планка h. Далее он использует уравнение колебаний в форме Гамильтона – Остроградского – Якоби и получает уравнение для ψ. При решении уравнения выводится выражение для энергии дозволенных орбит, полученное Бором на основании выдвинутых им постулатов. Кроме того, Шредингер использует и другую аналогию между свойствами квантовых систем с другой областью физических явлений – оптическими явлениями.

На основе этой аналогии Шредингер предлагает гипотезу: связь между волновой оптикой и квантовой механикой должна быть такой же, как и связь между геометрической оптикой и классической механикой. Последняя к тому времени была известна науке благодаря работам Гамильтона. На основе приведенных аналогий, в соответствии со своей гипотезой, Шредингер выводит волновое уравнение, сходное с уравнением волновой оптики.

Итак, в основе гипотезы лежит аналогия. Всегда ли? Трудно утверждать это абсолютно: эмпирические исследования в физике говорят в пользу положительного ответа, но для того, чтобы это доказать, потребуется еще не одно исследование. Тем не менее во многих случаях гипотеза представляет собой специфический метод теоретического исследования, заключающийся в преобразовании результатов интуитивного познания, полученных посредством применения метода аналогии. Говоря точнее, в гносеологическом смысле интуитивное знание первоначально проникает в науку в форме гипотезы. В свою очередь "всякая плодотворная гипотеза кладет начало удивительному извержению потока непредвиденных открытий"¹⁹.

Таким образом, если аналогия, по существу, строится посредством интуитивных комбинаций, то гипотеза – процесс преобразования результатов интуитивного познания.

Иными словами, рассматриваемые ранее типы преобразования интуитивного знания (через эйдетическую и концептуальную интуицию) в конкретном физическом исследовании являются возможными способами построения гипотезы. Благодаря интуиции ученые могут выдвигать различные гипотезы, приводящие в конечном счете к одному и тому же научному открытию. Этим еще раз подтверждается неповторимость акта научного творчества и повторимость его результатов.

Нам представляется, что неповторимость процесса научного творчества обусловлена определенным познавательным фоном, в котором осуществляется действие интуитивных форм познавательной деятельности ученого. Этот фон индивидуален и неповторим, он формируется как результат действия всех форм познавательного процесса ученого, зависит от социального климата, окружающего его, и т.п.

Этим фоном, видимо, служит способность ученого "уметь видеть" окружающий мир. Это и есть "научная фантазия"²⁰.

Сложнейший процесс творческого мышления ученого, как отмечал В. И. Ленин, заключается в возможности "превращения (и притом, незаметного, не осознаваемого человеком превращения) абстрактного понятия, идеи в фантазию... Ибо в самом простом обобщении, в элементарной общей идее ("стол" вообще) есть известный кусочек фантазии (vice versa: нелепо отрицать роль фантазии и в самой строгой науке)..."²¹.

И надо признать, что наука действительно во многом "выигрывает, когда ее крылья раскованы фантазией"²². "Фантастические представления взяты из действительности, а самые верные представления о действительности по необходимости оживляются дыханием фантазии"²³.

Научная фантазия – специфическое состояние ученого, в котором он пребывает в момент творческой активности. Из криптогнозы он интуитивно комбинирует чувственными образами на основе исходных понятий и, наоборот, строит замечательные и неожиданные аналогии, выдвигает фантастические гипотезы, приводящие к великим открытиям.

Вот что пишет по этому поводу известный немецкий ученый Вант-Гофф.

Итак, научная фантазия является важным компонентом структуры научного творчества. В определенном смысле фантазировать – это значит стимулировать работу всех форм познавательного процесса и в особенности интуитивных, протекающих "незаметно", "внезапно".

