“Бытие полузабытого, оболганного, выпавшего из литературной памяти социального слоя”. Рецензия Леонида Юзефовича на сагу о старообрядцах

Буквально с первых страниц романа Галины Калинкиной “Лист лавровый в пищу не употребляется”, погружаясь в его языковую стихию, понимаешь, что перед тобой не просто очередное из уходящего в бесконечность ряда современных сочинений о первых послереволюционных годах в России и даже не только попытка взглянуть на те годы под специфическим углом, без чего и вовсе не стоило бы на этой истоптанной территории огород городить, но текст, чье значение не ограничивается ни реконструкторскими, ни просветительскими задачами.

В англоязычной литературной критике признается различие между историческим романом, где речь идет о событиях достаточно отдаленных, будь то Пунические войны или промышленная революция в Англии, и “романом о прошлом”, еще не отгоревшем и не отболевшем – том, которое прорастает в настоящем и не существует отдельно от него. “Лист лавровый…” – из последних.

Это не книга, рожденная чтением других книг. Действие здесь разворачивается не в декорациях, построенных из чужого материала, а в череде живых картин, то сгущенных до плотности реалистического полотна, то разреженных, как видения, но неизменно растущих из родовой памяти.

Галина Калинкина происходит из старообрядческой семьи, и лексика ее романа, где даже самое экзотическое слово кажется не позаимствованным из словаря, не специально вставленным в текст для колорита, но свободным, уместным и естественным, подтверждает эту органичную для автора связь.

Язык и тщательно проработанная фактура и есть главные герои романа, а они неотделимы от его проблематики, которая для большинства из нас представляет собой набор сведений, не оживленных дыханием человеческого свидетельства – Галина Калинкина написала об “обновленчестве” в Русской Православной церкви 1920-х и о “мирских”, т.е. открытых миру, образованных старообрядцах, из среды которых вышли и Савва Морозов, и Михаил Рябушинский. Не припомню, чтобы кто-то из современных прозаиков брался за эту тему. Само открытие этого мира и составляет основную литературную ценность романа.

В нем мелькают реальные исторические фигуры – архиепископ старообрядческой Древлеправославной церкви Мелетий (Картушин), знаменитый фарфорозаводчик М.С. Кузнецов, известный адвокат Н.П. Шубинский, хирург и духовный писатель В.Ф. Войно-Ясенецкий (св. Лука Крымский), но лишь те из них, кого автор поместил на периферию повествования, выступают под настоящими именами. А, например, видный деятель обновленческого движения, священник Александр Введенский, музыкант и оратор, активно вовлеченный в отношения с вымышленными героями романа, фигурирует под именем Вениамина Руденского. Это позволяет автору избежать упреков в исторической недостоверности.

Вот уже почти в наши дни, вечером, в темноте, пронзенной “безукоризненной иглой лунного луча”, доживший до Мафусаилова века герой романа (тот самый Лавр, что “в пищу не употребляется”), чудом не перемолотый жвалами эпохи, перебирает сохраненные им сокровища и решает, кому из потомков что именно отдать: “Шуше – “Спас Эммануил”, “Спас Лоза Истинна”, “Спас Ярое Око” и “Матушку-Елеусу”… Псалтирь с серебряными застежками, лестовку, молитвенник сафьяновый – Липе, “Николу дырявого”, “Николу паленого” и “Прибавление ума” в храм снести”. При этом иконы оказываются рядом с “фантаскопом со стеклянными пластинками для туманных картин” и другими не менее осязаемыми предметами. Десятки, сотни вещей заполняют пространство романа, окружают его героев, сопровождают их по жизни, отражают их суть.

Это авторское кредо: все вещи бездушны, но одухотворены либо мастером, либо владельцем. За вещь говорят проба, клеймо, мета и многое могут рассказать, только спроси… Вещи держат атмосферу только в сочетании, в особом порядке. Попробуй разрознить, и атмосфера исчезнет.

Участвующие в романном действии вещи, вернее их тени, существуют и за его пределами, но нужно расположить их в определенном, единственно возможном порядке, чтобы они ожили и начали свидетельствовать о своем времени. Галина Калинкина с этой задачей справляется, правда вещи у нее подчас говорят более внятно, чем люди, но такова авторская манера. В конце концов, если чей-то голос трогает наше сердце, нам безразлично, откуда он исходит.

Через вещи, через их владельцев мы ощущаем атмосферу послереволюционного быта и бытия того полузабытого, оболганного, выпавшего из литературной памяти социального слоя, который состоял не столько даже из священников, сколько из обычных верующих русских людей, совершающих свой непростой выбор между “обновленческой” и традиционной православной церковью или между этими церквями и старообрядчеством, причем совершающих его в такие времена, когда он сопряжен если не с прямым мученичеством, то с бедствиями и горем. Сострадательность Галины Калинкиной к своим героям – следствие связующего их духовного и земного родства. Мы всегда больше доверяем писателю, если он переживает прошлое через близких людей, а энергией заряжается от интимности отношений с ними.

При чтении у меня то и дело возникало фантасмагорическое ощущение, что “Лист лавровый…” мог бы многое сказать даже тем, кто жил в Москве в начале 1920-х. Историк иной раз знает больше, чем современники описываемых им событий. Галина Калинкина с ее необходимой для эпического писателя зоркостью к деталям отмечает то, что люди в те годы могли и не заметить просто в силу замыленности взгляда, привычности для них этих проявлений жизни.

В то же время эти гипотетические читатели “Листа лаврового…” могли бы, наверное, подумать, что такая дотошная, иногда чрезмерная прописанность исторического фона, где нам бывает душновато, как в тесно заставленной мебелью комнате, как раз и выдает то обстоятельство, что автор все-таки не их современник, а наш. Фактура отчасти подавляет героев, они становятся как бы производным от нее. А ведь в таких людях яснее, чем в обывателях, ощущается дуновение той высшей силы, которая, казалось бы, самим своим присутствием должна дать большую свободу в их пусть не физическом, но метафизическом существовании.

В романе есть описание моста через Яузу, где встречаются главные герои, Лавр и Вита:

Мост – пауза между тем, что было, и тем, что будет. Мост – парусник, парящий между водой и небом. А невесомость, оторванность от тверди приподнимает, будит заглушенное обыденностью и бытом духовное, неземное, исповедное, горнее. В такие минуты неплотское на короткое время побеждает плоть.

Роман Галины Калинкиной – попытка построить мост между временами. Уже в силу одного этого он заслуживает своей отдельной судьбы.

Полная версия на портале ГодЛитературы.РФ