ПРАКТИКА – КРИТЕРИЙ ДОСТОВЕРНОСТИ ИНТУИТИВНОГО ЗНАНИЯ

Новые, неожиданные, оригинальные и "сумасшедшие" идеи – это пласт, из которого строится современная наука. Мы рассмотрели и проанализировали многочисленные примеры, свидетельствующие о том, как они возникают, задумывались над тем, как способствовать их появлению. Однако оригинальных идей может рождаться много, но только некоторые могут претендовать на истинность. И даже самые "верные" из них "не приобретают права гражданства в науке до тех пор, пока не будут разработаны и приведены в состояние, допускающее проверку"²⁵. Новое знание всегда оригинально и неповторимо по способу получения, но прежде чем быть приведено к статусу истинного научного знания, оно должно пройти неоднократную практическую проверку. Для всякого научного знания, совершенно справедливо полагает М. Бунге, "способность уцелеть после строгой проверки даже больше чем желательна, она категорически необходима"²⁶.

Вопрос о критерии истинности научных положений – один из самых древних в философской науке. Но до введения марксизмом общественно-исторической практики, как единственно верного критерия истинности полученного в науке знания, все попытки его решения оставались безуспешными. Замена же этого критерия каким-либо другим может привести только к лишению положений науки объективной значимости и истинно научной ценности. Тем не менее такие попытки имеют место как в философской, так и в физической науке. В частности, в философии они часто возникают в связи со стремлением объяснить достоверность результатов интуитивного познания, в микрофизике – вследствие кажущегося отрыва теоретических положений от действительности, вследствие ненаглядности исследуемых объектов и невозможности непосредственной экспериментальной проверки.

Современный этап развития научного познания характеризуется все возрастающим уровнем метаматизации. Тот факт, что связь научной теории с действительностью проявляется во все более опосредованных формах, весьма затрудняет процесс практической проверки этих теорий, а следовательно, и нахождения истины. Согласно марксистской методологии, существует целый ряд эвристических принципов, способствующих познанию истины и составляющих необходимое условие ее научности. К таким принципам можно отнести следующие: принцип соответствия, принцип причинности, принцип единства знания, принцип простоты. Если выдвигаемая гипотеза согласуется с перечисленными принципами, значит можно в процессе роста ожидать от нее подтверждения в той степени, которая достаточна для приведения ее к статусу научной теории. Это, конечно, вовсе не означает, как думают позитивисты, что простота может заменить критерий истины.

Так, Франк считает, что эксперимент не в состоянии установить истинность теории. Ссылаясь на то, что экспериментальным данным могут соответствовать несколько теорий, он указывает, что при выборе самой лучшей из них ученый руководствуется в конечном счете не практическим критерием, а иным. "Как мы неоднократно упоминали, – пишет Франк, – действительный прогресс науки всегда создавался с помощью критерия экономии и простоты"²⁷. "Для теории характерным является именно ее свойство быть более простой и краткой, чем регистрация наблюдений. Следовательно, признание теории всегда является результатом компромисса между требованием "согласия с фактами" и требованием "простоты"²⁸.

Действительно, Франк прав: в случае согласованности с практическим подтверждением нескольких теорий учеными используется та из них, которая соответствует принципу простоты. Суть последнего заключается в выборе среди множества гипотез и теорий, описывающих данный круг явлений, тех, которые обладают большей логической завершенностью, т.е. с наименьшим количеством допущений и в наиболее простом математическом аппарате. Но никакая стройность и никакая простота теории не могут заставить ученого признать ее истиной, если она противоречит объективным фактам.

Вернемся к микрофизике. Вполне понятно, что исследователи этой области современного научного знания не рассматривают критерий практики упрощенно. Они не считают, что каждое понятие или предположение, используемое для объяснения определенного круга микрофизических явлений, должно быть непосредственно сопоставлено с действительностью. Высокий уровень абстракции предполагает существование в процессе научного исследования целого ряда гипотез и аналогий, не поддающихся на данном этапе практической проверке.

Специфическая особенность действия практического критерия истинности положений микрофизики заключается в глубокой обобщенности ее теорий. В связи с этим путь от общих теорий к их экспериментальной проверке представляется гораздо более длительным и сложным. Общие теории микрофизики содержат множество таких представлений и положений, которые просто недоступны экспериментальной проверке непосредственным путем. В подтверждении их истинности возрастает значение так называемой опосредованной практической проверки.

Как видим, единственным критерием достоверности результатов познания на всех его уровнях может быть только общественно-историческая практика. Интуитивное познание в данном случае не представляет собой никакого исключения. И чтобы его результаты могли войти в общую систему научного знания, они должны быть подвергнуты практической проверке. Преувеличенное доверие к "очевидности" интуитивного знания может привести к проникновению ложных положений в науку.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Завершая экскурс в мир научной интуиции, авторы хотят предостеречь читателя от преувеличенного доверия к человеческой способности интуитивного постижения. "Предварительным условием всякого открытия является длительный и терпеливый труд, поскольку оно может возникнуть только на хорошо подготовленной почве. Как иногда говорят, эти вещи приходят лишь к тем, кто их заслужил"¹. Здесь нет и не может быть каких-либо раз навсегда приготовленных рецептов. Все окружающее нас побуждает к активной фантазии, к плодотворной работе интуиции.

Мы начали эту книгу с историко-философского экскурса, попытались проникнуть в психологические и гносеологические механизмы интуиции, рассмотрели ее методологические функции в естествознании. В заключение познакомим читателя с различными ситуациями, в которых проявилась интуиция.

Для того чтобы полнее ощутить ту атмосферу, в которой работает ученый, мы решили провести воображаемое интервью с Г. Гельмгольцем.

– Как проходят часы Вашей творческой работы?

– Я могу сравнить себя с путником, который предпринял восхождение на гору, не зная дороги; долго и с трудом взбирается он, часто вынужден возвращаться назад, ибо дальше нет прохода. То размышление, то случай открывают ему новые тропинки, они ведут его несколько далее, и, наконец, когда цель достигнута, он, к своему стыду, находит широкую дорогу, по которой мог бы подняться, если бы умел верно отыскивать начало².

– Это как-нибудь отражено в Ваших научных работах?

– В своих статьях я, конечно, не занимал читателя рассказом о таких блужданиях, описывая только тот проторенный путь, по которому он может без труда взойти на вершину.

– Наверное, Вы просто не раскрываете тайны появления счастливой идеи?

– Признаюсь, как предмет работы мне всегда были приятнее те области, где не имеешь надобности рассчитывать на помощь случая или счастливой идеи.

– Это действительно так, когда мы имеем дело с какой-либо практической деятельностью. Но разве Вам никогда не довелось испытать мук творчества?

– Попадая довольно часто в такое неприятное положение, когда приходится ждать таких проблесков, я приобрел некоторый опыт насчет того, когда и где они мне являлись, опыт, который может пригодиться другим.

– Мы именно для того и обратились к Вам и надеемся, что Ваш опыт смогут использовать читатели.

– Эти счастливые наития нередко вторгаются в голову так тихо, что не сразу заметишь их, иной раз только случайность укажет впоследствии, когда и при каких обстоятельствах они приходили: появляется мысль в голове, а откуда она, не знаешь сам. Но в других случаях мысль осеняет нас внезапно, без усилия, как вдохновение.

– Какие условия благоприятствуют появлению этих ценных мыслей, можно ли чем-нибудь вызвать их?

– Насколько могу судить по личному опыту, они никогда не рождаются в усталом мозгу и никогда за письменным столом. Каждый раз приходилось сперва всячески переворачивать мою задачу на все лады, так, чтобы все ее изгибы и сплетения улеглись прочно в голове и могли быть снова пройдены наизусть, без помощи письма.

– Но что же все-таки является главным для прихода долгожданного озарения?

– Дойти до этого обычно невозможно без долгой продолжительной работы. Затем, когда прошло наступившее утомление, требовался часок полной телесной свежести и чувства спокойного благосостояния и только тогда приходили хорошие идеи.

– А не могли бы Вы припомнить, в какое время дня это происходит чаще?

– Чаще они являлись утром, при пробуждении... Особенно охотно идеи приходили в часы неторопливого подъема по лесным горам в солнечный день.

Мы благодарим ученого, согласившегося ответить на наши вопросы. Но применимы ли его наблюдения для любого из нас? Значит ли это, что достаточно пройти по горной залитой солнцем тропе, предварительно добросовестно просидев долгое время за письменным столом, и ты станешь открывателем тайн природы?

Отвлечемся от серьезных размышлений и заглянем в маленький уютный домик в городке Гент.

Стройная дама в вечернем туалете не спеша подправляет спадающий на висок локон. Скромный учитель химии в халате и огромных домашних туфлях тщетно пытается справиться с непослушным замочком ее брильянтового колье. Вновь и вновь не сцепляется змейка филигранных звеньев работы голландских мастеров.

Наконец, замок закрыт. Проводив жену, учитель уходит в свой кабинет. Позволим себе и мы пройти за ним.

Мягкое кресло, обрамленное валиком, бюст Вольтера на мраморе горящего камина, разбросанные вокруг рукописи.

В камине постепенно затухает огонь, а перед глазами сверкают искры тлеющих дров, чем-то напоминающие образы атомов. Учитель задремал, и во сне "умственное око, изощренное повторявшимися видениями подобного рода, различало теперь более крупные образования изменчивых форм. Длинные цепочки, все в движении, часто сближаются друг с другом, извиваясь и вертясь, как змеи! Но смотри-ка!.. Одна из змей ухватила свой собственный хвост, и фигура эта насмешливо закружилась перед моими глазами"³.

"Пробужденный как бы вспышкой молнии", он вскочил с кресла и, уже не сомкнув более глаз, весь остаток ночи просидел за письменным столом. Все виденное во сне переплелось с событиями дня: схватившиеся за хвост змеи превратились в формулу бензольного кольца.

Пройдет четверть века, память сохранит единственную причину, приведшую к такому важному научному открытию, и, обращаясь к коллегам, он скажет: "Если мы научимся смотреть сны, господа, то обретем, быть может, истину... Мы, однако, должны будем позаботиться не оглашать наши сны, пока не подвергнем их проверке бодрствующего ума"⁴.

Итак, сон – это преддверие открытия? Значит ли это, что достаточно научиться видеть сны, и мы будем властвовать над тайнами природы?

В качестве последнего примера мы предлагаем читателю историю, рассказанную одним математиком.

Итак, нет никакой единой для всех четкой программы творческой работы. Тот путь, который кажется единственно верным, может привести к неверному результату, а неудача может помочь найти более удачный путь исследования. Что важнее: сосредоточиться или отвлечься, сидеть в кабинете или путешествовать? Сколько ученых – столько мнений и воспоминаний. А ответ один – надо работать и верить в успех. Главное – это постоянная работа мысли.

Человеческое познание неудержимо стремится постичь красоту и гармонию мира. Оно вооружено для этого многочисленными средствами, из которых ни одному, в том числе интуиции, нельзя отдать пальму первенства. Мы пытались сбросить с интуиции не только покрывало мистики, но все то наносное, преувеличенное, "божественное", что на протяжении столетий служило постоянным сопровождением "богини интуиции". Мы не изгоняли интуицию из науки, хотя и не вернули ей того, что справедливо было отнято наукой. Мы за научную интуицию, но против интуитивной науки.

У входа в науку, как сказал бы Данте, должно быть выставлено требование:

В.Р.Ирина, А.А.Новиков

В МИРЕ НАУЧНОЙ ИНТУИЦИИ

ИНТУИЦИЯ И РАЗУМ

М.: "Наука", 1978

От авторов

ИСТОРИЧЕСКАЯ И ЛОГИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ
ПРОБЛЕМЫ ИНТУИЦИИ

ИЗ ИСТОРИИ РАЗВИТИЯ КОНЦЕПЦИИ ИНТУИЦИИ

ОСОБЕННОСТИ СОВРЕМЕННОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ФЕНОМЕНА ИНТУИЦИИ

ИНТУИЦИЯ КАК ПСИХОЭВРИСТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН

ТВОРЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ И ПРОБЛЕМА БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ И ИНТУИЦИЯ

О НЕЙРОФИЗИОЛОГИЧЕСКИХ МЕХАНИЗМАХ ТВОРЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ И ИНТУИЦИИ²¹

ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ НАУЧНОЙ ИНТУИЦИИ

ПОЗНАВАТЕЛЬНАЯ РОЛЬ ИНТУИЦИИ И ЕЕ ФОРМЫ

УРОВНИ ИНТУИТИВНОГО ПОЗНАНИЯ

НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ И ИНТУИТИВНОЕ ЗНАНИЕ В НАУЧНОМ ТВОРЧЕСТВЕ

ИНТУИТИВНОЕ И ДИСКУРСИВНОЕ В НАУЧНОМ МЫШЛЕНИИ

ИНТУИЦИЯ И ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНОЕ ПОЗНАНИЕ

РОЛЬ ИНТУИЦИИ В ПОСТРОЕНИИ ФИЗИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

ИНТУИЦИЯ, АНАЛОГИЯ, ГИПОТЕЗА

ПРАКТИКА – КРИТЕРИЙ ДОСТОВЕРНОСТИ ИНТУИТИВНОГО ЗНАНИЯ

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Примечания

ИСТОРИЧЕСКАЯ И ЛОГИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ ПРОБЛЕМЫ ИНТУИЦИИ

ИНТУИЦИЯ КАК ПСИХОЭВРИСТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН

ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ НАУЧНОЙ ИНТУИЦИИ

ИНТУИЦИЯ И ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНОЕ ПОЗНАНИЕ

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

В.Р.Ирина, А.А.Новиков

В МИРЕ НАУЧНОЙ ИНТУИЦИИ

ИНТУИЦИЯ И РАЗУМ

М.: "Наука", 1978

От авторов

ИСТОРИЧЕСКАЯ И ЛОГИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ ПРОБЛЕМЫ ИНТУИЦИИ

ИЗ ИСТОРИИ РАЗВИТИЯ КОНЦЕПЦИИ ИНТУИЦИИ

ОСОБЕННОСТИ СОВРЕМЕННОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ФЕНОМЕНА ИНТУИЦИИ

ИНТУИЦИЯ КАК ПСИХОЭВРИСТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН

ТВОРЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ И ПРОБЛЕМА БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ И ИНТУИЦИЯ

О НЕЙРОФИЗИОЛОГИЧЕСКИХ МЕХАНИЗМАХ ТВОРЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ И ИНТУИЦИИ21

ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ НАУЧНОЙ ИНТУИЦИИ

ПОЗНАВАТЕЛЬНАЯ РОЛЬ ИНТУИЦИИ И ЕЕ ФОРМЫ

УРОВНИ ИНТУИТИВНОГО ПОЗНАНИЯ

НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ И ИНТУИТИВНОЕ ЗНАНИЕ В НАУЧНОМ ТВОРЧЕСТВЕ

ИНТУИТИВНОЕ И ДИСКУРСИВНОЕ В НАУЧНОМ МЫШЛЕНИИ

ИНТУИЦИЯ И ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНОЕ ПОЗНАНИЕ

РОЛЬ ИНТУИЦИИ В ПОСТРОЕНИИ ФИЗИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

ИНТУИЦИЯ, АНАЛОГИЯ, ГИПОТЕЗА

ПРАКТИКА – КРИТЕРИЙ ДОСТОВЕРНОСТИ ИНТУИТИВНОГО ЗНАНИЯ

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Примечания

ИСТОРИЧЕСКАЯ И ЛОГИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ ПРОБЛЕМЫ ИНТУИЦИИ

ИНТУИЦИЯ КАК ПСИХОЭВРИСТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН

ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ НАУЧНОЙ ИНТУИЦИИ

ИНТУИЦИЯ И ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНОЕ ПОЗНАНИЕ

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

ИСТОРИЧЕСКАЯ И ЛОГИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ
ПРОБЛЕМЫ ИНТУИЦИИ

О НЕЙРОФИЗИОЛОГИЧЕСКИХ МЕХАНИЗМАХ ТВОРЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ И ИНТУИЦИИ²¹